Глава 1.

Артиллеристы, зовёт отчизна Вас.

Проводы.

Ранним августовским утром из ворот дома № 50 по улице Фрунзе города Нижнего Тагила вышли четверо: один из них был парень лет восемнадцати, на нем была поношенная, не на его рост пошитая телогрейка защитного цвета, на голове была одета фуражка, из-под которой выбивались густые, кудрявые волосы с рыжеватым оттенком. Он шагал в изношенных кирзовых сапогах впереди четверки, а за плечами у него был туго набитый вещевой мешок.

Немного приотстав, рядом с ним шла пожилая женщина, а следом шагали двое девчат, похожих по своему облику на бодро шагающего впереди парня. Пройдя несколько шагов от ворот, они повстречались с мужчиной, гнавшим на выпас свою корову. По одежде парня и по невесёлым лицам сопровождающих, мужчина понял, что парня провожают на фронт.

Он немного посторонился, уступая нам дорогу, снял свою шапку и остановился. Пропуская мимо себя, он низко поклонился и сказал:

— Счастливого пути тебе, сынок! Только прошу тебя, возвращайся домой живым!

Вот такое незабываемое событие произошло 18 августа 1942 года, когда меня провожали в армию мама, Зоя и Нина.

Народная примета гласит — встретить мужчину, отправляясь в далекий путь, к счастью. Эта примета для меня оправдалась полностью. Меня на фронте не убили, и домой я возвратился живым, хотя в костлявых объятьях у смерти был много раз. [6]

Еланские лагеря.

Из Нижнего Тагила на поезде через Свердловск нас привезли в город Камышлов, а оттуда всех новобранцев пешим порядком отправили в Еланские лагеря. Лагерь представлял собой огромный военный городок, расположенный на большой территории соснового бора и размещался в землянках, которые были оборудованы нарами на 10–12 человек. Распорядок дня был в лагере напряженный, много внимания уделялось стрелковой подготовке. Младшие командиры муштровали новобранцев строевой подготовкой, учили боевым действиям на местности, обучали, как надо действовать в бою штыком и прикладом. Молодые солдаты копали окопы, траншеи и рвы, дневалили, занимались лесозаготовкой и прочими делами военной подготовки.

После краткосрочного обучения, новобранцев отправляли в действующую армию. Отправляли каждый день в одно и то же время. В шесть часов утра выстраивалась многочисленная рать молодых воинов, и пешим строем отправлялась в Камышлов, а там, по железной дороге — на Запад. Во время отправления, когда воинские подразделения проходили по территории лагеря, духовой оркестр играл марш «Варшавянка» — это придавало торжественность и вызывало особую щемящую грусть в груди у уходящих на фронт, а также у остающихся в лагере. Это повторялось каждое утро, и каждый из нас представлял, что его ожидает впереди. И все мы ждали своей очереди.

Вместо ушедших на фронт лагерь пополнялся новыми людьми разного возраста. Их привозили круглые сутки и размещали в только что освободившихся, но ещё не успевших проветриться, землянках. Было трудно привыкать к такой напряженной жизни. Я сильно переживал за родных — там оставались одни женщины. Кроме всех имевшихся трудностей, нужно было привезти дров, их напилить и наколоть. Как там они с этим справятся? Очень хотелось вернуться домой и закончить учёбу в техникуме. Случилось так, что меня взяли в армию, когда я уже заканчивал свой дипломный проект, и до защиты оставались считанные недели. Попытка директора техникума товарища Костюкова отложить призыв на 2–3 месяца до защиты диплома не увенчалась успехом, в военкомате не посчитались ни с чем. Страна переживала тяжёлый период. С такими грустными мыслями, очень уставший после дневной муштры, засыпал я на нарах.

В Еланских лагерях прослужил я совсем недолго — около месяца. Неожиданно и совсем необычно, как это делалось при отправке новобранцев на фронт, после обеда нас собрали по тревоге — человек сто, а может немного больше, и объявили, что все желающие из стоящих в строю, будут отправлены в артиллерийское училище. А мы как раз были подобраны по образованию, которое позволяло учиться в Высшем военном училище. Нежелающих учится в училище не оказалось. На сборы дали 30 минут, мы собрали свои [7] котомки, сдали нары дневальному и через полчаса пешим строем, с вещами за плечами, двинулись в далекий поход. Предстоял ночной переход на расстоянии пятидесяти километров. Весь строй новобранцев по списку передали «покупателю» — так называли лейтенанта из артучилища, который нас отобрал в лагерях. Новобранцы из лагерей шли серой колонной, поднимая пыль на разбитом большаке, в сторону города Сухого Лога, где располагалось артиллерийское училище имени Михаила Васильевича Фрунзе, эвакуированное из города Одессы. Чем дальше мы уходили из лагерей, тем глубже осознавал я происходящее событие. Когда-то, ещё будучи школьником, я мечтал о военной профессии. Вначале видел себя моряком, капитаном военного корабля. Позднее начал фантазировать об учебе в летном училище.

И вот — мечта детства получила практическое претворение в жизнь. Я шагаю в одной шеренге с другими новобранцами на учебу в военное училище. От этих мыслей мне становилось совсем легко. Я всем своим организмом заряжался чувством бодрости и уверенности. И теперь все — и эта суровая обстановка, и трудности перехода становились не такими страшными, хотя уже первые десять километров всё чаще заставляли думать о привале, о прохладной воде, о тяжести вещевого мешка. Пот ручьями катился из-под фуражки (мы все ещё были не обмундированы), попадая в глаза и в рот.

В строю, как всегда это бывает, находились юмористы и подбадривали своим острословием, вроде того: «Эх, люблю пехоту, сто верст прошел, ещё охота!» Шли весь вечер и всю ночь. Привалы были редкими и короткими. Вдоль колонны то и дело передавалось: «Шире шаг! Не отставать!» На коротких привалах приказывали ложиться головой вниз — в кювет, а ноги на дорогу. В этом положении получали приятные приливы крови от ног по всему телу к голове. Но это длилось минут десять, после чего раздавалась резкая команда: «Становись! Шагом марш!» Так мы шли всю ночь. На рассвете колонна свернула с большака на просёлочную дорогу. Под ногами хрустел сухой бурьян, пыль першила в горле. Лейтенант посадил нас на траву и объявил часовой привал. Все ребята, измученные ночным многокилометровым переходом, моментально заснули — кто где присел. Но вскоре вновь прозвучала команда, и колонна двинулась дальше.

Наконец, вдали на горизонте появились трубы и очертания небольшого городка. Перед самым городом мы остановились у водоема. Раздалась команда: «Всем купаться!» Было очень приятно получить заряд бодрости в городском пруду, а затем подкрепиться сухим пайком, который нам выдали на дорогу. Так закончилась наша служба в Еланских лагерях, и так мы справились с первым, очень нелегким испытанием — пятидесятикилометровым ночным переходом. Не помню как мы встали после последнего привала и завершили последний километр пути, видимо это было не легко.... [8]

Но все мы понимали, что настоящие трудности нас ожидают впереди, нужно выдержать вступительные экзамены в училище, а затем пройти очень суровый и трудный путь курсанта Одесского артиллерийского училища имени М. В. Фрунзе.

Курсант Одесского артиллерийского училища имени М. В. Фрунзе.

Одесское артиллерийское училище было эвакуировано из Одессы в конце 1941 года на Урал в посёлок Сухой Лог. Вместо хороших, каменных зданий, в которых размещались корпуса военного училища, казармы курсантов, спортивные и стрелковые сооружения в Одессе, в Сухом Логу училищу были предоставлены в специальной зоне бараки, в которых ранее содержались заключённые. Зона была отгорожена забором и имела большой плац для спортивных занятий и строевой подготовки. Учебные артиллерийские орудия были размещены в парке на окраине посёлка.

Училище готовило офицеров для командования артиллерийскими подразделениями пушек большой мощности. К ним относились: дальнобойные пушки калибром 122 мм, пушки гаубицы калибром 152 мм и орудия калибром 203 мм. Училище состояло из трёх дивизионов, два из которых располагались в вышеописанной зоне, а третий дивизион назывался АИР дивизионом и был расположен в трёх километрах от нас на горе за рекой Пышма.

Нас, только что прибывших в училище, на период сдачи экзаменов временно разместили всех в одном бараке. Предстояла очень ответственная пора: или сдать экзамены и стать курсантами училища, или обратный пеший марш в Еланские лагеря и с очередной ротой пехоты на фронт под звуки «Варшавянки». Все мы, конечно, хотели первого и к экзаменам готовились очень серьёзно, хотя сроки на подготовку были сжатые. На все предметы, которые полагалось сдать при поступлении, отводилось две недели. У нас были консультанты, помогали будущие преподаватели, да и мы помогали друг другу. Основная масса новобранцев экзамены выдержала, и они были зачислены в училище. Но некоторым пришлось маршировать обратно в Еланские лагеря. Только после зачисления в училище нас повели в баню. Наконец-то мы отмыли всю накопившуюся грязь. А после, в предбаннике, нам выдали новое солдатское бельё и армейское обмундирование, которое на ком-то свисало, а кому-то было в натяг. На ноги выдали ботинки с обмотками, на голову — пилотку.

Лейтенант Матвеев — первый командир взвода.

Первым командиром взвода был лейтенант Матвеев — [9] человек преклонного возраста. Он, с отличием закончивший в военные годы артиллерийское училище, был освобожден от фронта и зачислен в штат училища. Свои знания, умение, терпеливость он с большим желанием передавал курсантам. Позже заниматься материальной частью в парке приходилось при 20–30 градусном морозе, мы были обуты в валенки, лейтенант выходил в хорошо начищенных кирзовых сапогах. Было прекрасно видно, что ему было нестерпимо холодно, но он стойко выдерживал эти неудобства, периодически подавал команду «Вдоль по парку бегом марш!» и сам бежал вместе с нами. Лейтенант Матвеев был внимателен к своим курсантам, всегда умел вовремя приободрить.

Во взводе я был одним из самых низких по росту и всегда стоял в шеренге с левого края. Бывало, заметив уныние на моём лице, он говорил:

— Ничего, курсант Чирков, из тебя получится отличный артиллерийский командир.

Вскоре, в связи с преклонным возрастом, Матвеева из взвода сняли и перевели на преподавательскую работу. В дальнейшем он читал у нас «Тактику ведения боя».

Старшина Громов.

Старшина по батарее Громов являлся курсантом училища более раннего набора. Он был высокий ростом, стройного сложения с аккуратно подстриженными усиками, образованный, требовательный и очень резкий командир. Также как и взводный лейтенант Матвеев, внимателен к курсантам, но в отличие от него не в меру строг. Малейшие провинности не ускользали от его внимания, и курсант получал наказание. Меры наказания были разными, начиная от выговора, наряда вне очереди, гауптвахты и вплоть до отчисления из училища. Первый наряд вне очереди я получил от старшины Громова за неповиновение младшему командиру. Казалось бы, что получил наряд, отбыл наказание и всё. Но старшина Громов делал так, чтобы было это поучительно для тебя и других курсантов.

Был, наверное, октябрь месяц, на улице стояла дождливая, грязная осенняя погода. В казармах деревянные, некрашеные полы хорошо впитывали грязь. Старшина заставил меня драить полы в классе. После отбоя, когда все улеглись спать, я сдвинул парты в один угол, уложил на них все скамейки. Шваброй хорошо продраил одну половину пола, затем вторую. Не спеша, аккуратно расставил скамейки, парты и пошёл будить старшину. «Сдать работу лично», — так требовал он при исполнении наряда вне очереди.

Старшина не поленился, встал, не одеваясь, в нательном белье, натянув на ноги кованые сапоги, пошёл вместе со мной в класс принимать работу.

— Хорошо помыл, — сказал он, — Но надо лучше, — и кованым сапогом провёл по полу. На полупросохшем полу осталась белая [10] полоса.

— Вот таким должен быть вымытый пол, — сказал он и ушел, сказав: — Перемоешь — разбуди.

Было обидно до слёз. Все курсанты спали, времени было более двух часов полуночи.... Очень хотелось спать и мне, но — служба, есть служба. Опять сдвинул я все парты и скамейки. С особым озлоблением продраил полы в классе во второй раз, на что ещё ушло около часа. Снова пошёл будить старшину, и он опять встал и пошёл принимать работу.

— Хорошо, — сказал он и вновь провёл каблуком сапога по полу. На мокром полу опять появился зловещий белый цвет...Он пристально посмотрел на меня и сказал:

— Вымоешь, разбуди.

Старшина ушёл. Я сел за первую парту и посмотрел на часы. Было три часа ночи — до подъёма осталось тоже три. Сидя за партой я думал: «Что делать?». Снова начинать мыть сначала больше не было сил и незаметно для себя заснул... Когда очнулся, не сразу понял где я и что со мной, но через мгновение всё прояснилось. Что делать? До подъёма остался один час. Выдраить пол не успею. Будь что будет... и пошел будить старшину и доложил:

— Товарищ старшина, Ваше приказание выполнено. Полы выдраены в третий раз, как было приказано.

Старшина посмотрел на часы и, не вставая с нар, сказал:

— Молодец, иди спать.

Услышанное от старшины слово «Молодец» так повлияло, что усталость как рукой сняло. Только я заснул, голос дневального: «Подъём». Этот урок я запомнил на всю жизнь...

Каждое утро сквозь сон слышали протяжный звук горна, а потом громкая команда старшины: «Подъём!», «Выходи строиться! На зарядку становись!» Выходил старшина на зарядку без гимнастёрки, впереди нас. За подъёмом наблюдал командир взвода, иногда и командир батареи.

— Кто не успел, с тем я сам займусь — заявлял комбат.

Курсанты знают, что это значит, поэтому все стремятся успеть во время.

— Батарея! За мной — бегом марш! — старшина Громов легкой рысью направляется к дороге и быстро отрывается от всех на порядочное расстояние. С непривычки курсанты тяжело дышат и ворчат.

Добежав до общего плаца, старшина выстраивает батарею на постоянное место, которое отведено для зарядки. В течение пяти минут выстраиваются на огромной площади плаца курсанты всего училища. Под духовой оркестр и общую команду начинается зарядка. Глядя со стороны, перед взорами встаёт красочная картина — сотни курсантов делают одновременно одинаковые упражнения.

После окончания утренней зарядки, команда:

— Полчаса на утренний туалет и строиться на завтрак!

Курсанты наперегонки, врассыпную разбегаются за мылом, [11] полотенцем, в туалет, к умывальнику. Моментально пролетают отведённые минуты и снова команда:

— Батарея! Выходи строиться! Становись! Равняйсь, смир-но! Шагом марш!

В столовую ходили, как правило, в хорошем настроении. Был у нас свой запевала Старцев. Он запевал, а подхватывали все. Пели песни: «Вставай, страна огромная!», «Сталинград мы в боях отстояли», «Артиллеристы, точней прицел!», иногда «Эх, солдатушки, бравы ребятушки!» и многие другие песни тех времен. Но были и такие случаи, когда курсантам по разным причинам не хотелось петь, а нас заставляли. Звучит команда:

— Запевай!

Курсанты молчат, переглядываются между собой.

— Запевай! Настойчиво требует старшина.

Курсанты молчат. Тогда старшина грозным голосом командует:

— Батарея! На месте шагом марш! Выше ногу! Запевай!

Эти команды тоже не помогают. Мы продолжаем молчать.

И вот, звучит команда:

— Правое плечо вперёд, шагом марш!

Это он нас отводит от столовой и начинает заниматься строевой подготовкой. В конце концов, это нам надоедает, мы знаем, что старшина упрямый, настойчивый, и обязательно добьётся своего. Мы запеваем, но запеваем нашу любимую шуточную песню. Наш запевала Старцев затягивает:

А потом припев, который дружно подхватывает весь строй.

— Отставить Софушку! — раздаётся команда старшины, но мы на этот раз неумолимы и продолжаем петь начатую песню:

А потом:

И ещё:

И завершали песню бодрящим припевом:

В этом случае старшина опять перед самой столовой разворачивал наш строй и уводил в противоположную сторону:

— Вы что, другой песни не знаете?

И только после этого мы сдавались и запевали:

или другую песню подобную этой. После чего мы попадали в столовую.

Конечно, такие инциденты были не частыми, но всё-таки были. А старшину мы понимали, побаивались его, но и уважали.

Старшина Громов училище закончил на несколько месяцев раньше нас. Как успевающий курсант с хорошей выправкой, он был зачислен в постоянный штат училища и командовал вначале взводом, а потом батареей. Фамилии командира батареи, командира дивизиона и других офицеров я не помню. Однако запомнил, что начальником Одесского артиллерийского училища был генерал-лейтенант Полянский. Очень скудно сохранились в моей памяти фамилии курсантов, с которыми я учился, а о тех, кого помню сегодня — коротко опишу в моём повествовании.

Дни напряжённой учебы.

Год учёбы в артиллерийском училище был напряжённым и нелёгким. На сон отводилось семь часов. Подъём в шесть, отбой в одиннадцать. Остальные семнадцать часов были расписаны по минутам. Программа, рассчитанная на четыре года в мирное время, [13] была сжата по времени до одного года. Мы изучали топографию, тактику, Устав строевой службы, материальную часть, артиллерийское дело, строевую и физическую подготовку, стрелковое дело. Очень много времени уделялось боевому учению на местности. Занятия в классах чередовались с тактическими учениями в поле, строевой и физической подготовкой на плацу и проводились напряжённо и непрерывно, независимо от погоды — и в дождь, и в стужу. Напряжение спадало к вечеру. После ужина отводилось 2 часа на самоподготовку к следующему дню и один час свободного времени, во время которого нужно было привести в порядок обмундирование (отремонтировать, постирать и пришить воротнички и т.д.).

Учёба была нелёгкая, но командиры были опытные и находили методы, как заставить нас учиться. На занятиях в классе я сидел в первое время с Марком Чертковым, евреем по национальности, родом из Киева. Мы сидели на последней парте. Он был высокого роста, а я низкого. Поэтому меня пересадили на переднюю парту с Матюхиным. Это был очень и очень одарённый парень. Несмотря на то, что в училище он был зачислен вместе с нами, выпустили его досрочно на несколько месяцев раньше нас и тоже, как и Громова, его зачислили в штат училища. В последние месяцы учёбы он был командиром нашего взвода. Досрочно из училища был выпущен также сын будущего маршала Василевского, который учился в нашем взводе. Должен сказать, что привилегиями он не пользовался и ставил себя наравне с другими курсантами. В училище он не остался, и дальнейшая его судьба мне не известна. И ещё курсант Усов, с которым мы окончили училище, сидя за одной партой и Ходарцев — уроженец Кавказа. Вместе с ним мы прибыли на фронт. А вот фамилий других курсантов не помню.

Учился я, как и в техникуме — в числе передовых не был, но все экзамены сдавал с первого захода. За год пребывания в училище имел наказания: наряд вне очереди, о чём я описал раньше. Один раз побывал на гауптвахте. Примерно за месяц до окончания училища ко мне в Сухой Лог приехали мама и старшая сестра Зоя. Они расквартировались в одном из близлежащих к училищу бараков. Для свидания с родными мне дали два часа увольнения. Я пришёл к ним в барак, они меня хорошо угостили из сэкономленного ими скудного пайка военного времени. По истечении срока увольнения я их проводил до станции Кунара (так называется железнодорожная станция в Сухом Логе). Посадил в поезд и вернулся в часть с опозданием на три часа. Это опоздание признали самовольной отлучкой, за что полагалась гауптвахта или просто, как мы называли, «губа». Меня посадили на строгий режим на пять суток. «Губа» — это одиночная камера с убирающимися нарами. Питание — кипяток и сухари.

Время учёбы в училище оставило приятные воспоминания. Было тяжело, но было и интересно. Тактические занятия проходили [14] на Уральских горах в районе реки Пышмы. Ставя боевую задачу перед курсантами, преподаватели обычно начинали так:

— Противник занимает оборону на правом берегу реки Пышма. Нам необходимо... и так далее, затем ставилась дальнейшая задача. Я сейчас очень часто, проезжая город Пышму, бываю на реке Пышма, и всякий раз вспоминаю об этих занятиях в военное время.

После окончания училища по укороченной программе мы сдавали государственные экзамены квалификационной комиссии. Готовились к экзаменам очень серьезно, просиживая над учебниками до глубокой ночи. Перед экзаменами и во время их сильно волновались. Некоторые сдавали со второго и даже с третьего захода. Были и такие, которые не выдержали выпускные экзамены. Им присваивалось звание младшего сержанта, и в чине младшего командира их отправляли на фронт. Я все экзамены сдал с первого захода.

Сразу после экзаменов мы получили новенькое офицерское обмундирование. Каждый из нас испытывал новое чувство и огромное удовольствие, любуясь в зеркале и видя там образ молодого офицера. Перед строем всего училища в торжественной обстановке был зачитан приказ начальника училища генерал-лейтенанта Полянского о присвоении нам звания младшего лейтенанта, после чего под звуки духового оркестра только что испечённые офицеры прошли, чеканя шаг парадным строем вдоль выстроенных колонн курсантов. А на следующее утро нам выдали на двое суток питание сухим пайком, и опять же под торжественные звуки духового оркестра, строевым шагом прошли через ворота. Так мы навсегда покинули Одесское артиллерийское училище. Это было в октябре 1943 года.

Путь на фронт.

Наш воинский эшелон формировался в городе Свердловске. Специально оборудованный состав состоял из двухосных товарных вагонов. Каждый вагон был оборудован двухъярусными нарами. В середине вагона для отопления была поставлена печь — буржуйка. На каждом ярусе нар размещалось по шесть человек, всего в вагоне 24 человека. Было очень тесно. Если одному требовалось повернуться на другой бок, поворачивались все шесть человек. Несмотря на тесноту, ночью было холодно. Из-за тесноты и холода часто слезали с нар и грелись возле буржуйки. Ехали очень долго. На узловых станциях эшелон загоняли в тупик, где простаивали сутками. Питание выдавали сухим пайком, на станциях набирали в солдатские котелки кипяток и ели сухари.

Наша семья в первые дни войны получила сообщение с фронта, что старший брат Валентин пропал без вести, и в течение почти двух лет от него не было никаких вестей. И только летом 1943 года радостная весть — жив Валентин! И мы узнали его адрес. [15]

Наш путь на фронт лежал через Москву. Было объявлено, что там наш эшелон будет расформирован и предстоит пересадка в новый эшелон, который проследует в направлении 2-го Украинского фронта. В Москве предстояла длительная остановка. По пути в Москву я дал Валентину телеграмму, где сообщил какого числа приеду в Москву и что буду ждать в здании Главпочтамта на улице Кирова с 12 до 14 часов. Это я согласовал со своим командиром. Мне разрешили увольнение до 16 часов.

Задолго до назначенного времени я прибыл на Главпочтамт. Проезжая по центральной части города, я впервые по-настоящему почувствовал, что еду на фронт. Всюду в Москве встречались разрушенные бомбежкой здания, на всех без исключения окнах зданий были наклеены бумажные ленточки крестиками. На улицах множество военных. Видно было, что столица пережила трудные дни военной осады и теперь живет напряженной жизнью военного времени.

В здании Главпочтамта я пробыл до 14.30, Валентин на встречу не пришел. Я попытался уточнить у работников почтамта — где мне найти нужный п/я. Один из работников почты сказал мне, что я напрасно теряю время, адрес этого п/я мне никто не скажет, потому что он засекречен. Разрешенное время прошло. Надо было возвращаться к эшелону. Опаздывать нельзя — это приравнивалось к дезертирству. Позже я узнал, что Валентин мою телеграмму получил, но выйти на встречу не удалось, так как он проходил проверку после выхода из окружения и служил в трудовой армии на шахтах под Москвой, которые входили в знаменитую систему ГУЛАГа. Условия были близки к режиму заключения... Коротко опишу, как Валентин попал в шахты ГУЛАГа. Валентин с первых дней войны оказался в действующей армии на Прибалтийском фронте. Вскоре после начала войны, как я уже говорил, мы получили известие, что он пропал без вести.

Валентин служил в артиллерийском подразделении, был командиром 45-мм пушки. Иначе эти пушки назывались «Прощай, Родина!». Часть, в которой служил Валентин, стояла на границе одной из прибалтийских республик. В первые дни войны часть была разбита и уничтожена. Уцелевшие красноармейцы попали в плен, их разместили в одном из концентрационных лагерей на территории Польши. Среди них был и Валентин. Но ему с группой товарищей из четырнадцати человек удалось бежать из концлагеря. Они долгое время скрывались в лесах, продвигаясь на восток к линии фронта. Эта задача была не из легких, так как наша армия отступала всё дальше на восток на всём протяжении фронта. Ленинград был окружён и взят в блокаду. Армия фашистов стояла у ворот Москвы.

В то время было много таких групп красноармейцев, скитавшихся по лесам! Отряд Валентина и несколько других отдельных групп объединились и создали небольшой партизанский отряд. Всем этим отрядом они перешли линию фронта южнее Ленинграда. Расценивая эти события с позиций сегодняшнего дня, [16] группа военнопленных, совершившая побег из концлагеря и организованно пробившаяся через линию фронта, совершила боевой подвиг! Казалось, всем мучениям пришёл конец. Но как жестоко они ошибались!

В связи с тем, что отряд нигде не был зарегистрирован и не проявил активных боевых операций, всех, перешедших за линию фронта, поместили в шахты ГУЛАГа, где они испытали и несправедливость, и унижения, и тяжелые условия жизни. Там содержали их как заключённых более одного года и только в 1944 году их освободили и направили на передовую в действующую армию. Валентин вновь попал на Северный фронт и закончил войну в Прибалтике, там, где и начинал воевать. За боевые заслуги на фронте он был награждён высшей солдатской наградой — орденом Славы. Более подробно об этих событиях я написал в своих воспоминаниях, посвящённых семидесятилетию со дня рождения Валентина.

Ночью наш вновь сформированный эшелон взял направление с Курского вокзала на юг. К фронту продвигались значительно быстрее. Проезжая через город Тулу, мы по-настоящему поняли, какая это идет война. Вокзал был полностью разрушен. На его месте стоял обгоревший и обугленный остов здания. Насколько мог видеть глаз из дверных проёмов вагона — всюду мы видели одни разрушения. Мы знали, что Тула была последним городом для немцев на пути к Москве, но они её не взяли. Туляки героическими усилиями отстояли свой город и не допустили фашистов к столице. За Тулой проехали город Орёл, затем Курск, Харьков. В этих многострадальных городах разрушения были такими, что не поддавались описанию. Всюду стояли разрушенные здания, зияющие черными впадинами окон. Особенно сильно пострадали Курск и Харьков. Мы знали о грандиозной Курской битве. Мы знали, Харьков неоднократно переходил из рук в руки. Мы предполагали увидеть там разрушения, но никто из нас не ожидал того, что предстало перед нашими глазами. Вокзалы были полностью разрушены, города лежали в руинах, и очень трудно было представить, что всё это может быть восстановлено.

Примерно через месяц после отъезда из Свердловска мы прибыли в город Киев — это последняя остановка на железной дороге. Каким мы увидели столицу нашей солнечной Украины — город Киев? ... Весь город был в руинах. Главная улица Крещатник не имела своих очертаний. Дома, стоящие справа и слева были все разрушены до основания, не оставалось даже силуэтов разрушенных зданий — всё было превращено в глыбы бетона, железа и кирпича. Вдоль улицы была протоптана узенькая тропинка, которая проходила по разрушенным глыбам и камням, как по холмам. Трудно всё это сейчас описать. Тяжёлый осадок, который остался в то время после прибытия в Киев, сохранился и по сей день. Закончился наш трудный путь по железной дороге, ехали в тесноте, в духоте, холоде, без бани и смены одежды. Страшно подумать, как мы уцелели от насекомых, [17] которых мы вытряхивали из нашего нательного белья на пламя разведённых костров при стоянках поезда.

Мы прибыли в штаб Второго Украинского фронта, который в то время находился в Киеве. В штабе нам заявили, что специалисты по дальнобойным орудиям на фронте уже с избытком, нужны артиллеристы на противотанковые орудия и предложили кратковременные курсы по переобучению на противотанковую артиллерию. Такое решение штаба фронта нас сильно огорчило и совсем не по тому, что нас будут переобучать из дальнобойщиков на более мелкие орудия, а потому что всё это время все мы с нетерпением ожидали личного участия в боях. Находясь в училище, мы ожидали романтики — вот мы закончим училище, нас выпустят лейтенантами, оденут в офицерское обмундирование, на фронте получим орудия и откроем сокрушительный огонь по фашистским полчищам. Такая романтика с героическими подвигами представлялась каждому курсанту училища.

В изнурительном пути на железнодорожной трассе мы с нетерпением ждали приближения к фронту и сильно огорчились, когда нас загоняли в тупик. Наконец, Киев — фронтовая полоса, передний край фронта не дальше ста километров, а вместо переднего края фронта нас отправляют в тыл, в запасной офицерский полк в Барышевский район, который находился примерно в ста километрах на восток от Киева. Не могло быть большего разочарования для молодых офицеров, выпускников Одесского артиллерийского училища, жаждущих героических подвигов на фронте. [18]

Запасной офицерский полк. Киевская область. Барышевский район. Декабрь 1943 года.

В Барышевку мы прибыли в конце ноября 1943 года. Вот только здесь, после месячного пребывания в теплушках товарных вагонов, нас — грязных, обросших, обовшивевших сводили в баню, где произвели дезинфекцию всего обмундирования, включая обувь, заменили постельное бельё. В небольшом посёлке расквартировали по 1–2 человека. В Барышевском районе стоял запасной офицерский полк по переучиванию офицеров. Символично было то, что всех нас вооружили шашками, которые мы обязаны были носить постоянно, каждый день протирать, драить и смазывать. Представляю себе, как мы выглядели с висящими до пят шашками. Очень жаль, что нет фотографии.

Занятия в запасном полку проводились по трём предметам; изучали материальную часть 76-мм пушки, тактические занятия и муштра по строевой подготовке. По сравнению с училищем здесь был курорт — восемь часов занятия, остальное время свободное, кроме дней караульной службы. На курсах нам предстояло овладеть 76-мм орудием. В то время эта пушка очень хорошо применялась в бою с танками противника стрельбой прямой наводкой. В последствии эти орудия полностью вытеснили 45-мм пушки. В запасном офицерском полку мы были немногим больше месяца. Время проходило очень медленно — однообразные занятия нас не увлекали, ибо то, что здесь преподносили, мы знали из курса, преподававшегося в училище. Знали и эту противотанковую пушку.

Жил я в небольшой украинской хате под соломенной крышей и с глиняным полом. Хозяева — старик со старушкой. Каким-то чудом у них сохранилась лошадёнка, непригодная для армии. В этой хате я впервые увидел, как бабка соломою топит печь. Находясь возле очага с огнём, она постоянно проталкивала в огонь пучок соломы. У них же я увидел, как дед принимал баню. Рядом с печкой находился лежак. На нём устанавливаются корыто и бак с водой. Из хорошо натопленной печи бабка выгребает всю золу и угли, потом в печи стелется солома. Покряхтывая, дед задом наперед лезет в печь, а бабка закрывает его в печи заслонкой. Хорошо пропотев, дед вылезает из печи и моется в корыте. Как моется бабка — не видел. Наверно, также. На полях под снегом в больших кучах хранился сахарный буряк, накрытый толстым слоем соломы. Кучи эти охранялись круглосуточно караулом из нашего офицерского полка. Как-то раз дед спросил меня:

— Будешь ли ты стоять в карауле?

— Да, ответил я.

— А можно будет приехать за буряком, когда ты будешь в карауле?

Я сказал:

— Приезжайте. [19]

Когда я стоял в карауле. К моему посту поздно вечером тихо подъехал дед, я помог нагрузить, и дед с полным возом сахарного буряка благополучно уехал домой. Через несколько дней после этого просыпаюсь утром и вижу — возле моей кровати стоит бабка и преподносит мне рюмку первака. Я его попробовал, но пить не стал — слишком крепкий. Да и вообще в то время в выпивке вкуса еще не понимал. Посмотрев, как гонят на кухне самогон, как капля за каплей он вытекает из специально подготовленной для этой цели ведерной чугунки в рядом стоящую бутылку, я попросил, чтобы к нашему отъезду приготовили для меня четверть самогона. В течение месяца мои хозяева привыкли и, видимо, полюбили меня. На прощание бабка прослезившись, сказала мне, что у них сын такого же возраста, как и я, во многом схожий со мной, пропал на фронте без вести в прошлом году, и сказала:

— Если останешься живым, обязательно приезжай к нам.

Я обещал, но, у них больше не был. Мою просьбу они выполнили, и перед отправкой на фронт, мы с ребятами, получив сухой паек, хорошо отметили окончание курсов в запасном офицерском полку.

До штаба фронта мы доехали все вместе общей группой, а там нас распределили по разным дивизиям и полкам. В одном направлении нас было три выпускника училища — кавказец Ходарцев, значительно старше нас, обладал басом и говорил с сильным кавказским акцентом, второй — уроженец Киева из района Подол — Чертков и я. В Киеве мы решили наведаться домой к Черткову, прошли весь разрушенный Крещатик и с трудом добрались до Подола. Чертков не узнал своего района — он был весь разрушен.

— Примерно вот здесь стоял наш дом, — указал он на груду развалин.

С родственниками он потерял связь давно. И на этот раз ему не удалось ничего узнать об их судьбе. Затем мы побывали в Бабьем Яру, где проводились массовые расстрелы еврейского населения, и с тяжёлым осадком в груди, отправились в свою часть.

В штабе 232 стрелковой дивизии, который стоял в городе Фастове, нас определили в разные полки. Я был направлен в 676 гаубичный артиллерийский полк, где и провоевал в разных должностях до конца войны. Со своими друзьями по училищу Ходарцевым и Чертковым я встречался во время войны несколько раз. Но что стало с ними дальше — неизвестно. Живы ли они? Дай бог. [20]

Фронтовыми дорогами. Освобождение Украины.

В действующую армию я прибыл в январе 1944 года. 676 артиллерийский полк входил в состав 232 стрелковой дивизии 40 армии Второго Украинского фронта. Некоторые сведения о нашей части: 232 стрелковая дивизия была сформирована в начале 1942 года в городе Бийске Алтайского края. Район формирования был выбран не случайно, здесь располагались лагеря заключённых. Личный состав дивизии в своём большинстве был укомплектован из заключённых.

Состав 232 стрелковой дивизии:

764 стрелковый полк — численность 448

784 стрелковый полк — численность 712

797 стрелковый полк — численность 712

676 артиллерийский полк — численность 425

Первое боевое крещение дивизия получила в августе 1942 года под Воронежем.

На Втором Украинском фронте воевали:

8 гвардейская армия

37 армия

40 армия (наша)

46 армия

57 армия

23 танковый корпус

Конно-механизированная группа генерала Плиева.

Командующий фронтом — Конев И. С., начальник штаба — Коршеневич O. K., член военного Совета — Желтков А. С.

Командиром нашего артполка был гвардии майор Дудкин Пётр. После окончания войны полк был передан в группу Советских оккупационных войск в Германии, в которой командующими артиллерией были подполковник Бесфамильный и гвардии генерал-майор Шаманков.

И ещё некоторые данные, взятые из достоверных источников о Втором Украинском фронте:

Численность примерно — 500000 солдат,

Орудий разных калибров — 4000 стволов,

Танков — 700,

Миномётов — 8000, [21]

Самолётов — 1000.

Противостоящие немецкие войска под названием «Южная Украина» состояли из:

Численность — 643000 солдат,

Орудий и миномётов — 7600 стволов,

Танков — 400,

Самолётов — 800,

47 дивизий и 56 бригад.

В январе немцы нанесли два мощных внезапных удара под городом Уманью, в результате чего части 40 армии отошли за сутки на 30–40 километров. Отступали, как это почти всегда бывает при внезапном ударе, в беспорядке и панике, с большими потерями в живой силе и технике. С 15 января армия перешла к обороне. Как раз в это время я прибыл в полк. От штаба дивизии, который располагался в городе Фастове, до штаба полка — расстояние 5–6 километром — я шел проселочными дорогами и тропами солдат, по заснеженным полям с котомкой за плечами. Затем я добирался от штаба полка до штаба дивизиона уже при ранних зимних сумерках. Я видел, как сооружаются оборонительные рубежи на всем протяжении дороги. Армия готовилась к продолжительной обороне.

По мере приближения к передовой все чаще слышались орудийные выстрелы, а от зловещего свиста, пролетавших над головой отдельных снарядов, невольно приходилось падать на землю, как говаривали на фронте «кланяться снарядам». Потом стала отчетливо слышна ружейная и пулеметная перестрелка. Мне было страшно, и поэтому последний километр я бежал, задыхаясь и часто падая. Наконец, добрался до расположения дивизиона. Мне показали, где находится земляка командира дивизиона. Еле заметная, она стояла на склоне оврага, была хорошо замаскирована снегом и укреплена сверху тремя накатами бревен. Я вошёл в землянку. В одной половине сидел солдат — ординарец командира. Он проводил меня во вторую половину. Там находились два офицера. Один — капитан, высокого роста, с правильными чертами лица, с чёрными гладкозачёсанными назад волосами. Это был командир дивизиона Медведовский, еврей по национальности. Второй — среднего роста, с чисто русским выражением лица, с прищуром глаз. Это был начальник штаба старший лейтенант Несповитый. В последствии он будет назначен командиром батареи, и с ним мы пройдём вместе весь боевой путь до окончания войны. Обоим им было лет по тридцать. После моего доклада: «Прибыл в Ваше распоряжение», старший лейтенант подошел ко мне, положил руку на плечо и с лёгкой улыбкой спросил:

— Скажи, тебе не страшно было добираться до передовой под обстрелом?

Я слукавил и сказал:

— Нет.

Они переглянулись, в их взгляде я почувствовал недоверие. [22]

— Вот что, младший лейтенант, — сказал командир дивизиона, — скоро уже ночь, ты иди в приёмную, отогрейся, а завтра мы решим, куда тебя направить. Утро вечера мудренее.

Я вышел в приёмную. Солдат налил мне в алюминиевую кружку горячего чая и дал большой кусок хлеба с салом. После еды я лёг на деревянные нары, на которые мне указал солдат, и мгновенно уснул, проспав беспробудным сном до утра. Утром меня пригласил старший лейтенант и совсем по — мирному, как говорит старший по возрасту младшему, сказал:

— Слушай, Борис, мы посоветовались с капитаном и решили тебя назначить командиром взвода боепитания. Будешь подвозить к орудиям снаряды.

Я ему возразил, заявив, что я закончил артиллерийское училище, а не обозное и могу командовать взводом...

— Придёт время — покомандуешь. А пока тебе необходимо привыкнуть к обстрелам, а там и переведём к орудиям.

Я понял, что мои рост и возраст не внушают доверия.

— А сейчас иди вон туда, — указал он через маленькое окно, там, в конце оврага стоят наши орудия. Познакомишься с командирами взводов, а часа через два я поведу тебя принимать взвод боепитания.

От землянки к оврагу проходила тропа. На батарее меня встретили два молодых лейтенанта. Один из них — плотного телосложения. Говор был медленный, с баском, часто так говорят сибиряки, глаза у него блестели, а с лица не сходила играющая улыбка. Он представился Сергеем. Другой — полная противоположность — мрачный, сухощавый. Но и он очень приветливо поздоровался со мной:

— Миша — и протянул мне руку.

Ребята весело, с шутками поздравили меня с прибытием на фронт.

— Надо было на недельку раньше, когда мы драпали...

Потом показали мне свои 76-мм орудия, которые были полностью врыты в землю, только ствол орудия оставался на поверхности, но и его было почти не видно, так как он был покрашен белой маскировочной краской. Здесь, возле орудий находились окопы солдат и общий блиндаж для командиров. На наблюдательном пункте в стереотрубу я впервые увидел передний край немецкой обороны. Он находился в 1,5–2 километрах от нас. Я с этими лейтенантами ещё много раз встречался, подвозя снаряды на огневые позиции. Но им не повезло, один из них был убит, а другого тяжело ранили. Вместо них в полк прибыли другие молодые офицеры. [23]