Бои местного значения

В кампанию 1944 года район нашего плавания значительно расширился: под сокрушительными ударами Советских Вооруженных Сил фашистские оккупанты откатились от Ленинграда на сотни километров на запад. Корабли Балтийского флота, поддерживая и охраняя приморский фланг наступающих войск, тоже начали движение в сторожу Прибалтики. Впереди всех корабельных сил находились боевые катера, в том числе и малые охотники. Стремясь не допустить выхода больших кораблей Балтийского флота из Кронштадта и Ленинграда в море, а также сорвать наши морские перевозки, командование гитлеровского флота направило в Финский залив значительное число подводных лодок. Однако охотники не забыли свое основное предназначение. Первыми — 17 мая — с вражескими подводными лодками встретились катера МО-124 и МО-203, которыми, соответственно, командовали лейтенант Николай Дежкин и старший лейтенант Михаил Авилкин.

«Мошки» находились в дозоре недалеко от острова Сескар. Ночь прошла спокойно. На востоке начал розоветь край неба. [177]

Командир отделения комендоров катера МО-124 старшина второй статьи Дмитрий Боровских, опершись на пушку, внимательно осматривал море. Лейтенант Николай Дежкин ходил по палубе, стараясь согнать предутреннюю дремоту. Старший дозора, мой боевой друг и товарищ, ставший тоже командиром звена, капитан-лейтенант Александр Захарович Патокин, сидя на световом люке машинного отсека, делал какие-то пометки в записной книжке.

Внимание Боровских привлекло какое-то серое пятно. Маленькое и расплывчатое в утреннем тумане, оно явно увеличивалось и приобретало более резкие очертания. Послышался приглушенный, едва уловимый стук работавших дизелей.

— Силуэт! Правый борт тридцать! — доложил командир отделения комендоров, схватил патрон и загнал его в казенник пушки.

Дежкин прыгнул на мостик к машинному телеграфу. Экипаж, не дожидаясь сигнала тревоги, разбежался по боевым постам. Патокин занял место рядом с командиром катера и, прищурившись, посмотрел в бинокль на пятно.

— Атака подводной лодки, — объявил капитан-лейтенант и передал бинокль Дежкину.

Подводных лодок противника Николай Дмитриевич за время войны в море не встречал. Но тут в стеклах оптического прибора виднелись такие характерные контуры германской подводной лодки, сотни раз виденные в справочниках, что ошибиться было невозможно.

— Боевая тревога! Атака подводной лодки. Правый борт тридцать... осколочно-трассирующими... Огонь! В утренней тишине раздался выстрел носовой пушки.

— Бомбы, товсь!

Набирая скорость и разбрасывая белые пенистые усы по блестящей поверхности Финского залива, охотник [178] устремился на лодку. Слева на траверзе шел катер МО-203. Багряно-красные трассы снарядов, опережая катера, неслись низко над поверхностью залива к скрывающейся в воде рубке подводной лодки. Прошло несколько секунд — и только кружевной белый след остался на том месте, где только что находилась вражеская лодка. Одна за другой взорвались глубинные бомбы, сброшенные дозорными охотниками.

На поверхность залива всплыла оглушенная взрывами рыба. Чайки, издавая громкие крики, лакомились легкой поживой. Словно и не было лодки, словно она лишь померещилась катерникам. Но гидроакустик — краснофлотец Павел Дмитриев — доложил на мостик по переговорной трубе:

— Правый борт семьдесят градусов — слышны удары по металлу и какое-то жужжание.

— Чинятся, — решил капитан-лейтенант Патокин, делая пометку в своей книжице. — Лейтенант, повторим атаку.

Катера взяли разбег, и новые серии бомб полетели за борт.

Когда отгремели все взрывы, Патокин распорядился:

— Заглушить моторы. Прослушать район.

По желтой взбаламученной воде расползалось темное с радужными переливами пятно соляра. Из глубины моря поднимались большие и маленькие пузыри воздуха.

— Что слышно, Дмитриев?

Гидроакустик, помолчав с полминуты, ответил:

— Тихо, товарищ командир.

— Для верности давайте пробомбим еще разок, — сказал командир звена.

— Есть пробомбить еще разок! — ответил Дежкин и махнул рукой командиру отделения минеров старшине второй статьи Александру Романову, хлопотавшему около бомбосбрасывателей вместе с минером Павлом Кислицыным: — Приготовиться к бомбометанию!

Патокин повернулся к сигнальщику, старшине первой статьи Павлу Шилову:

— А вы — сигнальчик Авилову: «Построиться в строй фронта вправо. Атаковать подводную лодку глубинными бомбами. Глубина взрыва бомб — максимальная».

— Есть, товарищ капитан-лейтенант!

Катера сбросили бомбы и легли в дрейф, заглушив [179] моторы. Трое суток чуткие уши гидроакустиков не улавливали никаких шумов. Видимо, лодка, исковерканная взрывами глубинных бомб, навсегда осталась на дне Финского залива.

Расположившись вдоль палубных лееров, командир отделения рулевых Николай Овчинников, боцман Михаил Шапошников и механик катера Игорь Карепов до боли в глазах смотрели на воду залива, надеясь обнаружить хоть что-нибудь всплывшее с подводной лодки.

Лишь на следующий вечер Павел Шилов обнаружил на поверхности воды спасательный надувной жилет, а затем и матрац с надписями на немецком языке. На пятые сутки к пляжу острова Сескар волны прибили труп фашистского подводника, о чем была сделана соответствующая лаконичная запись в вахтенном журнале...

Командование соединения приказало командиру дивизиона капитану третьего ранга Ивану Андреевичу Бочанову уточнить место гибели фашистской подводной лодки и помочь водолазам изъять из нее секретные документы. Эту задачу комдив возложил на «двойку», которой продолжал командовать старший лейтенант Иван Ефимович Сидоренко. После пятнадцати часов непрерывной работы металлоискатель обнаружил на дне большую железную массу. Бочанов приказал сбросить первый сигнальный буек для ориентировки при дальнейшей работе. Для экипажа МО-302 настали томительно-нудные дни: катер медленно ходил взад и вперед параллельными курсами, постепенно удаляясь от буйка. Каждый раз, когда он проходил над лодкой, раздавался резкий звонок металлоискателя, и на карте появлялась новая точка, показывавшая положение подводного корабля противника. Когда на одном из галсов звонка не раздалось, Бочанов приказал сбросить второй сигнальный буек, чтобы обозначить место окончания корпуса лодки — то ли носа, то ли кормы.

После этого «двойка» начала ходить по другую сторону от первого буйка, чтобы определить длину лодки и место нахождения ее второго конца.

В безлунные и туманные ночи приходилось прерывать эту работу. Однако командир дивизиона, решив не терять время на переходы от места работы в базу и обратно, приказал «двойке» оставаться на ночь у буев. Кроме того, Бочанов опасался, что противник может воспользоваться отсутствием катера и уничтожить буи, что сорвет выполнение задачи. [180]

В то время я находился на катере МО-313 — «чертовой дюжине», временно лишившейся своего командира, старшего лейтенанта Ивана Андреевича Сафонова: в последнем бою его тяжело ранило, и он лежал в госпитале.

Темной безлунной ночью мы стояли в одиночном дозоре, охраняя участок фарватера, связывающего Кронштадт с островами западнее его. Несколькими милями севернее нас находилась «двойка», сторожившая свои буи. Поддавшись чувству тревоги за боевых товарищей, с которыми недавно делил все тяготы войны, я положил «чертову дюжину» в дрейф не точно в указанной точке дозора, а несколько ближе к «двойке».

В час тридцать ночи там, где должна была находиться «двойка», неожиданно раздались пушечные выстрелы и пулеметные и автоматные очереди. С каждой секундой стрельба усиливалась.

— Прямо на трассы! — приказал я стоявшему за штурвалом Алексею Лященко и перевел ручки машинного телеграфа на «Полный вперед». Помощник командира катера младший лейтенант Григорий Иванович Моисеев — еще недавно командир отделения комендоров — шифровал радиограмму в штаб о бое катера МО-302 и о наших действиях.

Сквозь рев моторов послышались первые звуки боя. С каждой секундой все шире разливалось море огня.

Я спросил в переговорную трубу командира отделения радистов старшину первой статьи Евгения Путова, есть ли известия от Сидоренко.

— От «двойки» ничего нет, — с беспокойством ответил он. — Один только раз пискнул — дал свои позывные, — и все...

Учащенно забилось сердце в тревожном предчувствии: видимо, «двойка» попала в серьезный «переплет», а рация повреждена.

Я передал в штаб, что вышел на помощь катеру Сидоренко, и попросил выслать поддержку.

А бой разгорался все сильнее. Надо было спешить, и я приказал увеличить число оборотов моторов. На мостик поднялся механик катера главный старшина Садык Ахметов и сразу же заявил:

— Товарищ капитан-лейтенант, моторы выработали все ресурсы и требуют переборки...

— Знаю!

— На таких оборотах долго идти нельзя... [181]

— Знаю, Ахметов! Знаю. Но надо! Из переговорной трубы раздался голос командира отделения радистов Евгения Путова:

— Товарищ командир отряда, радиограмма передана!

— Добро! А теперь включите мои ларингофоны. — Я надел шлем и начал вызывать: — Сидоренко!.. Сидоренко!.. Сидоренко!.. Я — «Береза-тринадцать»!.. Сообщи обстановку... Иду на помощь... Сообщи обстановку... Иду на помощь... Я — «Береза-тринадцать». Прием.

В наушниках слышался лишь треск и писк. Сидоренко не отвечал.

Зато донесся торопливый тенорок.

— «Береза-тринадцать»!.. Я — Патокин! Я — Патокин! Иду на помощь Сидоренко с запада!.. Иду на помощь с запада! Как поняли? Прием.

Я нажал кнопку переговорного устройства:

— Патокин! Я — «Береза-тринадцать». Тебя понял. С приходом на дистанцию открою огонь... Начинай стрельбу одновременно!.. Одновременно стреляй! Как понял? Прием.

— Понял! Огонь открываем вместе... Одновременно. В наушниках снова пронеслась волна шорохов и тресков.

— ...»Береза-тринадцать»! Я — «Береза-семнадцать». Работаю вместе с вами. Работаю с северо-запада! Мне ближе, чем вам!

— Я — «Береза-тринадцать»! «Семнадцатую» понял! Добро!

Форштевень разрезал воду, далеко отбрасывая белые «усы». Палуба вибрировала от напряженной работы моторов. Но мне казалось, что катер еле-еле двигается.

Выстрелы в центре боя становились все реже и реже: видимо, положение стало совсем тяжелым. Наверное, есть убитые, не говоря уж о раненых. Но кто?.. Неужели не могут подать голос по радио?..

Снова вызвал механика катера Ахметова и младшего лейтенанта Моисеева:

— Ахметов! Душа из вас вон! И из моторов тоже! Но дайте ход! Все, что можно!

— Больше нельзя, товарищ командир отряда: подшипники сильно нагрелись, могут расплавиться...

— Моисеев, запишите в журнал мое приказание: «Самый полный газ!» Пускай горят подшипники! Потом! [182] А сейчас отдайте всё! Там товарищи гибнут! Мы Должны успеть помочь «двойке». Ясно?

— Ясно!

Мы спешили так, что катер наполовину вылез из воды. И хотя дистанция для стрельбы была еще велика, я решил все же начать стрельбу. «Черт с ним, что снаряды и пули не долетят! Сидоренко увидит, что идет помощь, и это придаст экипажу силы. А противник должен будет решать, что делать дальше: либо драться с нами со всеми, либо уходить...»

В это время, пробив свист и треск, «Береза-семнадцать» сообщила:

— Пришел на дальность огня! Начинаю...

Я перегнулся через ветровое стекло мостика и крикнул на носовое орудие командиру отделения комендоров старшине первой статьи Виктору Трещинскому:

— Пламенными зарядами!.. Пламенными, чтобы видели... Осколочно-трассирующими... На предельную дальность...

И тут же по ларингофону:

— «Березы»! «Березы»!.. Огонь!

Длинная цепочка точек малинового цвета связала нас с местом боя. Пулеметчики Иван Новиков и Кузьма Шилкин, задрав стволы своих ДШК, выпускали короткие очереди. Слева блеснули вспышки орудийных выстрелов. Снаряды немного не долетали до вражеских катеров. Это стрелял дозор Патокина. Зато «Береза-семнадцать» с первого же залпа не только дотянулась до противника, но и ударила довольно точно, сразу сбив темп его огня по «двойке».

Наконец дистанция сократилась, и наши комендоры перешли на прицельную стрельбу, сосредоточив огонь на группе катеров противника. Я плавно изменил курс охотника, чтобы в бою смогло участвовать и кормовое орудие.

Над головой со свистом пронеслась первая очередь, выпущенная из автоматической пушки. Прямо по носу встал частокол белых всплесков.

Я уменьшил скорость и дал отдых моторам.

С севера подошел еще один наш дозор и с ходу вступил в бой. Враг решил отойти на северо-восток.

— «Береза-тринадцать»! Я — «Береза-семнадцать». Преследую отходящую группу противника... Один катер отправил сопровождать Сидоренко... Прикрой их. Прикрой их. Как понял? Я — «Береза-семнадцать». Прием. [183]

Чудесно!

— Лященко, курс — двести семьдесят! — скомандовал я рулевому, сообщил об этом Моисееву в рубку и тут же ответил «Березе-семнадцать»: — Вас понял. Прикрываю Сидоренко. Прием.

— Верно. Но берегитесь блуждающей группы. Наверняка она будет атаковать.

— Спасибо. Все понял.

Мы осмотрели горизонт. После ярких вспышек глаза плохо видели в темноте, и я скорее угадал, чем увидел, два черных силуэта, медленно двигающихся на юго-запад, к острову Сескар. «Это — Сидоренко... Вернее, «двойка» и сопровождающий ее катер «Березы-семнадцать»... Тяните, родные. Тяните!» — подумал я.

Теперь наша задача — не допустить к «двойке» вражеские катера, если они попытаются ее перехватить. Еще уменьшив скорость, мы заняли позицию между «двойкой» и районом, откуда могли появиться корабли противника. А как хотелось быть рядом с боевыми друзьями, узнать об их состоянии, помочь!..

— Четыре силуэта! Правый борт сто пятьдесят! — доложил командир кормовой пушки Александр Сенцов, и тут же лязгнул замок орудия, заглотавшего снаряд.

В бинокль я увидел на фоне бледно-зеленого неба длинные темные корпуса с высокими полубаками. Вражеские корабли! Мы знали, что у них на полубаке и надстройке шкафута, разделенных низким мостиком, находились автоматические пушки на турелях под колпаками из бронестекла. По обеим сторонам мостика за круговой броней размещались спаренные пулеметные установки, тоже на турелях. Нам уже приходилось встречаться с такими кораблями «накоротке». Опасные противники! Одному вступать с ними в бой бессмысленно: можно погибнуть со славой, но без пользы для дела. А наша задача — не пропустить их к «двойке».

Вызвав младшего лейтенанта Григория Моисеева, приказываю передать на все огневые посты, чтобы ни одно орудие, ни один пулемет не открывали стрельбы без моей команды. Он отвечает «Есть!», но смотрит на меня с недоумением. Однако у меня нет времени разъяснять ему, и я только говорю:

— Сейчас нужна не драка, а хитрость.

Видимо, не очень поняв мои намерения, Моисеев тем не менее отправляется по боевым постам, чтобы передать мое распоряжение. [184]

- Мельниченко, — обратился я к сигнальщику, когда вражеские катера стали видны невооруженным глазом. — Помигайте-ка фонарем в сторону этих проклятых посудин... Напишите что-нибудь.

— Что написать? — Ну, хотя бы... Ком цу мир.

— Это вы их к себе зовете?!

— Да.

«Чертова дюжина» описала плавную циркуляцию и легла на контркурс с вражескими кораблями. Мельниченко, усмехаясь, мигал сигнальным фонарем и ворчал под нос:

— На их языке упрашиваем подойти! Слишком много чести для них!..

Наконец противник, не обнаружив «двойки», повернул в нашу сторону.

«Ага, заметил-таки нас! Ну, теперь вывози, кривая!»

Включил ларингофон и как можно спокойнее передал:

— Сидоренко!.. Сидоренко! К востоку от тебя четыре вражеских стотонника... Четыре германских стотонника к востоку от тебя... Увожу их на восток. Увожу на восток!

Корабли противника развернулись в строй фронта и пошли за нами. Даже на глаз без всяких расчетов было видно, что они догоняют нас. Вызвал снова Моисеева и Ахметова и показал им чуть видимые силуэты:

— Различаете?

— Да...

— Так точно.

— Фашистские стотонники. Увожу их от катера Сидоренко. Сколько нам достанется — зависит от вас. Так и передайте мотористам, Ахметов. А вы, Григорий Иванович, проследите, чтобы мы не наскочили на банку. Но если удастся безопасно провести катер вблизи нее — давайте! Цена ошибки — жизнь! Поняли?

— Понял.

Катер увеличил скорость, и корабли противника начали отставать, но, заметив, что мы уходим от них, тоже увеличили ход.

Пытаемся оторваться, но это не удается. Преследовавшая нас группа стотонников, наверное, находилась в засаде и теперь, видимо, приняв нас за «Двойку», пыталась захватить в плен без особого шума. Открывать огонь — не в интересах противника: это привлекло бы [185] внимание наших дозоров. Поэтому он преследовал нас молча, пытаясь использовать преимущество в скорости и численности.

— Григорий Иванович! — крикнул я в переговорную трубу, связывающую мостик со штурманской рубкой. — Сколько до банки?

— Миля, товарищ капитан-лейтенант. Будет справа в кабельтове.

— Точно?

— Голова на плахе!

— Когда будет на траверзе — доложи! Повернем вправо на девяносто градусов. Но чтоб чисто было!

— Будет!

Силуэты становились больше и отчетливее: противник нагонял нас.

— Сенцов! — окликнул я командира кормового орудия. — Беспламенными!.. Чередуя фугасные и осколочные!.. По крайнему слева — огонь!

Этот вражеский корабль находился ближе остальных к затемненной части горизонта. Я надеялся, что он, отвлеченный нашей стрельбой, не заметит, когда мы отвернем вправо, на юг.

— Шилкин! — позвал я боцмана. — Помоги огнем Сенцову!

К рявканью орудия присоединилось татаканье пулемета. Теперь фашисты были вынуждены открыть ответную стрельбу. Вдоль наших бортов поднялись невысокие белые всплески, послышались посвист и фырчание осколков и пуль.

И вдруг меня осенило!

Подозвав командира отделения минеров старшину первой статьи Ивана Новикова, я приказал ему:

— Приготовить серию больших глубинных бомб! Глубина взрыва — максимальная!

— Есть! Понял, товарищ командир звена!

— Королев! — тут же позвал я минера. — Дымшашки товсь! Живо!

Силуэты уже почти «садились» на корму: противник догонял. Либо попадем в плен, либо стотонник нас расстреляет. Как избежать и того и другого?

— Моисеев! Когда будет банка?

— Через три минуты!

Повернувшись лицом к корме, я крикнул минеру:

— Королев! Дым! Живо!

— Есть дым! — И он ударил по запалу шашки. [186]

Почти сейчас же за транцем расплылись серые клубы и закрыли нас от вражеских кораблей.

— Королев! Дымшашку за борт!.. Сенцов! Шилкин! Прекратите огонь! Дробь!

Звеня, на палубу упала последняя гильза.

— Новиков! Начать бомбометание!.. Первая!.. Вторая!.. Третья!

Нагнувшись к переговорной трубе, я спросил у младшего лейтенанта Моисеева, находившегося в рубке, где он вел штурманскую прокладку:

— Старпом! Ворочать вправо можно? Банку прошли?

— Ворочать можно! Банку миновали две минуты назад...

— Лященко! Право на борт! Курс — сто восемьдесят!.. Королев! Еще дымшашку за борт!

Едва мы легли на новый курс, как я перевел ручки машинного телеграфа с «Полного вперед» на «Самый малый вперед». Катер замедлил ход и опустил нос. «Усы» у форштевня и бурун за кормой пропали.

— Еще дымшашку за борт!

Шипящий и извергающий клубы дыма железный бочонок, покачиваясь на волне, стал медленно удаляться от катера.

— Включить глушители моторов!

На малом ходу, не подымая бурунов, в почти полной тишине, мы удалялись в темную, спасительную часть горизонта.

И вдруг сзади грохнули три мощных взрыва! Дизеля вражеских катеров взревели и тут же, стихнув, забормотали на малых оборотах. Молчали и мы...

Восемь минут вражеские катера расстреливали место, где мы, сбросив дымшашки, повернули на юг, около самой банки. Обнаружив обман и не решаясь последовать за нами, они полным ходом направились к северному берегу, так и не разглядев нас в темноте.

Утром, с разрешения командования Истребительного отряда, мы не вернулись в бухточку базирования, а пришли к пирсу острова Сескар. Еще издали мы увидели «двойку», почти лишенную признаков жизни. Я сразу же поспешил на нее.

Острые края пробоин на рубке напоминали рваные раны. Верхушка мачты болталась на обрывке антенны. Краска на стволах орудий вздулась громадными пузырями, местами отвалилась и висела лохмотьями. На носовом [187] орудии блестели глубокие царапины и сколы. На разбитом прицеле запеклась кровь...

«Тут стоял, корректируя огонь носовой пушки, Саша Фролов... Неужели это его кровь?!»

На иссеченной осколками палубе тоже кровь. Из открытого люка второго кубрика доносился запах гари. Там, на обуглившихся паелах, лежали полусгоревшие бушлаты, тельняшки, форменки, одеяла, матрацы... Наискось, через всю рубку, на равном расстоянии друг от друга зияли крупные сквозные дыры от разрывных пуль. На кормовом орудии разбита система открывания замка. На флагштоке ветерок колебал половину флага, обгоревшая материя в нескольких местах пробита и порвана...

Я прошел по палубе на ют и опустился на стеллаж глубинных бомб. Сейчас же рядом со мной сели Василий Гаврилов, ставший уже механиком катера вместо Павла Белобока, и командир отделения рулевых Семен Щур.

— Первым заметил вражеские катера Коля Слепов, — тихо начал рассказ Гаврилов. — Они подошли бесшумно, под глушителями. Два зашли с одного борта, два — с другого. Командир еще не успел объявить боевую тревогу, а Фролов уже открыл огонь по ближайшему катеру и с первого же выстрела разбил на нем автомат. Гончаров огнем кормовой пушки заставил вторую группу катеров противника отойти подальше от нас. Но тут очередь с фашистского катера, срикошетив с воды, ударила по рубке и мостику. Командир упал. На его место встал комдив. В это время Белобок...

— Белобок?! — удивился я. — Как он очутился у вас?!

Дело в том, что Павел Акимович Белобок зимой учился на курсах подготовки командного состава. В начале мая он пришел к нам на практику, а сейчас, закончив ее, должен был уехать в Ленинград для сдачи экзаменов. В конце июня мы ждали его возвращения в дивизион в качестве механика звена в звании младшего инженер-лейтенанта. И вдруг он оказался на «двойке»...

— Павел Акимович решил сходить с нами в море в последний раз, а потом уже отправиться в Ленинград, — пояснил Гаврилов и продолжил: — Да. Так вот, Белобок вышел из рубки в момент, когда у борта разорвался снаряд. Его ранило. Осколок снаряда вспорол живот радисту Андрюсеку. Услышав стоны радиста, Белобок бросился в рубку на помощь товарищу. Радист одной рукой [188] зажимал рану, а другой пытался включить передатчик. Павел Акимович помог ему привести в действие аппаратуру и поддерживал, пока Андрюсек передавал радиограмму о нападении на нас фашистских кораблей...

— Мы приняли ваши позывные, — заметил я. — Но дальше...

— В это время недалеко от катера разорвался снаряд, который перебил антенну. Андрюсек, не зная об этом, продолжал выстукивать радиограмму... Едва он закончил передачу, как сразу же и умер... Противник поливал нас пулеметными и автоматными очередями. Несколько разрывных пуль ударились в пушку Саши Фролова: повредили механизм наведения и разбили прицел. Наводчик Александр Крачев и заряжающий Сергей Ермаков были тяжело ранены. Саше Фролову здорово повредило ногу...

Василий Кузьмич помолчал, припоминая страшные события ночи, и продолжил, чуть заикаясь:

— Белобок, несмотря на ранения, держался на ногах. Выйдя из радиорубки, он заметил пожар в кубрике. Крикнул мне, чтобы я дал воду, но пожарная магистраль оказалась перебитой. Тогда он схватил бушлаты и шинели, которые висели в кубрике, сдернул одеяла с коек и загасил пожар, получив при этом сильные ожоги. Увидев, что Фролову не удается отвернуть гайку поврежденного механизма наведения пушки, Белобок своими ручищами — помните его клешни? — ухватил гайку и прямо без ключа рванул! Первый раз сорвал кожу с ладоней. Взялся вторично и... повернул-таки гайку. Фролов исправил повреждение механизма наведения, и носовая пушка ожила. Стреляла она редко: прицела не было, Саша сам наводил, неизвестно как сам производил выстрелы... А Белобок заряжал орудие... Сережа же Ермаков, тоже раненный в ноги, лежа подавал патроны...

— Вы бы посмотрели, как они стреляли, — перебил Гаврилова командир отделения рулевых Семен Щур. — Каждый снаряд — в цель! Ни одного промаха!.. Один корабль загорелся и скрылся за дымзавесой, второй...

Снова заговорил Василий Гаврилов:

— Слепов крикнул, что убит Петр Гончаров... Фролов сразу же отослал Белобока на кормовое орудие и продолжал стрелять вдвоем с Сергеем Ермаковым... А когда Павел Акимович пробегал мимо рубки, по катеру хлестнула длинная пулеметная очередь... [189]

Гаврилов проглотил ком, застрявший в горле.

— То моя вина, — тихо произнес Семен Щур. — Не заметил, как подкрался катер... Он и влепил... Павел Акимович сначала привалился к рубке... Потом медленно сполз на палубу... Я подумал, что он убит. Но у него хватило сил доползти до машинного люка и крикнуть Гаврилову: «Давай до упора! Давай...»

Той же очередью задело Слепова и Зуйкова. Одна из пуль саданула по прожектору, стекла и зеркала — вдребезги! И по лицу Слепова — тоже...

К нам подошел забинтованный Николай Слепов. Руки его походили на култышки, а на лице из-под повязки блестели глаза.

— Вот и он... Кровь заливала глаза... А он выбрасывал горящие флаги... Все руки сжег! Слепов прервал Гаврилова:

— Пустое. У Мишки Зуйкова обе ноги повредило, патронную коробку разворотило и ленту порвало. Я ему ноги перевязывать пытаюсь — кровью же истечет, — а он: «Не мешай! Лучше собери патроны!» Набили мы новую ленту, а он снова командует: «Подними!» Я ему говорю: «Миша, дай я». А он, всегда такой тихоня, здесь как закричит: «Подыми!» Поднял. Он вцепился в пулемет — и давай строчить. Вы бы посмотрели, что это была за работа!.. Но здесь опять носовая пушка замолчала. Я туда, а Фролов и Ермаков лежат на палубе среди гильз и убитых, все в крови. Пытаются друг друга перевязать и злятся, что зря теряют время. Я хотел помочь Саше, а он отталкивает: «Твое место сейчас у прицела! Становись и стреляй! Спасешь катер — спасешь и нас». Ну я, конечно, начал стрелять, только что я мог сделать один?.. Хорошо, тут подмога явилась с соседних дозоров. Смотрю — с трех сторон гадов начали молотить...

— Как закричит на весь катер: «Братва! Наши на помощь идут! А ну, добавим огонька!» — вмешался Семен Щур. — Ну и начали давать! Фролов снова к пушке встал, Зуйков из пулемета строчит и горланит: «Ленту! Ленту дайте!» А дозорные катера с разных сторон по фашистам лупят. Гитлеровцы видят: хана — давай тикать. Комдив командует: «Лево руля!» — а я штурвал не могу повернуть, заело где-то! Отыскивать повреждение некогда — каждая секунда дорога. Подбежал к аварийному румпелю, налег на него. Ни с места! Уже один корабль близко подошел, фашистов вижу, кричат: «Рус, [190] сдавайся!», «Иван капут!» Только такое зло взяло на них: «Черта лысого капут!»

А тут комдив кричит: «Тарань левого!» Позиция для тарана действительно удобная: чуть-чуть подвернуть надо. Налег на румпель, аж в глазах потемнело. Чувствую, подается. Еще поднажал. Что-то где-то сорвалось, руль резко переложился, я поскользнулся и потерял равновесие. Когда встал на ноги, то момент для тарана уже был упущен: вражеский катер отвернул в сторону...

Потом наши дозорные катера начали преследовать фашистов, а мы потащились сюда. Подходим к пирсу, а швартовые концы подать некому: кто ранен, кто убит. Вот тогда Миша Зуйков и Саша Фролов, стиснув зубы, лежа на палубе, и подали кончики...

Уходя с катера, я узнал, что комендант острова уже направил взвод красноармейцев рыть братскую могилу на песчаном холме у западного побережья острова...

В этом бою погибли командир катера старший лейтенант Иван Сидоренко, его помощник младший лейтенант Петр Плюснин, бывший механик катера мичман Павел Белобок, старший комендор старший краснофлотец Петр Гончаров и другие — всего двенадцать человек. А остальные члены экипажа «двойки» были ранены, многие тяжело: командир отделения комендоров старшина первой статьи Александр Фролов, командир отделения минеров старшина первой статьи Михаил Зуйков, электрик старший краснофлотец Сергей Ермаков, старший сигнальщик старший краснофлотец Николай Слепов, командир отделения рулевых старшина первой статьи Семен Щур...

Да, бои местного значения были тоже жестокими...