Механик дивизиона

Механика дивизиона малых охотников Александра Яковлевича Поникаровского все — от комдива до юнги — неофициально, в разговорах между собой, называли Сашей. Причиной этому были, возможно, маленький рост и мальчишечья фигура с не очень широкими плечами, на которых сидела крупная голова с большим крутым лбом. А может быть, за ловкость и стремительность движений, неиссякаемый юношеский [156] задор и оптимизм. Но скорее всего, за живость характера, его душевность, прямоту и искренность в отношениях с людьми. Он обладал, в частности, редким даром — умел слушать собеседников: с живым-интересом, искренним вниманием и неподдельным участием, по-настоящему радовался чужим радостям и остро переживал чужие неприятности. Суть дела схватывал быстро, но говорившего никогда не перебивал.

Работе, независимо от ее важности и сложности, он отдавался целиком, причем делал все быстро, словно боясь, что не успеет закончить, и вместе с тем сноровисто, толково, без огрехов.

Доброжелательный к людям, он в то же время совершенно не переносил нерях, лентяев, ловчил и «кое-каков». В разговорах с ними инженер-механик был резок и обходился без дипломатических церемоний, хотя «соленых» слов не употреблял. В такие моменты его серые глаза — обычно лучистые, чуть с хитринкой — казались темными из-за расширившихся от гнева зрачков, взгляд становился колючим, пронизывающим.

За принципиальную, кристальную честность и справедливость Александра Яковлевича любили и уважали не только свои мотористы и механики катеров, но и весь личный состав дивизиона. Именно поэтому его одного звали так ласково и по-родственному — Саша! Командир дивизиона не раз полушутя, но с ноткой зависти, говорил: «Сашиного осуждения люди боятся больше, чем моих взысканий, а его одобрениям радуются больше, чем моим поощрениям. Почему бы это?!». Поникаровский был и чудесным человеком, и настоящим коммунистом, и замечательным специалистом. У него хорошо сочетались инженерные знания, интуиция, опыт и природная сметка, позволявшие ему находить нешаблонные решения и выходить победителем в самых сложных ситуациях. Такими же были и его воспитанники — механики и мотористы катеров, до тонкостей освоившие вверенную им технику.

Александр Яковлевич часто говорил: «Безвыходных положений не бывает», и не раз делами, на практике доказывал, что это действительно так.

Деятельность механиков дивизионов маленьких кораблей весьма разнообразна, но обязательно включает руководство подъемом катеров на берег для ремонта или зимовки, а также спуском их на воду. Подъем и спуск катеров с помощью плавучих кранов — операция [157] технически не очень простая и требует от экипажей и кранов и катеров определенных навыков. В условиях блокады Ленинграда эти операции нередко превращались не только в трудные технические задачи, но и в сложные инженерные головоломки. Примеров тому множество. Вот один из них.

Малый охотник нашего дивизиона с бортовым номером «309» на зимний ремонт в 1941 году был поставлен мощным плавучим краном на стенку ковша Ленинградского торгового порта. Весной 1942 года отремонтированный катер нужно было спускать на воду. Но кран, который его ставил осенью, оказался поврежденным при апрельском массированном налете фашистской авиации на Ленинград. Другого, подобного по грузоподъемности и вылету стрелы, в порту не было. Самым мощным оказался сорокапятитонный кран, вес же катера — около пятидесяти тонн.

Поникаровский долго обсуждал с механиком Истребительного отряда Щетневым и механиком звена Петуновым проблему спуска «девятки». Наконец пришли к заключению, что плавучесть крана можно увеличить, если к нему спереди надежно прикрепить пустую баржу. Однако вылет стрелы в этом случае оказывался на два метра меньше, чем требовалось. И все же Поникаровский решил спускать охотник на воду, удерживая его оттяжками в стороне от вертикали, проходящей через шкив головки стрелы, до тех пор, пока корпус катера не выйдет за пределы кильблоков.

В назначенный день привели баржу, прочно ошвартовали к передней части плашкоута{3} крана, остропили катер, завели оттяжки. Александр Яковлевич скомандовал: [158]

— Вира помалу! Оттяжки задержать!

Заработала лебедка, заскрипели швартовы, завибрировали от напряжения стропы. Но охотник даже не шелохнулся на кильблоках. Зато передняя часть плашкоута все глубже погружалась в воду, увлекая за собой и баржу. Вот передняя кромка плашкоута достигла воды, а борт баржи только на полметра поднимался из воды. Поникаровский уже собирался дать команду «Стоп!», когда между корпусом катера и кильблоками появился, наконец, зазор. Медленно, но непрерывно он увеличивался. На кране и барже новых изменений не произошло. И механик дивизиона продолжил спуск охотника.

Едва днище катера миновало верхнюю кромку кильблоков, как раздалась новая команда инженер-механика:

— Стоп, лебедка! Трави оттяжки! Осторожно!

«Девятка» плавно вышла на вертикаль шкива стрелы. Из воды показалась часть борта плашкоута, баржа чуть выпрямилась.

— Выбирай кормовой! Быстро!

На кране заработала задняя, якорная, лебедка, оттягивая его от стенки. Едва между стенкой и бортом баржи пространство стало больше ширины катера, сразу же прозвучала команда Поникаровского:

— Майна!

Через десять минут «девятка» закачалась на невской волне. Так еще одна боевая единица Краснознаменного Балтийского флота смогла начать подготовку к кампании 1942 года.

За время кампании 1943 года сложные задачи по ремонту катеров возникали перед Александром Яковлевичем неоднократно. И всегда благодаря находчивости инженер-механика и мастерству его подчиненных решались успешно и в срок.

При выполнении боевого задания поздней осенью катер МО-303, которым командовал вернувшийся из госпиталя лейтенант Валентин Георгиевич Титяков, получил тяжелые повреждения, наскочив на каменную банку. С невероятными усилиями командир и экипаж довели искалеченный охотник в ближайшую за линией фронта нашу бухточку. Еще немного, и катер затонул бы у побережья, занятого противником.

Едва «тройка» пришвартовалась к пирсу, как на нее спрыгнул Поникаровский. Быстро шагая по палубе, он [159] отрывисто задавал вопросы командиру, боцману, механику катера и всем членам экипажа, оказавшимся поблизости, о повреждениях катера. Судя по тону, он не очень верил в достоверность нарисованной ими картины: охотник давно должен был уже утонуть.

— Внутреннего осмотра мало, да и не везде его можно сделать, — решительно заявил дивизионный механик. — Надо снаружи обследовать. Тем более что камни оставили следы на корпусе: ободрали краску, размочалили дерево, промяли корпус. Кто у вас легкие водолазы?

— Боцман Савинский и электрик Леонов.

— Вот и отправляйте их, Валентин Георгиевич. И скажите, чтобы они на белой клеенке свинцом нарисовали места и вид повреждений... И еще: пусть снаружи обстучат поврежденные места.

— Это зачем?! — удивился Титяков.

— Изнутри будете прислушиваться и по стуку уточните поврежденные участки корпуса.

— Пожалуй, верно.

— Кроме того, пошлите Савинского на один борт, а Леонова на другой. Скорей осмотрят.

Через час в кают-компанию спустились Титяков, Поникаровский, Трепалин, Савинский и Леонов. Расстелили на столе мокрые клеенки с «чертежами».

— Сквозная пробоина в районе бензоотсека, — первым начал боцман старшина первой статьи Тимофей Савинский. — Примерно двадцать сантиметров на сорок.

— Эту заделать вряд ли удастся, — высказал свое мнение механик катера мичман Дмитрий Трепалин. — Снаружи края расщеплены, а изнутри добраться мешают цистерны.

— Так... А это что? — Поникаровский провел ногтем по обведенным и заштрихованным местам «чертежа».

— Вмятины и раздробленное, размочаленное дерево обшивки корпуса.

— А киль?

— Плохо с килем, — в один голос заявили водолазы.

Киль — прочная балка, проходящая по днищу вдоль всего корабля, от носа до кормы, придает продольную прочность корпусу. Киль можно сравнить с позвоночником, а шпангоуты — с ребрами. И вот киль оказался поврежденным в четырех местах. [160]

Мысль, что катер может не дойти до Кронштадта, овладела всеми находившимися в кают-компании. Тяжелое молчание прервал Поникаровский:

— Ладно, не будем забегать вперед раньше времени. Для начала осушим отсеки и заделаем, как сможем, пробоины.

— Не можем мы своими средствами откачать воду, — сказал мичман Трепалин. — Помпа работает на полную мощность, ручным насосом откачиваем, ведрами отливаем, а вода не убывает.

— Сюда бы какой-нибудь мощный насос, скажем, как на пожарных машинах... — Иван Леонов на секунду замолчал, потом хлопнул себя по лбу: — Идея! Товарищ механик, здесь недалеко аэродром, на котором обязательно должны быть пожарные машины. А погода сегодня нелетная...

— Хорошая идея! Молодец, Леонов!

Поникаровский, забыв шинель, убежал. Все оставшиеся воспрянули духом.

Вскоре на пирс въехали пожарная машина и бензозаправщик. Опустив шланги в люки, они начали отсасывать воду из отсеков. Бревна пирса медленно перемещались мимо иллюминаторов, поочередно появляясь из-за верхнего края и скрываясь за нижним: катер всплывал!

А с палубы в кают-компанию доносились бодрящие звуки: ритмичный звон пилы, шарканье рубанка, дробные удары молотков, тюканье топоров. Это катерники изготовляли щиты для заделки поврежденных мест. Трепалин измерял пробоины и выкрикивал их размеры. Савинский резал войлок и прибивал к щитам. Титяков проверял в отсеках установку и крепление щитов.

Выскочив на палубу, лейтенант увидел механика дивизиона, сидящего на корточках над люком камбуза и что-то рассматривающего там, внизу. Он смотрел, склонив голову набок, и был в этот момент похож на воробья.

Оказывается, в камбуз поступала вода, хотя повреждений в районе этого отсека обнаружено при обследовании не было.

— Три раза откачивали, — пожаловался кок.

— Кто осматривал этот район?

— Я, — отозвался Леонов. — Здесь все цело. Головой ручаюсь. [161]

— Значит, — фильтрация, — решил Поникаровский. — Вода, очевидно, просачивается из первого кубрика.

— Что будем делать? — поинтересовался Титяков. — Конопатить невозможно: щелей не видно.

Наступило молчание, которое, однако, скоро нарушил Леонов.

— Может быть, попробовать так... Прекратим откачку воды из соседнего кубрика... Пусть она заполнит его до уровня забортной воды... А из камбуза — откачаем насухо...

— И что это даст? — поинтересовался инженер-механик.

— Вода из кубрика начнет просачиваться в камбуз. А мы в кубрике у переборки, в тех местах, где просачивается вода, будем сыпать опилки...

— Что?! — удивился кок.

— Опилки... Древесные опилки.

— Зачем?! — снова удивился кок. Но Поникаровский уже, видимо, уловил суть предложения Ивана Леонова:

— Так-так! Дальше!

— Вода, просачиваясь из кубрика в камбуз, увлечет опилки, которые застрянут в щелях, там разбухнут... И прекратят проникновение воды...

— Толково! — заключил инженер-механик и тут же потребовал — Опилки сюда! Немедленно! Побольше и поскорее!

Существует старинная арифметическая задача о бассейне с двумя трубами: через большую вода вливается в бассейн, а через меньшую — выливается. Требуется узнать: через сколько времени бассейн наполнится. Примерно такую же задачу требовалось решить и Поникаровскому, прежде чем принять решение о переходе «тройки» в Кронштадт. Для этого следовало определить сначала количество воды, поступающее в катер за час, а потом — количество воды, которое за это же время отольет за борт помпа. Эти данные позволили бы рассчитать момент потери катером плавучести, то есть момент, когда он пойдет ко дну...

Первый результат оказался неутешительным: при самых благоприятных условиях не хватало двадцати минут, чтобы удержаться на плаву до прихода в Кронштадт. Однако Саша утешал:

— Ничего, коллективно что-нибудь придумаем. [162]

Поникаровский снова вызвал в кают-компанию боцмана Савинского, механика катера Трепалина, электрика Леонова и мотористов Семенова, Севакова и Сафарова и, сообщив им результаты расчетов, потребовал:

— Думайте! Решение должно быть найдено! Думайте, товарищи!

Почти сейчас же раздался голос Трепалина:

— Нельзя ли увеличить плавучесть катера за счет бензоцистерн и цистерн пресной воды? Пустые, они дадут около десяти тонн плавучести.

— Уже учтено.

— Надо задержать поступление воды в отсек, — решительно заявил Савинский.

— Надо! Но каким образом? Более тщательно заделать пробоины невозможно, — сказал Поникаровский и потянулся за графином.

Это был верный признак, что механик волнуется. Затем он поднял стакан, стоявший на блюдце донышком кверху. Вместе с ним поднялось и блюдце. Это навело Леонова на мысль:

— А что если использовать принцип кессона: герметически закупорить отсеки, чтобы воздушная подушка воспрепятствовала проникновению воды в помещение?..

Математически этот вопрос в существовавших условиях нельзя было решить, и Саша прибег к опыту: после осушки отсеков их герметически закрыли и засекли время, потребовавшееся на то, чтобы катер потерял плавучесть. На очередном совещании Леонов сказал:

— Уж если применять принцип кессона, так до конца! Опыты так опыты!

— Конкретнее! — потребовал Александр Яковлевич.

— В первом моторном отсеке стоят баллоны со сжатым воздухом. Если отсек герметически задраить, то он не только задержит поступление воды, но и выжмет ее. [163]

— Золотая голова у тебя, Леонов! — искренне восхитился Поникаровский. — Дельное предложение!

Результаты опыта превзошли все ожидания: катер оставался на плаву весь срок, требовавшийся для перехода в Кронштадт.

Во второй половине дня Поникаровский доложил командиру дивизиона о состоянии «тройки». В течение всего доклада комдив мрачно разглядывал Сашу, будто видел первый раз в жизни.

— Кто делал расчеты?

— Мы, — ответил механик дивизиона. — Всем обществом. Леонов вот ценные идеи подкинул.

— Все учли?

— Всего учесть нельзя. Но старались предусмотреть все возможные осложнения.

— Вы берете на себя ответственность за переход? — обратился командир дивизиона к Титякову.

— Да.

— И я тоже, — решительно заявил Александр Яковлевич. — Прошу разрешения идти на «тройке».

— Ну, что ж, идите. И учтите, за последствия будете отвечать в равной мере с ним, — командир дивизиона кивнул в сторону Титякова.

— А как же иначе?!

Командир дивизиона после продолжительной паузы буркнул, глядя на своего помощника «по механической части»:

— Что еще нужно для успешного перехода?

— Море не свыше двух баллов и сопровождающий катер. В случае обстрела с вражеского берега он должен прикрыть нас дымовой завесой, а при неблагоприятном исходе — снять личный состав с «тройки». Переход предполагаю начать с рассветом. В Кронштадте необходимо к нашему приходу приготовить место на стенке, в том числе кильблоки. Кран обязательно должен нас ждать, чтобы взять катер с хода.

Бочанов кивнул головой: [164]

— Добро.

Разрешение на выход он дал вечером, после того, как облазил весь катер.

Едва начал сереть восток, как «тройка» отошла от пирса. С обеих сторон шли сопровождающие катера. Водная поверхность, вчера шипевшая и бурлившая, сегодня была зеркально-гладкой. Но горизонт скрывала белая дымка.

Поникаровский ползал на четвереньках по палубе, прижимаясь ухом к пазам, задраенным люкам, заглушенным вентиляторам, и слушал, не вытравливается ли где воздух из помещений. Одновременно он следил за изменением осадки катера, сравнивая этот процесс с графиком перехода. Все шло хорошо.

Когда из-за горизонта поднялось солнце и осветило Морской собор, трубу Морзавода и маяки Кронштадта, дивизионный механик облегченно вздохнул и вытер платком вспотевший лоб. Прошло еще с полчаса, пока «тройка» по инерции влезла в два больших кольца, сделанных из стальных тросов и висевших на гинях плавучего крана.

Александр Яковлевич, не сдерживая чувства радости, хлопнул кого-то оказавшегося рядом по плечу:

— Здорово! Расчет — минута в минуту!

Действительно: не жди кран охотника с приготовленными стропами — «тройка» утонула бы у стенки Морзавода.

Механик дивизиона, выскочив на стенку, показал, куда передвинуть стропы, удерживающие катер на плаву, где поставить распорки и как их закрепить, что и как сделать с кильблоками. Когда все приготовления к подъему «тройки» закончились, он подошел к Титякову:

— Ну, начнем, пожалуй?

— Начнем...

Александр Яковлевич сложил ладони рупором и крикнул на кран:

— Вира!

Кранмайстер, как эстафету, передал команду на лебедку:

— Вира... помалу!

Послышался дробный стук паровой машины, и гини незаметно для глаз пошли вверх. Вскоре раздалось потрескивание обтягиваемых стропов. Трепалин и Савинский, оставшиеся на катере, кувалдами подбивали под [165] стальные тросы деревянные подушки, чтобы те не повредили сосновые борта.

Толстые стальные тросы, подхватившие катер, натянулись струной и, перестав потрескивать, завибрировали от напряжения. Медленно, по сантиметру, могучий кран начал вытаскивать катер из воды.

Неожиданно тишину нарушил хруст, будто кто наступил на сухую ветку. Титяков побледнел. Саша присел на корточки, словно хотел заглянуть под катер. Кранмайстер поднял руку, требуя от машиниста особого внимания. С каждым сантиметром подъема хруст становился громче и зловещее. Когда катер вот-вот должен был оторваться от воды, Поникаровский быстро выпрямился, скрестил руки над головой и резко выкрикнул: — Стоп!

Стук паровой лебедки оборвался раньше, чем кранмайстер успел повторить команду.

— Майна! — снова раздался голос дивмеха. — Трави быстро!

Повернувшись к Титякову, он пояснил:

— Палуба, понимаешь, прогибается. Нос здорово тяжел, может отвалиться.

— Что же делать? — не скрывая волнения, спросил лейтенант.

— Думать, — ответил Александр Яковлевич. — Быстро, но не торопясь.

— Думай, не думай — положение безвыходное: сюда привели, а здесь — переломится...

— Неправда! — возразил Поникаровский. — Выход всегда есть! Только его надо найти... Помню, пошли как-то мину подрывать, а моторы вдруг заглохли: оказалось, вышел из строя конденсатор в системе зажигания. Запасных нет. Что делать? Казалось, безвыходное положение. Ан нет! Нашли выход: конденсатор заменили... чем? Сырой картошкой!.. Да-да, картошкой! Вырезали из нее цилиндрик, воткнули в него проволочки — и моторы ожили. И мину взорвали, и в базу пришли.

Титяков уныло ответил:

— То зажигание, а то подъем катера. К тому же поврежденного.

— Ну и что, что поврежденного? И это не впервой. Тут есть люди, которые помнят, как мы поднимали здесь же катера зимой сорок первого. Тогда нашли выход, и теперь найдем! [166]

- А все же, что сейчас-то делать? — снова спросил Титяков.

Кто-то из членов экипажа «тройки» мрачно произнес:

— Поднимать нельзя: развалится.

— Надо в док поставить, — серьезно посоветовал юнга.

— Скажешь тоже, — усмехнулся Леонов. — Он рассчитан на линкор, а этой мелочи туда можно два дивизиона поместить. И то на дне не разглядишь.

С палубы катера раздался голос боцмана Савинского:

— Вот если бы временно укрепить киль, чтобы при подъеме не отвалился нос...

Механик пристально посмотрел на старшину:

— Лишь бы при подъеме не отвалился, говоришь, Тимофей Иванович? Временно укрепить?..

— Да, временно. Ну, например, к килю прочный брус приладить.

Кругом зашумели.

— Это под водой-то приладить?!

— А водолазы для чего?

— Может, скобами...

— Обшивка тонка. Не выдержит.

Поднялся спор. Каждый отстаивал свою точку зрения. Только Поникаровский молчал и слушал. Потом» присев на корточки, начал чертить мелком на бетонных: плитах параллелограммы векторов и писать столбики цифр на кильблоках. Писал, стирал рукавом кителя и снова вычислял. Наконец он выпрямился, перепачканный мелом, и рубанул ладонью воздух:

— Есть выход! Под нос заведем дополнительный строп. Он и будет держать его во время подъема. Только передний строп придется сдвинуть чуть к середине катера.

И тут же стал отдавать одно указание за другим: четверым под руководством механика катера мичмана Трепалина сдвинуть передний строп под бензоотсек и закрепить его там, десяти — во главе с боцманом Савинским — сделать на одном конце троса огромную петлю, а другой конец подать на кран, двоим — Леонову и Ми-куле — приготовить брусья для подкладки под новый, дополнительный трос, остальным, под руководством Остроуса, — на кран: помочь его команде завести этот трос на лебедку.

Хотя распределение людей на работы — обязанность [167] командира охотника, Титяков не вмешивался в распоряжения Александра Яковлевича: уж очень у него получалось все ладно, споро, просто, как само собой разумеющееся. Каждый понимал его с полуслова и сразу же приступал к делу. Валентину Георгиевичу оставалось лишь контролировать выполнение заданий и устранять возникающие затруднения.

К полудню дополнительный трос завели, стропы передвинули на новые места, оттяжки закрепили на катере. Поникаровский еще раз осмотрел и ощупал все крепления, распорки и прокладки, облазил каждый отсек. Посовещавшись с кранмайстером, он вернулся на стенку, несколько минут постоял не шевелясь, молча глядя на катер, потом вытянул в сторону крана кулак и энергично ткнул вверх поднятым большим пальцем:

— Вира!

Снова застучала на кране паровая машина лебедки. Снова, потрескивая, натянулись стальные тросы, принимая на себя всю тяжесть корабля. Александр Яковлевич, как и прошлый раз, присел на корточки и, сощурившись, следил за прогибом корпуса катера.

Кран медленно вытягивал «тройку» из воды. Борт, еще недавно блестевший от влаги, высыхал и становился матовым. Вот уже более метра отделяют ватерлинию от поверхности гавани. И в этот момент раздался громкий, как выстрел сорокопятки, треск.

Титяков закричал:

— Стоп! Сто-о-оп!

Но механик дивизиона скомандовал:

— Вира!

Лейтенант схватил его за рукав кителя:

— Саша! Прошу тебя, останови подъем! Останови!

— Спокойно, Валентин Гергиевич! Спокойно. Послышался новый громкий хруст. Титяков не выдержал нервного напряжения:

— Стоп! Стоп, черт возьми!

У Александра Яковлевича начала дергаться щека, но внешне он оставался спокоен.

Взяв лейтенанта под руку, он быстро ушел с ним к концу причала. Когда они удалились на расстояние, не позволяющее экипажу катера слышать их разговор, Поникаровский сказал:

— Валентин Георгиевич, надо держать себя в руках! Ты же — боевой командир. Такой бой выиграл!.. В бою, значит, владеешь собой... [168]

— Так то в бою! — перебил его лейтенант. — Там все ясно! И все зависит от тебя самого.

— Ошибаешься, Валентин Георгиевич, — от всех вместе и от каждого в отдельности. Так было и в бою, и на переходе сюда. Если бы потопили катер — отвечали бы в равной мере и ты и я. Почему же...

— Так ведь трещит! Нос отваливается!

— Не отвалится! Корпус, конечно, деформируется. Но это — нормально. Потому и треск — явление нормальное. Неопасное. Расчеты говорят, что все должно быть хорошо. А если что и случится, то прежде всех и больше остальных буду отвечать я. Я сейчас здесь старший! Ты — старший в бою, я — здесь!

— Но трещит-то как! Сил нет...

— Говорят, и в бою бывает — сил нет, а терпишь: надо! И тут надо. Здесь тот же бой. Сожми зубы и терпи. Тем более что математика — наука точная. Раз она говорит: можно подымать — значит, можно. И давайте, товарищ лейтенант, не будем терять время зря!

Они вернулись к катеру. Поникаровский встал на прежнее место к стенке и скомандовал:

— Вира!

Заработала лебедка, и вскоре охотник, будто нехотя, оторвался от воды. Одна из подкладок не выдержала давления стропа и с громким хрустом лопнула. Титяков сделал порывистый шаг вперед, но механик дивизиона остановил его:

— Товарищ лейтенант! Срочно сходите в столярный цех и приведите сюда мастера-корпусника!

Титяков резко повернулся и быстро, не оглядываясь, зашагал к заводским корпусам, припадая на правую, недавно раненную ногу.

Катер поднимался все выше и выше. Теперь всем были хорошо видны перебитый в нескольких местах киль, ободранные, словно изгрызенные, доски днища, погнутые лопасти винтов, сиротливо болтающиеся провода оторванного гидрофона. Через массу щелей и дырочек, как через сетку душевого рожка, вытекала тонкими струйками набравшаяся внутрь корпуса вода.

— Стоп! — скомандовал Александр Яковлевич. — Выбирай швартовы! Подавай кран вперед... Внимательнее на оттяжках! Держать!

И вдруг знакомое:

— И-и-и-ух!.. Трах!

Это противник начал артиллерийский обстрел гавани [169] из Петергофа. Все замерли и повернулись к механику дивизиона, у всех в глазах один вопрос: «Что делать?»

— Товарищи! Ждать окончания обстрела нельзя! — громко, чтобы слышал каждый, выкрикнул он. — Катер может не выдержать длительного висения. Не будем прерывать работы... Кто раньше — тот победит!

Корабль продолжил свое движение по воздуху.

Вернувшийся Титяков встал рядом с механиком дивизиона.

— Александр Яковлевич, не твое это дело под снарядами командовать. Очень прошу — иди в щель! И будь добр, поскорее! Говори оттуда, что надо делать, а я буду командовать. Хотя и сам кое-что соображаю!

Повернувшись к членам своего экипажа, он громко приказал:

— Всем свободным — в укрытие! Савинский и Трепалин — лечь! На оттяжках остаться по два человека! И тоже — лечь!

Поникаровский, чувствуя, что сейчас с командиром спорить бесполезно, направился вместе с.краснофлотцами к щели. Но, заметив, что Титяков не смотрит на него, быстро «нырнул» за кильблоки.

— Придерживай кормовую! — скомандовал лейтенант и огляделся, желая убедиться в безопасности людей.

Снаряды рвались все ближе и ближе к крану, но Валентин Георгиевич, стоя на открытом месте, продолжал руководить работами. Александр Яковлевич наблюдал за ним из-за кильблоков и, довольный его действиями, произносил вполголоса:

— Так!.. Хорошо!.. Хорошо... Верно... Умница!

Иногда ему казалось, что лейтенант делал что-то не то или не так, и тогда механик из-за спины Титякова показывал кранмайстеру мимикой и жестами, что нужно делать. И тот выполнял все указания Поникаровского.

Вот красное, исполосованное каменными когтями брюхо катера повисло точно над кильблоками. Поникаровский показал жестами: «Стоп! Хватить подтягивать. Спускай». Но Титяков скомандовал на кран:

— Задержаться!.. Майна! Трави гини!

Кранмайстер ответил: «Есть!» — и хитро подмигнул Поникаровскому.

Артиллерийский обстрел продолжался. У самой стенки встал огромный всплеск. Но взрыва не последовало: снаряд, к счастью, не разорвался. Масса воды обрушилась на кран и каменные плиты причала и зацепила катер. [170] Он начал раскачиваться, едва удерживаемый растяжками. Сквозь плеск воды донесся голос Титякова:

— Майнай быстрее!.. Трави же, черт возьми! Поникаровский выскочил из-за кильблоков:

— Спокойно, Валентин Георгиевич. Не торопись... Трави легче! На оттяжках...

Близкий разрыв заглушил слова механика. Густая пыль скрыла все вокруг. Земля задрожала от ударов падающих камней и осколков. У самых ног Титякова и Поникаровского плюхнулся здоровенный кусок старинной чугунной пушки, за которую был заведен один из швартовов крана.

Облако пыли медленно осело. И будто на негативе проявились белые, запыленные с головы до ног фигуры Титякова и Поникаровского. Открыв глаза, они в один голос скомандовали:

— Задержать швартов!

— Стоп травить!

Краснофлотцы выскочили из щели и подхватили убегающий в воду стальной трос, удерживавший кран у стенки. Через несколько мгновений трос был закреплен за чугунное кольцо, вделанное в гранитную стенку.

Звон в ушах от грохота взрывов стал постепенно проходить, и слух начал различать посторонний шум над головой. Это одна из проволочек стропа, видимо, перебитая осколком снаряда, стремительно разматывалась, угрожая обрывом троса.

И тут раздалась команда Поникаровского:

— Все на оттяжки! Направлять катер на кильблоки!

Весь экипаж «тройки» дружно облепил днище катера и совместными усилиями развернул охотник вдоль «подставки».

— Травить быстро! Быстро! Быстро! Охотник грузно сел на подушки кильблоков, плотно охватившие его корпус.

— Вот и все! — облегченно вздохнул Титяков.

— Кому все, а кому — только начало, — откликнулся Александр Яковлевич. — Ты уж командуй дальше, а я пошел оформлять наряды на ремонт. К работе приступим сразу же после окончания артобстрела.

И механик дивизиона зашагал к зданию заводоуправления...

После тяжелого боя, проведенного в мае совместно с МО-207, «тройка» стала считаться как бы входящей в мое звено, моей подшефной, что ли. Титяков проявил [171] себя в боях грамотным и бесстрашным командиром. Поэтому произошедшая с его катером авария, когда он наскочил на каменную банку, казалась мне нелепой, а причина — непонятной.

Лежа в лазарете — дороги войны опять привели в это заведение, — я пытался восстановить по записям в журналах и рассказам очевидцев ход событий на катере Титякова, предшествовавших аварии и во время нее. Хотелось разобраться во всем и сделать полезные для всех и для себя выводы, вскрыв, в частности, наиболее полно возможности борьбы за живучесть малых охотников.

Негромкий стук в дверь прервал невеселые размышления. Вошел Поникаровский, сел за стол, на котором были разложены карта, чертежи, таблицы, диаграммы, логарифмическая линейка, посмотрел на меня и спросил о самочувствии. Я отвернулся и промолчал, так как говорить ни с кем не хотелось, даже с Сашей. Молчание длилось довольно долго. Наконец он тихо, с придыханием произнес: [172]

- Да-а! Понимаю: тяжело. Но одному всегда тяжелее... Об аварии Титякова думаешь? Казнишься, вот, мол, учил бы лучше, строже — ничего бы не случилось. По себе знаю...

Я удивился:

— Ты?! Откуда?! У тебя же всегда все получается!

— Эх, дружище! И у меня трудностей хватало и даже с лихвой...

И я вдруг неожиданно для самого себя попросил:

— Саша, расскажи о себе...

Поникаровский внимательно посмотрел на меня и после небольшой паузы медленно и тихо начал:

— Я был шестым — младшим — ребенком в бедной, неудачливой крестьянской семье. Земля у нас родила плохо, и мои мать с отцом часто уходили на приработки. Но и тут они почему-то всегда оставались в убытке. Когда мне не исполнилось еще и восьми лет, мать, работавшую в лесу, придавило деревом, и она умерла. Отец меньше чем через год женился вторично, и в доме появились новые дети. Вместо занятий в школе мачеха заставляла меня нянчить своих малышей. Иногда, чтобы посадить меня к люльке, она приходила в класс, хватала меня за ухо или за вихры и волокла домой, подгоняя прутом. Когда мне исполнилось двенадцать лет, она заменила прут черенком лопаты. И все же я не бросил учебу. Дружок у меня был — Костя Русанов, с которым я делился всеми радостями и горестями, — так он не дал мне бросить учение: рассказывал пропущенные уроки, помогал готовить домашние задания.

В пятнадцать лет я убежал из дома в Свердловск. В техникум поступить не удалось, устроился на завод учеником слесаря. Когда же начали строить на Урале завод тяжелого машиностроения, нанялся на стройку плотником. Рос завод, рос и я: молотобоец, слесарь, токарь, формовщик, модельщик, электрик... Разве можно пройти такой путь без помощи друзей?!. Днем работаешь, а вечером и ночью учишься... Увлекшись техникой, я решил стать авиаинженером, поскольку тогда вся страна «осваивала крылья». И добился своего: вскоре по комсомольской путевке направили в военное авиационно-техническое училище...

— А как же ты попал во флот, Саша?

— Флот в те годы получил первые отечественные катера с нашими же авиационными двигателями. Вот нас, закончивших училище на «отлично», и бросили на флот, [173] на эти самые катера. Снова пришлось учиться — теперь морскому делу. Я рассказывал подчиненным об устройстве двигателей и правилах их эксплуатации, а они мне — об устройстве кораблей, учили морской терминологии, вязанию хитроумных узлов, флажной азбуке, семафору. В свободное время самостоятельно осваивал катер: весь руками ощупал — каждую деталь, каждый винтик, каждый тросик, каждый проводок... Трудно было так, что вспоминать страшно. Без друзей — не осилил бы, не выдержал!

— Саша, но все это — трудности роста, трудности учения. А вот в работе возникают ведь непредусмотренные трудности...

Поникаровский улыбнулся:

— Сколько хочешь и еще чуть-чуть... Осенью тридцать девятого года меня назначили механиком дивизиона катеров-тральщиков, который сразу же направили на Ладожское озеро. Никто раньше не учил меня — молодого, неопытного воентехника второго ранга — руководить таким большим числом людей: мне подчинялись по специальности все мотористы катеров и механики отрядов. А тут еще нужно опять осваивать незнакомую технику. Да и не только осваивать самому, но еще и людей учить. Кроме того, обеспечивать катера топливом, маслом, запасными частями, лампочками, ветошью, красками и еще черт знает чем! Как все это успеть сделать, куда сунуться, в каких количествах «выколачивать» — все проблемы! А не обеспечишь выполнение боевого задания... Спасибо старослужащим старшинам — многому научили, подсказали, не раз из беды выручали...

— Саша, но это опять-таки трудности роста, а вот работа?

— Но ведь работа это и есть рост! Нет работы — нет роста... Так вот, наступила зима. По Ладоге поплыл лед. На катерных тральщиках появились повреждения. Ох, и хлебнул же я тогда неприятностей на этих «железяках», как мы их называли, — оторванные кронштейны, погнутые валы, срезанные лопасти винтов, пробитые борта!.. Вот когда пригодилось мне знание разных производственных специальностей! А как выручали смекалка и настойчивость матросов!

Александр Яковлевич умолк, задумчиво глядя перед собой, — он явно переживал заново события тех лет.

— Да-а! Трудно было. Но еще большие трудности оказались впереди: сильные морозы рано сковали Неву, [174] мы не смогли пробиться в Ленинград для зимовки и застряли в Шлиссельбурге. Никаких средств для подъема и ремонта катеров там не было. И тем не менее во что бы то ни стало требовалось к весне весь дивизион привести в состояние полной боевой готовности. Вот когда я схватился за голову: все спрашивают, что и как делать, а мне самому многое неясно... Потом взял себя в руки, успокоился малость, раскинул мозгами так и эдак и пришел к выводу, что без подъема катеров на берег не обойтись. Но как это сделать? Ни крана, ни слипа нет. Снова бессонные ночи и напряженные дни. Наконец родилась идея: вытянуть катера на пологий берег. Однако от идеи до ее практического осуществления — дистанция, как говорится, огромного размера. И снова на помощь пришли старшины и мичманы. Они подсказали вкопать на берегу невысокие столбы и упереть в них ручные тральные лебедки, снятые с катеров, а тральные части — прочные стальные тросы — обнести вокруг корпусов катеров и подать на лебедки. При выборке тросов тральщики килем вползли на деревянные чурбаки, которые катились, как по рельсам, по двум параллельным рядам бревен. Так вручную и выкатили на берег все тральщики... К весне весь дивизион был как новенький!.. Как видишь — безвыходных положений нет.

— Но это была не последняя трудность в работе, Саша?

Александр Яковлевич громко и заразительно рассмеялся:

— Ну, что ты! Трудностей каждый день столько, что хоть лопатой греби! Вся работа из этих самых трудностей состоит. Примером тому и известный тебе зимний ремонт катеров в Кронштадте и Ленинграде, и переход «тройки» в Кронштадт... Или вот прошлый год, когда дивизион неожиданно передислоцировали на остров Лавенсари. Пришлось, можно сказать, срочно из ничего сооружать все, что нужно для базирования — штабные землянки и палатки, мастерские для ремонта аварийных катеров...

— Как это было, расскажи, Саша.

— Вызывает комдив и спрашивает: «Ну, с чего начнем, механик?» Я, помня слова комиссара Шапурова, отвечаю: «С пищеблока, товарищ капитан-лейтенант». Он сначала рассердился, а потом говорит: «Впрочем, ты, пожалуй, прав: который день горячего не ели. Давай-ка, организуй что-нибудь». На острове находился тогда экипаж погибшего охотника, так сказать «безлошадники», и Саликов, только что вернувшийся из госпиталя. С их помощью прямо под открытым небом, на опушке сосняка, быстро соорудили плиту, а Саликов сразу же принялся готовить обед. К моменту, когда у него закипали зеленые щи — щавеля на лужайке было навалом, — неподалеку стояли уже врытые в землю столы и скамейки, которые прикрывал добротный навес на столбах. Этот навес служил и для маскировки от вражеской авиации, навещавшей остров по нескольку раз на дню. Рядом со столовой расположили штабные палатки. После обеда принялись за помещение для мастерских. Среди «безлошадников» нашлись и плотники, и землекопы, и слесари, и электрики, и кузнецы.

Работа закипела. Я тем временем отправился на другой конец острова: авось кого-нибудь из друзей встречу и кое-чем разживусь. Встретить не встретил, но все же к вечеру на полуторке привез двое тисков, старенький сварочный аппарат, алюминиевые топливные баки от самолетов, переносной кузнечный горн, наковальню, несколько листов плексигласа и аккумулятор, ранее использовавшийся для запуска моторов самолетов.

Пришедший утром комдив увидел не только крышу и бревенчатые стены, но и столярные и слесарные верстаки, кузню в углу, электрические лампочки у рабочих мест, одним словом, настоящую мастерскую, способную выполнить первоочередные, жизненно необходимые ремонтные работы для катеров.

— Вот не знал, что лавенсарские мастерские — плод твоей организаторской деятельности! Да еще за такой короткий срок созданные, — удивился я.

— А как же иначе?! В этом и состоит наша, механиков, основная работа. Не сделай мы тогда за ночь мастерскую, днем негде было бы «лечить» твой катер. Помнишь: в первую же ночь у тебя бой, и утром твой охотник вернулся весь в дырках, со свернутым носом?.. Сутки заделывали пулевые и осколочные пробоины в корпусе, заваривали коллекторы моторов, исправляли форштевень... Что поделаешь: вам, командирам, — ломать, нам, механикам, — чинить. Это, конечно, в шутку, не сердись... Ведь, действительно, наша специальность незаметная, хлопотная, но необходимая. К сожалению, некоторые командиры вспоминают о нас только в трудные минуты... [176]

— Ну, что ты, Саша...

— А уж как мы сидим на пирсе и ждем вашего прихода, как ловим каждую вашу радиограмму...

— Саша, если не знаем, то чувствуем! Чувствуем душой и сердцем! И очень, очень ценим! Ей-богу!

Поникаровский провел рукой по волосам и широко, от всей души, тепло улыбнулся:

— Ну, ладно! Хорошо мы с тобой поговорили. Правда, говорил-то больше я. Быстрее выздоравливай — ив строй! А «тройку» мы скоро починим... Не расстраивайся.

Поникаровский ушел, а я еще долго смотрел на карту, на точку, где случилась злосчастная авария катера Титякова. Что ж, Саша прав, думал я, надо больше работать, лучше учить людей, и здесь нет мелочей, важного и не важного. Командиром катера было полегче. У командира звена ответственности куда больше, да и спрос... В общем, поскорей бы в строй — и за дело! Чтобы работать с полной отдачей — как Саша Поникаровский.