Два против тринадцати
Незадолго до начала третьей военной навигации из других дивизионов в наш перевели несколько катеров взамен погибших в прошлом году. Охотники с бортовыми номерами «124», «203» и «207» составили новое звено. Командиром назначили меня.
Расставаться с дружной боевой семьей «двойки» было грустно. Однако приказ есть приказ, и катер пришлось передать моему однокурснику по училищу старшему лейтенанту Ивану Ефимовичу Сидоренко. До этого он служил помощником командира на катере МО-303, которым командовал Александр Захарович Патокин — питомец нашего же училища, но более раннего выпуска. За время совместной службы они воспитали отличный экипаж, проявивший себя с самой лучшей стороны при выполнении различных боевых заданий.
В первых числах мая мое звено перебазировалось из Кронштадта в маленькую бухточку неподалеку от Шепелевского маяка. Каждый вечер МО-124 и МО-203 уходили на запад — охранять выделенные нам участки фарватера, ведущего на острова Сескар и Лавенсари, а МО-207 в паре с МО-303 занимали линию дозора между фарватером и выходом из Бьеркезунда. Командир МО-303 лейтенант Валентин Георгиевич Титяков лишь две недели назад вступил в командование, поэтому я, естественно, ходил на его катере и как обеспечивающий и как командир парного дозора.
23 мая «тройка» покинула бухточку и направилась на линию дозора. За ней в кильватер следовала «семерка», [140] которой по-прежнему командовал Николай Иванович Каплунов. Переход из бухты на линию дозора мы и в этот раз, как всегда, использовали для тренировок тральных расчетов и одновременно для минной разведки района.
Солнце уже садилось, когда командир отделения радистов «тройки» старшина второй статьи Николай Соколов принял радиограмму от командования соединения. В ней сообщалось, что ночью на запад должны пройти наши подводные лодки, а с островов в Кронштадт — большой конвой.
На два маленьких деревянных охотника с четырьмя пушечками, четырьмя пулеметами и полусотней людей возлагалась ответственная задача — обеспечить безопасность плавания наших кораблей и судов по единственному фарватеру, связывающему Кронштадт с островами Сескар и Лавенсари.
На мостике появился помощник Титякова младший лейтенант Федин, также недавно назначенный на «тройку», и доложил:
— До линии дозора осталось полторы мили. Разрешите...
— Прямо по носу пять силуэтов! — перебил его сигнальщик старший краснофлотец Борис Корольков.
И почти одновременно на катере Каплунова взвился флажный сигнал: «Корабли противника на севере». Это обнаружил силуэты вражеских катеров и сигнальщик «семерки» старшина второй статьи Анатолий Петров.
В прозрачном воздухе уже наступивших сумерек на фоне вражеского берега, поросшего соснами, силуэты вражеских катеров, выходящих из пролива Бьеркезунд, были плохо заметны.
— По-моему, пять катеров в строю кильватера, — заметил Титяков, опуская бинокль. — Трудно разглядеть... Да и далековато... [141]
Противник превосходил нас не только численностью, но и скоростью и маневренностью — ведь мы шли с тралами. Однако обрубить их было нельзя, — в горячке боя можно намотать тросы на винты, потерять ход и стать неподвижной, удобной для врага мишенью. Поэтому пришлось приказать:
— Выбрать тралы!
Тральные расчеты работали проворно и сноровисто.
Противник шел прежним курсом и с той же скоростью, не замечая, по всей вероятности, нас на темном фоне южной части горизонта. К тому же погода стала неожиданно портиться: небо затягивали низкие тучи, из которых сыпались мелкие капли дождя. Видимость резко ухудшилась.
Сложившаяся ситуация — численное и огневое превосходство противника, невозможность отхода дозора на юг, к фарватеру, ухудшение видимости — требовали от нас не оборонительных, а внезапных для противника активных действий. Значит: атаковать, атаковать дерзко и решительно. Ведь за нами охраняемый фарватер!
Пока все эти мысли вихрем проносились в моей голове, на катерах продолжали готовиться к бою: тральные расчеты заканчивали выборку тралов, расчеты пушек и пулеметов подтаскивали ящики с дополнительным боезапасом, мотористы и боцманы готовили материалы и инструменты для заделки пробоин, разносили пожарные шланги, радист Николай Соколов передавал оповещение о появлении противника, направляющегося к нашему фарватеру.
Воспользовавшись тем, что «семерка» оказалась совсем близко от «тройки», я крикнул:
— Каплунов! Видишь?
Командир МО-207, о чем-то говоривший со своим помощником младшим лейтенантом Иваном Лобановским, сразу же отозвался: [142]
— Вижу. Без сомнения, идут к нашему фарватеру, чтобы атаковать лодки и караван...
— Этого допустить нельзя!.. Воспользуемся тем, что нас плохо видно и сойдемся с ними возможно ближе... Потом одновременно и внезапно откроем огонь по одному из концевых кораблей... Опасаясь удара с тыла, они повернут... Тогда перенесем огонь на головной, чтобы нарушить управление отрядом...
— Понял!
— Если этот вариант не получится — сблизимся вплотную, нарушим их строй и устроим «кашу»: им надо будет разбираться, кто свой, а кто чужой, а для нас практически каждый силуэт — цель!
— Ясно!
— В случае чего — таран!
— Понял!
— Строй — уступ вправо!
— Есть уступ вправо!
Этот разговор слышали экипажи обоих охотников. Все поняли замысел предстоящего боя, поняли, что он будет не из легких, и постарались подготовиться к нему: подтащили еще боеприпасов, кое-кто сунул за пазуху и в карманы ручные гранаты, надели капковые жилеты или бушлаты.
Наконец тралы выбраны. Катера двинулись малым ходом, чтобы не выдать себя белыми «усами» у форштевня и «султаном» за кормой, возникающими на большом ходу. «Семерка» следовала за нами чуть сзади и правее. Комендоры и пулеметчики обоих катеров, не открывая огня, внимательно следили через прицелы за ближайшими мишенями. Хотя скорость у нас невелика, дистанция до вражеского отряда быстро сокращается.
Сигнальщик Борис Корольков, не отрывая бинокля от глаз, доложил, что отряд противника идет не одной, а двумя колоннами. Действительно, приглядевшись в бинокль, я различил две колонны кораблей по пять единиц: быстроходные артиллерийские, противолодочные и торпедные катера, вооруженные скорострельными пулеметами, автоматическими пушками, глубинными бомбами и торпедами и в полтора-два раза превосходящие по водоизмещению наши «мошки».
— Ничего себе соотношенье! — вырвалось у лейтенанта Титякова. — Всего лишь один к пяти.
Нагнувшись к переговорной трубе, он крикнул своему помощнику в рубку: [143]
— Федин! Дай еще одну радиограмму: «По флоту. Вступаю в бой с десятью катерами противника, идущими к фарватеру».
— Товарищ лейтенант, — повернулся Корольков к Титякову. — Головной дает запрос сигнальным фонарем.
— Не отвечать! Пусть думают, что мы их не видим. Тем временем дистанция еще уменьшится. А чем ближе — тем лучше! Для нас, конечно...
Через минуту сигнальщик снова доложил:
— Противник из двух колонн перестраивается в одну!
Видимо, враг хотел использовать численное и огневое превосходство, чтобы подавить дозор залпом бортовых орудий. Ясно, что наш первый вариант боя сорвался и надо действовать по второму, то есть «заваривать кашу». Мы подправили курс вправо и чуть увеличили скорость. Противник ответил на это новым маневром: первая пятерка тоже повернула вправо, намереваясь поставить дозор «в два огня», или, иначе говоря, подвергнуть нас перекрестному обстрелу. Но этим, как ни странно, враг будет помогать нам в осуществлении второго варианта боя: своим перекрестным огнем вражеские катера наделают больше вреда себе, чем нам, хотя и нашим охотникам изрядно достанется.
В этом случае численное преимущество нашего противника становилось, как ни парадоксально, его недостатком. Дело в том, что с каждого из двенадцати катеров, которым предстояло участвовать в бою — двух наших и десяти вражеских, — будет видно одиннадцать. Но для противника из этих одиннадцати только два будут чужими, а для нас — десять. В «свалке» противнику нужно будет разбираться, где свои и где чужие, чтобы не поражать своих, а перед нами такая проблема практически не возникает: все силуэты, за исключением одного — цели для огня! Но у нас своя трудность: сойтись как можно ближе с вражескими кораблями, пройти между ними, разя в упор, сломать их строй, нарушить единство их действий.
— Товарищ командир, — раздался голос сигнальщика Королькова. — Головной опять запрашивает...
— Не отвечать!
Дистанция между нами и противником сократилась уже до пятнадцати кабельтовых. Я скомандовал, чтобы упредить противника: [144]
— Самый полный вперед! Огонь! Два советских малых охотника, озаряемые вспышками орудийных выстрелов, устремились на врага. В грохоте разрывов, пулеметных очередей и реве моторов терялся человеческий голос. Катер Каплунова, как привязанный, шел чуть правее и позади катера Титякова — точно на указанном ему месте.
Расстояние между нашими катерами, будто летящими над водой, и отрядом противника быстро сокращалось. Скоро оно измерялось уже не кабельтовыми и даже не сотнями метров, а всего лишь десятками. Наши пулеметчики и комендоры били по ближайшим целям прямой наводкой с предельной скорострельностью. Вражеские корабли начали уклоняться и от разящих выстрелов наших охотников и от опасных очередей своих. Строй вражеского отряда нарушился, управление им противник явно потерял. А нам для начала только это и нужно!
Командир отделения минеров «тройки» старшина второй статьи Михаил Микула пулеметными очередями строчил по видневшемуся слева кораблю противника. Носовая пушка старшины первой статьи Михаила Остроуса несколькими выстрелами заставила замолчать вражеский катер, находившийся прямо по курсу, и тот, прикрываясь дымовой завесой, вынужден круто отвернуть влево, к своему берегу. Отворачивая, он чуть не протаранил своего соседа, и тот тоже шарахнулся в сторону. Носовая пушка «семерки», огнем которой управлял старшина первой статьи Николай Живора, меткими выстрелами оборвала стремительный маневр головного корабля. Наводчик Николай Дворянкин успел поймать его на перекрестие нитей прицела, а заряжающий Дмитрий Красюк — быстро дослать очередной патрон в казенник пушки. Выстрел! И противник, задрав форштевень, начал уходить под воду. [145]
Но ликовать некогда — к «тройке» сзади подкрадывался вражеский торпедный катер. Командир кормовой пушки «семерки» старший краснофлотец Михаил Цимбаленко вовремя заметил его и открыл огонь. По этой же цели стреляла и кормовая пушка «тройки», которой командовал краснофлотец Борис Каверин. Окутавшись дымом, противник торопливо отвернул в сторону. Однако он все же успел обдать «тройку» очередью из автоматической пушки. Со звоном разлетелось ветровое стекло. Охнув, Валентин Титяков привалился боком к разорванному осколками обвесу мостика: лейтенанта зацепили осколки одного из снарядов. Под его ногами быстро натекла огромная лужа крови. Командир отделения рулевых старший краснофлотец Владимир Якушев, закусив губу, изменил курс «двойки», нацеливая ее форштевень на другой торпедный катер, выскочивший из-за дымзавесы. Остроус успел из своего носового орудия «воткнуть» в него два снаряда, и тот, прекратив стрельбу, пытался снова скрыться за дымовой завесой. Когда вражеский корабль пронесся в нескольких метрах, Микула полоснул по нему из пулемета, а Каверин успел бросить на его палубу одну из припасенных на всякий случай ручных гранат.
Спасая ведущего, «семерка» сама попала под губительный огонь артиллерийских автоматов другого вражеского корабля, внезапно появившегося из-за густого облака дыма. Николай Дворянкин успел навести на него орудие, но выстрел прозвучал одновременно с разрывом вражеского снаряда. Наводчик, сраженный осколком, упал на палубу. Другой осколок ранил в ногу заряжающего — Дмитрия Красюка. Падая, он услышал последние слова друга:
— Митя, наводи!.. Я — готов...
Предсмертная судорога свела челюсти комендора. Заряжающего охватила ярость:
— Ну, гады, держитесь!
Он вскочил и не сразу заметил, что левая нога плохо слушается. Каждое движение вызывало тупую боль, но краснофлотец не обращал на нее внимания. Красюк совместил перекрестие нитей прицела с рубкой вражеского артиллерийского катера.
— Огонь!
Но выстрела не последовало: осколки разорвавшегося снаряда не только оборвали жизнь Николая Дво-рянкина и ранили Дмитрия Красюка, но и повредили [146] пушку. Склонившись над орудийным замком, Николай Живора пытался устранить повреждение. Наконец орудие выстрелило. Яркая вспышка — и рубка фашистского катера развалилась. Но вражеский пулемет, захлебнувшись, все же успел обдать мостик и рубку «семерки» длинной очередью...
В шестидесяти метрах от этого лишившегося рубки и замолчавшего торпедного катера Владимир Якушев чуть изменил курс «тройки». Она пронеслась совсем рядом с кораблем противника, который, потеряв ход, стоял, сильно накренившись на правый борт. Михаил Микула выхватил из кармана бушлата ручную гранату и швырнул ее на палубу торпедного катера.
Борис Корольков перевязал лейтенанта Титякова. Они снова заняли свои места на мостике. И сразу же оба «подали» голоса:
— Слева сорок — катер!
— Лево руля!
Остроус сделал несколько выстрелов из носовой пушки. Его поддержал короткими очередями из пулемета Микула. Дистанция быстро сокращалась: пятьдесят метров... сорок... тридцать... Увертываясь от тарана «тройки», вражеский катер почти лег на борт. Еще два выстрела кормовой пушки Каверина — и на вражеском корабле заметались языки пламени. Все же он успел скрыться за дымовой завесой.
— Улизнул-таки, черт! — выругался комендор Прокофий Редько.
Уменьшив скорость катера, лейтенант Титяков огляделся и, не обнаружив на положенном месте ведомого, спросил сигнальщика:
— Корольков! Где «семерка»?
Старший краснофлотец внимательно оглядел район боя. Жаркие схватки шли в трех местах: это катера противника, потеряв ориентировку в «свалке» — где свои, а где чужие, — палили со страху друг в друга. А вот южнее их на автоматные очереди отвечали одиночные орудийные выстрелы.
— «Семерка» — слева тридцать! Крайняя...
— Вижу! Лево на борт! Держать на крайнюю группу, Якушев!
Старшина, вцепившийся одной рукой в нактоуз, второй начал медленно крутить штурвал. По его подбородку текла струйка крови из прокушенной губы.
— Якушев, что с вами? [147]
— Ногам больно, товарищ лейтенант... Стоять не могу, — виновато признался старшина.
Корольков и Микула уложили Якушева на палубу рядом с мостиком и стали накладывать шины на его перебитые ноги. Из-за рубки появился наводчик носового орудия краснофлотец Ленцов и встал за штурвал:
— Наводить не могу: одна рука перебита. А здесь и одной управлюсь... Не прогоняйте, товарищ лейтенант...
Титяков махнул рукой:
— Держи на левую группу!
Воспользовавшись маленькой передышкой, аварийная группа «тройки», которой руководил младший лейтенант Федин, начала ликвидацию пожара во втором кубрике и вскоре «задушила» огонь. Каверин убирал из-под ног стреляные гильзы, краснофлотец Иван Леонов и старший краснофлотец Прокофий Редько подавали из кубрика и кают-компании новые ящики со снарядами. Механик катера мичман Дмитрий Трепалин руководил наведением порядка в машинных отсеках и работал сам, помогая то командиру отделения мотористов старшине второй статьи Михаилу Семенову, заделывавшему пробоины в бортах, то мотористам краснофлотцам Сергею Севакову и Салиму Сафарову, чинившим перебитые трубопроводы. Корольков, наложив шины на ноги Якушева, оказал первую помощь и Ленцову, у которого была раздроблена кисть руки. Якушев, лежа на палубе, набивал патронами пулеметные ленты для Микулы...
А на «семерке» после того, как она выручила «тройку», события разворачивались следующим образом.
Длинная очередь с торпедного катера, оборванная выстрелом орудия Живоры, наделала на МО-207 много бед.
Ни механик катера мичман Николай Коробейников, ни мотористы Алексей Чижов, Василий Бычков и Александр Чулин, находясь внутри катера, не видели, что происходило снаружи. Однако они чувствовали ход боя по звукам, доносившимся до них, по командам, которые приносил с мостика машинный телеграф, по характеру получаемых катером повреждений.
Корпус катера сотрясали выстрелы пушек. При резком изменении курса стрелка кренометра ложилась на ограничитель и замирала, и в задраенные иллюминаторы билась волна. Иногда через раструбы, засасывающие [148] воздух для моторов, в отсек вместе с ветром врывались и клочья белой пены.
Мичман Коробейников, стоя возле лаза между отсеками, прислушивался и к работе двигателей и к шуму невидимого боя.
Вдруг глянцевая, выкрашенная белой масляной краской поверхность бортовой обшивки в нескольких местах покрылась занозистыми дырками, из которых сразу же вырвались тугие струи воды. Коробейников выхватил из мешка с аварийными принадлежностями деревянную коническую пробку и одним ударом молотка вогнал ее в пробоину. Затем — еще одну, еще и еще. Не успел он закончить работу, как звякнул машинный телеграф и стрелки его встали на «Стоп». «Стоп в бою?.. Странно...»
Но команда есть команда, и она выполняется немедленно и беспрекословно. Проходит минута... Вторая... Стрелки неподвижны. В бортах появились новые пробоины. С треском разлетелась приборная доска правого мотора. На коллектор упала густая, тяжелая, черная капля, за ней вторая, третья. Бычков и Чулин посмотрели на подволок и увидели, как капли, просочившись сквозь треснувшее стекло светового люка, срывались вниз и падали на мотор, работающий вхолостую.
— Кровь?
— Кровь...
Мотористы перевели взгляд с подволока на замерший телеграф.
— Мичман, почему стоим?! — воскликнул Сафаров, просунув голову в лаз между отсеками. — Без хода мы — мишень!
Механик рывком открыл крышку люка и выскочил на палубу. Сначала ему показалось, что на мостике никого [149] нет. Но, приглядевшись, ой заметил сигнальщика Анатолия Петрова: нагнувшись, он торопливо закручивал жгут на обрубке ноги младшего лейтенанта Ивана Лобановского — помощника Каплунова. На штурвале висело безжизненное тело Алексея Ивченко — командира отделения рулевых. Рядом с тумбой машинного телеграфа, запрокинув голову, в разорванном кителе, залитый кровью, лежал старший лейтенант Николай Иванович Каплунов.
Около мостика в неестественно напряженной позе сидел пулеметчик Трофим Баженов. У него были перебиты обе ноги, и он не мог дотянуться до своего пулемета. Но оружие его не бездействовало: командир отделения минеров старшина первой статьи Алексей Фролов, сменивший Войтенко, перебегая от своего пулемета к баженовскому, отражал атаки противника то с одного борта, то с другого. Баженов же молча набивал ленты патронами и подавал их Алексею Фролову.
— Леша, помоги снять командира! — схватил механик катера за руку минера.
— Отбиваться надо!
— Надо командиру помочь и ход дать! Мы ж стоим!
— Стоим?!
Вдвоем они с трудом подняли ставшее неимоверно тяжелым тело старшего лейтенанта и опустили на палубу возле светового люка, позади мостика.
— Ход... — неожиданно едва слышно произнес Каплунов.
Над ним склонился Петров:
— Куда попало, товарищ командир?
— Ход!
— Что?!
— Ход, ребята! Ход!..
Коробейников вспрыгнул на мостик и рывком передвинул все три рукоятки машинного телеграфа со «Стоп» сразу на «Полный вперед». Затем механик взял на руки сухощавого Ивченко и положил его рядом с грузным Лобановским. Повернувшись к минеру, мичман бросил:
— Леша! За штурвал!
Круто развернув «мошку», Фролов направил ее на ближайший вражеский корабль, чтобы, угрожая тараном, вырваться из кольца. Но возле корабля неожиданно начали рваться снаряды сорокапяток. Фролов сразу же громко закричал: [150]
— Держись, ребята: «тройка» подходит!
Да, именно в это время охотник Титякова сблизился с вражескими кораблями, стрелявшими по окруженной ими «семерке», и ударил по ним из всех пушек и пулеметов. Противник, ошеломленный внезапным нападением «с тыла», прекратил огонь и поспешно скрылся в наступившей темноте.
Рядом с Алексеем Фроловым появился командир кормовой пушки Михаил Цимбаленко:
— Где «тройка»?
— Пока не вижу. Но где-то здесь... Петров! На мостик сейчас же вскочил сигнальщик:
— Что, Леша?
— «Тройка» где-то здесь, а я не вижу...
— Сейчас найдем. А ты пойди к командиру. За штурвал встал Цимбаленко. Но катер бросало то вправо, то влево. А тут еще с обоих бортов появились два вражеских корабля. Фролов открыл по ним огонь из пулеметов, перебегая от одного к другому. Носовая пушка Живоры била редко из-за убыли в расчете и повреждений, однако каждый ее снаряд попадал точно в цель. Кормовая стреляла торопливо, но почему-то все время с перелетом: видимо, сказывалось отсутствие Цимбаленко. Противник же в ответ на каждый ее выстрел отвечал целыми очередями.
Цимбаленко закрутил штурвал влево:
— Раз так — на таран!
Но этого делать не пришлось. Вражеские корабли неожиданно исчезли. Зато рядом появилась «тройка». Но не успели экипажи перекинуться несколькими фразами, как южнее появились пять вражеских катеров.
— Хотят прижать нас к своему берегу... Под огонь батарей, — крикнул Титяков на «семерку». — Прорвемся! Держитесь в правом уступе! Ваши — крайние справа, наши — левые! [151]
Экипажи обоих катеров понимали: надо во что бы то ни стало прорваться сквозь строй противника и занять место между ним и обороняемым фарватером. «Тройка» увеличила скорость до максимальной и решительно направилась на группу кораблей противника, преграждавшую путь дозору. «Семерка» под командованием Живоры последовала за ней.
Массированным огнем вражеские корабли пытались вынудить нас отвернуть на северо-восток, к берегу, под огонь береговых батарей. Но мы упрямо шли на юг — на противника, оказавшегося между нами и фарватером, по которому совершали переходы наши подводные лодки, надводные корабли и суда. Титяков нацеливался на второй от головы корабль противника — большой торпедный катер, Живора — на второй от конца сильный сторожевой катер.
Один снаряд носового орудия, метко выпущенный расчетом Остроуса, попал в автоматическую пушку вражеского торпедного катера, а второй разворотил его рубку. Кормовая пушка «тройки», которой командовал Борис Каверин, не могла стрелять по той же цели, и потому ее снаряды летели в головной катер. Вскоре тот, прекратив стрельбу, распустил спасительный хвост дымовой завесы и скрылся за ней. Каверин перенес огонь на средний катер, ему помог кто-то с «семерки».
Хотя огонь врага заметно ослаб, перелом в схватке еще не наступил. Одно-два удачных попадания во второй катер — торпедный, и он будет «готов». Вот тогда перед нами открылась бы полностью «дверь» для прохода сквозь строй вражеского отряда. А пока она лишь приоткрывалась...
Но именно в этот момент рядом с бортом «тройки» разорвался снаряд. Глухо застонав, упал заряжающий носового орудия. Его заменил электрик Иван Леонов. Но пушка все равно молчала: осколок повредил стреляющее устройство. И это в решающий момент, когда до фашистского корабля оставалось всего каких-то шестьдесят — семьдесят метров!
— Эх, не пробились! — сокрушенно сказал Титяков и тут же скомандовал Ленцову, стоявшему за штурвалом: — Влево десять по компасу! Таран!
Освещенный вспышками выстрелов и разрывов, торпедный катер был теперь отчетливо виден: пробоины в борту, разрушенная рубка, вывороченное из бака автоматическое орудие, распростертые на палубе тела... [152]
Отвернуть уже было невозможно. Таран неизбежен. Но тут три вражеских концевых корабля, отстреливаясь, круто повернули на обратный курс. «Дверь» распахнулась, хотя, возможно, лишь для одного из двух дозорных катеров!
И вдруг рявкнуло носовое орудие «тройки»! Это Михаил Остроус извлек из замка поврежденное стреляющее устройство, вставил вместо бойка острый конец напильника и ударил по инструменту попавшейся под руку гильзой. Снаряд сорокапятки вонзился в борт вражеского корабля там, где находились топливные цистерны. Возник огненный смерч, в который врезался МО-303. Ливень щепок, кусков металла, тряпок и еще чего-то мягкого и скользкого... Сбитого с ног Остроуса и весь расчет его пушки отбросило к рубке. К счастью, никто из членов экипажа не оказался за бортом.
Более трех минут оба охотника шли на юг без всяких помех. Казалось, что неравный бой уже закончился. Однако к исходу четвертой минуты впереди показалась новая группа вражеских кораблей. Всмотревшись в них, Титяков с Корольковым и Живора с Петровым поняли, что левая колонна состоит из тех четырех катеров, которые испугались тарана и только что отвернули от своего боевого курса, а правая колонна — из трех свежих артиллерийских катеров, подошедших им на помощь.
Близкие разрывы снарядов снова встряхнули наши катера. Пули жалили борта, механизмы и людей. Град мелких осколков обдал рубку «тройки», из которой выходил младший лейтенант Федин с бланками радиограмм. Обливаясь кровью, он поднялся на мостик:
— Вот... Сообщение, что в бой вступил соседний дозор... К нам идут для поддержки «сто двадцать четвертый» и «двести третий»...
— Добро.
Северная и западная части горизонта озарились яркими всполохами: там завязались новые, но уже скоротечные бои.
Группа вражеских катеров, шедших нам навстречу, вдруг прекратила огонь, поставила параллельно две дымзавесы, скрылась за ними и уже из-за дымзавес выпустила россыпь звездчатых ракет. Едва мы оказались в этом дымовом коридоре, как невдалеке вздыбились высокие белые всплески. Это корабли противника, отказавшись от надежды добиться успеха, «передали» нас своей береговой артиллерии.
Надо скорее покинуть опасный район. Титяков скомандовал:
— Право на борт!
Ленцов энергично закрутил штурвал, но катер не отреагировал.
— Рулевое управление вышло из строя! — доложил Ленцов и побежал выяснять причину.
Чертыхаясь, Титяков начал управлять катером, меняя обороты моторов. Вскоре Ленцов возвратился на мостик и сообщил, что в первом машинном отсеке штуртрос перебит осколком. Механик катера мичман Дмитрий Трепалин и моторист Салим Сафаров уже сращивают его, и повреждение скоро будет устранено. А пока — выручай командирская смекалка!..
Впереди по курсу встали новые всплески от снарядов. Титяков дал команду «Стоп». Катер остановился. Снаряды падали все дальше и дальше от него: противник, не видя цели, бил вслепую по вероятному пути нашего отхода.
— Корольков! А где опять «семерка»?
Сигнальщик, осмотрев горизонт, обнаружил одинокую точку на юго-западе. Видимо, в дымовой завесе Живора потерял ведущего и пошел на линию дозора самостоятельно.
— На «семерку» — сигнал «Стоп»! — распорядился Титяков и дал ход своему катеру. Бой, длившийся более часа, закончился. Оба охотника, вернувшись на линию дозора, встали борт о борт и заглушили моторы. С севера доносился отдаленный шум. Это вражеские катера, не прорвавшись к нашему фарватеру, уползали к проливу Бьеркезунд, в свою базу Койвисто.
У обоих охотников в рубках и бортах зияли пробоины, ветровые козырьки на мостиках разбиты, около люков виднелись разводы копоти, на палубах во многих местах темнели пятна крови. На «семерке» оказались поврежденными оба компаса и рация.
Тяжелораненые, в том числе старший лейтенант Каплунов, лейтенант Титяков, младшие лейтенанты Лобановский и Федин, старшины и краснофлотцы Баженов, Якушев, Лендов, Редько, Сафаров, Красюк и другие, нуждались в срочной врачебной помощи. Поэтому я решил всех тяжелораненых с «тройки» перенести на «семерку», которую под командованием младшего лейтенанта Федина — помощника командира МО-303, единственного еще державшегося на ногах представителя командного состава — отправить в Кронштадт. Катеру же МО-303 предстояло под моим командованием остаться на линии дозора до смены.
Получив с «тройки» один из двух имевшихся компасов, «семерка» полным ходом направилась на восток и скоро скрылась за сеткой дождя. А с оставшейся в одиночестве «тройки» полетели в Кронштадт радиограммы с донесением о результатах боя и с просьбой выслать на пристань к приходу МО-207 санитарные машины.
В пяти милях от Кронштадта «семерка» обогнала шедший с острова караван, который прикрывала в дозоре. Николай Иванович Каплунов сделал попытку приподняться на руках, чтобы взглянуть на суда, ради которых сражался дозор, но силы окончательно покинули его. Глаза не мигая смотрели в хмурое небо...
Красюк, стоявший за штурвалом, осторожно подвел катер к пирсу, на котором уже ждали врачи и медицинские сестры. Первая санитарная машина увезла Лобановского, Баженова, Якушева и Титякова, последующие — всех остальных.
К полудню в Кронштадт вернулась и «тройка». Врачи сняли с нее не только раненых, но и контуженных.
Оба катера опустели. Лишь, несколько человек наводили порядок: убирали стреляные гильзы, отколотую щепу, какие-то железки, осколки стекла, смывали пятна крови и копоти. Мичманы Дмитрий Трепалин и Николай Коробейников вместе с инженер-капитан-лейтенантом Александром Яковлевичем Поникаровским обходили катера, составляя ремонтные ведомости. К вечеру МО-303 и МО-207 перевели на завод, чтобы ликвидировать повреждения, полученные в неравном бою.
Победа досталась нелегко: на кронштадтском кладбище появились новые могилы еще трех балтийских [155] катерников: Николая Каплунова, Алексея Ивченко и Николая Дворянкина.
На следующий день Всесоюзное радио и газеты сообщили: «От Советского Информбюро. Вечернее сообщение 25 мая 1943 года... В Финском заливе 13 катеров противника напали на два наших дозорных катера. Советские моряки вступили в бой с численно превосходящими силами врага, потопили два и сильно повредили один катер противника. Остальные вражеские катера поспешно отошли под прикрытие финских береговых батарей. Наши катера вернулись на свою базу».
Интересно, что, по вражеским данным, в бою против советских катеров участвовало пять сторожевых и группа торпедных катеров. Один торпедный катер был потоплен, а головной сторожевой катер сильно поврежден и на буксире доставлен в базу. Оба советских дозорных катера уничтожены. Ну что ж, даже такое признание противником результатов боя говорит о многом.
Еще через день экипажи катеров МО-303 и МО-207 были удостоены правительственных наград. За доблесть, самоотверженность и высокое воинское мастерство орденом Красного Знамени наградили командиров катеров лейтенанта Валентина Георгиевича Титякова и старшего лейтенанта Николая Ивановича Каплунова (посмертно), помощника командира катера младшего лейтенанта Ивана Михайловича Лобановского и старшего комендора старшего краснофлотца Михаила Ни-кифоровича Цимбаленко. Остальные получили ордена Отечественной войны I и II степеней, ордена Красной Звезды, медали «За отвагу» и «За боевые заслуги». Мне был вручен орден Александра Невского.