Катера против самолетов

В тихую белую ночь мы вышли из Ленинграда в Кронштадт. Легкий морской ветер слегка рябил воду. Весь экипаж, за исключением вахтенных мотористов, находился на палубе. Каждый по-своему воспринимал первый выход в море: одни были в восторженном настроении, другие сурово сосредоточены, третьи задумчивы. Но все радовались, что после долгого перерыва мы вернулись наконец к важному делу. И что именно «двойка» проложила путь другим катерам: это почетное право мы завоевали отличной сдачей зачетов по боевой подготовке.

За кормой постепенно исчезал купол Исаакия, а впереди все отчетливее вырисовывалась громада бывшего Кронштадтского морского собора...

Обстановка в Финском заливе весной выглядела примерно так. Оба его берега — и северный и южный — занимал противник. В водах залива таились многочисленные минные поля, поставленные и нами и противником. На побережье враг установил многочисленные береговые батареи. К западу от Кронштадта по «оси» Финского залива цепочкой вытянулись укрепленные нами острова Сескар, Пенисари и Лавенсари. Находясь далеко за линией фронта, острова не позволяли противнику в этой части залива поддерживать прямое сообщение между северным и южным берегами. Поэтому фашисты вынуждены были при переброске войск и грузов из района Выборга на побережье Нарвского залива совершать большие «крюки», обходя зону, контролируемую нашими силами на островах: артиллерийскими батареями, авиацией и кораблями.

В море постоянно находились в то время лишь наши [121] подводные лодки и малые корабли: торпедные катера, тральщики и охотники. К кампании 1942 года «мошки» уже зарекомендовали себя как универсальные корабли: они несли дозоры на подходах к островам, Кронштадту и Ленинграду, вели разведку, высаживали десанты, ставили и тралили мины, охраняли единственный фарватер, связывавший острова-форпосты с Кронштадтом и Ленинградом.

Но кроме того дозорные катера-охотники оповещали противовоздушную оборону Ленинграда, Кронштадта и островов о появлении вражеских бомбардировщиков, идущих к ним со стороны моря. Противник сразу почувствовал, кто мешает ему наносить внезапные бомбовые удары по Ленинграду и Кронштадту. Поэтому фашистские самолеты начали атаковать дозорные катера.

Во второй половине мая «двойка» вместе с «восьмеркой» Амусина, на которой находился командир звена Азеев, сопровождала конвой из Кронштадта на остров Лавенсари.

Стояла штилевая белая ночь. Спать не хотелось. Дышалось легко, настроение было приподнятое. Смирнов, медленно вращая штурвал то в одну сторону, то в другую, с какой-то особой теплотой начал читать строки из «Медного всадника»:

Слепов, бросив укоризненный взгляд на друга, продолжал внимательно наблюдать за окружающей обстановкой. Смирнов явно нарушал порядок, но он читал стихи, которые так соответствовали обстановке и настроению, и читал настолько хорошо, что я не сразу решился прервать его.

К утру конвой прибыл в бухту Норекопеллахт на острове Лавенсари, а вечером, когда солнце еще не коснулось горизонта, звено Азеева покинуло уютную бухту. [122] Наша «двойка» последовала за «восьмеркой», направившейся на одну из самых горячих линий дозора. Неприятности начались почти сразу: мы еще не дошли до линии дозора около мили, как появились первые «юнкерсы». Сбросив на катера бомбы, они с ревом отвалили в сторону. Сбить не удалось ни одного «юнкерса», несмотря на огонь пушек Фролова и Гончарова, пулеметов Белого и Зуйкова, а также их коллег на «восьмерке».

Андрей Паршин, которого я назначил своим помощником, фиксировал все происходящее в журнале, а маневрирование катера наносил на карту. Поэтому Алексей Смирнов стоял вахту на руле за двоих. Иногда ему в этом помогал Слепов, давая возможность товарищу хоть чуть-чуть отдохнуть.

Бомбы уже оторвались от «юнкерсов». Смирнов вопросительно смотрел на меня, ожидая команды. Но в какую сторону повернуть? Где упадут бомбы?

— Лево на борт! — почему-то скомандовал я и почти сейчас же: — Прямо руль!

Я подумал, что бомбы должны теперь упасть где-то за кормой. Амусин, увеличив ход «восьмерки» до предела, продолжал идти прежним курсом... Бомбы, рассекая со свистом воздух, неумолимо приближались... Казалось, они летели прямо на нас!

Вдруг мне показалось, что бомбы упадут не за кормой, а по носу «двойки», и я нажал на ручки машинного телеграфа. Но они не поддавались. Я увидел, что они уже стояли на «Полный назад». Видимо, я инстинктивно перевел их, когда подумал о том, что бомбы упадут не сзади, а впереди катера. Поэтому он уже давно не только прекратил движение вперед, но и, набирая скорость, шел назад. В пятидесяти метрах справа от курса, впереди катера, одна за другой разорвались двенадцать бомб, и вздыбленная вода скрыла «восьмерку»... [123]

«Неужели попали в катер Азеева и Амусина?..» — промелькнула мысль.

Но вот столбы воды опали, дым взрывов рассеялся и я увидел ведущий катер: он стоял с заглушенными моторами. Заглушили моторы и мы. И в наступившей тишине сразу раздался голос боцмана Григорьева:

— Эй, на «двойке»! Живы! Как у вас?

— У нас — нормально! — откликнулся Слепов. — Обошлось!

— А у нас две леерные стойки срубило! Взрыв за кормой так тряхнул, что моторы заглохли!.. Если бы за нами по ниточке шли — сейчас уже покойниками были бы...

— Хватит! — прервал Азеев и скомандовал: — Смотреть за воздухом!

Днем нас еще шесть раз атаковали «юнкерсы». Учитывая недавний урок, я маневрировал теперь, держась подальше от катера Амусина. А в голове все настойчивее билась мысль, что рекомендованный на инструктаже в штабе дивизиона способ уклонения от атакующих самолетов — далеко не лучший...

Под вечер нас снова окликнули с «восьмерки» и приказали подойти к ее левому борту.

Как только катера встали рядом, к нам на палубу перескочили Азеев и Амусин.

Юрий Федорович, выслушав доклад о состоянии катера и поздоровавшись с экипажем, пригласил меня и Михаила Давидовича в рубку. Там он спросил меня:

— Что ты думаешь о наших уклонениях от бомб? Я откровенно ответил:

— Считаю не совсем удачными, так как если действовать по инструкции, то трудно определить места падения бомб.

— Вот и я с Михаилом Давидовичем такого же мнения. Надо как-то иначе. Но как?

Амусин напомнил:

— В училище нам говорили об одном способе уклонения от атак...

— Да, — перебил я его. — Но как практически выполнить такой маневр? Когда начинать отворот? Когда изменять ход?

Азеев улыбнулся:

— Так вот, слушай. При следующей атаке попробуем сделать так...

И он сказал то, о чем и я думал после первой атаки. [124]

Весь остаток дня и даже почти всю белую ночь самолеты не оставляли нас в покое. «Юнкерсы» и «хейнкели» старались зайти с борта или с кормы, а мы упрямо разворачивались на них форштевнями. Наконец им надоедало кружиться, и они начинали атаку. Тогда мы давали малый ход и шли точно под них, встречая достаточно плотным огнем. Едва бомбы отделялись от самолетов, мы резко увеличивали скорость и не менее резко отворачивали в сторону. В результате бомбы рвались далеко от нас.

Трое суток без сна давали себя знать: голова стала тяжелой, будто налилась свинцом, в ушах непрерывно звенело, воспаленные веки горели.

Тяжело было всему экипажу «двойки», хотя подвахтенные в промежутке между налетами фашистской авиации успевали минут тридцать — сорок вздремнуть прямо на боевых постах. Мне же и Андрею Паршину, который исполнял обязанности моего помощника вместо Михаила Ваганова, не удавалось вздремнуть и в эти короткие минуты затишья: после отражения каждой атаки необходимо было определить свое место, переписать с черновиков в вахтенный журнал подробности событий, учесть расход боеприпасов и топлива и прочее. Едва мы успевали сделать все это, как появлялась новая группа вражеских самолетов: видимо, противник, не добившись уничтожения дозоров бомбовыми ударами, стремился сломить экипажи катеров морально и, если так можно сказать, физиологически, измотав их нервным напряжением и бессонницей.

Кое-какую психологическую разрядку в этот день внесла крупнокалиберная бомба, не попавшая ни в один из катеров нашего дозора, но угодившая в огромный косяк рыбы, находившийся под нами. Полчаса мы с азартом подбирали наиболее крупных оглушенных рыб, чтобы как-то разнообразить наш скудный и однообразный паек.

Мелочь, плававшую кверху брюхом, пожирали неизвестно откуда появившиеся чайки.

Настроение несколько улучшилось. Вкусно запахло рыбными блюдами, которые готовили Паршин и Ермаков. Полуэктов даже намекнул, что к столь замечательной закуске явно не хватает фронтовых «сто грамм», которые, согласно общему решению экипажа, при нахождении в море были под запретом.

В 22 часа 30 минут ужин был готов. Но поесть не удалось. Слепов возвестил о появлении очередной пары «летающих мешков» — бомбардировщиков Ю-88.

«Юнкерсы» традиционно попытались зайти с борта, а мы, работая машинами «враздрай» — одной из бортовых «Полный вперед», а другой «Полный назад» — вертелись на месте, столь же традиционно теперь нацелясь на них форштевнями. Уже через четыре минуты летчикам надоела эта карусель, и они ринулись в атаку. Ведущий самолет нацелился на нас, его ведомый — на «восьмерку». Я вел катер малым ходом точно под «юнкерс». Фролов, пригнувшись к стволу пушки, следил за бомбардировщиком. Наконец раздался первый выстрел носовой пушки, за ним второй, а затем и третий. Три красные точки, догоняя друг друга, понеслись навстречу самолету.

Первый снаряд, выпущенный Фроловым, прошел впереди самолета, второй — пронесся, едва не чиркнув по его застекленному носу, третий... Третий воткнулся в... бомбу, только что отделившуюся от «юнкерса»! Моментально на месте бомбардировщика образовался огромный черно-багровый шар: это сдетонировал смертоносный груз, предназначавшийся для нас. Из клубящегося шара, кувыркаясь, выпали два мотора и три человеческие фигурки. И больше ничего!

— За Склярова! — крикнул Фролов. — Но будет и еще — за остальных!

Второй самолет мчался к «восьмерке» как-то боком, покачиваясь с крыла на крыло. Пулеметная очередь, выпущенная Павлом Белым, ударила ему по фюзеляжу. Снаряд, посланный командиром носовой пушки «восьмерки» старшиной второй статьи Новским, попал в левое крыло, и оно стало разваливаться. Через несколько секунд «юнкерс» рухнул в залив, подняв фонтан брызг.

— За Тимофеева! — пробасил Белый. — За остальных — позже...

— За нами долг еще за ленинградцев, — сдержанно, но жестко произнес Алексей Смирнов. — Но рассчитаемся. Обязательно.

На месте падения остатков первого самолета катера подняли с воды трупы трех фашистских авиаторов и трофеи: парашюты на них, планшеты с картами и различными документами, письма, деньги, амулеты. Один из гитлеровцев оказался командиром эскадрильи, майором, награжденным Железным крестом с дубовыми [126] листьями и особым знаком «За Крит». У остальных тоже хватало различных орденов и медалей, знаков и ленточек.

— Важные птицы, — решил боцман Павел Белый. — Видать, мы им здорово мешаем, раз таких напустили на нас.

Вскоре к нам с Лавенсари примчался катер. Прибывший на нем командир дивизиона сказал, что на острове видели взрыв в воздухе, поздравил экипажи с одержанной победой и попросил рассказать о деталях боя. Четверть часа ушло на расспросы и рассказы, потом мы получили патроны для пушек и пулеметов.

Вскоре в адрес дозора посыпались поздравительные радиограммы от товарищей с других дозоров и от командования различного уровня — от командира части до командующего флотом. Экипаж «двойки» под дружные крики «ура» «качнул» главных «виновников» события: Александра Фролова и Павла Белого, отличившихся меткой стрельбой, и заодно Виктора Рыбакова, принявшего лавину приятных радиограмм. В этом бою с «юнкерсами» отличились и сигнальщик Николай Слепов, своевременно обнаруживший бомбардировщики, и рулевой Алексей Смирнов, четко осуществивший маневрирование, и наши «духи» — Павел Белобок, Василий Гаврилов, Владимир Полуэктов и Михаил Яшелин, обеспечившие необходимую скорость маневрирования. На «восьмерке» обнимали своих героев.

Среди поздравлений была радиограмма и от Военного совета Краснознаменного Балтийского флота: «Азееву, Амусину, Чернышеву. Поздравляем экипажи с боевым успехом — уничтожением двух неприятельских самолетов. Желаем и в дальнейшем успешного уничтожения ненавистных фашистских захватчиков. Трибуц, Ралль, Смирнов».

Эту радиограмму перечитали несколько раз. Усталость как рукой сняло. Снова «качнули» отличившихся. На «восьмерке» качали командира носовой пушки Новского и наводчика орудия.

На следующий день «юнкерсы» наш дозор почему-то не беспокоили, хотя соседние дозоры не успевали отбиваться от атак с воздуха.

Чем ближе надвигался вечер, тем больше крепла у нас уверенность, что фашисты попытаются нам отомстить. Командир звена Азеев за десять минут до времени начала вчерашней атаки противника приказал завести [127] моторы и начать движение малым ходом вразрез волне. Одновременно объявили боевую тревогу, хотя противника еще не было видно...