Ремонт катера

Наступил февраль. Мы готовились к тяжелым, беспощадным схваткам с противником. Прежде всего требовалось отремонтировать катера. В условиях блокады это было связано с преодолением необычайных трудностей.

Первая трудность заключалась в отсутствии технической базы для ремонта, так как большинство ленинградских заводов эвакуировалось в тыл вместе с оборудованием. Оставленные же станки были лишены необходимой для работы энергии. Вторая трудность обусловливалась отсутствием кадров специалистов: основная их масса уехала в тыл вместе с заводами или ушла в ополчение.

Завод, на котором ремонтировались охотники, не представлял в этом отношении исключения: значительная часть его оборудования находилась за Уральским [103] хребтом, а сиротливо стоявшие в опустевших цехах станки не работали из-за отсутствия тока. В помещениях хозяйничал ветер и двадцатиградусный мороз. Не было ни инструментов, ни материалов, ни запасных деталей. Из высококвалифицированных специалистов осталось не более десятка.

Командование Истребительного отряда начало ремонт катеров в условиях блокады с создания из механиков дивизионов, мотористов, электриков и боцманов восстановительной группы. Возглавил ее флагманский инженер-механик соединения Анатолий Андреевич Щетнев — человек высокообразованный, энергичный, умевший увлечь за собой других.

Первым делом эта группа сняла с одного из катеров движок, установила его в эллинге. Движок дал ток для освещения цехов. В помещениях поставили крохотные печурки, получившие название «носогреек». Механик первого дивизиона Яковлев отыскал на заводской свалке старый дизель-генератор и с помощью краснофлотцев перебрал его, отремонтировал и, поставив на фундамент, запустил. Станки получили необходимую электроэнергию.

Командование Истребительного отряда сформировало производственные бригады из членов экипажей катеров, имеющих соответствующие гражданские специальности. Так, бригаду по ремонту корпусов возглавил командир отделения рулевых катера МО-207 старшина второй статьи Алексей Ивченко — потомственный питерский рабочий, мастер на все руки. Он отлично знал столярное дело, хорошо слесарничал.

Мотористы с той же «семерки» Александр Чулин и Василий Бычков — отличные слесари — вошли в бригаду по ремонту моторов, возглавляемую главным старшиной Геннадием Попенкером, прозванным «моторным богом».

Боцман МО-314 — старшина второй статьи Михаил Глазунов — руководил бригадой маляров и отделочников, [104] моторист с нашей «двойки» Владимир Полуэктов, работавший до службы на флоте токарем, теперь выполнял работу высшего класса — обтачивал шейки гребных валов, а строевой нашей же «двойки» краснофлотец Владимир Тимофеев, окончивший перед войной кулинарный техникум, готовил еду для всех ремонтников.

Один из основных цехов завода — механический — занимался такими сложными работами, как наварка, обточка и шлифовка шеек гребных валов и баллеров рулей, заварка трещин и правка гребных винтов, ремонт старых и изготовление новых подшипников, восстановление поршней, клапанов и прочих деталей. Заместителем начальника этого цеха, ответственным за организацию и качество работ, назначили старшего краснофлотца Александра Семеновича Саликова — сигнальщика МО-207. Широколицый, с шапкой курчавых, седых волос, доверчивым взглядом чуть прищуренных, припухших глаз, уже не молодой — призванный из запаса, — он обладал большим жизненным опытом, завидной выдержкой и добротой. Среди краснофлотцев нашего дивизиона, звавших его Батей, Саликов пользовался непререкаемым авторитетом.

Мастером же цеха стала совсем молоденькая, но не по годам молчаливая Дора Иванова, поступившая на завод незадолго до начала войны. Токарями, фрезеровщиками, строгальщиками, медниками, сварщиками стали краснофлотцы и старшины, имевшие эти специальности еще на «гражданке», до службы на флоте. Кроме постоянных бригад в этот и другие цехи направили группы краснофлотцев для выполнения подсобных и менее квалифицированных работ. В ремонте каждого катера участвовала и его команда.

Ремонт «двойки» должен был начаться, согласно плану, 18 февраля 1942 года. Накануне, сразу же после обеда, мы всем экипажем перебрались на завод, чтобы не совершать рейсы ежедневно туда и обратно в казармы, и разместились в небольшой комнатушке бывшего здания заводоуправления. Вдоль стен поставили узкие койки с тощими соломенными матрасами. Задымила самодельная печурка. Под потолком повисла тусклая электрическая лампочка, питавшаяся от движка.

В первый же вечер механик дивизиона Поникаровский помог мне и Белобоку составить график ремонтных работ.

Александр Яковлевич Поникаровский, или, как мы [105] все его звали, Саша, был удивительный человек. Во-первых, никто и никогда не видел его унывающим или растерянным; он был на редкость жизнерадостным и энергичным. Во-вторых, он в совершенстве знал не только все типы двигателей и вспомогательных устройств, но, казалось, и все созданные человечеством механизмы, владел не только специальностью инженера, но и всеми существующими производственными профессиями. Он все время что-то изобретал и усовершенствовал.

Еще до начала работ выяснилось, что отсутствуют запасные поршневые кольца для движков и компрессоров. Это грозило сорвать их восстановление. И в этот момент Саша неожиданно исчез на двое суток. На третьи он появился радостный — необходимые кольца он снял с безнадежно разбитых и брошенных на улицах города автомашин.

Сашу, казалось, можно было встретить сразу в нескольких местах: и у станка, на котором обтачивали шейки валов, и у катера, из которого вынимали моторы, и в кузнице, где сваривали поломанные леерные стойки, и в электроцехе, где перебирались аккумуляторы и ремонтировались генераторы, стартеры, контакторы. Совершенно непонятно, когда он отдыхал.

По рекомендации Александра Яковлевича, члены экипажа «двойки» получили работу с учетом гражданских специальностей и склонностей. Ермаков — электрик — перематывал обмотку якоря электромотора шпиля, Белый выполнял такелажные работы, Слепов готовил к ремонту корпус катера, поврежденный во льдах. Одним словом, каждый член экипажа «двойки» был занят неотложным делом.

На следующий день, 18 февраля 1942 года, в 7 часов утра мы пришли в темный и холодный эллинг, куда накануне втащили катера, в том числе и «двойку», для ремонта. Дежурный моторист с трудом запустил замерзший за ночь движок, и под крышей эллинга зажглась одинокая тусклая лампочка. Не теряя времени, приступили к работе. Гаврилов начал разбирать коллекторы моторов и газопроводы, которые местами прогорели и требовали заварки. Белобок рылся в старых, уже отработавших свой срок, частях и деталях и выбирал наименее дефектные. Ермаков отвертывал крепежные болты электромотора шпиля, покрывшиеся слоем льда. Белый ремонтировал трос рулевого управления, заменяя перетертые куски новыми. Все работали по намеченному [106] плану. И только Слепова не оказалось на месте.

Сквозь прорезанную льдом обшивку борта виднелись «внутренности» первого носового отсека — форпика. Вода, заполнившая отсек до уровня ватерлинии и схваченная суровыми морозами, застыла монолитной глыбой. Чтобы разбить лед по кускам и извлечь его из отсека, требовалось много труда и времени.

Отсутствие Слепова было непонятно. Я начал отбивать лед ломиком, решив в первый же перерыв дать Слепову хорошую взбучку.

В тесном помещении работать было неудобно и тяжело. Через пятнадцать минут я устал и подумал, что мой метод работы — не лучший. Нужен иной метод, но какой? Мои размышления прервало появление Слепова.

— Где вы ходите? — набросился я на него. — Работы непочатый край, дорога каждая минута. А вы... Слепов смущенно улыбнулся:

— Вот поэтому я и решил, что надо как-то иначе... Лучше и быстрее.

Взглянув вниз, я увидел два ведра с горячей водой.

— Хотите растопить лед?.. Хорошая идея! Попробуем!

Мы лили кипяток тонкими струями, и лед медленно таял, становился ноздреватым. Пока Слепов ходил к Тимофееву на камбуз за следующей порцией кипятка, я консервной банкой выливал воду из отсека за борт. Через два часа отсек очистился ото льда, и можно было приступать к ремонту корпуса.

Сразу после сигнала на обед я собрал экипаж, сообщил о ходе работ и отметил инициативу Слепова, выполнившего свое задание за два с половиной часа вместо двадцати двух по плану. В график не уложился лишь Ермаков.

После обеда мы застали Ермакова в эллинге. С сияющим лицом он попросил помощи:

— Товарищ лейтенант, мне бы мотор шпиля с катера спустить... Я удивился:

— Когда ты успел?! Полдня возился и ничего не сделал, а сейчас вдруг готово?!

— Да, мы с Сашей... виноват, с механиком дивизиона, одну штуку придумали...

— Штуку?!

— Ага! Мы намотали на гайки проволоку и в обеденный [107] перерыв, когда ток никому не нужен, подключились к сети. Проволочки накалились, смазка и лед расплавились, гайки расширились и... вот и все. Физика!

Так началось соревнование за быстрейшее окончание ремонта.

Благодаря инициативе и изобретательности краснофлотцев и старшин мы обогнали график работы сначала на сутки, затем на двое, а на четвертый день работали по плану десятого дня. Однако в конце четвертого дня неожиданно возникла заминка.

Чтобы выяснить, как выполняется план работ в механическом цехе, я направился к Саликову. В его «рабочем кабинете» — маленькой, тесной, темной, но теплой, а потому уютной каморке, сооруженной в углу цеха, кроме самого хозяина оказались Поникаровский, Белобок и механики еще двух катеров. Лица у всех были озабоченными.

— Случилось что-нибудь?

Саликов почесал затылок, взглянул на механика дивизиона и виновато признался:

— После ремонта бензоцистерны надо проверить на герметичность, а гидравлика из-за сильных морозов вышла из строя. Да и воды надо много, а где ее столько взять?..

— Александр Яковлевич, — заволновался я, — как же быть?

Поникаровский успокаивающе сказал:

— Что-нибудь придумаем сообща. Иди и занимайся своими делами.

Утром, войдя в эллинг, я сразу же увидел двух Саш: Поникаровского и Саликова. Они оживленно говорили, держа в руках записные книжки.

— Ну, как дела? — спросил я их с замиранием сердца.

— Нормально. Уточняем порядок вывода из эллинга отремонтированных катеров.

— А как же проверка цистерн? Саши переглянулись и улыбнулись.

— Все в порядке, — ответил Поникаровский. — Уже опрессовали. Только вместо гидравлики — пневматикой. Ночью запустили компрессор и, никому не мешая, выполнили всю программу испытаний.

Саликов добавил:

— Управились за четыре часа вместо двух дней по плану. Готовьтесь — завтра выкатывать начнем. Форсируйте оставшиеся работы. [108]

— А нам осталось лишь собрать линии валов и поставить рули.

— Вот и хорошо.

К сожалению, не все оказалось хорошо. Возникли новые осложнения.

Руль состоит из пера — плоской металлической доски — и баллера — стального вала, к которому прикреплено перо. Каждый из трех рулей, имевшихся на катере, осенью был уложен на три подставки. Из-под одного кто-то вытащил среднюю подставку (видимо, на дрова), и баллер под собственным весом прогнулся. Правка валов и баллеров — дело довольно сложное, и выполнить это могут лишь мастера на специальных станках. На заводе же не было ни таких мастеров, ни требуемых станков.

После совещания с участием Поникаровского мы решили править баллер вручную, самым что ни на есть варварским способом: кувалдами. Для этого баллер нужно было предварительно нагреть, но он не влезал ни в один из горнов разрушенного кузнечного цеха. Пришлось создать импровизированный горн: вырыть глубокую яму, заполнить углем и подвести воздух от кузнечного меха. Изогнутую часть баллера поместили над раскаленными углями. Когда она накалялась докрасна, мы поочередно били кувалдами в место изгиба. В этой работе приняли участие все члены экипажа «двойки», потому что после пяти — восьми ударов молотобойцы выдыхались.

После того как, по мнению Белобока, прогиб баллера устранили, руль перенесли к катеру и попытались поставить его на место. Но баллер не входил в отверстие в корпусе катера: прогиб, незаметный глазу, продолжал существовать. Для определения места изгиба мы намазали баллер мелом и попытались поставить его еще раз. На месте изгиба мел стерся. Руль снова перенесли в кузнечный цех, и все началось сначала.

Такую операцию мы произвели трижды, но прогиб продолжал существовать, и баллер по-прежнему не входил в отверстие. Когда мы нагревали баллер в четвертый раз, на территории завода разорвался снаряд, и послышался голос дежурного:

— Артиллерийский обстрел! Всем в бомбоубежище и щели!

— А как же руль? — спросил Белый, и все находившиеся рядом повернулись ко мне. Белобок решительно заявил:

— Уходить нельзя. Баллер нагрелся. Если он останется [109] в горне, то перекалится, изменится структура металла. А если положить рядом с горном, то может появиться новый прогиб.

Мне это было ясно и без объяснений Белобока, но я не сразу решился рисковать жизнью людей.

— Двоим взять кувалды и продолжить правку, а остальным лечь у стен.

Гаврилов и Белый ожесточенно опустили кувалды на раскаленный металл. После десятого удара их сменили Полуэктов и Ермаков. Разорвавшийся вблизи снаряд обдал стену осколками. Полуэктов со злостью нанес первый удар. После двенадцатого удара Ермаков не смог поднять кувалду и, задыхаясь, сел на землю. А Полуэктов все бил и бил, ругаясь сквозь стиснутые зубы. Я заменил Ермакова. Однако скоро онемели руки и заныла спина. Еще несколько ударов, и в ушах зазвенело, перед глазами поплыли разноцветные круги. Кто-то взял кувалду из моих рук, и я отполз к стене. Удары по металлу чередовались с разрывами снарядов. В сумерки обстрел прекратился, и мы потащили проклятый баллер к катеру. И опять он не встал на свое место... [110]

Белый и Полуэктов попросили разрешения жить работу ночью. Я разрешил и остался с ними. В третьем часу ночи к нам присоединились Белобок и Слепов. Изнемогающих от усталости Белого и Полуэктова я отправил отдыхать, несмотря на их протесты. А в семь часов утра весь экипаж «двойки» снова возобновил работу.

Мы потеряли счет переносам баллера из кузницы к катеру и обратно. В тот день мы отдыхали, только пока нагревался вал руля. Лежа на земле или сидя у стены, мы погружались в непродолжительное забытье, пока нас не поднимали голоса Белого или Белобока, поочередно следивших за нагревом металла. Силы заметно таяли, все меньшее и меньшее число ударов мог сделать каждый из нас. После четырех-пяти взмахов кувалдой мы уходили от горна ослабевшие, покрытые потом, качаясь из стороны в сторону. А в трех метрах от горна свирепствовал тридцатиградусный мороз, и взмокшая одежда моментально превращалась в негнущийся ледяной панцирь.

Стало очевидно, что такого физического напряжения долго не выдержать. Как бы ни было велико желание скорей закончить работу, нервное напряжение скоро спадет, наступит слабость, и люди выйдут из строя.

«Что же делать? Что предпринять? Как быть дальше?» — думал я.

Саша Поникаровский, который то и дело подходил к нам, сказал, что осталось совсем немного, что мы вот-вот добьемся своего, и взял кувалду. К исходу второй ночи, когда, изнемогая от усталости, мы вновь поднесли баллер к катеру, он наконец встал на свое место.

— Ну, что я вам говорил! — воскликнул механик дивизиона и, хлопнув Белобока по широкой спине, куда-то умчался.

Главный старшина, а за ним и все остальные, как по команде, опустились на землю и обмякли. Через четверть часа, едва добравшись до теплой комнатушки, все моментально заснули вповалку на полу.

На катере остался один Владимир Полуэктов, вызвавшийся сточить напильником на баллере следы от ударов кувалдой. Для свободного вращения баллера в подшипнике, то есть для перекладки руля без каких-либо заеданий и излишних усилий, необходимо, чтобы цилиндрическая поверхность была гладкой.

К вечеру все работы на катере мы завершили, а на [111] следующий день комиссия, возглавляемая флагманским инженер-механиком Истребительного отряда Анатолием Андреевичем Щетневым, дала ремонту оценку «отлично». Я собрал экипаж в промерзшей, покрытой инеем кают-компании катера. Меня окружали люди с посеревшими, осунувшимися лицами, с ввалившимися глазами. В кожу прочно въелась копоть. В душе у меня поднялась волна тепла и благодарности к этим простым, таким близким, по-настоящему родным людям.

— Вы сделали важное дело — отремонтировали свой дом, свой боевой корабль. Еще немного — и мы снова будем в море, где встретимся с ненавистным врагом и отомстим за страдания ленинградцев... Поздравляю вас с окончанием ремонта катера и объявляю всем вам благодарность.

— Служим Советскому Союзу!

Простуженные, хриплые голоса звучали твердо, уверенно и даже с подъемом.

Я еще раз оглядел измученные лица, и мне неудержимо захотелось сделать для них что-то особенное, значительное, радостное. Но что можно было сделать в условиях блокады?! Впрочем...

— А теперь, друзья, состоится маленький банкет... Павел Акимович, где твоя гитара? Доставай!

— Сейчас! — И главный старшина исчез в люке.

— Слепов! Тебе с кипятком не привыкать возиться: ты им расплавил лед. Так теперь согрей нас кипяточком... Белый, доставай кружки.

Оставшиеся вопросительно переглянулись, но я молчал.

Когда все снова собрались и в обмороженных руках Белобока ожила, зазвенела гитара, я достал из противогаза свой НЗ — банку сгущенного молока и две плитки шоколада, а еще — пачку галет, полученную по дополнительному командирскому пайку. Звон гитары оборвался. У Белого глаза полезли на лоб. Слепов моргал и тряс головой, словно отгоняя видение. Ермаков смог произнести лишь:

— Вот это да-а-а!

Полуэктов, отведя глаза в сторону, молча глотал слюну.

Руки, обмороженные и распухшие, в ссадинах и царапинах, покрытые мозолями и кровавыми волдырями, поднялись с дымящимися паром кружками, как с бокалами шампанского. [112]

— За наш катер!

— За боевые успехи в этом году!

— За победу!

И долго еще в холодной кают-компании раздавались смех, разговоры, аккорды гитары и дружные песни...