У острова Гогланд

Переход на Гогланд оказался не из легких, хотя никаких боевых столкновений не произошло. Особенно много хлопот доставили наступившие раньше времени холода. Порывистый ветер гнал с запада пологую волну, подкидывавшую катер. Водяные брызги на лету превращались в острые ледяные иглы, больно впивавшиеся в лицо. Антенна превратилась в гирлянду разнокалиберных [79] сосулек. Лед блестящей броней покрывал борта, палубу и рубку катера. Через двадцать — тридцать минут после заступления на вахту на людях не осталось сухой нитки. Капковый бушлат и тулуп впередсмотрящего превратились в ледяной панцирь.

Чуть свет мы вошли в небольшую бухточку Суур-кюля на Гогланде, защищенную гранитным горбом от западных ветров и волн. У единственного пирса борт о борт стояли четыре катера МО. Крайним был катер Макаренко: к нему и пришвартовались.

Несмотря на предрассветный час, вся команда «единицы» высыпала на палубу. Нам, продрогшим за ночь, хотелось согреться, выпить чего-нибудь горячего и спокойно выспаться. Макаренко сразу же пригласил нас к себе.

Привезенная нами почта вызвала оживление. Письма читались вслух по нескольку раз, комментировались и обсуждались.

Володя Гавриков, узнав, что ему писем нет, сказал внешне спокойно:

— Ничего не поделаешь — блокада. Придется потерпеть: прорвем окружение, тогда получу сразу пачку.

— Ты думаешь, скоро прорвем?

— А как же! Вот подбросим фронту пополнение и тогда... Эх и дадим фашистам прикурить!

— Откуда ж пополнение-то взять? Володя посмотрел сначала на Азеева, потом на меня:

— Э-э! Да вы еще не в курсе дел, не знаете, зачем пришли. Ну ничего, сегодня узнаете.

Действительно, через несколько часов нам сообщили, что Верховное Главнокомандование приняло решение усилить оборону Ленинграда, пополнив фронтовые части бойцами и командирами гарнизонов Ханко, Осмуссара, Гогланда. Эвакуацию гарнизонов осуществляли корабли Краснознаменного Балтийского флота. Снова и снова с великими трудностями они форсировали минные поля, проскальзывали под дулами береговых батарей, отражали атаки торпедных катеров и авиации.

Вечером того же дня катера покинули гостеприимную бухту на Гогланде. «Двойка» получила задание сопровождать в Кронштадт транспорт с боевой техникой и бойцами, покидавшими остров. А «единица» и другие охотники вместе с эсминцами и тральщиками пошли на запад — в очередной поход на полуостров Ханко. Перед [80] расставанием Макаренко пришел к нам и попрощался с каждым членом экипажа. Гаврикову эта церемония почему-то не понравилась. Без слов пожав мне и Азееву руки, Володя торопливо скрылся в своей рубке. Через минуту взревели моторы, и катера один за другим стали выскакивать на рейд. Перед тем как наши катера разошлись в разные стороны, Володя приоткрыл дверь рубки, помахал рукой и крикнул:

— Прощайте!

— Нет, до свидания, Володя! — ответил я. Могли ли мы тогда думать, что видим «единицу» в последний раз...

«Единица» не вернулась в Кронштадт. На обратном пути с Ханко катер шел впереди конвоя, чтобы оповещать идущие сзади корабли о плавающих минах, о появлении вражеских катеров. Не так-то легко в темноте обнаружить то возникающую на гребне волны штормящего моря, то исчезающую вновь рогатую смерть... Мину увидели по носу, близко, но успели отвернуть, сообщили на идущий следом эсминец. Но он — эсминец — совсем рядом. Ему не отвернуть — не успеет. А на борту батальон гангутцев... И Макаренко бросил катер на мину. Об этом мне рассказал краснофлотец Рыбак — единственный член экипажа, оставшийся в живых.

Зима наступила так же стремительно, как и осень. Уже в конце октября лед сковал Маркизову лужу, и охотники не могли плавать в этом районе. Нас направили на зимовку в Ленинград. Только катер МО-311, которым командовал Иван Боков, все еще находился в море. Он обеспечивал выход наших подводных лодок в Балтику, где они топили фашистские суда. В день, когда «двойка» готовилась к переходу на зимовку в Ленинград, я встретил Бокова и узнал о том, что произошло с его охотником.

На вражеские морские коммуникации уходили две наши подводные лодки. Впереди них — тральщики, а с обеих сторон — охотники. Катер Бокова занимал место левее и впереди первой лодки. На нем находились командир дивизиона Иван Андреевич Бочанов и комиссар дивизиона Степан Степанович Жамкочян.

Ночь была темной, безлунной и безветренной. Черное небо сливалось с черной водой. Впередсмотрящего, стоявшего на самом носу катера, окружала глубокая [81] тишина. Только внизу, под ногами, форштевень с чуть слышным плеском разрезал воду залива. И этот единственный, едва уловимый звук еще больше подчеркивал царившую вокруг тишину.

Неожиданно сквозь плеск воды впередсмотрящий различил слева от курса характерный шум дизелей, похожий на невнятное бормотание. Получив доклад краснофлотца, Боков снял шапку и тоже прислушался. Да, сомнений не было — слева чужие корабли. Командир охотника приказал предупредить подводные лодки о появлении противника и изменил курс для ведения боя.

— Пять силуэтов прямо по носу! — доложил сигнальщик, и Боков, присмотревшись, разглядел во тьме призрачные тени больших торпедных катеров. Гитлеровцы! Опасный противник...

— Сорок пять градусов вправо по компасу! — скомандовал лейтенант рулевому Семенову и приказал комендорам: — Орудия! Левый борт сорок пять... По катерам противника... осколочно-трассирующими... Огонь!

Рявкнула носовая пушка, и вспышка ослепила находившихся на палубе. Командир отделения минеров выпустил из левого пулемета две длинные очереди. Выстрелило кормовое орудие, затем снова носовое. Выстрелы пушек и пулеметные очереди слились в неумолчный грохот. Район боя осветился белыми трассами снарядов и пуль охотника. С вражеских катеров ответили малиновыми. Дистанция сократилась до одного кабельтова, и комендоры «мошки» перешли на стрельбу прямой наводкой.

Но противник тоже пристрелялся. Сраженный осколками вражеского снаряда, упал на палубу заряжающий носового орудия электрик Суханов. Закрыв ладонями окровавленное лицо, прижался к рубке командир орудия. Боцман Лобанов подбежал к умолкнувшему орудию, и снаряды снова полетели в головной катер врага. Вот один из них разорвался на его мостике, другой ударил в борт у самой ватерлинии.

Командир отделения минеров длинными очередями бил из пулемета по второму катеру противника. Пули вонзались в его борт и надстройку. Вдоль палубы тянулись бледные языки пламени, а за кормой стлались дымовые космы.

— Патроны! — крикнул минер, но его напарник остался неподвижным: он лежал на палубе лицом вниз, не выпуская из рук коробку с лентой. Рядом чернела лужица крови.

Жамкочян спрыгнул с мостика, схватил коробку и встал за второго номера пулеметного расчета. Пулемет снова заговорил.

Еще немного — и два вражеских катера из пяти будут уничтожены. Но они поставили густую дымовую завесу и отвернули на юг. Остальные последовали за ними. Однако победа досталась охотнику недешево: двое убиты и двое тяжело ранены. Оружие и механизмы, к счастью, не пострадали.

Через тридцать минут охотник, который уже лег на курс соединения с эскортом, должен был занять свое место в ордере. Только не прошло и десяти минут, как раздался сильный взрыв: катер наткнулся на вражескую мину. Взрывной волной Бокова сбросило с мостика. Падая, он ударился о пулемет и потерял сознание.

Очнувшись, он попытался встать, но Жамкочян схватил его за плечо, не дав упасть за борт.

— Осторожно! Не делай резких движений!

Поддерживаемый старшим политруком, Боков встал на ноги. Его трясло, от сильного удара болела поясница, перед глазами плыли разноцветные круги. С трудом переставляя ноги, лейтенант подошел к рубке и остановился пораженный: за ней плескалось море. Ни палубы, ни людей, ни пушки...

Жамкочян помог Бокову добраться до светового люка и сесть на него. Внизу — в первом моторном отсеке — механик звена воентехник второго ранга Петунов, механик катера Степанов и моторист Макаров, стоя по колени в воде, забивали клинья под двигатели, [83] ветошью и паклей конопатили образовавшиеся в переборках щели. В соседнем отсеке — втором моторном — командир отделения мотористов Григорий Шварцман пытался ломиком поставить на место сорванный с фундамента движок — вспомогательный двигатель. Сейчас от движка во многом зависела дальнейшая судьба катера: поставив его на место и запустив, можно было бы откачать воду, поступившую в отсеки, запустить двигатели, передать радиограмму о случившемся.

Боков собрался с силами и еще раз осмотрел свой катер, вернее, оставшуюся половину. Под руководством помощника командира катера Александра Некрасова люди делали все необходимое, чтобы удержать охотник на плаву и обеспечить движение: заделывали повреждения корпуса, ведрами и ручной помпой отливали воду из отсеков за борт, приводили в порядок двигатели, сооружали на всякий случай спасательный плотик, стояли у пулемета и пушки, готовые немедленно открыть огонь по появившемуся врагу, и вели наблюдение. К счастью, во время взрыва в носовом кубрике никого не было. Но впередсмотрящий матрос Лазарев исчез.

Боков вошел в радиорубку. Радист доложил:

— Товарищ лейтенант, приемник в исправности. В наш адрес радиограмм не поступало. Повреждения передатчика устранены, но необходима проверка подтоком. Вахтенный радист — Фарафонов. — И после небольшой паузы спросил: — Катер, кажется, скоро пойдет ко дну?..

Боков посмотрел на радиста:

— На дно не торопитесь. Еще поплаваем. Передатчик проверьте под током, как только движок поставят на место и он сможет работать. А сейчас дайте чистый бланк.

Командир быстро закодировал радиограмму и положил перед Фарафоновым.

— Передадите по моему, командира дивизиона или старшего политрука приказанию... Или самостоятельно при последней возможности. Ясно?

— Так точно, ясно.

— Все документы по связи приготовьте к уничтожению.

— Есть!

Взглянув на лейтенанта, Фарафонов открыл ящик стола, достал осколок зеркала и нерешительно протянул [84] командиру. Боков взглянул и ужаснулся: разорванный край рта, перебитая переносица, рассеченная бровь, слипшиеся от крови волосы, опухоль, закрывающая половину глаза, сделали лицо неузнаваемым.

Командир открыл дверь и вышел в штурманскую рубку. Попытался проанализировать обстановку. Нос катера оторван, моторы заливает вода, движок сорван с места, враг в нескольких милях, а до острова Гогланд — более десятка миль. Другие катера эскорта выполняют задание и ничем помочь не могут. Главный компас вылетел при взрыве за борт, а рубочный разбит. Катер, несмотря на все меры, медленно тонет. Для спасения людей приготовлен плотик, на который уже погружены продукты и оружие. Но весь экипаж на нем не поместится. Да и в ледяной воде долго не проплаваешь...

Из переговорной трубы, соединяющей штурманскую рубку с мостиком, раздался голос сигнальщика:

— Товарищ командир, в море кто-то кричит! Наверное, из наших.

Боков быстро вышел из рубки. Затаив дыхание, он прислушался:

— Сю-юда-а-а!

Крик, хотя и слабый, слышался отчетливо.

— Боцман! Тузик на воду! — распорядился Боков и спросил находившихся рядом членов экипажа: — Кто пойдет?

И сразу же раздалось несколько голосов:

— Я!.. Я!.. Я!..

Боков и не ожидал другого ответа, но, получив, таким образом, право выбора, решил:

— Боцман, идите сами.

— Есть!

Тузик — маленькая, на двух человек, шлюпочка — отошел от борта катера и исчез в темноте.

Лейтенант снова сел на световой люк первого машинного отсека и, позвав механика звена Петунова, спросил о состоянии его хозяйства.

— Вал среднего мотора заклинен, — доложил тот. — Бортовые моторы залиты водой. Движок установлен на фундамент и через несколько минут опробуем. Если будет работать — начнем откачку воды из первого моторного отсека. А там...

— Сколько времени потребуется на его осушку?

— Минут сорок.

— А на приведение в порядок бортовых моторов? [85]

Воентехник пожал плечами:

— Трудно сказать: состояние их неизвестно. Судя по предварительным осмотрам, часа два.

— Значит, всего, вместе с откачкой воды, около трех часов.

Лейтенант посмотрел на светящийся циферблат часов: стрелки показывали без четверти полночь, и решил:

— Вот что, товарищ Петунов, даю два часа. Иначе не успеем затемно уйти из района, и все наши усилия окажутся бесполезными: враг обнаружит и не выпустит нас живыми...

— Ясно, товарищ лейтенант.

Механик исчез в люке. Вслед за ним спустился в моторный отсек и старший политрук. Жамкочян сказал мотористам, что механик звена просил три часа на приведение в порядок двигателей, но командир дает два часа, поэтому дорога каждая минута.

Над заливом разнесся рокот движка — первый признак возрождения к жизни механизмов катера. Теперь воду из первого моторного отсека отливали одновременно всеми возможными средствами. [86]

Боков еще сидел на световом люке позади мостика, когда послышался скрип уключин и тяжелое дыхание гребца.

— Примите конец! — раздался голос боцмана.

Находившиеся на палубе с трудом втащили на катер мокрого, стучащего зубами... впередсмотрящего — старшего краснофлотца Лазарева. Его взрывом сбросило с палубы в воду. Хороший пловец, Лазарев смог продержаться в холодной воде, дождаться подхода шлюпки.

Товарищи поделились со спасенным одеждой, и он сразу же включился в работу — «чтоб согреться».

Боков то и дело смотрел на часы. Казалось, работа идет невыносимо медленно, а стрелки часов движутся ненормально быстро. Не выдержав томительного ожидания, лейтенант спустился вниз. В уже осушенном отсеке мотористы затягивали на двигателях последние болты головок блоков. Петунов возился с фильтрами карбюраторов.

— Товарищи, — негромко произнес лейтенант, — истекает срок...

— Через двадцать минут, товарищ командир, все будет готово. Свечи уже сменили — взяли со среднего мотора. Фильтры промыты. Осталось только их собрать и поставить на место.

— Добро, — лейтенант кивнул головой, поднялся на мостик и оперся спиной о бесполезный сейчас — лишившийся компаса — нактоуз.

Тишина. Лишь из моторного отсека изредка доносились звон гаечных ключей и негромкие, осторожные удары молотка.

«Где мы сейчас находимся? Куда снесло за время дрейфа? Как лечь на нужный курс без компаса?.. И на видимости ни одного приметного мыска, островка, не говоря уж о навигационных знаках...» — думал Боков.

Его взгляд остановился на Полярной звезде, сиявшей в «окне» среди туч. «Черт побери! Как же это я забыл о звездах?! Правда, в Финском заливе бесчисленные мели, банки и острова. Но другого выхода нет».

— Товарищ командир, — прервал его размышления Петунов, — моторы готовы к запуску. Разрешите опробовать?

— Добро!

Механик скрылся в люке. Все находившиеся на палубе, затаив дыхание, ждали запуска моторов. У Бокова с новой силой заломило голову. [87]

Раздалось шипение воздуха, жужжание магнето и... оглушительный рев заработавшего двигателя. Почти сразу же к нему присоединился второй.

— Включить глушители!

У всех мелькнула одна и та же мысль: «А если услышит противник?..»

Боков взглянул на часы — начало второго. Мотористы выиграли почти час времени.

В люке снова появилась голова воентехника второго ранга:

— Моторы готовы к приему нагрузки, товарищ командир. Пойдем задним ходом?

Лейтенант ответил утвердительно и потребовал особо наблюдать за муфтами сцепления, не рассчитанными на длительную работу в таком режиме.

Боков перевел ручки машинного телеграфа на «Малый назад». Катер двинулся на восток. С правого борта на траверзе мерцала Полярная звезда.

В четвертом часу на западе послышался шум дизелей и появились силуэты больших кораблей, догонявших медленно двигавшийся охотник.

Расчеты, обслуживающие пулеметы и уцелевшую кормовую пушку, направили стволы на ближайший силуэт. Боков повернулся лицом к корме:

— Товарищи! Нам предстоит еще одно, последнее испытание. Я уверен, что моряки — защитники Ленинграда предпочтут гибель в неравном бою позору плена. Последнему оставшемуся в живых приказываю взорвать катер!

Наклонившись к переговорной трубе, он приказал Фарафонову:

— Передайте радиограмму и уничтожьте документы!

Жамкочян подошел к расчету орудия и занял место заряжающего, обязанности которого исполнял несколько лет, когда был краснофлотцем-пограничником.

— Товарищи! Умрем, как большевики — с «Интернационалом»! — воскликнул он, беря первый патрон. — Пусть знают балтийских моряков!

Силуэты быстро увеличивались в размерах, звуки дизелей становились все громче и отчетливее.

— По головному!.. Прямой наводкой!..

— Быстроходные тральщики! Товарищ командир, наши тральщики! — закричал во весь голос сигнальщик. — Наши!

— Дробь! Отставить огонь!

Да, это были наши тральщики, которые, закончив вывод подводных лодок, возвращались в базу.

— Дать опознавательные!

Замигал сигнальный фонарь. С тральщика ответили. Боков нагнулся к переговорной трубе:

— Фарафонов! Отставить! Радиограмму не передавать, документы не уничтожать!

Через десять минут один из тральщиков, подойдя к поврежденному охотнику, подал ему буксирный конец...