Приложение V. На «Пересвете». Рассказ Ольги Александровны Черкасовой о впечатлениях боя 28 июля

Все было хорошо на броненосце. Ничто не напоминало о том, что нам предстоит вступить в бой. На броненосце жизнь текла без особых изменений. Офицеры спокойны, матросы тоже. Все прехладнокровно исполняют свое дело. День на редкость хороший: тихий, солнечный. Поднялась на палубу. На палубе броненосца по обыкновению все сверкало чистотой. Я всматривалась и в офицеров, и в матросов, [109] думала, что они внизу только так спокойны. Нет! Какими я их видела в кают-компании, такими они были и здесь. Только командир наш выглядел серьезней и озабоченней.

Когда показались японцы, задымились на горизонте трубы, все словно повеселели. Жутко было, когда шли минами. Я знала, что броненосец мог ежесекундно подорваться. А как мины прошли, на душе стало совсем легко. Когда узнали, что показались японцы, совсем уже не было страшно. Опять поднялась наверх. Долго шли рядом с японцами. Их отлично было видно. Когда же японцы начали понемногу отставать — совсем повеселела. Воскресла надежда, что удастся пройти во Владивосток.

Потом пошло все хуже и хуже. Японская эскадра стала сближаться. Начался бой. Снаряды неслись с таким ревом и воем, рвались с таким ужасающим громом и грохотом, что бывали мгновения, когда казалось, что все кончено. Броненосец весь дрожал и гудел от своих выстрелов, машина работала с каким-то клокочущим гулом. Когда же в броненосец начали попадать снаряды, да еще рваться, это было уже нечто, не поддающееся описанию. Сначала было так страшно, что минуты казались часами, а потом ничего, привыкла. Начали прибывать раненые. Ужасные то были раны, ужасные мучения. Боже, как мучились они, только что здоровые, сильные, жизнерадостные! Многие жалобно стонали, кричали. Но шум, треск был так велик, что их стонов и крика не было слышно.

Я с Лидией Михайловной Непениной сидела в перевязочном пункте. Кругом раненые, истерзанные осколками снарядов. Слышим, в броню ударил снаряд. Ничего, выдержал «Пересвет», только весь задрожал и затрясся. Еще, еще. Вдруг, одно только мгновение, страшный свист, треск, грохот. Совсем оглушило. Дышать трудно, головокружение, тошнота. Это был разрыв снаряда. Все, кто мог, побежали наверх. На нас, конечно, никто не обращал ровно никакого внимания. Я говорю:

— Лидия Михайловна, побежим.

Побежали наверх, а там целый ад: ливень снарядов и осколков, огонь, дым. Мы ничего не понимали. Не знали, что делать. Муж в боевой рубке, старший артиллерийский офицер. Подбежал доктор Августовский, схватил меня и потащил через палубу, где лежали убитые, раненые. Попали под брандспойт, струей которого старались рассеять газы. Матросы, с растерянным видом, блуждающими глазами, стоят опустивши руки. Посмотрела вокруг, понять не могу — что такое, что случилось, откуда вода? Вероятно, пробоина. Все кончено. Почему же никто не распоряжается, не спасаются? Я совершенно оцепенела и нравственно, и физически. А там, наверху, все гремит, трещит и рвется. Удары, словно раскаты грома, перекатываются по палубе. Среди начавших снова суетиться матросов слышу разговор:

— Все офицеры перебиты, никого не осталось.

Я рванулась вперед, к трапу не могу пройти. Матросы суетятся, бегают взад и вперед. Толкают, не обращают никакого внимания. Я умоляю, прошу указать путь. Напрасно. Наконец поднялась наверх. Пробралась кое-как до боевой рубки. Слышу громкий голос мужа, повторяющего: «Сорок два кабельтовых». Ага! Японцы удаляются: они были раньше на расстоянии чуть ли не двадцати. Спустилась вниз. По пути убитые, раненые, все в крови, скользко. Жара внизу стоит невыносимая. Раненые умоляют, просят пить. Мы с Лидией Михайловной поим их водой с красным вином. Скоро все красное вышло. Раздобыли мадеры. Жара все увеличивается. Нечем дышать. [110]

Бой наверху стихает, там все тише, тише. Японцы уходят. Стало темнеть. В помещении, где мы находились, шел провод в башню. От взрыва он испортился, начал давать огромные искры, сопровождавшиеся страшным треском. Все мы перепугались, думали, невесть что случилось. Но жара донимала больше всего. Попросили матросов открыть иллюминаторы. Наступил вечер, совсем темно. Начались минные атаки. То и дело слышим:

— С правой стороны миноносец. Открыть огонь.

Матросы по всему борту повторяют приказание. Лидия Михайловна страшно волнуется:

— Они плохо передают команду. Вот видите, смотрите, тот не слышал, не передал дальше. Матросик, голубчик, говори, кричи громче. Не слышит ведь тот тебя.

— Полноте, Лидия Михайловна, — старалась я успокоить, — а если бы нас здесь не было, отражались же бы атаки.

Долго еще мы следили за отражением минных атак. Наконец усталость взяла свое. Измучилась я. Не было сил больше бодрствовать. Еле дотащилась до стола, легла на него и заснула.

Опубликовано: Ножин Е. К. Правда о Порт-Артуре. СПб., 1907. Ч. II. С. 512–515. [126]