К брянским партизанам

1

Мы получили приказ доставлять в партизанские отряды Брянщины вооружение, боеприпасы, продовольствие и медикаменты.

Вечером 28 июля самолеты поднялись в воздух. На борту нашего корабля находился командир полка. Погода стояла ясная, видимость была отличная — «миллион на миллион», как говорят летчики.

Линию фронта пересекли на высоте 2500 метров. Видно было, как горели деревни. Севернее Орла шло крупное сражение наших наземных войск с гитлеровцами. Реактивные снаряды «катюш» обрушивались на какой-то укрепрайон врага.

Вскоре показался большой массив леса. Начинался партизанский край, раскинувшийся на многие сотни квадратных километров.

Н. Г. Афонин сел на второе сиденье, а второй пилот лейтенант И. П. Коломиец перешел в штурманскую кабину и стал наблюдать за лесом. В разных местах горели партизанские костры. Место, куда нам предстояло сбросить груз, обозначалось конвертом, выложенным из костров на лесной поляне. С высоты 400 метров мы сбросили десять увесистых мешков, грузовые парашюты медленно проплыли под нами. Выполнив задание, тут же повернули обратно. [63]

Над лесом шныряли фашистские стервятники. Они подкарауливали одиночные ТБ-3 и набрасывались на них как шакалы. Экипажи Н. П. Островского и Г. И. Селиверстова успешно отразили наскок «мессершмиттов» над партизанской площадкой.

Вернувшись на аэродром, летчики этих экипажей рассказали, что тактика вражеских истребителей осталась прежней. На малой высоте ночью «мессеры» больше одной атаки не делали, боялись врезаться в землю. В последующих полетах к партизанам этот вывод был взят нами на вооружение. Самолеты полка подходили к заранее намеченным площадкам и уходили домой всегда на малой высоте.

Десять бессонных ночей провели мы в полетах, обеспечивая отряды народных мстителей всем необходимым. Популярностью в народе пользовалась партизанская бригада имени Щорса, возглавляемая Александром Тимофеевичем Писаревым. Ее отряды совершали дерзкие налеты на гитлеровские гарнизоны, громили вражеские автоколонны, обозы, пускали под откос железнодорожные составы с военной техникой, оружием, боеприпасами, горючим и живой силой, постоянно держали связь с населением, оставшимся на временно оккупированной территории Брянщины, вели агитационно-пропагандистскую работу, вселяя в сердца людей веру в нашу победу.

А. Т. Писарев, как я узнал позже, был уроженцем деревни Глядино Брянского района. Он прошел большой трудовой путь. Работал кузнецом, слесарем, столяром, после службы в пограничных войсках стал директором пригородного хозяйства в Белых Берегах, а с 1938 года — сотрудник Брянского райкома партии. В начале Великой Отечественной войны Писарев по заданию райкома проводил подготовительную работу по организации борьбы против гитлеровцев. А когда враг оккупировал Брянскую область, Александр Тимофеевич вместе с другими партийными [64] и советскими активистами руководил партизанским движением. Сначала он командовал отрядом, а с марта 1943 года — бригадой.

За успешное выполнение боевых заданий во вражеском тылу А. Т. Писарев был награжден орденами Красного Знамени и Отечественной войны и несколькими медалями.

5 августа мы снова вылетели по уже освоенному маршруту к своим лесным друзьям. Вышли на цель, но сигнальных костров не обнаружили. Пришлось долго кружить, прежде чем костры загорелись. Видимо, партизаны не могли вовремя это сделать. Сбросив груз, легли на обратный курс. За 50 километров до аэродрома борттехник Александр Леонов доложил командиру корабля Ю. Е. Волкову, что горючего в баках самолета осталось немного.

— Постарайтесь не делать лишних кругов над аэродромом, иначе не дорулим до стоянки, — сказал Леонов.

— Постараюсь, — улыбаясь, ответил Волков. — А ты что скажешь, штурман?

После моего доклада улыбка с лица командира исчезла. Еще бы! Мы летели на высоте 500 метров, но разглядеть ничего нельзя было: землю покрыл туман. И чем ближе мы подходили к аэродрому, тем больше туман сгущался.

Волков запросил командный пункт полка. Радист Константин Воронов буквально через минуту принес ответ: «Хоботово закрыто». Самолет летит быстро, а горючее расходуется еще быстрее. И все же командир экипажа сделал два круга над аэродромом. Никаких проблесков. Плотная белая пелена окутала всю окрестность. Производить посадку, не видя земли, очень рискованно: системы слепой посадки в то время еще не было. Мы могли выброситься на парашютах, но таких ТБ-3, как наша «двойка» (с моторами М-34РН), в полку остался только один, и мы решили попробовать посадить, спасти машину. [65]

Лейтенант Ю. Е. Волков взял курс на север, в район вероятного ослабления тумана. Что случится раньше — кончится горючее или откроется хотя бы кусочек земли для посадки? Прошло шесть долгих томительных минут, и вдруг навстречу нам лениво пополз спасительный разрыв в мутной пелене тумана. На радостях хотелось крикнуть «ура», но тут, как по команде, разом заглохли все четыре мотора. Кончилось горючее. Тишину нарушал только встречный поток воздуха. Высота катастрофически падала, а «окно» исчезло.

Мы снова оказались в плотной массе тумана. Однако изменить решение о посадке было уже невозможно: четырехлопастные винты застыли и погрузились в серую муть.

Удар колесами о землю. Самолет подпрыгнул и, сделав пробег по каким-то буграм, остановился. Вылезать из машины бесполезно. Туман был настолько густой, что за метр ничего не видно. Часам к одиннадцати он рассеялся. И мы оказались... в стране «лилипутов». Маленькие человечки буквально облепили наш корабль, который стоял в трех метрах от обрывистого берега колхозного пруда. А на другом берегу виднелся красивый деревянный дом с вывеской «Детский сад». Стрелок и радист объяснили малышам, где крыло, фюзеляж, хвостовое оперение. А любопытные ребятишки щупали колеса и удивленно кричали:

— Какой большой аэроплан!..

Нам привезли горючее. Волков и второй пилот Коломиец тщательно осмотрели поле, прикинули его размеры и, подрулив на самый край, взлетели не хуже, чем с аэродрома.

В полк мы возвратились к моменту подведения итогов боевой работы за предыдущий месяц. Собравшись на лесной поляне, летный и технический состав слушал приказ командира части. Читал его начальник штаба подполковник Р. В. Андреев. Картина была впечатляющая. Нет необходимости [66] приводить цифры, свидетельствующие о том, какой урон мы нанесли противнику за это время. Достаточно сказать, что экипажи тяжелых бомбардировщиков выполняли боевую работу по уничтожению скопления вражеских эшелонов, разрушению железнодорожных путей на станциях Барвенково, Краматорск, Славянск, Орел, Карачев, Рославль; они бомбили гитлеровские аэродромы в Карачеве, Барвенково, Краматорске; громили неприятельские войска и технику в Томаровке, Пушкарном, Бутово, Быковке, Покровке, Лучках, Карановке, Прохоровке, Изюме, Белгороде и других городах и населенных пунктах.

В числе лучших были названы экипажи лейтенантов А. С. Пошишолина, В. И. Феоктистова и Ю. Е. Волкова. Вместе с командирами кораблей были отмечены и штурманы: лейтенант Виктор Аверин, младший лейтенант Игорь Волков и я. Товарищи тепло поздравили нас, пожелали новых успехов.

В тот же день мы услышали радостную весть о том, что советские войска освободили города Орел и Белгород. Среди других соединений и частей, получивших наименование Орловских, была и наша 54-я дивизия АДД.

Сообщение Советского информбюро и приказ Верховного Главнокомандующего вызвали новый прилив сил у авиаторов и поток заявлений о приеме в ряды Коммунистической партии. В эти дни стал коммунистом и бортмеханик А. А. Забродский. Тепло пожимая ему руку, секретарь партбюро полка капитан Козлов сказал:

— Поздравляю, Антон Афанасьевич! Вы — пятидесятый однополчанин, принятый в партию за время боев под Сталинградом и на Курской дуге. Надеюсь, высокое звание коммуниста оправдаете с честью.

— Буду стремиться к этому, товарищ капитан, — ответил бортмеханик.

Слово свое он сдержал. Сутки спустя я убедился в этом лично. [67]

2

8 августа наш экипаж вызвали в штаб полка.

— После ожесточенного боя с гитлеровцами партизанскому отряду Семенова срочно необходимы боеприпасы, оружие и медикаменты, — сказал майор Афонин. — У вас машина хорошая, экипаж опытный, вам и поручается полет в Клетнянсквй лес. — Командир испытующе посмотрел на Волкова.

Лейтенант ответил спокойно, будто знал об этом давно:

— Мы готовы вылететь хоть сейчас.

— Да, именно сейчас. Полетите на елецкий аэродром, возьмете там груз, заправитесь и с наступлением сумерек произведете взлет.

Солнце уже клонилось к горизонту, когда мы произвели посадку в Ельце. На большом аэродроме нас ожидал груз. По десять больших брезентовых мешков лежало против каждого самолета. Мы быстро загрузили свою машину, заправили ее горючим и пошли ужинать.

В столовой ко мне подошел штурман эскадрильи старший лейтенант Е. И. Петров, координировавший из Ельца работу нашей эскадрильи со штабом партизан. Он отвел меня в сторонку и тихо сказал:

— Будьте осторожны. В партизанских районах немцы имеют усиленный воздушный патруль. — Петров поправил светлую прядь волос, надел пилотку и повторил: — Смотрите там повнимательней.

— Спасибо за предупреждение, — сказал я и хотел уходить, чтобы разыскать своих давних друзей Сысуева, Кошелева и Рустемова, но Петров остановил:

— Сегодня подсажу к вам молодого штурмана, младшего лейтенанта Михаила Кривошеенко. Покажите ему партизанский край. Возможно, скоро выпустим его самостоятельно.

За ужином я встретился с товарищами. Узнав, что мы [68] летим во вражеский тыл, Василий Кошелев дал мне где-то раздобытую им гранату, Михаил Сысуев — пригоршню патронов к пистолету, а Курал Рустемов — три куска хлеба с маслом.

— Все пригодится, — сказали они.

В штурманской кабине я был за старшего. С момента взлета все делал Кривошеенко, а мне лишь приходилось временами проверять его записи, контролировать расчеты. «Старается, значит, дело пойдет!» — думал я о молодом коллеге.

Пролетели Орел. Михаил показал мне линию фронта. Расчетное время сошлось с фактическим. Я встал за пулемет и начал вести наблюдение. Чистый воздух приятно освежал лицо. Над головой весело мерцали звезды. Впереди показались брянские лесные массивы и костры на партизанских площадках. Кое-где фашистские стервятники обстреливали огни, но они не гасли, а еще ярче разгорались.

— Истребителей видишь? — спросил меня командир экипажа. — Предупреди воздушных стрелков.

За носовой пулемет встал Михаил Кривошеенко, сержант Воронов, прижавшись к другому пулемету, просматривал нижнюю сферу. Как правило, радиосвязь с землей он заканчивал перед линией фронта и приступал к обязанностям стрелка. В заднем отсеке (в хвостовой кабине) сидел воздушный стрелок Николай Лазарев. Он будто врос в пулемет.

— Будьте спокойны, — крикнул мне сержант, — к хвосту фрицев не подпущу!

Проходя обратно, я обратил внимание на борттехника Александра Леонова и бортмеханика Антона Забродского. Они установили никем не предусмотренные два пулемета Дегтярева, и сейчас, как по команде, прильнули к ним. Один — с правого борта, второй — с левого. Беспрерывно гыркала турельная кабина стрелка. Там, в башенной установке [69] над фюзеляжем, сидел воздушный стрелок Иван Быченко.

Доложив обо всем лейтенанту Волкову, я показал на цифру 400. Самолет подходил к цели. Летчик убрал газ, повел машину на снижение и сделал два круга над знакомой нам партизанской площадкой. Внизу появились костры. Привычным ударом финки Леонов разрезал нижний канат, и десять больших мешков с грузом полетели из бомболюков на землю.

Облегченная машина легко набирала высоту. Позади уже десятки километров. Мы шли на юго-восток на высоте 1000 метров. Мелькнула полоса железной дороги, чуть правее — город Почеп. И вдруг откуда-то появились самолеты противника. Один «мессершмитт» подошел к нашему ТБ-3. Ночную темень разрезали свинцовые трассы. Казалось, оба самолета соединились разноцветными лентами. Но огонь наших стрелков оказался точнее. «Мессер» задымил, пошел со снижением и исчез.

А буквально через минуту второй фашистский стервятник атаковал нас снизу. Воронов двумя короткими очередями отбил атаку, но гитлеровец повторил ее сверху сзади. Ураганный огонь крупнокалиберных пулеметов Быченко и Лазарева отогнали немца. Наступила тревожная пауза. Откуда последует очередная атака?

Весь экипаж с напряжением следил за темно-синим небом. Техник и механик первыми заметили врага по выхлопным патрубкам — огни двухмоторного «мессера» показались сверху. И снова задрожал наш самолет от дружной работы шести пулеметов. Ме-110, на мгновение исчезнув, опять бросился в атаку справа.

Противник оказался настырным, наскок за наскоком повторялся уже который раз. Лейтенант Волков развернул машину и с курсом 110 градусов повел ее на сплошной черный лес, который хорошо просматривался впереди. У нас кончились патроны. Я взглянул вниз. Зловеще мигал [70] неоновый светомаяк вражеской авиации. Мы понимали что где-то недалеко аэродром, с которого поднялись «мессершмитты», атаковавшие нас.

Удар потряс машину, заглох левый крайний мотор. Костя Воронов, весь окровавленный, лежал у разряженного пулемета, рядом тихо стонал тяжело раненный в ногу Ваня Быченко. Коля Лазарев безжизненно повис на своем пулемете. Объятый пламенем, ТБ-3 стремительно падал. Спасти его не было никакой возможности. Из полыхавшей плоскости валил густой черный дым. Горели бензин и масло. Пламя подбиралось к раненым.

— Покинуть самолет! — приказал командир экипаж.

Один за другим мои товарищи проваливались во тьму. С нашей помощью прыгнули раненые. Опустили мы с борта на парашюте и тело убитого Коли Лазарева. Убедившись, что на борту никого не осталось, кроме командира и меня, я подошел к Юрию Евгеньевичу и крикнул:

— Прыгаем вместе!

Струя встречного потока воздуха швырнула меня из самолета. Я обо что-то ударился, но успел выдернуть кольцо парашюта. Новый удар привел меня в чувство. Я лежал на траве. Из левого уха и из носа текла кровь, в голове — шум, трескотня, в глазах — разноцветные круги. С трудом расстегнул подвесную систему, освободился от парашюта, перевязал голову.

Мысль была одна: пробираться на восток, к своим. Но из рассказов однополчан я знал, что фашисты будут идти но следу. Посмотрев на темное небо, я нашел Полярную звезду, встал к ней лицом. Справа был восток. Я повернулся лицом на юго-восток и, выбрав ориентир, отправился в путь.

Ноги запутывались в густой траве, страшно хотелось пить. Но вот потянул ветерок, и стало прохладней. Вдали послышался лай собак, крик петухов. Я добрался до развалин [71] старой бани, стоявшей на краю деревни, и мгновенно уснул.

На следующую ночь встретился с Антоном Забродским. Вскоре пошел сильный дождь, намокли гимнастерки, чмокала вода в сапогах. Через каждые пятьдесят шагов приходилось останавливаться, очищать обувь от жирного чернозема.

Рассвет застал нас на открытой местности. Кругом ровные поля, изрезанные дорогами. Ни одного деревца. На счастье, совсем недалеко, зеленела высокая лебеда. Мы спрятались в ней. Над головой несколькими группами пролетели транспортные самолеты противника Ю-52. Шли они к линии фронта. И вдруг Забродский тревожно прошептал:

— Смотри, Саша!

Я оглянулся. В двухстах метрах от нас стояли три немецких солдата, держа на поводу здоровенных овчарок. Натянув ошейники, псы рвались в нашу сторону. Офицер что-то рассказывал солдатам, а рядом с ним стоял мужчина в черном костюме.

— Эх, гранату бы сейчас! — сказал старший техник-лейтенант Забродский.

Над головой на бреющем полете промчался неуклюжий «хеншель». Через несколько минут он снова появился и, качнув крыльями, исчез в западном направлении. Гитлеровцы прикрикнули на собак и ушли туда, куда улетел вражеский самолет. Видимо, они кого-то искали, быть может наших товарищей.

Мы с тоской смотрели на яркое солнце, а оно никак не хотело уходить за горизонт. Время тянулось медленно. Но вот надвинулась туча. Небо раскололось пополам. Молния, еще молния. Закапал дождь. Мы вылезли из бурьяна и снова двинулись на юго-восток.

К полуночи достигли берега Десны. Мокрые, голодные и измученные, мы посидели у одинокой лиственницы. Стало [72] рассветать. Я посмотрел на реку. Она была полноводной и довольно широкой. На другом берегу начинался лес. «Там партизаны, там жизнь», — думал я, вглядываясь в заросли, где раздавались мирные звуки кукушки и усердная стукотня дятла.

Антон Забродский сказал, что плавает плохо, поэтому мы решили найти более узкое место. Пошли по заросшей травой тропке вдоль высокого берега. Неожиданно впереди увидели немцев. Медлить было нельзя. Быстро скатились по откосу и, сняв с себя обмундирование, бросились в воду. Когда плыть осталось совсем немного, над рекой раздались выстрелы, засвистели пули. Но вот спасительные камыши. Еще рывок, и мы скрылись в них.

Мокрые и усталые, в одном нижнем белье, брели мы по неизведанным тропам большого леса. Огромные стволы тянулись вверх. Нам казалось, что макушки зеленых гигантов упирались в кучевые облака. С воздуха я без труда отыскивал партизанские площадки, а вот как теперь, на земле, найти их в этом лесу?

Мы вышли на лесную поляну, посреди которой в зарослях травы красовалось озеро. Напившись холодной прозрачной воды, сделали привал. Забродский прильнул к земле. Вдруг он поднял голову и посмотрел на меня:

— Дымом пахнет!

Антон остался у озера, а я по-пластунски пополз в сторону дыма. Из кустов рябины увидел шалаш, на крыше которого лежал хлеб. Соблазн был велик. Я переложил пистолет в левую руку, а правой потянулся к хлебу. В это время сзади послышался шорох. Я оглянулся. На меня в упор был направлен ствол автомата. Плотный мужчина, заросший рыжей бородой, на чистейшем русском языке крикнул:

— Руки вверх!

Это был партизанский дозор. [73]

Диверсионная группа, которой командовал местный житель из села Рясное, Леонов Петр Прокофьевич, доставила нас в штаб партизанской бригады имени Щорса. У землянки нас встретил высокий стройный человек с широкой русой бородой и умным взглядом проницательных голубых глаз. Это был комбриг Александр Тимофеевич Писарев, о котором я так много слышал.

Получив подтверждение с Большой земли, А. Т. Писарев вернул нам оружие и спросил:

— Что будем делать дальше? Впрочем, приведите себя в порядок, отдохните, а там решим.

Мне выдали пиджак в заплатах, старые кавалерийские брюки и немецкие, несгибаемые, как лубок, сапоги. Уже на второй день я натер в них ноги до крови. Зато Антону Афанасьевичу Забродскому повезло. Лапти, сплетенные из строп грузовых парашютов, пришлись ему по душе. Легкая и очень удобная обувь в лесу.

Выделив группу партизан во главе с начальником штаба бригады, Писарев послал ее с заданием разыскать и, если потребуется, оказать помощь остальным членам нашего экипажа. Через несколько дней в штаб бригады привели второго пилота младшего лейтенанта Ивана Петровича Коломийца, затем партизан Деньчуков Иван Александрович принес в землянку тяжело раненного воздушного стрелка сержанта Ваню Быченко. В партизанской бригаде имени Щорса нас стало уже четверо. Посоветовавшись, мы пошли к комбригу с просьбой послать нас на боевое задание. Но опытный партизанский вожак только улыбнулся:

— Одно дело в воздухе, совсем другое — у нас. Здесь свои законы войны. — Писарев посмотрел на нас и добавил: — Вы там нужны, отправим вас на Большую землю.

В бригаде имени Щорса нас окружили вниманием и заботой. Вечерами партизаны слушали наши рассказы о боевых делах авиации дальнего действия. В свою очередь [74] они тоже делились с нами воспоминаниями о наиболее удачных боевых вылазках и операциях. Однажды сам комбриг Писарев поведал нам о большом бое брянского районного отряда с крупными силами карателей.

Ранним майским утром 1943 года дозоры доложили комбригу о появлении группы вражеских разведчиков на опушке леса. Через несколько минут густые цепи гитлеровцев пошли в наступление. Немцы считали, что их разведка осталась незамеченной и, применяя свой стандарт «внезапности», надеялись на успех. Но их расчеты не оправдались. Со стороны зарослей, где лежали партизаны, затрещали пулеметы, автоматы, открылась стрельба из винтовок, затем в ход пошли гранаты. Фашисты отступили, оставив много убитых и раненых.

Но передышка была короткой. Пополнив ряды, каратели снова пошли в атаку, на этот раз — в психическую. Командир роты Александр Силин повел автоматчиков в контратаку. Фашисты, бросив два пулемета и десятки убитых, отошли. Однако на этом они не успокоились. Вскоре к ним подоспело пополнение. Несмотря на большие потери, враг напористо атаковал партизан.

Ожесточенный бой продолжался весь день. Немцы потеряли две бронемашины, танк и десятки солдат и все же не оставляли своих намерений — сломить сопротивление партизан.

— А у вас потери были? — спросил Иван Коломиец.

— Войны без жертв не бывает, — ответил Писарев. — Немцы, окружили нас, пришлось прорывать вражеское кольцо. А когда вышли из окружения, снова собрались. И, как видите, продолжаем драться. Правда, с боеприпасами у нас не густо, приходится беречь каждый патрон. А фашисты, как вы знаете, делятся оружием не очень охотно.

Нелегко было нам летать на задания на стареньких машинах ТБ-3, но во много крат тяжелее партизанам. [75]

Ведь в окружении врага они добывали продовольствие, с боем брали оружие, обмундирование. Все это мы видели своими глазами, всякий раз поражаясь мужеству этих людей, добровольно вступивших в борьбу с фашистами. Только здесь я по-настоящему понял, что немцы временно захватили лишь территорию. Душу народа, его убеждения, его национальное достоинство и самосознание им захватить не удалось и никогда не удастся.

Когда сержант Быченко немного окреп, А. Т. Писарев приказал партизанам Николашкину, Барабанову и Бушмелеву проводить нас на аэродром близ города Трубчевска. Поблагодарив комбрига и его помощников за помощь и гостеприимство, мы тронулись в путь. Нелегко было идти лесными тропами около 70 километров, переплывать реку Навля, поддерживая раненого Быченко. Однако на четвертые сутки мы все же добрались до места расположения южной группировки партизан, которой командовал полковник Горшков. Полковник и отправил нас на самолете в родной полк.

Несколько дней спустя в часть возвратился и лейтенант Ю. Е. Волков. Многое перенес он в тылу врага, но воля к борьбе помогла ему преодолеть все трудности.

3

Командир 54-й дивизии АДД генерал-майор авиации Василий Антонович Щелкин предоставил нашему экипажу краткосрочный отпуск. Командира корабля Волкова мы проводили в Москву, там у него жила его жена и трехлетняя дочурка Таня. Забродский и Коломиец отдыхали при части, Ваню Быченко врач В. П. Ершов направил в госпиталь, а я свой отпуск проводил в соседнем с гарнизоном селе, где жила моя жена Лилия вместе с матерью Евдокией Ильиничной Дроздовой и сестрой Ириной, эвакуированными из Воронежа. [76]

Мое возвращение в семью было неожиданным, потому что Лилия через месяц после нашей свадьбы получила извещение: «Ваш муж не вернулся с боевого задания». Нет необходимости говорить, сколько было радости при встрече, сколько расспросов о вынужденных скитаниях во вражеском тылу...

Мелькали дни, проходили недели, а вестей о судьбе Александра Леонова, Михаила Кривошеенко, Константина Воронова и Николая Лазарева не было. Только много лет спустя на мой запрос пришла долгожданная телеграмма: «Константин Алексеевич Воронов проживает в Туле, по, улице Кутузова, 90, квартира 54».

Трудно пересказать, какие лишения испытал раненый воздушный стрелок-радист, когда он приземлился с парашютом в памятную ночь 8 августа 1943 года. Важно то, что ни болезни, ни голод, ни бесконечные переброски из одного лагеря в другой на далекой чужбине не сломили духа советского авиатора.

В ночь под новый, 1945 год Константину Воронову вместе с девятью другими патриотами удалось бежать из лагеря Лицманштадт. Пятнадцать суток пробирались беглецы к линии фронта.

К. А. Воронову снова предоставили возможность летать. Его зачислили воздушным стрелком на самолет Ил-2, где командиром был знаменитый летчик-штурмовик дважды Герой Советского Союза капитан Т. Я. Бегельдинов. 36 боевых вылетов совершил Воронов, будучи в 144-м гвардейском штурмовом, авиационном полку 2-й воздушной армии. Он сражался с гитлеровцами до победного конца войны, громил их в битвах за Берлин и Прагу. Родина высоко оценила отвагу и мужество сержанта К. А. Воронова, удостоив его четырех боевых наград.

Уже после Великой Отечественной войны я узнал о том, что тела М. М. Кривошеенко и Н. А. Лазарева захоронены в селе Алексеевка, где установлен обелиск вечной [77] боевой славы, а А. С. Леонова — в братской могиле в селе Сосновое Болото Брянского района. Местные жители А. А. Тананыкин, В. Я. Мамонов и П. Я. Жариков, свидетели воздушного боя ТБ-3 с двумя «мессершмиттами», рассказали, что мои однополчане предпочли смерть фашистскому плену.

4

К сентябрю 1943 года наш полк вооружили новыми самолетами Ли-2. После отдыха опять знакомая музыка моторов, запахи бензина, деловая сосредоточенность боевых друзей. Мы с Волковым включились в привычную жизнь полка. Командир начал тренировочные полеты, а я знакомился с навигационно-пилотажным оборудованием, учился настройке РПК-2 на приводную радиостанцию.

В новой машине мне многое нравилось. Оборудование штурманской кабины расположено удобнее, чем на ТБ-3. Прямо перед лицом штурмана смонтирован электросбрасыватель ЭСБР-3. Стоит нажать кнопку, и бомбы полетят вниз. Рядом аварийный сбрасыватель бомб, чего не было на ТБ-3. Здесь же щиток управления радиополукомпасом РПК-2 и индикатор курса. Удобно было работать и с членами экипажа: радист сидел сзади меня, летчики чуть впереди, а между ними — бортмеханик. Переговоры не требовали специальных аппаратов и устройств. Два мотора с воздушным охлаждением (АША-62) вынесены далеко от пилотской кабины, поэтому разговаривать было легко: мы хорошо слышали друг друга.

Внутренней подвески бомб на борту самолета Ли-2 не было. Только четыре бомбодержателя под плоскостями. Максимальная подвеска 1000 килограммов: либо две бомбы по 500, либо четыре по 250.

— Машина что надо, — удовлетворенно сказал борттехник. — Главное ее преимущество — универсальность: [78] на ней можно не только бомбить, но и десант возить, грузы перебрасывать...

Изучив как следует материальную часть, мы перебазировались на аэродром Лебедин, не так давно освобожденный наземными войсками. Собрав летный состав у флагманского самолета, командир полка Н. Г. Афонин, получивший звание подполковника, поставил боевую задачу. Она заключалась в том, чтобы срочно перебрасывав военные грузы для фронта. Буквально через полчаса, за грузив ящики в фюзеляж, мы взлетели и взяли курс на запад. Чем ближе подходили к фронту, тем больше снижались. А в непосредственной близости от места сбрасывания груза шли на бреющем полете.

Теперь я летал в экипаже лейтенанта Петра Григорьевича Долгополова, высокого голубоглазого блондина. Родом он из Харьковской области.

— Скоро вышвырнем врага с многострадальной украинской земли, — говорил командир. — А там погоним его в собственную берлогу.

Однажды, сбросив груз, мы вернулись на свой аэродром. Самолет сразу же заправили и на борт посадили 20 хорошо вооруженных десантников. П. Г. Долгополов вырулил на старт и тут же взлетел.

Ли-2 быстро набрал высоту 2500 метров. В кабине свежо, парашютисты плотнее прижались друг к другу. На небе, как светлячки, загорались звезды, а внизу необъятная гладь великой украинской реки.

Правый берег Днепра гитлеровцы считали неприступной крепостью. Они зарылись в землю, обросли огневыми точками, опутали плацдарм несколькими рядами колючей проволоки.

На фоне лунного неба видны очертания города Канев. Недалеко от него место высадки десанта. Самолет снижается до 400 метров. Даю команду:

— Приготовиться! [79]

Десантники встали. Поправив парашюты, повернулись лицом к дверям. Гитлеровцы, услышав работу моторов на малой высоте, открыли огонь из пулеметов. Разноцветные трассы начали вспарывать воздух.

— Пошел! — крикнул я десантникам.

Через 40 секунд в самолете не осталось ни одного парашютиста.

Когда мы возвратились к Днепру, на правом его берегу разгорался ожесточенный бой. Десантная группа советских войск дралась с обозленными неудачами и провалом на Восточном фронте фашистскими частями. Немцы подожгли несколько деревень, чтобы осветить советских парашютистов, но отважные бойцы яростно дрались, поливая врагов автоматным огнем.

Наш аэродром напоминал огромных размеров улей, откуда с раннего утра до позднего вечера, подобно пчелам, летали самолеты. Подполковник Афонин лично руководил боевой работой. Целыми днями стоял он у стартовой машины с микрофоном в руках, выпуская Ли-2 в воздух и обеспечивая их посадку. Только иногда Николай Григорьевич садился за штурвал и вел корабль к месту выгрузки, чтобы лично удостовериться, как идут дела, что необходимо перебросить в первую очередь.

Закончив работу по обеспечению фронта военными грузами, подполковник Афонин объявил благодарность экипажам за отличное выполнение заданий. Рустемову, Кошелеву, Сысуеву и мне было досрочно присвоено звание «лейтенант». [80]