Революция и контрреволюция

В Пекине я намеревался провести недельку-другую. Настроение было радужным: позади — три года напряженнейшей, подчас опасной, работы, впереди — возвращение на Родину, по которой истосковался.

Однако благодушное настроение длилось лишь до утра следующего дня, когда я явился в полпредство. Там с лета 1923 г. работал П. Смоленцев, один из пяти советников, прибывших в Китай первыми. Он сообщил важную новость. Для ознакомления о работой советников на Юге и в армиях Фэн Юйсяна и вообще для изучения вопросов, связанных с помощью Советского Союза китайской революции, в Пекин прибыла из Москвы чрезвычайно авторитетная комиссия. Достаточно сказать, что ее возглавлял один из известных деятелей нашей партии — Андрей Сергеевич Бубнов, занимавший в то время должность начальника Политуправления Рабоче-Крестьянской Красной Армии.

Военный атташе Александр Ильич Егоров (прославленный военачальник времен гражданской войны, будущий Маршал Советского Союза), к которому мы явились с докладом, не мог уделить нам много внимания. Он спешно готовился к докладу на комиссии. Егоров предупредил, что позже будет подробно беседовать с нами, что, вероятно, и нас вызовут на комиссию.

Ничего не оставалось, как вновь заняться делами. Мы старались обобщить важнейшее из огромного опыта, полученного на Юге, чтобы сделать свои выводы достоянием комиссии. Очень помогла нам встреча с товарищами, прибывшими в Пекин из Северного Китая, где также нарастала освободительная борьба и произошло размежевание сил. Все более сближался с революционным правительством Юга генерал [153] Фэн Юйсян. Он заявил о вступлении в гоминьдан, обличал колонизаторские действия империалистов в Китае, расширял контакты с советскими представителями. Наши товарищи подробно рассказывали о своей работе в народных армиях Фэн Юйсяна.

Обменявшись сведениями с советниками из народных армий, мы пришли к заключению, что Национально-революционная армия была беднее войск Фэна вооружением и особенно артиллерией, пулеметов же было примерно столько же. Плюс к этому у северян имелась созданная при помощи наших товарищей кавалерия. Армия Фэна существовала уже семь-восемь лет, а Национально-революционную армию создали совсем недавно. И несмотря на все это, кантонцы в общем были не слабее Фэн Юйсяна. Объяснялось это, конечно, в первую очередь тем, что южнокитайская армия создавалась как вооруженная сила революции.

14 февраля 1926 г. мы предстали перед начальством. Обратились было к А. С. Бубнову с положенным по уставу воинским приветствием, но он мягким движением руки остановил нас.

— Имейте в виду, — сказал он, — что мы здесь как частные лица и я даже не Бубнов, а Ивановский.

Затем он представил нам остальных членов комиссии: секретаря Дальневосточного крайкома партии Н. А. Кубяка, крупного профсоюзного работника И. И. Лепсе, а также Р. В. Лонгву, командира РККА, который был секретарем комиссии.

Помню, что в начале встречи все мы несколько сбивчиво и торопливо высказывали членам комиссии свои соображения по общеполитическим вопросам в Китае.

Бубнов слушал очень внимательно, не отрывал от говорившего пристального взгляда больших голубых, очень красивых глаз. На его вопрос, стоит ли Северный поход вообще на повестке дня, Терешатов ответил утвердительно. Бубнов старался получить от нас анализ ряда важнейших обстоятельств, которые могли бы быть порождены продвижением на Север.

Вспоминая сейчас свое участие в работе комиссии, я испытываю чувство известного удовлетворения, ибо последовавшие события частично подтвердили мои предположения. Я высказал мнение, что, начав Северный поход, НРА сможет продвинуться до Янцзы относительно легко, а после этого империалистические державы выступят против сил революции сплоченно, единым фронтом. Фэн Юйсян, вероятно, также станет противником НРА. В армии на этом [154] этапе потребуется большая реорганизационная работа. Возможно, часть бывших милитаристов отколется.

Я считал, что, двигаясь на Север с целью расширения революционной базы, южное правительство должно дать какой-то политический лозунг, чтобы поднять на борьбу крестьянство. Для меня тогда уже было ясно, что слабость национально-революционного фронта — в отсутствии у него четкой аграрной программы. Высказанные нами мысли, видимо, заинтересовали членов комиссии. Во всяком случае, перед тем как распрощаться, А. С. Бубнов откровенно выразил недоумение в связи с планами некоторых из нас вернуться на Родину:

— Как же так, вы заложили прочную основу для создания единой революционной армии, заслужили широкое признание, у нас просят еще советников для работы в Китае и в этот момент вы собираетесь домой?

Мне Бубнов предложил поехать во 2-ю народную армию Юэ Вэйцзюня в Кайфын, чтобы оценить сложившуюся там обстановку и передать накопленный на Юге боевой опыт кайфынской группе советников.

Я попросил немного времени на обдумывание этого предложения.

— Может быть, что-то заставляет вас особенно торопиться с отъездом на Родину? — поинтересовался Бубнов.

Я признался, что такая причина существует. Перед отъездом я был принят в ряды партии, но не успел оформиться в райкоме, и вот уже пятый год числился кандидатом.

Бубнов с улыбкой ответил:

— Этот вопрос я берусь уладить. Когда вы вернетесь на Родину, я войду с ходатайством в Центральный Комитет, чтобы вам был засчитан партийный стаж с момента нашей беседы.

Забегая вперед, скажу, что Андрей Сергеевич сдержал свое слово: мой партийный стаж начинается с 1926 г.

На нас произвело большое впечатление стремление комиссии по-настоящему разобраться в обстановке, мы почувствовали всю глубину заинтересованности нашей партии проблемами пробуждающегося Китая.

Да, мы не были похожи на сложившийся тип военного советника из империалистической страны, на наемника, несущего службу ради заработка. Каждый из нас был проникнут идеей пролетарского интернационализма. Именно поэтому мы трудились в Китае не покладая рук, старались как можно глубже вникнуть в существо сложных задач, стоявших тогда перед китайским народом. [155]

Вскоре вместе с советником Булиным я отправился в Хэнань. В дороге было достаточно времени поразмыслить, как лучше выполнить задание. Я еще и еще раз перебирал в уме все сведения о Фэя Юйсяне и его разношерстных народных армиях, полученные от коллег по работе, особенно от многоопытного Альберта Яновича Лапина, или почерпнутые из прессы.

1-я народная армия Фэн Юйсяна в то время держала в своих руках столичную провинцию Чжили, вклинившись между двумя наиболее мощными группировками милитаристов: фыньтянской (мукденской) кликой маньчжурского сатрапа Чжан Цзолиня, ориентировавшегося на японских милитаристов, и чжилийской кликой У Пэйфу, за спиной которой стояли США и Англия.

Сам Фэн резко отличался от прочих милитаристов. При каждом удобном случае он подчеркивал свой крайний демократизм и бескорыстие. Если тощий, сухопарый Чан Кайши, разыгрывая из себя революционера, брал криком, то Фэн работал «под мужичка». Этому способствовали его богатырская фигура, округлая физиономия с плутоватыми глазами. В. М. Примаков, глава калгалской группы советников, говорил мне, что Фэн очень напоминает ему украинского сельского старосту, который «сам себя перехитрил».

Фэн был христианином, насаждал в армии христианство. Однажды в ответ на предложение наших советников наладить в армии политработу Фэн, указывая на. священников-миссионеров, изрек: «Вот мои политработники!»

Самым важным было то, что Фэн не препятствовал организации массового движения на подвластной ему территории. Там насчитывалось до 40 тыс. членов профсоюзов, рабочие могли устраивать торжественные заседания, на которых присутствовали сотни людей. Коммунисты, работая под видом гоминьдановцев, могли использовать эту необычную атмосферу легальности.

Что же касается отношений между нашими советниками, с одной стороны, и генералами и офицерами фэновоких армий, с другой, то они по-разному складывались в Калгане и Кайфыне.

Во 2-й народной армии наших людей не допускали за сто верст ко всем ключевым позициям: к штабу, оперативному руководству, снабжению. Группа советников в Кайфыне, отрезанная стеной недоверия от живого дела, была предоставлена самой себе.

Что это так, пришлось убедиться теперь самому. Прибыв на место, я затратил немало сил, чтобы узнать, где находятся [156] наши советники. Генералы и офицеры, к которым я обращался, в том числе и начальник штаба армии Лю, прикидывались этакими простачками и незнайками. Их больше всего интересовало, с какой целью я приехал и какие сведения хочу передать начальнику кайфынской группы советников Синани (Скалову). От меня тщательно скрывали и обстановку на фронте, хотя она ухудшалась о каждым днем. Дело дошло до сдачи Кайфына, а об этом все умалчивали.

Наконец мне удалось повстречаться с командующим 2-й армией генералом Юэ Вэйцзюнем — человеком самонадеянным и ограниченным. Я не стал играть с ним в прятки и заявил, что, если не будет изменено отношение к советникам, я увезу их с собой, увезу туда, где их ценят и где с ними считаются. Я потребовал от дубаня{45} полного доверия к советникам — все сведения, поступающие с фронта, отдаваемые приказы и распоряжения они должны знать; кроме того, они должны принимать участие во всех оперативных решениях. Иными словами, я предлагал создать для работы советников такие же условия, как на Юге.

Дубань стал поспешно заверять, что дело он поправит.

— Я в атаку — и советник за мной, я в вагон — и он туда же!

Про вагон генерал заговорил не случайно: во время последнего отступления советников держали в неведении, а потом бросили на произвол судьбы и они чуть было не угодили в руки противника.

Ознакомившись с перипетиями моей поездки, читатель должен лучше осознать всю сложность проблемы милитаризма для Китая тех лет, живучесть худших традиций реакционной военщины в народных армиях Фэн Юйсяна, серьезность тех трудностей, преодолевать которые призваны были ваши советники.

Но перед китайской революцией стояла задача привлечь к борьбе за национальное освобождение всех союзников, даже временных, даже заведомо ненадежных. Этим нам и следовало руководствоваться.

Прощаясь, я сказал Юэ:

— По-моему, у вас осталось единственное средство спасти положение на Восточном фронте — перейти в наступление. Ваши части измотаны, и они в обороне будут хуже держаться. Попробуйте этот метод. [157]

На том мы и расстались.

28 февраля я выехал в Пекин. 2-я армия, номинально подчинявшаяся Фэн Юйсяну, вскоре была разбита, разбежалась и как боевая сила перестала существовать.

* * *

20 марта 1926 г. совершенно неожиданно для всех нас Чан Кайши в Гуанчжоу (Кантоне) попробовал осуществить контрреволюционный переворот, расправиться с гуандунскими коммунистами. Эта реакционная вылазка вошла в историю Китая под названием «события 20 марта».

21 марта меня вызвал наш посол в Китае Л. М. Карахан и сообщил о полученном из Гуанчжоу известии. На протяжении двух лет я работал бок о бок с Чан Кайши и хорошо представлял себе этого властолюбивого и коварного генерала. Тем не менее я был потрясен.

Вскоре я получил указание явиться к Бородину. Михаил Маркович сообщил мне, что он с группой китайских товарищей должен покинуть Пекин и направиться в Гуанчжоу. Поскольку проехать на Юг обычным путем невозможно, решено двигаться по следующему нелегкому маршруту: Пекин — Калган — пустыня Гоби — Урга (Улан-Батор) — Верхнеудинск (Улан-Удэ) — Владивосток и морем — в Гуанчжоу.

— Вы назначаетесь начальником экспедиции, — огорошил меня Михаил Маркович. — Прошу вас сейчас все подготовить, чтобы в ночь на специальном поезде мы могли выехать в Калган.

Легко сказать! Ведь нам предстояло пересечь необжитые районы, покрыть огромное расстояние... К счастью, все обошлось благополучно.

Во Владивостоке я усадил измотанных длинной дорогой членов экспедиции на пароход и распрощался с ними.

Сам же должен был задержаться. И чтобы не терять зря времени, внимательно присматривался к жизни воинских частей и учреждений, отмечая все новое, что произошло в них за время моего пребывания за рубежом. Интересное полевое учение наблюдал в одном из полков 1-й Тихоокеанской дивизии, не подозревая о том, что через три года мне выпадет честь командовать этим соединением. С организацией учебного процесса познакомился и во Владивостокском пехотном училище.

Возвращаться в Гуанчжоу мне пришлось вместе с В. К. Блюхером. Он направлялся туда, чтобы снова занять пост главного военного советника. Я встретил Василия [158] Константиновича на вокзале, и он, выйдя из вагона, сердечно обнял меня, а затем познакомил со своей семьей — супругой Галиной Павловной и детьми Севой и Зоей.

В течение всей дороги я неотвязно размышлял, чем на этот раз встретит меня Юг. Чтобы вновь правильно наладить взаимоотношения с комсоставом Национально-революционной армии, следовало тщательно разобраться в бурных событиях, которые там произошли.

Не удивительно, что по приезде я прежде всего попытался вникнуть в смысл «событий 20 марта»: детально расспрашивал всех очевидцев, старался познакомиться с документацией. И постепенно передо мной развернулась более или менее полная картина.

«20 марта» ни в какой мере не было внезапной, импульсивной акцией Чан Кайши, несмотря на истеричность его натуры. Заговор, хотя и не был достаточно продуман, готовился задолго.

18 марта комиссар флота коммунист Ли Чжилун, исполнявший тогда обязанности командующего военно-морским флотом, получил по телефону от имени Чан Кайши приказ передислоцировать крейсер «Чжуншань» к острову, где помещалась школа Вампу. Он отдал соответствующее распоряжение, запросив одновременно письменное подтверждение приказа. Ли Чжилуну было отвечено, что «такой приказ вовсе не отдавался». Одновременно Чан Кайши было направлено подложное письмо якобы от Ли Чжилуна с требованием в трехдневный срок провести национализацию предприятий через правительство и с угрозой в противном случае произвести в Кантоне переворот...

Ночью 20 марта солдаты школы Вампу и 2-й дивизии были погружены на «Чжуншань» и канонерки. Охраной командира дивизии был арестован Ли Чжилун, получивший при этом ранение... Утром все комиссары и коммунисты 2-й дивизии и флота были закованы в кандалы. Одновременно был усилен гарнизон Гуанчжоу, объявлено военное, положение... Мятежные войска окружили, в частности, пригородный квартал, где жили советские советники.

Однако уже в то время Чан Кайши, видимо, осознал, что он не получит широкой поддержки у армейского руководства. Он увидел, что в этот момент без КПК и помощи нашей страны Гуанчжоу был бы бессилен перед лицом многочисленных врагов. Кроме того, он убедился в абсолютном нежелании значительной части генералитета содействовать ему в захвате единоличной власти. Уже вечером 20 марта Чан помаленьку забил отбой. Встретившись с комиссией [159] Бубнова, он заявил, что все было сделано против его воли. 21 марта к утру почти все арестованные накануне коммунисты и комиссары были выпущены.

М. М. Бородин рассказал, что Чан Кайши очень неохотно говорил на эту тему.

Такова в самых общих чертах чисто внешняя картина «событий 20 марта», глубинные причины которых лежали в нараставших социальных сдвигах, размежевании классовых сил. А. С. Бубнов сразу же, через несколько дней после попытки переворота, ориентировал наших военных работников на глубокий, классовый, марксистско-ленинский подход к событиям.

По-моему, полностью разгадал в то время политическую игру Чан Кайши В. К. Блюхер. Будучи замечательным военным специалистом, Василий Константинович одновременно обладал удивительным политическим чутьем, умением рассмотреть суть дела за всякими хитросплетениями и демагогией. Он считал, что, стремясь укрепить свою диктатуру диктатурой в партии, Чан Кайши вместе с тем пока боится коалиции с правыми, понимая, что коммунисты и «левые» сильны и рвать с ними крайне опасно. Отсюда и половинчатость его политики.

Для В. К. Блюхера, как для А. С. Бубнова и М. М. Бородина, не было сомнений в том, что ни одно серьезное завоевание революции не утрачено, что надо продолжать готовиться к ее расширению, связывая последующую работу с Северным походом.

* * *

Идея скорейшего выступления на Север захватила тогда почти весь высший командный состав. Генералы руководствовались, разумеется, различными соображениями. Чан Кайши, например, рассчитывал, что военные действия отвлекут генералитет от внутренних распрей, от взаимной грызни, позволят ему в еще большей степени сосредоточить власть.

Нельзя забывать и того, что идея Северной экспедиции была завещана Сунь Ятсеном.. Солдатам внушали мысль, что после освобождения Гуандуна от милитаристов они выступят на Север, начнут новый этап борьбы за освобождение Китая.

Лишь предстоящий Северный поход оправдывал наличие в Гуандуне 100-тысячной армии, поглощавшей пять шестых бюджета гуанчжоуского правительства.

Наши советники также горячо поддерживали идею Северного [160] похода, который связал бы Юг с общекитайским революционным движением. В. К. Блюхер сыграл очень важную роль в стратегической и тактической разработке Северного похода НРА, а также в непосредственном руководстве его основными операциями.

Решение о Северном походе было принято окончательно еще до возвращения Блюхера в Китай. В апреле 1926 г. комиссия в составе Чан Кайши и Ли Цзишэня, возглавлявшего главный штаб, приступила к работе. В ней немалую роль сыграли и некоторые наши советники. Уже в мае были закончены два варианта плана похода. Его главной задачей было: выход в Хубэй, занятие Хунани и Цзянси, дальнейшее развертывание военных действий в союзе с народными армиями на Севере. В этих планах были заложены некоторые здравые идеи, но они обладали одним большим пороком — строились на идее одновременной борьбы и против У Пэйфу, и против Сунь Чуаньфана, который не перенес бы вторжения в контролируемый им Цзянси. Будущее показало всю опасность этого просчета.

Поэтому первоочередной задачей Блюхера по его возвращении было доказать необходимость разгрома основных противников поодиночке. С первых дней приезда в Гуанчжоу Василий Константинович поставил себе задачей ограничить операцию пределами провинции Хунань. После многих совещаний ему удалось 23 июня добиться у Чая Кайши и его окружения согласия на изменение плана и отказа от немедленного движения в Цзянси. Серьезнейшая схватка за рациональный план операции, которую пришлось выдержать В. К. Блюхеру, была отнюдь не случайной. Он руководствовался задачей скорейшего торжества революционных вооруженных сил над противником, а верхушка китайского командования исходила из узкоэгоистических интересов.

Новый план похода был составлен Ли Цзишэнем при помощи В. К. Блюхера. Василий Константинович доложил его на заседании Военного совета 23 июня. Целью военных действий было объявлено достижение Ухани — «гнезда приспешника империализма» У Пэйфу. В дальнейшем предусматривалось соединиться с народными армиями Севера.

Как известно, впоследствии гоминьдановская пропаганда подавала Северный поход как успех и достижение Чан Кайши, его военного искусства.

При разработке плана Северного похода, В. К Блюхер был верен своим традиционным методам, знакомым мне по борьбе за Гуандун. Он поручил отдельным советникам разработать [161] для него определенные вопросы, а некоторых из вас посылал в места расположения войск, чтобы собственными глазами оценить их состояние. При этом ярко проявилось умение В. К. Блюхера определить возможности каждого военного работника, найти ему подходящее место.

Перед походом наши советники вновь были активно вовлечены в работу. Значительную роль играли получившие новые назначения советник НРА по тылу И. Лодзинский и советник по артиллерийскому снабжению Г. Гилев. При главном военном советнике В. К. Блюхере был создан небольшой аппарат. На должность начальника штаба прибыл с аналогичной работы в одном из корпусов Красной Армии Михаил Снегов. Меня Блюхер командировал в Шантоу к Хэ Инциню, с которым я хорошо был знаком по восточным походам. Знал я и подчиненные ему дивизии. Теперь мне предстояло посмотреть, что же они представляли собой после «событий 20 марта».

В связи с началом Северного похода ЦИК гоминьдана обратился к китайскому народу со специальной декларацией, в составлении которой большую помощь оказал М. М. Бородин. Ряд коммунистов и «левых» гоминьдановцев активно участвовали в распространении этого важного документа среди населения. Он был рассчитан на самые широкие круги китайских граждан, поэтому авторы старались сделать свои призывы понятными и доходчивыми для каждого трудящегося китайца.

В самых общих чертах политическая ситуация на Севере к началу похода Национально-революционной армии выглядела следующим образом. Лагерь реакции и контрреволюции отличался крайней раздробленностью, в нем не затухали острые внутренние противоречия. Основную силу милитаризма составляли тогда три клики: Чжан Цзолиня, У Пэйфу и Сунь Чуаньфана.

Первоочередной задачей НРА в Северном походе должен был стать разгром чжилийской клики У Пэйфу, пытавшегося создать в Пекине под своей эгидой центральное общекитайское правительство. У Пэйфу, за спиной которого стоял главным образом английский и американский империализм, давно вынашивал идею нападения на гуандунскую революционную базу. Эта акция была уже спланирована. Однако в армии У Пэйфу не было прочного единства, она состояла, в сущности, из нескольких слабо спаянных группировок. Перед началом Северного похода процесс распада в ней продолжался: ряд бригад и полков перешли на сторону народных армий. [162]

Что касается Сунь Чуаньфана, контролировавшего наиболее мощную военную группировку, то он был чрезвычайно обеспокоен намерениями НРА. Сунь послал телеграмму Чан Кайши, предлагая вывести части НРА из южной Хунани, и обещал, что в этом случае из провинции уйдут и его войска, оставив ее в распоряжении местных сил. Однако над политическими акциями Суня довлел чисто шкурный интерес. Судьба У Пэйфу его мало волновала, он опасался лишь вторжения НРА в его собственную «вотчину». Когда он убедился, что революционные силы не думают немедленно атаковать провинцию Цзянси, то намеченные им мероприятия были отменены.

Третья крупная милитаристская сила, мукденцы, в июле 1926 г. пробовала замириться. Делегат Чжан Сюэляпа{46} предложил гоминьдановцам из народных армий определенные условия. Этот политический зондаж проводился одновременно с аналогичными действиями У Пэйфу.

Об общем стратегическом замысле НРА уже говорилось выше. НРА перед Северным походом состояла из семи корпусов (25 дивизий), насчитывающих 95 тыс. солдат и офицеров, из них 65 тыс. были вооружены. Намечено было три основных направления. Войсками западного направления командовал Тан Шэнчжи (4, 6, 7 и 8-й корпуса). Задачей его было овладеть городом Чанша, а затем Уханем. Войска центрального направления (2-й и 3-й корпуса, две дивизии 1-го корпуса) подчинялись непосредственно Чан Кайши. Они должны были обеспечить правый фланг и тыл войск западного направления, а также прикрыть гуандунскую революционную базу от возможной угрозы со стороны Сунь Чуаньфана. Восточному направлению, где действовали 1-й корпус в составе двух дивизий и отдельный полк под общим командованием Хэ Инциня, было приказано прикрывать восточные границы Гуандуна от возможного нападения фуцзяньских милитаристов.

Единственным союзником национально-революционных войск были тогда народные армии Фэн Юйсяна, но мы уже видели, что они собой представляли и в какой мере следовало на них полагаться.

Главнокомандующим Северным походом был назначен Чан Кайши.

Северный поход был начат НРА в исключительно трудных условиях: стояла жестокая жара, свирепствовала холера. [163] К этому присоединялось невероятное китайское бездорожье — узкие тропки, бегущие среди залитых водой рисовых полей.

Официально поход начался 9 июля.

Уже на второй день соединения 4-го корпуса в районе Лилин, Чжучжоу (южная часть провинции Хунань) при активной поддержке местного населения разгромили крупные силы противника.

Огромную роль в боях сыграл коммунистический полк Е Тина. Именно он взял ночным штурмом Чжучжоу и вслед за тем внезапным ударом с запада захватил Лилин.

Первоначально была предпринята попытка задержать наступление на столицу провинции — город Чанша. Многие из руководителей НРА опасались, что, захватив Чаншу, Тан Шэнчжи станет полновластным хозяином Хунани. Обстановка благоприятствовала, и через два дня Тан Шэнчжи, захватив столицу провинции, продвинулся без задержки еще на 30 км и... послал делегата в Ханькоу к У Пэйфу с сообщением о том, что в Хубэй он идти не намерен.

Тан почувствовал, что теперь можно проявить характер. Хотя он организовал в Чанша хунаньское провинциальное правительство по типу гуанчжоуского, однако на все посты распределил своих сторонников.

Тан Шэнчжи считался в ту пору «твердым «левым» гоминьдановцем», и политика гуанчжоуского правительства, в общем, была направлена на то, чтобы укрепить его положение.

Между тем Тан Шэнчжи стал набивать себе цену и показывать истинное лицо. Щеголяя «левой» фразой, заигрывая с нашими советниками, он в глубине души вынашивал далеко не революционные, карьеристские планы, стараясь отодвинуть на второй план других, и прежде всего Чан Кайши.

Завязались бои за Учан. Несколько попыток взять город с ходу, без должной подготовки, успеха не имели.

НРА предприняла еще два штурма, 5 и 9 сентября, но они были плохо организованы и удачи не принесли.

Командование под Учаном рассчитывало более не на военный успех, а на традиционную милитаристскую дипломатию, основанную на всеобщей продажности войск реакции. Усилия растрачивались, так сказать, в ином направлении.

Сильнейшая из крепостей Центрального Китая была все-таки взята, и известную роль в этом сыграло «взаимопонимание [164] «, достигнутое с командиром одного из полков 3-й хунаньской дивизии, который за определенную мзду согласился не оказывать сопротивления наступающим.

Казалось, Чан Кайши находился на гребне волны, а с другой стороны, ко времени падения Учана он был развенчан как военный деятель. Войска Чана не взяли в течение похода ни одного города. Нуждаясь в моральном укреплении непосредственно подчиненных ему дивизий, он скрепя сердце восстановил должность комиссаров в ротах.

Северный поход открыл перед КПК новые возможности. Китайские коммунисты благодаря их самоотверженности и героизму завоевали в армии огромный авторитет, но их все больше оттирали от политической работы в частях. В полной мере КПК контролировала лишь знаменитый полк Е Тина. Именно он и выступил на Север в авангарде основных сил НРА, ему и принадлежала слава многих побед.

Я хорошо знал Е Тина с 1924 г., когда он, не без помощи советских советников, был назначен командиром роты. Своим военным талантом Е Тин быстро обратил на себя внимание, и в декабре 1925 г. стал командиром полка.

КПК между тем приложила значительные усилия, чтобы влиять на политическую работу во время Северного похода. Была создана комиссия (в нее вошли два коммуниста), которая организовала трехмесячные курсы для подготовки агитаторов. По отдельным полкам распределялись агитационно-пропагандистские группы, центральной организацией которых руководил по совместительству начальник политического управления НРА гоминьдановец Дэн Яньда; советником при нем состоял Таиров (Теруни).

Не случайно наиболее надежными в боевом отношении были именно те корпуса, где особенно интенсивно велась политическая работа, — 4-й и 6-й. В 6-м корпусе комиссаром был один из старейших революционеров, член КПК Линь Цзухань (Линь Боцюй), его заместителем — коммунист Ли.

Политическая работа, при всех ее недостатках, обеспечивала успешные действия НРА.

Под Учаном значительную помощь НРА оказали наши советники. О личном их участии в бою говорилось, но они осуществляли и существенную долю оперативного руководства, преодолевали безволие и инертность многих начальников. Так, во время второго штурма Учана при 10-й дивизии состоял Теруни, при 12-й — Палло, при 2-й — П. Силин (В. М. Акимов). [165]

Когда наши товарищи получали назначения в связи с Северным походом, В. К. Блюхер определил меня на должность советника восточного направления. Каюсь, я не сразу осознал, какое исключительное доверие мне оказано. Полное понимание сложности поручения пришло значительно позже. В самом деле, в то время восточная часть провинции Гуандун давала не менее одной трети всего бюджета национально-революционного правительства. А главное, мы прикрывали не только революционную базу в Гуанчжоу, но и тыл НРА, продвигавшейся на Север.

Наиболее вероятной угрозой на нашем фронте было выдвижение врага из провинции Фуцзянь. С двумя дивизиями и отдельным полком нам предстояло сдерживать значительно превосходившие силы. Действовать приходилось самостоятельно. Главный советник и другие наиболее опытные товарищи находились от меня за тысячу километров.

Но, повторяю, поначалу я всего этого не понимал и назойливо просил направить меня вместе со всеми на Север в качестве советника какого-либо из корпусов.

Некоторое время оставались еще в Гуанчжоу наши герои-летчики. Они были озабочены тяжелейшими условиями, в которых предстояло им включаться в военные действия. Метеорологических данных не было, не имели они и сведений о компасном отклонении, не располагали временем, чтобы натренироваться в полетах по наземным ориентирам. Между тем командование прислало несколько категоричных телеграмм с требованием немедленного вылета. Когда я уже уехал на Восточный фронт, находившиеся в Гуанчжоу советники сообщили мне о вынужденной посадке летчиков при их первой попытке прибыть к месту назначения.

А с востока на Гуанчжоу надвигалась угроза: в Фуцзяни были сформированы две новые дивизии, происходило передвижение войск на юг провинции. В августе началась перегруппировка сил противника на границе с Гуандуном. Получив ряд тревожных телеграмм от Хэ Инциня, я доложил о них Бородину. Михаил Маркович сказал мне:

— Приходит, по-видимому, и ваше время вступить в войну.

И я отправился морем в 1-й корпус. Сопровождали меня коммунисты: хунанец Фу Тачэн (Федоров) в качестве переводчика и кореец из СССР Пак, который вел документацию. Фу был моим старым, испытанным другом, вместе мы громили юньнаньских и гуансийских мятежников, вместе участвовали во Втором восточном походе. Фу побывал на учебе в Москве. [166]

Хэ Инцинь явно торопился услышать мое мнение о положении дел на фронте. Я прекрасно знал, что меня ожидает. Хэ возложит на мои плечи целиком оперативную и учебную работу, а сам, по существу, займется снабжением (тут он был мастак!).

По приезде я с головой ушел в изучение обстановки.

Мы располагали двумя дивизиями — 14-й и 3-й, а также отдельным полком. Артиллерию представляли две японские горные пушки с кустарно переделанными снарядами от полевой пушки «Арисака», да еще годная для музея горная пушка Круппа с клиновым затвором, из тех, с которыми немцы громили французов в 1870 г. Имелось небольшое количество станковых пулеметов (не все исправные) с ограниченным количеством патронов. Правда, войска наши были укреплены окончившими Вампу командирами и политработниками. В полках еще держался боевой дух, оставленный коммунистами.

Перевес врага, следовательно, был весьма ощутимым. Он располагал тремя дивизиями (1, 12 и 3-й фуцзяньской) и двумя бригадами. 22 тыс. войск противника при 18 орудиях и 25 пулеметах против 9 тыс. наших войск при 7 орудиях и 34 пулеметах. Вывод, по-моему, мог быть лишь один — бить противника по частям, одновременно обеими дивизиями при самой высокой маневренности. Но с кого начинать, для меня еще не было ясно.

И тут мы обратили внимание на то, что противник сгруппировал свои силы точно так, как это сделал в 1922 г. при наступлении на Гуандун генерал Чэнь Цзюнмин. Операция была тогда удачной, и ее, по-видимому, хотели повторить. Отчего же, подумалось мне, не наказать противника за приверженность к шаблону?

Приказ главкома Чан Кайши запрещал НРА открывать военные действия первыми. Мы же рвались в бой. Переходя в наступление на Фуцзянь, мы начинали военные действия с Сунь Чуаньфаном, что было крайне невыгодно: У Пэйфу еще не был разбит, под Учаном затянулась блокада, к тому же существовали большие трения между Чан Кайши и Тан Шэнчжи. Обо всем этом мы не знали.

Постепенно вырисовывался довольно дерзкий план: обрушиться сначала на группу дубаня, прикрытую с фронта смешанной бригадой, разбить его группу, потом, уже с тыла, навалиться на смешанную бригаду противника и, разгромив ее, на лодках по рекам совершить рывок к 1-й вражеской дивизии, которая намеревалась захватить богатый район Чаочжоу, Шаньтоу. Враг, казалось нам, вряд ли поверит [167] и в то, что мы как бы сами идем к нему в ловушку, в окружение.

Для выполнения плана необходимо было так расположить силы, чтобы можно было за один переход собрать обе дивизии в один кулак. Генерал Хэ Инцинь согласился со мной. Мы снова обратились к командованию с просьбой санкционировать удар по фуцзяньцам первыми.

Пришел ответ: «Наступать первыми не разрешаем по политическим соображениям». Мысленно я разносил Блюхера за его отказ, не зная всего того, что сдерживало его.

Между тем противник спокойно занимал позиции для перехода в наступление в желательной для нас группировке. 8 октября разведка смешанной бригады пересекла границу, нарушив хрупкое состояние мира. Немного спустя враг перешел в наступление.

10 октября главные силы НРА — пять полков, сосредоточенные в Саньхэба, начав наступление, заняли Дану, а на другой день были в Тайпине. 12 октября 3-я дивизия, идущая в авангарде к северо-востоку, загнала наступающие войска дубаня в Юндин. К утру город был взят. Дубань с охраной сумел удрать. Через сутки мы были в Фанши. 14 октября части НРА с тыла нанесли неожиданный удар по смешанной бригаде, которая готовилась к переправе через реку, прижали ее подковой к воде и разгромили. Командир бригады прорвался с небольшим отрядом, однако вскоре был пленен.

Победа была полной, было взято много, пленных, 4 тыс. винтовок, 8 тыс. револьверов, 22 пулемета, 9 орудий и т. д. Не было конца ликованию победителей!

Командиры дивизий и полков, осознав, как прошла операция, пришли в изумление. Командир 14-й дивизии Фын Юйпэй сказал переводчику: «Скажи советнику, что, может быть, по-русски и хорошо проводить такую рискованную операцию, но по-нашему, по-китайски, это опасно».

В адрес Хэ Инциня стали поступать сотни приветственных телеграмм, и я охотно предоставил ему возможность, купаться в лучах славы. Мне же доставило огромное удовольствие признание успеха со стороны Василия Константиновича.

«Искренне, сердечно рад одержанной Вами победе», — телеграфировал Блюхер.

Дивизии были посажены на лодки и спустились вниз по реке для разгрома 1-й дивизии врага.

Части НРА быстро двинулись на север и прижали 1-ю фуцзяньскую дивизию к морю. Враг выслал было делегатов [168] для «торговли» об условиях перехода на сторону НРА, однако, прикинув все «за» и «против», мы предпочли его разоружить. После этого командир одной из фуцзяньских бригад, находившейся в Фучжоу, прислал к нам делегатов с заявлением, что он переходит в НРА.

* * *

Тем временем на Севере военные действия развертывались во все более широких масштабах. НРА освобождала огромную территорию, это сопровождалось приливом в революционный лагерь миллионов людей.

После разгрома У Пэйфу и с выходом НРА на Янцзы единственным серьезным противником революционных вооруженных сил в Центральном Китае остался Сунь Чуаньфан. К этому времени он сумел в полной мере оценить ту опасность, которую представляли для него победоносные силы южан. Но и командование НРА понимало, что Сунь обладает гораздо более мощной армией, чем У, и справиться с ним будет очень непросто.

В сентябре предпринимались попытки достичь временного соглашения с Сунь Чуаньфаном. Надо сказать, что и в войсках Суня имелись генералы, пытавшиеся помирить его с НРА ради действий против мукденцев. Однако вскоре выяснилось, что переговоры нереальны, они служат лишь прикрытием подготовки широких наступательных операций.

Сунь принял решение выступить первым. Он подбросил на железную дорогу Наньчан-Цзюцзян три дивизии и восемь отдельных бригад (60 тыс. солдат). В Восточный Хубэй были направлены дивизия и несколько смешанных бригад (20–25 тыс.), в Западную Цзянси — две передовые группы.

Чан Кайши так не терпелось укрепить свое пошатнувшееся в Хунани положение, что он без ведома Блюхера решил опередить Сунь Чуаньфана и затеял совершенно неподготовленные акции. 2 сентября 1926 г. он отдал приказ о наступлении через три дня.

6-й корпус и 1-я дивизия Чан Кайши начали операции успешно, захватив 16 сентября Гаоань. И тогда командир 6-го корпуса Чэн Цянь принял чрезвычайно опрометчивое решение. Он задумал взять Наньчан до подхода 3-го корпуса.

Чэн Цянь по приказу Чан Кайши был подчинен Чжу Пэйдэ и жестоко этим обижен. Советник Чэн Цяня Н. И. Кончиц тщетно советовал своему подопечному воздержаться от непродуманных действий. «Тогда хоть не [169] спешите, увяжите свои действия с Чжу», — настаивал он. Одновременно Конниц направил донесение Блюхеру, наконец, сам поехал к нему, но было уже поздно: 6-й корпус перешел в наступление и 19 сентября занял Наньчан. Корпус не смог удержать город и был отброшен, понеся большие потери.

3-й корпус, находившийся в это время в переходе от Каньчана, не оказал никакой помощи: Чжу, что называется, спокойно стоял и смотрел, как противник бьет Чэн Цяня.

Снова, в который уже раз, ожесточенные распри вчерашних милитаристов оказались более сильным фактором, чем общие интересы всей Национально-революционной армии.

В. К. Блюхер поспешил на Восточный фронт и 30 сентября прибыл в Гаоань. Он моментально оценил ситуацию. По принципу «нет худа без добра» В. К. Блюхер констатировал, что единственной пользой от сражения явилось освобождение двух наших советских летчиков, томившихся в наньчанской тюрьме, и гибель Ван Болиня — реакционера и прихвостня Чан Кайши.

Приезд В. К. Блюхера совпал с наступлением Сунь Чуаньфана на Гаоань. 1 и 2 октября в районе Саньшоугуна происходили ожесточенные бои, в итоге которых милитаристы потеряли тысячу солдат убитыми, 6 орудий, 2 тыс. винтовок, бомбометы и пулеметы. Было взято много пленных.

Участвуя в разработке плана операции по захвату провинции Цзянси, В. К. Блюхер трезво оценил трудности, стоявшие перед НРА. Он констатировал, что оснащение НРА вооружением серьезно уступает милитаристскому. В Цзянси было сосредоточено такое количество войск из других провинций, что В. К. Блюхер был вправе сделать вывод: борьба за Цзянси переросла в борьбу за разгром всех сил Сунь Чуаньфана.

В. К. Блюхер подготовил общую директиву о переходе в наступление на железную дорогу Наньчан — Цзюцзян, однако он подчеркивал, что нужна серьезная перегруппировка войск НРА. Но Чан Кайши еще раз своим вмешательством испортил дело. 4 октября он, не посоветовавшись, выехал в Фэнсинь и там отдал приказ об общем наступлении на следующий день.

Блюхер подверг замысел Чан Кайши обоснованной критике, сказав: «Это очередная глупость главкома».

НРА откатилась от железной дороги с большими потерями и при полном разрыве между отдельными корпусами. [170]

Проигрыш операции НРА заставил подумать о подтягивании свежих сил.

Некоторые части в октябрьских боях потеряли до 70–80 процентов командиров взводов и рот и до 50 процентов комбатов. Начинались дожди и холода, а запасов продовольствия, боеприпасов не было. Вереницы кули несли их по трудным тропам через горные районы из Хунани.

В. К. Блюхер тем временем вел огромную работу по организационному сплочению НРА. С помощью телеграфа и крестьян-ходоков, охотно помогавших революционным войскам, удалось установить связь между корпусами. Весьма ободрили НРА известия о падении Учана 10 октября и о том, что остатки сил У Пэйфу (три дивизии) отброшены от Ичана.

После тщательнейшей разработки всех деталей В. К. Блюхер 28 октября 1926 г. подготовил проект приказа о наступлении в Цзянси. В основе приказа были самые подробные сведения о войсках Сунь Чуаньфана, добытые разведкой.

В отличие от октябрьских действий с кондачка теперь было сделано все возможное для обеспечения всесторонней подготовки операции. Приказ был переведен на китайский язык и подписан Чан Кайши. Русский его текст разослали всем советским советникам. Блюхер был абсолютно уверен в успехе.

В ходе Наньчанской операции противнику было нанесено решительное поражение, основные группировки его в Туцзяпу и Наньчане окружены и разгромлены. Проблема Сунь Чуаньфана перестала существовать.

Из провинции Цзянси успели уйти жалкие остатки некогда многочисленной армии Сунь Чуаньфана.

В Цзюцзян-Наньчанском районе Национально-революционная армия взяла более 40 тыс. пленных. Правда, эта победа, которая, по существу, обеспечила господство НРА на большей части территории Китая, досталась очень высокой ценой. В Цзянси было убито и ранено около 15 тыс. солдат, а за все время похода — более 25 тыс. Во время боев в Цзянси НРА испытывала острую нехватку патронов, вызванную невероятнейшим многосистемьем оружия. Приходилось делать упор на штыковые атаки и ночные операции, а это, конечно, было сопряжено с увеличением потерь.

Советские военные советники делили в Северном походе со своими китайскими братьями и радость побед, и горечь поражений. Еще до начала широких военных действий к [171] Тан Шэнчжи был отправлен Нефедов (Павлов). Он действовал, правда, не как военный специалист, а как уполномоченный по установлению связей с этим генералом. Позже в дело вступили наши командиры. Советники имелись во всех основных корпусах. Лишь в 7-м, гуансийском, находился И. Мамаев — политический, а не военный работник. Однако пребывание его у вчерашних милитаристов также было очень полезным, он весьма энергично подталкивал подопечных к выполнению приказов главного командования. На плечи советников ложилась огромная доля руководства операциями.

Увлеченная, самоотверженная работа наших товарищей была оценена в полной мере простыми людьми Китая. Один из друзей рассказывал мне об участии советников в торжествах в Ханькоу по случаю падения Учана. Автомобиль с русскими был встречен демонстрантами громом аплодисментов. Раздавались приветственные возгласы: «Сулянь жэнь хао» («Советские люди хорошие»). Языковый барьер не мешал понимать друг друга: выручали искренние, сердечные улыбки.

Особенные симпатии вызывали у населения героические действия наших соколов. Я писал уже об огромных трудностях, с которыми им пришлось столкнуться. 20 августа три самолета вылетели спешно на фронт. Железная дорога была единственным надежным ориентиром, поэтому они шли над нею на высоте 150 м. Однако за Шаогуанем пришлось подняться на 3 км, преодолевая горы. Утлые машины скрылись в кучевых облаках. Компас без карт мало чем мог помочь. В итоге вместо Хэнчжоу попали в Баоцинь. Там один из самолетов сел на речную отмель, и его ремонт занял неделю, а другой, приземлившийся на рисовое поле, пришлось отправлять вместе с пилотом Костюченко в Гуанчжоу.

Под Учан прибыла единственная машина — Кравцова и Тальберга. 10 сентября к ним присоединился и Сергеев. В боях за Учан летчики себя не щадили. При взлете и посадке они подвергались регулярному артиллерийскому обстрелу. В непрочных, примитивных деталях машин зияли пулевые пробоины. Неспроста в донесении 4-го корпуса о победе говорилось: «Авиацией и 4-м корпусом захвачен был Учан». Огромную пользу принесли наши летчики и под Наньчаном.

После освобождения Наньчана, как я уже писал, из плена были вызволены советские летчики Козюра (Вери) и Кобяков. [172]

В докладе о действиях авиации Василий Сергеев убедительно показал, сколь напряженным был воинский труд наших дорогих друзей. Он писал, что на цзянсийском фронте «самолет сеял буквально панику во всех местах фронта, где бы он ни появлялся. Например, бронепоезд не выдерживал и 15 минут боя с самолетом, в панике покидая свою позицию и тем самым оголяя боевой участок. Самолет связал армии, произвел много ценных разведывательных полетов и полетов по бомбометанию... Действия авиации на фронте проходили в самое жаркое время. Летный состав абсолютно выматывался, не имея отдыха ни днем ни ночью... Не было никаких метеорологических данных. Аэродромы строились на рисовых полях, грунт которых очень восприимчив к влаге. Размеры аэродромов в большинстве столь малы, что посадка и взлет были всегда рискованными. Лишь высокие летные качества авиаторов сберегали самолеты от поломок... Представление летчиков к награждению орденом Красного Знамени в числе первых (в том числе и механиков) говорит о том, что боевая летная работа выполнена с честью».

Не менее героически вели себя на фронтах и другие представители нашей страны.

Об исключительно сложной и многотрудной работе военных советников, как и всего дружного советского коллектива интернационалистов, активно участвовавшего в революционных битвах китайского народа 1925–1927 гг., ярко рассказал в своих воспоминаниях мой старый друг, прекрасный человек и высокообразованный специалист по Китаю Марк Исаакович Казанин{47}.

* * *

Революционные силы сумели в течение менее чем полугода захватить контроль над четырьмя важнейшими провинциями и вырваться на Янцзы. Как и следовало ожидать, столь быстрое расширение революционной территории вызвало обострение противоречий внутри национально-революционного фронта. В рядах политического и военного руководства борьба развернулась вокруг вопроса о новой столице революционного Китая, о том, где теперь должно обосноваться гуанчжоуское (кантонское) правительство.

Новым, центром со всех точек зрения естественно было сделать освобожденный Ухань. Однако Чан Кайши категорически воспротивился этому. [173]

Спор о том, где быть столице, был, можно сказать, лишь внешним проявлением скрытого до поры до времени вероломства и предательства Чан Кайши. Он искал (и находил!) уже других союзников, стал громить революционные силы, упорно рвался на восток, в сторону Шанхая, рассчитывая на сговор с международным империализмом, на поддержку с его стороны.

А то, что империалистические страны наращивали военные силы в Китае и вокруг него, не составляло секрета. Войска милитаристов получали оружие из Англии, Японии, США. В Китай, особенно в Шанхай, перебрасывались войска западных держав. Когда Национально-революционная армия вышла к Янцзы, там крейсировали военные корабли США и Англии. В Нанкине они открыли огонь по местному населению. Контакта с этими силами и искал Чан Кайши.

Для участия в походе на Нанкин и Шанхай были брошены и войска восточного направления под командованием Хэ Инциня, при котором я был советником.

Это, скажу откровенно, не радовало меня, а огорчало. И вот почему. 3-я и 14-я дивизии Хэ Инциня перестали быть тем, чем были раньше. Резкая перемена произошла в самом Хэ Инцине, в нем взяли верх карьеризм и реакционность. Он и прежде еле выдавливал сквозь зубы слова о том, что «мы против империализма и северных милитаристов», а затем и вовсе свернул всю политическую работу как в армии, так и среди населения.

Будучи оторванным от своего руководства, я решил отправиться в Учан, чтобы получить ориентировку.

Последующие события показали, что я покинул Нанкин накануне грязного предательства правыми дела революции. Войска центрального направления вошли в Шанхай, уже освобожденный от милитаристов в результате нескольких кровопролитных восстаний шанхайского пролетариата. И тут произошло то, чего следовало ожидать, чего опасались многие. Придя в соприкосновение с форпостом империализма в Китае, окруженный мощной прослойкой компрадорской буржуазии, Чан Кайши 12 апреля 1927 г. переметнулся в лагерь реакции.

На занятой им территории разгонялись профсоюзы, чинилась расправа над активистами крестьянских союзов. Силой оружия подавлялись рабочие и их организации не только в Шанхае, но и в ряде других городов. 18 апреля Чан Кайши сформировал в Нанкине правительство. [174]

Революция 1925–1927 гг. не принесла китайскому народу желаемой победы. Однако старый, дореволюционный Китай и новый Китай, прошедший через очищающее революционное пламя, были несравнимы. Революция открыла глаза миллионам, вручила им в руки коммунистическое знамя, и историю уже невозможно было повернуть вспять.

Революция научила многих и многому. В горниле борьбы самыми стойкими, самоотверженными и бескорыстными борцами за интересы трудового народа оказались коммунисты. Они вписали тогда немеркнущие страницы в историю освободительной борьбы своего великого народа. В ходе революции Коммунистическая партия Китая из немногочисленной организации в несколько сот членов превратилась во влиятельную силу. Массы увидели в коммунистах подлинных выразителей своих интересов.

Были ли ошибки и просчеты у коммунистов? Разумеется были. Могли ли они предусмотреть активизацию контрреволюции по мере роста освободительной борьбы, организовать заблаговременно должный отпор ей? Могли ли эффективно использовать силу народных масс, создать надежную и более широкую опору в самой армии? Конечно могли. Многое из упущенного китайские коммунисты увидели потом сами и постарались преодолеть свои слабости.

Однако нельзя не учитывать того, что партия росла и крепла в бурных водоворотах национальной революции, когда не хватало опыта, зрелости, классовой закалки, когда, по словам В. И. Ленина, опыт дня равен опыту года мирного развития.

Подробнее об уроках того этапа революции, ее сильных и слабых сторонах, как они мне представлялись, я высказал свои суждения в книге «Записки военного советника в Китае»{48}, переведенной и изданной также и в Китае. Тех, кто хотел бы более детально познакомиться с описываемыми событиями, я хотел бы отослать к этой книге.

* * *

Итак, революция временно потерпела поражение. Разными путями через лагерь врага наши товарищи пробирались к себе на Родину. Многим из них пришлось вынести издевательства гоминьдановских реакционеров и даже попасть за решетку, но в сердцах своих все мы уносили гордое сознание выполненного до конца долга. [175]

В те далекие годы Советская страна, лишь собиравшая силы для широкого социалистического строительства, сделала все, что было в ее силах, чтобы поддержать трудовой народ Китая в его освободительной борьбе. Это была помощь не только советниками, оружием, но и огромная моральная поддержка, о многочисленных проявлениях которой можно написать еще не одну книгу.

Успешное продвижение Национально-революционной армии на Север, освобождение большой территории Китая, героическая борьба пролетариев Шанхая встречались с огромным интересом и подъемом в СССР. Повсюду в нашей стране проходили митинги и собрания в поддержку китайской революции. Советские люди радовались победам своих братьев по классу и гневно осуждали и предостерегали империалистов Запада, как только они замахивались на революционный Китай.

Интернационализм, классовая солидарность советского народа были могучей, неоценимой поддержкой для китайских трудящихся в те трудные годы. И мы, военные советники, гордились, что внесли в это благородное дело и свой посильный вклад.

* * *

По возвращении из Китая мне пришлось послужить некоторое время в Киеве.

Не обошла меня стороной и борьба с остатками басмаческих банд, которые в зависимости от обстановки продолжали тогда разбойничать с территории Афганистана, Китая, Ирана, в приграничных районах наших среднеазиатских республик. В боях с басмачами я сошелся и подружился с И. Е. Петровым, И. В. Панфиловым, В. Д. Цветаевым и другими советскими командирами. Тогда все мы были сравнительно молодыми людьми, и кто думал, что тот же Иван Ефимович Петров станет в годы Великой Отечественной войны одним из героев обороны Одессы и Севастополя, командующим армией и фронтом, что с именем генерала Панфилова будут связаны самые героические страницы обороны Москвы, а генерал Цветаев будет командовать армиями на важнейших участках борьбы с гитлеровским нашествием.

В Москве, куда я вернулся с боевого задания, меня ждало новое назначение — в Среднюю Азию, в Термез.

Прежде чем отправиться в Термез, я должен был заехать в Киев, к месту своей прежней службы, чтобы забрать жену и нехитрый наш скарб. [176]

За несколько часов до отъезда зашел в Наркомат обороны оформить кое-какие документы и в коридоре второго этажа встретился с выходившими из кабинета Наркома начальником оперативного отдела Штаба РККА, своим однокурсником по Академии Генерального штаба В. К. Триандафилловым, Я. К. Берзиным и начальником канцелярии В. Н. Литуновским.

— Очень кстати! — воскликнул, увидев меня, Триандафиллов. — Разгорается конфликт на КВЖД{49}. Чан Кайши решил захватить ее, к нашей границе стягиваются китайские войска. Ты как старый китаец что посоветуешь?

— На Дальнем Востоке не хватает своей особой армии. Самое время создать ее, выделив войска из состава Сибирского военного округа, а командующим назначить Блюхера, который в глазах китайцев — гроза, бог войны. Чан Кайши вряд ли отважится скрестить оружие со своим бывшим главным военным советником.

— Вот и мы примерно так думаем, возьмем и твое мнение на заметку, — сказал Владимир Кириакович, и мы, поговорив еще немного, разошлись.

В гостинице, куда я заехал за чемоданом, меня позвали к телефону. Начальник Разведывательного управления РККА Я. К. Берзин сказал, чтобы я отложил свой отъезд и был у него завтра в 10 часов утра.

Поездку в Киев, как скоро выяснилось, пришлось не только отложить, но и вовсе отменить.

Утром у Берзина собрались несколько бывших военных советников в Китае: Зильберт, Рогачев, Поляк и ещё кто-то, теперь уже всех и не припомню.

— В одиннадцать часов будем у Наркома, — сказал Павел Иванович, так мы называли Берзина. — Ворошилов решил послушать ваше мнение по вопросу о конфликте на КВЖД. Продумайте, что можете предложить.

В кабинете в конце длинного стола, предназначенного для небольших заседаний, сидел в обычной своей гимнастерке с кавалерийскими петличками Народный комиссар обороны председатель РВС СССР. Справа от него — заместитель председателя РВС СССР И. С. Уншлихт, слева — начальник Политического управления РККА А. С. Бубнов. Чуть привстав, Климент Ефремович жестом пригласил нас садиться за стол. Первым рядом с Уншлихтом сел Я. К. Берзин, а следом за ним и мы.

— Я слышал, — сказал Нарком, — что бывшие военные [177] советники в Китае подбирают ключ к разрешению конфликта на КВЖД. Кто желает высказаться?

— У товарища Черепанова, — сказал Берзин, — имеется сформулированное предложение.

— Прошу.

Я повторил то же самое, что говорил накануне при встрече с работниками Наркомата.

Потом встал Берзин и доложил военно-политическую обстановку в Маньчжурии, ни слова не сказав о моем предложении.

— Мнение товарища Черепанова заслуживает внимания, — заговорил после Берзина Бубнов. — Но нет надобности назначать Блюхера командующим. Николай Владимирович Куйбышев тоже работал в Китае. В Забайкалье командиром стрелкового корпуса Альберт Янович Лапин, также из бывших работников в Китае. Можно и товарища Черепанова направить командовать дивизией не в Среднюю Азию, а на Дальний Восток.

— В отношении Черепанова уже есть решение: направить его не в Термез, а во Владивосток командиром Первой Тихоокеанской дивизии, — объявил Ворошилов. — А что касается Блюхера, то у него легкая рука: отлично справляется с любым делом.

Выслушав всех, кто пожелал высказаться, К. Е. Ворошилов поблагодарил за предложения и сказал:

— Решать, что делать, будет правительство. А пока наш разговор держать в секрете.

В заключение он сказал, что по решению Центрального Комитета партии А. С. Бубнов направляется на Дальний Восток, чтобы проверить готовность наших войск.

На следующий день после совещания вместе с Бубновым отбыл в дальнюю дорогу и я.

Жене моей, Маргарите Борисовне, пришлось одной складывать домашнюю утварь и с маленькой дочкой Леной отправляться во Владивосток.

На примере с заслушиванием моего предложения о необходимости создания Особой Дальневосточной армии (ОДВА), а она была вскоре образована приказом Реввоенсовета СССР от 6 августа 1929 г., видно, как К. Е. Ворошилов внимательно прислушивался к мнению низовых работников. В своих выступлениях перед руководящим составом он постоянно призывал, чтобы каждый думал и вносил предложения по улучшению дела. Добиваясь оперативности в работе, он одновременно требовал, чтобы быстрота ни влияла на качество; «Сначала вы должны подумать, а [178] потом делать, а не так, чтобы сначала делать, а потом думать».

Приведу еще один пример, характеризующий реакцию К. Е. Ворошилова на предложения, исходящие снизу. В 1931 г. Япония начала оккупировать Маньчжурию. Будучи в то время командиром 1-й Тихоокеанской стрелковой дивизии, я написал свои соображения Берзину о нашей тактике на случай, если японцы развяжут войну и против нас. В своем письме я развивал мысль о том, как небольшими силами держать оборону до подхода подкреплений из глубины страны.

Каково же было мое удивление, когда спустя две-три недели после отправления письма приехал нарочный от К. Е. Ворошилова с письмом, в котором он сообщал, что ознакомился с моим материалом, адресованным Я. К. Берзину, и что мои соображения заслуживают внимания и будут изучены. Нарком обороны писал в конце, что «прежде всего Вы сами должны быть начеку».

* * *

1-я Тихоокеанская стрелковая дивизия, в командование которой я вступил, не была, так сказать, новичком, новобранцем в защите наших дальневосточных рубежей, в борьбе с внутренними и внешними врагами революции. В ее состав входили прославленные в боях 1-й Читинский, 2-й Нерчинский и 3-й Верхнеудинский стрелковые полки. Знакомство со штабом, располагавшимся во, Владивостоке, и частями дивизии было коротким и приятным: люди усердно учились искусству воевать, настроены были по-боевому. Обстановка на Дальнем Востоке накалялась все более и более, и времени на вхождение в курс дела было в обрез. Пришлось сразу подналечь на слаживание подразделений и частей, втягивать их в походно-боевую жизнь, заняться совершенствованием командирской подготовки, особенно умения командиров различных степеней грамотно и инициативно руководить подразделениями на марше и в бою. Повторяю, время нас торопило.

Из предыдущего рассказа читатель уже знает, что контрреволюционный переворот, совершенный Чан Кайши и его кликой, вылился в расправу над революционными рабочими и крестьянами Китая. Это было, так сказать, внутренним проявлением вероломства отступников от великих принципов и заветов Сунь Ятсена., А внешним выражением контрреволюционного переворота явился их сговор с империалистическими государствами, прежде всего с США и [179] Англией, курс на разжигание вражды и ненависти к Советскому Союзу, провоцирование войны с ним. Налет на советское торговое судно, грубые провокации против дипломатических учреждений СССР, разбойническое нападение на советское консульство в Кантоне, а затем в Шанхае и Харбине, наконец, бесцеремонный захват Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД), построенной Русским государством еще в конце XIX — начале XX в. и являвшейся совместным советско-китайским коммерческим предприятием, — все это и многое другое было открытым вызовом нашей стране. Стране, которая первой пришла на помощь революционным массам Китая по призыву их вождя доктора Сунь Ятсена. Дело дошло до фактического разрыва дипломатических отношений. И только исключительная выдержка Советского правительства, его стремление разрешить острые конфликты мирным путем отодвигали вооруженное столкновение.

Но провокаторы войны, поощряемые империалистами Запада, делали ставку именно на самое худшее. Китайская сторона двинула к советско-китайской границе маньчжурские войска, развязала руки многочисленному белогвардейскому сброду, нашедшему убежище в Маньчжурии, перешла к открытым вылазкам и нападениям на нашу территорию.

Протесты и предостережения советской стороны не возымели действия. Жертвами произвола становились наши пограничники, мирное население прилегающих к границе районов Забайкалья и Приморья.

«К октябрю 1929 г. в распоряжении маньчжурского правительства находились Мукденская армия (около 300 тыс. человек), белогвардейские отряды (около 70 тыс. человек) и Сунгарийская речная военная флотилия (11 боевых кораблей). Основные силы были сосредоточены на четырех направлениях: вдоль железной дороги Хайлар — Маньчжурия, южнее Благовещенска, в устье реки Сунгари, районе Турьего Рога в Приморье. По своей численности китайско-маньчжурские войска превосходили советские в три — пять раз, однако техническое превосходство было на стороне ОДВА»{50}.

Бойцы, командиры и политработники нашей дивизии, выдвинутой в район Мишаньфу (25. км северо-западнее Турьего Рога), были исполнены решимости проучить белокитайских милитаристов, отбить у них охоту обстреливать [180] советскую территорию, совершать на нее разбойничьи набеги. Моральный дух в полках был необычайно высок, и захватчики встречали все более решительный отпор. Но, откатившись за линию границы, налетчики готовили и устраивали новые провокации.

«Сколько можно испытывать наше терпение?» — законно спрашивали бойцы. И действительно, враг готовил набеги на глубинные районы нашей территории, угрожал единственной железнодорожной магистрали, связывающей Дальний Восток со страной. Чтобы положить конец наглости милитаристов, надо было не просто отбиваться от них. Волчья стая, сколько ее ни отпугивай, не угомонится, пока ее не обложишь и не перебьешь.

Командование ОДВА решило разгромить осиные гнезда милитаристов, преследовать и громить их и за пределами государственной границы. Это делалось для профилактики, на чужую землю мы не зарились.

В Приморье к участию в операции, получившей наименование Мишаньфуской, помимо нашей дивизии были привлечены 9-я отдельная кавалерийская бригада (командир Д. А. Вайнерх) и авиационная группа в составе 5-й истребительной и 40-й бомбардировочной эскадрилий под командованием Э. П. Карклина. Командование этими войсками было возложено на начальника штаба ОДВА А. Я. Лапина и военного комиссара — заместителя начальника политуправления армии А. А. Гусева. Общее руководство осуществлял В. К. Блюхер.

План операции предусматривал охват вражеских войск в Мишаньфу. С одной стороны действовали два полка 1-й Тихоокеанской дивизии, с другой — 9-я кавалерийская бригада. Наступавший со стороны поселка Крайний 1-й Читинский стрелковый полк должен был овладеть районом Тайпинчжин, Пумитайза и воспретить подход противника к Мишаньфу с юго-запада.

Удар наших частей был стремительным. Все попытки китайских милитаристов остановить наступающих, а затем прорваться из Мишаньфу и переправиться по льду реки Мурень окончились провалом. 17 ноября к 16 часам город был взят.

Тем временем 1-й Читинский полк под командованием И. Ф. Куницкого после короткого боя прорвался в район Тайпинчжин, Пумитайза и закрепился там. Противнику теперь не так просто было маневрировать резервами. И все же рано утром 18 ноября три вражеских полка, в том числе два кавалерийских, предприняли отчаянную попытку отбросить [181] наш полк. Но читинцы показали и свой характер, и то, что не зря завоевывали в ходе мирной учебы призовые места в соревновании по огневой подготовке. Сосредоточенным и точным ружейно-пулеметным и артиллерийским огнем они вызвали панику в рядах атакующих, а затем обратили их в бегство. С воздуха пехотинцев хорошо поддержали наши летчики.

В результате Мишаньфуской операции противник потерял только убитыми около 1500 человек. Трофеями советских воинов стали вся боевая техника и боевые знамена белокитайцев{51}.

Одновременно с операцией под Мишаньфу была проведена операция Забайкальской группы войск под командованием командира 18-го стрелкового корпуса С. С. Вострецова. Она также завершилась полным разгромом врага и пленением командующего Северо-Западным фронтом генерала Лян Чжоцзяна. А несколько раньше, в октябре, была разгромлена Сунгарийская речная флотилия.

Провокация в районе КВЖД закончилась полным поражением тех, кто ее организовал. Получив предметный урок, китайские власти стали искать пути к примирению и восстановлению нормальной обстановки на КВЖД. Вскоре это было достигнуто.

Все мы, участники событий на КВЖД, испытывали законную гордость оттого, что наша социалистическая Родина, продемонстрировав свою высокую обороноспособность, заставила считаться с собой не только гоминьдановскую клику в Китае, но и стоящих за ее спиной империалистов. Чан Кайши еще больше разоблачил себя в глазах собственного народа как слуга китайских помещиков и капиталистов, как марионетка в руках империалистических сил, пытавшихся столкнуть между собой китайский и советский народы.

Победа советского оружия на Дальнем Востоке объективно подрывала позиции гоминьдановской реакции, усиливала освободительную борьбу трудящихся масс. Антисоветская провокация на КВЖД не восстановила рабочих и крестьян Китая против их русских братьев, на что рассчитывали чанкайшисты, а лишь открыла людям глаза, сделала их еще более проницательными.

Наша армия стала называться теперь Особой Краснознаменной Дальневосточной армией (ОКДВА). За успешное выполнение боевых заданий, доблесть и мужество, проявленные [182] бойцами, командирами и политработниками при защите дальневосточных границ, ЦИК СССР наградил ее орденом Красного Знамени. Для наших Вооруженных Сил с момента окончания иностранной военной интервенции и гражданской войны это была самая серьезная проверка на боевую зрелость и готовность. Сознание того, что экзамен выдержан с честью, наполняло наши сердца радостью и гордостью.

В дружной семье воинов-дальневосточников, командуя возмужавшей, еще более закалившейся в боях 1-й Тихоокеанской стрелковой дивизией, я пробыл еще три года. И время это вспоминаю с великим удовольствием. [183]