Цусима
1 мая. С утра снялись с якоря и покинули пределы Индокитая.
Погода ясная и жаркая.
К завтраку эскадра уже выстроилась. Впереди разведочный отряд («Светлана», «Терек», «Урал» и «Кубань»), за ними две колонны броненосцев:
«Суворов», «Александр III», «Бородино», «Орел»;
«Ослябя», «Сисой», «Наварин» и «Нахимов».
Далее две колонны транспортов с «Алмазом» во главе:
«Анадырь», «Воронеж», «Метеор», «Тамбов», «Корея», «Ксения», «Ливония»;
«Иртыш», «Меркурий», «Ярославль», «Владимир», «Свирь», «Курония».
Крейсера:
«Олег», «Аврора», «Днепр»;
«Донской», «Мономах» и «Рион» (по бокам транспортов).
У броненосцев на крамболах «Жемчуг» и «Изумруд». Отряд Небогатова (броненосцы: «Николай», «Апраксин», «Сенявин» и «Ушаков») в замке. Миноносцы на буксирах. Всего 51 корабль.
Вечером оба отряда броненосцев стали по бокам транспортов.
Со спуском флага зажгли одни лишь отличительные огни. Иллюминаторы задраили. Курс NO 73°. Луна светит. Море спокойно.
2 мая. К утру, до восхода солнца, встретили пароход, который пересек наш курс. «Жемчуг» и «Изумруд» освещали его прожекторами. С восходом солнца «Донской» телеграфировал о виденном им перископе. К полудню находились в 232 милях от Дайота.
Широта — 13°57'5'' N; долгота — 112°51'4'' Ost.
В 12 ч 30 мин переменили курс на NO 60°.
В открытый иллюминатор вылетел один из наших попугайчиков. М<очалин> очень сокрушался, усмотрев в этом дурное предзнаменование. После отдыха доктор читал нам лекцию об оказании первой помощи, об искусственном дыхании, обмороке и так далее.
В 19 ч 30 мин пробили дробь-атаку. Орудия зарядили и оставили при них вахтенное отделение.
3 мая. По-прежнему стою ночные вахты. В 3 ч зашла луна. Стало темно. Корабли, освещаемые одними отличительными огнями, едва [89] видны. В 4 ч начало светать. В 5 ч совсем светло. Команда продолжает окачиваться.
Проверяли расписание тревог.
К полудню широта — 15°44' N; долгота — 115°36' Ost. Пройдено 194 мили.
Запас водки истощился, слышатся недовольные голоса. Приходится пить командную.
За завтраком, обедом и чаем, когда все в сборе, рассуждаем о встрече с неприятелем. Некоторые полагают, что встреча произойдет у севера Формозы, другие склонны думать, что японцы воздержатся от открытого боя, а будут тревожить минными атаками и дадут возможность добраться до Владивостока, где постараются повторить Артур. Почти все сокрушаются, что «Алмаз» участия в бою не примет, а будет только отдаленным свидетелем. Однако, несмотря на полное отсутствие боевого значения «Алмаза», и у нас идут приготовления к бою: при орудиях имеются сумки с перевязочным материалом, а на палубе стоят всюду сосуды с пресной водой (известно, что во время боя люди страдают от жажды).
4 мая. К полудню пройдено 194 мили. Широта 18°4' N, долгота — 117°57'Ost.
Ревизор выдавал жалованье. С выхода из Носи-Бе положительно некуда тратить.
Убрали шкафутный тент. Благодаря этому в моей каюте стало прохладнее, есть надежда спать у себя.
5 мая. Грузились углем с «Иртыша». Заведующий транспортами пересел на «Ярославль». Из его штаба лейтенант Гильдебрант остался у нас, остальные перебрались на транспорт. Спустили брейд-вымпел. В полдень широта — 19°30'М, долгота — 119°52'Ost; прошли 148 миль.
Покуда шла погрузка, опустили удочки (крюки) с целью поймать акул. Поймать, однако, не удалось, несмотря на то, что акул было множество.
После 16 ч дали самый малый ход и вступили в свое место.
Переменили курс на NO 72°. Транспорты «Тамбов» и «Меркурий» покинули нас.
Ночью светила полная луна.
6 мая. Штиль. Самым малым ходом, из-за повреждения в машине «Апраксина», продолжаем подвигаться по Южно-Китайскому морю. В 3 ч «Олег» и «Аврора», посланные по направлению показавшегося огня, вернулись, ведя с собою однотрубный, двухмачтовый, грузовой пароход под английским флагом{39}.
В 5 ч 5 мин застопорили машины. Послали на пароход по 20 человек команды с каждого броненосца 1-го отряда, англичан же перевели на «Днепр».
«Жемчуг», посланный перед рассветом осмотреть показавшееся справа на горизонте судно, привел его к нам в 8 ч. Пароход оказался без груза — его отпустили.
Захваченный пароход ошвартовили с «Ливонией», так что в 11 ч 45 мин, когда эскадра дала 4-узловой ход, «Ливония» с англичанином продолжали держаться в строю впереди «Суворова». [90]
В 11 ч 10 мин, по случаю дня рождения государя императора, произвели салют в 31 выстрел. Стеньговые флаги украсили мачты. В полдень широта 19°52' N; долгота 120°55' Ost; прошли 63 мили. Погода, как и за все время перехода, стоит великолепная. Море спокойно. Качка замечается только во время остановок, да и качкой-то назвать нельзя медленное переваливание из стороны в сторону на какие-нибудь один или полтора градуса.
Мичмана П<оггенполя> поставили на вахту, а С<оболевского> — на штурманскую. В 22 ч я его сменил. К полуночи засвежело.
В 23 ч 45 мин изменили курс на SO 68° и дали <ход> 8 уз.
Захваченный пароход идет самостоятельно.
7 мая. В 3 ч ушел спать на ют (проснулся в 9-м часу).
В 4 ч 30 мин взяли курс NO 87°. В 5 ч пеленговали остров Балинтан на SO 49°; остовый край Батан NO 34°и вестовый Салтан NW 1°.
В 7 ч взяли курс NO 52° и опять пеленговали Батан NW 20°, Салтан NW 76,5° и Балинтан SO 16,5°.
«Суворов» приказал захваченному пароходу поставить в помощь машине косые паруса и закрасить полосу на трубе, а «Днепру» передать англичан в госпиталь «Орел».
В 10 ч перевели часы на 7 мин вперед. Вошли в Тихий океан{40}.
В 12 ч широта 20°42' N; долгота 122°36' Ost; прошли 109 миль.
Перед завтраком старший офицер прочел составленное им на май расписание подвахтенных офицеров.
Обязанности распределены между С<оболевским>, П<оггенполем> и мною. Иначе говоря, стоим натри вахты. Сегодня же с полудня до 20 ч вечера я, затем П<оггенполь> до 24 и С<оболевский> с 0 до 4 ч, когда на смену ему становлюсь снова я и так далее. Время с 6 ч и до 18 ч разрешается не стоять на мостике, а так просто числиться дежурными. Обязанности вахтенных офицеров — следить за сигналами, за горизонтом и помогать вахтенному начальнику. Лейтенанты продолжают стоять на пять вахт.
От скуки практикуюсь в азбуке Морзе.
В течение всего дня появлялся на горизонте на SO 70–80° дымок, обративший на себя внимание «Суворова» и «Кубани».
В 18 ч встал на вахту. Около 20 ч показалась луна.
Команда одела фланелевые рубашки.
В 23 ч лег спать на юте. Ветер сдувал плед, которым я укрывался, луна светила в лицо... тем не менее усталость взяла свое, и я заснул.
8 мая (воскресенье). В 4 ч вступил на вахту. Чуть светало. В 5 ч 14 мин показался верхний край солнца. Пошел дождь. Вскоре он перестал. Вспрыснуло еще два раза и затем мало по малу небо очистилось.
В 6 ч вернулся в каюту и проспал до 10 ч.
Команда перегружала уголь с палубы в ямы.
С 6 ч шли 3-узловым ходом, с 8 ч прибавили до 8 <уз>.
В 9 ч призовому пароходу приказано отделиться от эскадры, а «Кубани» конвоировать его.
Командир завтракал в кают-компании. Наш стол — далеко не из плохих. К примеру, приведу меню завтрака. На первое — бульон с кулебякой, на второе — жареная утка и на сладкое — блинчики с вареньем. [91]
В полдень изменили курс на NO 38°. Широта 22°29'N; долгота 125°3' Ost; плавания 172 мили. От Дайота 1111 миль. «Жемчуг» заметил воздушный шар над эскадрой. Через час шар увидели и со «Светланы» и позади нас на SW 85°, высотой на 35° от горизонта.
В это время «Жемчугу» приказано направиться на SO 62° вправо от нас и, отойдя на 12 миль, возвратиться на свое место, «Олегу» идти поддержать, если окажется надобность.
Тщетно разыскивал я шар при помощи бинокля, но ничего не нашел. Один из сигнальщиков утверждал, что заметил его между облаками, но шар скоро скрылся.
После ухода «Кубани» ее место в строю занял «Урал», а на место «Урала» стали мы. «Жемчуг» и «Олег» вернулись перед обедом.
На завтра предположена погрузка угля.
С 20 ч и до полуночи простоял на вахте. Шел дождь. Луна взошла сразу после 21 ч. На юге виднеется Южный Крест.
9 мая. Продолжаем идти с одними отличительными огнями.
После полудня вышли из тропиков. Около полугода провели мы в них. Стало прохладнее. Лег спать в каюте, хотя не скажу, чтобы чувствовал себя хорошо в ней.
В 18 ч 15 мин изменили курс на NW 22°. Благодаря волне погрузку оставили, и я проспал спокойно до 20 ч.
В 20 ч 15 мин «Терек» отделился от эскадры и ушел по назначению.
В 22 ч часы перевели на 6 мин вперед.
За завтраком чествовали четырех Николаев — именинников.
В полдень находились в широте 25°1' N и долготе 126°5' Ost; за сутки пройдено 180 миль.
Сигналом с «Суворова» приказано осматривать и отгонять с пути все встречные суда.
В 15 ч подали шоколад именинникам, который я проспал.
Становится настолько прохладно, что команде приказано одеть фланелевые рубашки и тельники. В 17 ч окачивались только желающие.
«Днепру» передано, чтобы не выпускал ссаженных с приза англичан ранее 20 мая.
На завтра предположена погрузка угля.
Лег спать у себя, но, благодаря дневному сну, не в состоянии был заснуть, ворочался с боку на бок до тех пор, пока вахтенный не сунул физиономию в мою каюту и произнес: «Ваше... на вахту просят».
10 мая. Свежело, покрапывал дождь, который пошел сильнее к концу моей вахты.
Однако он прибил волну и настолько, что, когда в 4 ч меня сменил П<оггенполь>, море было совершенно спокойно. Очевидно, назначенная погрузка должна была состояться.
В 4 ч разбудили команду.
В первый раз не было жарко спать под одной простыней. На вахте мы стояли в тужурках, сверх кителя, да еще прикрывались дождевиками; термометр показывал +14°R{41}.
В 5 ч остановили машины, послали команду на «Иртыш» и приступили в погрузке. С 6 до 8 ч на катере ходил П<оггенполь>. С 8 ч его сменил С<оболевский>. В 10 ч 25 мин, приняв 101 т, закончили [92] грузиться; таким образом, обязанность ходить на катере меня миновала.
Получены приказы командующего. В одном из них говорится о том, что следует быть постоянно готовым к бою, во время которого кораблям вменяется в обязанность обходить своих поврежденных мателотов. В случае выхода из строя «Суворова» адмирал переносит свой флаг на другой корабль; с этой целью миноносцам «Бедовому» и «Быстрому» находиться при «Суворове» все время и внимательно следить за броненосцем.
В другом приказе перечисляются суда, везущие контрабанду. Целых 20 пароходов! Везут они и оружие, и снаряды, взрывчатые вещества, железо, рельсы, кабель, приспособления для подъема артурских кораблей, машины и несколько сот орудий.
В полдень широта 27° 18' N; долгота — 125°21'Ost; пройдено 143 мили. Идем Восточно-Китайским морем.
11 мая. В 4 ч, вступая на вахту, надел бурковые сапоги и меховую тужурку, те самые, которые получил в Носи-Бе.
Светало. Море спокойно, без зыби, отражает бледные цвета загорающейся зари. Наступает утро. На мостике так хорошо, что не хочется уходить.
Появился дымок на NO и вскоре пустой пароход пересек наш курс.
В седьмом часу вернулся в каюту, но так как спать не хотелось, начал прибираться: сложил белье, наваленное в беспорядке, достал теплые вещи, а часть тропических припрятал. Перед подъемом флага принял душ. Вода оказалась холодной.
В 8 ч эскадра пошла 9,5-узловым ходом.
Исполнилось четыре положенных месяца моей кормежки.
Уговаривают остаться. Соглашаюсь продолжить до прихода в какой-либо порт.
В полдень пройдено 153 мили. Широта 29°37' N; долгота 124°7'Ost. Идем по направлению к Шанхаю. В 13 ч уменьшили ход до 5 уз.
В кают-компанию принесли пойманную на юте выпь. Птица не летала, несмотря на то, что крылья казались не поврежденными. Удивляюсь, каким образом могла она попасть к нам.
В 8 ч вступил на вахту. Обрывок луны, числящийся по календарю, должен был появиться в первом часу. Облака, заволакивая небо, не дали ему возможности заглянуть на эскадру.
12 мая. Серое дождливое утро. Ветер свежеет. С 5 ч взяли курс NW 75°.
В 8 ч 15 мин транспортам приказано идти по назначению, крейсерам также. «Ярославль», «Владимир», «Воронеж», «Метеор», «Ливония» и «Курония», конвоируемые «Рионом» и «Днепром», отделились от эскадры и пошли в Шанхай. Адмирал изъявил им свое особенное удовольствие за службу.
В 8 ч 45 мин, находясь в расстоянии приблизительно 80 миль от Шанхая, эскадра повернула на NO 2° и дала 8 уз. В 9 ч 10 мин легли на курс NO 73°, то есть по направлению Корейского пролива.
Погода неприятная. Дует холодный ветер. Развело волну. Мелкий дождик моросит из свинцового неба. Горизонта не видно. «Анадырь», [93] идущий кабельтовых в пяти от нас, подернут туманом. «Алмаз» начинает клевать носом.
В полдень широта 31°1' N; долгота 123°21' Ost, пройдено 132 мили.
Строй эскадры изменился. Во главе «Светлана», в качестве дозорного судна, имея позади на раковинах «Урала» и «Алмаза». В кильватере транспорты «Анадырь», «Иртыш», «Камчатка», «Корея» и буксир «Русь». По бокам транспортов две колонны броненосцев с крейсерами. В правой: «Суворов», «Александр III», «Бородино», «Орел», «Ослябя», «Сисой», «Наварин» и «Нахимов», в левой: «Николай», «Апраксин», «Сенявин», «Ушаков», «Олег», «Аврора», «Донской» и «Мономах». «Жемчуг» и «Изумруд» впереди эскадры, на крамболах у «Светланы», и оба госпитальных судна на раковинах концевых кораблей. «Свирь» на траверзе «Суворова», миноносцы по бокам транспортов. Всего 38 судов, из них «Корея», «Русь» и «Свирь» не вооруженные и под коммерческим флагом (госпитальных «Кострому» и «Орла» я не считаю).
26 12-дюймовых орудий на всю эскадру и 15 10-дюймовых. 8-дюймовых (на «Нахимове») восемь штук, затем уже идут орудия меньшего калибра. У японцев 12-дюймовых насчитываем 16, 10-дюймовых также меньше нашего, всего шесть, зато 8-дюймовыми они значительно превышают нас (28), да и в 6-дюймовых перевес на их стороне.
Их флот состоит из эскадренных броненосцев: «Микаса», «Асахи», «Сикисима» и «Фудзи», броненосных крейсеров: «Ниссин», «Касуга», «Асама», «Токива», «Идзумо», «Ивате», «Адзума» и «Якумо»; бронепалубных крейсеров: «Касаги», «Читосе», «Акицусима», «Нийтака», «Цусима», «Сума», «Акаси», «Чиода», «Идзуми»; небронированных крейсеров: «Тацута», «Чихайя».
Кроме того, корабли старой конструкции: броненосцы «Чин-Иен» и «Фусо», крейсера «Мацусима», «Ицукусима» и «Хасидате». [94]
В броненосцах у нас значительный перевес над японцами, но зато мы совсем лишены броненосных крейсеров: у нас один «Нахимов», да и тот со старой артиллерией... Японские крейсеры «Ниссин» и «Касуга» не уступят нашему броненосцу «Ослябя». «Наварин» у нас также со старой артиллерией. Крейсера «Донской» и «Мономах», хотя и броненосные, но старой конструкции и с малым ходом, не могут равняться с японскими. [95]
В противовес японским четырем броненосцам выставляем своих четырех, восьми крейсерам — броненосцы «Ослябя», «Наварин», «Сисой», «Николай», «Ушаков», «Сенявин», «Апраксин» и крейсер «Нахимов», причем, как я уже сказал, у «Наварина», «Николая» и «Нахимова» артиллерия старая, недальнобойная, а у «Сенявина», «Ушакова» и «Апраксина» только и есть, что 10-дюймовки по четыре на первых двух, три на последнем, остальная артиллерия мелкая — 120-мм. Эти корабли едва ли могут противостоять японским, у которых кроме четырех 8-дюймовок, бьющих на любой борт, от 12 до 14 6-дюймовок на каждом. Крейсерам «Касаги», «Читосе» противопоставим «Донского» и «Мономаха», лучше бронированных, но зато с меньшим ходом. Наши едва ли могут дать 17 уз, японцы же дают более 20. Остальным, то есть «Нийтака», «Цусима», «Акицусима», «Сума», «Акаси», «Чиода», «Тацута», «Нанива», «Такачихо», «Идзуми», «Мацусима», «Ицукусима» и «Хасидате», то есть 14-ти{42} — «Олег», «Аврора», «Светлана», «Жемчуг», «Изумруд» только... пять. «Алмаза» я не считаю, так же как «Урала» и вооруженных транспортов, способных отстреляться разве только от миноносца.
Быть может, не все японские корабли могут принять участие в бою, должны же ведь остаться у Владивостока, должны охранять свои высадки, к тому же неужели нет никого в доках? Нет ли также на дне морском? Недавно узнали, что броненосца «Ясима» не существует, так же как и крейсера «Такасаго»{43}. Тем не менее перевес у врага значительный.
13 мая. В полночь вступил на вахту. Темно. К двум часам на NO появилась светлая полоска. Восхода луны не было видно. Около 3 ч кусочек светила робко выглянул уже на значительной высоте и снова скрылся за облаками. На мостике разрешено (неофициально) курить. [96]
Вахтенные начальники весьма этим довольны, курят как трубы, пряча папиросу в рукав при появлении командира. В 3 ч начали разводить пары еще в шести котлах, чтобы иметь ход до 15 уз.
Отстояв вахту, вернулся к себе. Проспал до 10 ч. Вставать не хотелось. Душа не брал — холодно. Из команды находятся-таки любители, которые продолжают окачиваться.
Беспроволочный телеграф начал передавать непонятные слоги. Говорят, по всей вероятности, японцы, притом по шифру. У нас имеется их азбука, к тому же командир владеет языком{44}.
С 9 до 11 ч броненосцы занимались эволюциями. Теперь на них уже не видно мешков с углем, они спущены в ямы. Корабли как бы выпрямились, приосанились. Во время эволюции транспорты держались в стороне, уменьшив ход до 5 уз.
Завтракали в адмиральской столовой. Кают-компания обращена в операционную. Оттуда вынесли мягкую мебель, стол и все лишнее, промыли и дезинфицировали пол, стены и потолок.
В полдень широта 32°16' N; долгота 126°20' Ost. Пройдено 165 миль за сутки (от Дайота — 1939 миль).
Во время отдыха «Суворов» дал знать сигналом, что японские разведчики видят наш дым и ночью следует ожидать повторных минных атак.
В 16 ч 25 мин сигнал с «Суворова»: «Приготовиться к бою завтра, с подъемом флага поднять и стеньговые флаги» (корабли, идущие в бой, поднимают флаги на всех мачтах: в праздничные дни флаги также поднимаются — завтра коронация). «Во время боя иметь у аппаратов лучших телеграфистов». В 17 ч 34 мин: «По телеграфу ясно видно,что возле нас переговариваются семь неприятельских крейсеров».
В 18 ч встал на вахту. С заходом солнца прислуга расположилась у орудий. Команде коек не раздавали. Отличительные огни несли самые слабые, в 5 свечей, да и то не все время. У «Николая» горел один внутренний зеленый. Свои мы зажигали лишь в том случае, когда «Изумруд» к нам подходил слишком близко.
После обеда долго гулял по темной верхней палубе и затем ушел спать в каюту.
14 мая. В час ночи взошла луна. Ее не ожидали так рано — ошиблись на день в расчете.
В течение всей ночи беспроволочный телеграф продолжал передавать непонятные слоги. Быть может, на «Суворове» их и разбирали.
Проснулся я в 3 ч 30 мин. Когда унтер-офицер заглянул в мою каюту, чтобы разбудить меня на вахту, я уже вставал.
Склянок не били. В 4 ч поднялся на мостик. Светло. Море слегка волнуется. Какая-то мгла, похожая на те, которые бывают и в наших краях под конец лета, скрывает горизонт.
Командир спустился отдохнуть. Старший офицер с поднятым воротником тужурки вступил ему на смену. Безмолвно и величественно подвигается эскадра.
В 6 ч весь наш отряд, то есть «Светлана», «Алмаз» и «Урал», покинул свои места и, выстроившись в кильватерную колонну, вступил в хвост эскадры. [97]
6 ч 30 мин. Я уже собирался спуститься, как госпиталь «Кострома» сообщил, что видит неприятельский крейсер слева. Стали смотреть, однако, благодаря мгле, не только мы, но и сидящий в бочке сигнальщик, ничего не могли рассмотреть. Прошло минут двадцать и, наконец, различили едва выделяющиеся в туманной дали на правом траверзе контуры двухтрубного, двухмачтового военного корабля. Расстояние между нами равнялось приблизительно 70 кб. Справившись с записной книжкой, где у меня были нанесены все силуэты японских кораблей, без труда признал крейсерок «Идзуми». Со мною согласились и остальные.
Через некоторое время «Светлана» подняла сигнал: «Вижу крейсер «Идзуми». Последний вскоре скрылся.
С подъемом флага и стеньговых переодели команду во все чистое, белые рубашки и черные брюки. Я надел китель. Погода теплая. По-прежнему мгла заволакивает горизонт. Море слегка волнуется. «Алмаз» покачивает из стороны в сторону.
Снова появился «Идзуми», на этот раз несколько ближе. Он идет одним с нами курсом. Пробили боевую тревогу, но стрелять не стали. Через некоторое время прислугу распустили, оставив у орудий комендоров. В 9 ч с мостика, слева от нас, усмотрели трубы двух неприятельских крейсеров. Они шли некоторое время параллельно нам, а затем скрылись. «Идзуми» продолжает от поры до времени показываться. Одноцветный, выкрашенный в светло-серую краску, совершенно почти под цвет воды, трудно рассмотреть его на горизонте, а в особенности туманном.
9 ч 10 мин. Зашел в каюту внести в дневник все только что сказанное. Покуда пишу эти строки, «Идзуми» продолжает держаться у нас на траверзе. Пойду, посмотрю, нет ли чего новенького (последующее написано уже во Владивостоке). [98]
В 10 ч 45 мин команде дали обедать (на 15 мин ранее обычного); группы матросов расположились на верхней палубе. Дымящиеся баки со щами стояли на разостланных перед ними брезентах. Проходя мимо, я видел веселые лица. Матросы разговаривали — шутили. По-видимому, настроение у них превосходное. Все знают, что сегодня же, быть может, через полчаса, когда войдем в Цусимский пролив, грянет бой, тем не менее никто не боится. Да не только матросы, но и наши офицеры один веселее другого. Нет серьезных и сосредоточенных лиц. Это действует благотворно и на мое настроение, которое заметно приподнимается. Однако пора и нам позавтракать. Пробили склянки. Офицеры собрались в адмиральском помещении и принялись сначала за закуску.
На горизонте слева появилось четыре японских крейсера. С вахты прислали сообщить об этом, когда мы и без того заметили их через широкие окна нашей столовой. Они у нас на траверзе, прямо перед глазами. Я сидел против окна и мог все время наблюдать за ними. Сидящие спиной то и дело оборачивались. Опять достал я свою тетрадку и определил двухтрубных «Касаги» и «Читосе» и трехтрубных «Нийтаку» и «Цусиму»{45}. Заметное волнение охватило нас. Я чувствовал себя как на экзамене перед вызовом. Приходило и на мысль, что стоит одному снаряду попасть в нашу деревянную рубку, как не только от нас, здесь сидящих, но и от самого «Алмаза» ничего не останется, он сгорит как щепка. Едва ли сумеют затушить эту кучу горючего материала.
Подали шоколад (на сладкое); я уже не мог к нему прикоснуться, настолько велико было мое волнение; аппетит совершенно пропал. Не успел вестовой обнести всех, как звуки горна и барабана заставили нас сорваться с мест. По палубе забегали...
Отряд Небогатова, идущий в левой колонне, ближе к неприятелю, открыл огонь. Грохнуло несколько выстрелов с крейсеров. Японцы сейчас же повернули и, пустив несколько ответных снарядов, скрылись за горизонтом.
Пробили отбой. Волнение наше улеглось. Большая часть кают-компании вернулась допивать оставленный шоколад. Некоторые же нашли возможным использовать время отдыха и разошлись по каютам.
«Разбуди меня, если будет что интересное» — обратился ко мне П<оггенполь> и прошел к себе.
Я не думал об отдыхе, а, гуляя по коридорам, поглядывал на туманный горизонт.
Мимо «Алмаза» проплыли какие-то обломки, за ними другие... и еще. Я начал вглядываться. Плыли трапы, комингсы, щиты и тому подобное.
Тут вспомнил я слова офицеров с «Авроры» и «Нахимова»: «Адмирал не позволяет освободиться от лишнего дерева, находя это преждевременным, ну, да там будет видно, после первых же выстрелов выбросим за борт все лишнее».
Отдых не был продолжителен.
В 13 ч 45 мин послышалась тревога без дробей. Неприятеля не было видно, однако какое-то внутреннее чувство подсказывало мне, что на сей раз дело не шуточное. Поспешил к каюте П<оггенполя>. Он, очевидно, [99] не успел даже задремать. Я его встретил в коридоре. «Ну что?» — сказал он. «Наткнулись на главные силы», — ответил я, не зная сам, зачем говорю так положительно о том, чего не знаю.
Вмиг очутились мы у своих пушек. Никого на горизонте. Взбежал на полубак, оттуда виднее. Обе колонны броненосцев начали строиться в кильватер. Крейсера отделились от них и вместе с транспортами склоняются вправо. «Светлана», «Алмаз» и «Урал» кладут немного лево руля.
Как ни прикладываю Цейса к глазам, не вижу ни одного японца.
Справа появляется «Идзуми». На этот раз «Мономах» отделяется от колонны, идет по направлению к японскому крейсеру и выпускает несколько снарядов. «Идзуми» скрывается.
Головных броненосцев не видно. Силуэты концевых начинают стушевываться в тумане. До слуха донесся отдаленный гул. Мы продолжаем склоняться вправо.
С напряженным вниманием смотрю в ту сторону, где, по моим соображениям, находится наша эскадра. Орудия гремят. Желтые змейки прорезают туманный покров — стреляют концевые. Огонь более отдаленных судов напоминает зарницы.
Слева показалось четыре крейсера. Дым из их труб стелется параллельно палубе. Перед каждым белеет бурун. Полным ходом приближаются они к нам. Спускаюсь к своим орудиям. Комендоры стоят молча, не спуская глаз с неприятеля.
Японцы собираются отрезать транспорты от броненосцев.
«Ну, что же Энквист, — думаю я, — неужели он позволит обстреливать свои слабые концевые корабли и не бросится навстречу?»
Расстояние быстро сокращается.
М<очалин> отдает приказание открыть огонь.
Комендоры только и ждут этого. Загрохотали орудия. У одного из японцев блеснул огонек, за ним другой... Что-то со свистом пронеслось в воздухе... Я переглянулся с П<оггенполем>.
Снаряды заплескали в воде. Высокие фонтаны, выше наших мачт, стали подниматься то справа, то слева.
«Не стойте здесь», — сказал мне старший офицер, проходя мимо. Я стоял, облокотившись о фальшборт, и глядел на столб воды, взмывший в кабельтове от нас.
«Носилки!» — раздалось на палубе... мимо меня пробежали четыре матроса, одетых во все белое, с носилками в руках. Среди них я заметил Ромашина. С адмиральского мостика снесли тело. Я заглянул в побелевшее лицо убитого и не узнал его. Снаряд попал в заднюю мачту, пробил и зажег топ деревянной стеньги и разорвался. Начали тушить, но брандспойты не доставали. Унтер-офицер Вихарев, невзрачный, всегда незаметный, полез на мачту. Его мало беспокоил свист снарядов. Однако потушить не удалось. Вихарев слез и вскоре обуглившаяся стеньга со всем такелажем рухнула на мостик.
«Олег» повернул к японцам. Наконец-то сообразил Энквист, что его задача охранять транспорты. За «Олегом» последовали «Аврора», «Донской», «Мономах» и весь наш отряд.
Японцы уклонились, перенесли часть своего огня на крейсеры, однако, и нас не оставляли без внимания. Наши 47-мм пушки сыплют [100] недолетами. Палуба у нас усиленно поливается во избежание пожара. Вода переливается из стороны в сторону. На крене доходит мне до щиколоток. Сапоги промокли, но не до этого.
Когда японцы отдалились достаточно, Энквист повернул на прежний курс. «Касаги», «Читосе», «Нийтака» и «Цусима»{46} снова начали сближаться.
Опять засвистали снаряды.
«Урал» бросился под защиту «Алмаза». Трус! Японцы воспользовались замешательством и сосредоточили огонь по кораблям, представляющим столь выгодную мишень.
«Алмаз» дрогнул. Старший офицер сбежал с мостика, осведомляясь, «где пробоина».
Оказалось, что нам перебило штаг (снасть, удерживающая мачту от продольного раскачивания).
Около «Урала» всплеснуло несколько раз. Корабль начал оседать носом. На мачте появился сигнал о бедствии.
«Светлана» подошла к нему и приказала передать команду на «Корею». Одну за другой спустили все шлюпки. Битком набитые, зацепляя одним веслом за другое, покинули они свой корабль. На палубе никого не осталось.
Но вот и «Светлана» клюнула носом. Отделившись от «Урала», вступила в свое место и, несмотря на пробоину, продолжала держаться в строю. С боку висел у нее на одних талях паровой катер. Передние перебило и он, свесившись кормой, почти касался воды.
Продолжаем маневрировать, вернее, бросаться из стороны в сторону, следуя движениям «Олега».
Броненосцы уже сделали один галс, приблизились к нам и снова легли на прежний курс.
Японские крейсеры, опасаясь двойного огня, оставили нас в покое. В тумане обрисовались японские броненосцы. Между нами заходили концевые корабли 2-го броненосного отряда.
Позади, отставая от всех, «Ушаков», далее тянутся остальные адмиралы. У «Сисоя» сильно горит между труб. «Ослябя» в колонне не видно. Несмолкаемый гул, огненные змейки и фонтаны свидетельствуют о том, что бой в самом разгаре.
Брошенный «Урал» грустно стоит в отдалении. Из труб вырывается пар.
Кругом плавают обломки. «Свирь» спасает людей. «Смотри, как японца-то разделали», — обратился один матрос к другому. Я посмотрел по указываемому направлению и признал «Суворова». Броненосец весь в дыму, без мачт, с одной передней трубой... но вот и ее сбили. Черная масса кажется без движений. Я не стал разуверять матроса.
По временам мы сближались с крейсерами. Комендоры пригибали инстинктивно головы каждый раз, как снаряд проносился над нами. Попадая в воду, снаряды рикошетировали и с особым характерным взвизгиванием взмывали к небу, видимые глазом, похожие на вертящиеся крестики.
Оглушенный нашими пушками, я обратился за ватой к П<оггенполю>. Меня поразила бледность его лица. Быть может, и мое было таким [101] же. Во рту пересохло, однако пить не хотелось, пробовал закурить — папироса показалась горькой.
Подошел Г<ригорьев>. «Ну что, — обратился я к нему, — неважно?» Он покачал головой и сделал гримасу. Я не удержался от улыбки, которая сообщалась и ему. Откровенно говоря, Г<ригорьев>, постоянно трактовавший о превосходстве японского флота и о плохом личном составе нашего, казался мне трусливым. Однако ни малейшей робости, ни растерянности не прочел я в голубых глазах лейтенанта; спокойно отдавал он приказания, спокойно смотрел на столбы воды, подымающиеся по сторонам.
По временам наши пушчонки прекращали стрельбу — не было смысла без пользы расходовать снаряды. Отвратительное ощущение — подвергаться обстрелу, а самому не отвечать.
К одному из моих орудий подошел кондуктор. Отстранив комендора, он выстрелил в японцев и стал следить за полетом снаряда. Через полминуты, махнув рукой, пошел прочь. Из орудия перестали стрелять. «Прекратить стрельбу из 47-миллиметровых, — крикнул артиллерийский офицер <П. П. Мочалин>, спускаясь с полубака, — один перевод снарядам», — добавил он, подходя ко мне.
Не имея дела, П<оггенполь> и я стали слоняться по шкафуту. Инстинктивно мы заходили за кожух дымовой трубы, противоположный японским крейсерам. Защита плохая, но от осколков, рвущихся об воду (я сам видел, как снаряд, попавший в воду, дал высокий черный столб дыму; японцы кладут умышленно какой-то состав в свои снаряды, дающий черный дым при взрыве; эти черные столбы, подымающиеся то здесь, то там, помогают им корректировать стрельбу) недолетов, он мог еще предохранить.
На одном из галсов, когда японцы находились позади нас, в правом коридоре раздались крики. Я перебежал с левого шкафута, и моим глазам представилась тяжелая картина: вся прислуга заднего 47-мм орудия лежала на палубе и стонала. Вода, разлитая в коридоре, была красного цвета.
«Носилки, носилки!» — слышалось отовсюду.
Прибежали матросы и вскоре мимо меня пронесли несчастных. Я успел заметить ногу, болтающуюся на коже задом наперед, белую острую кость, торчащую из куска окровавленного мяса... Раненых снесли в кают-компанию. Снаряд попал в фальшборт изнутри. Пролетев мимо лейтенанта С<аблина>, движением воздуха уронил прислугу его орудий и разорвался у 47-мм пушки.
Легко рвутся японские снаряды. Такой незначительной преграды, как стальной лист, оказалось достаточно. Осколками не только вывело из строя всю прислугу орудия, но разбило вельбот, срезало железную стойку, расщепило дверь адмиральской рубки, выбило стекла, пробило несколько бимсов и покрыло кучей дырочек и копотью палубу и рубку. Не понимаю, как она не вспыхнула.
Во время дальнейшей стрельбы узнал, что лейтенант М<очалин> ранен и отнесен в каюту. Пойти к нему я не решился. Жутко переменять место во время боя, так и кажется, что вот тут-то, куда встал, непременно убьет. [102]
Снаряды продолжают плескаться в воде. Я не могу наблюдать за японцами, так как мой бинокль вымочен волной, окатившей меня с ног до головы, когда я подошел к борту. Однако мне кажется, что среди ненавистных крейсеров не хватает одного трехтрубного «Нийтаки» или «Цусимы», зато с другой стороны появились старые однотрубные «Мацусима» и «Ицукусима».
Энквист, по-видимому, совершенно не знает, что ему делать; он вертится и бросается из стороны в сторону.
Мы попадаем между нашими кораблями и японскими броненосцами. Ясно видны типичные «Ниссин» и «Касуга». Стреляем в них из наших 75-миллиметровых...
Мимо нас проходит «Наварин»; правая передняя труба у него пробита. Густо валит черный дым. Башни повернуты к неприятелю. Желтые языки пламени с грохотом вырываются из орудий. Нос разрывает воду, поднимаясь и опускаясь на волне. Белые полосы пены бегут по сторонам. Людей не видно.
Не раз проходим невдалеке от бесформенного «Суворова». Он уже не отвечает на огонь японцев.
«Урал» виднеется вдалеке. В том же беспомощном положении, с опущенным носом. Одна из труб перебита, из других идет легкий, уже последний пар.
Столбы черного дыма продолжают появляться то на том, то на другом из наших кораблей.
«Камчатка» получила снаряд в трубу и отстала. «Александр III» идет под креном. Постепенно меняя место, становится он концевым и поднимает сигнал: «Терплю бедствие». Дальнейшего не видно.
У «Иртыша» густой столб взвился на баке. В воздух полетели обломки. Транспорт осел носом, но продолжает следовать за нами. [103]
Попадают ли наши снаряды в японцев? Не видно. Говорят, что один двухтрубный броненосец вышел из строя, но этого мало, это не утешение. Другое дело, если бы он затонул или тут же на глазах перевернулся. Солнце склоняется к горизонту. С нетерпением ждем темноты.
У двери в кают-компанию появляется доктор. Весь в белом, совершенно спокойно смотрит он через свое пенсне. «Как вы думаете, могу ли я начать операцию?» — обращается он ко мне. «Подождите немного, еще не все кончено», — отвечаю я и тотчас же справляюсь о положении М<очалина>. Рана оказывается серьезной, то есть безнадежной; осколком, величиной в пятак, ему перебило позвоночник и проникло в живот.
Через некоторое время захожу в каюту надеть тужурку — в кителе холодно. «Доктора, доктора», — слышу голос М<очалина>. «Позови доктора», — обратился я к проходившему мимо Ромашину и, не заходя к М<очалину>, вернулся на шкафут. Палуба покрыта дырочками. Осколком убивает командного повара и обрезает бухту стального троса. Подымаюсь на мостик. Командир, старший офицер и штурман следят за сражением и курят папиросу за папиросой. Сюда же принесено пиво. Я обратился к Чагину с вопросом, не знает ли он о судьбе «Ослябя». У командира в ушах вата, он ничего не слышит. Приходится кричать. Покачиванием головы отвечает он на мой вопрос.
Подходят наши миноносцы. «Буйный» сообщает, что у него находится раненный адмирал Рожественский. На «Бравом» стоит лейтенант С<аблин> с «Ослябя», брат нашего. Озабоченный до того судьбой брата, С<аблин> приходит в себя.
Солнце близится к закату, ночь является желанной, однако часовая стрелка подвигается крайне медленно. Кажется, не будет конца этому ужасному дню. [104]
19 ч. Японские крейсера уже более не преследуют нас. Мы идем двумя отрядами. Броненосцы в одном, продолжая отстреливаться, крейсера слева от них в беспорядке.
Во главе эскадры, держа курс NO 23° «Бородино», за ним «Орел». Приятно смотреть, как этот ненадежный корабль, стоящий у нас на плохом счету, держится в строю. Как пришитый, следует он за «Бородино», далее остатки <отряда> Фелькерзама и небогатовский отряд. «Александра III» не видно. (Впоследствии узнал, что вскоре после того, как броненосец поднял сигнал «Терплю бедствие», он перевернулся, причем не сразу пошел ко дну, а долгое время плавал вверх килем. «Изумруда», подходившего снимать людей, собравшихся на киле, японцы отогнали выстрелами. Из экипажа броненосца никто не спасся).
На горизонте появляется девять японских миноносцев. Тихим ходом приближаются они на пересечку «Бородино». «Олег» и «Аврора» бросаются по направлению к ним, выпускают несколько снарядов, но вдруг поворачивают, возвращаются к нам и начинают склоняться влево, за ними и все крейсера.
Стрельба становится реже. Японцы сосредоточивают огонь на головном корабле («Бородино»). Поднимаются фонтаны и черные столбы. У задней мачты броненосца вспыхнуло пламя. Корабль, не уменьшая хода, продолжает отстреливаться. У японцев преимущество в ходе — они стараются отрезать путь к Владивостоку. Броненосцам приходится склоняться влево.
Один за другим поднимаются несколько черных столбов дыма в носовой части «Бородино». Яркий огонек вьется у задней мачты. Броненосец отстреливается, но выстрелы его редки. Крупные орудия молчат, одни лишь шестидюймовки выпускают змейки пламени. Но вдруг его накренило на правый бок. Покачнулись мачты, трубы, показалась [105] рыжая подводная часть, горб на воде, немного пара и... все сравнялось. «Бородино» перевернулся. «Орел» круто повернул к нам. Я взглянул на часы, висящие на шканцах, — было 19 ч 10 мин.
Паника овладела эскадрой. Будь у кого-либо из адмиралов голова на месте, не все было бы еще проиграно. У нас оставались «Орел», «Наварин», «Сисой», «Нахимов», «Николай», «Ушаков», «Сенявин», «Апраксин» («Ослябя», как впоследствии узнали, затонул в самом начале боя. Адмирал Фелькерзам умер за два дня до Цусимы. Тело его было положено в гроб и стояло на шканцах. Вместе с кораблем нашло оно могилу на дне пролива), все крейсера, кроме «Урала», и все девять миноносцев; хотя двое из них и подняли сигналы «К», что означает «Не могу управляться», все же они прекрасно маневрировали в общей каше. Стоило пустить их в атаку на японские броненосцы, прикрыв с флангов «Жемчугом» и «Изумрудом», картина могла бы получиться иная. В подмогу могли также идти «Олег» и «Аврора». Японским броненосцам, лишенным за дневной бой скорострельной артиллерии, пришлось бы или открыть нам путь к Владивостоку или погибнуть от наших мин. Во всяком случае очистка пути являлась бы неизбежной, так как неблагоразумно броненосцам не уходить от миноносцев. Однако никому не пришло в голову перейти в наступление{47}. «Олег» несся на SW 12°, увлекая за собою не только свой отряд, но и Небогатова. Транспорты сбились в кучу. Стемнело совсем. Японские броненосцы скрылись во мгле, миноносцы стали приближаться.
Огней не зажигали. Внезапно перед нами вырос силуэт «Иртыша». Столкновение казалось неизбежным, однако, не знаю уж какими судьбами, мы выскользнули из-под самого его форштевня. В это время потеряли из виду Энквиста. Полагая, что адмирал, пользуясь темнотой, повернет на Владивосток, мы направились к японскому берегу. [106]
В 20 ч 30 мин мы находились приблизительно в широте 34° 32' N и долготе 129° 44' Ost, курс Ost, ход 12 уз. Пробовали прибавить, но трубы сыпали искрами, и даже пламя вырывалось из них.
На левом траверзе виден свет прожекторов, слышна сильная стрельба. Вероятно, японские миноносцы пустились в атаку.
21 ч 15 мин. Переменили курс на NO 80°. Волнение стало утихать. Стрельба становится более отдаленной. Лучи прожектора изредка освещают нас. Командир приказал мне обойти палубы, удостовериться в том, что все иллюминаторы задраены. Проходя мимо лазарета, где В<иктор> Алексеевич> занимался ампутацией, увидал привязанного Коко; голодная обезьянка жалобно завыла.
Через несколько минут взяли на 10° влево. В 22 ч переменили курс на NO 48° и прибавили ход до 15 уз. Слышатся отдаленные выстрелы, лучи прожекторов скользят по нашим клотикам. В 23 ч стрельбы уже не слышно, не видно и света боевых фонарей. Отбоя не было.
Не помню уже, в котором часу С<аблин>, Б., П<оггенполь>, Г<ригорьев> и я собрались в каюте Г<ригорьева>. С утра (завтрака) мы ничего не ели. Вестовой принес вина и печенья. В каюте стало душно и накурено. Покуда мы сидели, молча поедая скромную пищу, пришла весть о кончине М<очалина>.
Жутко было возвращаться по своим каютам. Многие из нас легли наверху. Голова у меня немилосердно трещала. О вахте я уже не думал и прилег на полуюте, вздрагивая при малейшем шуме (мне довелось наблюдать, что хлопанье двери, падение какого-либо предмета, даже громко сказанное слово заставляло вздрагивать каждого из нас). Командир, старший офицер и штурман не спускались с мостика; путь избрали близ самого японского берега, где вряд ли стали бы нас разыскивать; ночь прошла спокойно, и на утро перед нами открылся чистый горизонт.
15 мая. Встал, как бы с похмелья. На корабле неуютно, неприглядно. Кают-компания занята ранеными, в адмиральской столовой дует ветер через разбитые стекла, мебель испорчена. В правом коридоре копоть, осколки, обломки. Сбоку торчит вывороченный стальной лист. Срезанная стойка болтается на винтах.
В вахтенный журнал вписываются повреждения; их насчитывают 29{48}. Подсчитывают число выпущенных снарядов — оказывается 75-мм — 149 и 47-мм — 193.
Убитых матросов зашивают в парусиновые мешки; их трое. Утром умер четвертый. Тяжело раненных трое и восемь легко раненных. Всего, считая и лейтенанта М<очалина>, пострадало 16 человек.
В 11 ч тела убитых матросов снесли на ют. Собрали команду. Старший офицер прочел молитвы. Тела положили на помосток, по которому одно за другим скатились они в море.
В полдень широта 37°17'N и долгота 132°47'Ost. Пройдено 257 миль.
В 14 ч переменили курс на NO 6° на маяк Поворотный.
В 18 ч команде дали вино и ужин. В 19 ч 15 мин задраены иллюминаторы. Орудийная прислуга по орудиям.
20 ч. Молитва, раздача коек. Команда спит, не раздеваясь, по боевому расписанию. Под парами все котлы. [107]
В течение дня получались по беспроволочному телеграфу японские знаки (и накануне японцы весь день, в самый разгар боя, разговаривали по телеграфу; удивляюсь, почему никто из нас не мешал им: у «Урала» аппарат был настолько силен, что, пустив искру, он мог бы временно испортить все японские телеграфы){49}.
Нервно настроенным вахтенным начальникам мерещились дымки, а ночью огни.
16 мая. В 7 ч 45 мин по носу открылся высокий берег.
Перенесли тело М<очалина> на ют и положили в гроб.
В 10 ч 40 мин переменили курс на S-ю оконечность острова Аскольд. Говорили с Владивостоком по телеграфу.
В 11 ч 10 мин стали на якорь в бухте Наездник. За сутки пройдено 354 мили.
В 13 ч 50 мин из Владивостока пришло три миноносца. «Алмаз» снялся с якоря и, конвоируемый ими, направился к Владивостоку.
В 18 ч 30 мин вошли в бухту Золотой Рог, произвели салют и стали на бочку.
Берег был усеян народом. Махали шапками, платками, зонтиками. Громкое «ура» неслось отовсюду.
Жители города предполагали, что если «Алмаз» появился во Владивостоке, то значит об остальных нечего беспокоиться.
Прибывшие на корабль офицеры с «Громобоя», «России» и «Богатыря» неохотно верили тому, что мы рассказывали.
На следующий день пришли миноносцы «Грозный» и «Бравый».
Они привезли еще более грустные известия.
Через некоторое время пронесся слух о сдаче Небогатова.
Вскоре он подтвердился, равно как и слух о бегстве Энквиста на Манилу.