Впереди Германия
Наши У-2 шли все дальше и дальше на север. Над головой у нас было небо, уже чистое от фашистских самолетов. Внизу лежала израненная родная земля.
Безбрежные поля Украины постепенно сменились перелесками, которые все ширились, становились гуще, выше и наконец перешли в настоящие, могучие, без конца и края леса. [183]
Белоруссия! Далеко отсюда до Москвы — сотни километров, но природа Белоруссии чем-то напоминает мое родное Подмосковье. Те же здесь кудрявые веселые березки, ажурные клены, могучие дубы, та же, что в Подмосковье, тихая, приветливая красота.
Белорусская земля в то время была еще под фашистской пятой.
Особенно волновались однополчанки, уроженки Белоруссии: штурман и парторг эскадрильи Полина Гельман, штурман Ася Пинчук, авиатехник Аня Кириленко. Ушла в себя, сникла гвардии капитан Зинаида Горман: немецкие оккупанты расстреляли ее родителей, а шестилетнего сына живым закопали в землю.
Приземлились мы в Сеще. Осмотрелись и не увидели ни одного домика, ни одного сарая. Только березовая роща приветливо покачивала ветвями, будто радуясь нам. Нее вокруг было для нас необычно. Мы привыкли к горам, к морю, здесь нас окружали ровные поля и густые леса.
Наш полк вошел в состав 325-й ночной бомбардировочной авиационной дивизии.
Мы быстро соорудили жилье: в березовом лесу вокруг аэродрома вырос целый городок из землянок.
Однако обжиться в Сеще нам не удалось — пришлось перелететь на другую площадку, к деревне Пустынка, название которой на редкость точно отражало действительность. После бегства гитлеровцев все вокруг напоминало пустыню.
Весь наш полк не смог разместиться в Пустынке. Две эскадрильи (Дины Никулиной и моя) расположились в близлежащем лесу. Все было бы ничего, но нам буквально не давали житья комары. В поисках спасения от них мы перебрались в бывший монастырь.
Первые три недели полк лишь тщательно готовился к боям в новых условиях. После Кубани и Крыма здесь было много необычного для летного состава. Там мы привыкли к четким и ясным ориентирам: горы, море, крупные населенные пункты. Здесь была однообразная, хотя и пестрая, местность: пески, леса, болота. Ориентироваться в ночных условиях теперь стало гораздо труднее. И эту трудность необходимо было преодолеть.
Технический состав под руководством инженера полка Софьи Озерковой, инженеров Надежды Стрелковой и [184] Клавдии Илюшиной готовил материальную часть самолетов, основательно потрепанную в Крыму.
Партийная и комсомольская организации полка, возглавляемые парторгом Марией Рунт и комсоргом Александрой Хорошиловой, вели большую воспитательную работу по подготовке личного состава к предстоящим боям.
А между тем назревали серьезные события. В ночь на 23 июня 1944 года войска 2-го Белорусского фронта перешли в наступление. Форсировав реку Проня, они прорвали сильно укрепленную оборону противника, прикрывавшую могилевское направление. Задача нашего полка состояла в том, чтобы, участвуя в авиационной подготовке, подавить огневые точки главной полосы обороны противника и непрерывными бомбовыми ударами сковать его действия, способствуя тем самым успешному прорыву обороны войсками фронта.
Ночью на старт вынесли наше гвардейское Знамя. Состоялся митинг. Командир полка гвардии майор Е. Д. Бершанская призвала личный состав с честью пронести наше боевое Знамя через Белоруссию, бить врага по-гвардейски, так же, как мы били его на Тереке, на Кубани, на Таманском полуострове и в Крыму.
Согласно плану боевого использования наш полк уничтожал гитлеровские войска в районе Перелоги. По решению командира полка экипажи действовали одиночными самолетами с высоты 700–750 метров с правым раз воротом над целью. Первый удар самолетами всего полка был нанесен в ночь на 23 июня. Последующие вылеты строились с расчетом непрерывного воздействия на цель с интервалом выпуска самолетов не более двух-трех минут. Маршрут был кратчайший: исходный пункт — цель. В ту ночь, по данным экипажей нашего полка, в Перелогах возникло 9 очагов пожара и 13 взрывов большой силы.
А когда советские войска расширили прорыв и устремились вперед, мы бомбили отходившие колонны гитлеровцев на дорогах, у переправ и железнодорожных станций.
В Белоруссии пришлось действовать в новых условиях. Мы ожидали встретить здесь, как и в Крыму, сильное сопротивление истребительной авиации врага и его зенитной артиллерии. А ничего этого не оказалось. Не потому, что у фашистов недоставало техники. Просто темпы наступления советских войск были столь стремительны и [185] немцы отступали так поспешно, что у них не было возможности создать организованную противовоздушную оборону. Во всяком случае, в течение месяца боев наши У-2 ни разу не попадали под настоящий зенитный огонь. И в этом смысле нынешняя обстановка не шла ни в какое сравнение с той, в которой нам приходилось действовать раньше.
Зато в Белоруссии имелись свои трудности. Начать с того, что в ночное время густые леса и отсутствие сколько-нибудь заметных ориентиров сильно затрудняли визуальное наблюдение и поиск целей. А площадки для полета! Мало-мальски удобных площадок почти не было, их приходилось отыскивать с большим трудом. И если учесть, что мы нигде не задерживались дольше трех дней, то даже несведущему человеку станет ясно, что неудобство это являлось весьма существенным фактором.
Но как бы то ни было, мы летали, отыскивали врага и сбрасывали на него свои гостинцы. Работали напряженно, совершая по нескольку вылетов за ночь. Когда же под Минском наши войска загнали в котел 30 фашистских дивизий, к ночным полетам прибавились дневные. Теперь мы вели разведку, отыскивая среди густых лесов разрозненные группы гитлеровцев, а затем нередко и сами участвовали в их уничтожении.
Темпы наступления советских войск были высокие. С 23 июня по 30 июля 1944 года было пройдено с непрерывными боями на запад несколько сотен километров.
В ходе наступательной операции нашему полку пришлось перебазироваться десять раз. Для обеспечения беспрерывности боевых действий полка его передовые команды выезжали заранее на новые точки базирования. Опытные летчицы и штурманы вылетали с целью поиска и определения годности площадок. За это время было четыре случая, когда днем во время полетов в поисках площадок экипажи обнаруживали группы фашистских солдат, остатки разбитых частей. Штурманы ракетами или направлением полета наводили наземные части на такие группы и помогали захватывать их в плен.
10 июля нам поставили задачу: уничтожить днем окруженную группировку гитлеровцев в лесу восточнее населенного пункта Борки. До сих пор нам ни разу не приходилось бомбить противника днем с нашего маленького [186] фанерного самолета По-2{10}. Но экипажи успешно справились и с этой новой для нас задачей. Крупная блуждающая группировка гитлеровцев была полностью разгромлена наземными войсками при помощи наших самолетов.
В тот период женский полк вообще выполнял самые различные боевые задачи: разрушал вражеские мосты и переправы, уничтожал живую силу в местах скоплений, бомбил дороги, не давал двигаться отступавшим немецким колоннам, вел разведку укрывавшихся в лесах разрозненных вражеских групп.
Заместитель командира полка Серафима Амосова со штурманом полка Ларисой Розановой однажды установили своеобразный рекорд: за один полет обнаружили семь отрядов фашистов. Экипаж Надежды Поповой со штурманом звена Евгенией Гламаздиной неожиданно заметил группу гитлеровцев численностью до ста человек. Штурман ракетами наводила наземные части на противника, чем помогла пленить его. Подобные полеты выполняли почти все опытные летчицы и штурманы.
К слову сказать, в период боев в Белоруссии больше хлопот мы имели не в воздухе, а на земле. Так и не удалось нам хотя бы примитивно благоустроить свой быт. В разрушенном, дотла разоренном фашистами крае не могло быть и речи даже о минимальных удобствах. Из-за частых переездов сооружать фундаментальные постройки не хватало времени. Крышей нам, как правило, служили плоскости наших же самолетов. Под ними спасались от дождя, спали, отдыхали. Даже штаб полка размещался под открытым небом. Лишь в тех случаях, когда донимали дожди, сооружался большой шалаш. И ничего, вытерпели. Настроение, несмотря ни на что, всегда было хорошее.
Единственное, что удручало нас и портило нервы, — это взлетные площадки. Они были часто настолько малы, что взлет и посадку приходилось совершать на одной полосе. Но и это бы еще куда ни шло, имей площадки достаточную длину. А то ведь отыскать и такие-то было чистой мукой. Летишь, бывало, а кругом леса, болота да [187] реки. Мелькнет где-либо прогалинка, да и та, как говорится, с гулькин нос.
Вот так под деревней Новоельня искали-искали площадку. Хорошей нет, выбрали из того, что было, самую большую, а она чуть не стала для нас западней. Сели, а взлететь невозможно — мало места для разбега да и сама площадка стиснута лесом. Взлететь-то взлетишь, но зацепишься за деревья. Что делать? Долго ломали голову, пока кто-то не предложил использовать принцип катапульты. Решили испробовать. Вырулили на старт самолет, летчица запустила мотор, несколько человек уцепились за нижние плоскости. Когда мотор заработал на полную силу, люди по команде разбежались в стороны. Освободившись от сдерживавшей его силы, По-2 рванулся вперед и почти без разбега оторвался от земли. Но и лес был уже рядом. Зацепится или нет? С замиранием сердца следили мы, как, натужно воя, машина медленно поднималась к небу, а когда наконец между колесами и кроной показался голубой просвет, у девушек вырвался вздох облегчения. Разумеется, потом нам пришлось искать новый аэродром.
Несколько дольше стояли мы в большом селе Новосады, утопавшем в садах. Между двумя рядами домов здесь тянулась широкая улица. Ее-то, не мудрствуя, мы и приспособили под взлетную полосу. Самолеты завели под деревья, приткнули хвостами к палисадникам.
Беспокойное это было время. Вокруг по лесам прятались уцелевшие от разгрома гитлеровцы. Одни группы покорно сдавались в плен, другие же, состоявшие из матерых нацистов, пытались любой ценой прорваться к своим. Эти были опасны, и нам постоянно приходилось быть настороже. Пулеметы и автоматы всегда держали наготове. Ночью выставляли усиленное боевое охранение. Спали у самолетов, готовые по первой тревоге подняться в воздух.
Не обошлось и без комического происшествия. Однажды глубокой ночью всех, кто был свободен от полетов, всполошил душераздирающий визг поросенка. Просто так поросята ночью не визжат. Значит, этого потревожили, и скорее всего — голодные гитлеровцы.
Девушки вскочили на ноги, схватили оружие.
— Бежим выручать свинину! — крикнул кто-то в темноте. — А то, чего доброго, останемся без продовольствия!
Завязалась перестрелка. Где-то на околице застрочил [188] пулемет, в небо взвилась осветительная ракета. Фашисты — а это действительно были они — вынуждены были ни с чем убраться восвояси.
Вскоре все стихло, и свободные от нарядов девушки легли отдыхать. Примостилась и я. Только стала засыпать, тишину разорвал выстрел. Снова все всполошились, опять схватились за оружие. Но на этот раз тревога оказалась ложной. Выяснилось, что потревоженный шумом и перестрелкой чей-то теленок выскочил из хлева в сад и бродил там, пока не приблизился к часовому. Тот перепугался и выстрелил.
Утром пятнадцать бойцов из батальона аэродромного обслуживания, вооружившись автоматами и гранатами, отправились к реке на разведку. Примерно через полчаса со стороны реки отчетливо донеслась перестрелка. Прибежавший связной сообщил, что обнаружена большая группа немецких солдат и что требуется наша помощь.
В воздух тут же поднялись шесть самолетов. Нагруженные бомбами, они сделали круг над Новосадами и ушли в направлении большой рощи, откуда слышались выстрелы. Группу возглавила Серафима Амосова, за ней летели Дина Никулина, Катя Пискарева, Рая Аронова, Таня Макарова и Ира Себрова. Остальные экипажи находились на аэродроме в полной боевой готовности. С небольшого холма на окраине деревушки нам было хорошо видно, как, отделившись от самолетов, на головы гитлеровцев, засевших в роще, полетели бомбы.
Второго вылета не потребовалось. Через полчаса все было кончено — враг выкинул белый флаг. Наши маленькие самолеты прекрасно справились с задачей дневных бомбардировщиков. Более двухсот гитлеровцев сдалось в плен. Нестройной колонной они прошли по деревне, с удивлением глядя на девушек в летной форме.
А был и такой случай. Произошло это недалеко от Красного Бора. Самолет, обслуживаемый техником-лейтенантом Галей Пилипенко, при выполнении задания получил серьезное повреждение, и работникам ПАРМ надлежало его восстановить. Полк уже ушел на запад. На опушке леса осталось только «семеро смелых» с одной-единственной винтовкой. Работа продвигалась быстро. Но в лесу, вокруг стоянки, блуждали враги. По ночам Галя стреляла из винтовки, чтобы отпугнуть гитлеровцев. Трое суток прошло спокойно, а на четвертый день на лесной дороге [189] показалась группа немцев. Передний держал на палке белую тряпку.
Из предосторожности Пилипенко приказала немцам не приближаться и выслать представителя для переговоров. Таким представителем оказался переводчик. Назвав себя, он объяснил, что в их группу входят остатки штаба части во главе с генералом.
Гитлеровцев обезоружили и отправили на сборный пункт пленных. А техник-лейтенант Галя Пилипенко была представлена к поощрению за проявленную смелость и выдержку...
Подобный же случай произошел и в населенном пункте Мир, где одно время стоял наш полк.
Однажды днем мне в паре с Серафимой Амосовой пришлось вылетать на разведку новой площадки. Мы шли плотным строем и осматривали с бреющего полета местность. В районе станции Негорелое, юго-западнее Минска, откуда гитлеровцы были уже изгнаны, самолеты попали под обстрел.
«Кто стрелял?» — недоумевали мы. Пригляделись внимательно и увидели группу немцев. Они вели огонь из автоматов. У машины Амосовой пробили плоскость. Получил повреждения и мой самолет. Выполнив задание, мы вернулись на место базирования.
После этого случая заместитель командира полка гвардии капитан Амосова настояла, чтобы перед командованием дивизии был поставлен вопрос об оснащении всех наших По-2 пулеметами. Этого требовала обстановка. И очень скоро на всех машинах были установлены пулеметы. Кроме бомбардировки целей мы теперь могли еще и обстреливать их. Днем пулемет мог оказать хорошую услугу как при обнаружении гитлеровцев, разрозненные группы которых еще бродили по нашей земле, так и при встречах с вражескими истребителями в воздухе.
В боях, в скитаниях с одного аэродрома на другой дни бежали быстро и незаметно. Наступление советских войск развивалось все шире. 16 июля фашистов выбили из Гродно, а вскоре наши передовые части ворвались на южную окраину Белостока, завязав уличные бои в черте города. Полк перебазировался на аэродром в Главаче. Оттуда мы продолжали летать на бомбежку немецких переправ через Супрасль, что протекает в нескольких километрах севернее Белостока. [190]
В Белоруссии мы долгое время базировались невдалеке от прославленного полка «Нормандия — Неман». Мы искренне восхищались мужественными летчиками, которые в небе России боролись и за свободу своей родной Франции.
После войны мне довольно часто приходилось встречаться с прославленными французскими летчиками, которые внесли достойный вклад в разгром нашего общего врага. Со многими из них я искренне подружилась. И как же приятно было мне прочитать в книге «Нормандия — Неман» французского летчика Франсуа де Жоффра, сражавшегося одно время рядом с нами, строки о нашем полке:
...Пока на фронте относительно спокойно. Вечерами мы читаем, пишем письма или играем в карты. В черном беззвездном небе время от времени пролетают одиночные невидимые самолеты, гул которых долго слышится в тишине ночи. Это ночные бомбардировщики или самолеты, выполняющие специальные задания.Русские летчицы, или «ночные колдуньи», как их называют немцы, вылетают на задание каждый вечер и постоянно напоминают о себе. Гвардии майор Бершанская, тридцатилетняя женщина, командует полком этих прелестных «колдуний», которые летают на легких бомбардировщиках, предназначенных для действий ночью. В Севастополе, Минске, Варшаве, Гданьске — повсюду, где бы они ни появлялись, их отвага вызывала восхищение всех летчиков-мужчин.
Французы, как известно, любят шутку и прекрасный пол. Когда я хочу подразнить капитана Матраса, я прошу его разрешения обратиться к начальству с рапортом о назначении меня механиком в полк «ночных колдуний». Но однажды после этой шутки, ставшей почти классической, он спокойно отвечает:
- Оставьте меня в покое, барон. Завтра вам уже будет не до «колдуний». Приказано быть в полной боевой готовности, и мне думается, будет жарко...
В период боев за освобождение Белоруссии наш полк совершил 1735 самолето-вылетов и получил несколько благодарностей от Верховного Главнокомандующего. Приказы [191] Верховного Главнокомандующего зачитывались всегда перед строем.
Последнее построение полка на территории Белоруссии было назначено на площади в Новоельне. Все мы пришли аккуратно одетые, подтянутые, с белоснежными подворотничками, при орденах и медалях.
Бои в Белоруссии закончились. Началось освобождение Польши. Теперь уже было рукой подать до самого логова врага.
В августе сорок четвертого года мы базировались в районе Белостока. Здесь снова произошла случайная встреча с летчиком из штурмового полка, который в трудном сорок втором году повстречался мне на Кавказе, когда мы с Олей Клюевой улетали днем на разведку линии фронта. Я уже успела забыть ту далекую встречу в сорок втором с голубоглазым лейтенантом: ведь прошло целых два года. Но когда мы увидели друг друга случайно на аэродроме, тот полет и встреча всплыли в моей памяти со всеми подробностями.
— Знаете, — сказал он, — я тогда здорово волновался за вас... А мы ведь даже не познакомились толком. Разрешите представиться — Константин Давыдов, командир эскадрильи штурмового полка.
— Значит, коллеги!
— Да. Мои товарищи внимательно следят за вашей работой. Жаль, надо опять расставаться. Скоро на задание. А может, еще и свидимся.
— В жизни бывает всякое. Желаю счастья, старший лейтенант!..
Громя немецко-фашистских захватчиков, советские войска вступили на территорию Польши. Под крылом самолета виднелись руины польских городов, сожженные деревни и хутора. Из груды пепла и битого кирпича к небу тянулись черные силуэты печных труб. По дорогам с запада на восток брели измученные люди. У многих были ручные тележки. А кое-кто тащил свой немудреный скарб прямо на спине. Это возвращались в родные места жители польских сел и деревень, угнанные гитлеровцами в рабство. Люди спешили домой, чтобы начать строить новую жизнь. [192]
В августе стремительное наступление советских войск сменилось временным затишьем перед новыми боями. Наши части усиленно готовились к ним. Не бездействовал и противник: он лихорадочно создавал оборонительную линию по рекам Висла, Бобер, Буг, Нарев.
На 2-м Белорусском фронте шли только бои местного значения. А для нас, летчиков-ночников, это был период напряженной работы. Каждую ночь мы обрабатывали передовые гитлеровцев, мешая им вести оборонительные работы, беспокоя их войска, нарушая их сон и отдых.
Условия наших действий к тому времени усложнились. Стабилизировав фронт, немцы создали серьезную противовоздушную оборону. Такие пункты, как Остроленка, Макув, переправа северо-восточнее Ломжи, Цеханув, Носельск, прикрывались не менее чем пятью прожекторами а в общей сложности вдоль всей линии боевого соприкосновения тянулась непрерывная цепь прожекторных установок и зенитных средств. Кроме того, враг стал применять против нас истребительную авиацию.
Больше всего нам доставалось от фашистских истребителей в районе Ломжа, Остроленка. У нашего По-2 не было ни пушек, ни бронированной спинки, которая предохраняла бы экипаж от огня. И все же «ласточки» наносили большой урон врагу. Гитлеровцы по-прежнему охотились за каждым нашим маленьким фанерным самолетом.
В одну из темных августовских ночей нам поставили задачу нанести бомбовый удар по скоплению техники и войск гитлеровцев в районе Ломжи и Остроленки. Лететь предстояло далеко от основного аэродрома, в сильно укрепленный район, где, как мы знали, немцы сосредоточили большое количество зенитных батарей.
Первой вылетели на цель Таня Макарова с Верой Белик. Через пять минут за ними последовала Надежда Попова со штурманом Женей Гламаздиной. Надя Попова и рассказала, как погибли Таня Макарова с Верой Белик. Фашистский истребитель настиг их, когда девушки уже возвращались на свой аэродром. Произошло, видимо, прямое попадание в бензобак: сразу после разрыва снаряда горящий самолет Тани Макаровой вначале взмыл вверх. Таня мужественно боролась с огнем, пыталась сбить пламя, по тщетно. Потом объятая пламенем машина камнем рухнула на землю. [193]
Гибель Тани Макаровой и Веры Белик явилась для всех нас тяжелой утратой. Мы потеряли замечательных товарищей и один из лучших экипажей.
Похоронили мы подруг в саду помещичьего имения. Опять был черный провал могилы, небольшой холмик над ней, залп прощального салюта. Впервые останки наших летчиц приняла чужая земля.
А через несколько дней вражеский истребитель подбил самолет Кати Олейник. Пилот и штурман Ольга Яковлева получили ранения. Машину, у которой от стабилизаторов остались лишь стойки лонжеронов, раненая летчица с великим трудом довела до своего аэродрома.
Ночную атаку истребителя пришлось испытать и мне, В это время штурманом эскадрильи ко мне вместо Екатерины Рябовой была назначена Саша Акимова. Москвичка, студентка педагогического института, она пришла в полк в начале его формирования. Год была старшим техником эскадрильи по вооружению, а затем без отрыва от боевой работы переучилась на штурмана. Начитанная, энергичная, очень выдержанная в бою, Саша понравилась мне сразу. Жаль было расставаться с опытной Рябовой, но я и к новому штурману привыкла быстро.
В ту ночь мы бомбили позиции гитлеровцев в районе Остроленки. Как всегда, после первых же сброшенных бомб заработали прожекторы, заговорили зенитки, огонь которых был очень сильным. Наш По-2 долго не выпускали лучи прожекторов, но нам все же удалось вырваться.
Стрелка высотомера показывала цифру «600». Я прибавила обороты. Сквозь редкие облака светила луна. Видимость была неплохой, и мне подумалось, что излишняя осторожность не помешает. Гибель Тани Макаровой и Веры Белик была еще свежа в памяти. Я попросила Акимову, чтобы она почаще просматривала задний сектор.
Минут пять мы летели спокойно. Далеко позади осталась уже линия фронта, и казалось, полет закончится благополучно. Вдруг рядом с нами пронеслась огненная трасса, а чуть сбоку и выше мелькнул силуэт вражеского истребителя. Я видела, как он разворачивался, чтобы вновь в ринуться в атаку.
Что предпринять? Высота и так невелика, снижаться дальше опасно. Но это единственный выход. Я резко изменила курс и отжала ручку. Когда до земли оставалось [194] метров двести пятьдесят, гитлеровец снова настиг нас и длинной очередью пропорол плоскости и фюзеляж. В последний момент я успела уклониться, и следующая очередь прошла мимо. Только когда до земли было уже около ста метров, я выровняла самолет. Теперь было не опасно — темно-зеленая окраска По-2 сливалась с общим фоном земли.
Участившиеся случаи нападения истребителей на наши тихоходные машины серьезно обеспокоили командование. И вот тут-то, чтобы как-то обезопасить летчиц и штурманов в случае аварии, нам категорически запретили летать без парашютов. Скрепя сердце мы примирились с этим новшеством. Впрочем, это было разумное и очень своевременное мероприятие, и весьма скоро мы убедились в этом.
Из Курово полк перебазировался в хутор Далеке. Вблизи него оборудовали взлетно-посадочную площадку, под жилье заняли большую усадьбу сбежавшего помещика. Здесь мы пробыли довольно долго.
К тому времени погода окончательно испортилась, начался период затяжных дождей и туманов. Черно-свинцовые тучи непрерывной чередой ползли с запада, заливая и без того прокисшую землю холодными потоками воды. Облачность была низкой, облака нередко стлались в 50–70 метрах над землей. В нормальных условиях полеты следовало немедленно прекратить. Но война есть война, и, несмотря на почти нулевую видимость, мы продолжали работать.
В Польше нам впервые довелось бомбить вслепую из облаков. Это было в середине октября 1944 года. Действовали мы в районах Макува и Модлина.
Продрогшие от сырости и холода, мы с Сашей Акимовой сидели в кабине и ждали сигнала к вылету. Уткнувшись носом в воротник теплого комбинезона и поджав ноги, я дремала. Изредка, чтобы не заснуть, приоткрывала глаза, с минуту всматривалась в ночную темень, отыскивая смутные контуры соседних самолетов, и вновь погружалась в сладкое забытье.
Сердитый, колючий ветер Атлантики, пронесшийся через всю Европу и растративший в пути тепло океана, повизгивал в расчалках и тросах, раскачивал плоскости, изредка ронял на туго натянутую перкаль крупные капли. «Бум-бум!..» — сквозь дрему отдавалось в моих ушах, и [195] тут же все звуки заглушал пронзительный свист, завывание. «У-уу! Худо ва-ам, ху-удо!» — казалось, выговаривал ветер. «Ну и пусть, — думалось мне. — Нашел чем пугать. И похуже видели».
Вдруг кто-то толкнул меня в плечо. Я вздрогнула и лениво повернулась.
— Что случилось?
— Тебя требуют к гвардии майору Бершанской, — услышала голос Акимовой. — Ты что, заснула?
— Угу.
Поеживаясь от холода, я вылезла на крыло и вместе с Сашей направилась на командный пункт.
В большой с высоким потолком землянке, освещенной тусклой, вполнакала, лампой, уже собралось несколько человек. Помимо командования полка здесь были ветераны Дина Никулина, Мария Смирнова, Надежда Попова, Серафима Амосова, Ирина Себрова, Ольга Санфирова и несколько штурманов.
Бершанская коротко доложила обстановку, ознакомила нас с задачей. Помолчав немного, добавила:
— Метеоусловия чрезвычайно трудные. Облачность низкая. Спускаться ниже ее и бомбить с такой высоты рискованно — осколки могут повредить свои же самолеты. А если лететь выше — не будет видна цель. Вот мы и решили с вами посоветоваться. Как быть, товарищи офицеры?
Наступила долгая пауза. Все задумались. В самом деле, где выход? Для слепых полетов, и особенно для слепого бомбометания, наши машины не приспособлены. Правда, нам приходилось действовать в тумане, но тогда, даже при отвратительной видимости, все же хоть как-то просматривались ориентиры, что давало возможность вывести машину на цель. А как это сделать сейчас?
Мы выжидательно поглядывали друг на друга.
— Ну что, ветераны, или иссяк порох в пороховницах? — пошутила Рачкевич. — Неужели не сумеем выполнить приказ?
Ответом на это был сдержанный ропот недовольства.
— Тогда ищите выход. Вы же командиры, опыт у каждой солидный, воюете не первый год, возможности свои и своей машины знаете. Предлагайте, а там обсудим, взвесим, — глядишь, и отыщем нужное решение. [196]
— Да чего его искать-то? — смущенно произнесла Акимова. — Он весь на виду, как есть. Надо работать из-под нижней кромки облаков.
— Чтобы погубить самолеты и людей? — спросила командир полка.
— Почему непременно погубить? — разом заговорили все.
— Разве мы не бомбили с малых высот? А Тамань, а Крым?
— Там было другое дело, — заметила начальник штаба полка Ирина Ракобольская.
— Почему? Бомбы другие, что ли?
— И бомбы те же самые, и люди, и машины, а вот случаи эти можно пересчитать по пальцам. Да и высота, насколько мне помнится, была большей, недосягаемой для осколков. Взрывная волна до машин добиралась, а для осколков был велик угол подъема. При высоте же облачности, которая имеется сейчас, воздействия осколков не избежать.
Спор разгорелся. В конце концов решили действовать так: к цели подходить под нижней кромкой облаков, затем подниматься в облака и бомбить уже оттуда, ориентируясь по времени.
И вот мы поднялись в воздух. Мне было немного не по себе. Саша Акимова определила по голосу мое состояние, когда обратилась к ней по переговорному аппарату.
— Да не волнуйся, — успокоила она. — Контрольный ориентир у нас надежный, не пропустим. Цель знакома, путь к ней выверен штурманами до секунды, так что в расчетах мы ошибиться не должны. Ну, а в случае чего, вынырнем из облаков и осмотримся еще раз.
— Хорошо, — согласилась я.
— Только выдерживай скорость. Постараюсь сбросить бомбы по назначению, — говорит мне штурман.
Минут через пятнадцать внизу тускло заблестела река Нарев, разделявшая советские и фашистские войска. Это и был наш контрольный ориентир: цель находилась совсем рядом. Я ввела самолет в облака и стала набирать высоту. В лицо пахнуло холодом и сыростью, точно из глубокого погреба.
— Как дела, Саша?
— Приготовься, осталось немногим больше минуты. [197]
Мерно, чуть глуше обычного, рокотал мотор. Незримо ползла навстречу липкая мгла, оседая на лице холодными каплями. Капли медленно скатывались по щекам, попадали за воротник и разбегались по телу ледяными мурашками, заставляя вздрагивать и поеживаться. Я недовольно ворчала, тихонько поругивая непогоду. Акимова, видимо, услышала мое бормотание.
— Ты чего?
— Да так. Капли за ворот попадают. Ну, а до цели нам еще далеко?
— Подходим. Сейчас сброшу первые бомбы.
Через несколько секунд машину слегка качнуло. Я невольно перегнулась через борт и насторожилась. Пробив толщу облаков, к нам донеслись приглушенные звуки разрывов.
— Надо посмотреть вниз. Если прожекторы зажгутся, значит, попали, можно будет сбросить и остальные бомбы, — передает штурман.
— А если нет?
— Тогда придется выйти под нижнюю кромку облака и повторить все сначала.
Но повторять маневр не пришлось. Внизу под нами забегали отсветы прожекторных лучей, взахлеб затараторили зенитки. Приятно! Значит, наши бомбы попали в цель. Иначе враг не открыл бы такого плотного огня, а выждал более удобный момент. Самолет вновь качнуло — оставшиеся бомбы оторвались от плоскостей.
Первая бомбежка вслепую из облаков удалась, и с тех пор мы стали применять ее довольно часто.
Маленький По-2 не давал покоя гитлеровцам. В любую, казалось бы самую неподходящую, погоду мы появлялись над вражескими войсками на малых высотах и бомбили их.
Каждый боевой вылет требовал от девушек огромного напряжения сил, тщательной подготовки, последующего разбора проведенных вылетов, проявления разумной инициативы, непрерывной осмотрительности и беззаветной отваги. Случалось, тот или иной экипаж попадал, казалось, в безвыходное положение, однако воля к победе, мужество и мастерство летчиц и штурманов помогали нам выходить победителями. [198]
Весь октябрь прошел в ожесточенных боях северо-западнее Варшавы, и работы нам хватало. А в ноябре летали мало и, откровенно говоря, были рады, что наконец-то впервые нам представилась возможность немного отдохнуть, привести себя в порядок, всецело отдаться мелким житейским радостям, которых были лишены на фронте. Полк все еще дислоцировался на хуторе Далеке. В большой помещичьей усадьбе места хватило всем, и мы устроились даже с комфортом. Девушки с присущей им домовитостью старались как можно лучше организовать свой быт.
Но, конечно, мы не бездельничали. В октябре у нас часто устраивались конференции, проводилась командирская учеба, возобновили свою работу кружки. В общем, это был семейно-академический период, как называли его полковые остряки.
Через месяц советские войска вновь развернули активные боевые действия. Враг ожесточенно сопротивлялся, стараясь удержаться на реке Нарев и не допустить нас в Пруссию. Но разве остановишь снежную лавину, сорвавшуюся с крутой горы?..
Все видели: фашистская Германия находится при последнем издыхании, еще одно усилие — и с нацизмом будет покончено. И пусть для многих из нас этот бой станет последним, не все доживут до того счастливого мгновенпя, когда отгремит последний выстрел, но зато советские солдаты принесут мир на измученную войной землю...
В ночь на 13 декабря мы работали в районе Носельска. Я вылетела вслед за экипажем Ольги Санфировой, Мы встретились с ней на старте, когда вооруженцы подвешивали бомбы. Ольга спешила к самолету, на ходу дожевывая бутерброд.
— Как дела, Марина? — окликнула меня она. — Как Саша Акимова? Довольна ты новым штурманом?
— Конечно. А почему спрашиваешь?
— Да просто так. Настроение у меня сегодня хорошее.
— С чего бы это?
— А ты догадайся.
— Нашла время для головоломок.
— Ну, так я тебе скажу сама. Сколько мы с тобой на фронте? Два года и даже чуть больше. Сколько боев провели? Много. А этот есть наш последний и решительный. Сколько думала об этом и вот дожила до него. Понимаешь, [199] дожила! Вот и все. Вот почему мне радостно. Понимаешь теперь, Маринка?
Ольга легонько толкнула меня в плечо и побежала к самолету. Я улыбалась ей вслед, и мне самой стало как-то радостно от сознания, что война действительно подходит к концу и скоро жизнь восторжествует над смертью.
Но смерть еще посетила нас, и как раз в ту ночь.
Отбомбившись, командир эскадрильи капитан Санфирова возвращалась на аэродром. У линии фронта самолет снова попал под обстрел. Снаряд угодил в бензобак, и машина вспыхнула. Но Ольга упорно тянула горящий По-2 на свою территорию. Огонь уже охватил плоскости, подбирался к кабине. Когда были над линией фронта, ближе к своим, Санфирова приказала штурману Руфе Гашевой покинуть машину. Девушки выпрыгнули и удачно приземлились с парашютами, но на земле Оля Санфирова попала на нашу противопехотную мину. Взрывом ей оторвало ногу, разворотило правый бок. В полк Ольгу доставили мертвой.
По просьбе подруг Олю решили похоронить в Гродно. Во время прощания с покойной я впервые расплакалась, не стесняясь своих слез. Я не могла забыть нашей последней встречи, радостного лица Оли, ее веры в свое счастье, которую она выразила так по-человечески просто...
В ночь на 21 декабря соединения фронта прорвали вражескую оборону и форсировали Нарев. Полк в это время работал с небывалой интенсивностью. Летали мы тогда с основного аэродрома и с «подскока», который находился на расстоянии артиллерийского выстрела от позиции немцев. Малейшая неосторожность могла выдать нас. И все же противник не обнаружил аэродром даже с воздуха — такая была у нас маскировка.
Посадочная полоса освещалась всего тремя фонарями «летучая мышь». Техники и вооруженны при заправке машин трудились вслепую, совсем не зажигая огней. Две-три минуты, и самолет снова был в небе. С основного аэродрома полетами руководила майор Бершанская, а на «подскоке» удивительно четкую работу организовала Серафима Амосова. За все время здесь не произошло ни одной аварии или поломки, ни одного чрезвычайного происшествия. Экипажи выполняли по 16–17 боевых вылетов. [200]
А командиры эскадрилий Надя Попова, Маша Смирнова, Дина Никулина и я вылетали на задания по 18 раз.
В связи со всем этим мне хочется сказать доброе слово о «хозяйках нашей судьбы», о девушках, готовивших наши победы, о наших верных помощницах, от самоотверженности которых в конечном счете зависело все.
Сказать, что наши инженеры, старшие техники, механики, вооруженцы, электрики, прибористы не жалели сил, — значит почти ничего не сказать. От их работы зависело все: и поведение самолета в воздухе, и то, как скоро он, израненный и разбитый, сможет вернуться в строй, и количество вылетов экипажей за ночь, а значит, и эффективность наших ударов по врагу.
Старший инженер полка Софья Ивановна Озеркова на формирование женской авиачасти прибыла одной из первых.
И с самого начала боевых действий у нас заработала своя «академия». Пройдя ее курс, девушки-вооруженцы становились механиками и техниками, переучивались на штурманов, а штурманы — на летчиков. Преподаватели «академии» — командиры, штурманы, стартехи эскадрилий и, естественно, старший инженер Софья Озеркова — учили новичков без отрыва от боевой работы.
А сколько всяких иных забот и хлопот было у самой Озерковой!
Она отвечала за каждый самолет, за надежность его работы в каждом вылете, за скорейший ввод в строй поврежденных в бою машин, за каждого механика и техника, за правильность организации работы всего технического состава. В прошлом кадровый командир Красной Армии, Софья Ивановна к моменту формирования полка имела за плечами десять лет службы в Иркутской авиатехнической школе. Взыскательная и строгая, она требовала от подчиненных высокой ответственности за порученное дело.
А нагрузка ее все возрастала.
Летчиков, штурманов, техников, вооруженцев изумляло мужество, стойкость, высокое чувство долга, присущее нашему старшему инженеру. Днем Озеркова проводила технические осмотры, проверяла выполненные работы, учила вновь прибывших. А ночью — отправляла машины на боевые задания и обязательно встречала их. Замечательная спортсменка, она не только была непременной [201] участницей всех спортивных соревнований, но и отвечала за строевую подготовку...
В 1943 году старший инженер полка Софья Озеркова получила первый орден.
А каких прекрасных специалистов она воспитала!
Взять хотя бы оружейниц. Сложна и кропотлива их работа, особенно ночью, в условиях затемненного аэродрома, когда выполнять самые опасные операции приходилось на ощупь. И тут наши девушки были на высоте. Лидия Гогина, Татьяна Масленникова, Мария Марина, Зинаида Вишнева, Анна Шерстнева и многие другие в темноте по капсюлю определяли тип взрывателя. А чтобы определить, закрыт или открыт замок бомбодержателя, им достаточно было прикоснуться к нему.
Одно из самых важных условий в работе оружейников — быстрота. Самолет не должен простаивать на старте ни одной лишней минуты. Это девушки хорошо уяснили себе. Если раньше на снаряжение машины у них уходило 30 минут, то позднее самолеты обслуживались за 6–7 минут. А мастера по вооружению Мария Логачева и Зинаида Вишнева управлялись с этим ответственным делом за 3 минуты.
С великой благодарностью вспоминаю я моего замечательного друга Веру Мамепко. Всю войну она мечтала стать штурманом. Штурманом Мамепко так и не стала, зато авиатехник из нее получился отличный.
Или взять, к примеру, инженера полка по спецоборудованию Клавдию Илюшину. В ее подчинение были назначены на должности техников Поля Ульянова, Вера Бондаренко, Оля Голубева и Тоня Павлова. Первые две девушки оказались вполне подготовленными и сразу стали прибористами. Олю Голубеву и Тоню Павлову пришлось назначить электриками, хотя у них о будущей работе даже представление было весьма приблизительное.
Занятия с девушками пришлось начинать с азов. Илюшина не пожалела ни сил, ни времени, и труды не пропали даром — ее подчиненные стали специалистами своего дела. Самолет у нас был маленький, а всем нам очень хотелось, чтобы относились к нему с большим уважением. Может, именно поэтому прибористы и электрики Илюшиной старались оснастить «ласточку» всеми техническими новинками того времени. Прежде всего они провели на самолетах электропроводку. Затем на нескольких из [202] них установили фотооборудование для фотографирования. Позднее стали внедрять малогабаритные радиостанции для связи на близких расстояниях и разведки погоды. Для ночной посадки По-2 при тренировочных полетах инженер Илюшина приспособила вместо фар подкрыльные факелы.
В письме, полученном мной уже в послевоенные годы, Клавдия Илюшина вспоминала одну из декабрьских ночей 1944 года, когда полк совершил 324 боевых вылета. Восхищаясь летчицами и штурманами, Илюшина очень скромно упоминала о работе своих подчиненных. А ведь каждая девушка-вооруженец только за одну ту ночь подвесила к самолетам не меньше трех тонн бомб! Вдумайся в эту цифру, читатель, она красноречиво говорит о многом.
Работа наших специалистов наземной службы только на первый взгляд и только непосвященным могла показаться не очень важной. Мы же, летчицы, всегда высоко ценили их труд и очень дорожили их дружбой. Ведь именно им, этим скромным и неутомимым труженицам, мы были обязаны всеми своими успехами.
Захватив плацдармы и укрепившись на западном берегу реки Нарев, наши войска начали подготовку к последнему и решительному штурму укреплений Восточной Пруссии.
На этот раз передышка оказалась короткой. Внезапное наступление гитлеровских войск в Арденнах застигло армии США и Англии врасплох. Наши тогдашние союзники взмолились о помощи, и 12 января 1945 года на всем фронте от Балтики до Карпат вновь заговорили советские пушки. Фашистское командование вынуждено было приостановить наступательные операции на Западном фронте и стало спешно перебрасывать свои войска на восток.
Соединения 2-го Белорусского фронта начали активные действия через день после других фронтов. В ночь на 14 января наш полк работал в районе Жабичина. Низкая облачность и туманы сильно затрудняли прицельную бомбежку объектов, и все же мы сумели подавить несколько огневых точек противника и вызвать очень сильный взрыв.
К ночным вылетам вскоре прибавились дневные. Они не были обязательными. Просто из дивизии прислали радиограмму с просьбой составить список летчиц, которые [203] пожелают летать днем. Разумеется, все экипажи тотчас дали свое согласие. Мы стали летать днем и ночью, снабжая боеприпасами вырвавшиеся далеко вперед наземные части.
Вот когда пригодился опыт боев за Керчь! Только теперь нам приходилось не просто, как раньше, доставлять груз в заранее известные места, а предварительно разыскивать свои части. Летать для этого нужно было совсем низко, под ожесточенным ружейно-пулеметным огнем противника. Посадки случалось совершать в самых непредвиденных, подчас невероятных условиях.
Первой тогда пострадала заместитель командира эскадрильи Зоя Парфенова. 29 января 1945 года полк получил задание перебросить в Кресин боеприпасы наземным войскам с посадкой в этом пункте на очень ограниченной площадке.
Погода стояла хоть плачь: облачность 10 баллов, а высота 100–150 метров. К тому же шел сильный снег. Видимость была столь плохая, что земля еле просматривалась.
Зоя Парфенова и вылетела первой на это задание. Дело предстояло не из легких: линия фронта в том районе была нечеткой, имелся риск внезапно оказаться над фашистами.
Пролетая близ предполагаемой линии фронта, Зоя обнаружила скопление войск, которые начали обстреливать ее По-2. Непрекращающийся снегопад залепил козырек кабины. Ориентироваться стало еще труднее. А Зоя летела одна, без штурмана. Вести самолет и одновременно следить за ориентировкой в таких сложных метеоусловиях было очень трудно. Но полет продолжался.
Показался населенный пункт Басскенхоф. Зоя увидела на земле движущиеся танки, пехоту и пошла на снижение, чтобы найти удобное для посадки место. Снизившись еще немного, летчица, к великому своему ужасу, различила на танках черные кресты. Это были фашисты. Словно электрический ток пробежал по ее телу. «Вот бы сюда бомб, да побольше!» — лихорадочно подумала Парфенова. Но под плоскостями самолета и в задней кабине находились только ящики с боеприпасами. Резко развернув машину, Зоя повела ее на восток. Но фашисты заметили красные звезды на крыльях По-2. По плоскостям, по фюзеляжу полоснули пулеметные очереди. Разрывы снарядов [204] будто облаком окутали кабину летчицы. Зоя почувствовала резкую боль в правом бедре. Надо было скорее уходить.
Раненая летчица нашла в себе силы продолжить поиск. Доставленные ею снаряды очень выручили наших артиллеристов.
В это время наш полк обрабатывал вражеские позиции под Насельском, Новы-Двуром, Плоньск-Гурой, Воровицами, Плоцком, а также действовал по переправам у Грауденца и Нозенбурга. За десять дней, что мы там работали, По-2 подавили огонь 16 артиллерийских батарей, уничтожили несколько пулеметных и минометных точек, склад боеприпасов, вызвали 10 пожаров и более 30 сильных взрывов.
Наступление советских войск шло успешно. В двадцатых числах января они вышли к границам Восточной Пруссии. Полк перебазировался в Бурше, что вблизи Млавы, а оттуда в начале февраля — в Шарлоттенвердер, уже на территорию самой Германии.
Сбылось то, о чем мы думали все эти годы, ради чего переносили тяготы войны, не жалели жизни. Позади осталась истерзанная родная земля — разрушенные и спаленные врагом села и города, могилы тех, кто пал в сражениях. Сердца наши были переполнены гневом. Но в груди солдат клокотала ненависть к фашистам, а не к мирному немецкому населению. Ступив на территорию врага, мы не питали злобы к немецкому народу. Нам, советским людям, были неведомы звериные инстинкты.
Мы жаждали скорее покончить с войной и потому били врага с еще большим ожесточением. Если же порой доставалось и мирным жителям, если горели поселки и рушились дома, то в этом мы были неповинны. Не мы первыми подняли меч, но нам предстояло последними опустить его. И чем быстрее это случится, тем лучше: меньше будет жертв и разрушений.
Мы не собирались делать ничего плохого немецкому народу. Но нелегко было сразу побороть в себе недобрые чувства, связанные с годами испытаний.
Я сама пережила подобное. Это было под Грауденцем. Деревня, возле которой мы стояли, была пуста, как и многие другие, встречавшиеся нам на пути. Просто из любопытства я вошла в деревню, свернула во двор первого попавшегося домика. Считая, что дверь заперта, я потянула [205] ее к себе совершенно машинально. Нас предупредили, что ходить в одиночку опасно, так как были случаи нападения на советских солдат и офицеров. И все же сильнее инстинкта самосохранения оказался стыд за внезапное малодушие и трусость. Я решительно перешагнула через порог и вошла в дом.
Первым делом я увидела стол, накрытый простенькой, но чистой скатертью с традиционными для Германии вышивками-пожеланиями. Недолго задержавшись на нем, я стала оглядывать комнату. Порядок в ней был идеальный. У меня возникло ощущение, словно хозяева только что прибрались, а теперь куда-то ненадолго вышли. И вдруг в углу послышался шорох. Я инстинктивно положила руку на кобуру пистолета, резко обернулась.
У стены, обхватив руками мальчика и девочку, стояла женщина средних лет. Заметив мой жест, она прижала к себе детей и смертельно побледнела. Потом тихонько охнула и вымолвила изумленно:
— О, майн гот! Мадам!
Худые, с бледными лицами детишки испуганно таращили на меня глазенки. Стараясь спрятаться друг за друга, они все крепче прижимались к матери. При одном взгляде на женщину и ее детей, на чистенькую, но убогую обстановку без слов стало ясно, что я попала в дом бедняка. Мне вдруг сделалось по-человечески жалко эту ни в чем не повинную чужую женщину, безропотно принимавшую на себя удары, которые обрушивались на нее на протяжении долгих лет, с тех пор, как черная свастика стала символом ее родины.
Захотелось как-то подбодрить хозяйку дома, сделать приятное ей и детям. Ведь не с ними же я воевала, не они спалили мой дом в июле сорок первого. Я сунула руку в карман, где у меня лежало полплитки шоколада, и... не вытащила ее. В тот момент меня словно током ударило: Зина Горман! Перед мысленным взором всплыло печальное лицо подруги. Разве можно забыть ее трагедию: гибель ее родителей, расстрелянных оккупантами, трагическую участь ее сынишки, которого живым закопали в землю... Как знать, может, среди извергов, творивших это гнусное дело, находился в форме гитлеровского солдата и хозяин этого дома, отец этих детей. Может, и не он нажимал на спуск автомата, но суть дела от этого не меняется. Они нам свинец, а я... Круто повернувшись, я выбежала [206] на улицу и не могла успокоиться всю дорогу до аэродрома. Самые противоречивые чувства обуревали меня. Все оказалось гораздо сложнее, чем думалось несколько месяцев назад, когда мы дрались с врагом еще на своей земле... Откуда во мне эта двойственность — ненависть, жалость? От того, что я устала от войны и во мне заговорила женщина? Или же потому, что нельзя только ненавидеть, ненавидеть до бесконечности? Пожалуй, вернее второе. Человек создан, чтобы любить жизнь, украшать землю, создавать на ней прекрасное. И как бы он ни был ожесточен войной и горем, он никогда не забывает о своем призвании. Тем более мы — советские люди, люди новой морали и взглядов. Плохое причиняет нам боль, пожалуй, сильнее, чем кому бы то ни было, и мы умеем ненавидеть это плохое до гробовой доски. Но охотнее мы прислушиваемся к светлым порывам своего сердца, ибо любим человека и верим в него.
Вторая половина февраля застала нас в небольшом городке Слупе. Весна еще только шествовала с далеких берегов Атлантики. По ее. дыхание уже чувствовалось и здесь.
Внезапно наступила оттепель. Аэродром раскис до такой степени, что шасси самолетов увязали в грунте и у моторов не хватало силы, чтобы оторваться от земли. Нам приходилось вытаскивать машины на руках. Вытянешь, бывало, самолет, а через минуту он снова засел в жидкой грязи.
Нужно было что-то предпринимать. По предложению майора Бершанской и инженер-капитана Озерковой решили построить для взлетно-посадочной площадки деревянный настил. Интенсивность вылетов, конечно, уменьшилась, но хорошо было уже и то, что полк снова действовал.
С оттепелью пришла непогода. То сутками моросил надоедливый мелкий дождь, то сыпал мокрый липкий снег. Летать приходилось под самой кромкой облаков, на высоте 400–500 метров. А в таких условиях тихоходные По-2 ничего не стоило сбить из крупнокалиберных пулеметов. Во всяком случае, доставалось нам от них основательно. Сплошь и рядом самолеты возвращались из полетов с изрешеченными плоскостями. Техники латали их [207] на скорую руку; в результате крылья многих машин вскоре стали походить на потрепанные лоскутные одеяла.
Но вот что характерно. Как бы ни было тяжело, наши девушки оставались оптимистами, не теряли чувства юмора. Помню, мы с Сашей Акимовой возвратились из опасного полета. А могли и не вернуться — крылья машины сплошь были посечены пулями, и мы диву давались, как это ни одна из них не угодила в мотор, а то и в штурмана или в летчицу. Надо представить себе состояние экипажа после такой переделки! Между тем у Саши еще хватило выдержки, чтобы пошутить, после того как она внимательно осмотрела нашу «ласточку» и пощупала каждую дырку в ее крыльях. Под конец мы обе пришли к выводу, что выскочили из переделки весьма удачно, раз не придется перетягивать плоскости. Этой операции в нашем полку боялись пуще всего на свете: летчик и штурман, оставшись «безлошадными», вынуждены были сидеть без дела.
Вскоре мы с Акимовой чуть было не попали в такое неприятное положение. Мы бомбили тогда немецкие позиции в районе Нойенбурга. Мощная облачность не позволяла подняться выше 400 метров. Дул сильный порывистый ветер, крупный липкий снег залеплял козырек кабины. Земля еле-еле просматривалась.
— Погодка, чтоб ей пусто было! — ворчала всю дорогу Саша. — Как теперь прикажешь ориентироваться?
— Ничего, — успокаивала я, — фашисты выручат. Без внимания они нас не оставят. А начнут палить пулеметы — вот тебе и ориентиры.
Враг в самом деле встретил нас еще на подходе к цели сильнейшим огнем крупнокалиберных пулеметов.
— Хороши ориентиры, — со злостью бросила Акимова. — Я бы предпочла сама искать цель, чем пользоваться такими указками.
А обстрел был действительно мощным. За шумом мотора я, конечно, не могла слышать, как пулеметные очереди с сухим треском пропарывали перкаль плоскостей, но обостренное за годы войны чутье позволяло безошибочно определять эти моменты. Несколько пуль чиркнуло по козырьку кабины штурмана, и на нем появилась трещина. Потом в переговорном аппарате послышался голос Саши.
— Тьфу, черт, — обругала она кого-то. [208]
— Что там у тебя? — осведомилась я.
— Высотомер разбили, паразиты!
Чтобы уйти от огня, я ввела самолет в облака, а через минуту вновь вывалилась из них. И вовремя. Как раз под нами, резко выделяясь на фоне потемневшего снега, извилистой черной лентой потянулись окопы.
Акимова отбомбилась и дала курс в сторону своего аэродрома. Возвратились мы тогда благополучно. Но на аэродроме, осмотрев наш самолет, старший техник эскадрильи Маша Щелканова покачала головой:
— Вот это отделали вас... На плоскостях и без того заплата на заплате, а теперь и вовсе живого места не осталось.
— Неужели будете перетягивать? — испугалась Саша Акимова.
— Посмотрим... Может, обойдется и на сей раз.
И обошлось...
В жарких боях дни летели незаметно. К концу февраля войска 2-го Белорусского фронта продвинулись так далеко, что осталось совсем немного до берегов Балтийского моря.
В это время в полк пришла радостная весть. Девяти нашим лучшим летчицам и штурманам — Надежде Поповой, Руфине Гашевой, Екатерине Рябовой, Ирине Себровой, Наталье Меклин и Евгении Жигуленко — присвоили звание Героя Советского Союза. Ольга Санфирова, Вера Белик и Татьяна Макарова были удостоены этой высокой воинской награды посмертно. Теперь в полку стало четырнадцать Героев. Помимо этого, орденами и медалями была отмечена большая группа девушек. Сашу Акимову и меня наградили орденом Красного Знамени...
Я очень люблю поэзию и много лет назад записала для себя стихи Владимира Карнеко «Дорога под небом». Они потрясли меня:
...Прошли мы пятнадцать, и двадцать,Нечто подобное пережила в те дни каждая из нас. Смертельно уставшие от бессонных ночей, теряя в бою подруг, мы, несмотря ни на что, днем и ночью бомбили врага. Смерть подстерегала нас в каждом полете. Но мы знали: скоро — победа и не хотели думать о смерти...
Полк прилетел в Восточную Пруссию.
Население было эвакуировано немецкими властями в глубь Германии. Делалось это с такой поспешностью, что хозяева бросали свои дома, не успев взять даже самое необходимое.
Вечером 8 марта мы собрались в театре прусского городка Тухоля. Вручать правительственные награды приехал сам командующий фронтом Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский. Мы страшно волновались, ожидая встречи с прославленным полководцем, не знали, как себя держать. А оказалось, что маршал — обаятельный человек. Он так просто держался с личным составом полка, что всем было удивительно тепло и радостно. Вечер удался на славу и надолго остался в памяти.
Из зала вынесли кресла, вместо них расставили столы с закусками. Мы с трепетом ждали высокого гостя. Когда наконец маршал появился в зале в сопровождении нескольких генералов, среди которых был и командующий 4-й воздушной армией К. А. Вершинин, девушки растерялись. Было похоже, что смутился и сам Константин Константинович, особенно когда внезапно наступившую тишину разорвала буря аплодисментов. Он обернулся к Бершанской и что-то сказал. Евдокия Давыдовна развела руками, показывая, что это-де от нее не зависит. Мы захлопали еще громче, желая подчеркнуть свое уважение к прославленному полководцу.
Маршал улыбнулся и, улучив момент, громко сказал:
— Ого! Да вы тут все орденоносные.
Константин Константинович сам вручал награды. Всем пожимал руки, желая дальнейших боевых успехов. Потом [210] на помост вышла комсорг полка Александра Хорошилова. Маршал передал ей Грамоту ЦК ВЛКСМ, которой награждалась комсомольская организация полка. Пожалуй, это был самый неожиданный и приятный для нас сюрприз. Мы долго аплодировали, не давая Хорошиловой произнести слова благодарности. Хотя к тому времени большинство из нас стали коммунистами, но по годам мы не вышли еще из комсомольского возраста. Многое связывало нас с комсомолом. В его рядах мы получили боевое крещение, возмужали, стали настоящими солдатами. Поэтому Грамоту ЦК комсомола мы восприняли и как награду всем нам, молодым коммунистам. Поэтому так бурно аплодировали Хорошиловой, когда, поблагодарив Центральный Комитет ВЛКСМ, она твердо заявила, что мы с честью пронесем эту высокую награду до Берлина.
В начале марта гитлеровцы отошли к Данцигу, отдав нам города Прейсиш, Старгард, Диршау. 10 марта советские войска вплотную подошли к Данцигу :и Гдыне, заняли Цопот, Оливц, Колиткен, тем самым расчленив надвое крупную группировку противника.
Погода к тому времени резко ухудшилась. Влажный ветер принес с собой туманы и обильный снег. Но полеты не прекращались. Сквозь снег и ветер наши легонькие По-2 пробивались к вражеским объектам, и не было случая, чтобы экипажи вернулись на аэродром, не выполнив задания. За весь этот период, несмотря на сложнейшие метеорологические условия и ожесточенный обстрел с земли, полк не имел потерь.
Только однажды не вернулись на аэродром Клава Серебрякова и Тося Павлова. Они вылетели вместе с нами бомбить военные объекты в районе Данцига. Погода стояла ужасная. С первого вылета нам стало ясно, что задание придется выполнять в исключительно тяжелых условиях. Более двадцати зенитных точек и столько же прожекторов встречали каждый советский самолет. Надо было прорваться сквозь эту сплошную завесу смертельного огня и слепящего света, чтобы потом взять курс в северо-западный район города. Туда же уверенно повела свою машину отличная летчица и волевой командир звена Клава Серебрякова со штурманом Тосей Павловой. Но на аэродром девушки не вернулись. В полку ждали их несколько дней. [211]
Пока наводили справки, шло время. Мы не переставали волноваться. Пожалуй, никогда еще у нас так мучительно не переживали за пропавших подруг. И это было вполне понятно. Нелегко терять соратников в любое время, но особенно тяжелы потери, когда уже ясно, что основные тяготы и невзгоды войны остались позади и вот-вот прозвучит заветное слово «мир».
Прошло долгих две недели. А мы не переставали ждать. Ждали молча, упорно, хотя и сознавали, что надеяться практически уже не на что. Тут-то из штаба армии и сообщили, что Серебрякову и Павлову разыскали наши пехотинцы на восточном берегу Вислы, под обломками самолета, и что пострадавшие находятся в госпитале.
— Живы! — ликовали однополчане. — Какое счастье! Живы!
Четырнадцать часов, истекая кровью, пролежали раненые девушки под обломками самолета и снегом! Долго, очень долго боролись врачи за жизнь наших подруг. Их вернули в строй через многие месяцы, уже после окончания войны...
12 марта 1945 года нам с Сашей Акимовой было поручено подыскать площадку для перебазирования полка.
До наступления темноты оставалось около двух часов, и за это время можно было выполнить задание. Поэтому мы не стали медлить, хотя погода не благоприятствовала полету. В районе Торуня, когда позади оставалась значительная часть пути, мы попали под артиллерийский обстрел. Но продолжали держать курс в сторону Данцига. И снова попали под огонь.
Снегопад еще больше усилился, а мотор вдруг стал давать перебои. Кругом были леса и болота, однако мы решили совершить посадку.
К счастью, внизу мелькнули контуры небольших строений. Дальше стояла стена леса. Мы и сели недалеко от строений, предварительно вытащив пистолеты.
Не прошло и нескольких минут, стало видно бегущих к самолету детей. Сидим мы с Сашей в кабинах и судорожно соображаем: среди своих мы или среди чужих? За детьми торопливо шагал молодой мужчина.
— Свой, свой! Не бойтесь, — еще издали прокричал он. [212]
Только тогда мы разглядели на рукаве мужчины красно-белую повязку, какую носили тогда польские патриоты.
Сумерки сгущались. Мы обе изрядно продрогли. Нашим спасителем оказался Стефан Жонда. Мы поочередно оставались у машины, хотя здесь уже была выставлена охрана во главе со Стефаном. Наша «ласточка», «называется, села на огороде, рядом с селом. В доме у Стефана нашлись для нас доброе слово, пища и теплый угол. Его мать позаботилась о нас, как о родных детях. Нам и в голову не могло приши, что немцы находились в нескольких километрах от этого села.
Рано утром я, Саша, Стефан и деревенские ребятишки принялись выстилать дорогу снопами соломы. Когда все было готово и мы с Сашей, поблагодарив наших добровольных помощников, забрались в кабины, я достала листок бумаги и написала нашему новому другу благодарственное письмо. Вручая ему листок, пообещала, если переживем войну, прислать Стефану самых лучших русских папирос...
Саша Акимова хорошо запомнила этот случай, а я вот забыла подробности того полета. И вдруг спустя много лет получила письмо из Минска:
Уважаемая Марина Павловна!..У нас в гостях был подполковник Войска Польского Станислав Пилотинский. К нему обратился летчик капитан Ф. А. Левандюк с просьбой разыскать поляков, которые в 1945 году оказали ему помощь, когда он был сбит над территорией Польши. Тов. Пилотинский выполнил просьбу, провел большую работу и нашел этих людей. В августе 1963 года я был в Польше, и он показал мне записки, которые были написаны нашими летчиками в знак благодарности польским гражданам за оказанную помощь.
Среди этих записок я увидел и ту, что была написана Вами в марте 1945 года...
Это письмо от Бориса Александровича Лицинского я получила в 1964 году и тут же поехала к Александре Акимовой.
Моя подруга отлично помнила и Стефана, и наше обещание.
А нашей запиской заинтересовались польские корреспонденты. Меня пригласили в редакцию «Красной звезды» для встречи с корреспондентом польской авиационной [213] газеты капитаном Каролем Шеленгом. Я рассказала ему все, что помнила, и очень просила разыскать нашего Стефана. Шеленг пообещал сделать это и выполнил свое обещание. В двух репортажах, опубликованных на его родине, корреспондент подробно описал наш полет. А 11 ноября 1965 года в «Красной звезде» появился его очерк под названием «Живет ваш друг в Косьцежине».
...Кто же такой Стефан? Меня заинтересовала его судьба и волнующая история с экипажем Марины Чечневой...Поздней весной этого года я отправился в Косьцежину. Первым делом обратился за помощью к председателю районного правления Общества польско-советской дружбы Эдварду Томашевскому. Мой собеседник, к сожалению, о Стефане Жонде ничего не слышал, однако вся эта история его глубоко заинтересовала, и дальнейший путь мы продолжали вдвоем.
Как назло, машина застряла по дороге, не доезжая каких-нибудь пяти километров до цели. Кое-как добрались до озера и наконец нашли дом Жонды.
Встретила нас вся его семья — жена, шестеро детей и старики родители. Сам Стефан был в городе. Домашние с любопытством разглядывали нас, интересуясь целью нашего визита.
Слышали ли они о летчицах, которые приземлялись здесь в 1945 году?
Еще бы! Это были первые дни свободы. 8 марта советские войска отбили Косьцежину, а тремя днями позднее Стефан надел на рукав красно-белую повязку и пошел дежурить на пост народной милиции. Тогда как раз и приземлился в поле краснозвездный самолет.
Пока мы беседовали, жена Стефана хлопотала в соседней комнате, а потом вручила мне два листка бумаги. На них было написано по-русски:
«Мы, летчики, старший лейтенант Чечнева и лейтенант Акимова, произвели вынужденную посадку. Большую помощь оказал нам Стефан Жонда, который сердечно о нас позаботился и предусмотрел все, что было необходимо. Мы очень благодарны Стефану Жонде как честному поляку.
Старший лейтенант Чечнева.
Лейтенант Акимова». [214]
На том же листе наклеена другая страничка.
«...Стефану Жонде в том, что он с братом содействовал скрывать нас от немцев и полиции. Приносил нам продукты, несмотря на угрозу немцев расстрелом...» Фраза не закончена. Оторван кусочек бумаги. Сохранились, однако, две подписи, одна из которых вполне разборчива — Дяченко. Следующая запись говорит о том, что написавшие эти строки были советскими летчиками...А что знает о них семья Стефана?
...В одну из ноябрьских ночей 1944 года в окно постучали. Это были два советских летчика, сбитые в воздушном бою в районе Тчева. Встретил их Стефан, как родных. Поскольку по соседству жили немцы, советских офицеров решил укрыть подальше и понадежнее. Вместе с братом прятали их в землянке, на другой стороне озера. Семья Шонды заботилась о русских летчиках до самого прихода советских войск. Носила им хлеб, молоко и все, что было в доме...
Две странички из тетради. О разных событиях рассказывают они и вместе с тем об одном: о больших человеческих чувствах моих соотечественников к своим братьям-освободителям — советским людям.
Прошли годы, и я встретилась со Стефаном Жондой. По приглашению польских друзей я провела несколько дней в Гданьске. С первых минут моего приезда мы не расставались со Стефаном. Живет он в том самом селе, где в далеком сорок пятом году помог нам с Сашей Акимовой. Мы долго бродили по тем местам в сопровождении чуть ли не всех жителей села и вспоминали прошлое. Через двадцать два года я выполнила слово, данное в мартовские дни 1945-го. От себя и от Александры Акимовой я привезла не только обещанные русские папиросы, но и подарки шестерым детям Стефана, его родным и близким, а главное передала польскому патриоту большую благодарность. Вместе с сувенирами я вручила Стефану Жонде грамоту Советского комитета ветеранов войны.
С конца марта до середины апреля полк действовал главным образом по данцигскому котлу и на штеттинском направлении. Его активное участие в боях за город Кезлин было отмечено орденом Суворова III степени. Известие это дошло до нас, когда полк уже перебазировался [215] в Бухгольц, северо-западнее Берлина. Здесь мы отпраздновали это событие, здесь же и закончили войну.
Стрелки часов, отсчитывавших время гитлеровского рейха, неумолимо приближались к последней черте. Знамя Победы уже взмыло над рейхстагом. Берлин пал, защищавшие его части сложили оружие. Фронт гитлеровских вооруженных сил был рассечен.
Одну из фашистских воинских группировок мы добивали в те дни на берегу Балтийского моря в порту Свинемюнде.
Здесь скопилось большое количество вражеских войск и техники. Уцелевшие от разгрома гитлеровские вояки снешно грузились на транспортные суда, чтобы морем удрать к нашим союзникам.
Советская авиация днем и ночью непрерывно бомбила порт. Над городом ни на минуту не смолкала канонада орудий, лихорадочный треск крупнокалиберных зенитных пулеметов. Взметая фонтаны свинцовой балтийской воды, перемалывая железобетон портовых сооружений, днем и ночью рвались авиационные бомбы.
Бомбежка Свинемюнде была для меня 810-м боевым вылетом. Во время полета не случилось ничего особенного, но запомнился он на всю жизнь.
До цели мы со штурманом эскадрильи Таней Сумароковой долетели спокойно. Внизу смутно просматривались темные громады кораблей у причалов. Матовым блеском отливала вода. Где-то на востоке небо то и дело озаряли всполохи взрывов: это на Курляндском полуострове войска 1-го Прибалтийского фронта уничтожали остатки восточнопрусской группировки противника. Там тоже рвались бомбы, только более мощные, чем наши. То была работа наших товарищей по оружию — летчиц 125-го гвардейского Борисовского ордена Суворова и ордена Кутузова полка пикирующих бомбардировщиков, носившего славное имя М. М. Расковой.
Самолет, как всегда, качнуло, когда 50-килограммовые «гостинцы», начиненные взрывчаткой, оторвались от плоскостей. И мне подумалось вдруг, что мы с Таней сбросили, может быть, последние бомбы.
Произошло удивительное совпадение. В следующую ночь полетов не было. Вторую и третью ночь мы тоже провели на земле. Но третья ночь, пожалуй, выдалась [216] самой бурной из сотен всех ночей, что мы провели на фронте.
В помещичьей усадьбе, где разместился полк, все давно спали. Вдруг в комнатах начался переполох. Не успела я очнуться от сна, в спальню ворвалась дежурная по полку старший техник эскадрильи Римма Прудникова.
— Девчата! — закричала она во весь голос. — Победа! Мир! Да вставайте же! Вставайте!
Римма перебегала от одной кровати к другой, стаскивала со спящих одеяла, тормошила девушек и, словно опьянев от счастья, кричала возбужденным голосом:
— Мир! Мир! Победа! По-о-бе-да!
Сперва мы опешили от неожиданности. На несколько секунд воцарилась мертвая тишина, а потом поднялось такое, что со стороны могло показаться, будто в усадьбе все посходили с ума. В довершение всего во дворе вдруг поднялась стрельба, кто-то достал ракетницы, и звездное майское небо взорвалось вспышками красных, зеленых и белых огоньков. Ни о каком сне, конечно, не могло быть и речи.
Только к утру девушки несколько угомонились, разошлись по комнатам. Но никому не спалось. Все были чересчур возбуждены, лежали с открытыми глазами и либо тихонько переговаривались, либо молча предавались своим думам.
Не брал сон и меня. Я встала, накинула на плечи шинель, вышла на улицу. Было тихо-тихо, как бывает только самым ранним утром. А после недавней суматохи, шума и криков тишина казалась словно бы гуще.
Невдалеке, за поломанной оградой, дремал окутанный сизоватым туманом сад. Справа от него поблескивало мокрым асфальтом шоссе, а у самой обочины, задрав вверх наподобие орудийных стволов оглобли, валялась перевернутая телега.
Небо уже поблекло, звезды мерцали не так ярко. Наступал рассвет. Рассвет первого дня мира. Как и положено, он надвигался оттуда, где лежала моя родная земля.
Я долго смотрела, как алел восток, как заря разгоралась все ярче и ярче. Наконец за лугом блеснул диск солнца, взметнулись во все стороны его лучи. Они прошили насквозь плотный туман, заиграли бриллиантами брызг на росистой майской траве. Наступил первый день мира, и солнце спешило приветствовать его. [217]
Как это прекрасно — мир, тишина! Вот они вокруг меня. Я будто осязала их, ощущала всеми фибрами души. Я жадно всматривалась в то незабываемое утро, чутко вслушивалась в его тишину, боясь шелохнуться, смотрела, как растекается с востока рассвет. А он уходил все дальше, стирая с лица Европы тень ночи, внося в дома и сердца людей долгожданную тишину. Изгнанная фашистами, она все же вернулась в эти края. Вернулась, как только советские солдаты заставили умолкнуть пушки, когда-то заговорившие на Западе.
Итак, кончилась боевая страда, наступили мирные будни. Вскоре полк перевели в Альт-Резе — курортное местечко под Нойбранденбургом. Чудесное озеро, водная станция, большой тенистый сад — все здесь располагало к отдыху. Больше месяца мы только и делали, что спали, ели, гуляли, устраивали спортивные праздники, занимались художественной самодеятельностью.
Здесь нас вновь посетил Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский. Он присутствовал на торжестве по случаю трехлетия пребывания нашего полка на фронте.
А через несколько дней мы вылетели в Москву для подготовки к первому послевоенному воздушному параду. Это событие, можно считать, завершило последнюю страницу летописи 46-го гвардейского Таманского ордена Красного Знамени и ордена Суворова III степени авиационного женского полка.
9 октября 1945 года в полку было проведено последнее партийное собрание. Близилась пора разлуки с подругами. Мы подытожили свою боевую работу. За три фронтовых года летчицы полка совершили 23 672 боевых вылета и сбросили на врага почти 3 миллиона килограммов бомб. В результате, по далеко не полным данным, было уничтожено и повреждено 17 крупных переправ, 9 железнодорожных эшелонов, 26 складов с боеприпасами и горючим, 176 автомашин, 86 огневых точек, вызвано 811 очагов пожара, отмечалось 1092 взрыва большой силы{11}.
Но это не все. Начав войну совсем молодыми, мы вышли из нее возмужавшими, зрелыми людьми. Война закалила нас не только физически, но и духовно. К концу пребывания на фронте почти все девушки стали коммунистами. [218] За три года боевых действий в партию вступило 180 человек. Орденами и медалями был награжден весь личный состав полка, 23 человека стали Героями Советского Союза.
Через месяц с небольшим после партийного собрания волк был расформирован. С грустью расставались мы друг с другом. Война связала нас крепчайшими узами дружбы. Все эти годы мы жили как одна семья, делили и радости и горе. И потому в сознании как-то не укладывалось, что отныне наши дороги и судьбы разойдутся.
Что ж, в сущности, так оно и должно быть. Ведь на войну мы пошли именно для того, чтобы на земле восторжествовал мир, чтобы человек вернулся к созидательному труду, сменил меч на орало. И все-таки сердце сжималось от одной мысли, что недавнее близкое становится далеким прошлым, что нет больше 46-го гвардейского бомбардировочного, что не будет больше ночей, опаленных всполохами выстрелов, искромсанных лучами прожекторов.
В груди тоскливо щемило от сознания, что нет больше летчиков, штурманов, техников, вооруженцев, нет спаянного воинской дисциплиной и долгом боевого коллектива, а есть более двухсот непохожих друг на друга девушек, и у каждой из них — своя жизнь, свои тревоги. Мы хорошо понимали: судьба разбросает нас по стране, время принесет новые заботы, о фронтовых годах останутся только воспоминания. Надолго ли? Нам хотелось, чтобы навсегда. И потому, расставаясь, мы дали клятву не забывать прошлое, а с ним и нашу фронтовую дружбу, в установленные дни встречаться всем вместе. И слово свое держим.