Мы — солдаты!
Шли дни. Полеты, разборы, теоретические занятия. К вечеру уставали так, что засыпали, едва положив голову на подушку. А утром, чуть свет, вновь на ногах. И опять полеты, полеты, полеты...
В один из октябрьских дней до Владимировки дошла весть, всколыхнувшая всех летчиц: Расковой поручили формировать женскую авиационную часть.
Сбывалось наше заветное желание громить врага в одном боевом строю с мужчинами. Девушки-летчицы кричали «ура», обнимались, поздравляли друг друга.
Через несколько дней мы узнали все подробности. Оказалось, что уже с начала войны в Центральный Комитет партии, ЦК ВЛКСМ и другие организации ежедневно приходили десятки писем от летчиц Осоавиахима, Гражданского воздушного флота и просто от девушек, работавших на различных авиационных предприятиях, с просьбой направить их на фронт.
Партия и правительство пошли навстречу желанию советских патриоток, и в сентябре было вынесено решение о создании женских авиационных полков, костяк которых должны были составить летчицы-спортсменки и пилоты ГВФ.
Вместе со своими помощницами — неоднократной мировой рекордсменкой Верой Ломако, известными летчицами сестрами Тамарой и Милицей Казариновыми, комиссарами Евдокией Рачкевич и Линой Елисеевой, с политработниками и другими опытными летчицами — Раскова составляла списки женщин-авиаторов, разыскивала их в Гражданском воздушном флоте, в аэроклубах, в авиационной промышленности. [36]
Имя Расковой было овеяно легендой, и сотни женщин с разных концов страны откликнулись на ее призыв.
Вскоре в Москву вызвали некоторых наших летчиц. Первыми уезжали Валерия Хомякова, Ольга Шахова, Мария Кузнецова, Раиса Беляева, имевшие большой опыт летной работы. Мы, молодые летчицы, смотрели на них с завистью и, прощаясь, жалобно просили замолвить словечко за нас.
Формирование женской авиационной части вначале проходило в Москве. К Марине Расковой шли и шли девушки с производства, из институтов и техникумов. В одну шеренгу с опытными летчицами становились совсем юные, но смелые сердцем и стойкие духом. Большинство девушек не только никогда не летали, но даже не знали самолетов. При этих условиях очень нелегко было создать в сжатые сроки боеспособные воинские части.
Сотни комсомолок собрались в ЦК ВЛКСМ 10 октября 1941 года. Длинная очередь выстроилась к отделу кадров.
Екатерина Рябова, которая была тогда студенткой Московского университета, рассказывала позже:
Мы пошли в вузком комсомола. Там стали убеждать, что в армии будет очень трудно, может, не по силам даже. Потом упорно интересовались, не жалко ли оставить родителей. Тех, кто колебался, сразу вычеркивали из списка... Я держалась стойко и была готова переносить любые трудности, только бы попасть на фронт. Оставшихся в списке пригласили в ЦК комсомола. Здесь тоже отговаривали. И все же те, кто держался твердо, прошли. Нас зачислили вооруженцами и сказали, что командиром будет Марина Раскова. Никто не знал, что такое «вооруженцы», но все тут же согласились...
Сборным пунктом формирования женской авиационной части стала Военно-воздушная академия имени Жуковского. Сюда направлял девушек ЦК комсомола, сюда же со всех концов страны, из глубокого тыла и из фронтовых частей, приезжали женщины-авиаторы, которые должны были составить боевое ядро женских авиационных полков.
Я по-прежнему занималась подготовкой летчиков для армии. От подруг, которые первыми уехали в женскую [37] авиачасть, не было никаких вестей. Я ходила расстроенная. Дужнов и Мацнев при встречах только разводили руками, давая понять, что помочь ничем не могут. Наконец пришла долгожданная телеграмма: «Чечневу откомандировать в распоряжение Расковой».
Я выехала в Энгельс{2}.
Город Энгельс. Здесь началась моя дружба со многими девчатами, с которыми мы затем вместе прошли по долгим дорогам войны. Большинство девушек (я говорю здесь лишь о тех, кто впоследствии вошел в состав нашего полка) уже были знакомы друг с другом — либо раньше встречались, либо учились вместе. Надя Попова, Лариса Розанова, Соня Бурзаева, Катя Пискарева перед войной закончили Херсонскую авиашколу Осоавиахима и работали летчицами-инструкторами. Сима Амосова, Дина Никулина, Оля Санфирова, Вера Тихомирова летали на мирных трассах ГВФ. Наиболее многочисленной была группа москвичек. Ирина Ракобольская, Аня Еленина, Катя Рябова, Женя Руднева, Дуся Пасько, Руфа Гашева, Полина Гельман, Леля Радчикова были студентками Московского университета. Галя Докутович, Наташа Меклин и Рая Аронова занимались в авиационном институте. А Таня Сумарокова и Катя Доспанова готовились стать врачами.
Едва я прибыла в формируемую женскую авиачасть, во мне вновь пробудилась старая мечта стать истребителем. Мне казалось, достаточно попасть на прием к Расковой — и я сумею упросить ее поддержать мою просьбу.
Встреча с Расковой состоялась раньше, чем я могла рассчитывать. Как-то, идя по коридору, я услышала обращенные ко мне слова:
— Вы уже тут? Ну здравствуйте, истребитель!
Я обернулась. Знакомое милое открытое лицо, светящиеся умом ласковые глаза, решительный росчерк бровей, высокий красивый лоб, гладко зачесанные назад и собранные в тугой пучок волосы.
— Марина Михайловна! Товарищ майор, — тут же поправилась я, — летчик-инструктор Чечнева прибыла в ваше распоряжение.
Раскова улыбнулась и протянула мне руку. [38]
— Рада вас видеть. А вы повзрослели, возмужали. Это хорошо. Ну, пошли ко мне, — сказала она, распахивая дверь кабинета.
Марина Михайловна долго расспрашивала меня о прошлой работе. Узнав, что я летаю ночью, удивленно вскинула брови:
— Даже так? Это чудесно, такие летчики нам очень нужны.
— Для ПВО? — обрадованно спросила я, имея в виду истребительную авиацию.
— Не только для ПВО. — Раскова помолчала и неожиданно предложила: — Хотите летать на ночных бомбардировщиках ближнего действия?
Я не сразу поняла ее.
— Разве такие имеются?
— Конечно. И вы их отлично знаете, только не догадываетесь. Это ваши У-2.
У меня вытянулось лицо.
— Ну вот и разочарование. А работа предстоит интересная. Будет создан полк ночников, оснащенный У-2. Цель его — оказывать помощь наземным войскам непосредственно на передовой. Хорошая маневренность этой машины, неприхотливость в эксплуатации, простота в управлении позволят проводить на ней такие операции, которые быстроходным или тяжелым машинам вовсе недоступны. К примеру, бомбежка с малых высот огневых точек противника, его ближайших тылов и коммуникаций, разведка. Опасно, но увлекательно! Я не тороплю вас с ответом. Подумайте, а потом приходите ко мне.
Я согласилась не раздумывая, увлеченная ее рассказом. И лишь когда вышла за дверь, с грустью вспомнила об истребителях. Но расстраиваться не стала. Впереди меня ждал фронт. А это в конечном счете было самое главное...
Группа формирования женских авиационных частей значилась в городе Энгельсе в качестве авиационной части № 122. В часть продолжало прибывать пополнение. Через приемную комиссию прошло более тысячи девушек.
С приездом в Энгельс весь личный состав распределили по группам. В летную вошли летчицы из аэроклубов [39] и Гражданского воздушного флота, в штурманскую — штурманы, получившие это звание в авиашколе Осоавиахима, и студентки вузов. Тех, кто имел техническое образование, определили в группы авиамехаников по вооружению, по приборам и по эксплуатации.
В соответствии с приказом командующего Военно-Воздушными Силами страны генерала А. А. Новикова{3} надлежало в самые короткие сроки сформировать не один, как предполагалось первоначально, а три авиационных полка: 586-й истребительный, 587-й бомбардировочный и 588-й ночных бомбардировщиков. Номера полков уже существовали, но сами полки вплоть до февраля 1942 года значились только в приказе. Предстояло отобрать людей в соответствии с их знаниями, опытом, возможностями, подготовить их, помочь овладеть боевой техникой, а главное — перевоспитать их, покончить с настроениями мирного времени, установить воинский порядок, привить строгую дисциплину. Примечательным в этом смысле было первое по прибытии в Энгельс «Приказание штаба особых полков от 25 октября 1941 года», гласившее:
Всему личному составу приказываю: перед баней пройти стрижку волос.Устанавливаю для всего личного состава сбора единую прическу: перед — на пол-уха и под польку — затылок.
Ношение других видов причесок только с моего персонального в каждом отдельном случае разрешения.
Нач. сбора особых полков Герой Советского Союза майор Раскова.
Вот с каких мелочей пришлось начинать Марине Михайловне Расковой.
Курс обучения летно-техническим специальностям в мирное время был рассчитан на три года, теперь его предстояло пройти в весьма сжатый срок. Если учесть, что никто из нас не был знаком ни с тактикой, ни со штурманским делом, ни с бомбово-стрелковым вооружением, ни с другими дисциплинами, без знания которых нельзя было обойтись в боевой обстановке, то можно представить, какая огромная нагрузка легла на плечи девушек-добровольцев. [40]
Особенно трудно приходилось штурманам. До войны женщин-штурманов в авиации было немного. А тогда, в сорок первом, девушкам, в большинстве своем вчерашним студенткам и работницам, предстояло за короткое время овладеть аэронавигацией и бомбометанием. Группа штурманов была наиболее многочисленной, сюда-то и нацелили свое внимание партийная и комсомольская организации, а также политработники.
Времени на занятия уходило по 13 часов в сутки, и еще, кроме того, после обеда приходилось заниматься азбукой Морзе, — вспоминает Полина Гельман. — Но мы ни перед чем не пасовали, ведь все мы пришли добровольно, никто не заставлял идти на фронт, поэтому все силы отдавали учебе, горели желанием как можно быстрее попасть на фронт.
Занимались много, но никто не жаловался. Хотя мы и не приняли еще воинскую присягу, каждая мысленно считала себя солдатом с первого часа войны. Это чувство заботливо поддерживали старшие товарищи — командиры и политработники.
Организатором боевой подготовки, душевным наставником женщин-авиаторов была майор М. М. Раскова. Она уделяла много времени контролю за учебой, принимала экзамены и зачеты по многим дисциплинам, не только учила, но постоянно училась сама.
...День и ночь над аэродромом гудели самолеты. Летчики нужны были фронту. Поэтому мы, не жалея сил, снова и снова отрабатывали боевые полеты.
Не легко и не сразу дались нам маршрутные полеты, выходы на цель в непроглядной тьме, когда небо закрыто тучами и не видно ни звезд, ни лупы, учебные прицельные бомбометания по полигону, освещенному на какие-то доли секунды осветительными бомбами.
Однажды я вернулась из ночного полета в подавленном состоянии — очень неудачно приземлилась, едва не разбила машину.
Спрыгнув на землю, я в сердцах бросила подруге:
— Не выйдет из меня ночника! Видишь, какая неудачная посадка...
— Надо сделать так, чтобы вышел, Чечнева! — раздался из темноты резкий голос Расковой. [41]
— Все равно не выйдет! — упрямо стояла я на своем. Марина Михайловна внимательно посмотрела на меня.
Я опустила глаза.
— Это у нее пройдет, товарищ майор, — вступилась за меня Надя Попова.
— Вот что, Чечнева, успокойся, не нервничай... Выше голову! После войны хочу видеть у тебя ордена. Не меньше двух!
— Так уж и двух!..
Раскова засмеялась:
— Три можно. А меньше двух не пойдет!..
Марина Михайловна повернулась и зашагала к другому самолету. Я видела, как она с завидной легкостью вскочила на плоскость крыла и стала что-то объяснять летчице.
Такой Раскова была всегда. В любое время суток она находилась рядом со своими девушками: проводила разборы, летала, беседовала с людьми, отдавала распоряжения, внимательно присматривалась к подчиненным, учила их. Казалось, она никогда не отдыхает, во всяком случае, ее постоянно видели за делом. Мы не замечали у Марины Михайловны внешних признаков усталости. Она умела владеть собой. Всем нам казалось, что эта женщина обладает невиданной энергией.
Трудно было не одной мне. Женя Руднева исповедовалась в дневнике:
Сижу на морзянке и огорчаюсь. Ничего у меня не клеится: с цифрами еще кое-как, а вот с буквами я никак не справлюсь, мы принимаем по радио, сразу на слух. Сейчас мы разучили условные знаки радиообмена, так я, наверное, всегда буду сообщать, что слышу плохо, не поняла и чтобы давали медленнее. И интересно получилось: эти звуки я сразу усвоила. Ну да ладно, справлюсь.
Ежедневные занятия требовали максимальной отдачи сил. А тут еще частые тревоги, дежурства на старте в снежные ночи, разогревание промерзших моторов перед вылетами, короткие проводы и долгое ожидание подруг с учебных полетов...
Зима в тот год выдалась на редкость суровой. Стояли сорокаградусные морозы. Доставалось всем — и нам, летчицам, и штурманам. Но особенно лихо было техникам и [42] вооружением. Во время учебных полетов с рассвета и до вечерней зари девушки находились на аэродроме. Они готовили машины в пургу и метель. На ветру замерзали лица, от металла коченели руки даже в теплых рукавицах, но наши верные помощницы не уходили, пока не была проверена каждая гайка, каждый винтик. И я не припомню случая, чтобы в тот период из-за технической неисправности у какой-либо машины отказал мотор. Именно здесь, в суровых испытаниях, родилась наша дружба со специалистами наземной службы и твердая уверенность в них.
К началу февраля 1942 года уровень подготовки личного состава женской авиационной части позволил приступить к главному — формированию, обучению и сколачиванию авиационных полков.
В силу специфики боевой подготовки формирование полков проходило в различные сроки. Первым был сформирован 586-й истребительный женский полк, командиром которого назначили одну из опытнейших летчиц нашей страны майора Тамару Александровну Казаринову. Этот полк получил на вооружение новейшие по тому времени истребители конструкции А. С. Яковлева — Як-1. Истребительный полк был укомплектован и обучен раньше других и вошел в состав 144-й авиационной дивизии ПВО города Саратова. Там он принял боевое крещение, там начался его боевой путь.
Вторым был сформирован 588-й авиационный полк ночных бомбардировщиков, все должности в котором занимали женщины. Он состоял из двух эскадрилий. Командиром полка назначили Евдокию Давыдовну Бершанскую.
Отличная летчица, она несколько лет трудилась в Батайском авиационном училище, умела быстро сходиться с людьми. Еще в 1937 году за успешную преподавательскую деятельность Бершанскую наградили орденом «Знак Почета».
Перед войной Евдокия Давыдовна работала в отряде специального применения. Она обслуживала колхозы, летала на пассажирских и почтовых линиях, одновременно, как депутат Краснодарского городского Совета и член горкома партии, вела большую общественно-политическую работу.
Майора М. М. Раскову и старшего лейтенанта Е. Д. Бершанскую связывала крепкая и сердечная дружба. [43] С самого начала Марина Михайловна встретила Евдокию Давыдовну просто и тепло, словно они были давно знакомы. Эти две коммунистки служили примером во всем для нас, молодых девушек.
Начальником штаба полка стала бывшая студентка четвертого курса механико-математического факультета МГУ Ирина Ракобольская.
Меня назначили начальником штаба, — вспоминала она впоследствии. — Командир полка Е. Д. Бершанская ходила с орденом в звании старшего лейтенанта — и меня к ней начальником штаба! Я тогда еще не имела никакого звания, не имела даже представления, что должна делать. Помню, нужно было оформлять аттестации на звания, но, ввиду того что это делалось впервые, пришлось переписывать их по пять раз. В приказе № 1 было зафиксировано, что мы приступили к исполнению обязанностей. Вторым приказом утверждалось распределение по экипажам личного состава и назначение должностных лиц. Вначале мы чувствовали себя неловко: ведь совсем недавно все были на одинаковом положении, а тут вдруг я — командир. Вхожу в комнату — все должны встать, спросить разрешения и т. д. Не сразу удалось мне освоиться с новым положением, и далось это нелегко.
Бывший инженер Иркутской летной школы Софья Озеркова, талантливый, знающий свое дело специалист, была назначена на должность инженера полка. Она обучала техников прямо у самолета, была очень справедливой и требовательной, не допускала поблажек. Ведь от того, как работает на земле техник, зависит надежность машины в полете. В подчинении Софьи Озерковой находились такие опытные специалисты, как инженер полка по вооружению Надежда Стрелкова и инженер по электроспецоборудованию Клавдия Илюшина. Штурманом полка стала Софья Бурзаева. Все они были отличными специалистами своего дела и авторитетными командирами.
Особенно мы обрадовались, узнав, что комиссаром назначена Евдокия Яковлевна Рачкевич. Очень скоро мы между собой стали называть ее «наша мамочка». Возможно, это звучит сентиментально, но Рачкевич действительно стала для нас не только командиром, старшим товарищем, но и близким, родным человеком. С ней мы могли делиться любыми, самыми сокровенными мыслями, любыми своими переживаниями. Мы доверяли ей даже свои тайны. [44]
Евдокия Яковлевна имела огромный жизненный опыт. Дочь бедняка, она рано познала нужду и горе. Уже в детстве Дуся отличалась удивительно сильным для ребенка характером. Ей, одиннадцатилетней девочке, доверяли партизаны, поручая некоторые задания. Отец, опасаясь репрессий, ругал дочку. Но Дуся не отступала от своего. Нашелся предатель, который донес петлюровцам на ребенка. Однажды бандиты ворвались в дом ее родителей, учинили погром, а девочку увезли с собой. На допросе ее избили, пытаясь выяснить, что она знает о партизанах. Дуся молчала.
Через две недели партизанам удалось освободить свою юную помощницу. Дуся вернулась домой. Родители запретили ей общаться с партизанами. Однако девочка не послушалась и на этот раз. Вскоре она помогла выследить и разгромить банду.
В 1920 году Дуся навсегда покинула родительский дом и стала воспитанницей пограничного отряда. Здесь она вступила в комсомол, затем в партию, отсюда уехала в Киев на юридические курсы. Закончив их, стала работать судьей в Каменец-Подольске, где ее несколько лет подряд избирали членом бюро окружного комитета партии.
С этого времени Евдокия Яковлевна постоянно находилась в самой гуще жизни. В 1932 году она — на военной службе в кавалерии. Затем получает направление на учебу в Военно-политическую академию имени В. И. Ленина, с отличием заканчивает ее и становится преподавателем военного училища связи в Ленинграде. Начало войны застало ее в адъюнктуре академии. Партия послала коммунистку Рачкевич комиссаром формирования женской авиационной части. Затем она стала комиссаром полка ночных бомбардировщиков.
С первых дней работы в полку Евдокия Яковлевна стремилась внести в наш коллектив атмосферу сердечности и настоящей дружбы. И это ей удалось.
Вскоре нас распределили по экипажам. Вместе со штурманом Ольгой Клюевой я попала в эскадрилью бывшей летчицы Гражданского флота Серафимы Амосовой. В Амосовой все дышало благородством. Уже с первого знакомства в ней угадывалась большая внутренняя сила. Немногословная, выдержанная, Амосова никогда не повышала голоса, не раздражалась, работала без спешки. Красивые серые глаза ее были всегда спокойны и внимательны, [45] но иногда взгляд их становился холодным, острым. Только глаза и выдавали ее настроение, а сама она по-прежнему оставалась выдержанной, рассудительной. И все же мы, ее подчиненные, хорошо знали: провинишься — пощады от командира не жди.
Комиссаром эскадрильи была Ксения Карпунина, дочь потомственного пролетария. Отец ее сражался в дивизии Щорса и погиб на фронте, когда Ксения только начинала ходить. Поэтому жизнь рано преподала ей свои суровые уроки. К тому времени, когда она пришла к нам, Карпунина имела уже, несмотря на молодость, большой жизненный опыт и солидный стаж комсомольской и партийной работы.
Итак, полк сформирован. Снова началась напряженная учеба. Мы учились летать в лучах прожекторов, осваивали искусство противозенитного маневра, бомбежку с низких высот.
Наш полк получил на вооружение маленькие, скромные самолеты У-2, знакомые многим летчицам по аэроклубам. Этот самолет был создан замечательным советским авиаконструктором Н. Н. Поликарповым еще в 1927 году и вступил в эксплуатацию в 1928 году. За время, минувшее с тех пор, советская авиационная промышленность выпустила много разнообразных типов самолетов всевозможного назначения, совершенствовавшихся из года в год. А У-2 продолжал свою службу, завоевывая все большую популярность. Он был предназначен для учебных полетов в аэроклубах, но нашел широкое применение в народном хозяйстве, а в годы войны был санитарным, связным и боевым самолетом — легким ночным бомбардировщиком. Скорость У-2 имел небольшую, грузоподъемность незначительную. Но зато отличался простотой управления и, самое главное, не требовал для взлета и посадки площадки больших размеров.
В военное время под плоскостями и фюзеляжем самолета делалось шесть-восемь бомбодержателей, а тросы от замков проводили в кабины летчика и штурмана. Прицел для бомбометания был еще проще — на правом борту кабины штурмана устанавливались два металлических стержня, покрытые светящимся составом, а в правой плоскости располагалось окошечко для просмотра земли во [46] время прицеливания. Однако небольшая скорость, отсутствие брони, низкий потолок полета позволяли использовать самолет лишь ночью.
Как только не называли этого труженика войны: летчики полков У-2 — королем воздуха, пехота — старшиной фронта, партизаны — огородником или кукурузником, а гитлеровцы боялись У-2 не меньше других самолетов, хотя и называли его «русфанер».
Трудно перечислить все, что делал этот небесный тихоход в дни войны, — вспоминает летчик 1-го класса полковник Б. Степанов. — Перевозил раненых, летал на разведку, проверял маскировку своей артиллерии, телефонную и телеграфную связь, а при необходимости рвал провода «кошкой», сбрасывал листовки и всегда был в готовности № 1 для вылета на бомбометание. В качестве пассажиров на нем перевозили солдат и маршалов, членов военных советов, командующих армиями и фронтами, корреспондентов, медицинских сестер и врачей, писателей, артистов, интендантов и адъютантов.
Этот неприхотливый самолет и предстояло освоить личному составу нашего полка. Освоить не только его материальную часть, но и разнообразную тактику применения. Тут-то и выяснилось, что большинство летчиц ночью никогда не летали, а те, кто летал, имели очень маленький налет часов. Необходимо было приобрести опыт ночного самолетовождения. С этой целью летчицы учились управлять самолетом днем, не видя земли, в закрытой кабине, только по командам опытных летчиков и по показаниям приборов. Командир полка старший лейтенант Е. Д. Бершанская летала днем и ночью с каждой из нас. Потом в полеты включались молодые, только что обученные штурманы, которые уже знали теорию, но не имели летной практики. Командир полка уделяла много внимания и штурманам, вкладывала в их обучение все свое умение и мастерство.
8 февраля 1942 года состоялось первое в полку организационное партийное собрание. К этому времени на партийном учете было 17 членов и кандидатов партии. На собрании избрали бюро, секретарем которого стала политрук Мария Ивановна Рунт. На другой день состоялось первое организационное комсомольское собрание. 82 комсомолки [47] единодушно избрали секретарем бюро полковой организации Ольгу Фетисову, ранее работавшую в ЦК ВЛКСМ.
Коммунистки и комсомолки составляли большинство личного состава, и не случайно наш полк с первого дня считался партийно-комсомольским.
Партийная и комсомольская организации под руководством комиссара полка Рачкевич помогали командованию выполнить главную задачу: научить личный состав технике пилотирования в ночных условиях и грамотной эксплуатации материальной части, сплотить нас в дружный коллектив, с крепкой воинской дисциплиной и сознательным отношением к делу. И добились прекрасных результатов.
В конце февраля произошло важное событие в жизни полка: те из нас, кто еще не принял военную присягу, в тот день присягали на верность Родине, своему народу. Эта торжественная церемония проходила в большом зале. Мы построились в ровные, как по линейке, ряды. Вынесли Знамя. Наступила минута тишины, а потом мощное эхо разнесло по зданию повторяемые сотнями голосов слова присяги.
Вместе со всеми произношу:
...вступая в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии, принимаю присягу и торжественно клянусь...
Вот теперь мы стали настоящими бойцами. Теперь мы связаны нерушимым воинским долгом и честью с теми, кто уже пролил свою кровь на поле брани. И если мы нарушим присягу, пусть всеобщее презрение и смерть покарают каждую из нас.
Однажды после трудного полета по маршруту в сложных метеоусловиях подошла ко мне Сима Амосова.
— Тебе нужно хорошенько отдохнуть, — ласково, но твердо сказала она. — Завтра предстоит учебное бомбометание на полигоне... Кстати, как выполнили задание сегодня? — поинтересовалась комэск.
Я была недовольна собой и честно призналась в этом.
— Мужество состоит не только в том, чтобы с первой попытки достичь цели, — заметила после паузы Амосова. — Волевой человек мужествен и в неудачах. Он не раскисает, а становится злее, упрямее. Он учится на ошибках. И потому способен выполнить любое задание. [48]
Сказать, что я была благодарна своему командиру Симе Амосовой за то, что услышала, — значит ничего не сказать. В тот момент мне были просто необходимы такие слова. И они вызвали ответное движение сердца. Трудно передать, что я испытала. Но с той поры приказ командира перестал быть для меня просто уставной формулой, не подлежавшей обсуждению. Весь смысл моей жизни заключался отныне в том, чтобы не подвести человека, который верил в меня и в дни побед, и в дни поражений.
Психологически все это очень сложно, но в то же время легко объяснимо. В молодости всегда кажется, что любое испытание тебе по плечу. Кажется до тех пор, пока не убедишься: одного желания мало! Нужны и воля, и упорство, и мужество. И наконец, самый элементарный боевой опыт, который позволяет неоперившимся птенцам становиться со временем орлами.
Я ненавижу бодряческие книжонки, где подвиг не вершится, а делается по нехитрому литературному шаблону. Скольких подруг мы потеряли, сколько раз сами побывали на грани смерти, прежде чем обрели воинское мастерство, которое с поправками на неизбежные случайности войны предопределяло победу, а не поражение в бою.
Нехитрое дело «геройски» пойти на зенитный огонь, чтобы тебя разнесло на куски, когда ты еще не дошла до цели. Истинное геройство состоит в том, чтобы умело провести машину через огонь, поразить противника и вернуться, пусть пощипанной, к своим: каждый самолет был тогда на учете. А если уж приходилось погибать, если складывалась безвыходная ситуация, то истинные солдаты даже смертью своей причиняли урон врагу.
Наступила весна сорок второго. Потемнел и осел на пригорках снег. Днем на солнце звонко барабанила хрустальная капель. Ветер расшвыривал тяжелые плотные облака, среди которых все чаще сверкали голубые окна. Оттуда лились на озябшую землю тепло и свет. Но зима не сдавалась без боя, отходила медленно. Из-за часто меняющейся погоды летчицам и штурманам приходилось быть настороже. И все же избежать ее коварства не удалось. [49]
Полк уже готовился к отправке на фронт. В ночь на 9 марта все эскадрильи уходили в последний учебный полет по маршруту и на бомбометание. Ночь выдалась теплая. Над землей висела дымка, горизонт просматривался плохо. Но особых затруднений не предвиделось. Метеорологи предсказали хорошую погоду, и мы со спокойной душой поднялись в воздух.
Вначале действительно все шло хорошо. Но когда мы уже совершили большую часть пути и находились на последнем этапе выполнения задания, погода вдруг резко изменилась. Видимость совсем пропала. В этой обстановке два экипажа потеряли пространственную ориентировку и разбились.
В ту ночь погибли четыре наши подруги: Лиля Тармосина, Надя Комогорцева, Аня Малахова и Маша Виноградова. Все мы были потрясены случившимся, но особенно тяжело переживала Надя Попова: с первых дней она дружила с Лилей. Девушки бывали вместе и на занятиях, и в полетах, и в общежитии. В свободные минуты они тоже держались рядом: Лиля обычно садилась за рояль, а Надя Попова пела. И Тармосина, и ее штурман Надя Комогорцева отличались исключительной скромностью. Комогорцева была прекрасной спортсменкой и готовилась стать математиком...
Вскоре после войны я побывала у матери погибшей Ани Малаховой. Елена Ивановна долго рассказывала мне о детстве дочери, о ее учебе, о первых шагах в авиации...
Через два дня мы похоронили погибших подруг.
Первые потери... Смерть прошла рядом и жестоко напомнила о себе. Это случилось настолько неожиданно, что многие девушки растерялись и несколько дней ходили подавленные, молчаливые.
После катастрофы стало ясно, что всем нужно еще много учиться, накапливать опыт, шлифовать мастерство, если мы хотим стать настоящими летчицами.
Смертью подруг была омрачена радость от сознания скорого вылета на фронт. И так всегда — горести и радости шагают рядом. И те и другие оставляют заметный след. Но жизнь неумолимо идет вперед, диктует свои законы. Затягиваются раны, и человек с нетерпением снова пытается заглянуть в будущее.
...Жизнь многих из нас, кого коснулись участие, совет, поддержка Марины Расковой, сложилась иначе, чем могла [50] сложиться. Щедро передавала нам эта замечательная женщина свой ум, талант, мужество, мастерство. Мы, ее воспитанницы, обязаны ей очень многим.
Прекрасным и удивительным человеком была Марина Михайловна. Мне посчастливилось узнать ее как доброго старшего друга, требовательного командира, сердечного наставника. Для меня она осталась на всю жизнь редким примером сочетания покоряющей женственности и строгой деловитости.
А несколько лет назад мне довелось прочитать ее письма к матери. Немного сохранилось этих писем, как немного их было и отправлено. С благоговейным волнением читала я их: ведь писались они как раз в тот период, когда нас готовили к боевой работе на фронте.
2 апреля 1942 года....У нас испортилась погода. Два дня стояла такая пурга, что в 5 метрах не было видно человека. При этом ветер достигал силы 20 метров в секунду. Это настоящий шторм! Ломало крыши, поломало дверь в мой ангар. Хлопот было много. Необходимо было сохранить все свои самолеты — и в ангарах, и стоящие просто на поле. Это стоило большого труда, но все обошлось благополучно: все наши чудесные самолеты целы.
Правда, когда пурга, стихла, все мы были похожи на чучела, так как наша одежда была покрыта коркой льда, а когда лед растаял, то все было мокрое, хоть выжимай. Еле-еле успевали высушиться и снова бежали сменять тех, кто уже обледеневал, защищая от стихии самолеты. Сделав небольшую передышку, пурга замела снова. Но за это время мы уже успели кое-что укрепить, и новая пурга принесла нам меньше хлопот.
Мой народ показал себя замечательно. В пурге пробирались они к стоянкам самолетов в тесном строю, держа направление по компасу, так как ничего не было видно. Это был хороший экзамен и для меня...
15 мая 1942 года.
...Наша жизнь прекрасна великой исторической героикой. Какие подвиги способен совершить наш народ и какой единой волей в борьбе за свое счастье и свободу спаян наш великий Союз! Люди сейчас на глазах растут во всем своем величии...
Дополнительную программу, рассчитанную на март, апрель и половину мая, которую после гибели наших четырех [51] подруг прислал штаб ВВС Приволжского военного округа, полк ночных бомбардировщиков выполнил успешно.
Теперь нашей ближней далью был фронт. Там, через всю страну, от студеного Северного моря до сверкающих горных вершин Кавказа, протянулась искромсанная и истерзанная войной, пропитанная гарью и кровью полоса земли, где жизнь со смертью наравне. Эта земля властно звала нас. Я хотела идти туда коммунистом... Кандидатом в члены КПСС я стала раньше. Теперь, в мае, перед самым вылетом подала заявление о приеме в члены партии.
На партийное собрание пошли вместе с парторгом полка Марией Рунт. Я, конечно, волновалась. Рунт увидела это. Попыталась успокоить меня.
— Какая же ты трусиха! — шутливо заметила она. — А казалась такой боевой. Вот уж не думала!
— Мария Ивановна, а вдруг не примут?..
В небольшой комнате уже собрались все коммунисты. Под их взглядами я совсем растерялась. Мое счастье, что рядом оказалась комэск Сима Амосова: ее тоже принимали в члены КПСС. Амосова сразу поняла мое состояние. Она легонько коснулась моего плеча. Волновалась она. не меньше, чем я, но внешне была совершенно спокойна. Словно сквозь сон, услышала я, как парторг прочитала мою анкету, рекомендации, заявление. Каким-то чужим, хриплым голосом я начала рассказывать биографию.
К моему удивлению, вопросов мне не задавали.
— Знаем ее! — послышалось с мест.
— Кто за то, чтобы принять Чечневу Марину Павловну в члены партии, прошу голосовать, — сказал председатель.
Я была принята единогласно. Тут же на собрании меня поздравляли, жали руку. А когда вернулись в общежитие, Мария Рунт громко объявила:
— Товарищи, сержант Чечнева принята в ряды Коммунистической партии!..
В мае 1942 года в партию вступили многие наши девушки.
В том же месяце комиссия штаба Военно-Воздушных Сил Приволжского военного округа признала, что в нашем полку ночных бомбардировщиков все подготовлено к перебазированию на фронт. Майор М. М. Раскова вылетела [52] в Москву с докладом. Дожидаясь ее возвращения, мы тщательно изучали маршрут предстоявшего большого и трудного перелета.
Наконец был получен долгожданный приказ.
Перед вылетом на фронт Марина Михайловна Раскова сказала нам:
— Свою преданность Родине вы доказали в учебе. Теперь докажите в бою. Это будет потруднее. Но я в вас верю. Верю, что со временем вы станете гвардейцами...
В солнечный день 23 мая самолеты вырулили на старт, выстроились поэскадрильно, взлетели звено за звеном. Лидировали в воздухе командир полка Бершанская с майором Расковой. Сделав круг над аэродромом, мы легли на заданный курс.
Прощай, школа! Мы долго будем помнить тебя. Здесь, в Энгельсе, мы стали солдатами. Здесь нам вручили машины, отсюда мы ушли в бой. Кончилась учеба, началась боевая страда. Мы перешагнули порог войны.
В моей летной биографии тоже начался другой, боевой, самый трудный период — период испытания на мужество в огне сражений.