После прорыва
Через несколько дней я побывал на строительстве моста, о котором говорил Зубков. Казалось, только вчера на ледяном поле Невы развертывалась стремительная атака дивизии Трубачева. А сейчас с высокого берега открылась широкая панорама стройки. Через реку уже протянулась километровая линия мостовых копров. Сновали машины с лесом, камнем, рельсами, ползали тракторы. Четко были видны темные фигуры строителей. Здесь же на льду в палатках и фургончиках расположились их штабы.
Строили уникальный низководный мост, точнее — свайно-ледовую железнодорожную переправу, которая соединит берега Невы не кратчайшей прямой, а дугой длиной в тысячу триста метров. «Кусты» свай забивали почти до уровня ледовой поверхности. Обусловлено это было направлением железнодорожного пути на правом берегу к станции Шлиссельбург, а также неслыханно коротким сроком строительства — десять суток!
На обоих берегах железнодорожные бригады В. Е. Матишева и Г. П. Дебольского уже укладывали шпалы и рельсы.
Люди работали спокойно, без суеты, и, слушая неумолкаемый перестук от бойки свай, казалось, что и нет войны. Но она быстро напомнила о себе. [225]
Едва мы с Иваном Георгиевичем Зубковым, возглавлявшим строительство, спустились на лед, как Метрах в ста грохнул тяжелый снаряд. Гул покатился по льду. Несколько рабочих легли на снег около одного мостового копра, потом поднялись. Кроме двоих.
— Подлец, все точнее пристреливается... — Иван Георгиевич добавил еще несколько выразительных эпитетов в адрес немецких артиллеристов. Потом оглядел меня — я был в генеральской форме, а он в видавшей виды стеганке и ушанке — и спросил:
— Пороху, что ли, не хватило у наших генералов, чтобы вышвырнуть сразу фашистскую сволочь с Синявинских высот? Оттуда ведь всю новую ветку их наблюдатели будут видеть!
С манерой старого друга разговаривать «с язвинкой» я свыкся давно и мирно ответил:
— Не пороху, Иван Георгиевич, а сил у нас маловато. И тебе ли не знать, какие болота под Синявином. Там даже зимой утонуть можно.
— Выходит, и в этом году — мы в болотах, а немцы на высотах? Ты можешь представить, каково здесь на мосту будет, когда эшелоны с грузами пойдут! [226]
Я сказал, что Военный совет фронта принимает особые меры для защиты строящегося моста и железнодорожной ветки: выделена специальная артиллерийская группа для контрбатарейной борьбы.
Зубкова не очень удовлетворило это сообщение. Он скептически посмотрел вверх, где барражировали наши дежурные истребители, потом мрачно оглянулся на санитаров, увозивших на санках раненых рабочих.
Мы поднялись по лестнице и вошли в фургончик, в котором собрались инженеры. Многих из них я знал еще по первым месяцам войны. Н. К. Краевский, Н. П. Архипов, П. И. Богомолов, Н. В. Куракин, Н. А. Наринян, А. М. Дмитриев — все они составляли теперь инженерный штаб строителей коммуникаций блокированного Ленинграда.
Я рассказал коротко об обстановке.
Командующий 18-й немецко-фашистской армией Линдеман успел перебросить в полосу прорыва полки [227] новых дивизий, а артиллерийские и танковые части из районов Мги, Кириш. Они прочно оседлали самые выгодные географические узлы в районе Синявино и ведут частые контратаки. Вся ключевая дорожная сеть среди торфяных болот в руках противника. Нам же после соединения с волховчанами досталась приладожская низина — шестьдесят квадратных километров торфяных полей. Это коридор на южном берегу Ладожского озера шириной всего от восьми до двенадцати километров.
— Поэтому, кстати, мост, который вы строите, так прицельно обстреливает вражеская дальнобойная артиллерия, — закончил я.
Инженеры заговорили о сложности строительства невского моста, стали вспоминать интересные случаи из своей практики.
Кто-то рассказывал, что после освобождения Тихвина в декабре 1941 года, когда надо было в очень короткий срок восстановить разрушенный участок железной дороги, связывающий Тихвин с ледовой трассой, самым узким местом оказался мост через реку Сязь у станции [228] Цвылево. Работы там вел Петр Иосифович Богомолов. В разгар их приехал председатель Ленгорисполкома П. С. Попков с начальником дороги Кол-паковым. Они сказали строителям, что населению Ленинграда уже объявлено о повышении норм выдачи хлеба. Но если к 1 января коллектив Богомолова не восстановит этот мост, то обещание, данное ленинградцам, не будет выполнено. В городе тогда умирало от голода ежедневно несколько тысяч человек.
Богомолов понимал, что не удастся закончить все работы к установленному сроку. И тогда он решил пропустить первый эшелон по мосту, в котором рамные опоры еще не были связаны диагональными и поперечными схватками. Это огромный инженерный риск. Немедленно вместо деревянных жестких креплений начали устанавливать временные тросовые оттяжки. Стояли почти сорокаградусные морозы. На ободранных тросами ладонях сразу смерзалась кровь, у многих рабочих были обморожены руки и ноги.
Тросы натянули. Первый эшелон с хлебом прошел к 1 января через шатающийся мост.
Зубков задумчиво слушал друзей, потом спросил меня:
— А ты, Борис Владимирович, знаешь историю строительства бензопровода по дну Ладоги в прошлом году?
Об этих уникальных и важнейших для спасения города работах я знал в общих чертах и попросил рассказать. Иван Георгиевич начал рассказ несколько неожиданно:
— Познакомился я осенью сорок первого года на Невской Дубровке с одной женщиной. И умница большая, и бесстрашный солдат-инженер... [229]
— Нина Васильевна? — догадался кто-то.
— Да, Соколова Нина, — подтвердил Зубков. — Мы с понтонерами тогда мудрили над переправами танков по дну Невы. Она работала у Фотия Ивановича Крылова в Эпроне инженером. Но наше знакомство было очень кратким, — ничего не вышло у эпроновцев с танками. А в феврале 1942 года встретил я Нину неожиданно в самолете. Летел по делам в Москву, она тоже туда же в командировку. По пути увозила из Ленинграда девочку двух лет, внучку контр-адмирала
А. А. Кузнецова — заместителя начальника Эпрона. Разговорились. И вдруг Нина спрашивает: «Почему до сих пор не ведутся работы по прокладке бензопровода в Ленинград по дну Ладожского озера? Сколько уже сгорело на Ладоге бензоцистерн, подожженных гитлеровской авиацией! Как же можно прорвать блокаду, если нет горючего?»
Н Соколова начала мне с увлечением рассказывать, как надо провести разведку дна Ладоги, объясняла вполне доступную для военных условий технологию работ по прокладке бензопровода. Представляете себе, такой разговор в самую жуткую пору блокады!
Девчушка, которую Нина везла с собой, сидит у меня на коленях, жует что-то. Я глажу ее по головке и думаю: «Как же так! Никто из нас — опытных инженеров — до этого не додумался! Сколько раз я сам зубами скрипел, когда видел плавучие цистерны и буксиры на Ладоге, подожженные фашистскими самолетами, А вот женщина, молодой инженер — ей, пожалуй, всего-то лет двадцать пять — нашла прекрасное решение».
Что уж тут говорить... В Москве я, конечно, сразу [230] забил тревогу. Снабжением Ленинграда в ту пору занимался в Государственном Комитете Обороны А. Н. Косыгин, а в Военном совете фронта — Т. Ф. Штыков. Мне приказали немедленно разыскать Соколову. А она уже улетела в Ленинград. Ее нашли там, вызвали к Жданову, потом переговорил с ней Косыгин по телефону из Москвы и вызвал ее снова туда. В Комитете Обороны создали оперативную группу Эпрона вместе с нефтяниками. Вскоре эта группа приступила к работе. Соколовой поручили провести разведку дна Ладоги в составе специальной группы водолазов.
Зубков помолчал, взял кружку кипятку, погрел руки.
— Нина Васильевна и сейчас нам здесь помогает. Мы попросили ее обследовать дно Ладоги, когда задумали железнодорожный мост на сваях через озеро строить этой зимой. Трудно сказать, сколько раз спускалась на дно эта замечательная женщина. Первая женщина инженер-водолаз!
Разговор от уже решенных инженерных проблем перешел к тому, что предстояло сделать в связи с прорывом блокады.
Метростроевцы получили очень важное задание — развернуть добычу угля для Ленинграда в новом Комаровском месторождении.
— Это большое дело, — сказал Иван Георгиевич. — Думаем, кроме того, заняться исподволь жилыми домами для строителей на Ржевке. Помните, сколько фундаментов у нас там заложено? Я, когда еду мимо, думаю всегда: придем, обождите! И метро снова строить будем...
Слушая Зубкова, я вспомнил невольно разговор у А. А. Жданова в ноябре 1941 года о необходимости сберечь кадры ленинградских метростроевцев от больших потерь в кровавой мешанине боев на Невской Дубровке. Не очень-то задумывались многие из нас тогда над тем, сколько разнообразнейших работ предстоит инженерам-строителям.
Операция по прорыву блокады после соединения с волховчанами застопорилась. Хотя в городе население продолжало ликовать, штаб фронта лихорадило. Для этого были основания. На обоих флангах 67-й армии, [231] развернувшейся на юг, остались два неразгромленных узла обороны противника. Справа — у самого берега Невы в зданиях Рабочих городков и в главном корпусе 8-й ГЭС. На картах этот участок назывался Городокским узлом. А слева — гряда Синявинских высот среди торфяных болот. Гиблые места. Они наводили тоску уже одним пейзажем. В этих болотах около высот застряли наши соседи — волховчане.
Я побывал в 102-й отдельной стрелковой бригаде 67-й армии. Она прибыла на наш фронт из-под Москвы перед самым прорывом блокады. Вначале эта бригада готовилась развивать прорыв на участке 45-й гвардейской дивизии А. А. Краснова. Но 14 января, когда 268-я стрелковая дивизия С. Н. Борщева начала было откатываться к Неве под контрударом противника, командир 102-й бригады полковник А. В. Батлук получил от командарма 67-й неожиданную задачу: помочь Борщеву восстановить положение.
Контрудар гитлеровцев был отбит, но и бригаде Батлука крепко досталось. Теперь, обойдя район 8-й ГЭС с севера, ее батальоны вместе с саперными и танковыми подразделениями штурмовали левый фланг Городокского узла.
Когда мы с начальником инженерных войск 67-й армии С. И. Лисовским зашли на командный пункт, то увидели, что командир бригады Алексей Васильевич Батлук, круглолицый крепыш-украинец, лежит в блиндаже под полушубком в сильной гриппозной лихорадке. Начальник медпункта показывает ему градусник, а тот, тяжело дыша и отмахиваясь, отвечает в телефонную трубку штабу армии:
— Нет, «Пальму» не взяли... Не выходит... Сил мало...
Кончив неприятный разговор с начальством, Батлук посмотрел на чертежи зданий 8-й ГЭС, которые мы привезли, и сказал, что дело не в приемах боя внутри зданий и не в чертежах, а в соотношении сил:
— Вчера я два батальона пустил на Второй рабочий городок, так немцы нас целым полком контратаковали; сегодня второй батальон захватил два здания, продержал их три часа, потом его выбили два батальона из сто семидесятой пехотной дивизии. Среди убитых немцев мы нашли офицера и из девяносто шестой пехотной [232] дивизии. Враг контратакует все напористее. А перед этой проклятой рощей «Пальмой», которую мне уже десятый раз приказано взять, болото мокрое. Попробуй подойти с танками...
Попрощавшись с комбригом, мы отправились к танкистам 220-й танковой бригады, действовавшей вместе с батальонами Батлука. В составе штурмовых групп с танкистами дрались саперы. Они взрывали большими зарядами стены зданий и насыпи, прокладывая дорогу пехоте и себе. Судя по ходу боя, толку от этого получалось пока мало.
В одной из землянок оказались свидетелями довольно шумного разговора командира 106-го инженерного батальона И. И. Соломахина с командиром-танкистом.
— Ваши «КВ» как слоны по лесу ходят, тросы нам рвут, — сердито выговаривал танкистам Соломахин, имея в виду буксирные тросы к саням, на которых танки подтаскивали к зданиям тяжелые, в четверть тонны, заряды взрывчатки. — Из двенадцати зарядов только три удалось взорвать. Разве это дело!
— Пойми ты, майор, неумная это затея, делать из боевых машин извозчиков, — отбивался танкист. — Еще в финскую было ясно, что такие приемы за волосы притянуты, а мы их повторяем!
— А сколько саперов гибнет, подползая с зарядами к зданиям? Вас, вижу, это мало трогает! — наступал Соломахин.
— Сами отвечайте за эти потери, не сваливайте на нас, — отрезал танкист. — С немецкими самоходками [233] шутки плохи — сразу болванку вляпают, как только бок подставишь. Думаешь, подходяще нам крутиться меж деревьями с вашими чертовыми зарядами на санях? Танкисты рвут и будут рвать тросы. Авось ваше начальство поумнеет.
Разговор мы услышали неприятный для себя. «Затея» исходила как раз от меня и Лисовского. Пришлось деликатно прекратить спор и отменить «затею».
Обходя недавний район боя бригады Батлука, убедились воочию, какой великой ценой «прогрызают» Городокский узел наши подразделения. В глубоком снегу мы шли по следам, где ползли солдаты штурмовых групп. Извилистые борозды тянулись от воронки к воронке, к любому, хоть малому укрытию, через минное поле, заросли колючей проволоки. Видели красный снег, окровавленные бинты, смерзшиеся со снегом, разбитые ящики со взрывчаткой, недонесенные до цели. Вот лежит пустая санитарная сумка с красным крестом. Здесь ползла девушка. Где она?
Соломахин называл фамилии убитых и раненых саперов. Когда я спросил об общих потерях в батальоне с начала операции, он сухо доложил:
— В роте Николая Богаева осталась половина, в остальных немногим больше...
Батальону, или, вернее, тому, что от него осталось, предстояло и завтра и послезавтра вести такие же тяжелые бои. Если не принять срочных мер, то он через несколько дней уже не будет боеспособной единицей. Часть эта была фронтового подчинения, ее лишь временно придали 67-й армии.
— Что же делает ваш армейский батальон, Станислав Игнатьевич? — раздраженно спросил я Лисовского. — Почему вы подставляете сто шестой под такие потери?
Лисовский вначале замялся, а потом ответил так, что виноват-то оказался я — начальник инженерных войск фронта.
— Вы, Борис Владимирович, считали батальон Соломахина самым подходящим для штурмовых действий. Армейский наш батальон, конечно, слабее в этом отношении, поэтому я и поставил его на прокладку колонных путей и постройку командного пункта.
Это была довольно обычная в армейских кругах [234] хитрость — свои части поберечь, а в бой пускать временно приданные. Пришлось приказать срочно вывести 106-й батальон в резерв фронта для пополнения.
Через несколько дней Говоров принял решение прекратить лобовые атаки Городокского узла.
2 февраля строители закончили свайно-ледовую железнодорожную переправу. В. Е. Матишев прислал первое донесение с Западного направления: «В 18.00 2.02.43 г. пропущен поезд с укладочными материалами 115 единиц со станции Шлиссельбург».
Это была проба. Вечером 6 февраля Зубков сообщил Военному совету фронта и наркому путей сообщения А. В. Хрулеву, что в 4 часа 15 минут 6 февраля первый сквозной поезд из Жихарева прибыл на станцию Шлиссельбург с лесом, а второй в 16 часов из Волховстроя в Ленинград с продовольствием.
Зубков докладывал в письме о беззаветнейшей работе в эти дни железнодорожников, метростроевцев, а также основных руководителей уникальной сверхскоростной стройки: главного инженера Д. М. Реховского, заместителя по политчасти П. С. Алексеева, начальника штаба М. И. Голубева, командиров бригад В. Е. Матишева и Г. П. Дебольского{22}
Утром 7 февраля на митинг у первого поезда, прибывшего с Большой земли, собрались ленинградцы. Продовольствие шло из Челябинска. На паровозе, как знамя, полыхал плакат: «Привет героическим защитникам Ленинграда!»
Самым ощутимым и зримым результатом установившейся железнодорожной связи Ленинграда с Большой землей был хлеб. Рабочие важнейших заводов стали получать теперь 700 граммов, служащие и дети — 500 граммов. Даже усилившийся огонь по городу из осадных орудий не мог погасить радость в глазах женщин, несущих домой новый паек.
Одновременно с хлебом в Ленинград пришел поток писем. В них были и нежность, и слезы, и почти [235] в каждом вопрос: «Когда можно вернуться в родной город?»
Получил письмо и фотографию от жены из Кировской области и я. На групповом снимке у какого-то деревенского сарайчика на бревнах сидят ребята из детского садика, которым заведовала жена. Вспомнился их путь. Городские власти в суматохе первой недели войны думали, что для ленинградских детишек надежным тылом будет Малая Вишера! Едва успели выгрузить детей из эшелона, как начался воздушный налет. Вскоре организаторы эвакуации детей поняли нелепость первого решения. Снова под вой самолетов и грохот разрывов женщины вели и несли на руках в вагоны ребят, опять ехали, все еще не сознавая масштабы бедствия. Жена пишет, что дети хранят в памяти те дни. А в конце: «Так когда же можно вернуться?»
Что ей ответить?
Только на днях я видел на улице Колпина у выщербленной осколками стены дома мальчишек. Они посматривали на высокую заводскую трубу, в которой зияла сквозная пробоина от снаряда, и разговаривали. Шел артиллерийский обстрел. А ребята не прятались. Они сидели на улице и со знанием дела спорили о калибре снаряда, который попал в трубу, рассуждали о том, почему она не падает.
Их отцы воевали, матери работали, и ребята чувствовали себя лучше на улице, чем дома, где им было страшновато без взрослых.
Может быть, об этом и написать жене? Или о том, что ехать-то ей пока некуда. И во вторую квартиру на Измайловском, куда я перевез остатки домашнего скарба из разрушенного дома на Московском шоссе, влетело два снаряда. Комендант города уже трижды звонил, чтобы я увез куда-нибудь то, что уцелело.
Начальник инженерных войск Красной Армии генерал-лейтенант М. П. Воробьев приехал в Ленинград вместе с работниками Генерального штаба и центрального аппарата, чтобы ознакомиться с обстановкой. Он довольно грузный, неторопливый, внешне немного флегматичный, но по характеру очень деятельный и требовательный. [236] Это один из старейших в армии инженеров. В Ленинграде Воробьев незадолго до войны был начальником Военно-инженерного училища, затем генерал-инспектором Главной инспекции в наркомате. Он знает почти всех командиров инженерных частей фронта. Свои взгляды на роль саперов в конце второго года войны Михаил Петрович высказал достаточно ясно в беседе с офицерами из нашего штаба инженерных войск.
— Теперь вы воочию убедились, что нам предстоит, — сказал он, посмотрев сводку боевых действий инженерных частей, участвовавших в штурме Шлиссельбурга и 8-й ГЭС. — Саперы перестали быть только строителями и минерами. Нам стали необходимы специальные штурмовые инженерные части, даже соединения.
— Это ваше мнение, Михаил Петрович? — спросил я.
— Не только мое. Многие командующие фронтами и армиями придерживаются этой точки зрения, — ответил Воробьев. — И инженерные начальники...
— Волховчане, например? — спросил Н. М. Пилипец.
Этот вопрос задан был не случайно. Начальник инженерных войск Волховского фронта генерал-лейтенант А. Ф. Хренов — убежденный приверженец широкого привлечения саперных частей в боевых порядках наступающей пехоты при штурме укрепленных позиций.
— И генерал Хренов, — подтвердил М. П. Воробьев. — А вы разве против? Кстати, немцы при прорыве наших укрепленных районов использовали свои саперные части точно таким же образом — со взрывчаткой и огнеметами. Это давно не новость...
Это действительно не новость. Такой взгляд сложился еще при прорыве линии Маннергейма в советско-финляндскую войну, когда в ходе атаки приходилось разрушать железобетонные доты с помощью больших зарядов взрывчатки.
Мне вспомнился разговор с командующим фронтом Л. А. Говоровым незадолго до прорыва блокады о формировании штурмовых инженерных бригад. И хотя мы понимали, что дело это, видимо, решенное, нам все же казалось целесообразным высказать М. П. Воробьеву [237] и наши взгляды на сей счет. Об этом мы уже не раз беседовали с армейскими инженерами и с командирами частей. Использование значительных сил саперов в самой атаке нам казалось неправильным.
— Не убеждены мы в необходимости таких бригад, Михаил Петрович, — осторожно начал я.
— Почему? — удивился Воробьев. — Разве вы не видите, как развиваются события? Сколько еще впереди укрепленных районов противника и городов! Их придется штурмовать! Да вы сами, так же как и генерал Хренов, участвовали в штурмах железобетонных финских дотов в 1940 году силами саперов.. Забыли?
— Вероятно, поэтому и не убежден, что надо идти тем же путем, — вздохнул я, вспоминая, какой ценой была прорвана линия Маннергейма. Да и теперешние боевые действия в районе 8-й ГЭС были похожи на те.
— А что вы предлагаете? — начал сердиться Воробьев. — У нас в армии есть сейчас и штурмовая авиация, и штурмовая артиллерия. Штурмовые группы давно стали неотъемлемым элементом боевого порядка войск в наступлении.
— Ну и что же? — возразил я. — А зачем подменять пехоту саперами? Почему вся пехота не может владеть саперными приемами штурмовых действий? Ее надо учить и соответственно оснащать.
Сергей Денисович Юдин, начальник оперативного отдела нашего управления, человек очень ровный, не способный горячиться, на этот раз не выдержал и довольно резко сказал, уточняя суть спора:
— Командиры дивизий, товарищ генерал, конечно, спасибо скажут, получив в свое полное распоряжение штурмовые саперные части. Но мы то, инженерные начальники, не успеваем к сроку ни дороги строить, ни мосты, ни переправы. А что будет в крупных наступательных операциях? У танков есть гусеницы, артиллерия также ими обзаводится, пехота садится на машины, а саперные, дорожно-мостовые и понтонные части все еще остаются на технических задворках! У нас, по сути дела, нет ни колес, ни современной техники. Пехоту мы усилим штурмовыми бригадами, а себя для выполнения своих инженерных задач чем и когда будем, наконец, усиливать?
— Вы думаете Говоров откажется от штурмовых [238] инженерных бригад, которые мы сейчас формируем? — слегка насмешливо спросил Воробьев у разгорячившегося Юдина.
— Конечно, нет, Михаил Петрович! — ответил я. — Какой командующий откажется, если ему предложить новые свежие войска, да еще штурмовые! Но, по-честному, мы сейчас предпочли бы получить моторизованные понтонные части. У нас впереди много рек, разрушенных мостов, дорог. А штурмовые бригады как ввяжутся в бой с пехотой, так и прощай для специально инженерных задач.
Воробьев промолчал, но, видимо, задумался. Проблема технического оснащения саперов очень старая.
У командующего фронтом разговор о штурмовых инженерных бригадах был гораздо короче. Воробьев сообщил ему, что вопрос о таких формированиях уже решен в Москве. Говоров, как и следовало ожидать, немедленно спросил Воробьева, бросив на меня косой взгляд:
— Когда нам дадите такие бригады? Михаил Петрович не стал рассказывать о «дискуссии». Он пообещал прислать вскоре на Ленинградский фронт не только штурмовые бригады, но и дополнительные понтонные части: одну бригаду с деревянным мостовым парком и моторизованный понтонный полк с новым типом понтонов для переправ танков.
Николай Михайлович Пилипец и тут не мог отказать себе в удовольствии позлословить насчет «современности» конструкции деревянных парков ДМП, с которыми должна будет прийти понтонная бригада. Маневрировать ими можно только по железным дорогам. Один парк грузится в несколько эшелонов.
Утешало то, что у нас на Неве не было и таких громоздких средств. Поэтому, когда вскоре из Москвы приехал полковник Н. В. Соколов, назначенный на должность командира формируемой 3-й понтонно-мостовой бригады, мы, конечно, очень обрадовались. Соколов был одним из старейших понтонеров Красной Армии, еще времен гражданской войны. Формирование бригады он провел так быстро и организованно, что 3-я понтонная скоро вступила в семью ленинградских инженерных частей.
5-й моторизованный тяжелый понтонно-мостовой [239] полк с отличной современной техникой мы начали формировать еще раньше, 8 февраля. Командиром этого полка назначили подполковника И. А. Гультяева, опытного ленинградского понтонера. В эти дни все рода войск получали пополнения и боевую технику.
Ленинградский фронт, полтора года зажатый в тисках блокады, выходил на старт, готовился к новым наступательным операциям.
В связи с паузой в наступлении начальники родов войск вернулись в Смольный с временного командного пункта фронта на участке 67-й армии, но не успели разобраться в текущих делах, как начальник штаба пригласил нас к себе и сообщил, что паузы не будет. Буквально на днях 55-я армия генерал-лейтенанта В. П. Свиридова на колпинском участке начнет новую операцию.
Вначале все мы были удивлены этим сообщением. Армия Свиридова под Колпином не являлась ударной группировкой фронта. Там две дивизии — 72-я и 43-я — давно сидели в позиционной обороне, к наступательным боям не готовились; не было в армии ни танковых, ни инженерных частей усиления для наступления. Но когда начальник штаба генерал Гусев рассказал о развернувшихся в последние дни боях в Донбассе, на Брянском и Калининском фронтах, обстановка прояснилась. По-видимому, наш фронт и волховчане, начав наступление, должны были лишить врага возможности перебросить войсковые соединения на другие участки.
Теперь стали понятными и частые посещения нашего фронта ответственными работниками из Генштаба. Представители Ставки К. Е. Ворошилов и Г. К. Жуков побывали в штабах Ленинградского и Волховского фронтов, в войсках.
Дмитрий Николаевич Гусев, вытирая платком бритую голову, вспотевшую от шестого или седьмого стакана крепчайшего чая, познакомил нас в общих чертах с новыми задачами войск фронта.
— В Москве считают, что настало для нас и волховчан подходящее время захлестнуть мгинско-синявинскую группировку Линдемана встречными ударами [240] по линии Октябрьской железной дороги. Линдеман стянул к Синявину много резервов, а у Красного Бора против частей пятьдесят пятой армии сидит только одна испанская дивизия. Свиридов собьет ее и пойдет на Тосно. Волховчане тем временем будут наступать на Любань.
— Наконец и пятьдесят пятая сможет отличиться, — подал реплику Г. Ф. Одинцов. — А то Владимир Петрович Свиридов все обижается, что не дают ему как следует стукнуть тореадоров. Мерзнут «голубые герои» Франко под Ленинградом.
Виктор Ильич Баранов, командующий бронетанковыми войсками, воспринял эту новость без особого энтузиазма.
— А где я танки возьму для Свиридова, Дмитрий Николаевич? — спросил он начальника штаба.
— Из шестьдесят седьмой армии, дорогой. Откуда же иначе? Оттуда и гвардейцы Краснова и Симоняка пойдут к Свиридову. Двести шестьдесят восьмую дивизию Борщева тоже заберем. Часть артиллерии, инженерных частей. Всего понемногу.
— Вот именно, понемногу, — недовольно проворчал Баранов. — По-моему, фашисты на этом участке не так уж слабы, как кажутся. У них здесь артиллерии до черта. Не очень-то преуспел Свиридов в прошлом году, когда пытался взять Красный Бор.
— А восьмая ГЭС и Городокский узел в ходе этой операции так и будут висеть над флангом шестьдесят седьмой армии? — спросил я.
— Не будут, — успокоил Гусев. — Командующий фронтом приказал Черепанову в ближайшую же неделю разделаться с Городокским узлом. И волховчане должны в эти дни овладеть Синявинскими высотами. Так что покоя не будет Линдеману и в тех местах. На этом и строится расчет.
Дмитрий Николаевич подошел к карте:
1 Генерал-майор А. И. Черепанов, командовавший до операции по прорыву блокады 23-й армией на (Карельском перешейке, заменил командарма 67-й генерал-лейтенанта М. П. Духанова сразу же после соединения наших частей с волховчанами. М. П. Духанов был направлен командовать 23-й армией. Но это была лишь кратковременная перемена в командовании 67-й армией. Во второй половине февраля оба командарма вернулись на свои места. [241]
— Как видите, одна из армий Волховского фронта — пятьдесят четвертая — уже около года назад глубоко вклинилась в оборону немцев перед линией Октябрьской железной дороги. До станции Любань ей осталось всего километров пятнадцать. Она должна быстро овладеть этим узловым пунктом. Наша пятьдесят пятая в это время пойдет вдоль Октябрьской дороги. Получится большой «котел» для дивизий Линдемана, находящихся к северо-востоку от железной дороги.
План операции казался четким и ясным. Но вот поднялся заместитель Гусева Александр Владимирович Гвоздков, разрабатывавший конкретные директивы в войска по замыслам командования. Он неторопливо протер пенсне, надел его, взял циркуль и стал мерить на карте протяженность линии вражеских войск по дуге к северо-востоку от Октябрьской дороги. Хордой этой огромной дуги являлся отрезок дороги между Колпином и Любанью. Обычно Александр Владимирович редко излагал на совещаниях свою точку зрения. А на этот раз первым выразил сомнения в успехе «котла».
— Двести километров, — сделал он вывод, положив циркуль на карту.
— Ну и что же? — спросил Гусев.
— Не великоват ли будет «котел», Дмитрий Николаевич?
И, повернувшись к начальнику разведотдела генералу Евстигнееву, спросил:
— Сколько, Петр Петрович, вы насчитываете дивизий восемнадцатой армии Линдемана в этом районе?
— Примерно двадцать, — ответил Евстигнеев. — Станции Ульяновка и Тосно являются центральными узлами для маневра Линдемана как против нас, так и против войск Волховского фронта.
— Вот по этим узлам и будет бить... — Гусев положил свой красный карандаш на циркуль, как бы давая понять, что разговор окончен.
Однако Гвоздков попросил разрешения развить свою мысль:
— Насколько я понял, Дмитрий Николаевич, мы будем наступать на двух участках: в пятьдесят пятой и в шестьдесят седьмой армиях; волховчане же на трех: во Второй ударной армии на Синявинском участке, в восьмой — на Мгинском и в пятьдесят четвертой — на [242] Любанском? Позволю себе заметить, все эти пять участков очень далеки друг от друга. В операции у них нет ни одного смежного фланга. А войск и у нас, и у волховчан, действительно, как выразился Виктор Ильич, везде скудно. Не много ли получается участков наступления, расположенных далеко друг от друга?
Георгий Федотович Одинцов, подсчитывавший в это время что-то в своей тетради, тоже подошел к карте и обратил внимание на то, что главная группировка артиллерии 18-й армии в треугольнике Тосно — Шапки — Мга, так же как и пехотные дивизии, обладает большими возможностями маневра.
Дмитрий Николаевич выслушал все эти соображения и встал.
— Что это мы, друзья, вроде дискуссию затеяли? Я ведь вас не для этого пригласил. Командующий приказал ознакомить вас с планом и передать, чтобы вы немедленно начали проверку готовности в войсках пятьдесят пятой армии. Приступайте-ка к этому каждый по своей линии. Кончилась у нас, братцы-ленинградцы, оборонительная эпопея. Будем бить врага на всех направлениях, не давая ему возможности маневрировать.
Проверяя инженерные части, я заехал к командарму 55-й Владимиру Петровичу Свиридову. Он был в отличном настроении. Армейские разведчики только что взяли «языков» из 250-й пехотной испанской дивизии. Пленные подтвердили, что в Красном Бору кроме испанцев нет других пехотных или танковых частей.
— Сброд, хлюпики сопливые, — сказал командарм о пленных. — Завшивели, обмораживаются, клянут тот день, когда оказались в России.
— Может быть, поэтому рядом с испанцами и сидит немецкая полицейская дивизия? — спросил я. — Помните, что произошло в прошлом году под Усть-Тосно?
Владимир Петрович не любил, когда ему напоминали о прошлых неудачах, и поморщился:
— Теперь я покажу им. Как только возьмем Красный Бор, пущу стрелковую бригаду через Неву во фланг этим охранникам. Это будет уже не прошлогодний маленький десант на катерах. [243]
— Какую бригаду? — удивился я. — В штабе фронта не было разговора о форсировании Невы по льду.
— Говоров дает мне кроме трех дивизий пятьдесят шестую отдельную стрелковую бригаду для обеспечения левого фланга. Она была в шестьдесят седьмой армии, а сейчас пришла на правый берег и стоит против села Ивановского. Вот ее и пущу через Неву.
— Там же ширина огромная, Владимир Петрович! Почти километр. А оборона немцев совсем не тронута на этом участке.
Командарм улыбнулся:
— Э, голубчик, вы, саперы, побаиваетесь Невы еще с сорок первого года. Забываете, что сейчас немцы не те, да и мы другие.
Я промолчал. Строгую Неву саперы, действительно, предпочитали иметь союзницей, своим рубежом обороны, а не вражеским. Но и Свиридову Нева должна была быть памятна совсем не сладкой водичкой. Легкость его тона удивляла.
Командарм продолжал с увлечением рассказывать, как будет решать поставленную задачу. Вначале нанесет удар по испанцам двумя своими старыми дивизиями — 72-й и 43-й; потом введет 45-ю и 63-ю гвардейские, направленные к нему из соседней армии; следом в прорыв войдет подвижная группа, которую он готовит из танкистов и лыжников. Группа ворвется в Ульяновку и пойдет на станцию Тосно. Вот в ходе такого прорыва и будет очень эффективным форсирование Невы 56-й стрелковой бригадой. Она захватит опасный для армии узел на фланге — мачтопропиточный завод и село Иваневское. [244]
Этим ударом бригада прикроет левый фланг главной группировки от неожиданностей со стороны полицейской дивизии, зарывшейся на левом берегу Невы.
Картина, нарисованная В. П. Свиридовым, производила достаточно яркое впечатление. Владимир Петрович умел и говорить, и убеждать. От него я узнал, что 56-й бригадой, о которой шла речь, командует наш общий знакомый по 1941 году полковник М. Д. Папченко, бывший командир 21-й дивизии НКВД. Та дивизия, переименованная в 1942 году в 109-ю стрелковую, и сейчас стоит под Урицком. А полковник Папченко вступил в командование 56-й отдельной бригадой, сформированной недавно из моряков-кронштадтцев. Вот она-то и оказалась сейчас здесь.
— Эти морячки рванут через Неву не хуже гвардейцев Симоняка при прорыве блокады. — уверенно говорил командарм.
В истории борьбы за Ленинград операция 55-й армии в феврале и марте 1943 года получила наименование красноборской. Ленинградцам и волховчанам не удалось и в этот раз создать «котел» для немецко-фашистской группировки в районе Синявино — Мга. Наступление здесь приняло крайне затяжной характер.
Материалы о том, как проходила красноборская операция, почему она не получила развития, можно найти в исторической литературе. Но в ней совсем не освещается бой 56-й бригады, той самой, которую командарм пустил через Неву. А это был очень трудный, тяжелый бой, один из тех, о котором воины-ветераны помнят и по сей день.
...Михаила Даниловича Папченко я встретил уже после боя на правом берегу Невы в районе деревни Пороги, там же, откуда он пытался перейти Неву по замыслу командарма.
Полковник показался мне постаревшим лет на десять. Он рассказывал о неудачном бое, прикрывая временами воспаленные глаза и проводя рукой по коротко остриженным, поседевшим как-то вдруг волосам.
— Кажется, и осенью сорок первого года под Урицком, когда за самой спиной стоял Ленинград, я такой [245] тяжести, как сейчас, не испытывал... Бригаду нашу из-под Ораниенбаума вначале под Шлиссельбург перебросили, в шестьдесят седьмую армию. Очень мы торопились, радость у всех огромная — прорыв блокады! Почти все в бригаде моряки-балтийцы, народ ядреный, злой до боя. Маршал Ворошилов заехал к нам под Шлиссельбургом, осмотрел солдат в строю и говорит мне: «Вот, полковник, каких людей вам Родина дает...». Но не послали нас тогда в бой, а перебросили сюда, в пятьдесят пятую.
Задача наша, как я понял командующего, заключалась в коротком и вспомогательном ударе через Неву на мыс, где мачтопропиточный завод, и на село Ивановское. Главная группировка будет двигаться вдоль левого берега Невы на Красный Бор и дальше на Тосно. Все, вроде, ясно. Только неожиданно для нас перед самой операцией взяли у меня один стрелковый батальон на усиление сорок третьей стрелковой дивизии, наступавшей на главном направлении через Усть-Тосно. Сразу мы стали слабее на одну треть, а ведь за бригадой никто не шел через Неву... Пытался я отстоять перед командармом свое мнение, доказывал, что нельзя ослаблять бригаду, а он и слушать не стал. Да и артиллерии было у меня маловато: свой дивизион и приданный на этот бой минометный полк. На прямую наводку много орудий не выставишь. Собрал я все станковые пулеметы и устроили мы перед атакой свинцовый ливень через Неву, не давая фашистам головы поднять, пока наши два батальона по льду бежали.
Перед самым наступлением ко мне на командный пункт приехал начальник оперативного отдела штаба пятьдесят пятой армии полковник Щеглов Афанасий Федорович. Знаете его по сорок первому году. Хороший, боевой командир, сам бывал в сложных боях, когда командовал разными частями. Так вот, вышли мы с ним на берег, как только пошли батальоны в атаку. Они действительно рванули через Неву, особенно батальон подполковника Борзинца Григория Фомича отличился — сразу ворвался в береговые траншеи немцев, и началась там рукопашная. И другой батальон, майора Агаджаняна, хорошо, почти без потерь, прошел через Неву. По радио скоро донесли, что вышли на мачтопропиточный завод и к церкви в селе Ивановском. [246] Я уж ликовать собрался, приказал связистам готовиться, чтобы самому со штабом перебираться на тот берег, а тут и началось неладное. Весь расчет-то строился на том, что атаковать мы будем одновременно с сорок третьей дивизией, и удары наши сольются. А полк сорок третьей так и не поднялся в атаку. Вы знаете об этом?
Как мне было не знать? Я был в то утро на наблюдательном пункте в развалинах здания «Ленспиртстрой» и все видел. Пикирующие бомбардировщики немцев прижали полк 43-й дивизии к земле как раз перед атакой. А потом начали молотить минометы. Генерал Одинцов охрип у телефонной трубки, пытаясь вмешаться в управление огнем артиллерии армии, но было уже поздно. Атака сорвалась.
— Отбомбили немцы сорок третью дивизию и за нас принялись. Стали бомбить мачтопропиточный завод, который захватил батальон Борзинца. Комбаты просят огневой поддержки. Донесения о потерях все чаще. У Борзинца убит начальник штаба капитан Калашников, тяжело ранен замполит Рудый. Потери растут. Щеглов видит, что дело совсем плохо, связался со штабом армии, требует артиллерийской поддержки бригады. Оттуда отвечают, что послали представителей от артполка со средствами связи. Ждем, а их нет. Что делать?
Решил я тогда свой последний резерв бросить — автоматный батальон. Капитан Васильев, комбат, рядом стоит. Видим: на том берегу все дыбом от бомбежки, от разрывов тяжелых снарядов. Сама Нева вроде спокойная. Щеглов советует, посылай, мол, пока одну роту, пусть Васильев с ней пойдет. Потом, если надо, остальных [247] вызовет. Согласился я. Вот тут мы и увидели, что такое километр такой реки, как Нева... Едва до середины успела добежать эта рота. Сплошной пулеметный огонь встретил ее с левого берега! Как косой начал косить. Нас со Щегловым пот холодный прошиб. Значит, Борзинец-то, когда вперед ушел, прочистил только передовые траншеи. А у немцев блиндажей, дотов разных полно, затаились там гитлеровцы...
Страшное дело получилось. Лучше самому бежать с солдатами, чем видеть такое с берега. — Звереешь от бессильной ярости. Пулеметы секут длинными очередями, веером. Ни кустика, ни воронки на льду. Видишь, как падают поднимаются, ползут то вперед, то назад, снова падают. И словно ослеп, уже и в бинокль не могу смотреть
Короче говоря, мало добежало и доползло до левого берега из этой роты. Да и обратно тоже. Тут я и решил — хватит. Никого больше не пошлю. Надо, наоборот, выводить людей с того берега, иначе там всех перебьют.
— С артиллерийской поддержкой из армии так и не вышло ничего?
— Вышло, — угрюмо усмехнулся Папченко. — Пошли мы со Щегловым в землянку докладывать в штаб армии о решении. Идем по траншее, встречаем какого-то младшего лейтенанта-артиллериста. С ним солдаты с катушками провода. Щеглов спрашивает — кто такие? Тот и доложил, что из артполка прибыл для связи. «Где были два часа?» «Заблудились, не нашли командного пункта»... У меня уж и сил, чтобы выругать, не осталось. [248]
Доложили мы командарму, что отсек противник два батальона, надо их выводить. Говорит: на «Военном совете объяснитесь лично...» Тогда я не поехал туда, по совету Щеглова, отговорился больным. «Сам я все там расскажу, как представитель штаба армии... А то как бы беды не было, Михаил Данилович...»
Так и оказалось бы, если бы не Щеглов. Ворошилов был тогда в 55-й армии. Он сказал: «Расстрелять мало Папченко за такой бой, людей беречь не умеет». Хорошо, что Щеглов подробно доложил, как все было. Выговором ограничились.
Мы вышли на берег.
После снегопада не видны следы ни атакующих, ни отходящих батальонов Борзинца, Агаджаняна, Васильева. Но снежное поле Невы неровное. Ближе к вражескому берегу много бугорков. Это не торосистый лед. Это те, кого не удалось и до сих пор не удается вынести на свой берег, чтобы похоронить. Днем подползти совершенно невозможно, а по ночам гитлеровцы непрерывно пускают ракеты. Некоторые кронштадтцы все-таки ползут, чтобы вынести товарищей. Иногда это удается, но порой и они не возвращаются.
Командиры и солдаты рассказывали нам, что врач бригады Ольга Васильевна Бохорина сама ходила через Неву вместе с девушками-санитарами. Они приносили уже обмороженных, но многих удалось спасти. Старшина санитарного взвода Вера Карелец даже днем вынесла несколько человек, но потом и ей перебило ноги пулеметной очередью. В полк ее принесли начальник связи артдивизиона Спиркин и связист Яндуков.
Командиру 1-го батальона майору Агаджаняну [249] Мушечу Виробовичу оторвало осколком руку. Подполковник Борзинец пришел с левого берега одним из последних. Ватник на нем был иссечен осколками мин и гранат. Со своим адъютантом старшиной Жирновским он прикрывал огнем отход остатков батальона. Бригада Папченко истребила на левом берегу несколько сот гитлеровцев из дивизии СС, но и сама понесла тяжелейшие потери.
В результате февральской операции 55-й армии наши войска заняли большой поселок Красный Бор, образовав четырехкилометровую вмятину в обороне немцев. — Я понимаю, что и сам ошибок наделал в этом бою, — признавался командир бригады. — Нельзя было допускать, чтобы Борзинец и Агаджанян углубились в оборону немцев, не очистив полностью траншеи и доты на самом берегу, не прикрыв флангов прорыва. Опыта таких боев в бригаде не было. Но скажите мне, а почему на главном направлении армии операция не развернулась? Там ведь были и гвардейцы, только что прорывавшие блокаду. Почему?
На этот вопрос нельзя было ответить сразу. Вообще даже зимой наступательные бои через широкую водную преграду — самая сложная форма боевых действий. При прорыве блокады у нас был широкий фронт для атаки нескольких дивизий, абсолютное превосходство нашей артиллерии и большие резервы для наращивания усилий. А 56-й бригаде пришлось форсировать Неву, не имея резервов и тщательной подготовки.
Незначительное продвижение в результате этих боев было и у взаимодействующих с нами соседей — волховчан. Оперативные сводки, поступавшие оттуда в наш [250] штаб, отмечали старые наименования населенных пунктов, вокруг которых шли бои еще первой военной зимой: Смердыня, Погостье... До станции Любань, куда пробивались навстречу ленинградцам волховчане, оставалось также близко-далеко, как и год назад, — пятнадцать километров.
Однако было бы неверным сказать, что в результате февральских боев был достигнут только незначительный территориальный успех, В один из вечеров, когда заместитель начальника штаба фронта А. В. Гвоздков и начальник разведотдела П. П. Евстигнеев работали над картой обороны противника, Петр Петрович образно подвел итог десятидневных боев:
— Сильно разворошили мы с волховчанами весь змеиный клубок... Смотрите, как изворачиваться приходится Линдеману, вырывая из разных мест дивизии, отдельные полки, чтобы прикрыть то бока, то. спину.
Действительно, мы знали из донесений разведки, что почти ежедневно происходят переброски немецко-фашистских дивизий к участкам 55-й армии нашего фронта и 54-й — Волховского. Вдоль реки Тосно, прикрывая Ульяновку, Линдеман сосредоточил пять дивизий; подступы к станции Любань обороняли уже четыре дивизии; около пяти дивизий защищали Синявинские высоты. Видимо, по этой причине Вторая ударная армия Волховского фронта так и не смогла взять этот важнейший вражеский бастион. И еще шесть немецких дивизий насчитывалось к северо-востоку от железной дороги.
— Даже из-под Урицка снял Линдеман полк двести пятнадцатой дивизии, — показывал Евстигнеев на карте. — И из района Чудова взята дивизия, из-под Кириш одна... А сейчас и сто семидесятая пехотная потянулась от Восьмой ГЭС. Помните, бывшая крымская, из армии Манштейна? Уже клочья от нее остались, третий раз укомплектовывается...
— И лоскутное одеяло бывает крепким, — заметил Гвоздков. — Да, сил у нас для такого «котла» маловато. Двадцать немецких дивизий, хотя и растрепанных, все же двадцать. Но всех их мы должны очень крепко держать на привязи, чтобы не выпустить на другой фронт. Пока это для нас главное. Командующий хорошо это понимает. [251]
Четырехкилометровая вмятина в районе Красного Бора, доступная огню противника с трех сторон, стала местом, доставлявшим неприятности всем: пехоте, артиллеристам, танкистам, тыловой и санитарной службам и, само собой разумеется, саперам.
Ночью командующий фронтом раздраженно спросил меня по телефону:
— Когда будет наведен порядок в дорожных работах пятьдесят пятой армии? Бездельничает, что ли, там начальник инженерных войск армии? Вчера опять танки двести двадцать второй бригады оказались без колонных путей. Вылезли по целине на железнодорожное полотно, нарвались на мины и прямой орудийный огонь... А сегодня командир двести шестьдесят восьмой дивизии Борщев жалуется, что на своих подъездных дорогах несет не меньше потерь, чем в бою. Дорог мало, да и те проваливаются. Разберитесь немедленно...
Аналогичный разговор Говоров имел перед этим и с командармом В. П. Свиридовым. Поэтому, хотя я и очень быстро выехал в 55-й армию, все же не застал на командном пункте начальника инженерных войск полковника В. А. Витвинина. Командарм провел с ним беседу в более энергичном тоне, чем Говоров со мной. Встретились мы с Витвйниным недалеко от деревни Мишкино, севернее станции Поповка. Впереди на рубеже реки Тосны вели затяжные бои дивизии Симоняка и Борщева.
Болото. Под снегом — вода. 42-й понтонный батальон майора С, И. Фоменко и 367-й инженерный майора П. А. Ерастова делают из тонких жердей фашины и укладывают их. Такие колонные пути проложены почти до передовых частей. Но слева откуда-то из развалин сожженной деревушки Песчанки по колонному пути свирепо долбят две минометные батареи. Маскировочная рота капитана И. С. Познякова поставила легкий вертикальный забор вдоль дороги, но немецкие минометчики открыли огонь по маскам и разнесли их в клочья.
Полковник В. А. Витвинин нервничает и злится.
— Жалуются на нас, — говорит он о командирах дивизий, — а не могут накрыть две несчастные минометные батареи! Вы же сами видели, товарищ генерал, что [252] мы колонные пути до самой Поповки довели через эти болота. Черта им еще надо?
Послышался воющий свист мин, и тут же раздалось несколько взрывов. На дороге образовалась пробка. Загорелась машина со снарядами, шарахнулись в стороны водители, где-то рядом кричат раненые. К горящей машине бросаются несколько человек, забрасывают ее снегом, кто-то снимает шинель и, чертыхаясь, прыгает с ней на пламя, давит его, лезет в кузов, выбрасывает ящики со снарядами. Но пробка-все растет.
Весь богатейший шоферский словарь обрушивается на понтонеров. Ругают и артиллеристов за то, что те не могут придавить привязавшуюся минометную батарею. Близится рассвет. Капитан Позняков предлагает Фоменко новый маскировочный маневр.
— Знаешь, Сергей Иванович, давай отнесем поближе к немцам вертикальные маски, прикрывающие колонный путь. Ей богу, обманем фрицев.
— Черта мне толку от твоих масок. Одни обрывки остались. Тоже мне, Остап Бендер!..
У маскировщика хитроватое, веселое лицо. И весь он юркий, как ртуть. С первых дней войны занимается камуфляжем, строит макеты танков, орудий, имитирует звуки. Кажется, внешность Познякова очень соответствует его военной профессии. Сейчас, как будто и совсем некстати, он смеется на реплику Фоменко.
— «Купим» соседей, вот увидите...
— Чем ты их «купишь»?
— До рассвета подсуну им второй ряд вертикальных сеток метров на сто ближе. Они наверняка начнут по ним бить из Поповки. Ну и пусть долбят. Осколки-то [253] не будут оттуда долетать до колонного пути. У фрицев мозги, как замазка, — засохнет однажды — керосином не размочишь...
В тот день я задержался на участке 268-й дивизии и наблюдал, с каким старанием немецкие минометчики били по маскировочным сеткам, пододвинутым Ильей Позняковым совсем близко к ним. Действительно, теперь минометные осколки не доставали до кодонного пути метров на пятьдесят. Обманул все-таки их хитроумный Илья!
Части 67-й армии раздавили, наконец, «осиное гнездо» противника в районе 8-й ГЭС и Московской Дубровки. Еще 18 февраля штаб армии донес, что 13-я стрелковая дивизия, обойдя весь этот узел с востока, вышла на берег Невы к месту, которое называлось когда-то селом Арбузовом. Еще две стрелковые бригады соединились у развалин Московской Дубровки.
Д. Н. Гусев, поздравив по этому поводу командарма 67-й А. И. Черепанова, не преминул заметить:
— А главные-то силы группировки вы просто вытолкнули из Городокского узла, Александр Иванович. Окружены только остатки двадцать восьмой дивизии. Части сто семидесятой уже дерутся против Свиридова. И двадцать первая пехотная обнаружена на участке пятьдесят пятой армии.
Несколько дней спустя член Военного совета 67-й армии генерал-майор А. Е. Хмель доложил А. А. Жданову и А. А. Кузнецову, что к весне район 8-й ГЭС может представить угрозу в эпидемическом отношении. Обнаружено место незахороненных останков и наших и вражеских солдат еще от прошлогодних боев. Плохо с водой — медики считают, что местными колодцами нельзя пользоваться. Кроме того, и сейчас еще нередко наши солдаты подрываются на вражеских минах в траншеях, землянках, на дорогах. Санитарная очистка местности началась, но армии необходима помощь в водоснабжении и разминировании.
В район 8-й ГЭС нами были спешно посланы отряды полевого водоснабжения для создания буровых скважин [254] и для очистки воды в шахтных колодцах, а также отряды разминеров.
Вскоре я побывал на этом участке левого берега с группой командиров. Нас вел протоптанными тропинками командир роты 7-го гвардейского батальона минеров Михаил Королев. Таких «старожилов», как этот двадцатидвухлетний капитан, немного осталось в строю с первых дней войны. Я знал его еще по боям с немецкими танками под Лугой и Кингисеппом в 1941 году. Это смелый, инициативный командир, никогда не боявшийся риска. Теперь серые глаза Королева стали намного строже. Видно, как напряженно-внимательно следит он за своими минерами, идущими впереди нас. Солдаты медленно-медленно прокалывают перед собой каждые десять сантиметров снежного покрова палкой с тонким металлическим наконечником, сделанным из шомпола от винтовки. Это щуп.
— Вы отказались от миноискателей? — спрашиваю Королева.
— Металла в земле столько, что в радионаушниках стоит сплошной однотонный писк. Только на одном квадратном метре нашли около трехсот штук осколков. Хотим передать их для музея в Ленинград. Солдаты ящичек сделали и написали «Земля и сталь».
Да... Трижды с начала войны проходили здесь через смерч огня шесть наших и шесть фашистских дивизий. Не удивительно, что миноискатель непрерывно показывает металл. Он и в осколках снарядов, и в пробитых касках...
Земля выворочена наизнанку. Остовы сгоревших танков застыли друг перед другом, словно надгробия на гигантском кладбище. Какой-то минер не выдержал и со злостью полоснул автоматной очередью по воронью, усевшемуся на изрубленных снарядами скелетах бывших деревьев. Жалость и гнев вызывает изорванная в клочья громада бетона и металлоконструкций 8-й ГЭС. Кто-то воскликнул подавленно: «Разве можно здесь возродить жизнь?!» Никто ему не ответил.
Королев рассказал о некоторых приемах вражеского минирования при отходе. Саперы 170-й немецкой дивизии часто ставят двухъярусные мины на дорогах и объездах. Тщательно маскируют нижнюю, а над ней укладывают еще одну. Используют они в большом количестве [255] и шрапнельные мины «5», встречавшиеся до этого редко.
— Поганая штука, — говорит Королев. — Хотите посмотреть?
Он приказал одному из минеров принести «прыгающую мину», как прозвали ее саперы.
Это стальной цилиндр размером в добрую солдатскую кружку. В выпуклую крышку ввинчен взрыватель в виде тройника, из которого торчат «усики», словно у огромного насекомого. Они предательски опасны. Их трудно отличить от веточек и травинок. Заденешь за усик или за проволочку-оттяжку от усика, и тогда из корпуса-цилиндра вылетает метра на полтора вверх другой металлический стакан и разрывается, как снаряд. А в нем 336 картечин с радиусом поражения 80 метров.
— Вредная гадина, — показывая мину, сказал минер. — Я чуть-чуть не пропал, когда впервые ее встретил. Шел по кустарнику, вдруг щелчок рядом и зашипело что-то, как змея. Я плюхнулся в снег, гранату приготовил. Тут рвануло над головой, и шрапнель завизжала. Теперь-то знаем — услышишь щелчок, успей лечь и крикнуть тем, кто недалеко, может, пронесет.
На участке было много мин-приманок. Минировались предметы, продукты. А фугасы встречались то под порогами, то в дымоходах, печках, в стенках траншей.
Королев отметил, что часто противник устанавливает мины с дополнительными взрывателями.
— Обезвреживать их становится все сложнее. Теперь мы просто уничтожаем обнаруженные мины на месте. Сразу уменьшились потери на работах.
Это был правильный и своевременный метод. Минеры при нас взорвали несколько найденных мин «кошками» и накладными зарядами. Дело шло сноровисто. Позднее штаб инженерных войск разработал новую инструкцию по борьбе с минными заграждениями в наступательном бою, взяв за основу метод гвардейцев-минеров Королева.
Докладывая об этом командующему фронтом, я обратил также внимание на то, что противник явно перешел к массовому минированию местности.
— А почему же тогда ваша инструкция написана только для инженерных частей? — сразу спросил [256] Говоров. — Вы все время ратуете за осаперивание пехоты. Мысль правильная и далеко не новая — этим еще Суворов занимался, — усмехнулся он. — Издайте инструкцию для всех родов войск. И проводите шире обучение пехоты приемам уничтожения минных заграждений в наступательном бою. Бои при прорыве блокады подтвердили целесообразность этого.
Так был совершен еще шаг к тому, чтобы инженерными средствами и приемами владели в бою все рода войск.
Разговор с командующим в тот день на этом не кончился. Он сказал, что в ближайшие дни будет изменена разгранлиния между нашим и Волховским фронтами. Район Синявинских высот, занятых сейчас противником, отводится, по решению Ставки, в границы действий Ленинградского фронта.
— Значит, нам придется брать Синявино! — невольно вырвалось у меня, и мысль сразу обратилась к близкой весенней распутице, торфяным топям перед этими высотами.
— Какая разница, кому брать Синявино, — буркнул недовольно Говоров в ответ на мою нетактичную реплику и заворочал локтями по столу. — Займитесь изучением инженерной обороны противника в том районе. Там, видимо, будет не менее сложно, чем на Неве.
Директива Ставки пришла через день, 28 февраля, одновременно с указаниями о прекращении затянувшегося и неудачного наступления на красноборском участке. Мы должны были представить через двое суток план новой наступательной операции с расчетом, чтобы силы и средства не распылялись на разрозненных направлениях, как получилось и у нас, и у волховчан.
Упрек Москвы за неудачу под Красным Бором и Любанью был мягким. С Ленинградского и Волховского фронтов в эти месяцы не было перебросок дивизий противника на другие фронты.
Свайно-ледовый железнодорожный мост у Шлиссельбурга, который метростроевцы назвали «низководкой», работал безотказно, несмотря на ежедневные вражеские обстрелы. Наши контрбатарейная артиллерия и [257] истребители не допускали массированных налетов. Но случалось и так, что за спиной частей, застрявших в Синявинских болотах, всю ночь стояло зарево. Это горели вагоны с продовольствием и боеприпасами, подожженные вражескими снарядами. Под свист осколков метростроевцы и железнодорожники исправляли повреждения, не допуская перерывов в движении поездов.
Приближалась весна. Скоро должен был начаться ледоход, а это значит дополнительное напряжение в борьбе за жизнь мостов.
Недавно сформированная 3-я понтонная бригада полковника Н. В. Соколова готовилась к наводке вспомогательного наплавного моста и паромов, а метростроевцы уже строили постоянный высоководный мост в пятистах метрах ниже «низководки». Наступал момент решать и ее судьбу.
В один из этих дней, приехав в Шлиссельбург проверять готовность понтонной бригады, я зашел к Зуб-кову и застал у него члена Военного совета Н. В. Соловьева, ведавшего вопросами тыла и снабжения. Разговор шел о судьбе временного низководного моста. Соловьев считал, что свайно-ледовая переправа не выдержит натиска льда и, снесенная по течению, может повредить строящийся высокий мост. Поэтому он предлагал заблаговременно разобрать «низководку». Зубков возражал:
— Мы хотим спасти «низководку», Николай Васильевич.
— Как спасти? Разве вы не знаете ладожского льда? Ее раздавит, как спичечную коробку. [258]
Зубков наклонил голову, будто собираясь бодаться.
— Но оставлять один мост, учитывая, что немцы постоянно ведут обстрелы, еще большая опасность для железнодорожного сообщения Ленинграда со страной. Мы все же постараемся спасти оба моста.
Соловьев начинал нервничать, хотя давно знал Зубкова и высоко ценил его опыт, бешеную энергию и упорство.
— Не много ли берете на себя, товарищ Зубков? — сердито сказал он. — Партизанщиной пахнет. Я доложу Жданову и Говорову. Военный совет фронта требует от нас абсолютно гарантированного решения задачи. Вы как начальник строительства головой отвечаете за свои действия.
— Не дорого стоит моя голова, если она пуста, Николай Васильевич, — по своему обыкновению грубовато отрезал Зубков. — А я к тому же коммунист. Что касается до головы, то она не забыла уроков ледохода у Невской Дубровки прошлой весной. Думаю, не такой уж тупоумный старый пруссак Линдеман, чтобы упустить момент и не попытаться разбомбить или расстрелять наш единственный мост именно в ледоход. А вот с двумя мостами сделать это ему будет в два раза сложнее. Посмотрите, как живуча наша «низководка» под снарядами! Десятки попаданий, а она работает! А в высоководном стоит одну ферму обрушить — и уже катастрофа.
Через несколько дней спор разрешился в пользу Зубкова. Говоров хорошо знал возможности и инженерный талант всего коллектива восстановителей, а в Зубкове ценил, пожалуй, больше всего те же черты характера, какими сам обладал в полной мере: упорство и полную ответственность за свои действия.
— Зубков не маленький, чтобы навязывать ему инженерные решения. В принципе он прав. Два объекта — двойные усилия противника при обстреле.
Три недели марта не смолкал на Неве перестук от бойки свай на строительстве высоководного моста. Его длина была 845 метров, это значило: четыре с половиной тысячи свай, сто четырнадцать пролетных строений, пятнадцать металлических ферм, восемнадцать ряжевых ледоломов! Труд, труд, напряженнейший труд под огнем! [259]
Над мостом все чаще стали рыскать вражеские корректировщики. Наши станции радиоперехвата ловили обрывки переговоров фашистских летчиков со своими артиллеристами: «...Короче на сто метров и на пятьдесят вправо... Промах... Промах... Ухожу, за мной гонится русский... Мост закрыт дымовой завесой, не вижу ваших разрывов...»
Дальнейшие события подтвердили правоту и дальновидность тех, кто защищал «низководку». В 18 часов 50 минут 18 марта командир железнодорожной бригады В. Е. Матишев пропустил через постоянный мост первый обкаточный поезд. Нормальное движение открыли на рассвете 19 марта. И в этот же день на мост обрушились массированные удары вражеской артиллерии. В Смольном, куда докладывалась вся обстановка на мосту, с напряжением ждали исхода завязавшейся дуэли. Нашим артиллеристам не удалось сразу подавить батареи немцев и сбить воздушных корректировщиков. То в одном, то в другом пролете моста появлялись серьезные повреждения.
Приведу лишь одну выдержку из боевых донесений с моста в самый кризисный день:
«Боевое донесение № 138. С 10.00 25.03.43 г. велся особенно интенсивный обстрел. Установлено 69 попаданий. Разрушена опора № 14; две металлические фермы пролетами в 23 метра упали одним концом в воду. Потери строителей убитыми и ранеными 16 человек. Сгорели три вагона. Начальник штаба строительства Ёськов».
Казалось, мост надолго прервал свою работу. Но коллектив Зубкова, не теряя ни часу, под разрывами снарядов восстанавливал поврежденные участки. А тем временем свайно-ледовая «низководка» продолжала пропускать поезда.
Одинцов приказал усилить артиллерийскую и авиационную защиту мостов. Вражеский огонь стал слабеть. 31 марта «зубковцы» подняли одну обрушенную ферму, 3 апреля вторую, и 9 апреля постоянный мост был полностью восстановлен.
Кульминационным моментом в весенней борьбе за жизнь мостов стал ледоход. На лед вышли подрывники, а на «низководку» на расстоянии метра друг от друга встали с баграми около тысячи человек — метростроевцы, [260] железнодорожники, понтонеры, саперы. Взорванный подрывниками лед наседал свирепо, образуя завалы в коротких и низких пролетах. Перемешались все звуки: грохот от вражеских снарядов с грохотом от собственных взрывов льда, треск и угрожающее гудение моста, злое, соленое чертыхание людей, резкие команды то на мосту, то подрывникам, прыгающим с льдины на льдину с зарядами взрывчатки в руках.
Трое суток мост-дуга дрожал и стонал. Казалось иной раз, вот-вот лопнет гигантская струна, и тогда понесется вся махина на высоководный мост. Сотни людей с баграми и взрывчаткой стояли там, готовые отразить натиск.
К концу третьих суток, когда уже все шатались от напряжения и усталости, кризис миновал. «Низководка» была спасена, и еще долго по ней пропускали поезда.