Прорыв
Урок был достаточно жестоким. Собрав нас, Говоров сказал:
— Прошлое не должно повториться.
В этих словах прозвучало и признание своей ответственности за неудачу, и категорическое требование лучше организовать подготовку.
В плане повторного форсирования Невы, посланном в Москву 13 сентября, указывалось, что результатом операции должно быть соединение с Волховским фронтом. Однако все мы понимали, что четырех дивизий для этого недостаточно. Враг мог выставить против них не меньше пяти.
Подготовка операции велась более тщательно и заняла почти две недели. В полосу намеченного прорыва было стянуто уже не триста, как в прошлый раз, а более шестисот артиллерийских систем и тяжелых минометов. Из этого числа сто шестьдесят орудий предназначались для стрельбы прямой наводкой. Говоров приказал Одинцову вести огонь на разрушение и уничтожение вражеских огневых точек на противоположном берегу в течение всего подготовительного периода. Не только артиллерийской, но и общевойсковой и авиационной разведке вменялось в обязанность вскрыть всю огневую систему противника. [189]
По-иному строился расчет переправочных средств. Если раньше мы надеялись на возврат с плацдарма хотя бы части лодок и понтонов, то теперь решили сразу заготовить переправочных средств столько, сколько потребовалось бы четырем дивизиям в случае одновременной их переброски.
Изготовлением лодок, черпаков, пробок для забивки пробоин, комплектов спасательных средств занялись все предприятия города, имевшие хоть какое-нибудь отношение к деревообработке. В конструкцию лодок вносились улучшения, облегчающие их переноску и стрельбу из пулеметов при переправе. На фабрики и заводы, готовившие для нас переправочные средства, мы направили в помощь рабочим больше тысячи красноармейцев.
Командующий Балтийским флотом вице-адмирал В. Ф. Трибуц порекомендовал назначить старшими на лодках и комендантами переправ моряков. Кроме того, он готов был выделить в помощь командирам каждой из дивизий, форсирующих Неву, по одному морскому начальнику с большим опытом десантирования войск. Военный совет фронта согласился с этим. У меня сохранились данные только по 86-й стрелковой дивизии. Помогать ей в форсировании реки флот прислал двадцать своих командиров и почти целиком всю школу боцманов. Капитан 1-го ранга И. Г. Святов стал заместителем командира дивизии.
В Озерках, под Колпином, на озере Коркинское шла упорная тренировка войск. Отрабатывались по элементам подноска лодок, посадка в них, гребля, высадка. На тренировках можно было наблюдать, как бойцы-казахи, совсем еще недавно боявшиеся воды больше, чем разрыва снаряда, стали смело бросаться из лодок с поднятыми над головой винтовками.
Однако не все шло гладко. Случались иногда совсем непредвиденные осложнения. Дмитрий Николаевич Гусев решил с первым рейсом пехоты пустить плавающие танки Т-38. Несколько дней танкисты тренировались на озере и на Неве у колонии Огзцино. Но вдруг к Гусеву является командующий бронетанковыми войсками генерал В. И. Баранов и объявляет:
— Как хотите, Дмитрий Николаевич, а я больше десяти танков в первый рейс не дам.
— Почему? [190]
— Не для Невы эти машины, плывут плохо. Да и на земле слабы. Их даже бронебойная пуля прошьет. Когда пехота захватит плацдарм, тогда пошлем.
— А у пехоты, Виктор Ильич, броня, по-твоему, крепче? — злится Гусев.
Танки-амфибии Баранов все же выделил.
Л. А. Говоров и член Военного совета Т. Ф. Штыков ежедневно проверяли на месте, как идут тренировка и оснащение войск. Накануне наступления командующий фронтом тщательнейшим образом просмотрел карту, на которую были нанесены все разведанные огневые средства неприятеля. Генерал Г. Ф. Одинцов заверил его, что на этот раз каждая цель зафиксирована с разных наблюдательных пунктов, а также с воздуха и «закреплена» за батареями или орудиями прямой наводки.
Наступило 26 сентября. По плану начало артиллерийской подготовки назначено на два часа ночи. Она должна быть короче, чем в первый раз, но более интенсивной,
— За ночь необходимо перебросить на левый берег первый эшелон и захватить плацдарм, а с утра начнем расширять его, — предупредил Л. А. Говоров.
В нетерпении все посматривают на часы. И вот наконец артиллерия сотрясает разом и воздух и землю. Над головами у нас с клекотом проносятся тяжелые снаряды. Вступают в бой орудия прямой наводки. Нацеленные еще днем, они уверенно бьют по амбразурам пулеметных сооружений противника.
Ровно шестьдесят минут над Невой стоит нескончаемый грохот. Работает только наша артиллерия. Фашисты молчат. В воздух не поднимается ни одной ракеты.
В три часа ночи над НП фронта прошла группа ночных, бомбардировщиков. Их цель — тяжелые батареи противника в районе Мустолово — Анненское. Могучий залп дают семь дивизионов тяжелых реактивных минометов. Впервые защитники Ленинграда увидели их огневую феерию.
Под прикрытием артиллерии подразделения первого рейса уже давно спустили на воду переправочные средства, без помех погрузились на них и теперь, наверное, уже подходят к вражескому берегу. Вот-вот там завяжется ближний бой.
Ночная атака невидима с фронтового НП. Лишь по [191] донесениям можно угадать ее пульс, приливы и отливы. Тем острее командиры реагируют на каждое сообщение с переднего края. А они, эти сообщения, нередко заставляют наспех перекраивать с такой тщательностью разработанные планы и графики. У меня, например, началось именно с этого.
Из 86-й стрелковой дивизии позвонил комендант переправы майор И. А. Гультяев:
— Товарищ генерал, у нас произошла путаница. Вместо батальона двести восемьдесят четвертого полка на посадку пришел батальон сто шестьдесят девятого. Переправа началась с этими изменениями. Идет она дружно, почти без потерь, только...
— Что «только»?
— Начали с опозданием. Пока шла артподготовка, многие пехотинцы заснули в кустах и траншеях.
— Как заснули? — возмущаюсь я.
— А вот так — присели да и задремали. Люди-то ведь намотались за день.
Спрашиваю, далеко ли от Гультяева командир полка, и снова неожиданность. Вместо того чтобы переправляться со вторым рейсом, он отправился с первым. Да и штаб весь с собой прихватил, оставив на этом берегу два батальона, по существу, без управления.
— Сами теперь ими управляем, — докладывает Гультяев.
А в 70-й стрелковой дивизии, где комендантом переправы И. И. Соломахин, другие неприятности. К телефону подходит комиссар дивизии Г. В. Журба. Мы знаем друг друга с первых дней войны. Опытный политработник, участник гражданской войны, в прошлом лихой разведчик, Георгий Владимирович всегда на самом ответственном месте. И сейчас он на берегу, в траншее, где, к счастью, есть телефон.
— Шестьдесят восьмой полк хорошо пошел, — сообщает он. — Высаживался под самый залп реактивных минометов. А вот со связью незадача. Три лодки, на которых радисты и телефонист были, попали под пулеметный огонь и затонули.
Полковой комиссар А. Е. Хмель только что побывал в штабе 86-й стрелковой дивизии. Он сообщает, что и там радиосвязь с переправившимися подразделениями потеряна. [192]
Но труднее всех приходится 11-й стрелковой бригаде. Самый мощный вражеский узел сопротивления — 8-ю ГЭС — во время артподготовки подавить не удалось. Один батальон бригады высадился на том берегу, но во время переправы понес большие потери. Второй еще в пути.
А. Е. Хмель, узнав об этом, просит меня:
— Передайте генералу Гусеву, что я сейчас еду к нему...
К рассвету выясняются еще некоторые подробности.
Переправа плавающих танков Т-38 прошла неудачно. Четыре машины затонули, не дойдя до берега. Три танка доплыли, но не смогли установить связь с пехотой, застряли в первой траншее и были подбиты гранатами.
Не удалась переправа Отдельного батальона, сформированного из слушателей курсов младших лейтенантов. Батальону этому отводилась роль специального заслона на правом фланге прорыва. Но еще в исходном положении он попал под огонь тяжелой артиллерии противника и потерял почти все свои лодки.
А в общем обстановка такова: две дивизии и бригада захватили по плацдарму, но действуют пока изолированно. У каждой на левом берегу по три батальона.
Ранним утром появилось несколько групп «юнкерсов». Под прикрытием истребителей они бомбили районы посадки и высадки войск, а особенно ожесточенно огневые позиции артиллерии. Над переправами завязались воздушные бои. Усердно работают зенитчики.
Из-за сильного огневого противодействия немцев дневную переброску войск на левый берег пришлось свернуть до минимума. А там уже развернулась ожесточенная борьба. Высадившиеся войска все свои усилия направляют на соединение трех плацдармов в один.
Тяжело без танков, без подкреплений. Враг остервенело сопротивляется, его орудия и пулеметы простреливают на плацдармах каждый метр пространства. Но люди наши держатся мужественно, со спокойной уверенностью в успехе. Мы убеждаемся в этом ежеминутно.
На командном пункте генерал-лейтенанта Д. Н. Гусева, куда я приехал днем, обсуждается обстановка на плацдарме. Командующий фронтом сообщает, что там уже отмечено появление новых частей противника. В поселке [193] Анненское начались сильные контратаки немецкой пехоты, поддержанной танками.
Смотрю на Говорова, слушаю его и чувствую, что появлением свежих немецких войск он совсем не обеспокоен. Больше того, впечатление такое, будто командующий даже доволен этим.
Генерал Евстигнеев сообщает, что следует ожидать выдвижения еще одной пехотной дивизии противника из района Мги.
— Видимо, так, — спокойно соглашается командующий. — Поэтому ночью дополнительно надо переправить на плацдарм не менее четырех полков. Подразделения одиннадцатой бригады будем перебрасывать в полосе семидесятой дивизии, где наметился наибольший успех. Там же организовать переправу танков на паромах...
Вместе с Лисовским и командиром 21-го понтонного батальона капитаном Назаровым я немедленно занялся поисками мест, наиболее подходящих для танковых переправ. Назаров хорошо знал берег Невы, и это облегчило нашу задачу.
Понтоны решили подносить к реке на руках, а машины разгружать за полкилометра от берега. Так вернее: противник не обнаружит переправы.
Лисовский с Назаровым направляются к понтонерам, а я — на наблюдательный пункт командира 70-й стрелковой дивизии. Там застаю члена Военного совета фронта Т. Ф. Штыкова. Командир дивизии А. А. Краснов и комиссар Г. В. Журба ведут спор, кому первому отправляться на плацдарм.
Штыков некоторое время слушает их молча. Глаза чуть сузились в мягкой улыбке. Потом сразу кладет конец препирательствам:
— И чего горячитесь? К рассвету оба будете на плацдарме. Сейчас, мне кажется, пускай Журба переправляется, а ты, — обращается Терентий Фомич к Краснову, — с последним полком пойдешь.
Веселый, немного шумливый, полковник Краснов сравнительно молод. В советско-финляндскую войну он был командиром батальона. Отличился в тяжелых боях. Заслужил звание Героя Советского Союза. Теперь командует дивизией, и неплохо.
Краснов достает флягу и вопросительно смотрит на Штыкова: [194]
— Разрешите по рюмке коньяку, товарищ генерал? Как посошок Журбе на дорогу?
— По рюмке можно, — соглашается Терентий Фомич.
Пьем из двух кружек по очереди и по русскому обычаю перед расставанием с комиссаром присаживаемся на минуту, путем выходим на берег к шлюпке. В ней виднеются фигуры ожидающих гребцов и двух автоматчиков.
Уже совсем темно. Бой на плацдарме удалился от берега, и немецкие ракеты уже не освещают реку. Только с левого фланга над водой временами проскакивают красноватые точки трассирующих пуль.
Журба садится в лодку.
— Ремень надо бы под ватник надеть, товарищ комиссар, — подсказывает сержант-сапер, командир шлюпки. — Мало ли что... А еще лучше вовсе скинуть, пока плыть будем. Наденьте матросский жилет, спасательный.
— Верно, друг, спасибо, что напомнил, — соглашается Журба, расстегивая ремень и снимая стеганку.
Командир и комиссар дивизии обнимаются. Краснов советует:
— Не лезь, Георгий, куда не надо...
Больше мне не пришлось увидеть Георгия Владимировича Журбу, боевого комиссара 70-й ордена Ленина стрелковой дивизии. С плацдарма его доставили смертельно раненным.
К исходу третьих суток наши дивизии переправили на плацдарм свои последние полки. Но и враг наращивал силы. Особенно активизировалась его авиация. Интервалы между налетами шестерок и девяток бомбардировщиков сократились до тридцати минут. А немецкая [195] пехота и танки в течение дня восемь раз ходили в контратаки, не считаясь с огромными потерями.
Вечером командир 86-й стрелковой дивизии сообщил, что в районах Анненское и Арбузове неприятель контратакует девятый раз. Действуют не менее двух полков пехоты с танками.
А ночью обстановка осложнилась и на правом фланге. Бой шел напротив Бумажного комбината. Немецкие ракеты теперь поднимались у самой воды.
Прибывающие с плацдарма лодки переполнены ранеными. Они рассказывают, что немцы вклинились между 169-м и 284-м полками и вышли к реке.
Звоню в штаб Невской группы. Оказывается, генерал Гусев знает уже обо всем. Он считает, что противник вышел к реке на всем участке от Анненского до Арбузова. Но на северной окраине Арбузова стойко обороняется наш 169-й стрелковый полк. Ему удалось соединиться с правым флангом 70-й стрелковой дивизии.
Ночью всех нас собирает Л. А. Говоров. Дмитрий Николаевич Гусев докладывает, что плацдарм 86-й стрелковой дивизии фактически потерян, но в полосе 70-й дивизии все контратаки успешно отражены. У противника появились новые танковые и пехотные соединения.
Гусев имеет в резерве на правом берегу два батальона 11-й стрелковой бригады. Он собирается переправить их на плацдарм для усиления 86-й стрелковой дивизии. Говоров соглашается с этим, подчеркивая, что сейчас главная задача — изматывать врага, наносить ему потери и удерживать плацдарм.
Затем Леонид Александрович интересуется подробностями действий истребительной авиации. Доклад командующего Военно-воздушными силами генерал-майора С. Д. Рыбальченко — это сухой перечень цифр, но за ними — огромное напряжение, героизм, отвага и мастерство летчиков. За день наши истребители провели двадцать два боя, сбили одиннадцать вражеских самолетов, потеряли десять своих.
Гусев ворчит:
— Двадцать два воздушных боя твоих истребителей, Степан Дмитриевич, не помешали сегодня немцам двадцать шесть раз бомбить нас. [196] Рыбальченко пожимает плечами:
— Так пойми, Дмитрий Николаевич, соотношение-то у нас один к трем в пользу противника. Немцы перешли на двойное прикрытие бомбардировщиков. Кстати, у них впервые на нашем фронте появился истребитель «Фокке-Вульф-190». Пробовали мы за ними гоняться, да не выходит — скорость мала.
Говоров молча выслушивает эту перепалку и обращается к Одинцову:
— В стрельбе по самолетам зенитной артиллерии очень слабым местом является быстрота расчетов на упреждение. Разрывы снарядов слишком часто отстают от цели. Надо учить зенитчиков.
Генерал Одинцов в свою очередь обращает внимание командующего на некоторое новшество в тактике взаимодействия немецкой авиации с артиллерией. Минут за десять до выхода «юнкерсов» на бомбежку противник открывает сосредоточенный артиллерийский огонь по нашим зенитным батареям.
— Переходите и вы на упреждающие удары по немецким батареям, — советует командующий фронтом.
В начале октября наступил кризис. Двое суток перед этим шли дожди. Над плацдармом не висели бомбардировщики, не было воздушных боев. Заметно ослабла активность и наземных войск. Лишь артиллерия обеих сторон продолжала вести методический огонь. Мы использовали затишье для переправы на левый берег около тридцати легких танков и последних подразделений 11-й стрелковой бригады. Но с утра 4 октября погода прояснилась, и противник опять возобновил яростный натиск. Не проходило и двух часов после отражения одной атаки, как начиналась другая. В контратаках участвовала новая 28-я легкопехотная дивизия, прибывшая из-под Синявина, где войска Волховского фронта уже перешли к обороне.
С наступлением темноты немцы ударили по центру плацдарма. Это была самая мощная их контратака. Врагу удалось вклиниться в нашу оборону. Целый час шел рукопашный бой в траншеях у командного пункта 11-й стрелковой бригады. Закончился он в нашу пользу. [197]
Немцы понесли огромные потери. Но и у нас они немалые.
И вдруг неожиданно Говоров приказал вывезти ночью с плацдарма два полка 86-й стрелковой дивизии.
— Как понимать такое?
Обращаюсь с этим вопросом к Дмитрию Николаевичу Гусеву. Он явно уклоняется от ответа:
— Потерпи малость. Командующий приедет, сам разъяснит.
Вскоре, действительно, на КП Невской группы прибыли Л. А. Говоров, А. А, Кузнецов и Т. Ф. Штыков.
— Войска с плацдарма будем отводить, — сразу объявил Леонид Александрович. — Все!.. Завтра будут сообщены сроки эвакуации. А вы, товарищ Бычевский, нынче же ночью приступайте к подготовке переправочных средств.
— На плацдарме много раненых, — напомнил я. — Желательно вывезти их до общей эвакуации.
— У вас будут еще десятки подобных вопросов, — перебил меня Говоров. — Разрабатывайте план во всех деталях. Но, повторяю, уже в эту ночь мы должны иметь на левом берегу резерв переправочных средств... На чрезвычайный случай. Возможен внезапный удар противника.
Командующий фронтом вскоре уехал, а Кузнецов и Штыков остались решать какие-то вопросы с А. Е. Хмелем. Меня удивляет их настроение. У всех подавленное, а у них — приподнятое. Словно не мы, а немцы должны покидать плацдарм.
Будто прочитав мои мысли, Алексей Александрович улыбнулся:
— Что это вы, товарищи, головы повесили? Эвакуация плацдарма — не поражение. Задачу свою войска выполнили, растрепав по частям манштейновскую группировку. Наступление на Ленинград у противника не состоялось, а это — главное! Хочу сообщить вам новость: есть решение формировать вместо Невской оперативной группы шестьдесят седьмую армию. Выводы делайте сами...
В нашей землянке собрались командиры инженерных и понтонных частей. Я информирую всех о предстоящей эвакуации плацдарма. Полковник С. И. Лисовский докладывает план ее инженерного обеспечения: [198]
— Сегодня за ночь предстоит забросить на тот берег четыреста лодок, а затем еще триста. Будут работать паромные переправы. Эвакуация должна вестись на широком фронте и пройти в максимально короткий срок.
План предусматривает переброску танков, в том числе и неисправных. А те, которые нельзя подтянуть к паромам, придется взрывать.
Отрабатываем с командирами одну за другой детали эвакуации. Главное — не допустить сумятицы в пунктах посадки войск, избежать паники, если гитлеровцы в последний момент начнут атаки. Самые хладнокровные и смелые командиры — И. И. Соломахин, С. С. Мороз, И. А. Гультяев, Е. П. Гуляницкий — назначаются комендантами переправ.
Особую задачу получает майор П. К. Евстифеев. В его 7-м гвардейском батальоне — лучшие минеры. Почти все вооружены автоматами, многие участвовали в разведывательных поисках по тылам противника. Теперь они должны будут заминировать весь плацдарм.
— При отходе следует ставить взрывные препятствия не только на переднем крае, но и в глубине — в траншеях, землянках, — поясняет Лисовский. — Будем применять все виды минирования, использовать «сюрпризы», мины замедленного действия...
После инструктажа люди не торопятся расходиться. Почти все собравшиеся здесь уже трижды участвовали в боях у Невской Дубровки. И каждого мучает вопрос: «А не придется ли возвращаться сюда в четвертый раз?»
К исходу дня саперные и понтонные части уже сосредоточили на левом берегу около семисот лодок и почти все понтоны. Эвакуация началась точно по графику и проходила всю ночь организованно, без малейшего намека на суматоху.
Артиллерия Невской группы вела огонь в обычном темпе. Дежурные пулеметы не позволяли гитлеровцам вести разведывательные поиски.
До наступления рассвета удалось очистить плацдарм почти без потерь. Вывезли оттуда всю артиллерию, минометы и даже боеприпасы.
Наибольшие трудности возникли с вывозкой неисправных танков. Двадцать одну машину пришлось взорвать. [199]
Не раз в эти дни мне пришлось выслушивать откровенно горькие и недоуменные вопросы о причине внезапной эвакуации плацдарма.
Михаил Королев, старейший ротный командир у Соломахина, контуженный и больной, спросил прямо:
— А вам, товарищ генерал, разве это не больно?
Всем нам больно. У Королева погиб политрук Громов, подорвался на мине ветеран роты взводный Алексей Лебедев, и потери солдат в роте больше, чем у других.
А я знаю еще о многих потерях.
Погиб командир 21-го понтонного батальона капитан Назаров, участник боев у Невской Дубровки в прошлом году. С ним всегда ходила санинструктор, девушка Тося. Она вытребовала себе это право. Тося делала перевязки легкораненым, вытаскивала из зоны огня тяжелораненых, но старалась не выпускать из виду комбата. Под близкий разрыв мины на переправе попали они вдвоем и были смертельно ранены. Тося еще пыталась приподнять голову Назарову, дать ему воды, но, сняв с себя флягу, не донесла, пролила воду. Так их и нашли на берегу. И похоронили вместе.
Комиссар 41-го батальона Ф. Г. Бурак рассказывал о случае с сержантом Смирновым. Его паром с танком отнесло к флангу плацдарма прямо на вражескую огневую точку. Танкист открыл огонь с парома еще до подхода к берегу. Танк выгрузили, и он сразу ушел в бой. Смирнову с понтонерами тоже пришлось броситься в атаку, иначе не пройдешь от берега обратно.
Гитлеровцев в блиндаже они уничтожили. Но у сержанта осталось только два понтонера, способных грести, и четверо раненых. Уже рассветало. Паром не дошел и до половины обратного пути, когда одна мина разорвалась прямо на дощатом настиле.
Придя в сознание, Смирнов увидел, что все его бойцы лежат без движения, а паром несет течением по середине Невы. У него самого перебита рука. Паром разбит осколками, но не тонет — пробоины выше ватерлинии. А немцы продолжают его расстреливать, как плавучую мишень.
Четыре километра несло паром. Сержант управлял им одной рукой. У Кузьминского моста прибило все же [200] к своему берегу. Смирнов и двое из паромной команды остались живы, но остальных спасти так и не удалось.
Днем 8 октября на левом берегу оставались лишь минеры майора Евстифеева и рота автоматчиков из 70-й стрелковой дивизии. А в сумерки и они переправились на эту сторону Невы.
Шел мелкий дождь. Над рекой стояла промозглая мгла. Немцы активности не проявляли.
Утром 9 октября на наблюдательный пункт 70-й стрелковой дивизии приехал Д. Н. Гусев. С полчаса смотрел на опустевший плацдарм, а потом вдруг сказал Краснову:
— Давайте-ка, полковник, отправьте туда одну роту, усиленную пулеметами. Чем черт не шутит! Может, немцы и не полезут, зная, что у нас много артиллерии... С ротой пошлите рацию и артиллерийских разведчиков. Мы отсюда огнем ей поможем.
Возникло интереснейшее положение. Плацдарм, который с трудом удерживали две дивизии и бригада, теперь заняла всего одна рота. И противник после огромных потерь, понесенных в контратаках 4 октября, не решался больше возобновлять их. Только 11 октября, почувствовав что-то неладное, немцы подняли привязные аэростаты наблюдения, пытаясь выяснить, что же все-таки происходит на плацдарме. Болтались эти аэростаты и весь следующий день. А атак не было.
Командующий фронтом, узнав о сложившейся обстановке, разрешил оставить роту на левом берегу.
Этим сражение на Неве и закончилось. Точнее, оно прервалось. Началось формирование 67-й армии, что означало в перспективе подготовку к более крупной операции.
Первые известия о начавшемся наступлении советских войск в волжских степях ленинградцы восприняли как призыв к новым боям. Слово «началось» слышалось в любом разговоре в траншеях и штабах, на улицах и в цехах заводов. Многие уверенно предсказывали:
— Теперь скоро и у нас жди...
Предсказания эти оправдались. [201]
Еще за несколько дней до начала наступления на Волге в штабе фронта появился условный шифр «военная игра № 5», понятный пока очень узкому кругу лиц. Началась скрытая разработка плана прорыва блокады.
Главной отличительной чертой этой операции в сравнении с прошлыми было то, что Ленинградский фронт выделял не меньше сил, чем Волховский: семь стрелковых дивизий и три танковые бригады. А когда я спросил Георгия Федотовича Одинцова о количестве артиллерии, он с достоинством ответил:
— Тысяч до двух стволов выставим. В три раза больше, чем в сентябре.
29 ноября Л. А. Говоров собрал руководящий состав штаба фронта, чтобы дать новые указания по плану операции. В кабинете царила атмосфера подчеркнутой значимости предстоящих событий. Командующий внимательно оглядел всех и объявил:
— На подготовку нам дан месячный срок.
На столе лежали только раскрытая общая тетрадь и часы. Говоров говорил с обычной своей суховатостью. Фразы сжатые, видимо, давно отшлифованные наедине с самим собой.
— Фронт форсирования Невы — тринадцать километров, от Невской Дубровки до истоков. Встреча с наступающими частями Волховского фронта — в районе Синявина. В первом эшелоне у нас будет четыре стрелковые дивизии с бригадой легких танков, во втором — три дивизии и две бригады тяжелых и средних танков. Ввод в бой второго эшелона — не позднее вторых суток операции. Переправа тяжелых танков по льду не должна быть задержана ни на один час...
Последняя из этих задач стала предметом специального совещания у нас в Инженерном управлении. В обсуждении ее, как всегда, участвовали Н. М. Пилипец, комиссар М. А. Король, начальники отделов Л. В. Смаглий и Л. С. Баршай. Приехал и полковник С. И. Лисовский, назначенный начальником инженерных войск в только что сформированную 67-ю армию.
Всем ясно, что и через месяц толщина льда будет недостаточной, чтобы выдержать вес среднего, а тем более тяжелого танка.
— Может, лед тросами армируем, как прошлой [202] зимой? — неуверенно предложил начальник технического отдела майор Баршай.
— Спасибо за совет, — отозвался Пилипец.
Все рассмеялись. В памяти еще свеж был неожиданный финал прошлогоднего опыта. Тогда один из первых танков, прошедших через Неву по усиленной тросами дороге, попал на пробитую снарядом и запорошенную снегом полынью, загородив путь остальным. Так он потом и провисел, как в гамаке, до весны, пока не утонул вместе со всеми тросами.
— А не взорвать ли лед в виде канала для наведения понтонного моста или паромной переправы? — осторожно сказал Николай Михайлович Пилипец и тут же сам забраковал свое предложение, признался, что, пожалуй, его проект не лучше предложенного Баршаем. Подледная шуга будет быстро затягивать чистую воду. К тому же велика опасность поражения такой переправы с воздуха и даже полевой артиллерией.
Судили-рядили долго, но так ни к чему и не пришли. Ясно было одно: надо искать какой-то новый способ усиления льда скоростным методом. Заданный темп [203] переправы двух тяжелых танковых бригад ни в какое сравнение не шел с прошлогодними заданиями.
Впрочем, это была не единственная проблема. Кто-то высказал предположение:
— А что если немцы сами вдруг взорвут лед, узнав о подготовленном нами наступлении? Тогда не только перед танками, но и перед пехотой возникнет труднейшее препятствие.
Такую возможность тоже следовало предусмотреть. Через несколько дней меня опять вызвал командующий фронтом:
— Как я вижу из вашего распределения саперов, в боевые порядки пехоты первого эшелона вы только вкрапливаете их понемногу. А начальник инженерных войск Волховского фронта генерал Хренов, насколько мне известно, пускает большую часть инженерных подразделений впереди пехоты для разминирования и участия в штурме сооружений противника. Почему такое серьезное расхождение?
Этого вопроса я ждал. Мы задумали изменить порядок обеспечения проходов в минных полях и других видах заграждений на вражеском берегу.
— Хотим избежать вынужденных пауз в ходе атаки, чтобы пехота не лежала под огнем в ожидании, пока саперы расчистят ей путь.
— Ну и что вы предлагаете? Знаете же, как нервничают командиры дивизий из-за большой плотности минных полей у противника!
— Мы считаем, товарищ командующий, что бойцы стрелковых подразделений сами должны овладеть приемами преодоления минных полей. Надо научить их этому.
— Осаперить пехоту хотите? — подозрительно покосился на меня Говоров. — А вот штаб инженерных войск Красной Армии делает нечто противоположное: формирует специальные штурмовые инженерно-саперные бригады.
— А может быть, эти две точки зрения не так уж и противоположны, товарищ командующий? У нас саперы тоже не в тылах тянутся. Но беда в том, что мало их осталось. К тому же, чтобы Неву перебежать, требуется целых семь минут. Не лежать же пехоте на противоположном берегу, а еще хуже — на льду, пока саперы [204] будут снимать заграждения на переднем крае вражеской обороны!
Говоров некоторое время молчал, потом стал расспрашивать, над чем мы еще в последнее время работаем.
Я рассказал о созданном в 106-м инженерном батальоне имитационном минном поле, точной копии разведанного нами у противника. Только вместо мин у нас поставлены слабые пороховые заряды. Наступит неосторожный на «сюрприз», порох и вспыхивает.
Похвалился опытом одной из рот соломахинского батальона. Она тренировалась тогда в преодолении минных полей с ходу, бросая на них связки гранат, растаскивая натяжные мины «кошками» и крючьями на веревках. Постепенно все бойцы этой роты научились действовать стремительно, и редко кто из них наскакивал на имитационный заряд,
— Мы готовы провести на эту тему показное учение для командиров дивизий, — предложил я командующему. — А затем можно будет организовать подобные тренировки для пехотных подразделений, начать подготовку инструкторов.
Говоров попросил показать схему неприятельской полосы заграждений и стал внимательно рассматривать ее. Схема производила внушительное впечатление. Вначале тянулись заграждения из колючей проволоки, спирали, а в них — натяжные «сюрпризы». Потом шла шестиметровая полоса нажимных противопехотных мин. Затем следовали рогатки из жердей с намотанной на них колючей проволокой и противотанковые минные поля.
— Ладно, готовьте показное учение, — сказал Говоров. — Приеду, посмотрю сам — тогда решим, как действовать дальше. Дело серьезное.
Через несколько дней весь высший и старший командный состав 67-й армии и Военный совет фронта присутствовали на показном учении в батальоне Соло-махина. По сигналу рота кинулась в атаку широкой цепью. Бойцы бросали боевые гранаты на имитационное минное поле, набрасывали на проволочные заграждения крючья и тянули их веревками, взрывая «сюрпризы». Из всей роты, по заключению контролеров, «подорвались» только четыре бойца. [205]
Командующий 67-й армией, пожилой, сухощавый, очень подвижный генерал-майор Михаил Павлович Духанов обошел потом весь участок учебных заграждений.
— Ну, братцы, здорово у вас получается, — похвалил он саперов. — Правда, это не совсем то, что встречается в настоящей атаке, но действуете вы толково.
— А там и мы будем не совсем те, что здесь. Там у нас злости прибавится, товарищ генерал, — бойко ответил совсем еще юный лейтенант Николай Богаев.
И мне невольно вспомнилось, каким он пришел в эту роту полгода назад. Худой, маленький, хрупкий какой-то. Примечательными были лишь крупные светлые глаза, смотревшие всегда в упор. Соломахин тогда скептически оглядел Богаева и откровенно заявил:
— Тебя, большеглазый, на задание опасно посылать, ветер сдует...
Сейчас лейтенанта не узнать. Я сам видел, как ловко и сильно метнул он гранату. Слышал, как смело и четко командует взводом.
— Добро, добро, — отозвался командарм, глядя на Богаева и, как мне показалось, критически оценивая его. — И сапоги, видно, тебе здорово велики, и ушанка на глаза лезет. Ну да дело не в этом. Мал, говорят, золотник, да дорог...
Командир 136-й стрелковой дивизии генерал-майор Н. П. Симоняк первым выразил желание начать тренировки стрелковых подразделений. Его дивизия, пополненная защитниками полуострова Ханко, была назначена в первый эшелон атакующих на главном направлении. Ханковцы — народ боевой!
А от них не пожелали отстать и другие. Словом [206] сразу же после показного учения командующий фронтом утвердил наши предложения. В каждую стрелковую роту мы выделили по семи своих бойцов, и пехота начала «осапериваться».
Однажды мне позвонил Лисовский:
— Приезжайте посмотреть одну затею Евстифеева.
Оказывается, в батальоне испытывали еще один новый способ разминирования. На минном поле установили треноги с привязанными к ним зарядами взрывчатки разного веса. Самый крупный — до трех килограммов. От взрыва заряда несколько уложенных на снег мин детонируют, образуя проход.
— Установим такие треноги в последний час артиллерийской подготовки, соединим заряды детонирующим шнуром и рванем, — размечтался Евстифеев.
В наших условиях это разумная идея. Обезвреживать вмерзшие в снег мины и опасно, и долго...
Подготовка к прорыву шла полным ходом. В стрелковых дивизиях тактические занятия и тренировки мелких подразделений сменялись батальонными и полковыми учениями совместно с танкистами и артиллеристами. Почти на всех занятиях проводился бег по льду с лестницами и баграми, заканчивавшийся штурмом обледеневшего берега.
Широким фронтом действовали разведчики. На Неве даже тесно стало наблюдателям — фронтовым, армейским, артиллерийским, инженерным. Дивизии, назначенные в первый эшелон ударной группировки, тоже создали свои наблюдательные пункты. Сотни глаз внимательно следили за противоположным берегом. Велись журналы наблюдения, составлялись схемы, фотографировалась местность, вычерчивались панорамы.
В штабе фронта эти данные обрабатывались, сличались с аэрофотоснимками. Петр Петрович Евстигнеев, как всегда, сам очень кропотливо изучал каждый документ. И все, даже разведка в тылу противника, подтверждало, что особых изменений в составе и расположении шлиссельбургско-синявинской группировки не происходит.
Командующий 18-й немецкой армией Линдеман довольно хитро распределил войска. Он держал сравнительно мало их непосредственно в обороне (всего около двух дивизий против нашей 67-й и четыре — против [207] Второй ударной армии Волховского фронта). Зато создал крупный оперативный резерв в составе четырех дивизий. В зависимости от обстановки он мог бросить его и против волховчан, и против нас.
Эти дни, наполненные обилием важных и разнообразных дел, летели незаметно. Л. А. Говоров решил завершить подготовку к операции военной игрой с участием командования 67-й армии и командиров дивизий. В основу занятия он положил реальный план операции, разработанный генерал-майором М. П. Духановым и утвержденный Военным советом фронта.
В первом эшелоне на штурм левого берега предстоит идти 45-й гвардейской (бывшая 70-я), 136-й, 268-й и 86-й стрелковым дивизиям, испытанным в частных операциях летом и осенью.
Закалились, возмужали в боях и их командиры. Здесь скажу лишь о некоторых из них. Командир 45-й гвардейской А. А. Краснов недавно получил звание генерал-майора.
Командующий ценит его бесстрашие в бою, его энергию, близость к солдатам. Краснов не прочь и покрасоваться — отрастил себе пышные рыжие усы. В дивизии появилось много усачей. На фронте ее стали величать «дивизией усатых энтузиастов».
Славился на нашем фронте и командир 136-й стрелковой дивизии Николай Павлович Симоняк. Бойцы уважительно звали его «батька» не только за то, что он носил шапку-кубанку и черный дубленый полушубок. Они уважали своего генерала за большую человечность, за заботу о подчиненных. Николай Павлович знал многих солдат по имени. Он, бывало, не забудет ни одного бойца или командира, попавшего в госпиталь, и обязательно вернет по излечении обратно «в свое хозяйство». Да они и сами иной раз убегали из госпиталя на передовую, не долечившись. Когда Симоняку и его комиссару И. Е. Говгаленко говорили, что дивизия у них наполовину из раненых состоит, те только хитровато посмеивались да отшучивались:
— Разве не знаете, что за битого двух небитых дают?
Командиры дивизий — каждый с особенностями, и боевые задачи перед каждым стоят своеобразные.
Гвардейцы Краснова пойдут на правом фланге, где [208] им придется освобождать Рабочие городки, примыкающие к 8-й ГЭС. Самый прочный узел вражеской обороны!
В центре будут действовать 136-я и 268-я стрелковые дивизии. Им предстоит штурмовать обрывистый и обледеневший берег высотой в двенадцать метров.
Левый фланг прикрывает 86-я. Для этой главное — не допустить, чтобы противник подрезал наш клин у самого корня.
На учениях Л. А. Говоров придирчиво ко всему присматривался и прислушивался. От него не ускользала ни одна оплошность тех, кому вести людей в бой. Краснов, например, доложил, что у него пехота преодолевает Неву за пять-шесть минут.
— Со станковыми пулеметами на руках и с восьмидесятидвухмиллиметровыми минометами? — иронически переспрашивает Говоров.
— Так точно, товарищ командующий! — браво отвечает Краснов.
— Какой вы шустрый! Ну ладно, а в глубине обороны противника, где большой снег, как будете действовать? Лыжные установки у вас заготовлены?
Оказывается, не везде еще точно и до конца учтены и отработаны такие вот «мелочи».
Возникают и другие вопросы. Какой разрыв при броске в атаку через Неву должен быть между штурмовыми группами и остальными подразделениями пехоты? И нужен ли вообще такой разрыв?
— Не нужен! — твердо заявляет Симоняк. — У меня все три полка идут в одном эшелоне, и все они штурмовые. Вся сила в одновременном броске на широком фронте.
Говоров внимательно рассматривает построение боевых порядков в начале атаки и их изменение в ходе боя, особенно с наступлением темноты. Приказывает все еще раз повторить. [209]
Командующий проверяет, как командиры знают противника. Симоняк, кажется, хорошо изучил все немецкие траншеи и ходы сообщений, все его огневые точки. В дивизии сделана отличная панорама левого берега с показом рельефа, местных предметов и препятствий. Говоров с удовлетворением рассматривает ее. И все-таки, выслушав оценку вражеской обороны, данную командиром дивизии, он ворчливо замечает:
— Вы должны знать всю систему обороны в целом, а не только ее передний край, товарищ Симоняк.
Симоняк пробует отшутиться, ссылаясь на то, что это пока только военная игра:
— Надо же что-нибудь и начальству для разбора оставить, товарищ командующий. А в бою мы три линии траншей как тараном пройдем.
— Шутки здесь неуместны, — Говоров недовольно двигает локтями. — У вас справа лес с Белявским болотом, слева Пильня-Мельница. Доложите, что вас там ожидает, когда вы пройдете три линии траншей и попадете между ними.
— Придется еще кое-что продумать, — с огорчением признается комдив.
— Так-то оно лучше будет, — соглашается командующий.
Погода стояла мягкая, и лед на Неве нарастал медленно. Мы в управлении приуныли. Перспектива взрывать лед и зимой наводить понтонный мост через Неву для тяжелых танков совсем не улыбалась.
Из Москвы меня уже не раз спрашивал начальник инженерных войск Красной Армии генерал-лейтенант М. П. Воробьев о наших планах. По его мнению, необходимо строить наплавной мост; усилить тонкий лед под тяжелые танки вряд ли удастся.
В эти дни я встретил старого друга — метростроевца Ивана Георгиевича Зубкова. Он тоже решал сложнейшую инженерную задачу — строил железнодорожный мост на сваях через все Ладожское озеро.
— Работенка нам по плечу! — хвалился Зубков. — Тридцать километров свайного моста! Слыхал ты что-нибудь подобное?! [210]
— Черт тебя знает, Иван, что ты еще выдумаешь за время войны! — посмеялся я. — Столько свай забивать — это же на всю зиму хватит! А если будет большая подвижка льда? Срежет твои опоры.
— Сбережем! Вот увидишь!.. С первым поездом сам поеду.
Потом Иван Георгиевич переходит на полушепот:
— Ты мне вот что скажи, начальник. Слыхал я, что вы усиленно к прорыву блокады готовитесь. Успею я к тому времени на Ладоге мост достроить или придется всю технику и людей на Неву перебрасывать?
Посвящать его в сроки и план операции я не мог. Но рассказал о своих затруднениях. Зубков присвистнул:
— Ну, братцы, не завидую я вам. По-моему, дохлое это дело.
И все же наши инженеры нашли выход из положения.
Через несколько дней после встречи с Зубковым ко мне зашел начальник технического отдела майор Л. С. Баршай.
— Товарищ генерал, дерево-ледяную балку придумали. Вот посмотрите.
Проект действительно отличался оригинальностью и новизной. Товарищи из технического отдела предлагали колейный настил и поперечины его — шпалы — крепить ко льду сквозными болтами. Болты смерзнутся со льдом, и настил как бы приварится ко льду. Даже Пилипец, скептически воспринимавший каждое новшество, на этот раз одобрительно запыхтел трубкой:
— Молодцы. Лучше не придумаешь.
Николай Михайлович Пилипец так загорелся идеей Баршая, что сам взялся за подготовку к испытаниям.
41-й батальон, которым командовал теперь капитан Е. П. Гуляницкий, построил на Неве пробный участок настила. На него поставили тягач с грузом в тридцать тонн. Прогиб льда оказался небольшим, конструкция выдержала груз. Теперь надо было опробовать ее при движении танка Т-34. Для этого требовалось разрешение.
Говоров принял меня вечером. Он внимательно, неторопливо рассматривал проект настила, когда в кабинет вошел К. Е. Ворошилов, приехавший в Ленинград в качестве представителя Ставки. [211]
Увидев на столе чертеж, маршал со свойственной ему живостью заинтересовался им.
— Ишь, хитрецы, что надумали! — удивился он. — Когда испытываешь, Бычевский?
Узнав, что намечаем заняться этим на следующий день, предложил:
— Давайте, Леонид Александрович, поедем. Очень интересная конструкция.
Говоров продолжал молча рассматривать чертеж, расчеты и план организации скоростных работ. Затем покачал головой:
— Я думаю, подождем ехать, Климент Ефремович. Лучше, если понтонеры с Барановым вначале сами проверят.
— Ничего, ничего! Готовь, Бычевский, на завтра испытания. Приедем.
Мои попытки уговорить Ворошилова пока повременить ни к чему не привели. Говоров недовольно пробурчал что-то, но Ворошилов еще раз подтвердил, что обязательно приедет.
И вот на другой день на Неву в район Ново-Саратовской колонии нагрянула большая группа командиров. Помимо К. Е. Ворошилова, Л. А. Говорова и А. А. Кузнецова приехали Г. Ф. Одинцов с несколькими артиллеристами и много танкистов.
Командующий бронетанковыми войсками генерал В. И. Баранов докладывает Л. А. Говорову о готовности к испытаниям. На лед сначала выходят танки Т-60 из 61-й бригады, которая при прорыве будет действовать в первом эшелоне. Легкие машины быстро пересекают полукилометровую реку прямо по неусиленному льду. Саперы взрывают грунт на том берегу, облегчая преодоление крутых подъемов.
После этого я веду всех прибывших на «пришитую» ко льду дорогу для танков Т-34. [212]
— Здорово придумали, ничего не скажешь, — продолжает восторгаться Ворошилов.
Виктор Ильич Баранов стоит рядом с ним и отмалчивается. Накануне он мне заявил:
— Имей в виду: утопишь танк — больше не дам.
Мне сейчас тоже лучше помолчать. На душе, конечно, кошки скребут, но я делаю вид, что абсолютно спокоен. У Пилипца замечаю, несмотря на мороз, капельки пота на носу.
Машину поведет сержант Михаил Иванов. Это молодой, веселый парень. В боях он бывал, в машине уверен и сейчас смотрит вокруг спокойно, с прищуром, будто прицеливается.
— Ну давай, друг, иди ровно, без рывков и только по колее, — инструктирует его Гуляницкий.
— Порядок, товарищ капитан, — бодро отвечает танкист. — На всякий случай люк будет открыт — выскочу...
Вслед за двинувшимся танком пошли К. Е. Ворошилов и Л. А. Говоров. А затем вереницей и остальные.
Характер маршала известен: раз пошел — не остановишь. Позади осталось уже метров сто пятьдесят, и вдруг лед угрожающе затрещал. В следующую секунду под танком появляются и расползаются во все стороны трещины. Бруски колеи вздыбливаются. Проходит еще мгновение, и лед проваливается. Танк будто нехотя опускается в воду.
Среди ледяного крошева показывается голова танкиста. Его мгновенно подхватывают понтонеры. Кто-то сует флягу с водкой. Иванов пьет, оторопело поглядывая на маршала и генералов.
— Бегом! — подает команду командир 220-й танковой бригады полковник Шпиллер, и сержант бежит переодеваться.
— Наградить орденом Красной Звезды орла, — говорит К. Е. Ворошилов. А мне грозит пальцем: — С тобой, Бычевский, у нас еще разговор впереди...
Командующий фронтом более спокоен. Он приказывает разобраться в причинах неудачи, напомнив, что до начала операции остается совсем немного времени.
Все уезжают. Мы с Пилипцом и Лисовским возвращаемся к полынье. Мороз лютый, но нам жарко.
Причины разрушения льда установили быстро. [213]
Оказывается, болты еще не успели смерзнуться с ним. Очень уж мы поспешили с испытанием.
Вечером доложил об этом Л. А. Говорову.
— Что дальше? — спрашивает он.
— Надо получше подготовиться и снова испытывать, товарищ командующий. Прошу дать еще танк.
— Другого не дам. Вытаскивайте утонувший... И испытывайте вдвоем с генералом Барановым. Больше чтобы никого не было...
Затонувшую машину наши понтонеры вытащили на следующий день. А еще через несколько дней мы провели второе испытание. Оно прошло вполне удачно. Танк четыре раза прошел по колейному настилу.
Саперы вздохнули с облегчением.
Утро 12 января 1943 года. Розовеет небо. Пустынна широкая заснеженная лента Невы.
Ночью в частях было зачитано обращение Военного совета фронта:
«Войскам 67-й армии перейти в решительное наступление, разгромить противостоящую группировку противника и выйти на соединение с войсками Волховского фронта, идущими к нам навстречу, и тем самым разбить осаду города Ленинграда.
...Дерзайте в бою, равняйтесь только по передним, проявляйте инициативу, хитрость, сноровку!
Слава храбрым и отважным воинам, не знающим страха в борьбе! Смело идите в бой, товарищи! Помните: вам вверены жизнь и свобода Ленинграда!
Пусть победа над врагом овеет неувядаемой славой ваши боевые знамена!
В бой, в беспощадный бой с врагом, мужественные воины!»
В первой траншее на берегу Невы становится все теснее. Ее заполняют новые и новые подразделения. Видны и оживленно-веселые, и сурово-сосредоточенные лица бойцов. Молодежь и пожилые солдаты. Отцы и дети. Все они хорошо понимают свой долг и с одинаковым чувством ждут команды «Вперед, за Родину!»
Временами слышится соленая шутка или строгий окрик: [214]
— Не сломай лестницу, медведь!
— Гранаты закрепи!
Около двух тысяч пушек, гаубиц и минометов нацелено на врага. Они стянуты сюда из-под Пулкова, Колпина, с Карельского перешейка. Родина прислала на Ленинградский фронт дивизионы «катюш», новые самолеты, танки. Краснознаменный Балтийский флот создал в помощь наземным войскам свои артиллерийские группы.
На вражеском берегу возникает завеса вздыбленной земли. Ее пробивают всполохи разрывов. Снежный покров чернеет, и глазам уже трудно что-нибудь разглядеть.
Бойцы 52-й инженерно-саперной бригады под командованием полковника А. П. Шубина вывозят на берег и укладывают тяжелые бревенчатые щиты для четырех танковых переправ. Минеры П. К. Евстифеева пробрались вперед и устанавливают треноги над своими минными полями. Е. П. Гуляницкий уже выслал разведчиков в маскировочных халатах — в последний раз промерить толщину льда и выбрать трассы для настилов. В подразделениях, выделенных сопровождать танки, идет последняя проверка зарядов для взрыва грунта на крутых спусках и подъемах.
Время от времени звонят командиры частей и дивизионные инженеры. Докладывают о ходе работ. Непрерывный густой шелест пролетающих над нами тяжелых снарядов приглушает их далекие взволнованные голоса. Второй раз прошли на бреющем полете штурмовики 277-й авиационной дивизии. Генерал С. Д. Рыбальченко точно выдерживает свой график.
Наносят третий по счету десятиминутный удар тяжелые батареи по разведанным и засеченным вражеским огневым позициям, штабам и узлам связи. Орудия прямой наводкой раздолбили всю крутизну левого берега.
А вот и первый залп гвардейских реактивных минометов. В осеннем бою на Неве было семь таких дивизионов. Сейчас их шестнадцать.
Противник молчит. Он, видимо, оглушен и в буквальном смысле подавлен таким ураганным огнем.
До атаки осталось еще десять минут. Почти вся артиллерия переходит к постановке заградительного огня. [215]
Таким образом, изолируются ближайшие резервы противника от его первой траншеи. Огневой вал будет нарастать, двигаясь и расчищая дорогу нашей наступающей пехоте, ведя ее за собой.
Вот уже заговорили и наши пулеметы.
Слева от нас, где-то против Шлиссельбурга, поднимается дымовая завеса. Теперь с фланга, вдоль Невы, противник не сможет наблюдать за действиями наших войск.
Шуршит последний залп реактивных минометов. Он сливается со страшным грохотом. Это сработали полторы тысячи зарядов взрывчатки над минными полями — проходы для пехоты и танков расчищены. В воздух взвиваются сигнальные ракеты.
Что это? Левее нас, в траншеях дивизии Симоняка, мощные звуки оркестра!
«Интернационал»! Мелодия гимна разносится в морозном воздухе, перемешиваясь с возгласами, криками и командами: «Пошли!», «Вперед!», «Даешь прорыв блокады!», «В атаку, за Родину, за Ленинград!»
Вот это атака!
Глухой топот ног по льду. Пустынное поле Невы мгновенно заполняется людьми. Бегут с лестницами, досками, баграми. Криков «ура» не слышно. Солдаты знают, что на морозе перехватит дыхание за семь минут бега.
А «Интернационал» продолжает греметь над Невой.
На шестой минуте мы видим, как достигают берега противника первые группы пехоты с саперами, ставят лестницы, взбираются по обрывам.
Бегут по льду маленькие, но злые со своими скорострельными двадцатимиллиметровыми авиационными пушками танки из 61-й бригады В. В. Хрустицкого. Видны уже взрывы на противоположном берегу. Значит, саперы Соломахина уже там и расчищают танкам проходы.
Форсирование Невы на участке 136-й и 268-й дивизий завершено успешно. Я вижу, как Симоняк выходит на бруствер. На нем черная кубанка и черный полушубок. Кажется, он уже торопит связистов с катушками и рациями. Скоро и сам Николай Павлович пойдет, как обычно, спокойной, чуть развалистой походкой на левый берег. Все три полка его дивизии форсировали Неву [216] в одном эшелоне. Это широкий, смелый бросок. В резерве у него лишь два батальона.
На льду все-таки лежат неподвижные фигуры, но их сравнительно мало. Там уже работают санитары. Бой быстро уходит на том берегу за первую траншею немцев.
На наш наблюдательный пункт приходят Гультяев и Гуляницкий — руководители постройки колейного настила для танков. Наступил момент принимать решение, когда выводить на лед почти две тысячи понтонеров. Виктор Ильич Баранов уже спрашивал по телефону, скоро ли мы начнем. Командир 220-й танковой бригады полковник И. Б. Шпиллер прислал к понтонерам своих представителей и разведчиков.
Гуляницкий, бывший в первые дни войны голосистым лейтенантом, любителем украинских песен и звонких команд, докладывает сейчас торжественно и взволнованно:
— Товарищ генерал, сорок первый Краснознаменный понтонный батальон готов приступить к постройке танковой переправы.
— Левый берег очищен от противника? — спрашиваю его.
— Две пулеметные точки живы еще у пристани Беляево. Послал взвод Евтушенко ликвидировать их.
— Как, Станислав Игнатьевич, рискнем начать до темноты или подождем? — спрашиваю я у Лисовского.
— Привыкли мы, Борис Владимирович, начинать всегда переправы ночью... Но, думаю, следует рискнуть. Воздух чист, кажется.
Гуляницкий, чувствуется, так и рвется подать команду.
Иван Андреевич Гультяев, руководитель строительства не одной, а всех четырех намеченных переправ, менее экспансивен. Он суховато докладывает, что надо подождать. Пехота основательно прочешет берег и одновременно прояснится дело с активностью авиации противника.
Решаю подождать с массовым выводом понтонеров и машин с материалами на опустевшую Неву.
— Часа два ждите. Заданный срок это позволяет. Начинайте с середины Невы сразу к обоим берегам. [217]
Но не всюду сопутствует удача... Первую неприятность узнаем по дороге на командный пункт армии от одного из командиров Инженерного управления фронта капитана В. П. Андреева. Он идет на перевязочный пункт, обвязав чем-то окровавленную голову. Минометный осколок прошелся по виску. «Длинный Володя», как зовут его дружки, чуть пошатывается. Но он не может быть недовольным — дешево отделался. О форсировании Невы на участке дивизии Краснова, где Андреев контролировал переправу легких танков по льду, капитан сообщает плохие вести. Многие пулеметные точки и минометы противника около 8-й ГЭС и среди каменных зданий Рабочих городков уцелели во время артиллерийской подготовки. Левофланговый полк дивизии Краснова потерял много людей еще на середине Невы. Плохо обстоит дело и с танками 118-го танкового батальона. Пять танков саперы 53-го инженерного батальона капитана Мороза провели, сопровождая в атаке, до левого берега. Они сильно обогнали пехоту и выскочили на берег противника одни. Начальник штаба танкового батальона убит, два танка подбито. Когда двинулись новые танки, Андреев и Мороз пошли с ними. Мороз тяжело ранен, его унесли. Бой идет пока в самой первой траншее немцев.
Всю остроту начавшегося сражения узнаю уже на командном пункте армии. Форсирование Невы прошло очень успешно в центре — на участках дивизий С. Н. Борщева и Н. П. Симоняка. На флангах — хуже. Дивизия Краснова овладела лишь первой траншеей. Ведет бой почти на старой осенней линии плацдарма-»пятачка», [218] те же песчаные карьеры, развалины Московской Дубровки, чертов «Паук» и несуществующая «северная окраина» деревни Арбузове. От 268-й дивизии Борщева дивизия Краснова отделена нетронутым узлом обороны немцев в 8-й ГЭС.
Еще сложнее обстановка на левом фланге — под Шлиссельбургом, где ширина Невы около 700 метров. Два полка дивизии В. А. Трубачева, добежав до середины реки, попали под массированный минометный огонь противника. Наши орудия прямой наводки не смогли из-за большой дистанции уничтожить немецкие пулеметы, укрытые в прочных сооружениях на высоком берегу, поросшем лесом. Командарм Духанов приказал Трубачеву отвести полки обратно и готовить ввод их в бой с плацдарма, захваченного дивизией Симоняка. Ханковцы протаранили оборону немцев до третьей траншеи.
На командный пункт приехал Гусев, сообщает решения о дальнейшем развитии операции:
— Второй эшелон армии будет вводиться в бой завтра. Командующий приказал ускорить подготовку переправы тяжелых танков. На участке Симоняка и Борщева вводятся сто двадцать третья дивизия и сто двадцать третья стрелковая бригада.
— Что будет дальше на правом фланге, Дмитрий Николаевич? — спрашиваю у него.
— Кажется, много неприятностей. Окружать немцев надо в районе восьмой ГЭС, а Краснов топчется на месте.
Гусев предупредил меня, что завтра ожидаются сильные контратаки немцев. Уже отмечен подход резервов противника. Надо проверить, готовы ли в дивизиях группы закрепления.
— Опасен и левый фланг — со стороны Шлиссельбурга, — добавляет он. — Симоняк хорошо вперед продвигается. Но из-за неудачи в восемьдесят шестой дивизии может и он задержаться. Фланг у него открыт.
Ночью я выехал на постройку переправ. Пилипец с группой командиров уже там. Темп начатых работ обеспечит начало переправы танков завтра ночью.
Подвозку с берега на лед тяжелейших бревенчатых щитов понтонеры ведут на санях вручную в целях маскировки. За укладчиками шаг в шаг идут сверловщики [219] с электросверлами. Подвижные электростанции хорошо замаскированы. Уложенные и закрепленные щиты тут же присыпаются снегом.
Ночная Нева не пустынна. На левый берег торопятся машины, тракторы с орудиями, группы людей. Уже нет ни тревожного света ракет, ни близкого дробного стука пулемета. Лишь изредка на нашем берегу или на льду Невы разрывается несколько снарядов. Нервы отвыкли от такой тишины. Плацдарм двух дивизий, прорвавших оборону немцев, не очень велик — километра три, но гул от ночного боя впереди кажется уже далеким.
Гуляницкий показывает образец льда на участке переправы. Толщина 44 сантиметра, а мороз все крепчает. Отлично!
— Вот когда благодать понтонерам, — говорит комбат. — Только четыре человека ранены осколками.
К концу ночи на переправу заезжал Лисовский. Рассказывает, что делается в некоторых инженерных частях:
— Батальон Соломахина в штурмовых группах с дивизией Борщева. Там идут упорные бои. Помните маленького лейтенанта, что тренировался в атаке через минное поле, Богаева?
— Колю Богаева? Помню. Шапка на глаза лезет. Паренек серьезный.
— В бою роту принял. Командира убило. Здание школы штурмом взял, много немцев там уничтожили. Десятка полтора пленных прислал и две бутылки шнапса с припиской: «На анализ».
На мой вопрос, как обстоит дело с доставкой противотанковых мин в передовые части, Лисовский рассказал о казусе с отрядом минеров майора П. А. Заводчикова, [220] оснащенным нартовыми собачьими упряжками для этих целей.
Медики атаковали Заводчикова, как только он доставил мины. Потребовали, чтобы нартовые упряжки работали на них. Вожатыми упряжек много девушек. Они обратными рейсами раненых взяли. И камчатские нарты хороши, а еще больше — девчата у Заводчикова. И пехотные командиры заявили: «Взрывчатку сами доставим. У девушек не для этого руки предназначены, пусть раненых возят».
Утром я обошел участок левого берега, где еще сутки назад были гитлеровцы. Картина разгрома мрачная. Что посеешь, то и пожнешь! Двухчасовой ураганный огонь нашей артиллерии и атака пехоты с танками оставили после себя следы грозного возмездия. Убитые немцы еще не убраны. Их застывшие лица с примерзшими к земле желтыми волосами смотрят в небо мертвыми глазами. Скрюченные, впившиеся в снег руки...
А вот и здание бывшей школы, то самое, которое штурмовали саперы роты Богаева. В тыльной стене большой проем от взрыва заряда взрывчатки. Около здания — следы гусениц танка. Похоже, танкист подтащил саперам на буксире стокилограммовый заряд, а сам отошел помогать огнем. Следы боя говорят, что саперы проникли через проем в первый этаж. Семь немецких трупов в первом этаже, три — на лестнице, двенадцать — на втором.
Когда-то в этих комнатах за партами сидели пионеры... Мне вспомнился рассказ Лисовского осенью 1941 года о том, как он, отходя из Мги через Неву, переправлял обожженных и раненых детей-школьников. Это было где-то здесь. Не из этой ли школы?..
...Ночь на 13 января. Батальон Гуляницкого закончил работы на первой переправе. Прошли два часа, положенные для смерзания болтов со льдом. Приехали танкисты Баранов и Пинчук из 67-й армии и командиры танковых бригад Шпиллер и Иванович.
Говоров уже дважды спрашивал по телефону, когда будет переправлена 152-я танковая бригада. Сражение обостряется. Первый эшелон дивизии Борщева атакован пехотой и танками противника. Немцы ввели в бой части двух свежих дивизий. Часть 268-й дивизии отошла, обнажив фланг дивизии Симоняка. Командующий [221] армией вводит в бой 123-ю стрелковую бригаду. В помощь дивизии Борщева пойдет 15.2-я танковая бригада. Из 86-й дивизии В. А. Трубачева получено донесение, что она завязала бой под Преображенской горой — ключевой позицией на подступах к Шлиссельбургу.
— Начнем? — нетерпеливо спрашивает у меня Виктор Ильич Баранов, глядя на часы. — Скоро час ночи.
Последний раз мы обходим с электрическим фонарем уложенный колейный пастил, проверяя, нет ли рядом трещин.
У понтонеров измерительные приборы для определения прогиба льда после прохода первого танка. Он отправляется ночью — в 1 час 10 минут. Идем рядом, прислушиваясь к глухому потрескиванию льда. Девять минут ровного движения, и машина, словно обрадовавшись, фыркая и газуя, берет выровненный понтонерами подъем левого берега.
— Пять-шесть сантиметров прогиба! — докладывает Гуляницкий. — Никаких трещин, порядок!..
Начинается нормальная переправа: один танк выходит на левый берег, а другой в этот момент вступает на колею. 16 машин 106-го танкового батальона проходят Неву в 4 часа 30 минут утра.
Подходит 46-й батальон, и его пропускаем за два часа.
Но на льду уже появились небольшие трещинки. Прогиб льда во время движения достиг десяти сантиметров. Конструкция дерево-ледяного моста длиной пятьсот метров работает пока отлично. Лед еще держит. 220-ю танковую бригаду решаем пустить по этой же трассе, только уложив в колею дополнительный, пятый брус.
Утром Пилипец показывает анализ трещин и участков максимального прогиба льда. Есть сквозные трещины. В некоторых местах при проходе танков на четыре сантиметра выступила вода.
— Устал лед, Борис Владимирович, — говорит он. — Надо дать ему отдохнуть.
— Лед устал... А люди? — спрашиваю я его. Николай Михайлович пыхтит трубкой, сдвинув на затылок шапку-кубанку, которую сделал себе по примеру Симоняка:
— Разве люди могут теперь устать! Сейчас зачитали понтонерам обращение рабочих Ленинграда. [222]
Через несколько часов пропустили еще 38 танков 220-й бригады. Ширина трещин доходила уже до полусантиметра. На льду вода. И все-таки конструкция держала.
— После войны можно диссертацию защищать, — говорили инженеры нашего технического отдела, удивляясь живучести конструкции.
Но в этот день разрывы тяжелых вражеских мин со стороны 8-й ГЭС стали все чаще приближаться к трассе. Тихая «благодать» на переправе кончилась. Батальон Гуляницкого потерял четырех понтонеров убитыми и двадцать два ранеными, из них трех командиров. Переправу танков «КВ» пришлось перевести на запасную трассу.
Из штаба армии комиссар батальона Ф. Г. Бурак привез сводку и тут же на льду объявил понтонерам: между ленинградцами и волховчанами осталось 4 километра!
Ввод в бой тяжелых танков круто изменил положение. Пехота увереннее двинулась вперед. Бой идет уже на Преображенской горе под Шлиссельбургом, а дивизия Симоняка — недалеко от Синявина. Навстречу нам спешат войска Волховского фронта. Мы слышим отдаленные залпы их пушек.
Сердце радуется успеху. Еще немного — и блокада будет прорвана! Свершилось то, о чем полтысячи дней мечтали ленинградцы.
Вечером 17 января я узнал от генерала Гусева последнее решение командующего. Ночью 67-я армия осуществит перегруппировку для усиления натиска в центре. Завтра будет нанесен решающий удар. Мне в течение ночи надо проверить ход дорожных работ и подготовку к инженерному закреплению рубежей.
— А еще, дорогой мой, — добавил начальник штаба, — командующий приказал готовиться к дальнейшему наступлению. После соединения с волховчанами шестьдесят седьмая армия повернет на юг, в сторону Мги... Ночь прошла за разработкой нового плана. А с утра мы стали получать радостные вести о стремительном развитии событий. 123-я стрелковая бригада, введенная в бой на стыке соединений Симоняка и Трубачева, ворвалась в Рабочий поселок № 1 и встретилась там с передовыми частями 372-й стрелковой дивизии Волховского [223] фронта. Через час Симоняк сообщил, что его 269-й и 270-й полки вместе с волховчанами заняли Рабочий поселок № 5. Вслед за этим 86-я стрелковая дивизия полковника В. А. Трубачева ворвалась в Шлиссельбург и стала пробиваться к Ладожскому каналу. И вот уже летчики радируют: «Видим соединившиеся войска!»
Долгожданная победа!
Потерпели окончательный крах все попытки фашистов стереть Ленинград с лица земли, костлявой рукой голода задушить миллионы женщин, стариков и детей. Город-фронт выстоял! Выстояли его защитники!
Блокада прорвана!
Еще до вечернего сообщения Совинформбюро в Смольный начали звонить со всех концов города. Народ вышел на улицы. Никто не хотел быть наедине с собой в эти минуты безмерной радости.
Ко мне пулей влетел Иван Георгиевич Зубков:
— Слушай, начальник, давай скорее саперов... Берег разминировать. Мне приказано за десять суток построить железнодорожный мост через Неву. Ты понимаешь, что сие означает? Теперь пойдем вперед... на Берлин!
— Может быть, обнимемся, Иван, по этому случаю? — спрашиваю взбудораженного друга, чувствуя, как у самого что-то подступает к горлу.
— Тьфу, черт, ошалел я совсем от радости, — махнул рукой Зубков.
Мы обнялись, похлопали друг друга по спине.
— Приезжай, начальник, посмотришь теперь, что мы придумали с мостом, — пригласил меня Иван на прощание. — Это, брат, не Невская Дубровка! А минеров, пожалуйста, не задерживай...