9. Рано вкладывать клинок в ножны

1

Помнится, какое тягостное впечатление произвел на нас Ростов, едва мы въехали в его пределы. Город был захламлен неимоверно. Жители выбрасывали отбросы прямо на улицы. Канализация вышла из строя, в городе появились случаи заболевания холерой. По реке плыло много тухлой рыбы. Замаскировавшиеся белогвардейцы-казаки пойманную рыбу специально недосаливали, баржами отправляли в верховья Дона и Кубани, а там ее выбрасывали в воду. Она плыла по течению, отравляя все вокруг в прибрежных селах и станицах.

И снова партия и правительство поручили нам нелегкую миссию — борьбу с бандитизмом уже в Северо-Кавказском округе.

Бандитов было здесь не меньше, чем на Украине, а обстановка — сложнее. В моем архиве сохранился интересный документ. Председатель Горской чрезвычайной комиссии Хускивадзе доносил начальнику административно-организационного отдела ВЧК Юго-Востока России Андрееву:

«В Грозненском районе, а именно в Чеченском округе, последние 1 — 1,5 месяца наблюдается усиленная контрреволюционная работа разных темных дельцов. Большинство из них агенты, бьющие на слабые струны темного чеченца, а именно — на его фанатическую религиозность... Еще до сих пор есть целые районы Чечни, где буквально не ступала советская нога. В результате эти районы, свято чтившие законы гостеприимства, оказывали приют и убежище всякой контрреволюционной сволочи, которая, укрываясь в горах, была совершенно [234] неуязвима и вела против нас яростную агитацию, провоцируя Советскую власть на каждом шагу...»

Реввоенсовету предстояло продумать ряд мероприятий, чтобы с первых же дней пребывания Конармии в этих местах сковать деятельность бандитских элементов. Нас особенно беспокоил тот факт, что, по сведениям агентурной разведки, на Дону и Кубани находилось около семи тысяч бандитов, в их числе — немало бывших офицеров из армии Деникина и Врангеля. Это были не просто разбойники с большой дороги, а матерые враги, которым уже приходилось вести борьбу с Советской властью. Хуже того, эти бандиты имели большие связи на местах. Умело конспирируясь, они составили широкую сеть контрреволюционных элементов.

Как скорее обезвредить этих людей, руки которых обагрены кровью коммунистов, представителей Советской власти в станицах, селах и аулах, как лишить их возможности вести контрреволюционную работу среди малограмотных в политическом отношении, но честных людей труда, как выловить, арестовать главарей банд?

На совещании, где об этом шел серьезный разговор, высказывались самые различные предложения. При этом подчеркивалось, что политический бандитизм своими корнями уходит в те семейства зажиточных казаков, которые до сих пор не смирились с существованием Советской власти и поэтому всячески стараются насолить нам. Правда, контрреволюционные элементы уже боялись открыто вести работу, они действовали тайно, но это было еще опаснее. Все выступавшие указывали, что в своей деятельности по уничтожению банд мы должны опираться на местные партийные и советские органы Дона и Кубани, на честных граждан и тружеников.

Начальнику особого отдела Конармии Трушину было поручено как можно скорее войти в контакт с Дончека и совместно выявить главарей банд. Трушин сообщил, что связь с Дончека уже установлена и что вскоре должен приехать председатель Дончека Федор Михайлович Зявкин.

— Зявкин?.. Приедет — немедленно пригласите его ко мне, — сказал я Трушину.

Федора Михайловича Зявкина я хорошо знал. Он был председателем Темерницкого подпольного комитета большевиков и командиром вооруженного отряда рабочих [235] Главных железнодорожных мастерских, а потом ы4-чальником Ростовской красной гвардии. В гражданской войне еще ярче проявился талант Ф. М. Зявкина как организатора масс и пламенного агитатора. Назначенный в 1920 году председателем Донской и Терской ЧК, Зявкин беспощадно боролся с контрреволюцией. Во время суда над бандой Савинкова Федор Михайлович — председатель выездной сессии ревтрибунала — был ранен бандитами, пытавшимися сорвать суд. Чекисты отбили этот налет. За мужество и отвагу Ф. М. Зявкин был награжден орденом Красного Знамени. Ф. Э. Дзержинский лично вручил ему нагрудный знак почетного чекиста и именное оружие{76}.

Действительно, Федор Михайлович не заставил ждать себя, и вместе с Трушиным прибыли как раз к обеду. Среднего роста, худощавый, он носил сапоги и гимнастерку, подпоясанную тонким кожаным кавказским поясом. У него были темные, очень живые и выразительные глаза, открытая улыбка, освещающая все его энергичное, подвижное лицо.

Мы с Федором Михайловичем обнялись, как старые друзья.

— Ну, рассказывай, что тут у вас в Ростове делается. — Я усадил гостя рядом с собой. Федор Михайлович покрутил усы.

— Дела серьезные, и работа предстоит сложная. Дончека располагает сведениями, что в городе есть тайные склады оружия, сотни белых офицеров скрываются под чужими именами.

Я пригласил к столу штабистов, других работников, и Зябкий подробно рассказал нам о бандитизме на Дону и Кубани. Мы долго беседовали. А когда остались одни и настало время прощаться, Зявкин сказал вполголоса:

— Поскольку товарища Ворошилова нет, сообщаю вам одно секретнейшее дело, Семен Михайлович. Пока [236] о нем будем знать лишь вы да я. Есть некто Ухтомский. Слышали о нем?

— Да, и не только слышал. Знаю, что он в прошлом князь, генерал царской армии. А что?

— Ухтомский изменил Советской власти и является руководителем крупной контрреволюционной организации на Северном Кавказе, так называемой «Второй повстанческой волны юга России».

Я опешил от такого сообщения: время тревожное и такой человек, как Ухтомский, мог многое натворить.

Зявкин сказал, что вначале сомневался, враг ли Ухтомский, но после одного случая все сомнения рассеялись.

— А что это за случай? — спросил я.

— Один из сотрудников Дончека пробрался в окружение Ухтомского и скопировал некоторые документы. Они у нас, эти документы, могу вам их показать...

От Зявкина я узнал, что контрреволюционную организацию возглавляли трое: бывший царский и деникинский генерал-лейтенант князь К. Э. Ухтомский, бывший протоиерей, профессор церковного права и настоятель Ростовского кафедрального собора П. В. Верховский, бывший офицер царской и белой армии Д. И. Беленьков. Разработан план контрреволюционного восстания в Ростове, захвата власти, изоляции и уничтожения партийно-советского актива. Заведен алфавитный учет с указанием адресов известных коммунистов.

— Как видите, дело серьезное, — заключил свой рассказ Зявкин.

— Когда намечено выступление?

— В ночь с двадцать пятого на двадцать шестое июня. Необходимо срочно принимать меры. У нас очень мало времени.

— Ухтомского надо арестовать?

Зявкин попросил подождать еще два-три дня, чтобы чекисты успели выяснить как можно больше сообщников Ухтомского из числа бывших белых офицеров.

— Хорошо, — согласился я, — только как бы нам не упустить главаря.

Зявкин заверил, что примет все меры, и попросил выделить ему в помощь людей из особого отдела 1-й Конной. [237] Я вызвал Трушина и отдал ему необходимые распоряжения.

Поздно вечером, когда я собрался уходить на квартиру, дежурный по штабу доложил:

— К вам прибыл товарищ Зявкин.

Федор Михайлович был чем-то встревожен, это я сразу заметил по его лицу. И не ошибся — Зявкин сообщил, что Ухтомский и его подручный, бывший полковник царской армии Назаров, по сведениям разведки, завтра хотят встретиться.

— Речь, по-видимому, будет идти о мятеже. Да, наверняка о мятеже.

Далее Зявкин доложил, что часть законспирированных белых офицеров получила оружие и приведена в боевую готовность.

— Да, обстановка осложняется, — сказал я. — Надо принимать срочные меры.

Обсудив все детали, приняли решение арестовать Ухтомского (командующего округом К. Е. Ворошилова и члена РВС А. С. Бубнова в Ростове не было, и все вопросы пришлось решать мне одному).

— Возьму с собой двух-трех человек и арестую его прямо на квартире, — сказал Трушин.

Я не был уверен, что все пройдет гладко, и боялся рисковать. Кто знает, как обернется дело — еще скроется Ухтомский. И твердо сказал:

— Если идти, то — мне. Не станет же он сразу стрелять?!

Со мной согласились все присутствовавшие. Утром поехали втроем: я, Трушин и Зявкин.

Приехали. Нас встретил высокий, подтянутый, очень стройный человек лет пятидесяти, хорошо вышколенный и знающий себе цену.

— Чем могу быть полезен? — с улыбкой спросил Ухтомский.

— По делу к вам, — сказал я уклончиво. Некоторое время мирно беседовали. Потом я моргнул Трушину: мол, пора.

— Вы арестованы, господин Ухтомский! — громко сказал Трушин.

Ухтомский вздрогнул, чуть привстал со стула, но тут [238] же сел. Лицо его вмиг сделалось белым как полотно, Он кашлянул, достал из кармана платок и вытер влажный лоб.

— Тут какое-то недоразумение, — сказал он, но сказал как-то неуверенно, растерянно, глядя то на меня, то на Зявкина.

— Не надо таких слов, господин генерал, — спокойно сказал Федор Михайлович. — Донской Чека давно все о вас известно. Карта ваша бита, я лишь хочу дать один совет: не прикидывайтесь невинным ягненком...

Я добавил, что от действий Ухтомского и помощи в аресте всех заговорщиков зависит его дальнейшая судьба.

В тот же день был арестован и Назаров. Когда его ввели в мой кабинет, он отрывисто бросил:

— Можете меня расстрелять! Я усмехнулся.

— Зачем же так сразу?.. Мы еще съездим к повстанцам, поговорим с теми, кто заблуждается и кого вы с Ухтомским обманули. А потом суд решит, как с вами поступить...

Мы предложили Ухтомскому и Назарову написать обращение к повстанцам. В нем указать, что надо обойтись без кровопролития и все спорные вопросы решить мирно, например, на съезде, который следует созвать немедленно.

Под обращением поставили три подписи: Ухтомский, Назаров, Буденный. А место для съезда определили в станице Елизаветинской, недалеко от Ростова.

Ухтомского и Назарова пришлось пока держать под арестом. Мы думали о том, как лучше провести операцию. Мне не хотелось втягивать в это дело секретаря Темерницкого райкома РКП (б) Ростова-на-Дону Ивана Антоновича Дорошева, но без него мы так и не смогли обойтись.

Я хорошо знал семью большевиков Дорошевых. Старый революционер Антон Евграфович Дорошев и его сыновья — Ипполит Антонович, Александр Антонович и Иван Антонович — широко известны на Дону. Все они являлись активными участниками Великой Октябрьской социалистической революции и гражданской войны, много сделали в период установления и укрепления Советской власти на Дону и Северном Кавказе. [239]

Самый младший из сыновей А. Е. Дорошева — Иван Антонович — начал свою революционную «и партийную деятельность в 1919 году. Сражался в рядах Красной Армии. После гражданской войны заведовал отделом Донского обкома РКП (б), был секретарем Темерницкого райкома РКП (б). Сейчас Иван Антонович работает в Москве. На протяжении многих лет он ведет большую партийную, научную и педагогическую работу. Был ректором Академии общественных наук при ЦК КПСС. В годы Великой Отечественной войны Иван Антонович удостоился Государственной премии 1-й степени за научную работу, связанную с мобилизацией ресурсов Урала на нужды обороны.

Итак, Дорошева мне пришлось пригласить. Поговорили о текущих делах. Потом я сказал:

— Есть для вас, Иван Антонович, одно важное поручение. Вы уже знаете, что мы арестовали Ухтомского и Назарова?

— Зявкин мне сказал.

— Теперь мы должны разоружить тех, кто готовился к мятежу. Нужно поехать в станицу Елизаветинскую к казакам и поговорить с ними по душам... Вас многие знают.

— Готов, Семен Михайлович, — согласился Дорошев.

— Тогда идите в соседнюю комнату и переодевайтесь в казачью форму. Там все приготовлено.

Вскоре Дорошев и с ним один человек из особого отдела уехали. С нетерпением я ждал вестей. На вторые сутки, где-то в половине дня, ко мне зашел Трушин и доложил, что Дорошев благополучно прибыл в Елизаветинскую.

— Вроде все идет хорошо. Но надо быть настороже, особенно вам, Семен Михайлович, — добавил Трушин.

— Пули меня не кусают, — отшутился я.

В назначенный день я, Трушин и Петр Зеленский отправились в Елизаветинскую. Несколько раньше нас к заранее условленному месту встречи вышел эскадрон ЧК, который послал Зявкин. Но когда мы прибыли в назначенный пункт, чекистов там не оказалось: как выяснилось потом, они заблудились в степи. Ждать их не стали, поехали без них. Приехали, а в станице не 60 делегатов, как ожидалось, а тысяч семь казаков, казачек, [240] стариков и детей: с делегатами явились их семьи, соседи, друзья и знакомые — предстоящий съезд вызвал огромный интерес. Положение пиковое... Ну, думаю, надо занять поудобней позиции. На мне и двух моих спутниках плащи, под плащами — гранаты и револьверы. Ко мне подошел Дорошев.

— Пока все смирно, — доложил он.

Смотрю — невдалеке курган. Махнув казакам, сказал:

— Я въеду на машине на курган, а вы собирайтесь вокруг.

Машину поставили на самой вершине кургана.

Казаки все прибывали, а я стоял на кургане, смотрел на людское море и думал, с чего начать речь. «А что, если сообщу о своем разговоре с Лениным? Да, только с этого и надо начинать».

Мне не раз приходилось быть свидетелем того, с каким интересом казаки воспринимали любую весть о вожде пролетарской революции, с каким неподдельным чувством уважений они вслушивались в каждое слово об этом человеке. Даже те из станичников, которые по своей политической безграмотности оказались в стане наших врагов, прозревали, узнав о том, что сам Ленин призывает казаков верой и правдой служить Советской власти.

Трушин подошел ко мне.

— Можно начинать, товарищ командарм. Толпа глухо шумела. Но когда я поднял руку, все притихли.

— Братья казаки! — начал я, но почувствовал, что если буду громко говорить, то сорву голос. И уже тише повторил: — Братья казаки! Я к вам от товарища Ленина!..

Словно ветер пронесся по полю. Казаки сгрудились плотнее.

Я продолжал:

— Наша Конная армия уже на подходе к Ростову. Мы прибыли сюда по распоряжению Владимира Ильича, который приказал ни одной капли трудовой крови не проливать... Но среди вас, братья казаки, оказались предатели интересов трудового казачества...

Я сказал далее, что военные руководители намечавшегося восстания арестованы. Кто они? Князь и врангелевец. [241] Казаки обмануты людьми, с которыми не имеют ничего общего...

— Контрреволюционеры хотят задушить республику, — продолжал я. — Вы поддались на их провокации и, вместо того чтобы крепить вашу, народную власть, выступаете против нее, против государства, которое еще молодо, ведете экономическую борьбу, умножаете разруху, взваливаете на Советскую власть те грехи, в которых повинны сами...

Трушин подал мне инструкцию, которой агенты генерала Ухтомского снабдили повстанцев, и я прочел ее. Люди узнали правду о том, как враги Советской власти на Дону стремятся во всем вредить нам: отравляют продукты, тормозят на транспорте работу, срывают графики движения поездов, провоцируют забастовки и т. д.

— И все это, братья казаки, делается во вред всем вам, — вновь заговорил я. — Князь Ухтомский и его сподручные травят Советскую власть. Думаете, они заботятся о вас? Нет, товарищи! Князь да деникинские агенты из числа бывших помещиков не хотят, чтобы вы, простые казаки, жили в радости и достатке. Они обманывают вас. Только партия большевиков, только Советская власть способны дать все необходимое. Так разве вы можете идти с оружием против родной нам Советской власти?!

Реакция на мою речь была самой неожиданной. Послышался плач. Он усиливался, переходил в рыдания. Рыдали женщины, утирали слезы мужчины, ничего не понимая, ревели дети. Шум стоял невообразимый.

Не знаю, что послужило причиной слез. То ли душевное облегчение, какое испытывает человек, долго носивший в себе какую-то вину и наконец признавшийся в ней, то ли потому, что руки казаков истосковались по труду, по земле, то ли сознание, что можно начать жизнь сначала, прощенными, ничего и ни от кого не скрывая.

Когда все успокоились, я предложил избрать председателя съезда.

— Буденного! — кричат. — Буденного!

— Нужен, — говорю, — секретарь.

— А вон рядом с тобой сидит, небось грамотный? И Трушин стал секретарем.

Необычный съезд принял такую резолюцию: 1) каждый из участников «Второй повстанческой волны» расписывается [242] в списках против своей фамилии и получает справку о роспуске организации; 2) повстанцы должны сдать все имеющееся у них оружие.

Второй пункт резолюции был выполнен необычайно точно и быстро: казаки сдали не только хранившееся у них оружие, но и подобрали на полях и передали советским властям все оставшиеся от боев патроны и даже пустые цинковые коробки.

Так окончилась «Вторая повстанческая волна юга России».

Что же касается Ухтомского и его сообщников, то их судил Верховный трибунал под председательством Ульриха. На скамье подсудимых сидели бывший князь Ухтомский, бывшие белые офицеры Назаров и Беленькое и бывший настоятель кафедрального собора в Ростове-на-Дону Верховский.

На процессе вскрылись такие факты.

Князь Ухтомский, окончивший академию генерального штаба в 1897-м, участвовал в русско-японской войне. В первую мировую войну был на фронте. С 1916 по

1919 год находился на излечении в Киеве, а перед оккупацией города немцами Ухтомского перевели в Ростов-на-Дону. Он лежал в 14-м военном госпитале. В начале

1920 г. Красная Армия освободила Ростов-на-Дону от белогвардейских войск. Администрация госпиталя скрыла настоящую его фамилию и социальное положение и, таким образом, бывший князь и генерал-лейтенант белой армии Ухтомский остался незамеченным представителями Красной Армии, проверявшими после занятия Ростова состав больных из числа белых солдат и офицеров. Вылечившись, Ухтомский перешел на нелегальное положение. Он подчинил себе банду полковника царской армии Назарова в две тысячи человек, а самого Назарова назначил командующим «Южной группой войск». Потом установил связь с другими офицерами, одни из которых были на легальном, а другие на нелегальном положении, а также связался с настоятелем кафедрального собора в Ростове-на-Дону Верховским. Через бывшего офицера Черепова, руководившего офицерами-нелегалами, а также князя Долгорукова, который пристроился к церковнослужителям и ведал их денежными средствами, и с помощью бывшего полковника фон Фогеля Ухтомский систематически получал и посылал информацию белогвардейцам [243] о политическом, военном и экономическом положении краев и областей, которые охватывал, Северо-Кавказский фронт, а потом военный округ.

Ухтомского информировали, что в Донской области белыми оставлены для подпольной работы 212 офицеров, что в прилегающих к Ростову станицах имеются значительные контрреволюционные партизанские отряды, что подпольная военная организация белых собирает силы для восстания, направленного к свержению Советской власти на Дону и Кубани. На одном из совещаний белых офицеров ему было предложено возглавить местное восстание. Контрреволюционная организация, между прочим, имела в своем составе особую группу, производившую учет членов РКП (б) и беспартийных ответственных советских работников, с тем чтобы при перевороте ликвидировать их. Списки этих работников были известны и Ухтомскому.

В мае 1921 года на Дону возникли банды Лапутина-Назарова и Говорухина. Лапутин-Назаров имел свидание с Ухтомским, организация которого к этому периоду получила название «Армия спасения России». Было решено, что Лапутин-Назаров целиком подчинится Ухтомскому.

23 июня 1921 года Ухтомский подписал приказ о формировании частей «Армии спасения России», о порядке выступления отрядов.

Деятельным членом этой контрреволюционной организации являлся и подсудимый Беленьков, связанный с самим Ухтомским. В портфеле Беленькова было обнаружено значительное количество бланков различных учреждений с печатями. Впоследствии выяснилось, что эти бланки служили для снабжения фиктивными документами скрывавшихся на Дону белых офицеров и представителей буржуазии. Беленьков являлся представителем информационного отдела белой контрразведки и был оставлен в Ростове для подпольной работы. Он имел агентов во многих советских военных учреждениях, получал копии секретной переписки Кавказского фронта. При активнейшем участии Беленькова в Ростове была организована материальная помощь скрывавшимся офицерам и другим контрреволюционным элементам, в том числе тринадцати священникам во главе с епископом Филиппом, арестованным за враждебную деятельность. [244]

Контрреволюционная организация, к которой принадлежали подсудимые, учитывала свое идейное родство с духовенством и стремилась использовать его влияние на отсталые элементы казачества против Советской власти. Ярким представителем контрреволюционного духовенства являлся третий обвиняемый по этому делу — настоятель Ростовского кафедрального собора Верховский, профессор церковного права при Варшавском, а впоследствии при Донском университете, красноречивый проповедник, пользовавшийся популярностью в религиозных кругах.

Деятели «Армии спасения России» в мечтах своих видели свержение Советской власти на Дону и уже заблаговременно наметили кандидатуру Верховского для служения молебна на Соборной площади после переворота. Верховский в беседах с Ухтомским доказывал, что «дальнейшее народное движение в России возможно при деятельном участии духовенства», и высказывал пожелание, «чтобы всякое воздействие на народ политических организаций производилось с помощью духовенства и на почве православия и национализма». Деятельность Верховского в организации главным образом сводилась к материальной помощи контрреволюционерам, гнездившимся в Ростове. По его инициативе при соборе, настоятелем которого он состоял, была устроена столовая «для притча и служащих» — столовая, в которой кормились тридцать белых офицеров. Верховский предназначал часть тарелочного сбора для оказания помощи тем же контрреволюционным элементам. Им была отпущена из собора парча для изготовления знамени организации.

Подсудимые, однако, отрицали свое фактическое участие в контрреволюционной организации, стремившейся свергнуть Советскую власть на Дону и Кубани.

Ухтомский признавал себя виновным только в том, что за несколько дней до ареста, по настоянию своих друзей и по слабоволию, подписал приказ о формировании «Армии спасения России» — формировании, которого, по словам обвиняемого, фактически не было.

Беленьков отрицал принадлежность к контрреволюционной организации, возглавлявшейся Ухтомским, и признавал себя виновным только в предъявлении при аресте подложных документов и в оказании помощи [245] упомянутой выше группе контрреволюционных священников, находившихся под арестом.

Верховский тоже отрицал свою принадлежность к контрреволюции, утверждая, что узнал о самом существовании этой организации за несколько дней до ареста, и признавал себя виновным только в «недоносительстве».

Рассказывая свою биографию, Ухтомский особо подчеркнул, что он окончил академию генерального штаба и в царской армии занимал исключительно командные должности, до мировой войны командовал бригадой, участвовал в боях под Варшавой, был тяжело ранен и по этой причине выбыл из строя. Февральская революция застала его в Киеве, откуда он в 1919 году был эвакуирован генералом Драгомировым, его личным другом, в Ростов. В Ростове он встретил свою семью: жену и двух сыновей (впоследствии расстрелянных за контрреволюционную деятельность). Деяния, которые ему инкриминируются, по словам генерала, относятся к периоду после его выздоровления в Ростове. В каждом из своих ответов на многочисленные вопросы, задаваемые председательствующим Ульрихом и прокурором Васильевым, подсудимый старался представить контрреволюционную организацию, им возглавлявшуюся, как «бутафорию», как «беспредметные разговоры молодых людей и истеричек, одержимых какими-то надеждами». Эти молодые люди и истерички, уверял подсудимый, призывая трибунал верить его честному слову «не офицера, а человека», окружили его исключительным вниманием и лаской и стали доказывать, что именно он должен стать во главе «Армии спасения России», что именно ему выпала эта миссия. Ухтомский, по его словам, не придавал значения этим затеям, не думал, что они могут привести к серьезным последствиям. С другой стороны, он считал себя морально обязанным тем «дамам» и «друзьям», которые окружили его нежным вниманием в период его болезни, и поэтому не мог отказать их настойчивой просьбе стать вождем организации. Вот чем объясняется то обстоятельство, что он подписал приказ о формировании «Армии спасения России».

— Передо мной стояли на коленях женщины, и я подписал приказ, — заявил Ухтомский и прибавил: — Пусть это не покажется рисовкой.

Свою связь с Назаровым подсудимый объяснил таким [246] же «мирным» образом. Когда он узнал, что Лапутин-Назаров готовит налет на Ростов, то якобы испугался предстоящих кровавых событий, грозящих арестами и разрушением его личного семейного благополучия. Он собирался уехать и увезти семью в Румынию, а события могли помешать этому. Связавшись с Назаровым и «бутафорски» подчинив его себе, он надеялся таким путем отдалить выступление и благополучно вывезти семью за границу.

Назначение, которое он дал Назарову, Ухтомский назвал «клоунской погремушкой». Князь отрицал, что подсудимый Беленьков, организовавший на Дону широкую сеть шпионов, информировал его как руководителя «Армии спасения России». Если он и расспрашивал Беленькова о положении дел в пограничной полосе, то эти сведения интересовали Ухтомского исключительно с точки зрения переселения за границу. Не смущали его и вопросы трибунала о том, зачем «бутафорская организация» разрабатывала план взятия Ростова, создавала особую группу, ведущую учет коммунистов и ответственных советских работников. Ухтомский уверял, что никакого плана взятия Ростова не было — было лишь «расписание постов», а список коммунистов и ответственных работников Ухтомский вел на свой страх и риск. Чувствуя неубедительность своих объяснений, явное противоречие их с обильным следственным материалом, Ухтомский прибавлял к своим объяснениям: «Мне будет очень тяжело, если вы подумаете, что я виляю»{77}.

Заговорщики были разоблачены и понесли суровое наказание.

В первой половине июня дивизии Конармии достигли назначенных для них районов. Так, 6-я Чонгарская дивизия расположилась в станице Брюховецкой, 4-я кавдивизия и ее штаб — в станице Лабинской, 1-я кавбригада — в станице Ярославской, 2-я кавбригада — в станицах Курганной и Михайловской, 3-я — в станице Вознесенской. В Краснодаре находились штаб и части 22-й стрелковой дивизии (начдив И. Шарсков). [247]

Лето 1921 года и для Северного Кавказа шло неблагоприятным, и наши надежды на широкие Степные просторы, богатые сенокосными угодиями, не оправдались. Засуха, свирепствовавшая в Поволжье, захватила и Северный Кавказ. С весны не выпало ни единого дождя. С Каспийского моря непрерывно дул знойный ветер. Он сжигал всю растительность, выдувал почву, поднимал в воздух тучи пыли.

Угроза голода надвигалась и на Северный Кавказ. Население охватывала тревога. Положение усугублялось тем, что в районы Дона, Кубани, Ставрополья хлынули тысячи голодающих Поволжья, рассчитывая достать здесь хотя бы кусок хлеба, избежать голодной смерти. На местные органы Советской власти ложилась забота о размещении прибывших, особенно детей, приходилось изыскивать для них из каких-то фондов продовольствие, одежду, обеспечивать медицинским обслуживанием.

От благородного дела спасения голодающих не могла стоять в стороне и 1-я Конная. Ее бойцы и командиры от своих скудных по тому времени пайков делали отчисления в пользу голодающих, брали на иждивение детей. Только одна 14-я кавдивизия содержала 350 детей. Политработники 1-й Конной выступали на предприятиях с докладами о положении в стране, о борьбе с голодом. Я с таким докладом выступил на заводе «Аксай». Рабочие вынесли решение отчислить в фонд помощи голодающим четверть недельного заработка, а в дальнейшем, в течение всего года, ежемесячно отчислять в этот фонд однодневный заработок. Для спасения конского состава Конной армии от гибели здесь, как и на Украине, пришлось прибегнуть к крайним мерам: раскрывать крестьянские сараи, снимать с них солому, подчас полугнилую, делать из нее мелкую сечку, парить горячей водой и кормить лошадей.

Тяжелая обстановка была на руку контрреволюционным элементам. Приходилось считаться с возможностью усиления бандитизма. Требовалось принять самые решительные меры, чтобы не допустить этого.

Еще в сентябре 1920 года Владимир Ильич в телеграмме члену Реввоенсовета Кавказского фронта Г. К. Орджоникидзе писал:

«Быстрейшая и полная ликвидация всех банд и остатков белогвардейщины на Кавказе и Кубани — дело [248] абсолютной общегосударственной важности»{78}. Он требовал осведомлять его чаще и точнее, что предпринимается для ликвидации бандитизма.

Тем большая ответственность ложилась на нас теперь. Борьба с бандитизмом, наведение твердого порядка, обеспечение безопасности граждан, охрана их мирного труда становились важнейшим и неотложным делом как воинов Красной Армии, так и местных партийных и советских органов.

Для согласования действий военных и гражданских властей Реввоенсовет округа создал краевое совещание по борьбе с бандитизмом при штабе округа под председательством командующего или его заместителя. По этому же принципу были созданы совещания в областях и районах.

Краевое военное совещание разработало положение и инструкцию по борьбе с бандитизмом. В этих исключительно важных документах, сыгравших свою роль, были, например, такие пункты: если бандит явится добровольно и сдаст Советской власти оружие, он восстанавливается в правах гражданства. Его возьмут на особый учет, вручат удостоверение по определенной форме и отдадут родственникам на поруки. Если же он снова уйдет в банду или будет держать с ней связь, имущество родственников или семьи бандита будет полностью конфисковано. Всем трудовым казакам и крестьянам, которых повлекли в бандитские отряды обманным путем, объявлялась амнистия.

Она распространялась и на тех главарей банд, кто сдается со своим отрядом, оружием и имуществом. Все сдавшиеся должны были зарегистрироваться в ближайшем военкомате и там получить документы на право жительства в пределах Советской Республики и особые охранные листы для ограждения их от ареста после добровольной сдачи.

Указывался определенный срок добровольной явки — 1 сентября 1921 года. Бандиты предупреждались, что по истечении этого срока к оставшимся в отрядах будут применяться суровые репрессии. Их хозяйства — скот, постройки, земля — будут конфискованы и переданы переселенцам. [249]

Все эти меры сыграли свою роль. Многие бандиты явились с повинной и с оружием, давали сведения о численном составе бандитских отрядов, о районах их действий, сообщали фамилии главарей. По донесению начальника оперативного управления Северо-Кавказского военного округа в штаб РККА, число бандитов за месяц уменьшилось на 3005 человек. Однако большинство банд, возглавляемых бывшими царскими генералами и офицерами, продолжало свою подлую деятельность и после амнистии.

Так, в ночь на 4 сентября 1921 года одна из банд численностью в 100 сабель произвела налет на пассажирский поезд у одного из разъездов на линии Кисловодск — Ессентуки. Для ликвидации банды командование 16-й кавдивизии выделило три отряда: один — из дивизионной школы, два — от 48-й кавбригады. Одним из отрядов командовал сам комбриг Орлов. Отряд дившколы должен был преследовать противника, отряды кавбригады — отрезать бандам путь отхода. Бандиты ночью сумели оторваться от преследователей, но в районе аула Кумсколовский наскочили на отряд Орлова. В отряде было всего 50 сабель и пулемет. Завязался бой. Возможно, он не окончился бы столь трагически, несмотря на численное превосходство врага. Но в это время в тылу нашего отряда появилась новая банда. Красных бойцов окружили, и они вырывались мелкими группами, отходили по горным тропинкам, ущельям. Одна группа во главе с Орловым в ожесточенном бою почти вся погибла. Погиб и сам Орлов.

Бандиты не могли не видеть, что время работает на Советскую власть, трудовое население все более убеждается в правильности ее лозунгов, приветствует новые законы и все решительнее рвет с контрреволюцией. И тогда главари некоторых бандитских отрядов решили перейти в открытое наступление. Это был жест отчаяния. Главари банд, видимо, рассчитывали на помощь извне, верили обещаниям Врангеля, лазутчики которого проникали сюда.

Так возникла Кубанская повстанческая армия во главе с генералом Пржевальским (он же Марченко, Афросимов).

Мы узнали об этом. 30 августа по войскам Северо-Кавказского военного округа был отдан приказ за № 16/оп. В этом приказе предлагалось перейти к беспощадному истреблению и искоренению бандитизма во всех его проявлениях. Воинские части выделяли так называемые «летучие» отряды в составе не более ста человек в каждом, верховых или на подводах, с испытанным и энергичным командным и комиссарским составом. Ближайшая задача отрядов: 1) окружить банды с запада, юга и востока и уничтожить на месте; 2) предупредить нападение банд на Краснодар и предотвратить возможность прорыва их из кольца на юг через Кубань, в леса Краснодарского и Майкопского отделов.

Красные части приступили к выполнению возложенных на них задач. Противник оказывал сильное противодействие. 20 сентября батальон 195-го полка у станции Динской завязал бой с бандой численностью до тысячи сабель и штыков при шести — восьми пулеметах. Под давлением превосходящих сил противника батальон понес значительные потери и отошел к разъезду Дорис, что в 12 верстах северо-восточнее Краснодара по железной дороге Краснодар — Тихорецкая. В районе Динской сосредоточивались и Другие части. Но они находились в движении и принять участие в бое с бандитами не смогли.

Противник занял станцию, пополнил свои ряды как насильно мобилизованными, так и за счет добровольцев из окрестных станиц, враждебно настроенных к Советской власти.

Реввоенсовет округа принял решение как можно быстрее покончить с Кубанской повстанческой армией. Общее руководство боевыми действиями поручили мне.

19 сентября я выехал в Краснодар. Меня сопровождали начальник политического управления округа О. У. Сааков, Г. А. Трушин и П. П. Зеленский.

20 сентября я получил приказ за № 1590/оп. В нем говорилось, что в целях лучшей согласованности действий наших частей для полною уничтожения банд РВС СКВО приказывает члену РВС СКВО и командарму 1-й Конной т. Буденному вступить в командование всеми войсками, расположенными на Кубани и Черноморье.

Еще до нашего приезда в Краснодар командир 22-й стрелковой дивизии И. Шарсков предпринял меры к обеспечению боевой готовности гарнизона Краснодара. К Динской подходила 3-я кавбригада нашей 6-й Чонгарской [251] дивизии, переданная в оперативное подчинение командиру 22-й стрелковой дивизии. О том, что Динская занята противником, командир бригады П. Л. Рудчук не знал. В 13 часов походная застава кавбригады внезапно подверглась обстрелу ружейным и пулеметным огнем, после чего бандиты перешли в атаку.

Бригада вступила в бой. Он длился около трех часов. Превосходство в силах было на стороне врага, и части кавбригады отошли в станицу Старо-Мышастовскую. Рудчук запросил штаб дивизии, почему в Динской вместо наших частей оказался противник. Начальник штаба дивизии ответил, что находившийся в Динской наш батальон разбит противником и небольшие остатки его отходят на разъезд Дорис, куда выехал Буденный.

В это время я действительно на бронепоезде направлялся туда, чтобы взять на себя непосредственное руководство боем. Однако подъехать к Динской не удалось: железнодорожный путь был загроможден потерпевшим крушение товарным поездом. Там же мы встретили группу красноармейцев из разгромленного противником стрелкового батальона. Они рассказали, что батальон почти целиком погиб и что белых очень много.

Пришлось вернуться в Краснодар. Встретились с секретарем Краснодарского обкома тов. Эпштейном и членом кубанского военного совещания по борьба с бандитизмом, председателем Краснодарского областного исполнительного комитета тов. Полуяном. Начдив 22-й доложил нам, что, по данным разведки, части Кубанской армии намереваются уйти в старые места — предгорья Кавказского хребта. В 18 часов 21 сентября они начали переправляться на южный берег Кубани в районе станицы Воронежской и сосредоточиваться у переправ реки Белой.

Чтобы не дать противнику возможности переправиться через Белую, я приказал начдиву срочно занять частями дивизии все переправы и броды по западному берегу реки, начиная от ее устья и до станицы Белореченской включительно, а 3-й кавбригаде — форсированным маршем перейти в станицу Васюринскую, где переправиться на южный берег Кубани и сосредоточиться в районе Адамия, ведя усиленную разведку в направлении села Белое.

И начдив и командир кавбригады умело выполнили [252] приказание. Противник оказался в тупике: с севера — Кубань и Тшитское водохранилище, с запада — река Белая, с востока — река Лаба. Оставалось закрыть тупик с юга и окончательно разгромить пресловутую Кубанскую белогвардейскую армию. Закрыть тупик могла быстрее всех 2-я кавбригада нашей 4-й кавдивизии, расположенная в станице Курганной, хотя для этого ей пришлось бы сделать переход в 75 километров.

Но связи ни с бригадой, ни со штабом 4-й кавдивизии не было. Единственная возможность передать приказ — сбросить пакет с самолета. Однако, как назло, погода была нелетная. К тому же находившиеся у нас двухместные английские «хэвиленды», как говорили тогда, держались на «веревочках».

Еще не выветрился из памяти случай, который произошел в апреле 1921 года на полевом аэродроме в районе Екатеринослава. Подниматься в воздух я тогда собирался впервые и особого удовольствия не испытывал. Однако надо же было когда-то принять воздушное крещение. Когда самолет был готов, вместе с начальником штаба армии и адъютантом я выехал на аэродром.

Самолет стоял с заведенным мотором. Около него — группа летчиков, в том числе и командир отряда Ингаунис и его начальник штаба. Командир отряда доложил, что самолет к полету готов. Зеленский не знал, для кого подготовлена машина, и, когда увидел, что собираюсь лететь я, стал категорически возражать. Пришлось заметить ему, чтобы он не вмешивался не в свои дела. Тогда он заявил, что мотор самолета неисправен, работает с перебоями и что надо сначала опробовать его в воздухе. Зеленский вообще не имел никакого понятия о моторах и старался лишь выиграть время. Я уже хотел было садиться в самолет, но командир отряда, обращаясь ко мне, сказал, что, раз сделано такое заявление, надо все проверить. Летчик поднял машину в воздух, сделал несколько виражей и... разбился. Мотор действительно отказал.

И вот теперь вызвался лететь Зеленский. Я долго не давал согласия, мы как будто поменялись ролями. Хоть бы самолет был другого типа и погода летная, а то ведь тот же. Однако Зеленского я вынужден был все же послать,

В приказе начдиву 4-й предписывалось самым спешным [253] образом сосредоточить 2-ю кавбригаду Е. И. Горячева в селе Белом и уничтожить находившиеся в районе Николаевка, Преображенская белогвардейские части. Движение совершать с мерами походного охранения и крупными разведывательными отрядами с пулеметами на тачанках. О принятых мерах доложить мне в штаб 22-й стрелковой дивизии в Краснодар, использовав все возможные средства связи.

Рано утром 22 сентября мы выехали на краснодарский аэродром. Самолет готов к полету. Пилотировать его назначен летчик Иванов. Командир авиационного отряда, фамилию которого не помню, доложил, что для полета в станицу Курганную и обратно в Краснодар потребуется не больше часа. Видимость хорошая, но полету мешает сильный порывистый ветер. Зеленский сел в самолет, прикрепился ремнем к сиденью. Я стоял неподалеку и никак не мог справиться с охватившим меня волнением. С нетерпением ожидал взлета. Когда наконец самолет поднялся в воздух и лег на заданный курс, я облегченно вздохнул. Но стоял и смотрел в небо до тех пор, пока самолет не скрылся.

После завтрака мы вновь собрались в штабе дивизии. На станции Пластуновской стоял бронепоезд № 82, который командующий СКВО К. Е. Ворошилов направил туда из Торговой. Мы решили сегодня же перебросить его на участок станицы Воронежской, где противник мог переправиться на южный берег Кубани. Прикрыть бронепоездом эти переправы было необходимо на тот случай, если бы перехваченный кавбригадой в районе села Белое противник попытался уйти не на юг, а на восток.

Прошел час. Самолету время возвратиться. Однако доклад об этом не поступал. Я начал тревожиться. Оставаться в штабе уже не мог, вызвал машину и вновь поехал на аэродром. Командир авиаотряда доложил, что пока нет оснований беспокоиться. Самолет с открытой кабиной. Очень легкий. Его сносит с курса. Командир авиаотряда был прав. Через некоторое время в небе показалась черная точка, послышался шум мотора. Я невольно улыбнулся: самолет летел так, словно его качали морские волны, а когда подлетел к аэродрому, никак не мог совершить посадку. Только сбавит скорость, его относит в сторону. Так продолжалось несколько раз. Наконец самолет сел. Вышел Зеленский и доложил, что задание [254] выполнено. Прежде чем сбросить приказ, как было условлено, самолет снизился и сделал круг над станицей.

Дальнейшие события развертывались очень быстро.

Противник ночью 22 сентября двинулся из станицы Преображенской на село Белое, чтобы переправиться здесь через реку и уйти в горы. Как потом выяснилось, выход сюда кавбригады не был известен противнику. Около 23 часов 22 сентября колонна бандитов подошла к селу. Наши бойцы встретили ее сильным огнем пулеметных тачанок. Банда потеряла свыше двухсот человек убитыми, 110 человек было взято в плен. В числе убитых — начальник штаба армии полковник Алексеев. Генералу Пржевальскому с личной охраной удалось бежать.

После разгрома под Белой остатки повстанческой армии начали разлагаться. Казаки расходились по домам. Генерал Пржевальский с конвойной сотней ушел на побережье Черного моря, видимо отказавшись от идеи «автономной Кубани». Впоследствии разошлась по домам и конвойная сотня, а сам генерал с немногими приверженцами, в том числе сотниками Захарченко и Лукьяненко (он же генерал Степной), присоединился к банде Ющенко.

Разгром банды Пржевальского частями 1-й Конной повлиял на общее настроение казачества, которое совершенно потеряло веру в контрреволюционных вожаков и стало оставлять их. Участники шаек разбегались по станицам или сдавались на милость победителя. Но борьба с бандитизмом на этом еще не закончилась. После разгрома Кубанской повстанческой армии продолжалась ликвидация отдельных самостоятельно действовавших отрядов. Их насчитывалось около 60 общей численностью 940 штыков и 2350 сабель при 49 пулеметах.

Наиболее опасным среди организованных банд был отряд полковника Трубачева. Его преследовали части 1-й Конной. Операция приняла затяжной характер. Но после того как полковник Трубачев был убит, отряд распался на отдельные банды. Две из них — Турчина и князя Джентимирова — сдались.

С переходом 2-й кавдивизии в район Моздока начались операции против банды Сычева. Части дивизии изрядно потрепали банду и загнали ее в кизлярские буруны. Вскоре ввиду явной бесперспективности и неотвратимой [255] угрозы истребления в банде началось брожение. В апреле Сычев и еще несколько главарей были убиты своими же.

В Ейском отделе наиболее крупной была операция против банды Дубины. Для ликвидации ее были выделены части 22-й дивизии, 3-й кавполк Особой кавбригады. Однако преследование банд войсковыми частями, оперативное окружение не давали положительных результатов. Разбиваясь на маленькие отрядики, пользуясь балками, находя приют у кулаков, бандиты ускользали. Ейское чрезвычайное военное совещание приняло ряд других мер. Местные партийные и советские органы усилили разъяснительную работу, чтобы расслоить население, приблизить к Советской власти все здоровые, трудовые элементы.

Определенную роль в этом сыграли и выездные сессии ревтрибунала округа. Ведь открытые заседания трибунала не только демонстрировали энергичную, твердую и решительную политику по отношению к бандитам и тем, кто им активно способствует. Они широко разъясняли населению голую, неприкрытую сущность бандитизма. Наглядно, неоспоримыми фактами показывали, о чьих интересах пекутся бандиты, и определенную часть населения, стоящую за Советскую власть, психологически вооружали против бандитизма. Кроме того, деятельность выездных сессий благотворно сказалась и на работе местных партийных, советских органов.

Немалую помощь в ликвидации бандитизма оказали части ГПУ и ЧОН. Они умело выслеживали бандитов и вели с ними борьбу как самостоятельно, так и совместно с войсковыми частями. Немало было среди них смелых бойцов, храбрых и умелых командиров. Один из них, Хуцистов Николай Петрович, особо отличился в боях с бандитами, за что и был награжден серебряными часами от Дончека и от ВЧК Юго-Востока России — золотыми часами.

Биография Хуцистова похожа на тысячи других. Родился в крестьянской семье в одном из сел Северо-Осетинской АССР. Молодым парнем включился в борьбу за Советскую власть на Северном Кавказе. Сначала был сотрудником особого отдела Терской чрезвычайной комиссии, а затем его назначили командиром кавалерийского эскадрона особого отдела ВЧК 10-й армии, а [256] позже — 8-й армии. Хуцистов зарекомендовал себя смелым командиром, которому дороги завоевания Октября. В 1921 году, когда Конармия пришла в Ростов, Хуцистов служил командиром кавалерийского эскадрона Дончека. Для выполнения ответственных заданий по ликвидации бандитизма кавэскадрон был переформирован в 6-й отдельный дивизион войск ВЧК. Позже дивизион под командованием Хуцистова был передан в распоряжение пограничных войск Украинского округа для охраны границы. После демобилизации Николай Петрович Хуцистов долгое время работал в административном отделе Донисполкома в Ростове-на-Дону. С 1942 года живет в Москве.

В ликвидации бандитизма большую помощь оказал нам отряд Логинова. О нем следует рассказать подробнее.

В. Г. Логинов — бывший шахтер Парамоновских шахт. Участвовал в боях за Новочеркасск и Ростов, когда там были белогвардейцы. Мне не раз приходилось встречаться с ним. Был Логинов с виду неказистый: невысокого роста, раскосый. Любил острую шутку и отличался исключительной храбростью. К моменту прихода Конармии на Северный Кавказ Логинов служил в 16-й кавалерийской дивизии в должности командира полка. Когда я узнал, что Логинов ушел в горы и, по существу, оказался в одном стане с бандитами, удивился и даже вначале не поверил.

«Как мог бывший шахтер пойти к бандитам? — размышлял я. — Нет, тут что-то другое».

Не раз пытался хоть как-нибудь связаться с Логиновым, даже в горы посылал своих людей, но тщетно — Логинова никто не видел, хотя разведка доносила, что он где-то в горах.

И вот однажды ко мне приехал военком Терской губернии А. Беленкович, который очень хорошо знал Логинова и в свое время дружил с ним. Поздоровались.

— Какие вести привез?

Беленкович молча достал из кармана письмо и протянул мне.

— Василий Логинов написал и просил передать вам.

— А где он сам? — спросил я, беря письмо.

— Там... — И Беленкович качнул головой в сторону гор. [257]

— Понятно... — Письмо было коротким. Логинов убедительно просил, чтобы я встретился с ним. Утверждал, что никогда не был врагом Советской власти. И если сейчас, мол, оказался среди бандитов, то не по своей воле.

Спрашиваю Беленковича, как попало к нему письмо. Он ответил, что привез ординарец Логинова.

— Так... Ну, а что вы думаете по этому случаю?

— Я верю всему, что написал Логинов, — сказал Беленкович. — Просил бы вас назначить ему встречу. Находясь в горах, Логинов может помочь нам в уничтожении ярых врагов Советской власти.

— Да, пожалуй, вы правы.

Через несколько дней я встретился с Логиновым. Это было на горе Чилик-два, что находится среди скал, неподалеку от Теберды. Мы поехали на встречу втроем — я, Беленкович и мой ординарец Гуров. Логинов встретил меня у подножия горы. С ним было человек двадцать вооруженных людей.

Гуров невольно потянулся к оружию. Я это заметил и хотел было сказать, чтобы не вынимал наган, но меня опередил Беленкович:

— У нас с ним уговор — за оружие не браться.

Гуров глянул на меня, но я качнул головой, и он, убрал руку.

Логинов подъехал ко мне верхом на лошади и представился:

— Василий Логинов, командир полка шестнадцатой кавдивизии!

Я усмехнулся:

— Были в дивизии, а сейчас числитесь в бандитах. Логинов качнулся, как от удара, но быстро взял себя в руки и громко ответил:

— Был и есть красный командир!

Я спросил, зачем он хотел видеть меня.

Логинов кивнул на вершину горы.

— Поедемте, там и поговорим. — Помолчал с минуту, потом добавил: — Я верил, что вы, товарищ Буденный, не побоитесь сюда приехать.

— А чего бояться? Вы же сами говорите, что не бандит, а красный командир.

Поднимались долго, наконец взобрались на вершину. [258] Здесь стояли огромные стога сена. Возли них и остановились. Логинов слез с коня.

— Тут мы и поговорим...

Логинов опустился на зеленую траву. Присел и я. К нам подошли Беленкович и Гуров.

— Так я слушаю вас, Логинов.

— Я ведь не бандит, товарищ Буденный, — заговорил он. — Мой полк тоже в свое время ходил в горы. Но тогда мне не повезло: куда ни пойдем, бандитов уже нет — то ли им кто доносил о нас, то ли разведка что-то путала. Словом, вернулся я с операции, доложил начальству, мол, так и так. А начальство не поверило: «Что-то от вас, Логинов, уходят бандиты. Странная штуковина». И даже кое-кто в штабе дивизии намекнул: а не связался ли я сам с бандитами. Слух пошел, будто я уже и не красный командир. А ночью как-то меня разбудил боец и сказал, что нас хотят арестовать. Я мигом собрал людей и — в горы...

Я верил Логинову и не верил. Долго молчал, потом сказал, что зря он старается выгородить себя. Даже если он не грабил и не убивал, Советская власть не может простить дезертирство. За это Логинов будет нести ответ по всей строгости революционного закона. Однако, добавил я, еще не мало банд скрывается в горах, и, если Логинов поможет их уничтожить, этим искупит свою вину.

— Я так и сделаю, товарищ Буденный, — горячо и искренне сказал Логинов. — Теперь только понял, какую большую ошибку совершил.

— Вы оставайтесь пока здесь, в горах, присматривайтесь к бандитам, а потом дайте знать, и мы совместными усилиями будем громить их, — сказал я Логинову.

Логинов выполнил обещание. За время с 5 по 8 ноября 1921 года с его помощью было уничтожено пять банд — есаулов Богрова и Сапрунова, подполковников Юдина и Кривоносова и сотника Рендскова. 22 декабря Логинов сам уничтожил банду Конарева и Овчинникова, а позже и весьма активную банду Кожевникова, Всего Логиновым было разбито до 15 мелких и крупных банд. [259]

...В конце ноября 1921 года усталый прозябший я вернулся из очередной командировки — ездил несколько дней по Северо-Кавказскому военному округу. Решил прямо с поезда идти на доклад к командующему округом К. Е. Ворошилову. Однако в штабе его не застал.

Поздно вечером неожиданно раздался телефонный звонок члена Реввоенсовета округа А. С. Бубнова. Он сообщил мне, что надо ехать в Нальчик, где открылся I Учредительный съезд Советов Кабардинской автономной области.

— На съезд, — сказал Бубнов, — приглашены командующий войсками Северо-Кавказского военного округа, член ЦК РКП (б) и ВЦИК К. Е. Ворошилов, вы и я. Москва считает нашу поездку в Кабарду, — добавил он, — обязательной, и мы задержались, только ожидая вас.

Предстоящее посещение Нальчика привлекало меня возможностью провести в Кабарде работу по пресечению вылазок контрреволюции и встретиться на съезде с передовыми людьми мужественного кабардинского народа. В памяти у меня были еще свежи первые встречи с горцами в дни, когда Конармия добивала на Северном Кавказе деникинские войска. Хлебом и солью, с открытым сердцем встречали горцы бойцов Красной Армии. О них мне много рассказывал и Г. К, Орджоникидзе — человек большого сердца и светлого ума, великий поборник братского единства горских народов, вложивший много сил и труда в укрепление нерушимого союза трудящихся Кавказа с русскими рабочими и крестьянами.

Утром 26 ноября мы отправились в вагоне Реввоенсовета округа в Нальчик. Наш железнодорожный транспорт в то время еще находился в тяжелом состоянии. Некоторые участки железнодорожного полотна только восстанавливались, многие мосты ремонтировались, станции в большинстве своем были разрушены. Но главное — не хватало топлива, воды и квалифицированных паровозных бригад. Поэтому ехали мы медленно, подолгу стояли, особенно на разъездах. Дорога нас подвела, и на съезд мы запоздали. Однако эта неприятность была значительно сглажена теплой встречей с населением Нальчика и делегатами съезда.

К. Е. Ворошилов и я 28 ноября выступали на очередном заседании съезда. От имени Центрального Комитета Коммунистической партии и ВЦИК РСФСР Ворошилов [260] приветствовал делегатов и в их лице весь свободный кабардинский народ. Климент Ефремович отметил, что Великая Октябрьская социалистическая революция принесла всем народам, входившим в Российскую империю, не только социальное освобождение, но и национальное раскрепощение. Он остановился на политике Коммунистической партии в национальном вопросе и сказал, что эта политика обеспечивает великое единство всех народов Российской Федерации в борьбе за светлое будущее, за экономический и культурный прогресс трудящихся.

К. Е. Ворошилов рассказал делегатам съезда о трудностях, переживаемых тогда нашей страной после разрушительных первой мировой и гражданской войн, и указал на задачи, которые предстоит решить, чтобы преодолеть голод и разруху, восстановить и вновь построить фабрики и заводы, больницы и учебные заведения, наладить производство сельскохозяйственных продуктов. Он выразил уверенность в том, что I Учредительный съезд Кабардинской автономной области будет способствовать решению этих неотложных задач.

Затем слово предоставили мне. Я приветствовал делегатов съезда от имени Революционного Военного совета Северо-Кавказского военного округа. Заранее написанной речи у меня не было. Я разговаривал с делегатами съезда так, как часто говорил с конармейцами.

Существо моего разговора сводилось прежде всего к оценке нашей великой победы в Октябрьской революции и гражданской войне. Я говорил, что эта победа досталась нам ценою большой крови, за нее мы заплатили сотнями жизней наших лучших товарищей, что трудящиеся нашей страны победили под руководством Коммунистической партии и при поддержке международного рабочего движения. Однако, подчеркнул я, надо еще удержать завоеванную власть, так как мировая буржуазия вместе с выброшенными за пределы России русскими помещиками и капиталистами не согласились с нашим строем, зорко следят за нами и всегда готовы к нападению.

Победив буржуазию политически и на военном фронте, мы должны победить и экономически, т. е. ликвидировать разруху и восстановить народное хозяйство. Если мы успешно решим эту злободневную задачу, сказал я делегатам съезда, то никакие враги нам не будут [261] страшны. В заключение своего выступления я призвал трудящихся области к бдительности, к борьбе против бандитизма и скрытой контрреволюции — агентов империализма, мешающих строить нам новую жизнь.

После окончания вечернего заседания съезда мы с К. Е. Ворошиловым и А. С. Бубновым в сопровождении большой группы делегатов отправились на отведенную нам квартиру. Проходя по центральной улице, я заметил, что она называется Воронцовской.

— Это не годится, — сказал я рядом шагавшему со мной Б. Э. Калмыкову{79}. — Теперь на Кавказе нет царских наместников, каким был князь Воронцов. Кавказ принадлежит ныне народу, а город Нальчик — трудящимся. Вот и надо назвать эту улицу по-новому, например, Кабардинской.

Все одобрили мое предложение, а на следующий день, направляясь на очередное заседание съезда, мы заметили на многих домах свежевыструганные дощечки, на которых чернилами либо химическим карандашом было написано: «Ул. Кабардинская».

29 ноября около полуночи, когда К. Е. Ворошилов и А. С. Бубнов уже отдыхали, в дверь моей комнаты постучали. Вошел Б. Э. Калмыков. Он извинился за беспокойство и попросил уделить ему несколько минут.

— Днем, во время работы съезда, некогда было поговорить по душам, — смущенно сказал он и продолжал: — Посоветоваться надо, Семен Михайлович, вот и осмелился потревожить, заметив у вас огонек.

Калмыков опустился на предложенный мною стул и взволнованно проговорил:

— Дело-то какое начинаем! Шутка ли сказать: автономия Кабарды, своя государственность! Справимся ли мы, Семен Михайлович, как нужно?

— Да, Бетал Эдыкович, дело мы все начали большое. Смотрите, наш русский простой народ в союзе с угнетенными народами всего Российского государства совершил великую революцию и разгромил всех ее могущественных врагов. Разве можем мы сомневаться, что не сумеем управлять страной? Ленин верит в силы и способности рабочих и крестьян. Значит, и у нас не должно быть сомнений. [262]

— Сомнений, конечно, больших нет. Но все новое кадров мало, опыт отсутствует, — сказал Калмыков.

— Трудно будет поначалу — русские братья помогут, партия в беде не оставит. Люди-то у нас хорошие. Освобожденные от гнета национальных и иноземных эксплуататоров, они будут с энтузиазмом строить новую жизнь.

— О, народ у нас замечательный и Советской власти преданный.

Бетал Эдыкович начал рассказывать о борьбе кабардинцев и балкарцев против деникинцев, говорил долго и воодушевленно.

— Бедняки наши не просто ждали своих освободителей — бойцов Красной Армии. Они шли в повстанческие отряды и боролись против белогвардейцев. У нас нет условий для действий контрреволюционных банд.

Я вспомнил, как так же горячо, с искренней радостью весной 1920 года рассказывал мне об отношении горцев к Красной Армии и Советской власти Г. К. Орджоникидзе:

— Горцы с приближением частей Красной Армии повсеместно свергают белогвардейских правителей и ждут представителей центральной Советской власти. Я сообщил об этом В. И. Ленину, — говорил Григорий Константинович, — и знаю, что Ильич будет рад этим вестям.

Это я слышал от Орджоникидзе в конце марта 1920 года, проезжая через Ростов в Москву. Это же теперь я слышал от Бетала Калмыкова — выдающегося сына кабардинского народа. Он мне определенно нравился. Прежде всего нельзя было не заметить природного ума Калмыкова, его способности говорить просто и убежденно, ему нельзя было не верить. Калмыков свободно разбирался в сложных политических вопросах, прямо, по-большевистски говорил о недостатках, видел великие перспективы нашего роста и поэтому так горячо брался за строительство новой жизни. Позже я убедился, что Бетал Эдыкович не только достойно проявил себя как политический деятель, но и как прекрасный организатор, хороший хозяйственник, в общем, человек, обладающий разносторонними способностями и неутомимой энергией. Но что мне особенно понравилось — это безграничная любовь Калмыкова к своему народу, к простым людям, его страстное стремление посвятить всего себя без остатка [263] благородному делу борьбы за счастье трудящихся Кабарды.

В те ночные часы я узнал от Бетала об истории Кабарды, о кабардинском народе, его жизни и обычаях столько, сколько бы не почерпнул ни из одной книги. Наблюдая, как он, сильный, плотно сбитый, мягкими пружинящими шагами прохаживался по комнате, то вспыхивая от возмущения подлостью эксплуататоров, то бурно радуясь победам народа, я испытывал к нему чувство уважения и вместе с тем заражался желанием всеми путями содействовать трудящимся советской Кабарды в строительстве новой жизни.

Б. Э. Калмыков просил меня посоветовать ему, как практически претворить в жизнь ряд решений, принятых съездом Советов. Среди них, я помню, он пожелал выслушать мое мнение по территориальному вопросу о распределении земельных угодий, об укреплении местных органов власти и оказании материальной помощи населению, пострадавшему от войны. Говорили мы и о возможности воссоединения в единой автономной области кабардинцев и балкарцев и были едины в том, что это возможно только при проявлении желания к братскому союзу обоих народов. Для укрепления местных советских органов я советовал привлекать в них активных участников борьбы против белогвардейщины, особенно служивших в частях Красной Армии и партизанских отрядах.

Мы прощались с Калмыковым, как хорошие друзья. Я обещал интересующие его вопросы поставить на заседании Реввоенсовета округа. Утром такое заседание состоялось с участием Бетала Эдыковича. Наши советы, а затем практическая помощь Кабарде через ЦК партии, Совнарком РСФСР и ВЦИК были полезными. И после, когда Б. Э. Калмыков приезжал в Москву, он всегда заходил к нам, получая поддержку в различных вопросах строительства Кабардино-Балкарии.

30 ноября было последним днем работы съезда. Делегаты съезда избрали первый исполнительный комитет Кабардинской автономной области во главе с верным сыном кабардинского народа Б. Э. Калмыковым. В состав облисполкома были также избраны Г. К. Орджоникидзе, И. В. Сталин, К. Е. Ворошилов и я. [264]

Бандитизм на Северном Кавказе явно шел на убыль, однако мы не могли еще доложить в Москву, что он ликвидирован полностью. Борьба с бандитами отвлекала много сил у Реввоенсовета округа, а также у местных партийных и советских организаций. Бандитизм мешал хозяйственному возрождению края. Продолжали поступать сведения, что бандиты держат связь с заграничными эмигрантскими кругами и в отрядах скрываются эмиссары Врангеля. Мы вынуждены были считаться с возможностью высадки вражеского десанта с моря. Тогда бандитизм вспыхнул бы с новой силой. Об этом 9 сентября 1921 года мы специально докладывали Главкому.

Вероятней всего, десант мог высадиться в районе Анапа, Джобская. В связи с этим 22-й дивизии была поставлена задача удержать (в случае невозможности сбросить десант в море) до подхода подкрепления Новороссийск и перевалы на путях к Краснодару с линии Анапа, Тенгинская и запереть при содействии курсантов перевал Гойтх.

Две дивизии 1-й Конной и Особую бригаду предполагалось сосредоточивать в районе Краснодар, Васюринская. При первом известии о высадке десанта в район Новотатаровской по железной дороге перебрасывались одна-две бригады 2-й Донской стрелковой дивизии.

Задача 1-й Конной в случае десанта — быстрым выдвижением небольших (в соответствии с местными условиями) частей с пулеметами закупорить перевалы Тубинский, Белореченский, Марух, Клухорский, Нахарский, дабы не дать противнику выйти с побережья в Майкопский, Лабинский, Баталпашинский отделы.

Мы явно видели несомненную зависимость бандитского движения от общего положения Республики. Малейший неуспех Советской власти в масштабе страны, осложнение на ее границах — и деятельность контрреволюционеров оживлялась. Нам приходилось все время быть предельно настороженными, ни на секунду не ослаблять бдительность.

Вот о чем доносили мы в Москву 2 ноября 1922 года:

«К настоящему времени обстановка в округе представляется в следующем виде: около 55 процентов состава [265] войск ведет непрерывную борьбу с бандитизмом в окружном масштабе... К началу ноября силы повстанцев вновь увеличились. Сейчас насчитывается 95 бандитских организаций силою примерно в 4500 сабель и около 1000 штыков при 60 — 70 пулеметах.

...Основной и главнейшей целью повстанцев остается стремление свергнуть Советскую власть, почему всякое осложнение обстановки в масштабе Республики, будь то в Закавказье или на западной границе, в разной мере, но отзовется немедленно в СКВО в смысле открытых восстаний, каковые неизбежно прикуют части СКВО к округу...

...Остальные части округа — до 45 процентов состава, — заняты выполнением различных тыловых нарядов: охрана железнодорожной сети, караульная служба, продработы всякого рода и т. п. Все меры командования к уменьшению нарядов реальных результатов не дали...»

Много времени и сил отнимало обеспечение 1-й Конной продовольствием и фуражом. Каких-либо надежд на снабжающие органы мы не питали и заботились о себе сами. В течение лета конармейцы заготовили, то есть скосили, убрали, свезли в дивизии, 350 тысяч пудов сена. Эта цифра дает ясное представление, каких усилий при отсутствии всякой техники нам это стоило.

Войска округа оказали большую помощь населению в проведении сельскохозяйственных работ.

Засуха, постигшая Республику, и в особенности Юго-Восточный край, вынуждала нас напрячь все усилия к тому, чтобы успешно произвести уборку урожая и засев озимых хлебов и этим смягчить продовольственный кризис.

В целях оказания помощи крестьянству со стороны войск СКВО в предстоящих работах К. Е. Ворошилов приказывал:

Все части войск СКВО по возможности привлечь по месту расположения к сельскохозяйственным работам по соглашению между посевкомами и продорганами, с одной стороны, и командованием частей — с другой. При посылке частей на работы выделять из обоза свободное количество лошадей и инвентаря.

Политотделам, комиссарам и комячейкам приложить усилия к наиболее рациональному использованию красноармейских частей.

Посылка красноармейских частей на сельскохозяйственные работы производится в следующем порядке: в первую очередь обрабатываются огороды и земли семей красноармейцев; крестьянской бедноты; совхозы; земли остальных трудовых крестьян.

Обработка земли семейств красноармейцев производится через комиссию помощи семьям красноармейцев, куда вводятся представители части.

Все технические войска по соглашению с земельными продовольственными органами должны широко организовать ремонт сельскохозяйственных машин.

На работы назначаются все строевые и нестроевые части и учреждения, не имеющие оперативных заданий.

Каждая часть отпускается на работы на срок не менее двух недель и в любой момент может быть опять снята для выполнения боевых операций.

Всем комиссарам и командирам частей производить учет работы и сведения, засвидетельствованные посевкомами, передавать по команде.

Установить связь с местными земельными и продовольственными органами.

По далеко не полным данным, воинами 1-й Конной было обработано свыше 50 тысяч десятин пахотной земли, запахан 161 огород и 60 десятин огородной земли, очищено 14 садов, работало 10744 красноармейца и 17 152 лошади. Организованы 124 кузницы, в которых отремонтировано 434 плуга, 121 борона, 24 сеялки и 59 повозок. Перевезено 16424 пуда посевного материала, провеяно 2140 пудов зерна, перевезено 1500 пудов угля для упосевкома. Привлечено для ремонта земледельческих орудий и инвентаря 2 механических завода полностью, 3 — частично и 25 мастерских технических училищ.

В 4-й дивизии в период сенокосной кампании работало 1346 человек, 1881 лошадь, 84 косилки. Всего накошено 156 тысяч пудов сена. На субботниках выгружено 4 вагона продуктов и обмундирования. Производилась работа по устройству детского дома, очистке дворов, улиц. Запахано и засеяно 329 десятин земли.

В Чонгарской дивизии в субботниках участвовало 869 человек, 214 подвод. Выполото 6 десятин бахчи, вывезено 200 возов земли, погружено 2900 пудов зерна, производилась [267] погрузка продуктов Поволжью. Запахано, засеяно 29 десятин.

14-я дивизия скосила 530 десятин сена, работало 396 красноармейцев, 395 лошадей, 22 сенокосилки. Убрано 8 десятин хлеба. В ходе субботников оборудован театр, отремонтировано несколько мостов, ссыпных пунктов, очищались дворы, улицы.

Особая кавбригада при Реввоенсовете кроме выполненных ею полевых работ отремонтировала мост через Дон и несколько школ.

Нас радовало, что конармейцы с большой охотой помогали крестьянам, ибо знали, что Советская власть на местах, в родных краях, проявляет заботу об их семьях. Если раньше родные бойцов жаловались в письмах на местные органы Советской власти, которые порой не интересовались условиями их жизни, то теперь таких писем почти не поступало. Основную роль в этом сыграли решения ЦК нашей партии об оказании помощи семьям красноармейцев.

Уместно будет привести такую справку. 29 ноября 1919 года, когда над Советской Республикой нависла серьезная угроза со стороны империалистов, вопрос об оказании помощи семьям бойцов был обсужден на пленуме ЦК РКП (б), который потребовал от местных партийных и советских организаций принять действенные меры.

Советское правительство увеличило денежные пособия семьям красноармейцев в два раза. Специальным постановлением Совета Народных Комиссаров было разрешено выдавать им ссуду на поддержание хозяйств. 2 октября 1919 года Совнарком принял декрет о льготах для лиц командного состава Красной Армии и их семейств. Только за первую половину сентября 1919 года Советское правительство выдало семьям красноармейцев полмиллиона пайков на сумму 30 миллионов рублей и ссуду десяти тысячам красноармейских семейств. Особую заботу о бойцах проявлял В. И. Ленин. По его указанию было послано циркулярное письмо ЦК РКП (б) отделам социального обеспечения об упорядочении работы по оказанию помощи семьям красноармейцев.

«Из всех частей армии, — говорилось в этом письме, — в политотдел поступают многочисленные жалобы товарищей красноармейцев, сражающихся на фронтах, о [268] том, что находящиеся на родине их семьи голодают, не получая никакой помощи. Центральные органы приняли меры к тому, чтобы облегчить условия работы на местах. Инструкция о порядке обеспечения семейств красноармейцев Народного комиссариата социального обеспечения от 21 июня с. г. и правила выдачи ссуд семьям красноармейцев и добровольцев на поддержание их хозяйств Совнаркома от 25 июня («Известия ВЦИК» № 133 и 136) упрощают все дело выдачи пайков и значительно уменьшают хлопоты семей красноармейцев.

Так как работа по оказанию помощи семьям красноармейцев возложена на отделы социального обеспечения, необходимо обратить на них самое серьезное внимание. Немедленно же выделить для работы в них энергичных, хороших работников. Работу в отделах социального обеспечения приравняйте к работе военной. Мобилизуйте для работы в них лучших товарищей, обяжите их почаще отчитываться перед нами, следите за их работой и своевременно направляйте. Немедленно же дайте свои указания уездным комитетам. Последние должны повести широкую кампанию по ячейкам, привлечь коммуны и использовать советские хозяйства для своевременной помощи семьям красноармейцев по уборке урожая.

ЦК ждет от вас срочных и энергичных мер к упорядочению и постановке на должную высоту дела помощи семьям красноармейцев»{80}.

Теперь обстановка резко улучшилась в пользу Советской власти, и мы испытывали чувство законной гордости, зная, что партия, Советское правительство и лично Владимир Ильич проявляют постоянную заботу о нас, военных, и старались, чтобы наша Конная армия, прошедшая немало огненных дорог войны, была всегда начеку.

Снова и снова жизнь заставляла нас думать о том, какой должна быть предстоящая военная реформа. Гражданская война закончилась. Страна получила возможность приступить к мирному труду, к практическому [269] строительству новой жизни. Вместе с тем Ленин, партия призывали народ не притуплять бдительность, ни на минуту не забывать о грозящей нам опасности и беречь, совершенствовать Вооруженные Силы Республики Советов.

«Мы кончили одну полосу войн, — говорил В. И. Ленин, — мы должны готовиться ко второй; но когда она придет, мы не знаем, и нужно сделать так, чтобы тогда, когда она придет, мы могли быть на высоте»{81}.

Красная Армия, ее отдельные части и соединения, армии, фронты, в целом Реввоенсовет Республики накопили за годы войны громадный опыт. Надо было в этом опыте разобраться, обобщить его, все положительное закрепить в соответствующих документах, вооружить ими академии, училища, школы, довести до всего командного и политического состава.

Предстоял перевод армии на штаты мирного времени. Как это лучше сделать? Какие виды Вооруженных Сил и рода войск сохранить, какие реорганизовать? Какие новые создать? Какими должны быть военная доктрина, военное искусство, тактика Красной Армии? Неотложная задача — разрабатывать новые уставы, общие для армии, для отдельных родов войск. Старые все были временными. Как разрабатывать? Что развивать, что отвергать?.. Тысячи вопросов требовали немедленного ответа.

Мы говорили о них в частных беседах, обсуждали на Реввоенсовете. Нас, конечно, глубоко интересовало, что думают по поводу этого другие военачальники, каково мнение Фрунзе, какова точка зрения ЦК партии, В. И. Ленина.

В газетах и журналах печаталось немало статей, авторы которых затрагивали вопросы военной теории, в какой-то степени пытались систематизировать учение об армии пролетарского государства. В обсуждение вопросов военно-теоретической мысли включились и видные военачальники. М. В. Фрунзе и С. И. Гусев опубликовали тезисы, предложенные ими X съезду РКП (б) в качестве проекта резолюции по военному вопросу. М. В. Фрунзе, в частности, писал, что одним из основных условий обеспечения максимальной мощи Красной Армии является превращение ее в единый организм, спаянный сверху [270] донизу не только общностью политической идеологии, но и единством взглядов на характер стоящих перед Республикой военных задач, способов их разрешения и методов боевой подготовки войск. Это единство является прочным основанием плана боевой подготовки страны, управления войсками и их вождения. Свое конкретное выражение оно должно найти во всех военных наставлениях, уставах и руководствах.

Как-то перед совещанием начдивов ко мне зашел Климент Ефремович Ворошилов.

— Добрый день, Семен Михайлович, — весело сказал он, протягивая руку. — Как вы тут без меня, не скучаете?

— Думаю вот подать в отставку с поста командарма Первой Конной...

— Что случилось?

— Замучила неопределенность. Сотни вопросов надо решать, а как? Питаемся разными слухами, и никто не может сказать определенно, какой должна быть Красная Армия и что ждет кавалерию.

— Только-то! А я-то подумал бог весть что... Кончается неопределенность, Семен Михайлович. Вот! — Ворошилов достал из планшета журнал «Армия и революция» и подал мне. — Здесь напечатана статья Михаила Васильевича Фрунзе о единой военной доктрине. Помнишь, еще в прошлом году, когда мы на X съезд партии собирались, он говорил, что работает над этим вопросом?

— Как же, помню.

— Прочитай. Очень важная статья. Кстати, мне передавали, что на очередном съезде партии вопросы военной доктрины, военного строительства, военной реформы будут обсуждаться военными руководителями, и нам надо тщательно подготовиться...

Статья захватила меня. Каждую страницу, каждый абзац прочитывал несколько раз, вдумывался в каждое положение, бесконечно радовался, когда мысли М. В. Фрунзе совпадали с моими. Чувствовал, как у меня прибавлялось сил.

Михаил Васильевич писал, что учение о «единой военной доктрине» имеет огромное практическое значение для Республики. Оно должно прежде всего учитывать характер тех боевых столкновений, которые нас ожидают.

Должны ли мы утвердиться на идее пассивной обороны страны, не ставя и не преследуя никаких активных задач, или же должны иметь в виду последние? В зависимости от решения этого вопроса определяются и характер строительства вооруженных сил, и система подготовки одиночных бойцов и крупных войсковых соединений, и военно-политическая пропаганда и вся вообще система воспитания страны.

Фрунзе давал в статье четкий ответ на вопрос, что такое единая военная доктрина.

«Единая военная доктрина», — писал он, — есть принятое в армии данного государства учение, устанавливающее характер строительства вооруженных сил страны, методы боевой подготовки войск, их вождение на основе господствующих в государстве взглядов на характер лежащих перед ним военных задач и способы их разрешения, вытекающие из классового существа государства и определяемые уровнем развития производительных сил страны»{82}.

Формулировка эта, со свойственной ему скромностью предупреждал Михаил Васильевич, отнюдь не претендует на конструктивную законченность и полную логическую безупречность. В конце концов, вопрос совершенно не в этом. Важно основное содержание понятия; что же касается окончательной кристаллизации его, то это дело дальнейшей практической и теоретической разработки вопроса.

Очень убедительно, на мой взгляд, М. В. Фрунзе показал в своей статье роль военной доктрины, какую играет она в главных капиталистических государствах, каким целям служит.

А какова же была военная доктрина русской армии времен царизма? И на этот вопрос в статье Фрунзе я нашел исчерпывающий и убедительный ответ. Кое-кто из военных в то время задавал себе вопрос: а была ли вообще своя военная доктрина у царской армии? Фрунзе отвечает: да, была. Доктрина хотя и неоформленная, но все-таки была, и, хотя она ничего положительного собой не представляла, все же и на этом отрицательном примере [272] можно показать теснейшую связь ее с общим укладом жизни.

Политическая сторона этой доктрины сводилась к триединой идее — православие, самодержавие, народность, вбивавшейся в головы молодых солдат на уроках печально знаменитой словесности. Что же касается военно-технической части ее, то она являлась простым заимствованием у иностранных оригиналов, лишь в ухудшенном издании. Но и в этом своем виде доктрина являлась мертворожденным детищем наших немногочисленных военных теоретиков, оставаясь чуждой не только всей массе рядового командного состава, но и ее высшим руководителям. Здесь ярко сказалось все беспримерное убожество, вся внутренняя гнилость и дряблость царской России последних времен...

В заключение этого раздела статьи Фрунзе делает некоторые общие выводы.

Первый из них — военное дело данного государства, взятое в его совокупности, не является самодовлеющей величиной и целиком определяется общими условиями жизни этого государства.

Второй — характер военной доктрины, принятой в армии данного государства, определяется характером общей политической линии господствующего класса.

Третий — основное условие жизненности военной доктрины заключается в ее строгом соответствии общим целям государства и тем материальным и духовным ресурсам, которые находятся в его распоряжении.

Четвертый — доктрины, способной быть жизненным организующим моментом для армии, изобрести нельзя. Все основные элементы ее уже даны в окружающей среде, и работа теоретической мысли заключается в отыскании этих элементов, в сведении их в систему и в приведении в соответствие с основными положениями военной науки и требованиями военного искусства.

Следовательно, основной теоретической задачей работников Рабоче-Крестьянской Красной Армии должно явиться: изучение характера окружающей нас общественной среды; определение характера и существа военных задач, вытекающих из существа самого государства; изучение условий, обеспечивающих их выполнение как в отношении материальных, так и духовных предпосылок; изучение особенностей строительства Красной Армии и [273] применявшихся в ней методов борьбы. Согласование с требованиями военной науки и искусства всех тех особенностей, которые объективно и неразрывно связаны с характером нашего пролетарского государства и переживаемой нами революционной эпохи{83}.

«Правильно! — думал я. — Именно этим и нужно нам, военным, заниматься. Этому подчинять, с этим согласовывать всю нашу деятельность, готовя реформу Красной Армии...»

Мы еще раз встретились с Ворошиловым в конце этого дня.

— Ну как, прочитал? — спросил он меня. — Каково впечатление?

— Все правильно! — ответил я.

— Тогда берись за дело. Начинай.

— Сознаю и это. Только с чего начинать? За что браться в первую очередь?

— А за конницу, — снова усмехнулся Ворошилов. — Обобщай опыт Первой Конной, готовь проекты наставлений. Скоро правительство официально поручит нам это...

Я пожал плечами, немного смущенный. Легко сказать — обобщай опыт. Не раз уж убеждался, что обобщать его куда труднее, чем создавать, воевать.

Статья Фрунзе вызвала оживленные отклики. Ее горячо обсуждали всюду в воинских частях. Дискуссия по военному вопросу развернулась потом на XI съезде партии.