IX. Взятие Воронежа

1

4 октября по пути нашего движения от Воробьевки к Таловой над колонной корпуса появился самолет. Нетрудно было определить, что самолет принадлежит белым, так как ни в 8-й, ни в 9-й, ни в 10-й Красных армиях авиации не было. Самолет сделал вираж и стал кружиться над колоннами дивизий.

Тотчас же было приказано опустить знамена и всем махать шапками.

Самолет еще больше снизился, сделал разворот и пошел на посадку. Он не успел еще остановиться, как был окружен со всех сторон кавалеристами.

Летчик выскочил из кабины самолета и спросил:

— Вы мамонтовцы?

— Да, мамонтовцы. Руки вверх!

На допросе было установлено, что летчик вылетел из Воронежа с задачей найти Мамонтова в треугольнике Таловая, Бобров, Бутурлиновка и передать ему приказ генерала Сидорина и письмо Шкуро.

Приказ и письмо, изъятые у летчика, содержали очень ценные для нас сведения.

Сидорин в своем приказе ставил группе генерала Савельева и корпусу генерала Мамонтова задачу окружить и уничтожить 8-ю Красную армию, обеспечив беспрепятственное продвижение Донской армии на Москву. Аппетит у Сидорина оказался большим. Можно было лишь удивляться его плохой осведомленности: он ставил задачу группе генерала Савельева, которая уже была разгромлена нами.

В записке, приложенной к приказу, Сидорин рекомендовал Мамонтову связаться с заместителем командующего [257] 8-й Красной армией Ротайским. «Действуйте быстро и решительно, — писал Сидорин, — на Ротайского можно положиться».

Шкуро в своем письме сообщал, что он занял Воронеж, и просил Мамонтова прислать ему боеприпасов, так как он ожидает наступления красных с севера, а боеприпасов не имеет.

Шкуро, видно, рассчитывал, что Мамонтов, начав новый рейд по тылам 8-й армии, поделится с ним награбленным имуществом и боеприпасами.

Приказ Сидорина и письмо Шкуро были немедленно отправлены командующему 9-й Красной армии Степину с просьбой ознакомиться с ними и срочно отправить их в штаб Южного фронта.

Поздно вечером 4 октября мы вступили на станцию Таловую. Части корпуса, уставшие от продолжительного марша, расположились на ночлег в соседних со станцией поселках. Оказалось, что Мамонтов еще прошлой ночью был в Таловой, но в четыре часа утра у белых поднялась тревога, и Мамонтов, забыв в спешке свою исправную легковую автомашину, выступил с корпусом вдоль железной дороги в направлении Воронежа. Наконец-то мы нашли Мамонтова.

На следующий день я с комиссаром Кивгела объезжал части 4-й дивизии и, выступая перед бойцами, говорил:

— Мамонтовцы боятся сближения с вами, красные герои! Они бегут к Воронежу, захваченному бандами Шкуро. Вперед, товарищи!

В ответ на этот призыв тысячи голосов гремели:

— Смерть Мамонтову!!!

— Даешь Воронеж!!!

С Таловой началась наша погоня за Мамонтовым. Он уходил вдоль железной дороги, разрушая на своем пути мосты, расстреливая рабочих-железнодорожников. С великой радостью встречал нас трудовой народ Воронежской губернии. Люди приглашали бойцов в свои дома, делились с ними хлебом и одеждой, отдавали для наших лошадей последние запасы сена. Тысячи людей просили принять их в корпус. Добровольцев было так много, что мы решили принимать лишь тех, кто имел собственную лошадь, седло и шашку. Остальных группировали в команды и отправляли на пополнение 8-й армии. [258]

Выступая перед добровольцами, вступившими в ряды Конного корпуса, я говорил:

— Наш корпус — армия смелых! У нас первое условие, закон такой — идти вперед, не озираясь по сторонам. Бойцы у нас лихие, кони у них хорошие, а у кого плохие — умей отбить хорошего коня у врага. И помните: кто пойдет назад, кто будет разводить панику, тому мы рубим голову. Так вы и знайте: кто не выдержит этого сурового боевого режима, тот не становись в наши ряды. Нам нужны герои, беззаветно преданные революции, готовые на подвиги и на смерть за власть Советов.

В то время как Конный корпус преследовал Мамонтова, 8-я армия, в тылу которой происходило преследование, под давлением противника с фронта оставила рубеж реки Дон и начала отходить, особенно своим правым флангом, со стороны Воронежа. Положение осложнялось тем, что в руководстве армии произошло крупное предательство: заместитель командующего армией, тот самый бывший царский генерал Ротайский, о котором упоминал в своей записке Сидорин, с группой штабных военспецов перешел на сторону белых.

Потерявшая веру в свое командование и расстроенная рейдом Мамонтова, 8-я армия вслед за Воронежем оставила Лиски и покатилась на восток, потеряв связь с соседними армиями. Дело могло окончиться для 8-й армии полной катастрофой, если бы Конный корпус своевременно не разгромил на Дону группу генерала Савельева и не вышел к Таловой для противодействия Мамонтову.

Ночью 7 октября, когда корпус сосредоточился в районе Сергеевка, Мартын, Романовка, Нащекино, мною была получена директива командующего Южным фронтом, подписанная А. И. Егоровым и И. В. Сталиным. В директиве говорилось:

«Согласно директиве Главкома № 4780/оп, ваш корпус переходит в подчинение непосредственно мне, 8-я армия отходит на линию реки Икорец от ст. Туликова до Устья. По имеющимся сведениям, Мамонтов и Шкуро соединились в Воронеже и действуют в направлении на Грязи.

Приказываю:

Корпусу Буденного разыскать и разбить Мамонтова и Шкуро. Для усиления вас приказываю командарму 8-й [259] передать вам конную группу 8-й армии и 56-ю кавбригаду. Последнюю условно, если вы признаете это желательным, ибо, по имеющимся сведениям, она склонна уклоняться от боев и не исполнять боевых приказов. Вам предоставляется, кроме того, право потребовать от командарма 8-й один — два батальона пехоты для обеспечения устойчивости ваших действий. Питание корпуса огнеприпасами производите через штарм 8. Связь со мной держите через штарм 8 или по радио через Козлов.

Получение сего приказа донесите»{10}.

Из этой директивы мы впервые узнали, что И. В. Сталин назначен членом Реввоенсовета Южного франта. Его назначение было воспринято нами с большим удовлетворением. И мы выразили свое удовлетворение радиограммой, посланной 8 октября в адрес Сталина.

Мы были довольны и тем, что Южным фронтом командует А. И. Егоров, известный нам по Царицыну как способный и решительный военачальник.

К 8 октября части 8-й армии находились на линии ст. Тулино, Кривуша, Коршевский, восточный берег реки Икорец. От правого фланга 8-й армии на север наших частей не было, так как части левого фланга 13-й армии под ударами противника отошли к Ельцу. Таким образом, между 8-й и 13-й армиями образовался разрыв, доходивший до ста пятидесяти километров. В этот разрыв, прикрытый только 61-й стрелковой и 11-й кавалерийской дивизиями, которые находились еще в стадии формирования, намечался удар объединенных в группу кавалерийских корпусов Мамонтова и Шкуро. В соответствии с директивой Реввоенсовета Южного фронта мною был отдан приказ корпусу действовать в общем направлении на Графская — Воронеж с целью обеспечить правый фланг 8-й армии от ударов противника с севера и дать ей возможность образовать сплошной фронт.

9 октября корпус, отбросив противника, сосредоточился в районе: Верхняя и Нижняя Катуховка, Красный Холм, Тулиново, выселки Хреновские. Штаб корпуса расположился в Ивановке. В этом районе корпус оставался до 12 октября и вел разведку противника в полосе: Графская, Ново-Усмань, Московское. Обстановка быстро и резко менялась. Поэтому нам часто приходилось пользоваться [260] устаревшими, а иной раз и непроверенными данными о противнике. В связи с этим отданный приказ приходилось либо изменять, либо вообще отменять и отдавать новый, соответствующий сложившейся обстановке. Так, например, я вынужден был отменить ранее отданный приказ о выходе корпуса в район Тойда в связи с тем, что данные о противнике, представленные штабом корпуса, оказались недостоверными. Или вот другой случай, характеризующий обстановку на фронте под Воронежем. В штаб корпуса в Ивановку ночью прибежали начдив и комиссар 12-й стрелковой дивизии, занимавшей оборону на рубеже Бабяково, Ново-Усмань, и в панике сообщили, что Мамонтов атаковал дивизию с тыла и что дивизия погибла, а они спаслись только чудом. Поведение начдива и комиссара 12-й стрелковой дивизии возмутило меня до глубины души.

— Вы трусы, если не предатели, — сказал я им. — По вашему сообщению, создается впечатление, что Мамонтов буквально проглотил 12-ю дивизию. Но почему вы здесь? Почему вы бросили дивизию? Почему Мамонтов не проглотил и вас?!

— Но нас никто не предупредил о движении Мамонтова, и мы не ожидали его нападения с тыла. Он разгромил штаб дивизии и лишил нас всякой возможности управлять частями, — оправдывались начдив и комиссар.

Очень похоже было, что они бросили дивизию и бежали, спасая себя. И поэтому я приказал коменданту штаба корпуса Гонину арестовать беглецов и направить их в штаб 8-й армии для предания суду военного трибунала.

На другой день при подходе корпуса к селу Рождественская Хава нас встретил командир 1-й бригады 12-й стрелковой дивизии Рева, временно исполнявший обязанности начальника дивизии. Я удивился:

— Так ведь 12-я дивизия разгромлена корпусом Мамонтова, как нам докладывали начдив и комиссар этой дивизии.

Оказалось, что ничего похожего не было: при прорыве Мамонтова дивизия потеряла только часть обозов и штаб дивизии во главе с начдивом и комиссаром.

Впрочем, у противника неразберихи было еще больше. Когда корпус Мамонтова, прорвав оборону 12-й стрелковой дивизии, устремился к Воронежу, Шкуро, занимавший [261] Воронеж, принял мамонтовцев за красных и вступил с ними в бой, продолжавшийся несколько часов. Части Мамонтова четыре раза бросались в атаку, но под огнем станковых пулеметов Шкуро откатывались в исходное положение. И лишь в пятой атаке мамонтовцы и шкуровцы опознали друг друга.

12 октября штабом корпуса была получена директива Реввоенсовета Южного фронта, в которой говорилось, что противник развивает операции против Орла, Новосиля и Ельца и что его конница двинулась из Воронежа на север и северо-восток. (Предполагалось движение конницы Шкуро.) Конному корпусу ставилась задача разбить эту конницу и содействовать 8-й армии в выходе на рубеж реки Дона до Яндовище.

В соответствии с полученной задачей корпус был сосредоточен северо-восточнее Воронежа с целью нанести удар по Воронежу, имея прямую связь с правым флангом 8-й армии. К этому времени разведка корпуса установила связь с подчиненной нашему корпусу кавгруппой 8-й армии, которая 12 октября под нажимом противника отошла из Графской в Девицу (несколько километров юго-восточнее Усмани).

Разведкой было установлено также, что противник из района Графской распространялся в направлении Верхней Хавы. Исходя из сложившейся обстановки, утром 13 октября я отдал приказ корпусу сосредоточиться для нанесения решительного удара на Графскую. Дивизии корпуса и кавгруппа 8-й армии вышли в исходные для атаки районы, но противник, не приняв боя, отошел в направлении Воронежа. Поздно ночью 13 октября корпусу был отдан приказ с утра перейти в наступление, овладеть Тресвятской и выйти на линию Ромонь, Углянец, Тресвятская, Чебышевка.

Однако с утра 14 октября противник силами восьми кавалерийских полков Шкуро перешел сам в наступление в направлении Тресвятская, Горки, Орлово с целью нанести удар по левому флангу корпуса. Корпус, отбив атаки противника, перешел в контрнаступление. В результате четырехчасового боя в районе Тресвятская, Орлово противник понес большие потери и отошел в направлении Бабяково, Новая Усмань. Конный корпус вышел в район Орлово, Горки, Тресвятская, Никоново. [262]

15 октября белые крупными силами, при поддержке трех бронепоездов, вновь перешли в наступление на Орлово и сначала потеснили части 4-й дивизии, но успехом им пришлось пользоваться недолго. 4-я дивизия перешла в контратаку и отбросила белогвардейцев в исходное положение. Вечером в Макарий, где располагался штаб корпуса, из Тресвятской прибыл командир конной группы 8-й армии Филиппов и доложил мне о составе и состоянии группы.

Во время первого рейда корпуса Мамонтова в район Грязи, Тамбов, Козлов (Мичуринск) на борьбу с мамонтовцами были брошены курсанты из нескольких школ красных командиров, а также различные мелкие кавалерийские отряды, которые были объединены в кавалерийскую группу. Впоследствии в эту группу была включена и 56-я Украинская кавбригада.

При наступлении Шкуро на Воронеж командование 8-й армии выставило конную группу в качестве прикрытия в районе Нижнедевицка, Турово, Хохол, где она попала под удар корпуса Шкуро и, отступая при переправе через реку Дон вплавь, растеряла всю имевшуюся у нее артиллерию, пулеметы и даже вьюки. Второй раз конная группа попала под удар корпуса Шкуро при захвате им Воронежа.

Я заинтересовался конной группой и утром следующего дня с комиссаром и начальником штаба поехал в Тресвятское.

Филиппов выстроил группу и представил ее нам. Несмотря на то, что группа в течение многих дней вела тяжелые бои, вид бойцов нам понравился, особенно курсантов. Своей бодростью курсанты показывали, что первые неудачные бои не сломили их дух.

Филиппов, заметив, что мы остались довольны курсантами, стал упрашивать меня использовать их в бою за Воронеж.

— Смотрите, товарищ Буденный, какие молодцы — они пойдут в огонь и в воду.

— В воде они уже были, когда переправлялись через Дон и Воронеж, — ответил я Филиппову, — а в огонь их посылать совсем незачем. И это, конечно, не потому, что курсанты плохо вооружены или я сомневаюсь в их преданности революции. Нет, не потому! Война тяжелая, нам нужны свои хорошие красные командиры. А настоящих, [263] грамотных в военном деле командиров у нас мало. Вот поэтому-то, товарищ Филиппов, и отправьте курсантов в военные школы. Пусть они там учатся воевать не только храбростью, но и умением, а войны на них еще хватит. Разъясните им это, они поймут, а Воронеж освободим и без их помощи.

16 октября конная группа 8-й армии была переформирована в кавалерийскую бригаду двухполкового состава. В тот же день к нам в штаб приехал и командир Отдельного кавалерийского полка Левда, полк которого тоже был подчинен корпусу.

2

Противник, потерпевший поражение в бою с Конным корпусом, отошел на рубеж Чертовицкое, Боровое, Ново-Усмань и 14 и 15 октября вел усиленную разведку расположения корпуса. Теперь наш левый фланг действовал уже в связи с частями 8-й армий, две стрелковые дивизии которой — 12-я и 16-я, — потерявшие связь со штабом армии, временно перешли в наше оперативное подчинение. Однако правый фланг корпуса оставался открытым. Сосредоточение крупных сил белой кавалерии севернее и северо-восточнее Воронежа давало все основания предполагать, что противник попытается еще нанести удар по этому, незащищенному флангу корпуса, в разрыв между 8-й и 13-й армиями. Перед нами встал вопрос: продолжать ли наступление на Воронеж или же привести корпус в порядок, а затем уже нанести противнику решительный удар.

Проанализировав создавшуюся обстановку, мы пришли к выводу, что в силу ряда обстоятельств немедленное наступление корпуса на Воронеж нецелесообразно.

Во-первых, корпус был утомлен многодневными боями. Нужно было дать хотя бы кратковременный отдых, чтобы привести части в порядок и подтянуть тылы.

Во-вторых, не было достаточно точных сведений о силах противника в Воронеже. Мы знали, что в Воронеже находятся корпуса Мамонтова и Шкуро, но не исключено было, что в Воронеже находятся и другие части белых.

В-третьих, мы не имели никаких сведений о системе обороны противника на подступах к Воронежу и в самом [264] Воронеже и не располагали данными о возможности форсирования такой серьезной водной преграды, как река Воронеж.

В-четвертых, необходимо было время и для того, чтобы правофланговые части 8-й армии подготовились для совместных действий с корпусом. Приступая к такой серьезной операции, как овладение Воронежем с открытым правым флангом, надо было обеспечить хотя бы его левый фланг.

16 октября, учитывая сложившуюся обстановку, я выслушал мнение начдивов и, посоветовавшись с комиссаром и начальником штаба корпуса, отдал корпусу приказ на закрепление по рубежу Излегоша, Рамонь, Тресвятская, Рыкань для подготовки решительного удара с целью овладения Воронежем. Для успешного выполнения задачи мною временно была подчинена корпусу 21-я железнодорожная бригада, действующая в районе Усмани.

В те дни началась ненастная погода. Дождь лил непрерывно, затопляя водой низины, превращая дороги в труднопроходимое месиво. Подступы к Воронежу во время ливней почти непроходимы, так как поймы рек Усмань и Воронеж покрыты сетью болот и мелких озер. В таких условиях, даже при превосходстве сил над противником, успешное наступление на Воронеж было крайне затруднено. Корпус же не имел численного превосходства. Шести казачьим дивизиям белых мы могли противопоставить лишь две кавалерийские дивизии и малочисленную, плохо вооруженную конную группу Филиппова. В данном случае я беру в расчет только конницу, потому что бой должен был разыграться в основном между кавалерийскими частями противника и Конным корпусом. Стрелковые части, подчиненные в оперативном отношении корпусу, могли лишь обеспечить его фланги, сковать противника с фронта и закрепить успех корпуса.

Противник имел перед нами и то преимущество, что при неудаче он мог отойти в Воронеж, чтобы укрыться от огня наших пулеметов и артиллерии, в то время как нашему корпусу пришлось бы действовать под сильным огнем на открытой, заболоченной местности, насквозь просматриваемой противником с высоты, на которой раскинулся Воронеж. [265]

Взвесив все это, мы пришли к выводу, что обстановка для наступления нам неблагоприятствует во всех отношениях и поэтому нам выгоднее ждать наступления противника, чтобы огнем расстроить его боевые порядки и, перейдя в контрнаступление, нанести ему решительное поражение. Во всяком случае, предполагал я, противник должен будет наступать несколькими колоннами, так как продвижение всей группировки белых в одном направлении и в одной колонне сковало бы их маневр и обеспечило нашей артиллерии и пулеметам наилучшие условия для огня. А наступление противника несколькими колоннами, в различных направлениях по плохим дорогам, думал я, даст нам возможность бить его по частям и избежать трудностей штурма города.

Ждать наступления противника — таково было мое окончательное решение. Это решение было объявлено на совещании начдивов и наштадивов, командиров бригад, полков и их начальников штабов. Командирам всех степеней, комиссарам и начальникам штабов я приказал с полным напряжением готовить части и соединения к бою в любую минуту и вести усиленную разведку противника.

На следующий день комиссар корпуса Кивгела созвал 1-ю корпусную партийную конференцию, которая призвала коммунистов и всех активных бойцов и командиров мобилизовать личный состав частей и соединений корпуса на подготовку к решительному бою за Воронеж.

В соответствии с принятым решением были подтянуты основные силы 6-й кавдивизии из Рождественской Хавы и весь корпус сосредоточен в Горках и Орлово в готовности нанести сокрушительный удар по противнику.

12-я и 16-я стрелковые дивизии день и ночь совершенствовали свою оборону, готовили свои огневые средства для поддержки атаки кавалерийских соединений и подручные средства для переправы через реки Усмань и Воронеж.

Три дня корпус стоял под Воронежем, ожидая наступления противника. А наступления все не было. Многие командиры, выражая общее настроение бойцов, требовали наступления. Приходилось либо вновь разъяснять причины нашего ожидания, либо читать строгие нотации не в меру горячим головам. Наконец я вынужден был вновь созвать совещание командиров и политработников, чтобы подтвердить свое решение и обосновать его новыми данными, добытыми разведкой корпуса. [266]

— Некоторые командиры, — сказал я, — требуя наступления корпуса, не понимают того, что не всякое наступление приносит победу. Утверждение их, что корпус и стрелковые соединения стоят без дела, в корне неправильно. Конный корпус и наши стрелковые дивизии зловещей тучей нависли над засевшими з городе белогвардейцами и разной буржуазной гнилью. Положение в Воронеже настолько тревожное, что, как нам стало известно, Мамонтов выехал к Сидорину просить помощи.

— Так что же, нам ждать, когда вся эта буржуазная гниль сбежит из Воронежа, а Мамонтов подтянет подмогу? — спросил один из командиров.

— Ничего, — ответил я, — пусть бежит — нам она не нужна. А подтянуть подкрепление Мамонтов вряд ли успеет.

На совещании мы составили и затем отправили в Воронеж с двумя пленными казаками обращение к трудовому казачеству, находившемуся в рядах белой армии.

В обращении говорилось:

«Братья трудовые казаки!

Отпуская ваших станичников, захваченных в плен нашими разведчиками 16 октября с. г., Федора Зозеля и Андрея Ресуна 1-го партизанского полка 5-й сотни, заявляем вам, что вы напрасно губите себя и свои семьи, оставленные вами далеко на Кубани и Дону, воюя с нами. Мы знаем, за что воюем — за свободу своего трудового народа, а вы — за генералов, помещиков, которые забирают у ваших отцов и жен хлеб и скот, отправляют его в Англию в обмен на патроны, снаряды и пушки, которыми вы слепо убиваете таких же трудовых братьев крестьян и казаков, сражающихся за лучшее будущее всего трудового народа.

Бросайте, братья, воевать, расходитесь по домам или переходите на нашу сторону...

Командир Кон(ного) корп(уса) ст(арший) уряд(ник) С. Буденный.

Донской казак, инспектор Конкорпуса Ефим Щаденко.

Казак голубинской станицы С. А. Зотов»{11}. [267]

На этом же совещании кем-то было внесено предложение, вызвавшее веселое одобрение, — написать письмо Шкуро.

Прославившийся своей жестокостью, Шкуро мнил себя полководцем нового времени и питал зависть к славе других, в частности и к темной славе генерала Мамонтова. Он считал себя завоевателем Воронежа и был недоволен приходом в город Мамонтова, так как опасался попасть в его подчинение. Отношения между Шкуро и Мамонтовым обострились с первых же дней, когда сотни Шкуро встретили мамонтовцев пулеметным огнем при их подходе к Воронежу.

После отъезда Мамонтова из Воронежа Шкуро полностью взял власть в свои руки. Буржуям, спешившим поскорее убраться из города, он назидательно говорил:

— Куда ж вы спешите, мы здесь навечно, а конницу Буденного, если она еще не убежала, я разгромлю.

Все это было учтено при составлении письма Шкуро. Письмо писали все, как в свое время казаки турецкому султану: не стесняясь в выражениях, не придерживаясь дипломатических тонкостей.

Если исключить некоторые чересчур красочные выражения, то содержание письма было примерно такое:

«Завтра мною будет взят Воронеж. Обязываю все контрреволюционные силы построить на площади Круглых рядов. Парад принимать буду я. Командовать парадом приказываю тебе, белогвардейский ублюдок. После парада ты за все злодеяния, за кровь и слезы рабочих и крестьян будешь повешен на телеграфном столбе там же, на площади Круглых рядов. А если тебе память отшибло, то напоминаю: это там, где ты, кровавый головорез, вешал и расстреливал трудящихся и красных бойцов.

Мой приказ объявить всему личному составу Воронежского белогвардейского гарнизона. Буденный».

Переслать письмо генералу Шкуро не представляло особой трудности. Наши разведчики часто пробирались в Воронеж и отлично знали, где расположен штаб Шкуро. Отвезти письмо взялся один из наших лихих храбрецов Олеко Дундич.

Иван Дмитриевич Дундич, как его у нас звали на русский лад, — человек легендарной славы. К нам он попал [268] со своим интернациональным эскадроном под Царицыном и вскоре же стал всеобщим любимцем, как прекрасный командир и товарищ. Особенно восхищала нас его бесстрашная боевая дерзость. Помню, это было ранней весной 1919 года, когда мы вели напряженные бои на Маныче. Дундич тогда командовал 19-м полком, сменив раненого и отправленного в госпиталь Стрепухова.

Однажды ночью я вызвал к себе командиров полков на совещание. И пока мы совещались, полк Дундича под давлением противника отошел. Дундич не знал об этом и на рассвете отправился с ординарцем к месту прежнего расположения своего полка. Въезжая в село, он увидел на площади у церкви полк казаков. Отличить издали, свои это или чужие, было трудно, так как полк Дундича тоже был казачий. Но группу офицеров, стоявших перед строем полка, он сразу разглядел.

— Видишь, — указал Дундич ординарцу в сторону церкви, — пока мы с тобой ездили, в наш полк пробрались белые офицеры и агитируют бойцов! Я им сейчас поагитирую!

И Дундич карьером устремился на стоявших перед строем офицеров. Скакавший за ним ординарец вскоре понял все и крикнул:

— Товарищ Дундич! Тут же все белые!

Но Дундич уже рубил направо и налево.

Услышав имя Дундича и опомнившись от неожиданности, белогвардейцы закричали: «Дундич! Дундич! Хватайте его живым, держи эту сатану!»

Под Дундичем убили лошадь, но он вскочил на коня одного из зарубленных им офицеров. Его хватали за рукава и полы бекеши, изорвали в клочки гимнастерку, пытались выбить из седла. Вторая лошадь свалилась под ним, но он, продолжая сражаться, извернулся, сбил офицера и прыгнул на третью. Подняв лошадь на дыбы, он вырвался и ускакал, оставив в руках пораженных его дерзостью белогвардейцев клочки гимнастерки и бекеши.

В штаб корпуса Дундич примчался с окровавленной шашкой в руке, в разорванной нижней рубашке и с каким-то чудом удержавшимся на шее смушковым воротником бекеши. [269]

В Воронеж с письмом генералу Шкуро Дундич, переодевшись в форму белогвардейского офицера, поехал вечером. Он благополучно добрался до штаба Шкуро, передал письмо дежурному офицеру, а затем объездил весь город, изучая систему обороны противника. Но это относительно спокойное путешествие не могло удовлетворить Дундича. Он вернулся к штабу Шкуро и запустил в окно две ручные гранаты. Началась невообразимая паника. Белогвардейцы мчались со всех сторон ловить диверсанта. А «диверсант» в офицерской форме носился среди белых и во все горло кричал: «Лови! Держи!» Наконец Дундичу надоело гоняться самому за собой. Он подскакал к участку обороны противника, занимаемому буржуазными ополченцами, и закричал: «Это вы, грибы титулованные, пропустили красных диверсантов! А ну посторонись, вороны!» И растерявшиеся добровольцы пропустили «сердитое благородие».

Итак, мы ожидали наступления противника. Наше ожидание вызвало, очевидно, недовольство и в штабе Южного фронта. Надо думать, что оно было воспринято по меньшей мере как недопустимая медлительность и недостаточная решительность командования Конного корпуса. Об этом свидетельствует полученная нами 18 октября директива Реввоенсовета Южного фронта, копии которой были посланы командующим 8-й и 13-й армиями и начальнику штаба Реввоенсовета республики. В директиве говорилось о том, что на Кавказе разрастается восстание против белых, что командующим войсками против повстанцев назначен Шкуро, одна из дивизий которого уже на Кавказе и разбита в боях, что, по данным воздушной разведки, обнаружившей переброску эшелонов из Воронежа на Касторное, есть возможность предположить, что части корпуса Шкуро из района Воронеж уводятся и заменяются Тульской пехотной дивизией и вновь прибывшими частями из Новочеркасского, Ростовского, Гундоровского и Митякинского полков, что левофланговые части 13-й армии пересекли железную дорогу Елец — Касторное в районе Екатериновки, и отсюда делался вывод, что «общая обстановка на фронте требует самых активных действий».

Мы ничего не знали о восстании на Кавказе, не пользовались данными воздушной разведки, не имели точных [270] сведений о действиях левофланговых частей 13-й Красной армии, но противника перед своим корпусом знали хорошо. Нам достоверно было известно, что корпус Шкуро в полном составе находился в Воронеже и являлся основной ударной силой белых. Предположения, основанные на данных воздушной разведки о переброске белых войск из Воронежа, казались нам неубедительными. Если действительно летчики заметили эшелоны, следующие из Воронежа на Касторное, то это скорее всего были поезда с награбленным в Воронеже имуществом и бежавшей из Воронежа буржуазией.

Предположение, что корпус Шкуро заменяется Тульской дивизией, было равносильно утверждению, что белые решили сдать Воронеж. Тульская дивизия была советским формированием, захваченным Мамонтовым во время его первого рейда в районе Грязи, Тамбов, Козлов. При отходе на юг Мамонтов увел эту дивизию с собой и разместил ее в районе Нижнедевицка. Дивизия эта не представляла собой серьезной силы — она буквально разбегалась. Дезертиры из Тульской дивизии одиночками, мелкими и даже большими группами пробирались лесами севернее Воронежа в расположение частей Конного корпуса, и мы передавали их 12-й стрелковой дивизии. Что касается Новочеркасского, Ростовского, Гундоровского и Митякинского полков, то таких частей либо вообще не существовало, либо около Воронежа и близко не было.

И на основе этих малоправдоподобных предположений давалось указание:

«Не втягивать части корпуса в позиционное расположение, а действовать маневром. Безотлагательно разбить противника в районе Воронежа, дав возможность 8-й армии выйти на указанную линию, имея в дальнейшем задачу стремительного маневра в направлении Касторное, Курск».

Составители директивы, по-видимому, не имели представления о сложившейся обстановке под Воронежем (крупное превосходство сил противника, его неоспоримое позиционное преимущество, состояние погоды и т. д.).

Особенно удивляло меня то, что эту директиву подписали Егоров и Сталин.

Это, очевидно, объяснялось тем, что штаб Южного фронта не был еще полностью очищен от очковтирателей [271] и дезинформаторов, и они сумели приложить свою руку к директиве. Кто-то, видимо, рассчитывал, что, толкнув Конный корпус на превосходящие силы противника, засевшего в Воронеже, он приведет его к поражению.

Но мы были тверды в ранее принятом решении — ждать наступления белых — и не сомневались, что наступающий противник будет разгромлен, после чего корпус сможет нанести удар в районе станции Касторная и таким образом полностью выполнить задачу, поставленную командованием фронта.

Ожидая наступления противника, мы неустанно готовили части и соединения к самому решительному, ожесточенному бою.

Вся партийно-политическая работа была направлена на то, чтобы каждый боец понимал свое место и задачи корпуса не изолированно от событий на фронте и в стране, а как единое целое.

В результате большой подготовительной работы командиров и комиссаров корпус был полностью подготовлен к самым трудным испытаниям. Сосредоточенные в районе Орлове, Горки, главные силы корпуса, образно выражаясь, представляли собой могучую пружину, готовую в любое время, при первом выстреле врага стремительно разжаться и нанести ему сокрушительный удар.

3

Не знаю уж, повлияло ли на Шкуро наше письмо, рассчитанное на то, чтобы привести его в ярость, но он, как и ожидалось, решил воспользоваться тем, что Конный корпус выдвинулся вперед с открытым флангом, что главные силы 8-й армии еще не подтянулись к Воронежу и что между 8-й и 13-й армиями был большой разрыв.

На четвертые сутки нашего ожидания, когда дождь перестал и на смену ему пришла теплая погода, а с нею и плотные, непроглядные туманы, Шкуро перешел в наступление. Ночью 19 октября его конные части выступили из района Бабяково, Новая Усмань и на рассвете под прикрытием тумана ворвались в село Хреновое и потеснили заслоны 6-й кавалерийской дивизии. Но этот успех белогвардейцев был очень кратковременным. Получив сведения о нападении белых на Хреновое, начальник дивизии Апанасенко развернул главные силы дивизии в [272] боевой порядок и перешел в контрнаступление. Тем временем 4-я дивизия, поднятая по тревоге, спешно выступила в направлении села Новая Усмань на помощь 6-й дивизии. Удачным маневром Городовиков вывел свои части в тыл противника, связанного боем с 6-й дивизией, и нанес белогвардейцам внезапный удар. Сильный туман не позволял ни нам, ни противнику применять пулеметы и артиллерию, поэтому бой с первых же минут принял характер ожесточенной сабельной рубки. Зажатые с фронта и тыла, белые не выдержали натиска наших частей и, оставив село Хреновое, в панике побежали в направлении Воронежа, бросая застрявшую в грязи артиллерию, пулеметы, санитарные линейки. Однако лошади противника, изнуренные ночным маршем по тяжелой дороге, уже не могли соперничать в резвости с лошадьми наших бойцов. Путь отступления белоказаков был устлан их трупами.

Преследование противника велось до реки Воронеж, где наши передовые части были остановлены огнем автоброневиков и бронепоездов, выдвинутых Шкуро для прикрытия своей конницы. Кроме того, со стороны Сомово, при поддержке бронепоездов, перешла в контрнаступление пехота противника, стремясь нанести фланговый удар нашей 6-й дивизии, занявшей село Бабяково. Но белогвардейская пехота зарвалась слишком далеко и оказалась полностью вырубленной подошедшей бригадой 4-й кавалерийской дивизии. Наиболее эффектно действовали бронепоезда противника. Один из них, скрытый в выемке железной дороги между Воронежем и станцией Отрожка, обстреливал наши части, занявшие оборону по левому берегу реки Воронеж, и те, что наступали вдоль железной дороги на станцию Отрожка. Наши артиллеристы, выкатившие орудие для стрельбы прямой наводкой, не смогли подбить бронепоезд. Тогда я с эскадроном особого резервного кавалерийского дивизиона принял свои меры против бронепоездов белых. Когда мы ворвались на станцию Отрожка, там на путях стояли санитарный поезд и несколько паровозов. Начальник санитарного поезда — женщина в офицерской кубанской форме — растерянно обратилась ко мне:

— Что делать?

— Стоять на месте и ждать, — ответил я ей мимоходом. [273]

Подъехав к машинисту одного из паровозов, я приказал ему пустить паровоз на полных парах в сторону бронепоезда, который маневрировал между станциями Отрожка и Тресвятская. Это приказание было сейчас же выполнено, и в результате бронепоезд, потерпев крушение, прекратил огонь.

Для того чтобы парализовать маневр второго бронепоезда, действовавшего между Отрожкой и Воронежем, я поручил железнодорожникам взорвать один пролет железнодорожного моста. И это поручение было выполнено добровольцами.

К вечеру 19 октября передовые части корпуса заняли Отрожку и Монастырщину. Противнику было нанесено серьезное поражение. Корпус захватил много пленных и большие трофеи, в том числе бронепоезд «Генерал Гусельщиков» и бронеплощадку «Азовец». Инициатива была в наших руках, но ввиду того, что части корпуса во время боев растянулись, а также в связи с наступлением темноты я решил, что прежде чем нанести решительный удар по противнику, необходимо подтянуть артиллерию и отставшие части. Поэтому соединениям корпуса был дан приказ отойти на линию Боровое, Бабяково, Новая Усмань и привести себя в порядок.

На рассвете 20 октября корпус, взаимодействуя с 12-й и 16-й стрелковыми дивизиями 8-й армии, перешел в наступление с задачей овладеть Воронежем, и на восточных подступах к городу закипел жаркий бой. Противник за ночь успел подтянуть свежие силы и закрепиться на рубеже реки Воронеж, прикрыв все имевшиеся переправы сильным пулеметным и артиллерийским огнем. Весь день кипел бой, не давший перевеса ни той, ни другой стороне.

В наши руки попал убитый в бою начальник штаба одной из дивизий белых, и мы нашли у него боевой приказ, который помог нам раскрыть замысел Шкуро. По этому приказу и также по ходу боя мы установили сосредоточение главных сил противника в направлении Придачи и Бабяково для удержания переправ на реке Воронеж и последующих контрударов по правому флангу корпуса. В связи с этим я решил наносить главный удар на Воронеж не с востока, где были сосредоточены основные силы Шкуро, а с севера. Выполняя это решение, 6-я кавалерийская дивизия должна была сковать противника с фронта, наступая с рубежа Нов. Усмань, Бабяково на [274] восточную окраину Воронежа, а 4-я кавалерийская дивизия с подчиненной ей резервной кавбригадой (бывшей конной группой Филиппова) форсировать реки Усмань и Воронеж в селе Чертовицком и, взаимодействуя с 21-й железнодорожной бригадой, нанести удар по Воронежу с севера на юг по Задонскому шоссе. На 4-ю дивизию ложилась главная и наиболее трудная задача. Ей предстояло совершить марш по тяжелой лесисто-болотистой местности, а затем форсировать крупные водные преграды. 12-я стрелковая дивизия 8-й армии, взаимодействуя с 6-й кавдивизией, наступала на юго-восточную окраину Воронежа (схема 8).

21 и 22 октября соединения корпуса вели упорные бои, выполняя поставленные им задачи. Особенно ожесточенные схватки разгорелись в районе Отрожка, Репное, Придача. Противник на этом участке с отчаянным упорством оборонял переправы, обстреливаемые почти всей артиллерией нашего корпуса.

В ночь на 22 октября был получен приказ Реввоенсовета Южного фронта, одобрявший действия Конного корпуса.

Зачитанный начальникам дивизий на совещании и объявленный всем частям корпуса, этот приказ придал им новые силы для решающего удара по врагу, засевшему в Воронеже.

С утра 23 октября части корпуса вновь перешли в наступление. Артиллерия корпуса и 12-й стрелковой дивизии и все имевшиеся у нас бронепоезда открыли ураганный огонь по противнику. Белые напрягали все силы, чтобы отбить атаки 6-й дивизии, наступавшей на Воронеж с востока, и 12-й стрелковой дивизии с юго-востока и не дать им возможности форсировать реку Воронеж. Завязался ожесточенный бой, продолжавшийся в течение всего дня. Когда стемнело, противник начал жечь дома, чтобы осветить переправы на реке, но ничто уже не могло остановить части 6-й кавалерийской и 12-й стрелковой дивизий, упорно продвигавшиеся вперед.

Ночью, находясь со штабом в Отрожке, я беспокоился за 4-ю дивизию, наступавшую с севера в исключительно тяжелых условиях. Из донесения Городовикова, очевидно, составленного его начальником штаба Косоговым, совершенно невозможно было понять истинное положение дивизии. Поэтому, отдав необходимые распоряжения [276] начальнику штаба, я поехал с двумя ординарцами в Чертовицкое, где был расположен штаб 4-й дивизии. Приехав в Чертовицкое, мы услышали возню и брань у одного небольшого домика. Темнота скрывала людей.

— Посмотрите, кто там возится, — приказал я ординарцу и вслед за ним сам подъехал к дому.

Оказалось, что шумели Городовиков и Косогов, застрявшие в калитке.

— Что вы здесь делаете?

— Да смотрели квартиру, а тут узкая калитка, вот и застряли, — ответил Городовиков.

— Где у вас штаб дивизии?

— Вон в соседнем домишке.

— Немедленно идемте в штаб и доложите мне обстановку.

Закрыв за собой дверь хаты, я обрушился на Городовикова:

— Это что вы мне прислали?

— Как что? Донесение. — Городовиков при этом широко открыл глаза и в испуге зашевелил усами.

— Какое донесение?! Это же цыганский оракул. «Предположительно», «сомнительно», «маловероятно», «приблизительно», и почему вы здесь, когда вам надо быть в Воронеже? Пехоты перед вами нет, а вы леса, окопчиков и проволоки испугались! Вот шестую дивизию меньше называют доблестной и героической, а она уже на окраинах Воронежа. А вы где плететесь? Где у вас противник?

— В Подгорном, товарищ комкор, — ответил Городовиков.

— У него большое количество пулеметов, — добавил Косогов.

— А у вас нет разве пулеметов? Почему вы здесь стоите? — снова набросился я на Городовикова.

— Надо людям дать отдохнуть... утром атакуем, — оправдывался Ока Иванович.

Он даже попятился и сделал такой жест, словно защищался от удара.

— Вот что, Городовиков, если к шести часам утра дивизия не будет в Воронеже, считайте, что вы не начдив. Сниму с дивизии и посажу на эскадрон, а то и на взвод. Немедленно же поднять дивизию по тревоге и... [277]

Не успел я договорить, как Городовиков, воскликнув:

— Бегу, пока башка цела, — выскочил во двор.

Через час 4-я дивизия во главе со своим славным начдивом сбила прикрытие белогвардейцев и ворвалась в Подгорное...

Трудно представить себе воина скромнее и отважнее Оки Ивановича Городовикова. Меня всегда удивляло, как удачно сочетаются в его характере исключительно спокойная и умная рассудительность с лихим задором. В бою он бывал не просто храбр, а поразительно отважен, но его отвага не имела ничего общего с ухарством. Геройские подвиги он совершал как нечто самое обыкновенное, рабочее, обыденное. Всему этому он во многом обязан своей высокой дисциплинированности. Я не помню случая, чтобы Городовиков уклонился от выполнения данного ему приказания, чтобы он когда-нибудь не выполнил боевой задачи.

Нужно сказать, что и Косогов был одним из лучших начальников штабов дивизий. Человек высокой культуры, он оказывал Городовикову неоценимую помощь. Они так хорошо сработались, что понимали друг друга с полуслова, составляли как бы единое целое. Удивительно было, почему на этот раз глубоко уважаемый мною Иван Дмитриевич составил такое путаное донесение.

В ту беспокойную ночь под Воронежем я ругал Городовикова не за то, что он плохо действовал. Его 4-я дивизия последние дни вела напряженные бои и совершала тяжелые переходы, и он совершенно правильно поступил, дав перед решающим ударом отдых своим утомленным частям. Я ругал Городовикова за подписанное им донесение, не отражавшее действительного положения дивизии. Правда, надо было и поторопить его с наступлением, потому что 6-я дивизия Апанасенко вот-вот должна была уже ворваться в Воронеж.

Ровно в 6 часов утра 24 октября дивизии Конного корпуса (4-я с севера, 6-я с востока и юго-востока) ворвались в Воронеж. Одновременно вошла в город и 12-я стрелковая дивизия.

4-я дивизия, продолжая атаку, устремилась к западным окраинам Воронежа с целью отрезать пути отхода противнику к реке Дону. Белогвардейцы, почувствовав угрозу окружения, всеми силами навалились на 4-ю дивизию и, прорвавшись, в панике бежали в юго-западном [278] направлении. Лишь полк «воронежских казаков», сформированный из добровольцев, отставных генералов и офицеров, чиновников и купцов, пытался оказать сопротивление. Но это были тщетные попытки. Воронеж уже находился в наших руках.

Тысячи воронежцев вышли на улицы, чтобы приветствовать войска Красной Армии, освободившие город от белогвардейцев.

Как только штаб корпуса остановился на Большой Девицкой улице дом 18, я послал командованию Южным фронтом следующее донесение:

«После ожесточенного боя доблестными частями Конкорпуса в б часов 24 октября занят город Воронеж. Противник отброшен за р. Дон. Преследование продолжается. Подробности дополнительно».

В тот же день состоялся многолюдный митинг трудящихся города совместно с представителями воинских частей.

4

С победой под Воронежем обстановка начала резко меняться в пользу советских войск. Конный корпус выходил на правый фланг главной ударной группировки деникинской армии, рвавшейся на Москву. Под угрозой оказывались важнейшие железнодорожные артерии и тылы белых, питавшие их ударные части в районе Курска, Орла.

Уже после гражданской войны, на VIII съезде Советов, в личной беседе со мной В. И. Ленин спросил:

— Вы понимаете, что ваш корпус сделал под Воронежем?

— Разбил противника, — ответил я.

— Так-то просто, — улыбнулся Ленин. И тут же сказал:

— Не окажись ваш корпус под Воронежем, Деникин мог бы бросить на чашу весов конницу Шкуро и Мамонтова, и республика была бы в особо тяжелой опасности. Ведь мы потеряли Орел. Белые подходили к Туле.

Так оценивал Владимир Ильич значение победы Конного корпуса над Шкуро и Мамонтовым в общем ходе борьбы с деникинцами.

Известно, что даже на 25 октября положение на участке фронта 14-й Красной армии, действующей в районе [279] Орла и Кром, оставалось тревожным. Член Реввоенсовета 14-й армии Орджоникидзе в разговоре со Сталиным по прямому проводу говорил:

«Бои под Кромами и Орлом принимают ожесточенный характер, противник стянул сюда лучшие силы. Ночью мы оставили Кромы... Если в ближайший срок нам не удастся подготовить резервы — мы выдохнемся. Выводим 7-ю дивизию в резерв, но там не больше 800 штыков. Необходимо нам не менее 10 тысяч вооруженного, обученного и обмундированного пополнения, а затем через две недели столько же. При наличии такого пополнения мы всегда сумеем иметь кулак, которым будем поддерживать и развивать наш успех, а в случае неуспеха удерживать противника от продвижения. Дело за вами, помогите как-нибудь...»{12}

Своими активными действиями под Воронежем Конный корпус не дал возможности белогвардейскому командованию перебросить с воронежского направления ни одной части в район Кром и Орла, где у нас было крайне тяжелое положение. Деникин также не сумел предпринять наступления в широкой полосе разрыва между флангами 8-й и 13-й Красных армий. «...Общая обстановка у Воронежа, — писал потом Деникин, — заставила армию оставить Орел и Ливны».

Разгром корпусов Шкуро и Мамонтова означал превосходство нашей тактики и оперативного искусства.

Ведь конница Шкуро и Мамонтова являлась лучшей в деникинской армии, а ее предводители — генералы считались у белых самыми способными. И вот эти сильнейшие корпуса, возглавляемые генералами, вокруг которых был создан ореол непобедимости, оказались наголову разбиты красным Конным корпусом, уступавшим им по численности в три раза и понесшим при этом ничтожные потери.

Чтобы как-то оправдать своих битых полководцев, белые распустили слух и даже печатали в газетах, что Шкуро и Мамонтова разбил бывший генерал, чуть ли не сподвижник известного генерала Скобелева.

— Пришлось, батенька, опровергать, что Буденный не генерал, а всего лишь вахмистр, — улыбаясь говорил [280] мне Ленин в упомянутой уже беседе на VIII съезде Советов.

Я в шутку поблагодарил Владимира Ильича за производство меня в вахмистры.

— А вы что, не были в этом звании?

— Как же, временно исполнял обязанности вахмистра.

— Главное, — сказал Ильич, — пришло время, когда и люди из простого народа бьют буржуазных генералов. Пусть это чувствуют империалисты. Вы преподнесли им хороший урок.

Как обычно, с занятием большого города надо было заниматься восстановлением органов Советской власти, принимать меры по охране городского хозяйства и различного ценного имущества, размещать войска и обеспечивать оборону города.

В городе был создан Ревком, который и принял на себя всю полноту власти. Охрана материальных ценностей и соблюдение на улицах общественного порядка были возложены на части Конного корпуса и отряды активных рабочих, руководимые Ревкомом.

Много дел было и с огромными трофеями, захваченными в Воронеже. Оба корпуса белых бросили здесь почти всю свою артиллерию. Кроме бронепоезда «генерал Гусельщиков», в наши руки попало еще два бронепоезда белых — «На Москву» и «имени Шкуро». А генерал Шкуро так поспешно бежал, что впопыхах даже забыл свой вагон-салон.

Кстати сказать, среди трофеев, отбитых у белогвардейцев, оказались печатные машины и шрифты, послужившие первой полиграфической базой для «Красного кавалериста» — боевой красноармейской газеты Конного корпуса, а затем и Первой Конной армии. Газета была создана по инициативе комиссара корпуса Авксентия Акимовича Кивгела.

Вечером 25 октября мы с комиссаром Кивгелой собирались поехать в передовые части корпуса, которые, не задерживаясь в Воронеже, преследовали белогвардейцев, отступавших в западном направлении. Но уехать не удалось. В штабе корпуса оказалось еще много неотложных дел. Было уже за полночь, когда я сел писать ответное письмо И. В. Сталину, которое надо было послать с Е. А. Щаденко, уезжавшим в Москву утром. [281]

В своем письме, — писал я Сталину, — вы интересовались тем, что нам необходимо для повышения боеспособности корпуса и улучшения порядка его использования. Это очень серьезные вопросы, и я считаю своим долгом, насколько возможно, подробнее на них остановиться.

К настоящему времени корпус превосходит любой конный корпус белых как по вооружению и своей организации, так и по боеспособности личного состава. При умелом использовании корпуса во взаимодействии с нашими стрелковыми соединениями он вполне способен успешно вести борьбу с конными корпусами противника. Этот вывод подтверждают бои корпуса под Царицыном и особенно разгром Мамонтова и Шкуро под Воронежем.

Но действия Конного корпуса были бы еще более лучшими, если исключить тот беспорядок в подчинении и использовании его, который существует на сегодня. Вы только подумайте, что получается?! На санитарном и денежном довольствии корпус находится в 10-й армии, на продовольственном — в 9-й, на снабжении боеприпасами — в 8-й армии, в оперативном отношении подчинен Южфронту. Но это все лишь формально. Фактически же никто ничем корпус не снабжает, а боевые задачи ставят все. Если добавить к этому, что существует у некоторых наших руководителей незнание природы боя конницы и принципов ее использования, то Вам станет ясным, в каких условиях приходится действовать корпусу.

Вы, конечно, понимаете меня, что, докладывая Вам о вышеизложенном, я, разумеется, не руководствуюсь какими-либо соображениями, призванными поставить корпус в идеальные условия. Я прежде всего заинтересован в более эффективном использовании нашей еще столь незначительной по численности красной конницы.

Полагаю, что, пока корпус находится в подчинении армии, не будет правильного его использования, не будет и перспектив роста нашей конницы. В лучшем случае он будет решать тактические задачи местного значения в интересах армии, а в худшем затыкать дыры в обороне стрелковых соединений.

А между тем кому теперь не ясно, что в наших условиях конница, как подвижный род войск, должна использоваться крупными массами в интересах фронта, а не армии. Белогвардейское командование это во всяком случае хорошо понимает. Оно формирует преимущественно [282] конные корпуса и всегда имеет возможность быстро создавать нужную группировку подвижных сил на любом участке фронта. Я понимаю, что для формирования кавалерии белые располагают большими возможностями, занимая районы казачьих областей. Но и мы можем многое сделать. Если мы не имеем возможности создать такое же количество конных корпусов, какими располагают белые, то почему бы на первых порах не развернуть наш корпус в Конную армию. Создание такого кавалерийского объединения будет впервые в истории этого рода войск.

Для создания Конной армии у нас имеются все возможности. Хорошей основой для этого послужит Конный корпус. Из состава любой дивизии корпуса можно будет вывести кавалерийскую бригаду и, взяв ее за ядро, сформировать за счет добровольцев третью кавалерийскую дивизию. Можно создать эту дивизию и за счет конных частей войсковой кавалерии. При желании можно создать второй конный корпус и свести два корпуса в армию.

Наш корпус накопил опыт по организации своих высокооперативных тылов. Тылы корпуса находятся в настоящее время в хорошем состоянии и послужат базой для развертывания армейского тыла. Тылы армии явятся прочной опорой для действий боевых частей и соединений, ликвидируют абсолютно неудовлетворительное положение со снабжением, которое существует теперь.

Я уверен, что создание Конной армии — это не пустой эксперимент, а назревшая необходимость. Она (Конная армия) явится не только серьезным противовесом белогвардейской казачьей коннице, но и могучим средством в руках фронтового или главного командования для решения задач в интересах фронта и, не исключено, в интересах всей Советской республики.

Я, безусловно, рассчитываю на Ваше глубокое понимание существа моего предложения и надеюсь, что вы не только поддержите его, но и лично примете решительные меры. Думаю, что это предложение поддержит и А. И. Егоров.

Если вопрос создания Конной армии будет решен положительно, то у меня к Вам будет еще одна большая просьба. Пришлите, пожалуйста, человек 300 рабочих-коммунистов. Они будут укреплять ряды бойцов-кавалеристов, [283] разъяснять им насущные задачи нашей революции, повышать сознательность, а следовательно, и боеспособность. Необходимость в коммунистах вызывается тем, что подавляющее большинство бойцов-конников составляют крестьяне. Они хорошие, храбрые бойцы, но тянутся к земле больше, чем к политике, а отсюда не всегда правильно разбираются в целях и задачах нашей борьбы за победу Советской власти.

Заканчивая свое письмо, я писал Сталину, что о состоянии корпуса, его боевых делах и наших нуждах дополнительно доложит ему лично Щаденко. [284]