Вечная память

Мы, люди, прошедшие через кровопролитную войну, часто встречались со смертью. Не раз я стоял с обнаженной головой над братскими могилами товарищей, отдавших жизни за свободу народа. Но одно из самых сильных воспоминаний такого рода, глубоко врезавшихся в душу, связано у меня с посещением рурской шахты весной 1947 года.

...За трубами кочегарки в темном углу лежал полуистлевший труп. В лоскутах одежды можно было без труда узнать остатки советского военного обмундирования. На груди был нашит номер — 9780. Замученный непосильным каторжным трудом и голодом советский военнопленный забился в укромный угол и уснул навеки, не дождавшись солнечного часа освобождения. Молча смотрели мы на останки товарища, и снова, как в годы войны, в горле клокотала ненависть к фашизму. Вот был человек, сначала маленький, мать носила его на руках, прижимала его головку к груди, целовала, мыла, радовалась, когда он делал первые шаги, лепетал первые слова; он играл, учился, работал, мечтал; его овевали ветры родных полей, над ним шелестели березы, может быть, он успел познать радость любви, а может быть, и не успел. Осатанелая банда гитлеровских разбойников загубила его жизнь...

В шахтном архиве мы нашли списки и, перелистав их, прочитали рядом с номером 9780: «русский военнопленный по кличке Павел».

— Товарищ Павел, — задумчиво сказал стоявший рядом немецкий рабочий, тот самый, который сообщил нам по телефону о страшной находке в кочегарке. — А сколько ваших, русских, погибло на соседней шахте от американской бомбардировки... [176]

Мы спросили рабочего, чем он объясняет тот странный факт, что американцы усиленно бомбили одни промышленные районы и явно щадили другие, в частности эту шахту.

— О, дело простое. Эти шахты и завод, — он кивнул в сторону кирпичных корпусов, — принадлежат смешанному американо-германскому капиталу. Кто же станет разрушать свое добро!

— Значит Павел... — начал было я, но собеседник, поняв с полуслова, не дал мне докончить.

— Да, да, выходит, что вашего товарища здесь заставляли работать не только на германских промышленников, но и на их американских партнеров. Так-то...

В тот же день мы предали земле останки нашего соотечественника, похоронив его на кладбище в Руре, неподалеку от братской могилы советских граждан, расстрелянных и замученных фашистами.

Сколько таких могил осталось в земле Германии! По далеко не полным данным, в одной только английской зоне было похоронено свыше 400 тысяч наших людей.

Советское правительство выделило громадные денежные средства на сооружение памятников и кладбищ. Сразу после освобождения перемещенные сами принялись воздвигать обелиски и украшать места захоронения своих товарищей. Мы продолжили эту работу по увековечению памяти наших соотечественников — жертв фашизма.

Начинать нужно было, естественно, с розысков могил, и в этом нам большую помощь оказали бывшие военнопленные и перемещенные лица, а также честные немцы, возмущенные зверствами нацистов. Местные жители порой указывали нам такие могилы, которые мы сами никогда бы не нашли. Гитлеровцы были опытнейшими мастерами массовых расправ и умели маскировать следы своих преступлений. Однажды немецкие антифашисты привели нас на большую лесную поляну, густо заросшую травой и цветами. Пеньки и кустики дополняли пейзаж, и вся поляна, казалось, дышала невозмутимым покоем.

— Вот здесь, — сказал старик немец.

Сердце сжалось от тягостного предчувствия. Не хотелось верить. Старик вонзил заступ в землю, снял дерн, поплевал на руки и принялся копать. Спустя несколько [177] минут он сказал: «Смотрите». Мы заглянули в яму, и поляна сразу потеряла для нас очарование.

— Ну где еще копать? — спросил немец.

Я указал наугад метров на пять в сторону от ямы. Немец взялся за работу и скоро взглядом пригласил нас подойти поближе. Мы ходили над пластами трупов! Значит, эти деревья, мирно зеленеющие вокруг, слышали автоматные очереди и предсмертные крики наших товарищей. Пеньки на поляне были фальшивыми, убийцы воткнули их в землю для маскировки. С этой же целью были посажены и кусты.

Сразу построить множество памятников не было возможности, поэтому мы ставили в местах захоронения временные надгробные плиты, а позже сооружали величественные монументы.

К весне 1948 года на территории земли Северный Рейн-Вестфалия было построено 79 памятников, в Ганновере — 25, в Шлезвиг-Гольштейне — 7. После окончания строительства памятники сдавались по актам на вечное хранение немецкой администрации, которая обязывалась сохранять и поддерживать их в должном состоянии. Такой порядок был подтвержден решением московской сессии Совета Министров иностранных дел в апреле 1947 года. «Немецкие власти должны продолжать проводить мероприятия по содержанию могил граждан Объединенных наций в Германии», — говорилось в постановлении СМИД.

А в жизни происходило вот что. Сознательные немцы и немки, чтя память жертв нацизма, посещали могилы советских людей и возлагали на них цветы и венки, а ночью чьи-то бандитские руки разбивали скульптурные украшения, вырывали цветы, делали хулиганские надписи на постаментах. Так были разрушены и осквернены памятники на кладбищах у деревни Витмаркшен, у лагеря «Алекшсдорф» и на кладбище «Далюм». На этих трех кладбищах было похоронено в общей сложности 49 тысяч советских людей.

Осенью 1947 года было разрушено и осквернено кладбище у местечка Фаллингбостель, где покоились останки 40 тысяч советских граждан, замученных фашистами. Ограда кладбища была сорвана, надгробные плиты расколоты, а большая часть мест захоронения перепахана.

Величественный памятник был сооружен нами в [178] Ганновере. Изваянный из белого мрамора советский боец, опершись на винтовку, скорбно склонял голову над прахом своих товарищей, павших от руки гитлеровских убийц. И вот эти самые убийцы, милостью британского правосудия избавленные от наказания, ночью совершили гнусное кощунство — отбили у скульптуры голову. Прогрессивная печать Западной Германии с возмущением писала об осквернении памятника в Ганновере.

Мы требовали, чтобы английские власти пресекли надругательства над памятью жертв фашизма и достойно проучили бандитов.

— О, мы сделаем все, что в наших силах! — заверяли англичане.

Через несколько дней британские власти, как правило, заявляли, что «преступники не обнаружены». Видя наше негодование, они предложили обнести памятники несколькими рядами колючей проволоки. Мы с возмущением отвергли это издевательское предложение, подчеркнув, что речь идет о памяти людей, до последней секунды жизни жаждавших вырваться за колючую проволоку.

— Ну, воля ваша, — говорили нам. Осквернения могил продолжались.

По приказу бургомистра Гросса в городе Везель был варварски сравнен с землей памятник советским гражданам, жертвам фашизма. Гросс утверждал, что он действовал по приказу представителя британского военного командования некоего майора Премнера. И это была правда! Английские власти не только потворствовали осквернению памятников, но и сами занимались этим низким делом. Почему?

Обелиски и памятники порой были воздвигнуты на местах, где англо-американские милитаристы запланировали строительство военных городков или полигонов. Но главное не в этом. Советские люди и мертвыми были страшны врагам мира и свободы. Гранитные монументы напоминали немецкому народу о его исторической ошибке. Всем своим видом они взывали: живые, будьте бдительны, не допустите возрождения фашизма и разбойничьего вермахта! Вот почему сооруженные нами памятники не давали спать спокойно и фашистским недобиткам, и англо-американским заправилам, которые уже тогда держали курс на возрождение вермахта во главе с прежними нацистскими генералами-убийцами. [179]