Положение перемещенных

Во власти преступников

Гитлеровцы накопили немалый опыт в строительстве бараков. Вся Германия была покрыта этими длинными приземистыми строениями — казарменными и тюремными. Первые — посветлее, попросторнее, обнесенные каменными заборами, вторые — мрачного вида, окруженные колючей проволокой. В казармах Гитлер пестовал свой разбойничий вермахт, за колючей проволокой томились антифашисты, военнопленные и невольники, пригнанные сюда из других стран Европы для работы на заводах «третьего рейха».

Война окончилась, и в бараках появились новые обитатели — перемещенные лица. В больших лагерях размещалось по две-три тысячи, в маленьких — по 200–300 перемещенных. Но в различных по населенности и внешнему виду лагерях обстановка в основном была одинаковой: засилье антисоветских, бандитских элементов, полное бесправие одних и наглое господство других.

Чины лагерной администрации, скомплектованной, как правило, из военных преступников, открыто заявляли людям: «не хочешь подыхать с голоду, подчиняйся нам»... Перемещенным запрещалось покидать лагерь и самостоятельно устраиваться на работу. Помимо всего прочего, лагерная верхушка была материально заинтересована в том, чтобы в бараках было многолюдно: чем больше продовольственных пайков выделяла ЮНРРА, тем скорее обогащались воры-»администраторы».

«Аристократия» лагеря — «комитетчики», полицаи, коменданты — вела развратную жизнь. В лагерях процветали спекуляция, пьянство, проституция, картежные [102] игры, взяточничество. К такому образу жизни пытались принудить и других перемещенных. Деморализованные, разложившиеся люди становились легкой добычей вербовщиков в шпионские школы и в антисоветские организации. Но самое тяжкое злодеяние заключалось в том, что подонки, верховодившие в лагерях, лишали перемещенных лиц святого человеческого права — права жить у себя дома, на земле отцов.

Конечно, преступные элементы, терроризировавшие перемещенных, были не более чем старательными исполнителями воли оккупационных властей. Ведь все лагери полностью подчинялись американскому, английскому и французскому командованию. Приказ оккупационных властей был законом как для лагерной верхушки, так и для каждого перемещенного. Администрация и полиция подбирались представителями военного командования союзников. Следовательно, о том, кто нес главную ответственность за нетерпимую обстановку в лагерях, двух мнений быть не могло.

Однажды, когда мы обедали у себя в миссии, в столовую вошел Румянцев, с журналом «Бритиш зоун ревью» в руках.

— Любопытную статью опубликовал сегодня орган английских оккупационных властей, — сказал Иван Андреевич. — Вот послушайте.

Статья в самом деле представляла интерес. Называлась она «Лагери перемещенных лиц должны обслуживаться собственной полицией». Автор сообщал, что английское командование открыло в своей зоне ряд школ для подготовки лагерных полицейских, которых обучают как британские офицеры, так и «специалисты из числа перемещенных, имеющих опыт полицейской службы в своих странах». Курсанты этих школ, говорилось далее, также набираются из числа тех, кто уже служил в полиции. Понятно, что речь шла главным образом о гитлеровских подручных.

— А что они пишут о лондонской спецшколе? — прервал Румянцева Базаров.

— Об этом они предпочитают помалкивать.

Еще бы! Не в интересах английских властей было рекламировать тот постыдный факт, что 138 головорезов — изменников Родины прошли в Лондоне специальную антисоветскую подготовку, после чего были переброшены [103] в лагери перемещенных лиц русской национальности. Нам об этом стало известно из рассказов перемещенных, вырвавшихся из неволи. Это же подтвердил английский капитан Робертсон.

В заключение автор статьи в «Бритиш зоун ревью» с гордостью сообщал об успехах выпускников полицейских школ: «Поступают сведения из лагерей о том, что эти люди работают с большим энтузиазмом, применяя на практике знания, полученные в школе».

Когда Иван Андреевич зачитал эту фразу, в столовой раздался горький смех. Из сотен заявлений советских граждан, вырвавшихся из лагерей, да и по собственным наблюдениям, мы хорошо знали, в чем выражался энтузиазм лагерной полиции. Мы вспомнили, как в лагере «Розали-казерне» начальник полиции Демутс избивал и сажал в карцер всех желающих вернуться на родину. Об этом нам рассказали многие советские граждане, прибывшие к нам из «Розали-казерне». Такие демутсы были в каждом лагере, и всюду они действовали одинаково.

Выученики английских полицейских школ следили, чтобы ни один человек не ушел из лагеря, и с этой целью насаждали систему тайной слежки. Полицейские агенты и провокаторы сообщали администрации, а та — английским властям фамилии людей, заподозренных в желании вернуться на родину. «Подозрительных» назначали на самые тяжелые и грязные работы, урезали им продовольственный паек, переводили в худшие бараки, заключали в карцер. Иногда этим людям предъявляли фальшивые обвинения в воровстве и заключали в немецкие тюрьмы. Тех, кто не сдавался и твердо отказывался от вербовки в шпионы, убивали. Обычно после таких террористических актов объявлялось, что человек покончил жизнь самоубийством.

Мы неоднократно указывали английским властям, что террористические организации убивают неугодных им перемещенных лиц. Обычно нам отвечали, что британскому командованию об этом ничего не известно.

Как-то весенним вечером 1948 года мы сидели у офицера нашей миссии подполковника Гудкова в его резиденции в Ганновере. В соседней комнате раздался телефонный звонок. Швыдкий поднял трубку. Через несколько минут он вернулся и, покачивая головой, сел к столу. [104]

— Кто звонил, Александр Иванович?

— Какие-то бандиты.

По нашей просьбе он пересказал содержание разговора.

Швыдкий. Старший лейтенант Швыдкий слушает.

Голос в трубке. А-а, Швыдкий, ты еще жив?

Швыдкий. Живой, живой, а кто это говорит?

Голос. Твой земляк.

Швыдкий. Говоришь, земляк? Ну, слушаю.

Голос. Готовь веревку, сейчас приедем вас вешать.

Швыдкий. Да ну! Одну веревку готовить или несколько?

Голос. Ты, Швыдкий! Там в карьере за Ганновером мы уже одного «репатриировали», пойди забери его, он хотел ехать на родину.

Швыдкий. Значит еще одного задушили, бандиты...

Голос. Эге, скоро и до вас доберемся.

Швыдкий. По тебе, бандюга, давно веревка плачет, и тебе ее не избежать.

На душе стало тяжело. Убит еще один советский человек, убит за то, что хотел вернуться на родину. Позже немецкая полиция подтвердила, что в карьере действительно обнаружен неопознанный труп. Фамилию несчастного установить не удалось...

В 1948 году в лагере «Фишбек» был отравлен советский гражданин Докторович. Мы понимали, что убийцы преследовали цель не только убрать Докторовича, но и запугать перемещенных, которые, несмотря на оголтелую антисоветскую пропаганду и террор, с каждым днем все сильнее рвались на родину. В то время мы могли лишь догадываться, кто был организатором подлого злодеяния. Но всякое преступление рано или поздно обязательно всплывет наружу. Прошли годы, и вот 2 апреля 1957 года в Берлине на пресс-конференции немецких и иностранных журналистов, созванной по инициативе советского «Комитета за возвращение на Родину», бывший агент американской разведки С. Ф. Рудаков сообщил следующее: «Мне известны многие факты. Например, по заданию американской разведки в 1948 году в лагере «Фишбек» участниками НТС был отравлен инженер Докторович, отказавшийся выполнять провокаторское задание в лагере». [105]

Для работы в американской разведке С. Ф. Рудакова завербовал энтээсовский обер-бандит Рар, о котором я уже говорил выше. Рудаков не нашел в себе мужества отказаться, опасаясь, что с ним расправятся, как с Докторовичем и другими честными советскими гражданами.

Перечислить все случаи притеснений, угроз и насилий над советскими людьми, оказавшимися в лагерях для перемещенных лиц, нет никакой возможности. Буквально каждый человек, прибегавший к нам, рассказывал о больших и малых подлостях лагерных держиморд.

Советский гражданин Ковальский обратился к начальнику управления лагерями англичанину Лориману с просьбой дать ему машину, чтобы доехать до советского сборного пункта. Вместо этого Лориман распорядился обыскать Ковальского и отобрать у него советский паспорт и воинский билет. Точно так же обошелся с собравшимся на родину эстонцем Лейнардом Барендом (из лагеря Бурхорст-Веттер) британский лейтенант Кипс.

Каждый раз приходилось вступать в длительные переговоры с английскими властями, тратить массу времени и нервов, прежде чем перемещенному возвращали его немудрый скарб и документы.

Группа советских граждан, бежавшая из лагеря перемещенных лиц № 40, подала нам заявление о том, что в ноябре 1946 года перед посещением этого лагеря советским капитаном Панфиловым главари антисоветской банды Яков Капуста и Иван Шамбурский объявили перемещенным: «Если кто-либо из вас заговорит с русским офицером, то в ту же ночь получит нож в спину!..»

Что ж, бандиты лишь проводили в жизнь указание британских властей — не допускать встреч перемещенных с советскими представителями!

В конце июня 1947 года из лагеря «Мариен-шуле» на наш сборный пункт прибежал советский гражданин М. А. Судов. Лицо его было в синяках и кровоподтеках. Он был избит полицейскими только за то, что поговорил с советским офицером и взял у него газету. После расправы лагерная администрация предупредила Судова, что если он еще раз попытается связаться с советскими офицерами, то будет убит. Судов знал, что это не пустая угроза. Дождавшись удобного случая, он убежал из лагеря. [106]

В июне 1947 года один из обитателей лагеря «Мессен-казерне», советский гражданин Ярослав Гекавый вручил нашим офицерам заявление, в котором рассказал о произволе, разнузданной антисоветской пропаганде и терроре, царивших в лагере. Администрация «Мессен-казерне» пронюхала о заявлении. Гекавого схватили, связали, бросили в подвал. Это стало известно английским офицерам. Что же они сделали? Приказали перевести Гекавого из подвала... в тюрьму.

Из лагеря «Мюнстер» бежал советский гражданин Добров. В своем заявлении он писал: «15 марта 1946 года я сообщил в лагере о желании выехать на родину и попросил начальника полиции Мотрича дать мне пропуск на выход из лагеря с вещами. Через 30 минут я был арестован и посажен в бункер, где просидел две недели, подвергаясь пыткам со стороны полицейских. Били меня полицейские Рис, Шпак и Гетман. Они же забрали у меня часы и золотое кольцо и сказали, что 24 марта меня расстреляют...»

Людей, вызволенных из лагерной неволи, мы поселяли на сборных пунктах, покуда английские власти не выдавали им пропуска на выезд из зоны. Эти сборные пункты были как бы островками спасения для перемещенных, кусочками советской земли, где советские граждане могли, наконец, спокойно дышать. Здесь люди жили, читали советские книги и газеты, смотрели кинофильмы. К концу января 1947 года на советском сборном пункте в городе Вольфсберг в ожидании отправки на родину собралось много советских граждан, бежавших из разных лагерей американской и английской зон. Они попросили предоставить им возможность до выезда в советскую зону во всеуслышание рассказать о том, что у них наболело, об увиденном и пережитом в лагерях.

31 января 1947 года мы провели собрание, которое длилось целый день, с 10 часов утра до позднего вечера. Выступило 20 человек. Что ни выступление, то крик души. Люди клеймили своих угнетателей, они камня на камне не оставили от напыщенных заявлений английских властей, изображавших из себя стражей «святых прав и свобод» человека.

Со страстной обвинительной речью против военных преступников и их покровителей выступил гражданин Миценгович, бежавший из лагеря «Венен» в районе [107] города Ольденбурга. Этот пожилой человек немало выстрадал от коменданта лагеря — гитлеровского бандита Иванаускаса, о котором уже шла речь выше.

Когда летом 1946 года в лагере стало известно, что два сына Миценговича на родине занимают ответственные должности в советских учреждениях, Иванаускас дал задание своим подручным избить старика. Это было проделано самым жестоким образом. В декабре Иванаускас поручил своим агентам инсценировать пьяную драку и убить Миценговича. Однако предупрежденный о грозящей опасности советский гражданин бежал из лагеря.

С напряженным вниманием выслушали собравшиеся рассказ Панова, прибывшего из лагеря «Веттер».

— Я у администрации доверием не пользовался. Но как хороший футболист был приглашен играть в команде украинского лагеря в Ганновере. В 1946 году после одного матча я и еще два игрока — один харьковчанин, другой, по имени Богдан, — с Западной Украины — решили обсудить вопрос о возвращении на родину. Своего желания вернуться домой мы ни от кого не скрывали, несмотря на то, что еще раньше девушка, работавшая в канцелярии лагеря, предупреждала меня, что нам угрожает большая опасность. Тогда я этому сообщению значения не придал. Побеседовав, мы разошлись. Но нас ждала засада. Харьковчанин и Богдан были убиты, до потери сознания избили и меня. Оставив вещи в лагере, я бежал. После этого бандиты распространили слух, будто моих друзей убили советские шпионы.

— Какое счастье, что лагерный ад уже позади, — говорили все выступавшие на этом собрании.

Особую ненависть у врагов репатриации вызывали те перемещенные, которые, вырвавшись из лагерей, активно помогали сотрудникам миссии возвращать на родину других советских граждан. Так, безжалостной расправе подвергся молодой советский патриот Анатолий Белашов.

...Война застала Анатолия на студенческой скамье. Молодой патриот добровольцем вступил в ряды Действующей армии. Не по своей вине он оказался во вражеском плену, из которого был освобожден в 1945 году британскими войсками. Англичане отправили его в лагерь для перемещенных лиц. Несмотря на угрозы, Анатолий [108] ушел из лагеря, разыскал советскую миссию по репатриации и попросил как можно скорее отправить его на родину. Миссии не хватало переводчиков, и, узнав, что Анатолий Белашов хорошо владеет английским языком, ему предложили остаться поработать. Скромный, трудолюбивый юноша быстро стал всеобщим любимцем. Он помог возвратиться на родину многим советским гражданам, и сам собирался после окончания работы уехать в Ленинград, где его ждали родственники. Но этому не суждено было сбыться...

20 марта 1946 года Анатолий Белашов вместе с офицером Лопаревым и шофером выехали в город Оснабрюк, где в немецкой мастерской ремонтировались наши автомашины. Приехав в Оснабрюк, Лопарев с шофером вошли в мастерскую, а Анатолий остался в автомобиле. Когда Лопарев и шофер вышли обратно, машина была пуста. Неподалеку стоял на посту английский солдат, который рассказал, что юношу увез английский капитан, приехавший на «Оппеле»... Англичанам не составило труда заманить Белашова в свою машину. Им достаточно было сказать, что надо получить свежую почту для сотрудников советской миссии: Анатолий обычно занимался приемом адресованной нам почты.

Начались упорные поиски. Сначала удалось установить номер «Оппеля» — 6 056 385. Затем Лопарев и Калиниченко выяснили, что автомобиль под таким номером принадлежит 604-му району английской военной администрации. След привел их в казармы 75-й британской артиллерийской зенитной бригады. Там они узнали, что по распоряжению английского капитана Паулера Белашов был заключен в камеру, а на утро обнаружен повесившимся. Калиниченко и Лопарев потребовали, чтобы им предоставили возможность осмотреть мертвое тело. В морге английского госпиталя № 50 им показали труп, который они без труда опознали.

Нельзя без омерзения вспомнить насквозь лживые показания капитана Паулера и других английских офицеров. Бесстыжие убийцы настолько запутались, заметая следы своего преступления, что даже английское Министерство иностранных дел в своем ответе на ноту Советского правительства было вынуждено отметить противоречивость показаний британских офицеров. Тем не менее Форин офис утверждал, будто бы Белашов покончил [109] с собой. Преодолев сопротивление английских властей, Советское командование откомандировало в их зону экспертов судебной медицины. Подполковник Васильев, проведя расследование, установил совершенно непреложно, что Белашов был повешен. Вероятно, Анатолия пытались завербовать, а когда он отказался, его убили...

Опекуны фашистских прихвостней

Мы всеми способами старались помочь соотечественникам сбросить иго террористов. Но наши средства борьбы были весьма ограниченны — они сводились к протестам и заявлениям, которые английские офицеры ничтоже сумняшеся клали под сукно. Так, в частности, поступил генерал Бишоп с нашим письмом от 6 ноября 1947 года, в котором мы настаивали на прекращении массовых террористических актов против советских граждан, желающих возвратиться на родину.

Впрочем, иногда оккупационные власти делали вид, будто проводят в лагерях «чистки», которые превращались в действительности в самую отвратительную комедию.

Резолюциями №№ 92 и 99 ЮНРРА потребовала очистить лагери перемещенных лиц от военных преступников. Предлагалось создать комиссии, которым вменялось в обязанность тщательно проверить всех перемещенных, выявить военных преступников и удалить их из лагерей. Английские власти торжественно заявили, что они неукоснительно выполнят резолюции ЮНРРА. Мы приняли к сведению их обещания и предложили в состав комиссий включить офицеров советской миссии по репатриации.

Казалось бы, наши доводы могли убедить всякого. Мы наверняка точнее, чем кто бы то ни был, могли установить, как вел себя во время войны на советской территории тот или иной советский гражданин. Однако британские власти отклонили наше предложение, сообщив, что английское правительство запретило включать советских офицеров в состав комиссий. Зато это запрещение не распространялось на военных преступников, стоявших во главе лагерного руководства. Достаточно сказать, что в бурхорстветтерском лагере перемещенных лиц по приказу английских властей в комиссию по чистке лагеря [110] от военных преступников вошли... военные преступники — подполковник гитлеровской армии Сааль и фельдфебель Тедер.

Стоило ли удивляться стереотипным заключениям: «Военных преступников в лагере не обнаружено»! Так комиссии по чистке были благополучно превращены в комиссии по сокрытию военных преступников. Последние, получив свидетельство о добропорядочности, продолжали творить в лагерях свои грязные дела.

В ноябре 1947 года мы направили Бишопу список 104 военных преступников, находящихся в английских лагерях. В приложенном письме указывались злодеяния, совершенные этими лицами. Советское командование настаивало на немедленном изъятии перечисленных преступников и передаче их советским властям для привлечения к ответственности.

И что же? Чудовищно, но факт — ни один из указанных там бандитов не был передан. Одних «не нашли», других, оказывается, «не считали военными преступниками», а третьих даже хвалили как «хороших людей».

Такой чести удостоился, например, упоминавшийся уже командир 1-го эстонского запасного полка эсэсовец Стокеби, тот самый Стокеби, который, служа у гитлеровцев, командовал карательным отрядом, а прислуживая англичанам, избивал советских граждан за то, что они выражали желание выехать на родину. Английские власти сообщили нам, что Стокеби не является военным преступником. «Не установлено, что он занимается антирепатриационной пропагандой, — говорилось в ответе. — Его даже хвалят как хорошего человека».

Лишь очень немногих военных преступников англоамериканские и французские власти привлекали к ответственности. Но в подобных случаях «судьи» проявляли такое мягкосердечие, что через короткое время громилы снова разгуливали на свободе.

Официальные английские представители пытались создать у мировой общественности впечатление, будто в лагерях нет ни военных преступников, ни охотников вернуться на родину, а есть одни лишь «политические беженцы». Однако в неофициальных беседах некоторые английские офицеры признавались в ином. Если память мне не изменяет, в январе 1947 года между майором Сафоновым и представителем 206-го английского военного [111] правительства мистером Гринвудом произошел весьма знаменательный разговор. Гринвуд сообщил, что в результате обследования только 10 процентов лагерей их района было выявлено 329 военных преступников. На вопрос Сафонова, как ускорить репатриацию, Гринвуд ответил: «Если лагери будут очищены от военных преступников, репатриация пойдет быстрее, народ поедет домой».

Хочу надеяться, что мистер Гринвуд пребывает в добром здравии и не будет отрекаться от своих слов. То, что он сказал, было сущей правдой.

Американо-английские реакционеры использовали военных преступников в качестве цепных псов, стерегущих перемещенных лиц. Не будь этих головорезов, тысячи советских граждан и уроженцев стран народной демократии давно вернулись бы на родину.

Искалеченные души

Усталая женщина с двумя маленькими детьми подходит к двери советского сборного пункта в Брауншвейге. У Марии Иждонени одно желание — скорее уехать домой, в родную Советскую Литву. Тогда — конец страданиям, бесправному существованию на чужбине. Радостное волнение охватывает Марию Иждонени. Она ускоряет шаг и переступает порог помещения.

Навстречу выходит начальник пункта — советский офицер капитан Казарес, аккуратный, подтянутый, приветливо улыбающийся. И вдруг слышится отчаянный визг детей. Они бьются в истерике, тонкими ручонками тянут мать в сторону и кричат по-литовски: «Мама, мамочка, сейчас русский нас убьет!»

Не сразу Марии Иждонени и капитану Казарес удалось успокоить детей.

— Вы должны понять, — объясняла смущенная мать, — они не виноваты. Комендант лагеря Пакканис и его помощник Кивание запугивали не только взрослых, но и детей. Они говорили нашим малышам: «Не выходите из лагеря, там ходят злые русские, которые убивают маленьких детей»...

Женщина могла и не рассказывать нам этого. Мы сами видели в лагерях, как дети играли в войну «против [112] большевиков». Тлетворное влияние злобной антисоветской пропаганды задело их детские души. Верховодили в таких «играх», как правило, дети лагерных «активистов». Отцы, люди морально разложившиеся и опустошенные, прививали своим отпрыскам зверские инстинкты: нельзя было без содрогания смотреть на их «забавы» — они выкалывали глаза кошкам, вешали собак, выщипывали перья у живой домашней птицы...

Истерический страх детей Марии Иждонени мог служить показателем атмосферы, царившей в лагерях. Это был трагический результат идеологической обработки, которой в течение ряда лет подвергались перемещенные лица. Их пичкали фашистской мутью Геббельса, затем за них взялась реакционная американо-английская пропаганда. Последовательно и систематически перемещенных восстанавливали против СССР, подстрекали к совершению самого тяжкого преступления — к измене Родине.

Дело было поставлено на широкую ногу. В то время как перемещенных лишали возможности читать советские газеты и слушать московские радиопередачи, лагери наводнялись газетами, которые печатались в английских и американских типографиях, и листками, выходившими в самих лагерях. Когда американцы сбросили атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки, вся эта антисоветская печать, захлебываясь от восторга, превозносила боевую и атомную мощь американских вооруженных сил. Перемещенных убеждали, что война против Советского Союза, к которой готовятся США и Англия, закончится в несколько дней, потому что англосаксы просто-напросто забросают Советскую Россию атомными бомбами. Ну, а засим следовали советы не возвращаться на родину, помогать американцам и англичанам готовиться к разгрому большевиков. (Кстати сказать, и английские офицеры в беседах с перемещенными советовали им не торопиться с возвращением на родину, потому что, дескать, скоро произойдут «большие изменения»).

Радиоложь была еще более беспардонной. Тут уж перемещенным сообщали такие небылицы, какие, видимо, стеснялись печатать в газетах. Кроме того, обитателей лагерей по радио призывали вступать во всевозможные формирования, легионы и школы «спецназначения».

«Мы не можем допустить, — говорил советский представитель на заседании Генеральной Ассамблеи ООН [113] 12 февраля 1946 года, — эту фашистскую или полуфашистскую «обработку» беженцев, которая ведется нередко в этих лагерях и при этом самым беззастенчивым образом. Мы не можем допустить, чтобы такая «обработка» превратила этих людей в фашистских агентов, в наших врагов, действующих против интересов Объединенных наций»...

Не раз мы устно и письменно заявляли английским властям, что издание массы газет и журналов, призывающих к нападению на СССР, распространяющих грязную антисоветскую клевету, является грубейшим нарушением международных соглашений, под которыми стоит подпись и представителя Великобритании. Мы ссылались в первую очередь на Крымское соглашение о репатриации, статья 2 которого предусматривала, что стороны не будут допускать пропаганды, враждебной по отношению друг к другу.

Конечно, английские офицеры не были столь наивны, чтобы говорить: «Да, мы нарушаем Крымские соглашения». Верные своей тактике отрицания невыгодных для них фактов, они утверждали, что им неизвестны случаи выхода в британской зоне упоминавшихся нами изданий.

Английский представитель Фогарти заявлял советскому майору Чекмазову, что они не допустили бы появления антисоветских изданий, так как у них есть специальный отдел, который следит за печатью в зоне. Что такой отдел существует, мы знали. Но вся беда заключалась в том, что именно с ведома и санкции этого отдела появлялись на свет божий, как грибы-поганки после дождя, различные печатные листки, пышущие звериной злобой к Советскому Союзу.

«Представьте доказательства, — говорили англичане, — и мы расследуем ваши жалобы». Ну что ж, господа, доказательства имеются у нас в изобилии, и мы можем их вам продемонстрировать! С этой целью мы пригласили к себе на 13 сентября 1946 года представителей английского Управления по делам перемещенных лиц.

Утром в назначенный час к нам прибыли представитель Управления — мистер Вэлтон, начальник отдела ЮНРРА в британской зоне — Хис, стенографистка, переводчик. После обмена приветствиями начальник штаба нашей миссии майор Румянцев провел гостей в зал и показал разложенные на столе газеты и журналы, изданные [114] в США, Англии, американской зоне оккупации Германии. Густо нафаршированные антисоветской клеветой, они подавались перемещенным в качестве надежного источника информации.

Англичане с равнодушными минами выслушивают пояснения Румянцева. Вэлтон пожимает плечами и говорит, что английские власти здесь совершенно не при чем, поскольку эти издания выходят не в английской зоне. Тогда полковник Кутузов указывает, что тем не менее газеты распространяются среди перемещенных и, очевидно, не без ведома английских властей. Вэлтон ссылается на то, что очень трудно уследить, какая литература проникает за ограду лагерей, но тем не менее он обещает принять самые строгие меры, чтобы пресечь распространение подобной пропаганды.

Мы принимаем к сведению заверения Вэлтона. Затем Румянцев объявляет:

— Перехожу к демонстрации антисоветских газет и журналов, издающихся в английской зоне с ведома и при участии британских военных властей.

У наших гостей вытягиваются физиономии и тревожно бегают глаза. Хорошо вышколенная стенографистка мисс Лейстер «на всякий случай» прекращает записывать.

На стол выкладывается газета, каждая строчка которой полна ненависти к советскому строю. Румянцев поясняет:

— 8–10 месяцев назад эта газета под названием «Апекас» впервые вышла в лагере «Сауле». Ее издатель — Теодор Силкалин. Газета выходит при активном содействии господина Кильмана, директора отдела ЮНРРА при 220-м английском военном управлении.

Румянцев демонстрирует антисоветские листки «Час», «Балтийское обозрение», «Латвийский вестник» и т. п. Все они издаются националистическими группками и «комитетами», состоящими из людей, продавших Родину Гитлеру, а теперь перешедших в услужение к новым хозяевам. Майор перечисляет фамилии англичан, ответственных за появление этих газет.

С минуту мистер Вэлтон и компания молчат, припертые к стене неоспоримыми доказательствами. Затем Вэлтон просит дать ему некоторые экземпляры газет для «дальнейшего расследования». Мы даем, но советуем при этом получить самые свежие номера у названных нами [115] англичан — заботливых опекунов этой, с позволения сказать, прессы.

После визита Вэлтона англичане больше не требовали доказательств. Они молчали, а газеты между тем исправно выходили. Английская сторона продолжала попирать дух и букву Крымских соглашений...

Большую роль в борьбе за возвращение на родину советских людей, застрявших на Западе, должна была сыграть наша печать. Мы добивались, чтобы советские газеты и журналы попадали к перемещенным. Десятки раз вели переговоры на эту тему с представителями английского командования. Наконец, получили торжественное заверение, что перемещенные лица будут получать советскую прессу.

Договорились, что мы будем привозить газеты в английское Управление по делам перемещенных лиц, которое должно развозить их по лагерям.

— Такая система нас устраивает, если она действительно будет проведена в жизнь, — сказали мы.

— Можете не сомневаться. Все будет о кэй! — заверили нас бригадиры Нэптон, Картью и полковник Пульвермэн.

Спустя некоторое время мы узнали цену этому заверению. Люди, убежавшие из лагерей, рассказали, что никаких советских газет они по-прежнему не получают...

С майором Румянцевым и старшим лейтенантом Швыдким отправляемся к бригадиру Нэптону выяснять, в чем дело. Входим в помещение Управления, идем по коридорам и, случайно заглянув в раскрытую дверь одной из комнат, замечаем, что она до потолка забита тюками с нашими газетами. Мы переглянулись. В кабинете у Нэптона, не подавая виду, что нам что-то известно, спокойно осведомились о том, как обстоит дело с рассылкой наших газет.

— Какие газеты, простите, вы имеете в виду, господа?

— Те, которые мы прислали в ваше Управление.

— О, с ними все о кэй! — заулыбался Нэптон. — С ними все нормально, если, конечно, не считать того, что ваши соотечественники в лагерях не желают их читать.

— Вы это знаете точно?

— Господа, я располагаю самыми достоверными данными на сей счет. [116]

Решив, что пора умерить ликование не в меру развеселившегося британского бригадира, я сказал:

— Да, наши соотечественники, действительно, не читали этих газет, но вовсе не из-за отсутствия желания, а потому, что газеты до сих пор лежат здесь рядом, во второй комнате, налево по коридору. Не желаете ли пройти с нами осмотреть их?

Нэптон побагровел, промычал что-то нечленораздельное, схватил телефонную трубку и начал «наводить справки». Положив трубку, он объявил, что британская цензура не успевает просматривать наши издания, а без ее разрешения он не может направить эти газеты в лагери. Нэптон выразил опасение, что в газетах может быть «антибританская пропаганда». Мы объяснили, что никакой пропаганды против Англии в нашей печати не содержится, и заметили, что задержка газет цензурой весьма плохо сообразуется с утверждениями английских офицеров о «свободе печати», которой они якобы весьма дорожат.

После нашего визита к Нэптону произошли некоторые перемены к лучшему. Газеты стали поступать в лагери. Но немногие экземпляры доходили до читателя. Лагерная администрация и полиция вместе с молодчиками из антисоветского актива сжигали газеты, прежде чем перемещенные успевали не то что прочитать, а хотя бы увидеть их издали.

Когда нам случалось бывать в лагерях, мы пользовались всякой возможностью, чтобы раздать людям газеты и журналы. Признаюсь, мы делали это вопреки запрету англичан, но сознательно шли на нарушение британской инструкции, поскольку знали, что наши соотечественники находятся под непрерывным воздействием антисоветской пропаганды. Мы считали своим долгом противопоставить потокам одурманивающей лжи слово правды. Перемещенные, изголодавшиеся по вестям с родины, молниеносно расхватывали газеты и сейчас же прятали их. Раздачи газет перемещенные ожидали с таким нетерпением, что английские власти попытались положить этому конец.

В конце 1947 года меня пригласил бригадир Картью и раздраженно потребовал, чтобы мы без разрешения английских властей не раздавали в лагерях газеты. Последовал оживленный обмен репликами не совсем дипломатического свойства. Я заверил Картью, что советские [117] офицеры, используя любую возможность, будут и впредь знакомить перемещенных с печатью их родной страны, так как это соответствует соглашениям между нашими правительствами.

Тогда английское командование подстегнуло свою агентуру в лагерях. Бандиты заметно активизировались. Наших офицеров, прибывавших в лагеря, окружали хулиганы, вырывали из рук газеты и тут же их сжигали. Поборники «свободы печати» из английского зонального Управления по делам перемещенных лиц и бандиты в лагерях действовали рука об руку. Одни запрещали, другие сжигали...

Мы просили британское командование предоставить нам возможность обратиться к нашим соотечественникам по радио. Как и ожидали, дело затянулось. В конце концов нам разрешили выступить лишь на русском языке. Английские власти объясняли это опять-таки тем, что не признают Украину отдельной республикой, а Прибалтику не считают входящей в Советский Союз.

Гудков и Шаповалов, один в Ганноверской провинции, другой — в провинции Шлезвиг-Гольштейн, выступили через лагерные радиоузлы. Но, как вскоре выяснилось, цена великодушию английских властей была невелика. Перемещенных на время передачи загоняли в бараки, где они ничего не могли слышать, так как радиоточки предусмотрительно выключались. Что же касается громкоговорителей, установленных на плацу, то около них собирались группы хулиганов, которые издевательскими воплями и нецензурной бранью заглушали слова советского представителя.

Не дошло до ушей перемещенных и мое выступление по радио. «Идя навстречу» нашим настояниям, английская радиокорпорация Би-Би-Си записала на пленку обращение к перемещенным, в котором я рассказал о мерах Советского правительства по обеспечению репатриированных жильем и работой и сообщил адреса советских представительств в западных зонах. В назначенный час громкоговорители Бад-Зальцуфлена разнесли мою речь по всему городу, в котором не было ни одного перемещенного. А в лагерях? Там мое выступление не транслировалось. В который раз правде мошенническим образом преградили путь к сердцам перемещенных...

Наступила весна 1947 года. [118]

23 апреля в Москве на совещании министров иностранных дел представитель Великобритании подписал соглашение об ускорении репатриации. В этом документе содержались пункты о немедленном роспуске разных «комитетов» и подобных им организаций, занимающихся делом, враждебным репатриации, и о запрещении пропаганды против стран, входящих в ООН.

— Наконец-то! — говорили мы. — Теперь репатриация пойдет семимильными шагами.

Но текли дни, давно отцвели в садах яблони, наступило лето, а мы не видели никаких признаков того, что английские власти собираются приступать к выполнению обязательств, торжественно принятых на себя Великобританией.

Мы пишем английскому командованию письма, цитируем решения Совета министров иностранных дел, настаиваем на их соблюдении, требуем проведения совещаний. В ответ — молчание, глухое, непроницаемое молчание. Встреч с нами англичане явно избегают.

Но вот на одно наше письмо мы получаем ответ в... сентябре 1947 года. Картыо сообщает нам: «Они (то есть антисоветские организации. — А. Б.) пользуются свободой печати, и не имеется намерения ограничивать эту свободу»...

Вот так ответ на решения СМИД! Пожалуй, впервые Картью без уверток сказал правду — английское командование, игнорируя обязательства Великобритании, намерено продолжать свои антирепатриационные действия. Стало очевидным, что английские правящие круги одной рукой — «для публики» — подписали московское соглашение от 23 апреля 1947 года, а другой — тайно — дали указания картью и нэптонам гнуть прежнюю линию. И пропаганда против Советского Союза, а также против репатриации продолжала калечить человеческие души.

* * *

Раны, ссадины и ушибы — метки физического террора — видны с первого взгляда, следы духовного террора рассмотришь не сразу, но они страшнее и залечиваются медленнее.

Сколько раз, беседуя с перемещенными, мы с горечью убеждались, что их головы забиты антисоветским [119] вздором. Особенно широко в лагерях распространяли клеветнический слух о том, будто Советский Союз считает всех перемещенных «военными преступниками». Между тем большинство людей в лагерях было ни в чем не повинно перед Родиной, а лица, действительно запятнанные сотрудничеством с врагом, были виновны в различной степени.

Однако темные силы, заинтересованные в срыве репатриации, искусственно культивировали и подогревали у всех без исключения перемещенных чувство вины перед Родиной. Противники репатриации бессовестно играли на человеческих переживаниях. Тем, кто не ведал за собой вины, внушали мысль, будто самое пребывание в лагерях для перемещенных лиц является с советской точки зрения тяжким преступлением и потому все мосты для возвращения домой сожжены.

Не удивительно, что в беседах с перемещенными можно было часто услышать вопрос, привлекаются ли к ответственности советские граждане за то, что они не сразу после окончания войны вернулись в СССР? Мы отвечали, что люди, вернувшиеся на родину из западных зон Германии и Австрии, а также из других стран, не привлекаются к ответственности за то, что они вернулись в СССР не сразу после окончания войны, так как задержка в большинстве случаев происходит не по их вине, а по вине реакционных элементов, стремящихся задержать советских граждан на чужбине и оторвать их от Родины.

Мы распространяли среди прибалтов письма и обращения правительств прибалтийских республик, в частности зачитывали заявление правительства Литовской ССР, изданное в августе 1947 года. В заявлении говорилось: «Происходящие из Литвы граждане, служившие в немецкой армии, а также в «местных отрядах» и других войсковых формированиях рядовыми и офицерами, а также в полиции, не привлекаются за это к ответственности. Они могут вернуться туда, где они жили до войны, и работать. Они пользуются равными правами со всеми другими гражданами Советской Литвы».

В ноябре 1948 года было принято обращение правительства Украинской ССР к украинцам — советским гражданам, находящимся за рубежом. В нем указывалось: «Позаботилось Советское Правительство и о тех [120] репатриированных рядового, сержантского и офицерского состава, которые очутились в немецком плену. Они пользуются всеми льготами, предусмотренными для демобилизованных воинов Советской Армии. Исполкомы местных Советов депутатов трудящихся, руководители предприятий и учреждений обязаны предоставлять им работу в месячный срок со дня прибытия на место постоянного жительства. Работа должна быть предоставлена им по специальности и не ниже той, которую они выполняли до призыва в Армию. Репатриированные инвалиды имеют право на пенсию. Советские граждане, которые вынуждены были работать в разных хозяйственных организациях и других организациях во время пребывания оккупантов на Украине, но которые не совершили преступления перед народом и Родиной и не отнесены к военным преступникам, — не подлежат репрессии. Военнопленные, не принимавшие участия в карательных операциях, и женщины, вышедшие замуж за иностранцев во время пребывания в неволе, не преследуются».

— Ну, а вот я, скажите, лично я — военный преступник или нет? — такой вопрос нам очень часто задавали люди, истосковавшиеся по Родине и истерзанные мучительными сомнениями.

Обычно за этим следовала горькая исповедь. Люди рассказывали, как одна роковая ошибка или малодушие, проявленные в трудную минуту, приводили их в стан врагов и изменников Родины.

Помню разговор с гражданином Б., убежавшим весной 1948 года из лагеря в районе города Ольденбург.

— Под Ельней нас окружили, я струсил и сдался в плен, нарушив присягу, — рассказывал Б. — В немецком лагере не кормили, пленные умирали сотнями, сходили с ума, были случаи людоедства... А тут начали вербовать во власовскую армию. Я боялся умереть с голода, записался... Все ждал момента, чтобы перебежать к своим, да не представлялся случай. Вот лишь теперь сумел... Я пришел к вам с повинной и готов понести любое наказание. Но только объясните, пожалуйста, кто я — военный преступник или нет?

На меня смотрели глаза, полные нетерпеливого мучительного ожидания.

Я ответил, что даже те из советских граждан, которые под германским насилием и террором совершили действия, [121] противные интересам СССР, не будут привлечены к ответственности, если они станут честно выполнять свой долг по возвращении на родину. Это относится, разъяснял я, и к советским гражданам, служившим во время войны в немецко-фашистских воинских формированиях и в учреждениях под немецко-фашистским контролем, а также к бойцам и офицерам Советской Армии, оказавшимся во время войны в плену.

Облегченно вздохнув, Б. попросил отправить его на родину. Подполковник Шаповалов, сопровождавший Б. в советскую зону, рассказывал, что на демаркационной линии английский офицер спросил перемещенного, добровольно ли он возвращается, и предупредил, что есть еще время «одуматься». Б. посмотрел на него со злобой и ответил далеко не парламентским выражением, смысл которого англичанин легко уразумел без помощи переводчика.

Перемещенных волновало не только то, кто считается военным преступником. Приходилось отвечать на самые разнообразные вопросы. Мы разъясняли, например, что граждане СССР, возвратившиеся из-за границы, пользуются абсолютно всеми правами граждан СССР, предусмотренными Конституцией, а бывшим военнопленным, кроме того, предоставляются права и льготы, обязательные для демобилизованных воинов Советской Армии.

Мы информировали людей о том, что репатриированным гражданам предоставляется право выбора работы по специальности. Все сказанное подкреплялось многочисленными конкретными примерами. Офицеры нашей миссии рассказывали перемещенным о репатриантах, избранных в Верховные Советы союзных республик, Героях Социалистического Труда, руководителях научных учреждений и т. д.

Случалось, что пришедший к нам перемещенный делился своими горестями:

— Хочу поскорее вернуться домой, да вот грошей нема на дорогу. И как дома жить буду, не знаю — хату спалило, ни кола, ни двора...

Мы объясняли, что все расходы, связанные с переездом перемещенных советских граждан из-за границы на родину, Советское государство берет на себя. Во время пути оно обеспечивает репатриированных бесплатным питанием и медико-санитарным обслуживанием. Кроме [122] того, нуждающимся оказывается помощь в приобретении одежды и обуви. Особенно большая материальная помощь оказывается репатриированным на месте их постоянного жительства. На строительство жилищ им отпускается лесоматериал из государственных фондов, выдаются денежные кредиты.

Нужно было видеть, как радостно прояснялись при этих словах лица мытарей — перемещенных!

Да, если бы английские власти соблюдали принятые на себя обязательства и предоставили нам возможность свободно встречаться и беседовать со всеми перемещенными лицами, если бы английские власти избавили наших людей от физического и духовного террора, никакой проблемы перемещенных лиц давно бы не существовало.

Невольничий рынок

Американские, английские и французские правящие группировки не собирались вечно держать перемещенных лиц в лагерях. У них были вполне определенные планы дальнейшего использования этих людей. Лагери они рассматривали как гигантский резервуар дешевой рабочей силы, пушечного мяса и шпионско-диверсионных кадров. В целях ускорения вербовки торговцы живым товаром применяли весьма подлый пропагандистский трюк.

С одной стороны, как мы уже говорили, перемещенных изолировали от советских представителей, печати и радио. Им вдалбливали в сознание мысль, что на родине их считают военными преступниками. Американцы в лагерях даже заявляли, что они якобы «не раз обращались к Советскому правительству с просьбой предоставить перемещенным возможность возвращения на родину, но всегда получали отказ». Гнусные листки перепечатывали из советских газет фотографии трупов людей, расстрелянных фашистами при отступлении, и снабжали их подписями, из которых «явствовало», что на фото — трупы перемещенных лиц, «имевших неосторожность вернуться в большевистскую Россию». И люди, лишенные достоверной информации, верили фальшивкам...

С другой стороны, те же самые листки пестрели многочисленными рекламами, зазывавшими людей на работу в дальние страны, где «телушка стоит полушку» и чуть [123] ли не через два месяца каждый перемещенный сможет обзавестись собственным домом, землей, автомашиной, холодильником, а также несметным количеством костюмов.

Вербовщики осаждали лагери, превратившиеся в международные рынки невольников для монополистических концернов Старого и Нового Света. При штабе американских оккупационных войск в Германии было аккредитовано более 200 вербовщиков, примчавшихся из разных стран. Думаю, что при французском и английском штабах их было немногим меньше.

Американский журнал «Ридерс дайджест» писал в октябре 1948 года: «Над лагерями перемещенных лиц в Европе витает дух изуверского рынка рабского труда. Представителям отдельных заморских стран предлагают на просмотр «каталог», как скотоводам — метрические книги племенного скота. Они ходят по лагерям, как по отделениям универсального магазина, причем на ярлыках с ценами указываются раса, рост, возраст, семейное положение, профессия и состояние мускулов».

Международная организация по делам беженцев, находившаяся в полном подчинении у США, стала главной конторой работорговли. В советской печати публиковались данные, которые красноречиво характеризуют размах этого постыдного бизнеса.

ИРО заключила соглашения на поставку живого товара приблизительно с 30 странами, в том числе с Англией, США, Францией, Бельгией, Канадой, Австралией, Бразилией, Аргентиной, Чили, Перу, Венесуэлой, Колумбией, Эквадором. Существовала разверстка перемещенных по странам: США намечали вывезти из Европы в течение двух лет 205 тысяч человек, Англия — 150 тысяч (из Германии и Австрии), Канада — 100 тысяч, Австралия — 200 тысяч. За один лишь год — с июля 1947 по июль 1948 года — ИРО доставила покупателям 200 тысяч человек{2}.

Собственный флот ИРО для перевозки перемещенных лиц насчитывал 30 судов. Штат этой организации состоял из 64 тысяч чиновников, в основном англичан и американцев. Для того чтобы содержать такую армию работорговцев, перемещенных в американской зоне обложили налогами [124] в размере 70 марок в месяц. Плантаторы во все времена жирели за счет своих невольников...

В ведении ИРО находилось более 50 газет и журналов, единственной целью которых было обманывать перемещенных посулами «райской жизни». За свои деньги покупатели хотели получить полноценный «товар». Поэтому чиновники ИРО отбирали в лагерях лишь физически крепких людей, не старше 35 лет. А то, что при этом разрушаются семьи, остаются без кормильцев старики, женщины и дети, это торгашей нисколько не волновало. Бизнес есть бизнес — какие тут могут быть сентиментальности...

Сам генеральный директор ИРО, американский бизнесмен Уильям Так, выступая на сессии организации 4 мая 1948 года в Женеве, сделал следующее признание: «В существующих программах вербовки... рабочие рассматриваются только как товар. Вербуются одни лишь крепкие, трудоспособные члены семей беженцев, а иждивенцев оставляют ждать в лагерях перемещенных лиц. Вербующие страны не вызывают этих иждивенцев — членов семей завербованных рабочих — и не предоставляют им жилищ, что сделало бы возможным соединение семей».

В свое время в печать попало откровенное высказывание английского капитана Гарда, ведавшего отправкой транспортов с перемещенными из немецкого порта Куксгафен в Канаду: «Конечно, все страны берут только молодых и здоровых, а больных, стариков и детей оставляют в лагерях. Если и впредь так будет продолжаться, то скоро в лагерях останутся только больные, старики и дети. Что с ними делать? Куда их девать?.. Некоторые предлагают установить для стран, ввозящих здоровую рабочую силу, десятипроцентную нагрузку стариков, инвалидов войны и детей».

Возможно ли большее издевательство над человеческими правами и достоинством, чем то, что позволяли себе в отношении перемещенных лиц поборники «западной цивилизации»!

Однако, несмотря на все ухищрения, отправка людей шла медленно. Намеченные нормы и темпы срывались. Например, с апреля по октябрь 1947 года из английской зоны оккупации Германии было отправлено в Англию 24452 человека вместо намеченных 100 тысяч. Объяснялось это тем, что большинство перемещенных [125] не желало ехать на работу в капиталистические страны. Как ни запугивали людей антисоветскими бреднями, в их душах упрямо теплилась надежда вернуться на родину. Выезд в незнакомые дальние страны означал конец надеждам. Кочевать на чужбине, подобно сухим листьям, гонимым ветром, — такая перспектива не могла вызвать энтузиазма.

В лагери от уехавших поступали тревожные вести. Поздней осенью 1947 года к нам перебежала группа перемещенных. Они рассказали, что их товарищи, уезжая на работу за границу, обещали сообщить о своей судьбе. Уговор был такой: если письма будут написаны чернилами, — значит устроились хорошо, а если карандашом — плохо. И вот стали приходить письма. Все они были написаны карандашом...

Многие писали своим друзьям и знакомым, не прибегая к шифру и называя вещи своими именами. Несчастные люди, которых обманом завлекли за океан или в Англию, Бельгию, Францию, рассказывали о своей тяжкой жизни и каторжном труде. Вот свидетельство литовца Каролиса Штеериса:

«Сурово и неприветливо встретила нас Англия. За год пребывания в этой стране нам пришлось побывать во многих лагерях (Викслей, Мархэм, Харбро и других), и везде жизнь иностранцев тяжела и безотрадна. Люди живут в железных бараках, похожих на большие бочки. В летнее время в них невыносимая жара; днем железо сильно нагревается, и воздух становится до того спертым, что нечем дышать. Поэтому большинство обитателей лагеря спит под открытым небом. Зимой, наоборот, в бараках стоит адский холод, в результате чего люди простужаются и заболевают туберкулезом или ревматизмом.

Здесь, так же как и в Германии, иностранцы не пользуются никакими правами. Вместо фамилии и имени каждый житель лагеря имеет номер, по которому его вызывают на работу. Обычно иностранцев на работу принимают последними, причем — на такую тяжелую, на которую не идут даже безработные англичане».

Возвратившийся на родину из Венесуэлы П. Н. Морозов рассказывает:

«В Венесуэле много безработных, поэтому устроиться куда-нибудь трудно. Я знаю одного бывшего инженера-строителя, который вынужден работать чернорабочим в [126] Каракасе. Я видел много наших людей, изнуренных, опухших от голода, собирающих на базарах отбросы, а вечером ищущих ночлега под мостом. Среди перемещенных большая смертность от малярии. Я несказанно рад, что вернулся на родину и избавился от этих ужасов».

В иностранных газетах все чаще появлялись сообщения о бегствах перемещенных. Из бельгийских угольных шахт, например, убежали 3500 человек.

Миф о «райской жизни» на капиталистическом Западе развеялся как дым. Вербовка в лагерях пошла совсем туго. Но работорговцы не собирались миндальничать с перемещенными. Они принялись буквально выживать их из лагерей. По общей команде в лагерях урезают пайки и грозят вообще лишить продовольственных карточек. Вся западногерманская буржуазная печать открывает кампанию против перемещенных, обвиняя их в том, что они лодыри, пьяницы и к тому же занимают чужие помещения.

Нажим на перемещенных усиливается, и в решающие минуты некоторые из них, сорвав с глаз шоры антисоветской пропаганды, принимают правильное решение — бежать на родину.

...Осенним днем 1947 года мы ехали из Ганновера в Бад-Зальцуфлен. Наша машина была легко различима среди других: на бортах белела надпись «Советская военная миссия по репатриации», а на радиаторе трепетал красный флажок. Мы не очень удивились, когда какой-то человек, стоявший у обочины дороги, отчаянно замахал руками и закричал по-русски: «Остановитесь, земляки!» Случаи, когда перемещенные останавливали наши машины, были нередки. Беглецы из лагерей остерегались подходить к миссии, боясь, что их арестует дежурившая у подъезда английская полиция. Они предпочитали часами, а иногда и сутками ожидать появления наших машин. Так поступил и этот незнакомец, назвавшийся Потапенко. Он был измучен и голоден. По приезде в Бад-Зальцуфлен мы накормили его и уложили спать, отложив беседу на утро.

Истории, подобные той, которую рассказал Потапенко, нам доводилось выслушивать не раз. Служил в Советской Армии. Под Харьковом часть попала в окружение, сдался в плен. Кошмарное существование в лагерях, голод, побои, [127] тяжелые изнурительные работы. Штабеля трупов умерших от голода и расстрелянных.

Страх перед смертью толкнул Потапенко вступить в гитлеровскую армию. Конец войны застает его на Западном фронте, в команде обслуживания одной немецко-фашистской части. Снова лагерь военнопленных, на сей раз английский. Потапенко просит передать его Советскому командованию. Вместо этого его переводят в лагерь для перемещенных лиц. Там он неосторожно рассказывает представителю лагерной администрации, старому белоэмигранту, по кличке «Осип», что мечтает вернуться на родину и... оказывается в лагере с более суровым режимом.

В последнем лагере объявили, что он считается военным преступником. Единственное спасение для него, внушали представители лагерной администрации, — это переменить фамилию и ехать в Канаду. Если же не согласится, то пусть пеняет на себя. Потапенко не нашел в себе мужества отказаться, У него взяли подписку, сняли отпечатки пальцев и выдали документы на имя Кулешова. (Кстати сказать, перемещенные нам и раньше рассказывали, что в лагерях их насильно заставляют менять фамилии и даже придумывать себе фальшивые биографии. Это делалось опять-таки для того, чтобы затруднить нам борьбу за репатриацию советских граждан).

Затем его повели к «врачу». Потапенко так и не понял, что это было — медицинский осмотр или отбор рабочей скотины. Какие-то самоуверенные, хорошо одетые джентльмены (ни на одном из них не было белого халата) ощупывали мускулы перемещенных, заглядывали им в рот. И тут Потапенко решил, что больше нельзя терять ни секунды. Он бежал из лагеря и после долгих скитаний нашел путь на родную землю.

Советский Союз делал все возможное, чтобы выручить перемещенных. И с трибуны Организации Объединенных Наций, и непосредственно в Германии советские представители гневно разоблачали черные дела современных работорговцев.

«Мероприятия по переселению беженцев и перемещенных лиц в другие страны, — заявил А. А. Громыко 15 декабря 1946 года в ООН, — во-первых, создают условия, при которых военные преступники, квислинги, предатели легко укрываются от наказаний. Во-вторых, даже с чисто [128] гуманной точки зрения нельзя считать правильным поощрение переселения в другие страны, поскольку такое переселение обрекает беженцев на безотрадное существование, вдали от родины, в условиях всякого рода дискриминации».

12 марта 1947 года в беседе с английским майором Лаудоном полковник Кутузов и майор Румянцев довели до сведения английской стороны, что нам стало известно о развернувшейся массовой вербовке перемещенных лиц, и в том числе советских граждан, на работы в другие страны. Лаудон и не подумал отпираться. «Да, — сказал он, — Англия нуждается в рабочих и готова принять неограниченное количество перемещенных лиц». Он подтвердил, что в зону приехала специальная английская отборочная комиссия. Полковник Кутузов заявил Лаудону, что подобные действия являются прямым нарушением договоров, заключенных правительствами Советского Союза и Великобритании, и просил это заявление передать английскому командованию.

Признание Лаудона о том, что Англии нужны перемещенные, потому что она «нуждается в рабочих», повторил майор Бетсгрей. Последний, как уже говорилось, отличался от своих внешне любезных коллег вызывающим, неприкрытым хамством. Когда майор Сафонов сказал, что советских граждан — перемещенных лиц ждет на родине благородный труд по восстановлению разрушенного фашистами хозяйства, Бетсгрей цинично ответил: «Вы — патриот своей Родины, а я — своей, и потому я желаю, чтобы эти люди работали над восстановлением моей страны»...

16 апреля 1947 года мы направили английскому командованию письмо, в котором ясно выразили наше отношение к политике массового увоза советских граждан. Изолировав перемещенных лиц от официальных представителей Советского Союза, подчеркивалось в этом письме, лишив их возможности узнать правду о жизни на родине, советским гражданам в обстановке насилия и террора навязывается роковое решение — отказаться от Родины, от своих близких и друзей и выехать на работу в другие страны. Требуя прекратить подобный произвол, мы предлагали английским властям строго соблюдать договорные обязательства. [129]

Но наши протесты успеха не имели. Правящие круги капиталистических стран, попирая элементарную порядочность и международные договоры, продолжали похищать перемещенных. Представители английского командования, от генерала Бишопа, бригадиров Картью и Нэптона до чиновников-исполнителей вроде Лоримана и Бетсгрея, рьяно выполняли инструкции Лондона.

Обманутые, запуганные люди отправлялись в далекий и тяжелый путь, навстречу новым страданиям...

* * *

Наряду с кампанией по вывозу людей на работы в дальние страны в лагерях проводилась вербовка в различные воинские формирования. Они создавались под вывеской «авторот», «охранных рот» и т. п.

«Советская делегация, — заявил в ООН представитель СССР 15 марта 1947 года, — считает необходимым отметить также факты вербовки перемещенных лиц в состав различных полувоенных организаций, существующих в западных зонах Германии. Эти факты подтверждены, в частности, британским представителем в Военном директорате Контрольного Совета вице-маршалом Давидсон...»

Доходило до того, что перемещенных лиц просто-напросто вербовали в американскую армию. Американские офицеры особенно ценили обстрелянных солдат и офицеров бывшего гитлеровского вермахта.

Убежавший в начале 1947 года из лагеря «Веттер» советский гражданин рассказал, что там записалось в американскую армию около 200 человек, в основном те, кто ранее служил в гитлеровском вермахте. Завербованных направили в американскую зону в специальные лагеря в районе Мюнхена и Нюрнберга, где они должны были пройти военную переподготовку.

Правдивость этого рассказа подтвердили многие советские граждане. Так, например, гражданин Матусевичус, прибывший из лагеря «Венен», сообщил, что в этом лагере записалось в американскую армию 25 человек. Солдатам обещали выплачивать ежемесячно 200 немецких марок, а офицерам — до 800, причем за офицерами сохранялись звания, присвоенные им в гитлеровской армии.

Одновременно шла вербовка в шпионско-диверсионные [130] школы. Те, кто читал рассказ А. И. Куприна «Штабс-капитан Рыбников», помнят, конечно, как японский шпион выдал себя, заговорив во сне по-японски. Как бы прекрасно ни вызубрил разведчик язык чужого народа, в гуще которого ему предстоит действовать, как бы досконально ни изучил по книгам обычаи и порядки страны, он ежеминутно рискует роковым образом поскользнуться на массе мелочей. Другое дело разведчик, родившийся и выросший в стране, куда его тайно засылают для шпионско-диверсионной работы. Он чувствует себя уверенней, и его трудно разоблачить.

Вот почему для империалистических разведок перемещенные лица представляли собою в высшей степени ценное «человеческое сырье». С помощью шантажа, запугивания в комбинации с подкупом, пьянками и развратом насильственно оторванных от родины людей завербовывали для шпионажа и диверсий против стран социалистического лагеря. Понятно, что подбор шпионско-диверсионных кадров проводился исключительно осторожно, в обстановке глубокой секретности. Но кое-что все же просачивалось.

Нам стало известно, например, что в городе Букстенхаузен находилась так называемая ремесленная школа. В ней обучалось 232 человека в возрасте от 16 до 35 лет. Только ремесла преподавались не те, которые нужны честному рабочему человеку. Там учили антисоветской подрывной работе.

Многих перемещенных заставляли заполнять анкеты, насчитывавшие 20 с лишним вопросов. Некоторые вопросы явно выдавали темные, недобрые намерения американо-английских и французских властей. Требовалось, например, перечислить все хорошо известные перемещенному районы СССР; назвать все места своей работы на родине и занимаемые должности; указать точные адреса родителей и родственников, проживающих в СССР; подробно сообщить все данные о друзьях, оставшихся на родине, — их домашние адреса, места работы и т. д.

Нетрудно догадаться, зачем задавали подобные вопросы. Разведки капиталистических государств определяли, какую ценность представляет для них тот или иной перемещенный, кто и где сможет его приютить, если он ночью спрыгнет с парашютом с самолета без опознавательных знаков. [131]

Если господам буржуазным журналистам будет дано распоряжение опровергнуть мои слова, то, прежде чем взяться за это, я бы им советовал заглянуть в американскую буржуазную газету «Нью-Йорк пост» от 20 и 21 января 1949 года. Там были опубликованы две статьи корреспондента газеты Дэвида Нуссбаума, посетившего европейские лагери для перемещенных лиц. Корреспондент подтвердил, что в лагерях находится множество лиц, сотрудничавших с нацистами, и военных преступников, которым ИРО оказывает помощь. Кроме того, по свидетельству Нуссбаума, американские органы, отвечающие за проверку «благонадежности» беженцев и перемещенных лиц, интересуются исключительно разведкой, направленной против Советского Союза.

Война окончилась, кабала осталась

Особую группу перемещенных лиц составляли советские граждане, жившие в кабале у немецких кулаков и предпринимателей. Насильственно угнав в рабство тысячи советских граждан и уроженцев стран Восточной Европы, гитлеровские власти использовали некоторых из них, особенно подростков, на работах в немецких хозяйствах, мелких кустарных мастерских и т. д. Война закончилась, а западногерманские бауэры и хозяйчики продолжали эксплуатировать своих батраков, подмастерьев и чернорабочих, делая вид, будто ровным счетом ничего не изменилось. Уж очень им не хотелось расставаться с даровой рабочей силой.

И этих советских граждан также удерживали от возвращения на родину антисоветской клеветой и запугиванием. Случалось, человека, желающего выехать в свою страну, по доносу хозяина-немца заключали в тюрьму. Мы требовали от британского командования, чтобы оно дало нам списки всех советских граждан, находящихся на работах у немцев. Англичане отвечали, что такими сведениями не располагают...

Если нам порой нелегко было отыскать целый лагерь, старательно скрываемый от нас, то можно представить себе, с какими трудностями были сопряжены розыски одиночек, разбросанных по городам и селам британской зоны оккупации. [132]

Бывали «случайные находки». Как-то, проезжая через город Фленсбург, мы зашли в ресторан перекусить. Подошла официантка, и не успели мы рта раскрыть, чтобы на немецком языке заказать обед, как она по-русски спросила нас, как ей вырваться на родину. Хозяйка-немка, восседавшая за стойкой, тотчас же зло окликнула официантку. Девушка испуганно вздрогнула и убежала. Больше мы ее не видели. На наши вопросы хозяйка отвечала, что у девушки есть срочное дело и нас обслужит другая. Через минуту к нам подошла официантка-немка.

Перед подполковником Шаповаловым, возглавлявшим наше представительство в земле Шлезвиг-Гольштейн, была поставлена задача — разыскать нашу соотечественницу и помочь ей вернуться на родину. С большим трудом подполковнику удалось заставить хозяйку ресторана выпустить «восточную работницу» из своих цепких лап.

Но мы не могли строить свою деятельность по репатриации этой категории перемещенных на одних лишь «случайных находках». Нельзя было выжидать, каждый час был дорог, ибо советские граждане — перемещенные нередко становились жертвами диких расправ.

27 июня 1946 года в хлебопекарне города Герингена немец Вальтер Пельцер бросил в механическую тестомешалку советского гражданина Николая Немичко. Смерть наступила мгновенно. Поводом для злодеяния послужило то, что Немичко стал готовиться к отъезду домой в родное село Захиро, Дрогобычского района. На суде Вальтер Пельцер нагло заявил, что убил Немичко потому, что ненавидит русских.

Мы пробовали обращаться за сведениями к местным западногерманским властям. Те отвечали, что дают справки только английскому командованию, которому подчиняются. В этих условиях нам не оставалось ничего другого, как колесить по городам и селам и выспрашивать людей, где и у кого работают советские граждане. Нужно сказать, что простые немцы охотно помогали нам. В декабре 1946 года в нашу миссию пришла седая как лунь пожилая немка в трауре.

— Я мать немецкого коммуниста, замученного гестаповцами, — сказала она, — и мне понятно горе многих русских матерей, чьих детей до сих пор держат в Западной Германии на положении восточных рабов. Проклятого [133] Гитлера, слава богу, уже нет, а вот его инструкции продолжают действовать.

— О каких инструкциях вы говорите?

— Да вот хотя бы об этой памятке. Я, собственно, и пришла, чтобы рассказать вам, как до сих пор издеваются здесь над несчастными русскими.

Она вынула из сумки сложенный листок бумаги и протянула его мне. Это была «памятка немецким домохозяйкам об использовании восточных работниц», изданная еще ведомством Заукеля. Я выписал некоторые пункты из этой «памятки». Вот они:

«1. Немецкие положения, касающиеся условий труда и охраны труда, к восточных работницам не относятся...

2. Восточные работницы права на свободное время не имеют.

3. Одежда восточным работницам не выдается.

4. Посещение различных учреждений и церквей запрещено».

Наша гостья сообщила три адреса, где батрачили русские и украинские девушки, и попросила освободить их из неволи. Мы от всей души поблагодарили старую честную немку за помощь. Благодаря ее информации нам удалось вернуть на родину пятнадцать девушек. Их судьбы были во многом схожи. Вот одна, весьма типичная биография.

Акулина Максименко родилась в 1928 году в селе Черный Поток, Людиновского района, Орловской области. Училась в школе, с гордостью носила красный галстук, пела звонкие пионерские песни, мечтала о подвигах. Но накатила черным валом война. Кованый сапог оккупанта растоптал детство Акулины. Худенькую четырнадцатилетнюю девочку с косичками фашисты угнали в Германию. Ее отдали в рабство немецкому бауэру Герхарду Молову из деревни Штальферден, в районе города Ольденбурга.

4 года спустя Акулина Николаевна Максименко с глазами, полными слез, рассказывала нам о пережитых страданиях.

«У Герхарда Молова я работала с июня 1942 года. Меня заставляли работать в поле, ежедневно по три раза доить 7 коров, ухаживать за 40 телятами и 20 свиньями. До того тяжко было — не рассказать. Думала, вот-вот упаду и больше не встану, умру от усталости. Ведь совсем ребенком была... Хозяин ежедневно бил меня палкой, а [134] когда он умер, хозяйка не меньше его издевалась надо мной. Эту жизнь и сейчас жутко вспоминать».

Весной 1945 года в деревню Штальферден вошли английские войска. Но они не принесли освобождения Акулине и ее подругам, гнувшим спины на немецких кулаков. Британские военные власти своими распоряжениями закрепили прежнее положение. Они взяли под защиту не советских людей, которым фашизм причинил неимоверные страдания, а немецких эксплуататоров. Вот кто виноват в том, что в течение полутора лет после окончания второй мировой войны Максименко продолжала оставаться бесправной батрачкой в кулацком хозяйстве.

В тех случаях, когда нам удавалось точно определить местожительство советского гражданина-перемещенного, а тем более, когда у нас было его слезное письмо с просьбой поскорее вызволить из капиталистической каторги, английские власти уже не могли сослаться на «отсутствие сведений». Но они не смущались и пускали в ход весь свой проверенный, детально разработанный механизм проволочек. Без разрешения британского командования мы не имели права выехать в немецкую деревню на розыски советских граждан. Мы были обязаны дать официальную заявку, кто из нас, куда и зачем едет и кого, где, в котором часу желает увидеть. Заявки рассматривались достаточно долго, чтобы за это время успеть нагромоздить на нашем пути новые затруднения.

Летом 1946 года нам стало известно, что в немецком поместье Шенхолен работают 37 советских граждан и что помещик не отпускает их на родину. 13 июня 1946 года полковник Кутузов выехал в Шенхолен. Его встретил сам помещик и сразу же предъявил подписанную английским майором Эйвелином «охранную грамоту» следующего содержания: «Данные граждане не являются русскими, они русские немцы. Никто не имеет права увезти их из поместья. Настоящий документ выдан для предъявления русскому офицеру».

Размахивая этой бумажкой, помещик не допустил Кутузова к нашим соотечественникам. Потом выяснилось, что автор «охранной грамоты» английский майор Эйвелин — частый гость предприимчивого помещика. Любезность Эйвелина простиралась настолько далеко, что он поставлял помещику новых батраков.

Вскоре из Шенхолена к нам прибежали два человека. [135]

Они оказались самыми настоящими русскими советскими гражданами, как и остальные 35 человек.

Если англичане не успевали подготовиться к нашему визиту, то они безо всякого стыда «обрабатывали» перемещенного буквально у нас на глазах.

15 июля 1947 года к подполковнику Мокрякову обратился гражданин Эстонской ССР И. Гауер. Он вручил заявление с просьбой отправить его на родину. В соответствии с установленным порядком Мокряков направил Гауера в сопровождении капитана Панфилова к начальнику 624-го района английской военной администрации подполковнику Вайде за пропуском на выезд из зоны. Но мистер Вайде иначе понимал свои обязанности. Вместо того, чтобы оформить пропуск, он заперся с Гауером в кабинете и там более получаса его запугивал. Затем, выйдя из кабинета, Вайде заявил Панфилову, что Гауер от возвращения на родину отказался...

Ворон ворону глаз не выклюет. Крупная британская буржуазия нажила не один миллиард фунтов стерлингов на эксплуатации колониальных рабов. Веками английская армия защищала интересы плантаторов и топила в крови восстания бесправных тружеников. Что же удивительного в том, что западногерманские крепостники, не желавшие отпускать на волю закабаленных ими «восточных работниц и работников», встретили полное понимание, сочувствие и поддержку со стороны британских властей!

Видя это, мы не считали нужным всякий раз соблюдать английские инструкции и часто, не спрашивая официального разрешения, разъезжали по зоне, отыскивая своих соотечественников. Мы делали это с чистой совестью, с глубокой убежденностью в своей правоте и вернули Родине не одну тысячу ее сыновей и дочерей.

В борьбе за свою свободу

Советская Родина, как мощный магнит, притягивала к себе сердца своих сынов и дочерей, оторванных от нее злыми силами. Перемещенных возмущало чудовищное бессердечие капиталистических правителей, отрезавших им путь домой. Не только мы, сотрудники миссии, но и сами перемещенные тоже боролись за репатриацию, доставляя немало хлопот своим тюремщикам. [136]

В годы войны советские люди, попавшие в фашистскую неволю, создавали подпольные группы сопротивления, которые готовили побеги и освободительные восстания. Прошли всего лишь считанные недели после краха гитлеровской Германии, а бараки бывших концентрационных лагерей снова стали свидетелями возникновения подпольных боевых ячеек советских граждан. Подобно узникам фашистских лагерей смерти, перемещенные разрабатывали планы побегов и восстаний, и не раз пассивное сопротивление произволу и террору перерастало в открытые массовые выступления.

Осенью 1946 года до нас дошел слух, что в лагере, расположенном в районе местечка Путлес (земля Шлезвиг-Гольштейн), произошел бунт перемещенных, требовавших отправки на родину. Английские власти на все наши расспросы отвечали: «Быть такого не может. Нам ничего неизвестно».

Вскоре на советский сборный пункт в городе Любек стали прибывать беглецы из этого лагеря. Один из них — Видвус Калныньш подробно рассказал, что произошло.

Бразды правления путлесским лагерем захватили с благословения англичан изменники Родины — латышские эсэсовские легионеры. Начальником лагеря был военный преступник, фашистский генерал Силгайлис, его правой рукой — другой военный преступник, генерал-лейтенант «СС» Рудольф Бангерский. Последний был тесно связан с террористической организацией «ЦК прибалтов» и разъезжал по всей Западной Германии, осуществляя руководство антисоветскими организациями в лагерях, где содержались перемещенные-латыши.

Несмотря на террор и слежку, советские патриоты создали в лагере подпольный центр, вокруг которого стали объединяться желающие ехать на родину. Более трехсот человек потребовали немедленной отправки в Латвию. Британские власти всполошились. Гитлеровские прихлебатели Бангерский и Силгайлис и представители английских властей провели не одно совместное совещание, пока не выработали план — заключить всех желающих репатриироваться в концентрационный лагерь. Это и было сделано. Более трехсот советских граждан перевели на территорию, отгороженную колючей проволокой. Охрану несли английские часовые. Отдельным смельчакам все же удалось бежать. Среди них был Видвус Калныньш. [137]

В августе 1947 года мы с радостью узнали из журнала «Огонек», что уже через десять дней после приезда в Ригу супруги Калныньш — врачи по специальности — получили работу в городских поликлиниках.

Летом 1947 года перемещенные, собравшиеся на нашем сборном пункте в Брауншвейге, устроили собрание, на котором они выступали с заявлениями о положении в лагерях.

Из выступлений было видно, что почти во всех лагерях есть подпольные инициативные группы, которые помогают перемещенным вырваться на родину. Причем сами организаторы таких групп покидали лагерь лишь тогда, когда им угрожала непосредственная опасность со стороны лагерной и английской администрации.

Так, например, в лагере у деревни Вольтердинген в районе Солтау был организован подпольный «Кружок борьбы за возвращение на родину». Соблюдая строгую конспирацию, кружковцы рассказывали перемещенным правду о жизни на родине, разоблачали антисоветскую клевету и призывали людей возвращаться домой. Члены кружка устраивали побеги перемещенных лиц из лагеря, предупреждали тех, кому грозила опасность.

Одним из наиболее значительных актов сопротивления перемещенных было жестоко подавленное англичанами восстание в Нойштадтском лагере в конце 1947 года.

Советские граждане прожили в этом лагере более двух лет, ежедневно подвергаясь антисоветской обработке и запугиванию, и все же они были полны твердой решимости вырваться в Советский Союз. О том, что в лагере назревает взрыв, мы узнали из письма жительницы лагеря — гражданки Иозежнини. Румянцев, Швыдкий и я отправились в Нойштадт.

Путь в лагерь нам преградил английский полковник Шадвелл. На все наши требования он отвечал категорическим отказом. Он последовательно запретил: провести беседу со всеми перемещенными; побеседовать с перемещенными одного из блоков, о чем просил меня старший этого блока; посетить гражданку Иозежнини, которая просила о встрече; войти в лагерь и осмотреть его; говорить с лагерной администрацией; раздать перемещенным газеты; оставаться в канцелярии в ожидании прихода желающих беседовать с нами. И, наконец, нам было в ультимативной форме предложено покинуть лагерь. [138]

Подполковник Шадвелл не случайно действовал с такой грубой враждебностью. Дело в том, что в этом лагере перемещенные решительно требовали репатриации. До нашего приезда оттуда ушло 33 человека, которых мы отправили на родину. Учитывая это и не доверяясь больше лагерной полиции, английские власти решили заменить ее немецкой полицией. Это переполнило чашу терпения перемещенных, и они подняли восстание. Изгнав полицию, народ хотел организованно выехать на родину. Тогда против перемещенных были брошены английские танкетки и солдаты на бронетранспортерах. В восставших стрелял и английский начальник лагеря, ранив одного человека. Войска оцепили лагерь, произвели массовые аресты и сортировку перемещенных. Мы приехали вскоре после этих событий. Отлично понимая, что наша встреча с перемещенными привела бы к массовому выезду их на родину, подполковник Шадвелл по приказу своего командования не допустил советских офицеров в лагерь. Однако в разговоре с нами ему пришлось признать, что восстание имело место, что по перемещенным стреляли и один из них был ранен. Он лишь добавил от себя, что английский начальник этого лагеря был снят со своей должности.

В дальнейшем британские власти расформировали лагерь, а жителей его распределили мелкими группами по другим местам.

Так огнем и железом английские каратели пытались подавить неукротимое стремление советских патриотов вернуться к матери-Родине.

Другой формой протеста и сопротивления были забастовки перемещенных, работавших на лесозаготовках, на английских военных складах и аэродромах. Крупная забастовка вспыхнула в конце июня 1946 года в лагере Мюнстер. Лагерная администрация и английские власти учинили расправу над бастующими. Многих перемещенных арестовали, некоторые из них бесследно исчезли...

Борьба советских граждан — перемещенных лиц за свое право жить на родной земле по существу является непосредственным продолжением героики Великой Отечественной войны. Как и во всякой борьбе народа, в ней были жертвы, подвиги и победы. [139]

Лучшая награда

День выдался отличный — ясный, солнечный. В широко распахнутые окна миссии, выходящие в сад и на Паркштрассе, вливается утренняя прохлада, напоенная ароматом цветов. В саду, освеженные ночным дождем, покачивают ветвями яблони в пышном белом наряде.

Сегодня 1 Мая 1948 года, С утра мы поздравили с большим праздником друг друга и наших товарищей по работе — звонили в Любек, Ганновер, Брауншвейг, Ольденбург, по всем точкам, где были наши представительства, а теперь сидим вокруг мощного радиоприемника и слушаем голос бесконечно дорогой нам Москвы. Идет репортаж с Красной площади... «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля». Шум людского моря, песни, буханье барабанов. Сквозь праздничную мешанину звуков прорывается голос с трибуны мавзолея: «Да здравствует наша Советская Родина!» Ответное тысячеголосое «ура!» прокатывается по площади, входит в микрофон, несется над землей и вливается в двухэтажный дом № 32 на Паркштрассе в западногерманском городишке Бад-Зельцуфлен, наполняя наши сердца радостным волнением.

И вдруг резким диссонансом в комнату из окна ворвались какие-то странные вопли. Выхожу на балкон. Внизу мимо здания миссии дефилируют 60–70 немецких молодчиков. Они выкрикивают угрозы и оскорбления в наш адрес. Английские полицейские снисходительно посмеиваются, а хулиганы в свою очередь по-фашистски салютуют полицейским вытянутой вперед рукой. Обоюдные симпатии и полное взаимопонимание!

Праздничное настроение испорчено, но не надолго. Мы знаем, что в семье не без урода. Сидя у приемника, мы говорим о том, что сейчас в Лондоне, Манчестере английские рабочие проводят демонстрации под лозунгом мира и международной солидарности трудящихся, и в Дюссельдорфе, Дортмунде, Гамбурге западногерманский пролетариат тоже вышел на улицы, чтобы показать свою решимость бороться за лучшую долю и не допустить возвращения мрачных фашистских времен.

Кляня английских реакционеров, подло срывающих репатриацию, мы никогда не отождествляли их с английским народом и лишь жалели, что буржуазная печать вместо добросовестного, правдивого освещения проблемы [140] перемещенных лиц преподносит широкому читателю злобную антисоветскую ахинею...

Телефонный звонок. Англичанка телефонистка объявляет: «Говорите с Берлином». Генерал-майор Юркин от имени Советского командования поздравляет весь коллектив миссии с праздником.

Никогда у нас не было ощущения заброшенности. Мы постоянно чувствовали себя необходимыми винтиками в большом и мудром советском государственном механизме. Почти ежедневно получали из Берлина от Советского командования и из Москвы от Управления по делам репатриации необходимые указания, ценные советы и просто теплую моральную поддержку, в которой мы порой очень нуждались.

...Берлин просит записать поздравительные телеграммы, полученные от наших семей из Советского Союза. Офицеры бросаются за бумагой и карандашами, садятся вокруг Швыдкого, который прижимает к уху телефонную трубку. Передаются телеграммы из Москвы, Киева, Ленинграда, Риги, Таллина, Саратова... Поздравляют жены, дети, отцы и матери. Сколько радости приносят нам коротенькие телеграфные строчки.

Наконец, все записано, и мы передаем телеграммы по зоне — Гудкову, Иотко, Палагушину и другим товарищам.

— Алло, алло... Ганновер...

— Алло, алло... Любек...

Офицеры благодарят, докладывают: «На точках все в порядке, слушаем Красную площадь».

Снова резкий телефонный звонок. Кто это может быть? Неужели бандиты не оставят нас в покое и сегодня? Но, нет, дурное предчувствие не оправдалось. Швыдкий дословно передает: «От имени советских граждан-украинцев, желающих ехать на родину, поздравляем вас с праздником»...

Хорошо и радостно. Еще и еще раздаются телефонные трели, переводчик принимает поздравления, слова благодарности от советских граждан, находящихся на нашем сборном пункте перед отъездом на родину.

Вот она, самая дорогая наша награда... [141]