В Италии
Кто такие «перемещенные лица»
Июльским вечером 1945 года группу офицеров, в числе которых был и я, вызвали в Управление уполномоченного Совета Народных Комиссаров СССР по делам репатриации и объявили, что нам надлежит вылететь в Италию для разрешения ряда вопросов, связанных с репатриацией советских граждан. Нам объяснили, что в Италии с 1944 года работает специальная миссия во главе с полковником Яковлевым. К нему-то мы и должны были лететь, чтобы ускорить отправку на родину советских граждан — перемещенных лиц. В соответствии с соглашениями между СССР, США, Англией и Францией репатриация перемещенных лиц должна быть проведена в самые короткие сроки. Однако, видимо, возникли какие-то препятствия, мешающие этим людям вернуться к родным очагам.
Возвращаясь к себе в гостиницу, я размышлял о полученном задании. Перемещенные лица. Какие странные слова... Тогда я не предполагал, что в течение нескольких последующих лет буду засыпать и просыпаться с думой об этих людях и что моя военная служба тесно переплетется с их судьбой.
За юридическим термином «перемещенные лица» скрывались миллионы людей, которых ураган войны перенес за тысячи километров от родного дома или его пепелищ. Как попали они на чужбину? Я вспоминал все, что знал по этому поводу, и в гостинице, лежа в постели, долго не мог заснуть, мысленно перенесясь в суровые военные годы. [10]
...»Тотальные мобилизации» истощили людские резервы фашистской Германии. Военные заводы отчаянно нуждались в рабочей силе, и тогда гитлеровцы, попирая все международные конвенции, законы и обычаи войны, совершили тягчайшее военное преступление: насильно увели в рабство, на каторжный труд огромное число людей — жителей временно оккупированных территорий. По масштабам и жестокости, с которой была проведена эта операция, гитлеровцы далеко превзошли татаро-монгольских ханов и древнеримских императоров.
Во время войны мне довелось побывать у славных белорусских партизан, обеспечивая оперативную связь их соединений с частями Советской Армии, Народные герои, сражавшиеся в отряде бывшего учителя Владимира Лобанка, немало порассказали мне о том, как ненавистный враг угонял на чужбину наших людей. Партизаны Лобанка отбили у фашистов несколько десятков тысяч советских граждан, но полностью сорвать дьявольский замысел фашистов были не в состоянии...
Я видел объявления, вывешенные германским командованием в деревнях Слуцкого района Белоруссии, В них говорилось: «Все жители, как мужчины, так и женщины, рождения 1900–1927 гг. должны явиться 2 марта 1943 г. в 10 часов утра в уездную управу для освидетельствования и отправки на работу в Германию, Взять с собой одежду, обувь и маршевое питание на 3–4 дня. Кто не явится, — будет заподозрен в бандитизме, и с ним поступят соответствующим образом».
Душераздирающие сцены разыгрывались, когда гитлеровцы насильно заталкивали людей в товарные вагоны. Десятки тысяч жителей были расстреляны фашистскими карателями за отказ отправиться на каторгу. Эшелоны рабов шли в Германию день и ночь. Больных и обессилевших конвоиры выбрасывали из переполненных вагонов под откос. Трупы кошмарными вехами отмечали путь невольников на Запад.
Для угнанных советских граждан в Германии был установлен режим бесправия и непосильного труда. Им жилось тяжелее, чем пленникам в худшие времена древнего рабовладения. Советских людей лишили имен. Им выдали номера и нашивки со словом «Ост» посредине. На рынках живого товара, учрежденных в Германии, [11] каждый немец мог приобрести себе раба за 10–15 марок, а активный фашист — бесплатно.
О страданиях и унижениях, пережитых нашими людьми в неволе, красноречиво свидетельствуют письма, найденные у убитых на советско-германском фронте гитлеровских солдат. Вот что писала обер-ефрейтору Рудольфу Ламмермайеру его мать из местечка Люгде: «Вчера днем к нам прибежала Анна Лиза Ростерт. Она была сильно озлоблена. У них в свинарнике повесилась русская девка. Наши работницы-польки говорили, что фрау Ростерт все била, ругала русскую. Она прибыла сюда в апреле и все время ходила в слезах. Покончила с собой, вероятно, в минуту отчаяния. Мы успокаивали фрау Ростерт — можно ведь за недорогую цену приобрести новую русскую работницу».
А вот еще одно письмо, найденное у немецкого пехотинца Вильгельма Бока: «Много русских женщин и девушек работают на фабриках «Астра Верке». Их заставляют трудиться по 14 и более часов в день. Заработной платы они, конечно, никакой не получают, на работу и с работы ходят под конвоем. Русские настолько переутомлены, что буквально валятся с ног. Им часто попадает от охраны плетьми. Пожаловаться на побои и скверную пищу они не имеют права. Моя соседка на днях приобрела себе работницу. Она внесла в кассу деньги, и ей предоставили возможность выбирать по вкусу любую из только что пригнанных сюда из России женщин».
Угнанные в рабство советские люди составляли одну группу перемещенных лиц. Другая группа состояла из советских солдат и офицеров, взятых фашистами в плен и освобожденных войсками союзников.
Начало войны сложилось для нас неблагоприятно. Советская Армия отступала под напором превосходящих сил вооруженного до зубов врага, неся большие потери убитыми и пленными. Не по своей воле оказались эти люди за колючей проволокой немецких лагерей для военнопленных. Подавляющее большинство их попало туда по причинам, от них не зависящим, многие — ранеными и контужеными.
Среди белорусских партизан было немало советских бойцов и офицеров, бежавших из фашистского плена. Они подробно рассказывали мне о кошмарах гитлеровской неволи. [12]
Обращение с советскими военнопленными — одна из гнуснейших сторон фашистского варварства. Голод, холод, расстрелы и сыпной тиф косили ряды несчастных. Когда в лагерях в результате невероятной скученности и полнейшей антисанитарии вспыхивали эпидемии, гитлеровцы оставляли больных на произвол судьбы и лишь изредка вталкивали в лагерные ворота подводу с несколькими десятками почти несъедобных буханок твердого как камень эрзац-хлеба. К концу эпидемии безмолвные бараки оказывались полными трупов, лежавших на покрытых изморозью нарах. Из тысяч пленных в каждом лагере оставалось лишь несколько сотен человек. Выживших подвергали сортировке, и всех тяжелобольных или мало-мальски «подозрительных» истребляли.
И все же, несмотря на ужасные условия, созданные фашистами для советских военнопленных, абсолютное большинство из них не уронило чести и достоинства советского солдата и гражданина. На военных предприятиях, где гитлеровцы заставляли их работать, они вредили и саботировали, срывая производство оружия. В лагерях для военнопленных и в концлагерях наши люди создавали подпольные патриотические организации и деятельно готовились к освободительным восстаниям. Такие восстания произошли в концлагерях Бухенвальд, Маутхаузен и в других фашистских застенках.
Те, кому удавалось бежать из лагерей смерти, разбросанных по территории оккупированной гитлеровцами Европы, вливались в ряды участников движения Сопротивления во Франции, Бельгии, Италии и других странах.
Но находились среди военнопленных и люди, слабые духом. Доведенные до отчаяния голодом и изнурительными работами, они вступали в изменнические «национальные формирования». Многие из этих людей рассчитывали при первом же удобном случае перебежать к партизанам или на сторону советских регулярных войск.
Именно таким путем пришел к белорусским партизанам Гиль-Родионов со своими бойцами. О себе он рассказывал скупо, через силу. Чувствовалось, что ему тяжело вспоминать позорные страницы своей биографии. Раненым попал он в плен и, смалодушничав, стал на путь предательства — согласился сформировать из военнопленных крупное войсковое соединение, чтобы сражаться на стороне врага. Но мысль о том, что он поднял оружие [13] против Родины, мучила его так же, как и многих его солдат. И вот летом 1943 года Гиль-Родионов со всем своим соединением переходит на нашу сторону.
Он громит немецкие гарнизоны, освобождает ряд сел и деревень, захватывает богатые трофеи. Стремясь искупить свою вину, бойцы отряда Гиля-Родионова не щадили себя в боях, и Родина их простила. Многие из них удостоились высоких правительственных наград. Сам Гиль-Родионов был награжден орденом Красной Звезды. Но не суждено ему было дожить до светлого дня победы. В одном из боев Гиль-Родионов пал смертью храбрых.
Дополнительное пушечное мясо для вермахта гитлеровцы изыскивали не только в лагерях военнопленных, но и среди гражданского населения временно оккупированной территории Советского Союза. Они проводили принудительную мобилизацию, устраивая облавы на улицах городов и деревень. Именно таким образом попали в гитлеровскую армию многие жители прибалтийских советских республик, украинцы и белорусы. Откатываясь с отступающей немецко-фашистской армией на запад, эти люди наряду с власовцами оказались после войны на положении перемещенных лиц.
Была и еще одна категория перемещенных — гражданские лица, которые сотрудничали с врагом. В прошлом чаще всего уголовники, подонки общества, люди без чести и совести, они, увидев, что с гитлеровцами им по пути, пошли в услужение гестапо, выдавали партизан и ушедших в подполье коммунистов и комсомольцев, принимали участие в карательных экспедициях. Более опасную разновидность их составляли классовые враги — бывшие купцы, кулаки и тому подобные элементы, которых Октябрьская социалистическая революция лишила богатств и привилегий. Затаившись, они почти четверть века ждали своего часа, и, когда пришли фашисты, решили, что наступило время для сведения счетов. Такие мерзавцы шли в бургомистры, лютовали в застенках гестапо, соперничая в жестокостях с гитлеровскими садистами. Клуб смрадной пыли, поднятый ветром войны, — так заклеймил писатель Леонид Леонов этих оживших мертвецов. Персонаж его пьесы «Нашествие» — Фаюнин, бывший богатей, ставший при гитлеровцах городским головой, — фигура весьма типичная. Много таких фаюниных нашло смерть от карающей [14] руки народных мстителей, но немало их успело удрать на запад в обозе гитлеровской армии.
В числе перемещенных лиц были и такие, которые пошли служить врагу под страхом репрессий и впоследствии против воли оказались в Западной Германки. Я знаю, например, что многих людей назначали старостами в деревнях и селах Белоруссии вопреки их желанию. Часть из них активно сотрудничала с партизанами.
И, наконец, я вспомнил о детях, похищенных гитлеровцами из наших детских садов и домов. Где они сейчас, какие страдания выпали на долю этих маленьких советских граждан, разлученных со своими родными и близкими?
Вот о чем думал я в московской гостинице поздней июльской ночью, накануне вылета в Италию.
На итальянской земле
...Самолет в воздухе. Курс — Италия. Под крылом раскинулась родная израненная земля. Здесь и там руины, красноватое кирпичное месиво на месте жилых кварталов, обуглившиеся остовы заводов, поля, изрытые воронками. Следы жестоких боев и фашистского варварства, результаты тактики «выжженной земли».
Если бы нам кто-нибудь сказал тогда, что через 12 лет генерал Шпейдель, автор этой людоедской тактики, военный преступник и палач советского народа, будет рука об руку с американскими генералами сколачивать в Центральной Европе антисоветскую военную группировку, мы сочли бы говорившего за злостного выдумщика или человека, потерявшего рассудок...
Мы твердо знали, что дома будут восстановлены, на месте развалин возникнут новые, еще более прекрасные, чем прежде, города, а вот как восстановить семьи, потерявшие своих близких? Мертвых, конечно, не оживишь, Но ведь многие из тех, кого считают пропавшими без вести, на самом деле томятся там, на западе, в лагерях для перемещенных лиц. И вот мы командированы для того, чтобы вызволить наших людей, вернуть их к родным очагам, где в думах о них близкие выплакали себе глаза. Сумеем ли мы справиться с возложенной на нас почетной и трудной задачей? Помогут ли нам в этом союзники?
Вот и Киев. Когда-то красавец город сейчас предстал нашему взору в сплошных закопченных руинах. В Киеве [15] пришлось задержаться. Прогноз погоды не обещал ничего доброго. На ночь расположились в деревянном бараке, приспособленном под гостиницу для транзитных пассажиров. Действительно, синоптики не обманулись в своих предсказаниях. Небо заволокло тучами, прогремел гром, и пошел дождь.
Под шум все усиливавшегося ливня завязывается разговор. О чем? Разумеется, о предстоящей работе. Конечно, интересно побывать в стране древних памятников, увидеть не на открытках, а воочию Венецию, Геную, Рим, познакомиться с отважным итальянским народом, казнившим фашистского диктатора Муссолини. Но больше всего нас волнует судьба советских людей, оказавшихся в Италии.
— Не понимаю, чего там возиться, — говорит кто-то. — По-моему, репатриацию можно было завершить за какой-нибудь месяц.
— Видимо, есть причины. Может быть, наша миссия не в состоянии отыскать всех советских людей, а те — миссию. Ведь там перемещенных немало.
— Это верно, что немало. Вот если бы союзники, открыли второй фронт пораньше, тогда бы мы и убитыми, и пленными столько не потеряли.
— И гражданских лиц не успели бы гитлеровцы угнать в таком количестве.
— Да, во время войны союзники не особенно торопились. И теперь почему-то не торопятся возвращать наших людей. Странная медлительность...
— Медлительность особого рода. Очевидно, по какой-то причине им выгодно попридержать наших соотечественников.
Генерал Яков Дмитриевич Басилов, старший в группе и по званию и по возрасту, подытоживает нашу беседу кратким: «Приедем на место — разберемся».
За ночь небо очистилось, и когда нежно-золотистые лучи раннего солнца осветили киевский аэродром, мы снова заняли места в самолете.
Следующая посадка в Белграде. В столице Югославии мы пробыли считанные часы и лишь бегло осмотрели город.
На большой высоте самолет совершает прыжок через Адриатическое море, и вот уже внизу Везувий, прикрытый дымным облачком. Разворот, толчок от соприкосновения [16] шасси с посадочной площадкой, и самолет подруливает к аэровокзалу. Неаполь!
Здесь и там слышна английская речь — на аэродроме снуют американские и британские летчики. С удивлением замечаем, что у некоторых на спинах кожаных тужурок намалеваны какие-то драконы и обнаженные женщины. Странные вкусы...
Американская администрация аэродрома изъявляет намерение осмотреть наш самолет, но генерал Басилов вежливо отклоняет эту попытку. Тогда нас просят подвезти до Рима трех американцев — двух офицеров и женщину. Что ж, милости просим! В полете американские попутчики без особого стеснения разглядывали пассажиров и их багаж. Они были явно разочарованы — число пассажиров и их чемоданов полностью соответствовало документам, предъявленным нами в Неаполе.
С римского аэродрома, где нас встречали члены советской миссии по репатриации во главе с полковником Яковлевым, мы отправляемся на улицу Виа-Номентана. Там в красивом двухэтажном особняке живут и работают офицеры миссии.
— А это наши надежные стражи, — усмехнувшись, говорит Павел Григорьевич Яковлев, указывая на итальянских полицейских, разгуливающих у подъезда миссии. — Вышколенные ребятки — следят за нами в оба, записывают номера машин, а чуть мы за ворота, тут же нажимают сигнальную кнопку, и глядишь — за тобой «хвост».
Несмотря на занятость, мы старались выкроить время, чтобы поближе познакомиться с жизнью итальянского народа. Едва завидев нас, людей в фуражках с красной звездой, итальянские рабочие, рыбаки и крестьяне жали нам руки, приветственно хлопали по плечу, выражая свои симпатии к советскому народу и его армии-освободительнице.
В Милане я познакомился с командиром одного итальянского партизанского отряда, действовавшего на севере страны. Партизаны, опираясь на поддержку всего народа, освободили от фашистов северную часть Италии, в том числе такие крупные города, как Верона, [17] Милан, Турин. Союзники в эти районы пришли, что называется, на готовое.
В рядах итальянских партизан сражались и советские воины, бежавшие из гитлеровских концентрационных лагерей.
— Если бы вы знали, — рассказывал мне один итальянец, — как привязались мы за время тяжелой партизанской борьбы к нашим русским товарищам! Мы восхищались их смелостью и выносливостью. О, это были орлы!
Он привел меня на площадь перед миланским собором и показал могилу расстрелянных по приказу Муссолини партизан. Стянув с головы синий берет, итальянец в молчании склонил голову. Ветер шевелил его черные, как смоль, волосы.
— Здесь, — торжественно сказал он, — вместе с нашими героями, отдавшими жизнь за свободу своей страны, лежат и ваши воины. Мы чтим их память так же, как своих братьев-итальянцев.
Однажды полковник Яковлев представил мне высокого стройного блондина — Анатолия Тарасова, о котором и поныне хранят добрую память итальянские партизаны.
Труден, но ярок жизненный путь Тарасова. В 1941 году под Белостоком Анатолий попал в плен. Пытки, издевательства, голод не сломили воли молодого советского патриота. Он бежал из немецкого концентрационного лагеря на севере Италии и нашел дорогу к партизанам. Судьба свела его с легендарными народными героями — Алчиде Черви и семью его сыновьями. Много героических дел совершил Анатолий Тарасов с семеркой отважных итальянцев. В ноябре 1943 года братья Черви и Анатолий решили вместе со своими товарищами-партизанами достойно отметить годовщину Великой Октябрьской социалистической революции. И вот к казармам фашистских карабинеров в Сан-Мартино подкатил грузовик, в кабине которого рядом с шофером сидел высокий офицер-эсэсовец. Он приказал двенадцати солдатам выехать с ним для облавы на партизан. Приказ эсэсовца был выполнен без промедления. Захватив оружие и продовольствие, карабинеры влезли в кузов, и грузовик тронулся. За городом офицер приказал карабинерам выйти из машины, чтобы сообща выработать [18] план операции. Но, когда солдаты спрыгнули на землю, они увидели нацеленные на них из придорожных кустов автоматы. В форме эсэсовца был не кто иной, как Анатолий Тарасов!
А сколько таких советских воинов-смельчаков внесли свой вклад в дело освобождения Италии!
Мы видели не только героические, но и трагические стороны жизни простых итальянцев. Народу жилось тяжело. Чувство радости от свержения фашистской диктатуры смешивалось с острым разочарованием: светлые надежды на счастливую жизнь и на торжество справедливости не сбывались. Итальянцы с гневом рассказывали нам, что фашисты разгуливают на свободе, а коммунистов и партизан бросают в тюрьмы. До осени 1945 года над сценой государственного оперного театра в Риме красовались выведенные крупными буквами слова: «Бенито Муссолини — властитель Италии». Чем, как не профашистскими симпатиями каких-то влиятельных лиц, можно объяснить этот факт?
С особым возмущением говорили итальянцы о поведении американских и английских военных властей, которые не только не пытались бороться с массовой безработицей, но, наоборот, своими действиями ухудшали положение народа. Однажды они решили использовать бесплатный труд военнопленных для работы в порту Неаполя. Это грозило голодом 3 тысячам итальянских докеров, их женам и детям. Только вмешательство Итальянской коммунистической партии и всеобщая забастовка сорвали затею оккупационных властей.
Нищета доводила до самоубийств, толкала на проституцию. Мы с отвращением наблюдали, как по вечерам на улицах больших городов Италии, прислонившись к стенам домов, стояли американские и английские солдаты с пачками итальянских лир под погонами. Они приманивали таким образом нищих, голодных итальянок...
Лагерь «5-С»
В первый же вечер Яковлев подробно ознакомил нас с ходом репатриации. К моменту нашего приезда на родину было отправлено более 50 тысяч советских граждан. Многие из них, услышав о прибытии в Рим советской [19] миссии, сами отыскали Яковлева и деятельно помогали ему собирать наших людей по всей Италии. Но чем дальше, тем больше работа замедлялась, точно чья-то невидимая рука сыпала песок в механизм репатриации. В качестве примера Яковлев рассказал о лагере «5-С» в районе Риччиони, где содержалось 12 тысяч советских граждан.
Лагерь находился в ведении английской администрации. Когда сотрудники миссии неожиданно нагрянули в Риччиони и побеседовали с людьми, выяснилось, что большинство обитателей лагеря желает возвратиться на родину, В этот день вместе с нашими офицерами лагерь покинуло более 600 человек. Все было проделано так быстро, что английская администрация не смогла помешать их уходу.
— Но почему вы думаете, Павел Григорьевич, — спросил я, — что англичане стали бы им препятствовать?
— Да потому, что уже с 1944 года, как только мы сюда прибыли, — ответил Яковлев, — англичане и американцы всячески мешали отбирать наших граждан из массы перемещенных лиц разных национальностей. Лагери приходится отыскивать самим. Союзники, даже если и знают, где они расположены, не скажут. Часто вовсе не допускают в лагери для перемещенных. И вообще — противодействие на каждом шагу, хотя внешне отношения с союзнической администрацией самые любезные.
Наши соотечественники рассказали Яковлеву о порядках, царивших в «5-С», Самоуправление лагерем с ведома и благословения английской администрации было захвачено группой военных преступников, в годы войны активно сотрудничавших с фашистами. Кроме того, в лагерь частенько наезжали господа в американской и английской военной форме, превосходно владевшие русским и украинским языками. Они насаждали систему слежки, вели с людьми беседы, в которых поливали грязью Советский Союз. После того как удалось вызволить из лагеря 600 человек, английские власти под всякими предлогами перестали допускать офицеров миссии в лагерь «5-С». Репатриация прекратилась.
— И вот так или приблизительно так обстоит дело со всеми лагерями, — закончил свой рассказ Павел Григорьевич. [20]
Уяснив себе из докладов Яковлева обстановку, мы приступили к работе. Генерал Басилов потребовал у представителей американского и английского командований, чтобы нам разрешили посетить лагерь «5-С». Настойчивость Басилова возымела действие, и разрешение вскоре было получено.
В один прекрасный день небольшая колонна наших автомашин выехала в район Риччиони. Несколько часов мы мчались по дороге, пролегавшей через холмистые поля, изредка обгоняя крестьян, ехавших верхом на мулах. Нам сказали, что Риччиони — курортное место. Но лагерь, который мы увидели, меньше всего напоминал курорт. Он был расположен на выжженной солнцем земле и обнесен оградой из нескольких рядов колючей проволоки. На вышках маячили часовые. Здесь, в немецких армейских палатках, жили перемещенные — главным образом украинцы и белорусы. Одежда их составляла странную смесь из английской и немецкой военной формы.
Мы застали их за обедом. Сидя на земле под палящим южным солнцем, люди что-то ели из консервных банок, заменявших им котелки.
Разрешая поездку в лагерь, английское командование поставило весьма жесткие условия: нам запретили проводить митинги и даже потребовали, чтобы мы... не садились вместе с перемещенными. В ногах, как говорится, правды нет, побеседовать по душам с запуганными и сбитыми с толку людьми, конечно, удобнее было бы сидя. Ну, что ж, придется опровергнуть поговорку и воздействовать на наших соотечественников словом правды стоя...
Как только мы вошли на территорию лагеря, нас обступили перемещенные. С места в карьер приходится отвечать на множество вопросов, главным образом о том, что делается на родине.
Мы заметили вокруг себя множество подростков. Гитлеровцы оторвали их от родителей и угнали на работы в Италию. Здесь их и застал конец войны. Беседуя с юношами, мы с горечью обнаружили, что их головы забиты злобной антисоветской чепухой. Они, например, были убеждены, что их родственники поголовно «истреблены большевиками».
Мы терпеливо объясняли, что все это злостные выдумки, что родители мечтают увидеть своих детей дома. [21]
Тогда, озираясь по сторонам, ребята просили нас отправить их на родину, но только скорее, чтобы после того, как они дадут согласие, не пришлось ни одного часа оставаться в лагере. «Сразу заберете — поеду», — такую фразу приходилось слышать довольно часто.
Стало ясно, что в лагере есть какая-то темная сила, терроризирующая людей, желающих отправиться домой. И уже в первый свой приезд в Риччиони мы увидели группу хулиганов, стремившихся оттереть нас от основной массы перемещенных. Они действовали нагло, точно чувствовали себя хозяевами в лагере. К сожалению, так оно и было. Сопровождавшие нас английские и американские офицеры ни разу не одернули развязных молодчиков, выкрикивавших по нашему адресу угрозы и ругательства.
В течение 5–6 дней мы приезжали в лагерь, сообщали последние новости с родины, раздавали советские газеты и журналы, рассказывали, что государство оказывает помощь вернувшимся, выделяет им ссуды, помогает устроиться на работу. И каждый раз вместе с нами из лагеря уходили новые и новые люди.
Однако массовой репатриации добиться не удалось. Лагерная верхушка, состоявшая из военных преступников, в прошлом активных пособников гестапо, при поддержке американского и английского командования терроризировала перемещенных, расправляясь с каждым человеком, заподозренным в желании возвратиться на родину.
Генерал Басилов вручил английскому бригадиру Блоку список отпетых лагерных бандитов и потребовал сначала их изоляции от общей массы людей, а затем передачи советским властям. Он настаивал, чтобы внутренняя администрация в лагере была передана в руки советских патриотов. Бригадир Блок, как всегда, любезно улыбаясь, ответил, что он, увы, неправомочен сам решать подобные вопросы, но обещает доложить о требовании генерала своему командованию, которое, как он надеется, примет разумное и справедливое решение.
Я ни секунды не сомневаюсь в том, что, если бы гитлеровские последыши были изъяты, а советским офицерам предоставлена возможность провести в лагере широкую разъяснительную работу, из Риччиони на родину вернулись бы все содержавшиеся там люди. Это [22] понимало и англо-американское командование. Поэтому оно отвергло требование генерала Басилова. Больше того, союзники постарались вообще закрыть нам вход в лагерь. Для этого англо-американская военная администрация прибегла к грязной инсценировке.
Бунт, которого не было
Подъехав однажды к лагерю, мы увидели странную картину. Лагерь окружала усиленная охрана. В нескольких местах стояли броневики. Английские солдаты наводили пулеметы на палатки. Что случилось? Зачем здесь броневики и пулеметчики?
— Видите ли, в лагере неспокойно, перемещенные бунтуют, — объясняет нам английский офицер.
— Бунтуют? Почему?
— Они не хотят больше встречаться с советскими офицерами. Так что, если вы пожелаете войти в лагерь, мы вас будем защищать силой оружия.
Белые нитки, которыми была шита вся эта затея, настолько бросались в глаза, что мы не могли не рассмеяться.
— Неужели вы всерьез утверждаете, что все перемещенные за одну ночь вдруг почувствовали к нам ненависть?
— Так точно! — поспешно вставил переводчик Хилс, не дожидаясь, пока его начальники подберут подходящий ответ...
Отказавшись от охраны, мы решительно направились в лагерь. Там царило полное спокойствие. Люди встретили нас вполне дружелюбно, но вскоре появилась шайка из 50–60 хулиганов. Не отставая от нас ни на шаг и выкрикивая ругательства, они не давали возможности говорить с остальными. Работать в таких условиях мы не могли. Я обернулся к одному из английских офицеров, сопровождавших нас, и настоятельно попросил убрать негодяев. Тот ответил, что «демократические традиции его страны не позволяют ему затыкать рот какой-либо группе людей, и если часть перемещенных лиц выкрикивает антисоветские лозунги, то это их святое право, поскольку они таким образом используют свободу слова». [23]
Полковник Яковлев оборвал этот поток краснобайства, заметив: «Пока что мы видим лишь свободу для бандитов и тюремное заключение для всех остальных жителей лагеря». Тогда поборник западной «демократии» начал ссылаться на полученную им инструкцию не препятствовать крикунам. Вот это уже было ближе к истине. Нам стало ясно, что разыгрывается грязная инсценировка с одной-единственной целью — сорвать репатриацию обитателей лагеря «5-С».
Когда мы направлялись к выходу, из-за спин хулиганов выскочил какой-то человек и опрометью бросился к нам, «Ты куда?» — рявкнул на чистейшем русском языке шедший рядом с нами сотрудник американской военной администрации. Не обращая на него внимания, перемещенный попросил, чтобы мы забрали его с собой. Полковник Яковлев взял этого человека под руку и, дружески с ним беседуя, направился к выходу. Увидев, как быстро и решительно их товарищ вырвался из неволи, еще восемь человек побежали вслед за нами, и все вместе мы вышли из лагеря.
Неподалеку от лагеря мы в присутствии английского майора Стюарта выслушали взволнованный рассказ советских граждан Блохина, Федосенко и Еремеева о вопиющих безобразиях, творящихся в «5-С». Каждая фраза переводилась для Стюарта на английский язык.
Комендант лагеря Сакович и его правая рука Атаманчук — матерые гитлеровцы. Они командовали изменническими формированиями, рьяно выполняя приказы фашистских штабов.
— И теперь они остаются у власти и даже находятся в очень хороших отношениях с английскими и американскими офицерами, — негодуя говорил Федосенко.
Мы внимательно посмотрели на Стюарта, надеясь, что он, может быть, объяснит причины столь странной дружбы. Но Стюарт, отведя глаза в сторону, помалкивал.
— А меня Сакович арестовал на двенадцать суток за то, что я хотел поговорить с советскими офицерами, — сказал Еремеев.
Федосенко и Блохин подтвердили слова Еремеева и добавили, что Атаманчук делал такие, например, заявления: «Мы будем топить в уборной всех, кто только заикнется, что хочет в Советскую Россию». [24]
Нас интересовали подробности подготовки «массового бунта». Перебивая друг друга, беглецы из лагеря рассказали, как стряпалась инсценировка. Рано утром Сакович, Атаманчук и их «актив» обошли перемещенных и приказали в назначенный час выйти к проволоке. При появлении советских офицеров все должны были кричать что есть мочи: «Не пустим вас в лагерь! Убирайтесь к себе в Москву» и т. п. Того, кто откажется кричать, грозили объявить «врагом» и поступить с ним соответствующим образом. Однако угрозы Саковича и Атаманчука не подействовали. Люди остались в палатках и к проволоке не пошли, «А те крикуны, что надсаживались у ворот, — это и есть лагерная администрация, активисты — гестаповские лиходеи, один к одному», — закончил рассказ Блохин.
Вечером того же дня мы выразили бригадиру Блоку протест по поводу провокации в лагере «5-С». Припертый к стене фактами, Блок, по существу, признал, что в лагере ведется антисоветская пропаганда, что там свирепствует фашистский террор, насаждаемый лагерной «администрацией», состоящей из военных преступников.
— А ведь назначили эту администрацию вы, господин бригадир, ваше командование.
Блок промолчал. Да и что он мог сказать? Шила в мешке не утаишь.
Несмотря на террор, в лагере «5-С» все громче раздавались требования об отправке на родину, но в Лондоне и в Вашингтоне несчастным людям уготовили иную долю: тайком от советских представителей и неожиданно для самих обитателей лагеря около 10 тысяч перемещенных лиц были вывезены в Англию, и дальнейшая их судьба неизвестна. Гнут ли они спину где-нибудь в африканских шахтах или на плантациях Южной Америки, проливают ли кровь в каком-нибудь «иностранном легионе», брошенном империалистами на расправу с народами колониальных стран, проходят ли подготовку в шпионско-диверсионных школах — никто не знает, что стало с этими людьми...
Кстати сказать, вербовку в свои шпионско-разведывательные школы американские власти без всякого стеснения проводили уже в 1945 году. Было установлено, что в районе города Пиза в ведении американского командования находился лагерь с перемещенными советскими [25] гражданами. Мы узнали, что американские разведчики вызывают наших людей поодиночке на беседы, во время которых угрозами и посулами пытаются завлечь в сети своей секретной службы. С теми, кто отказывался, жестоко расправлялись. После этих «бесед» несколько человек бесследно исчезло.
Но американские вербовщики не успели полностью развернуть в Пизе свою вредоносную работу. Летом 1945 года этот лагерь был обнаружен советскими офицерами Белобоковым, Чаловским и Жар. Там содержалось около 4 тысяч советских граждан. Грязные и оборванные, постоянно мучимые жаждой (их даже не считали нужным снабдить достаточным количеством воды), они днем и ночью находились под открытым небом — палаток на всех не хватало. В лагере было много женщин — санитарок, медсестер, попавших вместе с нашими солдатами в плен к фашистам. «На фоне этих несчастных, — рассказывала наш переводчик младший лейтенант Лидия Николаевна Жар, — холеный американский офицер, расхаживающий с овчаркой по лагерю, выглядел как рабовладелец среди невольников».
Американские власти не смогли сколотить в лагере администрацию из антисоветских элементов (очевидно, не оказалось подходящего сырья), и нашей миссии удалось быстро и успешно провести репатриацию.
Мед и деготь
Английские и американские офицеры, с которыми мы поддерживали деловые контакты, были нашими союзниками в только что закончившейся войне. Теперь их официальная задача заключалась в том, чтобы помочь нам как можно скорее провести репатриацию советских граждан. К этому их обязывали не только обычаи цивилизованных стран, но и конкретные согласованные решения глав трех великих держав, в частности решения Крымской конференции. Однако чувствовалось, что, у союзников есть и кое-какие секретные инструкции противоположного характера. Все это придавало нашим отношениям несколько странную окраску: улыбок, рукопожатий, банкетов, на которых раздавались тосты за дружбу и процветание наших народов, было предостаточно; [26] но в бочке союзнического меда с каждой неделей обнаруживалось все больше и больше дегтя; сплошь и рядом за хорошими словами следовали скверные дела.
Английские офицеры обосновались в богатых виллах на побережье. Часто мы вели переговоры с бригадиром Блоком на веранде его дома. Перед нами развертывалась изумительная панорама бирюзового моря, над которым синело небо, воспетое не одним писателем и поэтом. Но люди на веранде не были склонны поддаваться умиротворяющему воздействию природы. Вот Блок обращает наше внимание на порядком выцветшие сигнальные красные флаги, поднятые на вышке.
— Вы видите, мисс, — говорит он нашей переводчице Лидии Жар, — красные флаги становятся белыми. Лично я нахожу в этом определенное предзнаменование.
Англичанин хитро щурится. Переводчица не остается в долгу.
— Просто ваш краситель нестойкий. Зато на политической карте мира красный цвет держится прочно и даже, — обратите внимание, бригадир, — некоторые другие цвета приобретают красноватый оттенок.
Подобного рода «обмен любезностями» происходил довольно часто.
Однажды британские офицеры пригласили сотрудников нашей миссии на юбилей английской артиллерийской дивизии, штаб которой помещался в Риччиони, Побывать на этом юбилее стоило только по одной причине: там должен был выступать хор украинских мальчиков. Офицеры миссии надеялись поговорить с детьми и помочь им вернуться домой.
Появление в зале советских офицеров вызвало замешательство среди устроителей банкета. Хор мальчиков так и не выступил. Пригласительные билеты на торжество прислал английский капитан Деннис, разведчик, специально приставленный следить за советской миссией, но он, видимо, не согласовал приглашение с начальством.
Деннис был пьяница, и не раз, приняв изрядную дозу спиртного, изливал перед нами свою душу:
— Ну, зачем меня к вам приставили? Ну, что я не вижу, что вы хорошие ребята? — лепетал он, обдавая собеседника винным перегаром. [27]
После инцидента на дивизионных торжествах Деннис сгинул. Говорили, что его перевели в Австрию.
Мы тоже приглашали англичан к себе. Но на наших приемах нам некого и нечего было прятать, гостей мы встречали хлебосольно, с чистым сердцем и открытой душой. Поэтому и обстановка у нас бывала непринужденной. Иной раз мы только диву давались, глядя, как англичане, подпоясавшись полотенцами, лихо отплясывают барыню или гопака. Куда только девалась пресловутая британская чопорность и невозмутимость! Англичане клялись в дружбе и заявляли о полном согласии с нашими взглядами на репатриацию, Но на другой день иные из этих развеселых танцоров подло тормозили работу по возвращению советских людей на родину.
Образцом двурушника, у которого на языке мед, а под языком лед, был капитан Лев. Этот матерый разведчик прекрасно владел русским языком. Оно и неудивительно. Сын крупного бакинского нефтепромышленника, Лев родился и провел свою юность в Баку. Он любил величать себя «другом русского народа», но, питая ненависть к Советской стране, вредил нам на каждом шагу. Был такой случай.
В одном из лагерей сотрудник нашей миссии капитан Алексеев по очереди вызывал перемещенных в отдельную палатку для разговора по душам. Многие после этих бесед просили отправить их поскорее на родину. Выходя из палатки, наш соотечественник объявлял о своем решении капитану Лев, как официальному английскому представителю. Лев тут же принимался запугивать человека.
— Да вы что — рехнулись? Одумайтесь, пока не поздно, — говорил он перемещенному. — В России вас ждет голод и наказание. Послушайтесь моего совета — отправляйтесь в Австралию или в Канаду, мы вам поможем там замечательно устроиться.
Однажды Лидия Жар случайно застала капитана именно за такой «разъяснительной» работой. Она тут же высказала ему все, что думала по поводу его поведения, а затем перед всеми обитателями лагеря разоблачила истинное лицо этого «друга русского народа».
Вначале думалось, что стоит лишь довести до сведения [28] высшего англо-американского командования о всех обнаруженных нами безобразиях, как положение быстро переменится к лучшему. Но после того, как письмо генерала Басилова британскому командующему фельдмаршалу Александеру о засилье бандитов в лагере «5-С», об инсценировке «массового бунта» и о многих других нетерпимых фактах осталось без последствий, вещи предстали перед нами в более мрачном свете.
11 октября 1945 года мне вместе с полковником Яковлевым довелось присутствовать в Казерте на переговорах генерала Басилова с начальником штаба Александера генералом Лемнитцером. От увиденного и услышанного на душе остался горький осадок. Я понял, что поведение Стюарта, Блока, Лев — отнюдь не досадное исключение из общего правила. Стало ясно, что они — всего лишь проводники политического курса, разрабатываемого в Вашингтоне и в Лондоне. А курс этот никоим образом не предусматривал ускорения репатриации.
Надо заметить, что наряду с такой малоприятной публикой, как специально подобранные разведчики и представители, выполнявшие неблаговидные инструкции своих правительств, нам доводилось встречаться и с честными воинами — англичанами и американцами, относившимися к нам с истинно союзническим дружелюбием и даже с восхищением.
...Я заболел. Пришлось лечь в английский госпиталь. Случилось, что с моей кровати забыли снять табличку с фамилией лежавшего там ранее англичанина. Молоденькая сестра в крахмальной наколке, только что приступившая к дежурству, сделала мне укол и заботливо спросила: «О кей?» Я ответил: «О кей». Потом выяснилось, что укол предназначался моему предшественнику. К счастью, никакой беды для здоровья не произошло, и мы от души хохотали над этим недоразумением. Но начальник госпиталя, узнав об ошибке, пришел в ярость. Он топал ногами и кричал на бедную девушку. Ей грозили крупные неприятности. Только после моих настоятельных просьб ее простили. Начальник госпиталя долго извинялся передо мной. Он по-настоящему переживал случившееся. Но что больше всего запомнилось, так это искреннее теплое отношение английских [29] офицеров — бывших фронтовиков, находившихся на излечении.
Сколько изъявлений признательности и симпатий к нашей Родине услышал я за эти дни!
Настал день выписки из госпиталя. Я надел свой китель, пальцы привычным автоматическим движением побежали сверху вниз по борту кителя... но вдруг ощутили странную пустоту — пуговиц не было. Их срезали на память, как сувениры. «Вот тут уж я перед вами извиняться не буду!» — смеясь сказал начальник госпиталя.
Жаль, что с этими славными людьми не приходилось встречаться в нашей работе. Здесь нас окружали деятели совсем иного сорта...
Порой силы, заинтересованные в срыве репатриации, пользовались преступными методами. Мы тогда не располагали прямыми уликами, говорящими о том, что диверсии были организованы англо-американской разведкой. Но, поскольку цели преступников явно совпадали с целями официальных англо-американских представителей вроде капитана Лев, мы были вправе прийти к определенным выводам.
В сентябре 1945 года на нашем сборном пункте в районе Пизарро находилось около 50 советских граждан, вырвавшихся из лагерей и ожидавших отправки на родину. Однажды ночью группа бандитов напала на этот сборный пункт, чтобы расправиться с патриотами. Налетчики получили достойный отпор.
В постоянной опасности находилась жизнь советских офицеров — сотрудников миссии. Автомобильные катастрофы, в которые они попадали, оказывались при ближайшем рассмотрении диверсиями, а не случайными дорожными инцидентами.
...Майор Титов вел автомобиль по пустынному шоссе над краем обрыва. В зеркальце он заметил машину, догонявшую его. Хотя дорога в этом месте была слишком узка для обгона, преследователь увеличивал скорость. Через мгновение машина майора получила сильный удар сзади и покатилась под откос. Титов получил тяжелое увечье. Преступник скрылся...
Жертвами подстроенной автомобильной катастрофы стали также капитан Алексеев и младший лейтенант [30] Жар, особенно досаждавшие антисоветским элементам своей энергичной борьбой за репатриацию советских граждан. В декабре 1945 года в результате «случайной катастрофы» они получили серьезные увечья.
До чего же все это было не похоже на наше отношение к репатриации английских и американских граждан, освобожденных Советской Армией! Я часто вспоминал незабываемую весну 1945 года.
...Наши армии стремительно продвигались по дорогам Германии, добивая врага в его логове. А навстречу советским танкам по обочинам и прямо по полю двигались люди, освобожденные из страшной гитлеровской неволи. Тут и военнопленные в полуистлевшей форме, и едва бредущие, похожие на живые скелеты, бывшие узники концентрационных лагерей в полосатых куртках, и девушки, испытавшие ужасы гитлеровского рабства. Одни пешком, другие на телегах, кто тащит свои пожитки на спине, кто везет в детской коляске. Вот французы — они где-то раздобыли прямо-таки музейную карету, впрягли в нее сытую немецкую лошадку и едут, распевая песни и размахивая беретами. Над каждой группой развевается национальный флаг.
А какие встречи происходили на этих дорогах! Вот из леса осторожно выходят 10–15 изможденных женщин. Их лица так же серы, как и изношенная одежда. Испуганно вглядываются они в колонну артиллеристов, проходящих по шоссе, готовые тут же отпрянуть в лесную тьму. И вдруг узнают: свои! Рыдая от счастья, перебегают они поляну, отделяющую лесную опушку от шоссе. Колонна останавливается. Торопливые расспросы, поиски земляков, объятия, слезы радости, слова благодарности освободителям.
Среди тех, кто на дорогах войны выражал советским воинам свою признательность, были и английские, и американские военнослужащие, освобожденные нашей армией из гитлеровского плена. Советские органы репатриации организовали для них сборно-транзитные пункты, откуда как можно скорее отправляли на англоамериканскую сторону. Мне довелось побывать на одном из таких сборно-транзитных пунктов в немецком городке Шлохау. Для перемещенных там было оборудовано несколько бараков. Внутри они напоминали [31] гостиницу: мягкая мебель, цветы, рояли, хорошая посуда. Чувствовалось, что наши интенданты поработали, как говорится, с душой. Англичане и американцы заказывали поварам свои любимые блюда, и те старательно пекли пудинги и варили по утрам традиционный английский «поридж» — овсяную кашу.
Иные из временных обитателей гостиничных бараков в Шлохау были настроены явно против капитализма и открыто говорили об этом. Но нам и в голову не приходило как-то использовать настроение этих людей, скажем, с их помощью пытаться заставить всех остальных не возвращаться на родину. А как относилось к нашим, советским, людям англо-американское командование? Часто, возвращаясь к себе на Виа-Номентана, мы, возмущенные до глубины души атмосферой, царящей в лагерях для перемещенных лиц, задумывались над вопросом: зачем влиятельные господа из Вашингтона и Лондона задерживают советских граждан? Неужели США и Англии так уж необходима дешевая рабочая сила? Или, может быть, репатриацию срывают для того, чтобы англо-американская пресса могла представить перемещенных лиц «политическими беженцами из Советского Союза» и тем самым опорочить нашу Родину в глазах мировой общественности?
Мы с горечью приходили к выводу, что наши предположения в значительной мере справедливы. Все чаще в голову приходила еще одна, поистине страшная мысль, которую было тяжело высказать вслух даже в наших задушевных беседах друг с другом: тысячи людей, задерживаемых реакционерами, были нужны им на случай будущей войны против Советского Союза — и как пушечное мясо, и как кадры для шпионско-диверсионной работы. Не хотелось верить этому, ведь только что закончилась кровопролитнейшая война, в которой мы и англо-американцы были союзниками, но их нынешнее поведение наводило на невеселые размышления.
Однажды в Венеции произошел весьма знаменательный разговор с двумя американскими офицерами. Мы познакомились с ними у ларька с сувенирами — открытками, маленькими, величиной с ладонь, моделями гондол, макетами Дворца дожей из папье-маше и прочим. Рядом на черной воде канала покачивались [32] настоящие гондолы и моторные катера. «О, совьет арми!» — услышали мы позади себя. Обернувшись, увидели краснолицых упитанных американцев — полковника и майора — и обменялись с ними рукопожатиями.
Американцы, так же, как и мы, купили по нескольку десятков открыток, сопровождавший же нас английский офицер — только две. Добродушно посмеиваясь над скуповатостью англичанина, мы на одном катере отправились в гостиницу.
Вечером того же дня в гостиничном ресторане американцы подсели к нам, как к старым знакомым. И без того не отличаясь застенчивостью, они, хлебнув коньяка, болтали без умолку. Поделившись впечатлениями о достопримечательностях Венеции и рассказав пару анекдотов, полковник тоном, не допускавшим возражений, изрек:
— Итак, война окончена, и мы с вами больше не союзники.
— Почему же?
— Как почему? Потому, что мы капиталисты, а вы коммунисты!
— Ну, ладно, допустим, что капиталисты с нами больше не желают сотрудничать. Но ведь в Америке, помимо нескольких тысяч капиталистов, есть миллионы трудящихся. Простые люди Америки всегда будут относиться с симпатией к нашей стране.
— Нет, нет, — полковник решительно махнул рукой, точно отрубая что-то, — с симпатиями будет покончено. Мы, американцы, будем руководить миром. Эта миссия предопределена нам всевышним.
— Думаю, что даже с таким высокопоставленным союзником у вас ничего не выйдет.
— О, вы еще не знаете, насколько сильна Америка, Мы заставим слушаться нас! — он крикнул это так громко, что люди за соседними столиками обернулись в нашу сторону.
— В 1918 году американские войска высадились у нас, чтобы «руководить русским народом», но мы заставили их убраться домой. Только что мы с вами были свидетелями краха еще одной весьма бойкой попытки установить господство над миром. Смею заверить, что и другие эксперименты в том же роде, если [33] они будут предприняты, закончатся подобным же образом.
Не знаю, удалось ли мне убедить полковника и майора, во всяком случае они решили переменить тему.
— Слушайте, — сказал майор. — Мы можем вам продать по дешевке, за итальянские лиры, чудесный «форд-меркурий». Право, не пожалеете.
Неожиданное предложение рассмешило нас. От форда мы отказались и, чтобы вернуть отношения в приятельскую колею, предложили тост за дружбу советского и американского народов. Тост был принят. Но горький осадок в душе, вызванный откровениями американского полковника, остался.
Уже в номере гостиницы мой товарищ спросил:
— Как ты думаешь, Алексей Иванович, это была пьяная болтовня или же программная установка? Насчет «руководства миром»?
Я неопределенно пожал плечами.
Время дало четкий, недвусмысленный ответ на этот вопрос. [35]