На огневых рубежах

По распоряжению полковника Тыкина я ехал в Мадрид для получения боевой задачи и рекогносцировки огневых позиций. Подаренную губернатором машину вел испанец Педро Аринеро. До войны он был водителем такси, а затем некоторое время работал личным шофером губернатора на роскошном «кадиллаке». Попал же он на маленькую, видавшую виды, бывшую в аварии малолитражку за то, что попытался обогнать впереди идущую автомашину, на полном ходу столкнулся с ней, в результате чего сверкающий лаком губернаторский «кадиллак» потерял свой респектабельный вид, а Педро Аринеро — права на его вождение.

Как ни доказывал Аринеро свою невиновность, как он ни убеждал сеньора губернатора, что его подвел нетрезвый анархист, вывернувший руль в сторону роскошной машины для того, чтобы воспрепятствовать обгону, ничего не помогло. Раздосадованный шеф приказал пересадить Педро на малолитражную «коче».

Всю эту историю Аринеро рассказал по дороге в юмористическом стиле, вспоминая, как он едва не попал вместе с губернатором в рай, но счастливо отделался лишь легким испугом и потерей должности «примо шоферо».

С Педро Аринеро мы очень быстро освоились и нашли общий язык. Мне нравился этот живой, веселый и сообразительный парень. Мы были с ним одного возраста и [96] совместимы по характеру. Правда, вначале пришлось терпеливо отучать его от чрезмерной вольности, чтобы привести к дисциплине и убедить в необходимости более серьезного отношения к своим обязанностям. Насколько я преуспел в перевоспитании моего будущего друга, будет видно из последующего рассказа.

Педро Аринеро по внешности и характеру напоминал моего лучшего друга детских и юношеских лет. Смуглое, с легким румянцем лицо, большие, выразительные глаза, полные губы, густая волнистая шапка волос, ладная, хорошо сбитая фигура, фуражка, надетая лихо набекрень, веселый задорный вид. С этим симпатичным испанцем мы быстро подружились.

По пути в Мадрид Педро рассказывал о своей жизни. Отца он потерял рано. Тот тоже был шофером. Погиб в автомобильной катастрофе. В селении Педроньерас, расположенном в 120 километрах к югу от Мадрида, живут его мать и невеста. До войны Педро Аринеро работал шофером таксомоторного парка в Мадриде, затем был взят на службу губернатором Альбасетской провинции, а теперь он рад, что едет на фронт. Он хочет стрелять в фашистов — врагов испанского народа. Это они затеяли войну, разоряют страну, убивают мирных людей. Если не найдется ему винтовки, то он вот этой навахой (складной нож-кинжал) отправит на тот свет проклятого Франко. В таком плане шел наш непринужденный разговор по дороге в Мадрид. Я задавал своему собеседнику вопросы, он неторопливо отвечал и тоже интересовался моей жизнью.

Мы с Педро хорошо понимали друг друга и условились, что он будет помогать мне в овладении испанской разговорной речью, а я его буду приобщать к русскому языку.

Аринеро уже знает несколько русских фраз. Он спрашивает у меня:

— Товарич, каторы сас? Худа екать будьем?

Мне приходится его поправлять, и он повторяет те же вопросы. Педро радуется своим успехам и мечтает, что он после окончания войны, когда придет победа над фашистами, приедет в Советскую Россию вместе со своей будущей женой Вероникой (а может быть, и с будущими детьми) и будет работать в самом лучшем гараже легковых машин в Москве, а по праздникам приходить ко мне в гости. [97]

А пока он будет полезен мне не только как водитель, но и как строгий учитель испанского языка и хороший товарищ. Уж он-то постарается сделать это наилучшим образом, потому что братья по классу и по оружию должны понимать друг друга с полуслова.

Скажу откровенно, меня в разное время учили высококвалифицированные преподаватели, учили по всем классическим правилам методики. И все же лучшего учителя (пусть простят мои уважаемые преподаватели), чем Педро Аринеро, мне встретить не пришлось. Очевидно, живое общение и фронтовая обстановка, которые обостряют чувства и сознание человека, способствовали успеху дела.

Наш маршрут в Мадрид был выбран таким образом, чтобы накоротке заехать в селение Педроньерас. Мой испанский друг радовался такому решению. Навестить мать и невесту перед тем, как отправиться в осажденный Мадрид, будет для него хорошей моральной зарядкой, а для меня это — удобный случай для знакомства с простыми людьми Испании, их мыслями и настроениями.

Название селения Педроньерас происходит от испанского слова «пьедра», что означает «камень». По-русски этот населенный пункт мог бы называться Каменка, а по буквальному звучанию — Петровка.

Как только издали показался островерхий шпиль его церкви, Педро снял головной убор, перекрестился. И тут же спохватился: дескать, с богом он не в ладах. Он лукаво подмигнул мне в доказательство этого, посмотрелся в зеркальце и произнес:

— Сейчас мы будем иметь самую лучшую встречу в моей жизни. — И лицо моего друга озарилось счастливой улыбкой.

Мне невольно передалось его волнение, вспомнились мои родные и близкие, моя милая и дорогая Родина.

Въезжаем в селение. На единственной его улице бродят козы и куры. Посреди дороги возятся дети. Взрослых нигде не видно. По обеим сторонам улицы жмутся друг к другу низкие дома, сложенные из белого камня. В центре — католическая церковь, окруженная высокой каменной стеной. Белый камень здесь в избытке — на небольших полях, в оливковых рощах, на виноградниках, примыкающих к Педроньерас. Он оправдывает название этого селения.

Крестьяне Кастилии с большим трудом отвоевывают [98] у природы каждый клочок земли, обильно орошая его своим потом. Каменистая почва трудно поддается обработке примитивными орудиями, но трудолюбивые кастильцы умеют выращивать оливы, виноград, апельсины, лимоны и мандарины.

Мы подъехали к небольшому дому, у которого Педро подал громкий продолжительный гудок.

— Здесь дом моей матери!

Мать Педро оказалась еще не старой, хотя и преждевременно увядшей женщиной. Следы пережитого горя оставили на ее лице непрошеные морщины. Но она была бодра, в ней угадывался большой запас душевных сил. Донья Франческа передала своему единственному сыну Педро характерные черты своего приятного лица. Ее большие, широко открытые глаза светились неизбывной материнской радостью и нежностью.

Небольшой дом доньи Франчески вскоре же наполнился родственниками и соседями. Прибежала смуглая, румяная, очень миловидная девушка.

— Вероника, счастье мое! — воскликнул Педро, обнимая и целуя невесту.

Как только закончились приветствия, Педро представил меня всем собравшимся:

— Мой начальник и друг — русский советский командир Мигель.

Небольшой этой фразы было достаточно, чтобы разжечь костер сердечных пожеланий в адрес «русиа Совьетико». Каждый из испанцев старался пожать гостю руку, а проскользнувшие в дом дети даже ощупывали «камарадо русиа». Неужели этот желанный гость из Советской России?

У нас завязалась душевная беседа. Дядя моего друга — рассудительный крестьянин Клементо, помогая себе в разговоре раненой кистью руки, стал спрашивать, хорошо ли я понимаю по-испански. Затем сказал, что еще до того, когда кончится война с фашистами, их главарю генералу Франко надо отнять ла кабеса (голову). Затем он поинтересовался, удержится ли Мадрид и каковы шансы на победу над фашистами.

Я ответил, что победа над фашистами в Испании зависит прежде всего от упорства, мужества и воли испанского народа, которому помогают в его благородном деле трудящиеся всех стран, в том числе и советские люди. В рядах [99] интернациональных бригад есть наши добровольцы, одним из которых являюсь и я. Мы вместе с испанскими братьями будем сражаться за Мадрид и не отдадим его мятежникам. Советский народ кроме посылки в Испанию добровольцев помогает республике танками, самолетами, артиллерией, боеприпасами и другим военным имуществом. Фашистскому генералу Франко еще не отняли ла кабеса, но для него, как и для всех фашистов, наступит час расплаты.

Крестьяне с большим вниманием слушали наш разговор с Клементо и порой подталкивали друг друга локтем, утвердительно кивали головой.

Покончив с вопросами на военную тему, испанцы проявили живой интерес к жизни советского народа.

Можно ли простому рабочему и крестьянину в Советской России получить образование? Правда ли, что в Советико Русиа государство взяло на себя заботу о здоровье народа; что любой советский человек может свободно ходить в церковь; что все богатства страны принадлежат не отдельным владельцам, а трудовому народу?

Вопросов подобного содержания было немало, и мне становилось ясным, что среди простого народа Испании существует еще много туманных и часто превратных представлений о жизни советских людей, чему всячески способствовала буржуазная печать, злобные измышления троцкистов, белоэмигрантов, проповеди реакционного духовенства и другие источники дезинформации, которыми активно пользовался господствующий класс капиталистической страны.

Испанские крестьяне восхищались тем, что в Советском Союзе представлены широкие возможности для бесплатного образования любому трудящемуся и что студентам государство платит стипендию. Они с удивлением узнали о том, что Советское государство дорожит здоровьем каждого гражданина и считает его бесценным богатством, что церковь по одному из первых декретов Советского правительства после Октября отделена от государства, а свобода вероисповедания определена Советской Конституцией. А что касается богатства страны, то оно в руках народа. Избранное народом правительство решает, как им распорядиться.

Испанцы восторженно воспринимали каждое слово. Кто-то из них сказал, что надо молиться за единственного [100] бога трудового народа — Ленина, за его свободную родину, которая стала мечтой каждого человека труда. Не будь ее, испанцам было бы во сто крат труднее бороться за свою свободу.

Я спросил испанцев, как они относятся к партиям — коммунистической, социалистической, республиканской, анархистской и другим, за что эти партии в Испании борются. Мои собеседники поглядели друг на друга, толкая соседа в бок, дескать, отвечай. Затем, подумав некоторое время, ответил Клементо:

— Про анархистов говорить нечего. Они в Каталонии и в Арагоне насильно загоняют крестьян в коммуны, запрещают продавать им в городе продукты, создают свои комитеты, которые обворовывают людей, реквизируют урожай. Село их не любит и им не верит. Среди нас здесь нет ни одного анархиста. В Педроньерасе раньше их было несколько человек, с началом войны они разъехались, но ни один на фронт не захотел.

— А что социалисты и республиканцы?

— Они много и красиво говорят, много обещают. Но какая польза нам от этого? Коммунисты? Им мы верим. Они идут первыми воевать. За нас они. В кортесах Пассионария защищает интересы бедных, а Хосе Диас роет траншеи под Мадридом, организует его оборону. Энрико Листер и его бойцы 5-го коммунистического полка остановили мавров у Сеговийского моста в Мадриде. Этот коммунист — боевой командир, товарищ, смелый человек. Побольше бы у нас было таких людей — и мы давно уже победили бы фашистов!

— Твой дядя — прогрессивный человек, Педро, — говорю я своему испанскому другу.

— Он почти коммунист, до войны работал на каменоломнях, а когда получил увечье, был уволен хозяином без пособия. Никто за него не заступился, кроме рабочих-коммунистов.

Спрашиваю крестьян, много ли людей, способных воевать против фашистов, осталось в Педроньерасе. Как ведет себя духовенство, за кого выступает — за республиканский или фашистский режим?

Желающих ответить на вопросы теперь много, все хотят говорить со мной. И говорят все, перебивая друг друга. Педро Аринеро бросает реплику, которая наводит некоторый порядок в беседе. В разговор теперь вступают по [101] одному. Выясняется, что в Педроньерасе остались только пожилые люди, женщины, дети и инвалиды. Все остальные, способные держать оружие в руках, ушли на фронт. Многие погибли под Талаверой, а несколько человек находятся на Арагонском фронте. Война всегда ведет за собой трудности. В хозяйстве не хватает рабочих рук: кто будет обрабатывать землю, когда перебьют всех мужчин? Надо убить фашистского каудильо, добиться победы и завоевать свободу. Духовенство? Где оно, это поповское семя? Кюре удрал к фашистам, а мы закрыли церковь на замок. Злы мы очень на нашего кюре, он настоящий фашист: читал проповедь против республики. Пусть нас простит сам бог и наша заступница Санта Мария, но мы хотели прибить кюре, и он едва унес ноги.

Слушая испанских крестьян, я думал, что это говорила сама душа испанского народа — народа-труженика, который много узнал о нас, о жизни простых людей в Советском Союзе, о тех больших социальных привилегиях, которые открыла трудовому народу революция. Как никогда прежде, я понял мудрость истины, что все познается в сравнении.

Вместе с Педро мы начинаем собираться в путь. Крестьяне покидают дома, выходят на улицу, но не расходятся. Донья Франческа напутствует своего сына, советует не подставлять свою голову под пули фашистов. Она желает, чтобы ее сына и меня хранили от опасностей Санта Мария, Сан Антонио и сам Диос (бог). Вероника с заплаканными глазами отходит в сторону, за ней идет Педро, что-то шепчет ей, и она улыбается, вытирая слезы.

Садимся в машину. Педро включает мотор. Провожающие испанские крестьяне дают нам последние наставления, как надо поймать «фасисто Франко» и отрубить ему ла кабесу, просят передать привет Мадриду и его защитникам.

Попасть в осажденный Мадрид не просто. Подступы к нему простреливаются артиллерийским, а кое-где и пулеметным огнем. Дорогу, ведущую в город, безопаснее всего проскочить ночью. Так мы и поступаем. Участок пути между небольшим населенным пунктом Вальекас и пригородом Мадрида Пуэнте де Вальекас преодолеваем удачно. Артиллерийская и пулеметная стрельба где-то в стороне. Слышатся взрывы артиллерийских снарядов в самом городе. Фашисты обстреливают его со стороны западной [102] окраины — из городского парка Каса дель Кампо. Под Университетским городком проходит передний край обороны республиканских войск. Оттуда доносится стрекот пулеметов, хлопки ружейных выстрелов.

Мадрид — фронтовой город. На его окраинах траншеи, окопы. Нижние этажи и подвалы домов заложены мешками с песком и подготовлены к обороне. По всему видно, что мадридцы дерутся за свой город не на жизнь, а на смерть, отстаивая каждую улицу, каждый дом. Вместе с ними рука об руку сражаются бойцы интернациональных бригад. Их самоотверженность и решительность в борьбе с фашистами ярко выражалась в словах марша, который мы часто слышали еще в Альбасете:

Едем по разрушенным улицам, заваленным битым кирпичом и обломками, объезжаем глубокие воронки на площади Пуэрта дель Соль, минуем самое теперь опасное место в Мадриде — перекресток улиц Гран Виа, Монтера, Ортолеса и Фуэнкарраль. Этот перекресток методически обстреливается огнем фашистской артиллерии. Останавливаемся, не доезжая до перекрестка, определяем, с каким интервалом по времени фашисты посылают сюда снаряды (в среднем через одну-две минуты). Вмиг на всем газу проскакиваем обстреливаемый участок.

Аринеро даже ночью хорошо ориентируется в Мадриде. Будучи водителем такси, он изучил город, знает лабиринты его улиц, поворотов, тупиков. В темноте видны силуэты разрушенных многоэтажных зданий. Они похожи на гигантские этажерки, на полках которых висят рваные перины, виднеется искалеченная мебель. Проезжаем по улице Артруа, где до основания разрушен госпиталь Сан-Карлос. Фашисты не пощадили даже сокровищ мировой культуры: их авиацией уничтожены всемирно известные шедевры искусства в бывшем дворце герцогов Альба, произведения художников Гойи и Веласкеса, до основания разрушена знаменитая мадридская библиотека.

Все это явилось результатом не случайных попаданий фашистских бомб, а продуманной и рассчитанной системой наказания несдающегося города и его защитников. [103]

От фашистской авиации несли большие потери и войска республиканцев. Начиная с 7 сентября они постоянно подвергались бомбардировкам с воздуха. Республиканцы не имели средств защиты от них. Все это серьезно сказывалось на состоянии обороны Мадрида и приводило к большим жертвам.

В ту ночь в Мадриде я остро почувствовал, что лозунг Испанской коммунистической партии «Но пасаран!» должен означать беспощадную месть фашистам, уничтожение их на земле и в воздухе. Теперь это в большой степени будет зависеть от наших героев-летчиков и от нас, зенитчиков.

В Мадриде в эти ночные часы пусто, никакого движения. На перекрестках нас останавливали бойцы внутренней охраны, одетые в монос (комбинезоны) или в накинутые на плечи одеяла. Документов, удостоверяющих личность, от нас никто не потребовал. Аринеро шепотом произносил два магических слова «камарадо Русиа», и проверяющие, приветствуя нас поднятыми вверх кулаками, произносили в ответ: «Салют, компаньеро! Вива република!» Для испанцев тогда подобного рода пропускная процедура была обычной нормой. Однако этим широко пользовалась фашистская агентура, которая без особого труда проникала в штабы, государственные учреждения и на другие важные объекты республиканцев.

В штабе республиканской хунты Мадрида (подвальное помещение бывшего министерства финансов) мы нашли отдел противовоздушной обороны. Дежурный офицер сонно и безразлично посмотрел на нас. Мы предъявили документы, но он отстранил их. Еще чего? Как только он узнал о том, что один из прибывших «компаньеро Русиа», он мгновенно преобразился, проявил внимание в любезность.

— Майор Эскуэрро, — представился дежурный офицер и спросил меня о цели прибытия.

— Сейчас доложу о вас начальнику хунты обороны полковнику Рохо, — сказал Эскуэрро. — Он только что прибыл с передовой и находится у себя. Линия фронта проходит у самых стен Мадрида. Смотрите на карту: Аравака, Каса дель Кампо, Карабанчель, Вильяверде... По инициативе коммунистов созданы три пояса обороны вокруг Мадрида. Держимся и отбиваем фашистов, но их авиация изматывает нашу пехоту, наносит удары по позициям [104] артиллерии, ведет активную воздушную разведку и часто бомбит город.

— Какие средства противовоздушной обороны находятся в Мадриде и на Центральном фронте? — задал я вопрос майору Эскуэрро.

Он сказал, что до появления советских истребителей Мадрид прикрывался несколькими зенитными батареями малокалиберных пушек «эрликон». Из-за небольшой досягаемости огня они не могли бороться с фашистской авиацией на средних и больших высотах. Войска противодействовали самолетам врага только на малых высотах, применяя стрелково-пулеметное оружие. Другими средствами они не располагали.

С прибытием в начале ноября советских истребителей И-15 и И-16 вся тяжесть борьбы с фашистской авиацией легла на них. Они замечательно сражаются с фашистами, сбивают над Мадридом и подступами к нему самолеты врага. Но беда состоит в том, что истребителей немного, они вынуждены делать по пять-шесть боевых вылетов в день, и такого напряжения долго выдержать невозможно. Необходима поддержка с земли зенитными батареями среднего калибра, а войска нуждаются в малокалиберной зенитной артиллерии при борьбе с самолетами на малых высотах.

Майор Эскуэрро хорошо сориентировал меня, и я был готов к беседе с полковником Рохо. Осталось выяснить, где я могу найти старшего советника по противовоздушной обороне Центрального фронта камарадо Майера (так звали в Испании Н. Н. Нагорного).

— Камарадо Майер находится, скорее всего, в бригаде Листера, которая действует в районе Эль Пардо. Но он может быть и в другом месте, — заметил майор. — В штабе хунты он бывает редко, так как всегда находится в войсках. Камарадо Майер на месте не сидит, — заключил дежурный и позвонил начальнику штаба хунты обороны Мадрида полковнику Рохо о моем прибытии.

— Приходите ко мне с русским камарадо через пять — семь минут, — распорядился начальник штаба.

Выждав установленное время, идем по низкому сводчатому коридору. Шаги гулко отдаются в подвальном железобетонном помещении. Поворот за угол — и мы встречаем высокого пожилого человека в генеральской [105] форме, отдаем ему салют (поднятый кверху кулак). Он кивает головой и проходит мимо. Эскуэрро шепчет:

— Генерал Миаха.

Входим в рабочий кабинет начальника штаба. Просторная комната. Большой стол с набором телефонных аппаратов, рядом два кресла, обитых коричневой кожей. На стене — рельефная карта Центрального фронта, под ней бронзовая скульптура одного из выдающихся испанских полководцев прошлого — Гонсалеса де Кордова.

Полковник Винсенте Рохо несколько выше среднего роста, крепкого телосложения, с умным интеллигентным лицом. Он приветливо встретил нас, прошелся по кабинету и, подняв усталые глаза в очках, спросил, понимаю ли я разговор на испанском языке и могу ли обойтись без переводчика. Я ответил утвердительно, но с оговоркой, что понимать разговор для меня легче, чем правильно вести его. Полковник Рохо улыбнулся и спросил:

— Сколько вам лет?

Я почувствовал, что краснею. Очевидно, несолидный вид у меня. В те годы моя молодость порой доставляла мне огорчения. Хотелось казаться более солидным, чем это было на самом деле.

— Скоро... двадцать пять, — ответил я полковнику, несколько запинаясь и еще больше краснея.

— Прекрасная пора, мой друг, — усмехнулся Рохо. — Не надо краснеть, дорогой. Молодость — это такой недостаток, который, к сожалению, быстро проходит. Сколько у вас зенитных пушек и какого калибра?

— В группе, камарадо коронель, пять батарей, всего двадцать пушек среднего калибра.

— Прошу дать характеристику огневых возможностей одной зенитной батареи.

Отвечаю, что батарея способна вести огонь по воздушной цели с темпом стрельбы залп в каждые четыре секунды, то есть 60 снарядов в минуту. Досягаемость по высоте и дальности действительного огня около 7 километров. Основной способ стрельбы по воздушным целям полуавтоматический с приборами. Дополнительный — прямой наводкой без приборов.

— Можете ли стрелять по танкам и пехоте?

— Можем, камарадо коронель, если в воздухе нет главной для нас цели — самолетов противника.

— Хорошо, мой молодой друг, смотрите сюда, — произнес [106] Рохо, подходя к рельефной карте. — Две батареи расположите вот здесь, в районе Мората де Тахунья, а для трех батарей подыщите огневые позиции в Мадриде и ждите последующих распоряжений от камарадо Майера. А вы, майор Эскуэрро, позаботьтесь о связи с зенитной группой. — Потом, обратившись ко мне, Рохо спросил, в чем мы нуждаемся.

— Зенитная группа нуждается в транспорте для перевозки орудий, приборов, боеприпасов и другого боевого имущества, а также личного состава из Аранхуэса. У нас нет имущества связи, нуждаемся в стрелковом оружии для самообороны...

— Транспорт, связь, оружие, — задумчиво произнес Рохо, потирая седеющие виски. — Где и когда выгружаетесь?

— В Аранхуэсе, завтра с утра.

— Одну минутку, — произносит начальник штаба и пишет ордер-предписание местной хунте обороны города Аранхуэса о выделении нам необходимого автотранспорта. — Имуществом связи поможем, — говорит он, — а стрелковое оружие получите позже. Теперь, наверное, все? До свидания.

Возвращаясь в отдел ПВО, мы с Эскуэрро делимся впечатлениями о Винсенте Рохо. Майор с большим уважением отзывается о начальнике штаба обороны Мадрида:

— Деловой человек наш коронель. Хорошо знает военное дело, служил до войны в ударной бригаде в Марокко. Потом читал историю военного искусства, стратегию и тактику в кадетском корпусе в Толедо. Командовал частями боевого участка, сражаясь против фашистского генерала Мола. Не любит много говорить, зато много делает для обороны Мадрида.

— А как генерал Миаха? — осторожно поинтересовался я, предполагая получить не менее блестящий отзыв о командующем обороной Мадрида.

— Миаха есть Миаха, — без энтузиазма ответил Эскуэрро, — старый служака, имеет бравый вид, генеральский мундир и много амбиции...

Впоследствии я вспоминал слова, сказанные майором по поводу амбиции 67-летнего Миахи, когда однажды утром, в майские дни, увидел, как пышно и броско обставлял он свой выезд из штаба по городу. Впереди его «роллс-ройса» ехал отряд мотоциклистов, по бокам — усиленная [107] охрана, сзади — кортеж сопровождающих офицеров. Головной мотоциклист громко трубил в медную трубу, требуя внимания со стороны городского населения и освобождения дороги от всех видов транспорта. Для надежной охраны генерала выделялся наряд бронемашин.

Действительно, амбиции у Миахи было предостаточно. А своим главным делом — обороной Мадрида — он особенно себя не утруждал, предоставляя всю будничную кропотливую работу своему начальнику штаба.

Итак, на пути к решению главной задачи первый мой шаг в Мадриде сделан: я познакомился в известной мере с обстановкой и получил боевую задачу. Вместе с Эскуэрро и Педро Аринеро мы едем на рекогносцировку огневых позиций для зенитных батарей.

Районы позиций предварительно намечены на карте, но на местности выясняется, что выбраны они неудачно. Одна из позиций оказывается неудобной из-за того, что ее основной сектор стрельбы закрыт новыми постройками, еще не нанесенными на крупномасштабную карту. То же со второй и третьей позициями. Отправляемся в район городского парка Эль Ретиро. Возможно, там найдем удобную поляну, на которой можно будет разместить одну из батарей. Майор Эскуэрро предлагает расчистить в парке площадку, предназначенную для детских игр. Он говорит, что война требует жертв не только от людей, но и от деревьев. Раз надо, — значит, надо. Мы прикидываем, что для расчистки сектора обстрела потребуется спилить не менее полсотни вековых деревьев. Жаль портить старинный парк, который выращивался не одним поколением испанцев. Едем искать другие районы, пригодные для огневых позиций, и находим их совершенно неожиданно там, где по карте сплошные застройки. Это значит, что карта Мадрида изрядно устарела.

Продолжая рекогносцировку, находим удобные позиции на северной и южной окраинах города. В центре Мадрида видим довольно высокий холм, на вершине которого было бы весьма желательно развернуть одну из наших зенитных батарей. Но для этого надо расчистить площадку необходимых размеров и прорыть дорогу вокруг холма, чтобы втащить тяжелые орудия и приборы. Хватит ли у нас для этого сил?

Выбранные огневые позиции для зенитных батарей в Мадриде расположены в виде треугольника, на удалении [108] друг от друга до трех километров. Намеченный боевой порядок позволял иметь огневое перекрытие, круговой обстрел и хорошее наблюдение за подходом воздушного противника, с какой бы стороны он ни появился. Выбираются еще два-три удобных района для запасных позиций.

Майор Эскуэрро удовлетворен результатами нашей рекогносцировки и убывает в штаб хунты обороны, а я выезжаю в район Мората де Тахунья. Здесь мне не совсем повезло: попал под артиллерийский обстрел, был контужен взрывом снаряда и потерял сознание. Очнулся на полевом медицинском пункте. В голове — звон, во рту — песок. Вижу над собой встревоженное лицо Педро Аринеро. Двигаю руками и ногами. Получается. Значит, ничего страшного не произошло. Все-таки воронка помогла. Педро помогает мне подняться, выйти из палатки медпункта. Вдруг слышу где-то рядом родную русскую речь. Навстречу нам идет коренастый, невысокого роста человек в танковом шлеме, сдвинутом на затылок. Знакомимся. Танкиста зовут Дмитрием Погодиным. Старший лейтенант, командир танковой роты, советский доброволец. У него добродушное русское лицо, глаза со смешинкой, румянец на щеках. Этот человек чем-то располагает к себе, и мы с ним сразу находим общий язык.

Находимся в расположении танковой бригады, которая ожидает получения боевой задачи. По ее району фашисты ведут артиллерийский огонь, но большого вреда он танкистам не наносит: танки зарыты в землю, для экипажей отрыты щели.

— Артогонь нам не страшен, фашисты ведут его вслепую, — говорит Погодин, — а вот их авиация нас здорово беспокоит. Так что вы, зенитчики, становитесь-ка побыстрее на позиции.

— Быстрота будет зависеть и от вас, танкистов. Вы народ богатый, надо полагать, давно уже укомплектовались. Могли бы кое-чем и поделиться.

— А в чем вы нуждаетесь?

— В транспортных средствах, имуществе связи, стрелковом оружии.

— Знаешь что? — тут же перебивает Погодин. — Пойдем-ка к командиру бригады. Его фамилия Павлов, а псевдоним — Пабло. Хороший человек, правда, любит пошуметь на нас иногда. По-отечески. Это у него больше [109] для порядка. Он уважает людей и, возможно, тебе кое в чем поможет.

Подходим к наскоро оборудованной землянке, прикрытой сверху брезентом и замаскированной ветвями густого оливкового дерева. Погодин спрашивает у комбрига разрешения войти.

— Давай, давай, заходи, Погодин. Что там у тебя? — слышится голос.

В землянке на складной походной кровати лежит человек, покрытый кожаным пальто. При нашем появлении он поднимается, и я вижу перед собой его широкое лицо, упрямый подбородок, сощуренные глаза.

Дмитрий Погодин представляет меня комбригу, а я докладываю ему о цели своего прибытия в район танковой бригады и о наших затруднениях.

— Когда развернетесь для боя? — спрашивает Пабло.

— Завтра будем стоять на позиции. Помогите нам автотранспортом.

— Сколько батарей развернете в районе бригады?

— В вашем районе развернутся две батареи, а остальные будут на обороне Мадрида.

— По танкам фашистов бить можете?

— Можем и будем бить, если они прорвутся на Мората де Тахунья.

— Бронебойные снаряды у вас есть?

— Так точно, товарищ комбриг, есть!

— Хорошо, теперь слушай меня, дружище! Побыстрее организуй прикрытие бригады от фашистских авионов, и ты увидишь нашу работу, как только войдем в бой. Давить фашистских гадов будем, и они драпать начнут. У них танки тоже есть, но куда им против советских! У наших танков пушки, а у них пулеметы. У нас танкисты кто? Орлы! А у них?.. Драпуны. Почему? Потому, что наши люди знают, за что воюют. А за что борются они?.. Ну, а теперь главное для тебя: после боя мы вам, зенитчикам, оружие привезем трофейное. Это раз. Автотранспорт вам дать не могу, не имею и не обещаю. Это два. Насчет имущества связи не просите, сам в нем нуждаюсь. Это три. Есть ли у тебя еще вопросы ко мне?

— Вопросов не имею. Разрешите идти?

— Погоди, погоди, дружок. Ты не обижайся. Учти, что мы, танкисты, народ неплохой, люди мы артельные и своим рады помочь всем, чем можем. Но не всегда это [110] нам удается. Ну, ладно, действуй поскорее. Фашисты с воздуха ведут разведку. Думаю, что они нас еще не обнаружили, видишь, как мы замаскировались?! Но если они нас обнаружат, тогда нам не поздоровится. Имей в виду возможность прорыва их танков на Мората де Тахунья. Приготовь свои батареи к стрельбе и по ним. Бывай здоров. Если будем живы, еще встретимся.

На этом мы расстаемся с нашими добровольцами-танкистами.

Заканчиваю здесь работу по выбору огневых позиций для двух батарей, и мы с Педро Аринеро направляемся в Аранхуэс, куда должен прибыть железнодорожный эшелон с людьми, боевой зенитной техникой и боеприпасами. Главная наша задача — вывезти оттуда батареи и доставить их в район огневых позиций.

Араихуэс — небольшой полуразрушенный фашистской авиацией прифронтовой город, находящийся примерно в 50 километрах южнее Мадрида. Там вместе с Педро Аринеро идем в местную хунту обороны. Ее председатель — алкальд (мэр) города. Вручаем ему полученный еще в Мадриде ордер-требование на выделение необходимого нам автотранспорта. Алкальд, немолодой уже мужчина, обросший черной до синевы бородой, трет себе виски, несколько минут раздумывает, затем собирает членов хунты и советуется с ними. Возникает ожесточенный спор. Некоторые из собравшихся, очевидно поумовцы (троцкисты) или анархисты, категорически против выполнения ордера-требования. Они не хотят подчиняться предписанию из Мадрида. Однако большая часть членов хунты выступает за то, чтобы оно было выполнено. Побеждают коммунисты. Решение состоялось в нашу пользу. Председатель хунты говорит, что отдает нам «во временное пользование» транспортный парк города в количестве 20 многоместных пассажирских автобусов.

Это совсем необычное средство передвижения для зенитной артиллерии, но его надо брать. Другого выхода нет. Ночью колонна автобусов с прицепленными к ним на стальных тросах зенитными пушками двинулась в путь по дороге на Мадрид.

При выезде из Аранхуэса попадаем под бомбардировку авиации, вызванной, очевидно, фашистской агентурой. Бомбы падают в хвосте колонны, не причинив нам вреда. К утру мы уже были в районе намеченных позиций и [111] без промедления приступили к развертыванию боевого порядка.

Орудийные окопы пришлось рыть в каменистом грунте. Каждый глубиной до полутора метров. Работа адская. Для того чтобы при попадании бомб в район огневой позиции не было жертв, пришлось увеличить высоту брустверов, выложив их мешками с песком.

К нашему счастью, в те первые, непогожие дни февраля, отличавшиеся туманами и плохой видимостью, авиация фашистов не делала массированных налетов на Мадрид. Это позволило нам особенно тщательно подготовиться к боевым действиям. Труднее всех было чехословацкой батарее. Ее огневая позиция находилась на вершине высокого холма. Автобусы едва отбуксировали туда громоздкие и тяжелые орудия.

В Мадриде, как и была поставлена задача полковником Рохо, развернулись три зенитные батареи. Первой и второй испанскими командовали лейтенанты И. Д. Макаров и К. Н. Букликов (соответственно псевдонимы из Маркони и Букле). А чехословацкая батарея под командованием лейтенанта Симона (И. А. Семенова), немецкая — под командованием лейтенанта Жоле (И. В. Желтякова) и французская — под командованием лейтенанта Элино (Е. П. Елкина) были выдвинуты в район Мората де Тахунья для прикрытия танковой бригады. Там они составили первый огневой рубеж боевого порядка зенитной артиллерийской группы.

Прибывшие к утру на огневые позиции начальник противовоздушной обороны республиканской Испании коронель Сарабиа, старший советник ПВО республики Шехтер (Я. А. Тыкин) и старший советник ПВО Центрального фронта Майер (Н. Н. Нагорный) одобрили наши действия, утвердили боевой порядок группы. Майор Эскуэрро дружески пожал мне руку.

Полковник Сарабиа внимательно ознакомился с состоянием дел на батареях, беседовал с личным составом, командирами батарей. Мы увидели в нем серьезного и компетентного офицера, который с большим вниманием и доверием, а также уважением прислушивался к советам товарищей Шехтера и Майера. Прощаясь с нами, Сарабиа сказал, что высоко ценит опыт советских специалистов.

После знакомства с состоянием зенитных батарей нашей группы Ян Августович Тыкин поехал в район дислокации [112] отдельной зенитной батареи лейтенанта Антонио (М. В. Антоненко), убывшей на Малагский фронт. С нами остался Николай Никифорович Нагорный.

— Послушай, Михаил Поликарпович, как мы с тобой будем работать, — говорил он. — Ты зенитчик, огневик, твое дело стрелять по фашистским самолетам. Мое же дело — держать связь с войсками, организовывать с ними взаимодействие, готовить их к борьбе с низколетящими самолетами. Что мы предпринимаем для этого? Вот уже рассчитали, размножили типографским способом и разослали в войска до полутора миллионов стрелковых карточек. Они облегчают ведение ружейно-пулеметного огня по снижающимся и низколетящим самолетам фашистов. Смотри, — показывает стрелковую карточку Николай Никифорович. — Здесь таблица упреждений для винтовочного огня, рассчитанная мной для высот от ста до пятисот метров, и для пулеметного огня — от ста до восьмисот метров. На синей стороне карточки — данные для стрельбы по истребителям, на красной стороне — по бомбардировщикам. Теперь остается научить бойцов определять типы вражеских самолетов, их высоту и скорость.

Николай Никифорович рассказал, что во всех соединениях и частях Центрального фронта им организованы и подготовлены группы инструкторов. Они теперь сами обучают подразделения, как вести организованный огонь из винтовок и пулеметов по низколетящим самолетам врага. Массированный огонь стрелкового оружия дает двойной эффект. Во-первых, фашисты, уже потеряв два самолета, сбитых бригадой Листера, теперь боятся долго задерживаться над боевыми порядками пехоты. Во-вторых, бойцы, ведущие активный огневой бой с воздушным врагом, перестают чувствовать свою беспомощность и обреченность. Они становятся увереннее и перестают поддаваться панике.

Этим не ограничиваются меры по борьбе с низколетящими самолетами. Николай Никифорович Нагорный рассказал мне, что по его предложению с обороны Мадрида теперь снимаются малокалиберные зенитные батареи, вооруженные пушками системы «эрликон». Они будут находиться непосредственно в боевых порядках пехоты, обеспечивая высокую эффективность огня по низколетящим самолетам. Батареи малого калибра будут маневрировать [113] на переднем крае, усиливая прикрытие пехоты на главных направлениях ее действий.

— Как видишь, Михаил, — делится со мной старший советник по ПВО Центрального фронта, — работенки хватает, и я рад, что наконец дождался прибытия зенитных батарей среднего калибра. В них необходимость огромная. Теперь мы организуем противовоздушную оборону войск на всех высотах и прикроем от налетов авиации Мадрид. Организуй централизованное управление огнем зенитной группы, а за мной останется наладить взаимодействие с республиканской истребительной авиацией.

Н. Н. Нагорный предложил поехать на «Телефонику». Это центральный узел государственной связи Испании и ее столицы. Там мы выясним возможность организации связи с нашими зенитными батареями и посмотрим, сможем ли организовать свой пункт управления средствами противовоздушной обороны Мадрида. Возможно, мы встретим на «Телефонике» представителей республиканской авиации и тогда договоримся с ними о взаимодействии.

Мы отправились на машине к зданию «Телефоники-Сентраль», пригласив с собой начальника связи зенитной группы испанца лейтенанта Морено.

Машина петляла по лабиринтам разбитых улиц, заваленных обломками. На стенах одного из домов сохранился изрешеченный осколками плакат: «Республика Советов боролась одна, окруженная врагами, и рабочие Петрограда отстояли родной город. Мадридцы, последуйте их примеру!»

Николай Никифорович рассказал мне, что этот плакат висит здесь с первых дней обороны Мадрида. Если взрывом бомбы или снаряда сносит его, мадридцы пишут новый и вывешивают его на старое место. Плакат — тоже оружие против фашизма. В боевой строй стало все. Даже памятник Дон-Кихоту и Санчо Панса, старательно обложенный мешками с песком, видится, как солдат в траншее. Рыцарь без страха и упрека со своим верным другом тоже на боевом посту.

Великий пример Страны Советов вдохновлял и поднимал на священную борьбу с фашизмом испанских патриотов. Это особенно ярко проявилось в обороне Мадрида, который до конца оставался неприступным бастионом для врага. [114]

Уже много лет спустя Председатель Коммунистической партии Испании Долорес Ибаррури скажет об испанской столице, что «Мадрид, принявший мужественное решение жить свободным или умереть, сражаясь, защищая каждую улицу, каждый дом, каждый камень, был предшественником и младшим братом бессмертных советских городов, городов-героев, которые в годы Великой Отечественной войны превратились в бастионы, преграждавшие путь полчищам гитлеровских варваров. Мадридцы были предшественниками и младшими братьями по славе и патриотическому мужеству ленинградцев, севастопольцев, сталинградцев и других защитников советских городов-героев, которые своей стойкостью положили начало освобождения Родины и победы советского народа над гитлеровской Германией»{6}.

Мадридцы показали себя подлинными героями в сражениях с франкистами. Главной силой сопротивления фашизму был трудовой народ. Образец мужества и стойкости в жестоких боях за Мадрид показали бойцы-интернационалисты. Два лучших батальона испанских добровольцев как награду за мужество носили имя Ленинграда. На огненных рубежах испанской столицы отважно воевали интернациональные бригады.

Мы вновь и вновь убеждались в подлинном героизме мадридцев, встречаясь с ними в столице и в окопах ее предместий.

И вот подъезжаем к зданию «Телефоники». Это огромное 14-этажное здание. При виде его я невольно подумал: «Хорошая цель для фашистской артиллерии». Время от времени франкисты делают по нескольку прицельных выстрелов. Снаряды, ударяясь в стены «Телефоники», оставляют на них бесформенные оспины. Но внутри этой железобетонной громады не прекращается работа. Здесь продолжает действовать центральный телефонный узел, а наверху, на тринадцатом этаже, — наблюдательный пункт республиканской полевой артиллерии. Стены «Телефоники» с западной стороны исклеваны снарядами, лифт работает только до одиннадцатого этажа. Один из снарядов влетел, говорят, в огромное окно радиостудии, [115] пробил внутреннюю перегородку и, не разорвавшись, застрял в стене.

Взбираемся на самый верхний этаж, где в стеклянной галерее расположились артиллеристы. Отсюда они просматривают боевые порядки фашистов на всю глубину. Прекрасно наблюдаются гора Гарабитас, линии вражеских траншей, вспышки огня артиллерийских батарей противника. Внизу расстилается массив Каса дель Кампо. А Мадрид — весь как на ладони. Мы впервые испытываем «удовольствие» находиться на такой приличной высоте под обстрелом врага. Вначале замечаем вспышку огня, через несколько мгновений доносится звук выстрела, а еще через несколько секунд шелест снаряда. Взрыв, содрогание пола, звон разбитого стекла.

Не сразу можно было привыкнуть к ощущению той постоянной опасности, которая всей тяжестью здесь давила на людей...

— Это еще ничего, — смеются артиллерийские наблюдатели, — а вот когда кроме обстрела да еще бомбардировка, тогда забудешь, как тебя зовут...

Но на войне как на войне. Здесь нет ни одной минуты без опасностей. Человек, однако, может привыкнуть к любой обстановке, научиться преодолевать страх, если это диктуется железной необходимостью. На «Телефонике» зато прекрасное круговое наблюдение, сюда тянутся нити телефонной связи, отсюда можно получить разговор по телефону с любым пунктом, расположенным не только в Мадриде, но и в любом уголке Испании.

Осмотревшись вокруг и несколько привыкнув к обстановке на «Телефонике», мы увидели человека, приникшего к стереотрубе. Это был старший советник республиканской артиллерии Николай Николаевич Воронов. Указав цель для обстрела артиллерией, он оторвался от прибора наблюдения и, заметив Н. Н. Нагорного, воскликнул:

— А, мой друг, ты тоже здесь! Хочешь свить себе гнездышко на вершине «Телефоники»? Очень рад такому соседу, располагайся со своими молодцами в той половине галереи и действуй на здоровье, если нас отсюда не снимут фашисты. Народа нашего тут собирается немало. Сегодня был наш главный авиатор Дуглас (Яков Владимирович Смушкевич). Он тоже решил иметь здесь своих наблюдателей. Вот ты с ними, Николай Никифорович, и объединись. Вам надо рядом быть. [116]

Пока продолжается разговор старых товарищей, знакомых еще по совместной службе в Москве, я прикидываю, где и как разместить наш пункт управления. На крыше есть смотровая площадка, обнесенная перилами. Там будут нести службу дежурные разведчики-наблюдатели. Оттуда, пропустив трубу через отверстие в потолке, можно будет получать доклады об обнаруженных самолетах фашистов. Внизу, под сводами стеклянной галереи, разместится небольшая группа управления: дежурный офицер-зенитчик с планшетом воздушной обстановки, телефонисты.

Николай Николаевич Воронов, который здесь признан как хозяин всей галереи, смеясь, говорил, что на «Телефонике» во время обеда, когда прекращается огонь артиллерии фашистов, можно с комфортом отдохнуть на мягких диванах. Курорт, да и только. Но не забывайте, что всего на час, не более.

Пока мы находились на 14-м этаже, наш начальник связи лейтенант Морено выяснял у дирекции «Телефоники» возможность использования постоянных линий городской телефонной сети для связи с зенитными батареями. Результаты были неутешительными: свободных линий, по заявлению администрации, нет. Лейтенант был раздосадован и сказал главному администратору, что если тот не выделит каналов для связи с зенитными батареями, то с ним придется разделаться, как с фашистом.

— Для связи по линии Мадрид — Бургос ты, говорят, оставил несколько пар проводов, а нам не найдешь? — наступал на администратора Морено.

Позеленевший администратор только пыхтел и отдувался, но ничего не обещал сделать.

Приходится вопросами связи заниматься нам самим. Мы спускаемся на второй этаж «Телефоники» и заходим в большой, некогда комфортабельный кабинет директора. Сейчас здесь плохо убрано, на диванах и мягких креслах пыль, разбитые стекла окон заклеены бумагой. Директор, пожилой мужчина с мешками под глазами и узкой полоской подбритых усов под мясистым носом, говорил по телефону на повышенных нотах. Он покраснел, на лбу испарина, вены налиты кровью. Заметив нас, он тут же прекращает разговор. Перед нами интеллигентный, благовоспитанный человек. Он узнаёт о цели нашего прибытия и очень вежливо отказывает нам в линиях связи. [117]

Мы так же вежливо просим разрешения сеньора директора связаться с начальником штаба хунты полковником Рохо для доклада ему о результатах переговоров с директором «Телефоники».

В глазах сеньора растерянность, он бормочет что-то о некоторой возможности, о которой он только что вспомнил. Он даст распоряжение. Звонить в штаб хунты обороны не надо.

В тот же день получаем необходимые нам для связи с батареями каналы, и лейтенант Морено незамедлительно использует их по назначению.

Через сутки пункт управления ПВО уже был размещен на «Телефонике». Связь с батареями действовала безотказно, за исключением случаев повреждения линий снарядами и бомбами фашистов. Разведчики-наблюдатели, расположившись на смотровой площадке крыши здания, начали свою нелегкую и ответственную службу. От их бдительности и четкости действий зависела судьба отражения налетов фашистской авиации. Для несения службы разведки воздушного противника мы отобрали исключительно смелых и преданных делу революции бойцов из числа коммунистов.

Очередной, весьма важной и неотложной задачей, возникшей перед нами, была организация обеспечения зенитных батарей боеприпасами. Требовалось иметь в запасе несколько боевых комплектов. На складах, размещенных в окрестностях Мадрида, зенитных снарядов, по моим расчетам, было явно недостаточно. В связи с этим у меня состоялся срочный разговор по телефону с Валенсией. К нашему общему удовлетворению «Телефоника-Сентраль» оперативно выполняла наши заявки на междугородние связи по паролю «авион». Об этом позаботился Н. Н. Нагорный. Он договорился с администрацией центрального узла о прекращении разговоров по телефону всех других абонентов при передаче донесений от постов наблюдения и оповещения о воздушном противнике. На этот раз пришлось использовать пароль «авион» ввиду остроты положения с боеприпасами.

Получив нужный мне номер телефона в Валенсии, я попросил к аппарату камарадо Шехтера (Я. А. Тыкина).

— Здравствуй, дядя Яно! У телефона ваш племянник Мигель из Мадрида. Вам привет от тети Зины. [118]

— Здравствуй, племянничек! Как здоровье тети Зины? — слышится мне знакомый голос.

— Тетя Зина здорова, но с питанием у нее плоховато. Паек выдается очень скромный, обеспечена дня на два-три, не более. Пришлите несколько банок икры.

— Уже выслал, не беспокойся. Передавай привет тетушке нашей. Какая у вас погода?

— Погода бывает разная. Ожидаем ухудшения в ближайшее время.

Ян Августович Тыкин отлично понимал существо моих ответов на его вопросы: зенитные батареи боеготовы, но снарядов хватит не более, чем на двое-трое суток боя; нам нужно несколько вагонов снарядов; в скором времени ожидаются массированные налеты врага.

Подобные разговоры, смысл которых был закодирован и представлен в виде всяких бытовых новостей невинного содержания, велись со многими городами: Альбасетой, Картахеной, Барселоной. Там находились наши советские добровольцы, ведавшие вопросами материально-технического снабжения и ремонта артиллерийской техники.

В помощь мне для контроля за состоянием зенитного артиллерийского вооружения и обеспечения боеприпасами был назначен Николай Максимович Клименко — бывший орудийный мастер моей московской батареи. У нас с ним состоялась душевная беседа.

— Скажи откровенно, Николай Максимович, — спросил я, — не жалеешь, что поехал добровольцем в Испанию? Здесь, как видишь, опасность подстерегает на каждом шагу.

— Товарищ лейтенант, моя думка така, що нам треба добре допомогты Мадриду, повоюваты з хвашистами, з их еропланами, щоб воны тут не литалы та людей не убывали. А що прыихав я в Испанию, то не жалию и дуже радый, що нахожусь рядом з вамы.

— Ну молодец, Коля! Хвалю тебя за такие слова! — сказал я в заключение нашего короткого разговора. Новое задание мой земляк Николай Максимович воспринял с большим энтузиазмом и выполнял старательно. Он всегда знал положение дел с боеприпасами не только на артиллерийских складах, но и на любой батарее, был осведомлен о любой неисправности боевой техники и тотчас спешил на выручку товарищам.

Пока стояла нелетная погода, мы все внимание уделяли [119] зенитчикам, помогая их командирам в подготовке личного состава к боевым действиям. В этом особенно нуждался командир второй испанской батареи лейтенант Букле.

Николай Никифорович Нагорный в те дни находился на передовых позициях в расположении 11-й и 12-й интернациональных бригад, которыми в то время командовали известные всей республике товарищи Листер и Лукач. Камарадо Майер в этих соединениях учил пехотинцев ведению огня из стрелкового оружия по низколетящим самолетам и руководил маневром зенитной артиллерии малого калибра, то и дело перебрасывая ее в горячие точки — туда, где чаще появлялись фашистские стервятники.

В один из дней особо скверной погоды, когда вероятность появления фашистских самолетов была почти исключена, я отправился в район Университетского городка на встречу с Николаем Никифоровичем. Оставив Педро Аринеро с его машиной в укрытии, я спустился в траншею первой линии обороны. Здесь, несмотря на интенсивную перестрелку, бойцы и командиры республиканских подразделений на виду у противника, от которого отделяли какие-нибудь сотни полторы-две метров, ходили во весь рост, представляя собой открытую мишень для франкистов. Таким был установившийся обычай первого периода войны в Испании. В душе я осуждал эту никому не нужную браваду.

Чтобы не погрешить против истины и не создать впечатления о полной безопасности на линии огня, следует оговориться, что такое поведение воюющих сторон наблюдалось лишь в периоды относительного затишья, во время пауз между крупными операциями.

Нельзя было не обратить внимания на особенности поведения артиллерии той и другой стороны. Здесь наблюдалась совершенно иная картина: артиллерия республиканская и мятежников вела огонь не для шумового оформления, а била точно по обнаруженным целям, имевшим тактическое значение. С артиллерией шутки были плохи.

Побродив по траншеям в поисках Н. Н. Нагорного, я впервые особенно остро почувствовал атмосферу переднего края и несколько освоился с внутренним чувством постоянной опасности. [120]

Пришлось искать Николая Никифоровича на другом участке обороны, но и там я его не нашел. Возвращаюсь прежним путем к месту, где за руинами разрушенных корпусов университетских зданий оставил свою «коче». За одним из поворотов траншеи слышу знакомый голос моего испанского друга — Педро Аринеро. Не теряя возможности побывать на передовой и принять хотя бы символическое участие в бою с фашистами, он, как только я вышел из машины и скрылся в ходах сообщений, двинулся за мной. Теперь, переговариваясь с одним из своих соотечественников, Аринеро палил из пистолета в сторону фашистов, отпуская в их адрес отборные эпитеты. Подойдя к нему я спросил:

— Педро, что ты здесь делаешь?

— Разве ты не видишь! — смеется Педро. — Воюю с фашистами. Смотри, как они валятся штабелями от моего огня.

— Ну ладно, повоевал, отвел душу, и хватит. Поехали.

— Хорошо, дай только мне дострелять последнюю обойму. — И Педро с огромным удовлетворением, которое было отражено на его молодом, почти мальчишеском лице, продолжал стоя, во весь рост, стрелять в сторону мятежников, пока у него не кончились патроны.

В этом небольшом эпизоде можно было увидеть характер моего испанского друга. Мне припомнился рассказ Дмитрия Александровича Цюрупы, который мы услышали от него в период нашего пребывания в Альбасете. Речь шла о его наблюдениях за поведением людей Испании в первые месяцы войны. Вот одно из них. Сугубо гражданские люди покупают где-то оружие и патроны, после работы едут трамваем до конечной остановки, где пересаживаются на велосипеды и следуют до линии соприкосновения с фашистами в районе Университетского городка. Там, выбрав удобные позиции, они стреляют в сторону фашистских позиций до последнего патрона. Облегчив душу руганью в адрес «ихо де пута фасисто», возвращаются домой. Не так ли и у моего друга Педро? Разница состоит лишь в том, что оружия и патронов он не покупал (пистолет и патроны к нему были подарены моему приятелю еще в Альбасете).

Нам с Педро Аринеро необходимо побывать на зенитных батареях. В северной части Мадрида расположена вторая испанская батарея лейтенанта Букле. Это подразделение [121] меня беспокоит больше всего. Там я нашел существенные изъяны в его боевой готовности: орудийные окопы вырыты не полного профиля, маскировка кое-какая, боевая техника к стрельбе подготовлена недостаточно тщательно, по тревоге личный состав собирается «муй поко» (так себе, помаленьку).

— Почему так много недостатков в батарее? — спрашиваю у сконфуженного командира. — Требуешь, по-видимому, слабовато, товарищ Букле.

— Требовать-то я требую, — пытается оправдаться он, — да вот не получается с дисциплиной...

Невольно я вспомнил свои первые шаги и вопреки желанию вспылил:

— Здесь вам, товарищ Букле, не что-нибудь, а фронт! Так что не миндальничайте, применяйте со всей решительностью данную вам командирскую власть!

Здесь я почувствовал, что вскипаю сам и вывожу из равновесия Букликова. Стараюсь говорить твердо, но более спокойно.

— Привыкай поскорее к фронтовым условиям, Константин, не раскачивайся долго. Пойми, что мы с тобой несем всю ответственность за выполнение боевой задачи. Не уеду от тебя до тех пор, пока на батарее не будет наведен должный порядок, пока не увижу ее в полной боевой готовности.

Не теряя времени, надо помочь молодому и еще неопытному командиру в устранении выявленных неполадок на батарее. Необходимо было по-настоящему окопаться, улучшить маскировку. Но главное, тщательно подготовить орудия, приборы и боеприпасы к бою. Вместе с командиром батареи руководим окончанием инженерного оборудования, принимаемся за проверку подготовки зенитной техники к бою. В процессе работы выявляются и тут же устраняются различные погрешности, которые могут отрицательно сказаться на результатах боевых действий.

Зенитная артиллерийская техника может обеспечить высокий результат в бою лишь при самой тщательной ее подготовке. Но и подготовка техники к бою еще не решает задачи, если обслуживающий ее личный состав небрежно выполняет свои обязанности во время боевой работы. Все дело, в конечном итоге, упирается в твердую воинскую [122] дисциплину и высокую организованность. Хорошо ли понимают это люди на второй испанской батарее?

Нужно мобилизовать личный состав подразделения на преодоление анархистской расхлябанности отдельных людей. Решили использовать опыт альбасетской батареи. Провели совещание с командирами, общее собрание личного состава подразделения. Бойцы горячо откликнулись на призывы коммунистов.

В течение нескольких дней на батарее лейтенанта Букле произошли заметные сдвиги. Люди почувствовали личную ответственность, стали подтягиваться, меньше допускать оплошностей в действиях у орудий и приборов. С каждым днем улучшалась боевая слаженность подразделения. Анархисты, составлявшие незначительную прослойку в батарее, образно говоря, поджали хвост и, оглядываясь на большинство, прекратили свои разглагольствования о «свободе личности в либертарном обществе», перестали пререкаться с командирами и вынуждены были подчиняться требованиям воинской дисциплины. Вторая испанская зенитная батарея подтягивалась к общему уровню остальных огневых единиц нашей группы.

Мы на чехословацкой зенитной батарее. Она сумела забраться на вершину холма, выгодно контролировавшего местность. Бойцы закончили оборудование огневой позиции, выполнив большой объем земляных работ. Орудия, приборы и снаряды глубоко закопаны в землю, сверху прикрыты маскировочными сетями. Проверкой устанавливается, что в подготовке к бою серьезных недостатков нет. Командир батареи лейтенант Симон и его заместитель чех Лаштовичка довольны своим личным составом. Здесь преобладают коммунисты. Люди трудятся на совесть. И дело у них спорится. Этому в значительной мере помогают и установившиеся между командиром и его заместителем хорошие, дружеские отношения, основанные на взаимном доверии и уважении.

Командир батареи уверен в себе, в своем заместителе, своих бойцах. Симон — хороший организатор, знаток зенитной техники и стрельбы. Спокойный, уверенный и рассудительный, он умеет найти общий язык с бойцами и пользуется у подчиненных непререкаемым авторитетом. Заместитель командира чехословацкой батареи человек интеллигентного вида, довольно плотного телосложения, чисто выбрит, приятное лицо его покрыто легким загаром. [123]

Он близорук и носит очки. Лейтенант Богуслав Лаштовичка понимает русский язык, но пока объясняется на нем с трудом. Кто бы мог тогда предсказать, что спустя много лет, уже после окончания второй мировой войны, он будет в качестве посла в Советском Союзе представлять Чехословацкую Социалистическую Республику!

Я покидаю чехословацкую батарею с уверенностью, что командир и его заместитель в любой обстановке справятся со своей задачей. Они разных национальностей, но одинаковых политических убеждений. Оба коммунисты, деловиты и предельно собраны.

Первая испанская зенитная батарея лейтенанта Маркони занимает огневую позицию в южной части Мадрида. Отсюда рукой подать до рабочего предместья Карабанчеля. На этом рубеже Пятый коммунистический полк легендарного Энрике Листера остановил фашистов за рекой Мансанарес. Выбирая огневую позицию для этой батареи, я учел возможность ее применения против пехоты и танков противника. Здесь полный порядок с инженерным оборудованием и боевой готовностью. Правда, есть небольшие недоделки, но они быстро устранимы. Надо промерить расстояния до контрольных ориентиров на танкоопасных направлениях, подготовить орудийные карточки для стрельбы прямой наводкой по наземным целям.

Командир первой испанской зенитной батареи лейтенант Маркони по внешнему виду здоровый и полный жизни человек. Медлительный в движениях и разговоре, внешне всегда спокойный и невозмутимый, он оказался хорошим руководителем боевого коллектива, никогда не терялся перед трудностями, не жаловался на своих бойцов. Делает свое дело спокойно и обдуманно. Для встречи воздушного противника здесь подготовлено все необходимое. Однако приходится строго спросить с комбата за неподготовленность к стрельбе по наземным целям.

— Как у вас связь с «вышкой», Иван Дмитриевич? — перехожу на более мирный тон разговора с командиром батареи.

«Вышкой» мы называли «Телефонику», откуда поступало оповещение о появлении самолетов противника, а также подавались команды-целеуказания об открытии огня. Телефонная связь первой испанской батареи с «вышкой» действовала безупречно, и это сейчас подтвердил командир. [124]

Проверка боевой готовности немецкой и французской зенитных батарей, развернувшихся в районе Мората де Тахунья для прикрытия танковой бригады, убедила нас в том, что лейтенанты Иван Желтяков и Евгений Елкин со всей серьезностью относятся к порученному делу. Я не мог скрыть своего удовлетворения действиями личного состава, подготовкой его к бою и объявил всем бойцам и командирам благодарность. Не было ни малейшего сомнения в том, что сплоченный коллектив интернационалистов проявит хорошее умение, мужество и отвагу в бою.

Прошло лишь двое суток с того момента, как прибыли наши батареи в Мадрид, хотя и за это короткое время зенитчиками был выполнен большой объем работ. Поднялась боевая готовность расчетов, четко действовала служба связи и оповещения.

В те дни в мадридских батареях побывал Николай Николаевич Воронов, которого здесь знали под фамилией Вольтер. Он живо интересовался подготовкой зенитчиков, тепло беседовал с ними.

— Боюсь вас перехвалить, — сказал Вольтер, — но, судя по моим наблюдениям, вы серьезно относитесь к своей задаче.

Обратившись ко мне, он задал тот же вопрос, который раньше приходилось слышать от командира танковой бригады и начальника штаба хунты полковника Рохо: о готовности зенитчиков к бою с танками противника. И это не случайно. Дело в том, что республиканцы располагали ограниченными силами полевой артиллерии. Поэтому зенитная, даже при своей малочисленности, могла и должна была стать важным средством борьбы не только с воздушным, но и наземным противником. После моего утвердительного ответа Воронов заметил, что проверит наших товарищей в бою. Затем он вновь обратился ко мне:

— Скажи-ка, мой друг, какое училище ты окончил?

— Училище имени ВЦИК, артиллерийское отделение...

— Милый мой, так бы и сказал сразу, что ты не только зенитчик, но и полевик. Жаль, что не знал этого, когда были в Альбасете, — посетовал он. — Я бы от тебя не отказался как от артиллериста. Нашего брата здесь, как тебе известно, не так уж много. Но и зенитчики нужны здесь до крайности. Вот сейчас из-за зенитной артиллерии [125] идет торг между сепаратистскими властями Барселоны и центральным правительством Испанской республики. Сепаратисты соглашаются послать нам сюда, на Центральный фронт, тяжелые артиллерийские батареи только в том случае, если мы им взамен дадим зенитную артиллерию среднего калибра. Мы на это, конечно, пойти не можем, и торг продолжается.

Впоследствии Главный маршал артиллерии Н. Н. Воронов в своих воспоминаниях об участии советских добровольцев в войне в Испании напишет о нас, зенитчиках, следующее:

«В феврале прибыла небольшая партия зенитных пушек среднего калибра. Мадридцы встретили их с ликованием. Первые зенитчики противовоздушной обороны города учились с большим увлечением и в кратчайшие сроки освоили новую сложную технику»{7}.

После встречи с Н. Н. Вороновым и его напутствий мы почувствовали еще большую ответственность за наши предстоящие действия. На нас, зенитчиков-артиллеристов, возлагаются такие большие надежды! Как-то мы покажем себя в борьбе с воздушным противником и как сумеем постоять против танков мятежников?

Следовало ожидать, что с улучшением погоды фашистская авиация возобновит массированные налеты на Мадрид и тогда работы нам будет предостаточно. Однако к 6 февраля обстановка сложилась несколько иначе. На правом берегу реки Мансанарес у слияния ее с Харамой фашисты внезапно начали наступление в направлениях Сан-Мартин де ла Вега и Ла Мараньоса южнее Мадрида, а также на Эль Пардо — северо-западнее. Авиация фашистов нацелила свой удар не на Мадрид, а на войска республиканцев в районе между рекой Харама, селением Мората де Тахунья и горой Эль Пингаррон.

Н. Н. Нагорный отдал мне распоряжение снять одну из батареи с обороны Мадрида и перебросить ее на усиление прикрытия республиканских войск к югу от столицы. Я остановился на чехословацкой зенитной батарее. Это одна из наиболее подготовленных огневых единиц. Ее командир энергичен, сообразителен, быстро ориентируется в сложной обстановке. В боевом порядке зенитной артиллерии в Мадриде эта батарея находилась между двумя [126] испанскими огневыми подразделениями, зоны огня которых соприкасались. Следовательно, при убытии чехословацкой батареи эта зона не уменьшится, лишь понизится ее огневая плотность. Но это будет меньшим злом, чем сокращение площади прикрытия.

Доложив свои соображения Н. Н. Нагорному и получив «добро», отдаю боевое распоряжение лейтенанту Семенову переместить батарею в район Мората де Тахуньи. В Мадриде старшим зенитным артиллерийским командиром был назначен лейтенант Макаров. Ему подчинялась вторая испанская батарея и группа управления и разведки во главе с чехом младшим лейтенантом Видлаком.

Вместе со мной в район Мората де Тахунья отправились лейтенант Морено. Василий Голышев и Николай Клименко. Отличные знатоки своего дела, они очень нужны были на передовой в качестве инструкторов в интернациональных боевых коллективах. Эти ребята не подведут в бою, они в достаточной степени уже проверены в будничной повседневной работе.

Все три зенитные батареи мы развернули в линию в полосе боевых действий 12-й интербригады генерала Лукача и 11-й дивизии Листера: в районе западнее Арганды — французскую, западнее Мората де Тахунья — чехословацкую, восточнее горы Эль Пингаррон — немецкую. Занимаемый ими район находился примерно в километре от переднего края. Франкистская артиллерия постоянно обстреливала его. Под огнем врага понукать кого-либо, чтобы скорее окапывался, не пришлось. Все батареи закончили инженерное оборудование своих позиций за одну ночь.

Впереди была проверка огнем в битве на Хараме. [127]