Жаркое лето
В нашем подмосковном военном лагере, расположенном на берегу реки Клязьмы, летом 1936 года шла напряженная боевая учеба артиллеристов-зенитчиков. Знойное солнце припекало вовсю и казалось беспощадным. Температура часто доходила до 30 градусов в тени. Но зенитчики продолжали упорно тренироваться, одолевая жесткие нормативы, рассчитанные по минутам и секундам. По команде «К бою! По самолету над ориентиром номер...» орудийные и приборные расчеты снова и снова занимали свои места, чтобы выработать в себе быстроту, силу, сноровку, довести свои действия до автоматизма.
Несколько холостых выстрелов по воздушной мишени и поступала новая команда: «Стой! Проверить установки!» Малейшая неточность или невыполнение установленных нормативов по времени считались проигрышем боя с воздушным «противником». Все начиналось сначала и повторялось до тех пор, пока не достигались хорошие результаты.
В перерыве между занятиями бойцы батареи устремлялись в тень редких сосен, снимали надоевшие сумки противогазов. Десятиминутный отдых после напряженной работы у раскаленных орудий казался раем для утомленных людей. В прямом и переносном смысле жарким было то памятное лето. [10]
Ребята, а сегодня не холодно, шутил наводчик первого орудия Семен Гавриков, снимая пилотку и выливая себе на голову кружку воды, взятой из батарейного погребка.
Как на курорте в Сухуми, с кавказским акцентом откликался на шутку заряжающий орудия Резо Киквидзе.
Несмотря на жару и усталость, бойцы не теряли бодрости духа, шутили по поводу промахов на тренировке.
Дывлюсь я, хлопци, на наших наводчиков Хведю Головина та Диму Солоухина, продолжал дальномерщик Филипчук. Вмисто того щоб сполнить команду комбата пиймать конус в перекрестие, они ловят очамы дивчыну, що шла по-над берегом Клязьмы. Вот и задержалы усю батарею на цилу секунду!
Теперь понятно, почему нам азимут цели неверный дали. Филипчук на дивчину загляделся, добродушно смеялся Солоухин.
Батарейцы люди молодые, задорные, любят шутку, а порой умеют беззлобно разыграть друг друга.
Десять минут отдыха пролетают как один миг. Командиры поглядывают на часы. И снова раздается привычная команда «К бою!». Забыты шутки, на лицах вновь внимание и сосредоточенность.
Заканчивался четвертый час занятий в артиллерийском парке по огневой службе. Командиры подразделений подводили итоги тренировки перед зачетной учебно-боевой стрельбой. Зенитная батарея, которой я в то время командовал, должна была утром следующего дня держать экзамен на умение вести бой со штурмовой авиацией.
Дела у зенитчиков обстояли неплохо. Главная наша задача подготовка к зачетным стрельбам. Наш труд не пропал даром.
В последнее время к нам на батарею зачастил секретарь партийного бюро полка старший политрук Василий Иванович Дубинин.
Так ты, товарищ Ботин, смотри не подкачай по стрельбам, упирая на букву «о», напутствовал он. Ты парторг дивизиона, и твоя батарея должна быть в полку маяком.
Василий Иванович, будем стараться. Вы же видите, не ленимся... [11]
Вижу. А кто будет у тебя стрелять по десятой задаче?
К выполнению задачи готовятся все орудия и дальномерное отделение, но стрелять боевыми снарядами будут расчеты младших командиров Волобуева и Колотилова. Дело предстоит трудное. Самолет-цель пойдет курсом на батарею. Высота полета не более трехсот метров. Надо поставить три огневые завесы. Поразим конус тремя осколками будет отлично.
Ну, желаю успеха. Пойду с народом побеседую, заканчивает разговор секретарь партийного бюро. Не забудь, Михаил Поликарпович, что сегодня в двенадцать часов личный состав полка будет слушать по радио репортаж с митинга на Красной площади.
По какому поводу митинг, Василий Иванович?
В связи с событиями в Испании. Дело там принимает худой оборот. Фашисты поднимают голову.
Смотрю на часы. Остается 15 минут до конца тренировки. Обходим со старшим политруком расчеты.
Пока я проверяю подготовку орудий к стрельбе, секретарь партийного бюро полка беседует с бойцами. Он хорошо знает в лицо наводчиков, заряжающих, дальномерщиков. Опытный политработник умеет найти верный путь к сердцу солдата.
Говорят, соседние батареи собираются отнять у вас первенство в зенитных стрельбах, с хитрецой сообщает он собравшимся вокруг него бойцам и младшим командирам. Как вы на это смотрите?
Пусть говорят, товарищ старший политрук, а мы свое уже сказали: из десяти стрельб девять провели на «отлично» и только одну, по заоблачной цели, выполнили на «хорошо», ответили батарейцы. Завтра стреляем по штурмовику. Наперед хвастаться не будем...
Занятия пора заканчивать. Отдаю распоряжение строить батарею и вести в район летнего клуба полка, чтобы слушать радиорепортаж с Красной площади.
К испанским событиям было приковано внимание советских людей. Об этом все чаще писалось в газетах, сообщалось по радио. Нам, командирам, нередко приходилось беседовать на эту тему с красноармейцами.
И вот сегодня весь личный состав нашего полка собрался у летнего клуба. Раструбы громкоговорителей доносили взволнованные слова диктора о том, что главная [12] площадь страны в зареве красных знамен. Советские люди собрались на многотысячный митинг, чтобы выразить свою солидарность с испанскими патриотами, выступившими с оружием в руках на защиту республики. Москвичи вместе со всем советским народом глубоко обеспокоены событиями в Испании. Тема этих событий была для нас близкой, волнующей. Уже более полумесяца народ Испании вел борьбу против фашистских мятежников. На его стороне симпатии, сочувствие и поддержка трудящихся всего мира. На стороне мятежников помощь германского и итальянского фашизма и международной реакции.
С первых шагов рабочего Мадрида, с выступлений трудовой Гренады и Малаги, Барселоны и Сан-Себастьяна, которые возвестили о начале героической борьбы республиканцев, мы пристально следили с волнением и тревогой за каждым боем рабочей милиции, за каждым успехом отрядов Народного фронта. На географических картах у нас алели флажки, обозначившие границы территории, освобожденной испанскими патриотами от фашистских мятежников.
На митинг у стен древнего Кремля на Красную площадь собрались более ста тысяч москвичей и гостей столицы. Он проходил под лозунгом «Прочь руки фашистов от Испании!»
Мы слушали пламенную речь первого секретаря ВЦСПС Н. М. Шверника. Чувство тревоги трудящегося человечества, говорил он, вызывается тем, что в Испании объединяются и борются два непримиримых лагеря: лагерь ничем не прикрытой зверской реакции, фашизма и мракобесия, форсированной подготовки новой мировой войны и лагерь демократии, свободы, объединяющий под знаменами Народного фронта истинных патриотов своей родины, бойцов-интернационалистов.
Коммунистическая партия Испании неоднократно предупреждала сторонников Единого народного фронта об усилении бдительности к силам реакции, призывала к разоблачению их провокаторской деятельности и изгнанию преступников. Однако не доведенная до конца чистка государственного аппарата, оставление ряда реакционных чиновников и генералов на старых постах дали возможность испанскому фашизму собраться с силами, запастись [13] оружием, выступить против демократической республики, против народа.
Трудящиеся всего мира знают, говорил оратор, что победа фашизма в Испании означала бы увеличение сил войны, ускоряла бы ее подготовку. Народы должны потребовать от своих правительств прекращения деятельности всех организаций и лиц, которые прямо или косвенно помогают фашистским мятежникам.
Н. М. Шверник сказал, что все трудящиеся Советского Союза выражают братскую солидарность с испанским народом, героически защищающим свою демократию, свою независимость. Оратор призвал советских людей оказать материальную и моральную помощь бойцам Испанской республики.
Сбор народных средств для этой цели уже шел в те дни на многих предприятиях и учреждениях столицы и других городов страны. По почину работниц фабрики «Трехгорная мануфактура» в республиканскую Испанию направлялись медикаменты, продовольствие, одежда. В фонд помощи республике было собрано 47 миллионов 595 тысяч рублей. Сбор средств продолжался.
На митинге горячо выступали рабочие московских заводов, страстно прозвучал голос писателя Александра Фадеева. Ораторы говорили о том, что тысячи километров, отделяющие нас от Испании, не могут ослабить чувства интернационализма советских людей, что мы верим в победу испанских патриотов и всей своей любовью к трудовой Испании мы с ними.
Боевой дух братской солидарности, царивший на Красной площади, захватил наших бойцов и командиров. Всем сердцем разделяли они чувства и мысли выступавших на митинге. У каждого обострялись ненависть и презрение к душителям свободы испанского народа. Многие наши товарищи всерьез подумывали о подаче заявлений и рапортов с просьбой послать их добровольцами в Испанию. Интернациональный характер нашего воспитания диктовал поступки советских людей. Слово «Испания» являлось символом борьбы с ненавистными фашистскими силами.
Словно сейчас вижу перед собой возбужденное лицо секретаря комсомольской организации, лучшего стереоскописта батареи Василия Голышева.
Товарищ лейтенант, обратился он ко мне, хочу посоветоваться с вами. Как бы это получше объяснить [14] в рапорте, чтобы наверняка разрешили поехать в Испанию добровольцем? Говорю не только за себя. Ребята просили меня. Ты, дескать, потолкуй, как надо сочинить рапорт, а мы каждый на свой лад напишем, как подскажет сердце.
Голышева поддержал мой земляк с Украины орудийный мастер Николай Клименко:
Я не бував в Испании, товарищ лейтенант. Но бачу, там наши братья по классу нуждаются в помощи. И тоже хочу бороться с испанцами вместе. Против общего врага.
Окружившие нас младшие командиры и бойцы подбадривали репликами своих товарищей и, видно было, ждали ответа с волнением, будто решение ехать им в Испанию или не ехать всецело зависело только от меня.
Естественно, категорического ответа быть не могло. Но я был в душе рад такому патриотическому подъему дорогих моему сердцу товарищей по оружию. Невольно подумалось: спроси любого из них, из двадцати пяти комсомольцев в батарее, разделяют ли они настроение своего секретаря Василия Голышева и Николая Клименко, услышишь единодушное «Да!».
Объясняю бойцам, что без разрешения старших начальников мы сейчас ничего делать не можем. Да и время, наверное, не подоспело. Такие вопросы скоропалительно не решаются.
Подключившийся к нашей беседе командир огневого взвода лейтенант Золотухин восторженно оглядывал батарейцев. Было видно, что он радовался вместе со своими сослуживцами тому общему порыву, в котором бойцы выражали братскую солидарность с республиканской Испанией.
Николай Васильевич, всегда сдержанный в проявлении эмоций, одобрительно кивал головой: дескать, правильно. Но тут же он спрятал улыбку и коротко проронил:
А где же добровольцы, что останутся здесь?
Так мы всей батареей и снимемся, с готовностью отозвался кто-то из зенитчиков.
На лагерь спустились сиреневые сумерки. Повеяло прохладой. Скоро вечерняя поверка. Надо расходиться. Нужно еще кое-что сделать. Завтра подъем в 4 утра: учебно-боевые стрельбы. Я напоминаю об этом, а лейтенант [15] Золотухин предлагает перед тем, как разойтись, спеть полюбившуюся нам песню «Гренада». Приятный тенор Николая Клименко с чувством выводит знакомый мотив:
...Я хату покинул,Зенитчики как бы переносятся от берегов русской речки Клязьмы в неведомую им Гренаду неведомую, но близкую, в страну героическую и многострадальную:
Прощайте, родные! Бат-та-рея, строиться! неожиданно обрывает песню голос дежурного.
Вечерняя поверка и прогулка прошли в тот день по-особому четко, как говорят, на одном дыхании, с молодой комсомольской бодростью.
Над солдатским строем летела песня о Гренаде:
Мы мчались, мечтаяВ лагерной палатке мерцал фонарь. Мы с Николаем Васильевичем Золотухиным устроились за походным столиком, чтобы обговорить детали завтрашней стрельбы.
Прибывший в нашу батарею из Севастопольского зенитного училища командир огневого взвода лейтенант Золотухин был хорошо подготовленным офицером. За несколько месяцев службы он вполне освоился со своими обязанностями. Достаточно изучил подчиненных и весь уклад войсковой жизни. Теперь я мог опираться на него во всех делах.
Правда, в первые дни нашей совместной работы Николай Васильевич показался мне «сыроватым», как у нас было принято именовать недостаточно вышколенных в военном отношении людей. Невысокого роста, с глубоко сидящими непроницаемыми глазами и тихим голосом, он был немногословен, медлителен в движениях и чуть-чуть [16] застенчив. Ну, думаю, посмотрим, какой из него будет толк в деле. Наверное, придется повозиться с ним...
Николай Васильевич оказался совсем не таким, каким показался вначале. Деловитость первая черта его характера. Проверил однажды, как он проводит занятие с солдатами по физподготовке. Командир взвода легко, красиво, без единой ошибки выполнял упражнения на гимнастических снарядах.
Вот так надо делать, говорил он обучаемым.
Проверил другие занятия: урок строевой подготовки не подкопаешься, огневая служба тоже на хорошем уровне. И так по всем предметам. Уже тогда я подумал, что лейтенант хорошо умеет научить и строго спросить.
По мере того как мы узнавали друг друга в работе, все более проникались взаимным уважением. У нас наладились вскоре хорошие не только служебные, но и личные товарищеские отношения.
Мы понимали друг друга с полуслова. Теперь каждый из нас был озабочен предстоящей стрельбой. Она не из легких. Снарядов на нее отпускалось минимальное количество, а поражение конуса-мишени обязательно. Стрельбой прямой наводкой по скоростной воздушной цели, летящей на малой высоте, должны были руководить командиры орудий. Это еще более усложняло положение.
Договорились с Николаем Васильевичем дать полную самостоятельность командирам стреляющих орудий. Их боевые расчеты натренированы в достаточной мере и способны справиться с задачей без нашего вмешательства. На этом и порешили.
Трудовой день закончен. Пора отдыхать. Летней августовской ночью заря с зарей сходится. А на рассвете «бой».
Ранним утром следующего дня я на огневой позиции, где уже хлопотали боевые расчеты. Проверяю готовность орудий и дальномера к стрельбе. Вскоре дежурные разведчики доложили о появлении воздушного «противника».
И тотчас следует команда:
Воздух! К орудиям и приборам!
Самолет-буксировщик разворачивается на боевой курс.
По штурмовику над тридцать вторым! Прямой наводкой! Первому и третьему орудиям, боевыми! [17]
Поданная мной команда подхватывается командирами боевых расчетов. Теперь все зависит от них. Наводчики орудий и дальномерщики доложили о поимке цели. Стереоскопист ловит момент подхода мишени к первому сигнальному рубежу. Верно определит, значит, есть надежда на успех. И вот наконец раздается короткая команда с дальномера: «Огонь!», мгновенно растаявшая в орудийном гуле.
Завеса вторая! слышатся уверенные голоса командиров орудийных расчетов. Завеса третья!..
Разрывы снарядов черными клубками обозначились впереди по курсу полета мишени. Можно полагать, что стрельба выполнена. Но как, с каким итогом?..
Лишь через час полигонная команда сообщила результаты: в конусе-мишени четыре пробоины. Отлично!
Считанные секунды экзамена. В них словно спрессовались воедино большой труд всего коллектива батареи, воля командиров, настойчивость и старание красноармейцев. В достигнутом успехе труд не только батарейцев, непосредственных исполнителей, но и командиров дивизиона, полка, многогранная деятельность политработников.
Нам, что называется, повезло с вышестоящими начальниками было у кого учиться. Командиром полка у нас был опытнейший специалист полковник Иван Алексеевич Оленин. Его ближайшие помощники воспитанники старейшего Севастопольского зенитного артиллерийского училища, они же наши первые наставники, Анатолий Петрович Набатов и Юрий Гаврилович Богдашевский. Товарищам казалось порой, что капитан Богдашевский чрезмерно придирчив. Командир дивизиона заставлял нас не один раз сдавать зачеты по технике, уставам и наставлениям. Он не терпел ни малейшей небрежности в подготовке огневых подразделений, требовал от нас, чтобы каждый умел не только укладываться в нормативы боевой работы у орудий и приборов управления огнем, но и перекрывать их. Его пример в этом был блестящим. Никто в нашем полку не мог соревноваться с Юрием Гавриловичем в точности и быстроте расчетов поправок на баллистические и метеорологические условия стрельбы, никто из стереоскопистов не мог точнее его определить высоту полета воздушной цели, быстрее его дать темп заряжания орудия и выстрела по воздушной цели. Если самый лучший [18] заряжающий это делал за 4 секунды, то Богдашевский укладывался в рекордное время в 3 секунды. Отличный спортсмен, победитель соревнований по гимнастике, он в совершенстве владел личным оружием и по стрельбе был чемпионом полка.
Внешность Юрия Гавриловича как бы подчеркивала высокую культуру кадрового военного. Спокойное волевое лицо, умный выразительный взгляд, высокий рост. Он всегда подтянут, тщательно выбрит, одет в хорошо подогнанное обмундирование, словом, был образцом строевой выправки и внешнего воинского вида.
При всей своей строгой и бескомпромиссной требовательности Юрий Гаврилович Богдашевский никогда не повышал голоса на подчиненных, но умел так повлиять на человека, что любой из нас, попав однажды к командиру дивизиона на личную беседу по поводу какой-нибудь оплошности, уже никогда не рисковал вновь допустить промах. Дело было не в каком-то страхе перед комдивом, нет... Капитан Богдашевский, обладавший острым проницательным умом, мог воздействовать на подчиненных силой логики, способностью убеждать. Такой был командир нашего четвертого дивизиона.
Привыкнув к его постоянной требовательности, потом мы, к нашей радости, увидели, что даже трудновыполнимые задачи становились для нас доступнее. Так вот летом 1936 года наш дивизион, которым командовал капитан Богдашевский, занял ведущее место в полку по результатам учебно-боевых зенитных артиллерийских стрельб.
Высокие результаты по этим показателям были достигнуты во всем полку. Они обеспечивались умелым руководством командования, а также большой и кропотливой работой партийно-политического аппарата, сумевшего мобилизовать людей на овладение новой боевой техникой. Особую активность в этом большом и важном деле проявляли секретарь партийного бюро полка старший политрук Василий Иванович Дубинин, политрук дивизиона Василий Николаевич Меньшиков и другие политработники, принципиально относившиеся к доверенному им партией делу. Они настойчиво при каждом удобном случае разъясняли, насколько важно держать неприступным для врага небо нашей столицы Москвы, и воспитывали ответственность за это у каждого командира и красноармейца. [19]
Трудностей на пути к отличным результатам у нас было немало: одно время не хватало учебных пособий по новой боевой технике, поначалу было немного и людей, хорошо знавших эту технику. Приходилось до предела напрягать усилия бойцов и командиров, самим доходить до истины. Бывало, мы прихватывали и ночи: работали при свете фонарей, изучали зенитные пушки и приборы управления огнем. Наше зенитное вооружение считалось лучшим в мире по тому времени. Не случайно им в первую очередь оснащались части, прикрывавшие небо Москвы.
Условия стрельбы при новой технике решительным образом изменились. Если раньше при подготовке исходных данных на планшете и по таблицам стрельбы зенитчики были способны в лучшем случае давать 3–4 выстрела в минуту, то теперь за это же время орудие могло дать до 15 выстрелов. Значительно повышалась точность и дальность ведения огня по воздушным целям.
Таким образом, стрельбы зенитчиков показали прекрасные качества новой техники и в не меньшей степени возможности людей. Наша батарея была признана победительницей соревнования на первенство полка и завоевала право на состязания по зенитным артиллерийским стрельбам между лучшими батареями дивизии. [20]