Незабываемая весна

В дни победы

Известно, что в день неудавшегося гитлеровского путча в Мюнхене 9 ноября 1923 года поэтические слова «Раньше, чем покроются цветом деревья» фашисты избрали своим паролем. И как бы в насмешку над ними через 22 года история уготовила им бесславный финал в мае, когда ожила природа и деревья покрылись зелеными листьями.

30 апреля 1945 года Гитлер покончил самоубийством Среди развалин Берлина буйно расцветала черемуха, тянулись к свету зеленые побеги, деревья шелестели молодой листвой. Армия и народ Германии еще не знали, что фюрера уже нет. Назавтра его преемники, сообщив об этом по радио и в газетах, призвали армию продолжать-оказывать русским сопротивление.

На подступах к городу Гриммен немцы пытались дать нашей дивизии бой. В эти последние дни войны мы, не обращая внимания на блуждавшие в нашем тылу группы гитлеровцев, стремились только вперед. Помнится такой случай. 1-й батальон майора А. В. Щербины шел в передовом отряде 176-го стрелкового полка. В течение нескольких дней он продвигался с боями, сбивая арьергарды и преследуя отступающего противника. Воины батальона порядком устали и буквально валились с ног. Командир полка подполковник С. Ф. Семенов вывел батальон во второй эшелон. В 15 километрах от города Гриммен в лесу у дороги он расположился на отдых. На рассвете командира батальона майора Щербину растолкал связной.

— Товарищ майор, гитлеровцы!

— Где? — вскочил комбат.

— Да вон из леса на дорогу выходят.

В это время бойцы нашего охранения уже завязали бой с противником. Комбат поднял батальон в ружье. После короткой, но жаркой схватки немцы сложили оружие. Как выяснилось, это были остатки дивизии, дравшейся с нами в Анкламе. Командовали разрозненными подразделениями матерые эсэсовцы. Они пытались пробиться на запад и сдаться в плен англичанам, но из этого ничего не вышло. Пленные показали, что остатки других разбитых частей также получили приказ драться с русскими и сдаваться в плен англичанам, которые в это время на нашем участке фронта подходили к Эльбе.

Продвигавшийся по шоссе 176-й полк был неожиданно атакован противником с двух сторон. Мешкать было нельзя. Я тут же связался по рации с командующим артиллерией полковником А. И. Бальсиным, находившимся на своем НП.

— Афанасий Иванович, — спросил я, — какие у тебя: силы недалеко от Семенова?

— Полк самоходок и противотанковый дивизион, — ответил он.

Я уточнил их местонахождение и приказал самоходкам отразить контратаку противника справа, а противотанковому дивизиону — слева. Заняв позиции, самоходно-артиллерийский полк и дивизион начали расстреливать гитлеровцев прямой наводкой. Солдаты и офицеры стали удирать. Однако большинство все же бросало оружие. Поднимая руки и махая белыми платками, они выкрикивали:

— Гитлер капут!

Даже бежавшие в лес вернулись, чтобы сдаться в плен. Скрылись, как оказалось, только эсэсовцы, которые до этого гнали рядовых солдат в контратаку.

Когда я приехал на командный пункт 176-го полка, подполковник С. Ф. Семенов, доложив обстановку, в шутку заметил:

— Идем в атаку, гуськом по одному. Один солдат сто пленных берет. Так воевать можно.

Пленных немцев оказалось 12 тысяч человек, т. е. в несколько раз больше, чем было у нас активных штыков во всей дивизии. Охранять их я доверил нашим людям, освобожденным из немецкой неволи.

В самом Гриммене уличных боев не было. Когда наши части проходили по городу, большинство населения вышло на улицы и приветствовало советских воинов.

На войне бывают и забавные случаи. Из Демина на Гриммен двигалась колонной наша полковая артиллерия. Едва она остановилась на привал, как вдруг из ближнего хутора выскочил немец в матросской ферме с автоматом в руках и побежал в лес. Командир огневого взвода лейтенант Голубев приказал рядовому Андрееву догнать его и задержать. Андреев вскочил на лошадь и пустился в галоп. Почти у самого леса он догнал немца.

— Товарищ командир, — спросил Андреев, — куда его? Расстрелять нельзя — не сопротивлялся, значит, пленный.

Голубев спросил у задержанного, откуда он. Тот ответил, что из города Гриммен и что шел домой. Голубев подумал-подумал и решил отпустить.

— Пусть идет домой, — сказал он, обращаясь к Андрееву.

Андреев тут же постарался, как мог, объяснить задержанному немцу решение командира.

— Иди нах хауз, — сказал он ему, указывая рукой на город.

Но пленный замотал головой и начал просить, чтобы его взяли с собой, так как его могут убить фашисты. Лейтенант Голубев махнул рукой:

— Ладно. Пусть идет с нами.

Дом немца оказался при въезде в город Гриммен. Когда подошли к нему, пленный заулыбался, начал что-то говорить и указывать рукой на дом. Лейтенант Голубев поверил немцу и вошел с ним в дом. Как только они переступили порог, жена немца вскрикнула и бросилась мужу на шею. От радости оба заплакали. Потом, улыбаясь и смахивая рукой слезы, извинились и стали приглашать лейтенанта к столу. Он объяснил им жестами, что ему некогда, и быстро вышел из дома. Во дворе его окружили бойцы.

— Соврал? — поинтересовались они.

— Правду сказал, — ответил лейтенант, — нельзя всех немцев стричь под одну гребенку.

Наш штаб дивизии располагался на западной окраине Гриммена. Не успели как следует оглядеться, как к нам подошла колонна чехословацких военнопленных со своим государственным флагом. Командир колонны обратился к командиру взвода охраны с просьбой разрешить встретиться с советским генералом. Я вышел из дома. Чехи стояли в строю. Поздоровался с ними. Обрадовался, услышав ответное приветствие на русском языке. Затем один из чехов от имени своих товарищей поблагодарил советский народ и его доблестную Советскую Армию за освобождение от фашистского плена. Он говорил об исконной дружбе чехословацкого и советского народов.

Я вглядывался в каждого, кто стоял передо мной. Все они были измождены, но в глазах светились радость и гордость. Это были лица друзей, счастливых и благодарных. Я пожелал им быстрейшего возвращения на родину.

Едва закончилась встреча с чехословацкими друзьями, как прибыл старый бургомистр города Гриммен приветствовать и благодарить Советскую Армию за освобождение города и мирного немецкого населения от фашизма. Бургомистр сообщил, что по случаю такого торжества он устраивает прием, на который приглашает меня и моих офицеров. Обстановка не позволяла нам принять это приглашение. Кроме того, в искренность этого бургомистра мы не особенно-то поверили.

Поздно вечером 30 апреля мы остановились со своим штабом в богатом имении какого-то барона. К нашему удивлению, семья барона — жена и дочь с двумя детьми — осталась в имении, не сбежала на Запад, как другие. Сам барон и его зять служили в гитлеровской армии, и семье было неизвестно, где они в то время находились.

В этом имении мы отмечали Первое мая. Был приготовлен праздничный обед. Хозяйка дома накрыла на стол. Надо отдать должное баронессе. Она старалась не за страх, а за совесть. На обеде были командиры частей и их заместители, а также офицеры управления штаба дивизии. За всю войну мы впервые так торжественно и по-домашнему, одной семьей отметили этот праздник.

Баронесса вела себя, как говорится, тише воды, ниже травы и старательно трудилась на кухне. Только осмелилась замолвить словечко за бургомистра. Не пригласить ли, дескать, и его, ведь он принял меры, чтобы спасти наш Гриммен. Я не знал, почему гитлеровцы не оказали нам сопротивления в городе, но, вспомнив елейную улыбочку бургомистра Вебера, его плутоватые глаза, решил, что такой не мог обладать теми качествами, которые приписывала ему баронесса.

И вот спустя много лет новый бургомистр Гриммена товарищ Пилгрим пригласил меня в городскую ратушу на торжественный обед по случаю 20-летия Германской Демократической Республики. В разгар торжества товарищ Пилгрим наклонился ко мне и говорит:

— А вы, товарищ генерал, правильно сделали, что тогда отказались от почестей, которые собирался оказать вам и вашим офицерам господин Вебер. Он ведь был хитрой лисой — исподтишка помогал коменданту города подготовить гарнизон к обороне. А потом среди населения и ваших войск играл роль спасителя.

— Откуда вам известно о неудавшемся торжественном обеде господина Вебера в нашу честь? — спросил я нового бургомистра.

— Нам все известно, и мы ничего не забываем. Мы многому учимся у советских людей. У вас, советских, сильно развито классовое чутье, я назвал бы его шестым органом чувства, поскольку пять даны человеку от природы, но по значимости поставил бы его на первое место...

Я рад был услышать эти слова от нашего немецкого друга. Да, новый бургомистр Гриммена прав. Отечественная война советского народа с фашистской Германией была не только борьбой армий, но и борьбой двух социальных систем, двух идеологий. Мы тогда почти безошибочно угадывали, кто стоит перед нами — нацист или антифашист.

Командир нашего корпуса генерал-лейтенант В. С. Поленов рассказывал мне, что генералы-нацисты, попав в плен, всячески пытались подбадривать себя. Некоторые из них умудрялись каким-то образом добывать шнапс и в ожидании допроса накачивали себя изрядными дозами спиртного. Вот как вспоминает об этом Рудольф Петерсхаген в своей книге «Мятежная совесть»:

«...меня поместили в вилле напротив штаба маршала Рокоссовского. Там уже находилось несколько пленных генералов. И каждый день прибывали новые. Настроение — как перед концом света. Одни из этих бывших полководцев взвешивали, не покончить ли жизнь самоубийством: они, конечно, знали за собой вину, боялись возмездия и неизвестного будущего. Другие пытались оглушить себя алкоголем из прихваченных с собой обильных запасов. Два генерала приветствовали меня с балкона, размахивая початыми бутылками и распевая пьяными голосами:

Я был потрясен. Бесславно кончалась «Великая Германия!»

Сам Петерсхаген после сдачи нам 30 апреля 1945 года Грейфсвальда без боя пытался по телефону уговорить начальников гарнизонов Гриммена и Штральзунда последовать его примеру, но они предпочли отдать частям своих гарнизонов приказ продолжать сопротивление, а сами наполнили машины барахлом и поспешно удрали на запад.

Кто же все-таки распропагандировал солдат гарнизона Гриммена, убедил их не сопротивляться, когда наша дивизия подошла 30 апреля к стенам города? Имена их сейчас известны всему Гриммену. Это была подпольная группа во главе с коммунистом, ныне покойным Максом Блендовом. Ему активно помогали антифашисты Август Реппенхаген и Карл Бентцин. С последним мне довелось встретиться на торжественном обеде в городской ратуше в честь 20-летия ГДР. Он слышал наш разговор с новым бургомистром. И на мой вопрос, как подпольщикам удалось 30 апреля 1945 года вопреки приказам вышестоящих начальников и хитросплетениям господина Вебера уговорить солдат гарнизона не сопротивляться, улыбнувшись, ответил:

— И нам помогло шестое чувство...

2 мая 1945 года кто-то из офицеров штаба дивизии включил приемник, и мы услышали голос Левитана. Из приемника донеслись долгожданные слова: «...водрузив над Берлином знамя Победы!» Характерные левитановские интонации с ударениями над словами «Берлин» и «Победы» запомнились мне на всю жизнь. Они звучали как заключительные аккорды величественной симфонии.

Надо бы кричать «ура», обниматься. Но мы стоим молча, в глубоком раздумье. В горле что-то перехватило. Мы, познавшие столько горя, столько потерь, выстоявшие у стен Ленинграда, сокрушавшие «Северный вал», освобождавшие великий город на Неве от блокады, прошедшие сотни и тысячи километров с боями, редко плакали, прощаясь навсегда с боевыми друзьями, павшими на поле боя, но сейчас не стеснялись своих слез.

В журнале «Юность» я прочел такие строки в статье Юрия Левитана: «...однажды, много лет спустя после войны, я выступал в Ленинграде. Как-то само собой случилось, что я прочел публике давнюю сводку Совинформбюро о прорыве блокады Ленинграда. Я воспроизвел не только текст, но и все нюансы той интонации, с которой читал эту же сводку в сорок третьем году. И увидел, что многие в зале плакали, а у меня самого вдруг пошли по телу мурашки. Мы все будто окунулись в атмосферу тех тяжелых лет, как если бы вернулся давно минувший день...» {28}.

Мне не довелось слышать голос Левитана, когда он читал по радио сводку Совинформбюро о прорыве блокады, петому что в тот день мы — участники этих боев — находились на рубеже, где вчера еще был враг. О сводке Совинформбюро мы узнали от товарищей из штаба армии по телефону. Статья Юрия Левитана, человека, с голосом которого сроднилась вся страна в дни тяжких испытаний и горя, радостей и побед, напомнила мне наше первомайское торжество 1945 года в маленьком городке на севере Германии и тот вечер, когда мы впервые по радио узнали о падении Берлина...

3 мая 90-я дивизия после короткого боя овладела портовым городом Штральзунд. 6 мая наша 46-я дивизия, взаимодействуя с ней, форсировала пролив Штральзунд-Фарфассер и, стремительным ударом разгромив Рюгенскую группировку противника, овладела городами Берген, Загард, Засснитц, Винц. К исходу дня 7 мая остров Рюген был полностью, очищен от немецко-фашистских войск. Здесь находился лагерь, где содержались советские военнопленные. Много трогательных встреч, неизменно сопровождавшихся расспросами земляков о родных местах, было в тот день...

Здесь я был свидетелем потрясшего меня эпизода. По дороге шли наши советские люди, освобожденные из концлагерей. Вдруг из толпы выбежала девушка, бросилась к нашему прославленному разведчику Тупкаленко и, обняв его, закричала:

— Василь, браток ты мой!

И мужественный, отчаянный разведчик наш, Василий Яковлевич Тупкаленко, на лице которого, как говорится, никогда ни один мускул не дрогнул, плакал, приговаривал по-украински:

— Ах, ты сестринка моя, що ж воны, гады, з тобой зробыли, ишь яка худа стала... Только очи твои можно и признаты...

Вдоль острова Рюген от портового города Засснитц и по всему северо-восточному побережью простираются живописные меловые берега, спускающиеся в море. Они кажутся причудливыми башнями, словно выточенными из слоновой кости. Величественно и горделиво стоят они на берегу, обрамленные зеленью вековых буков и грабов.

Как рассказывали нам местные жители, об этих горах сложено много легенд. Одна из них повествует, будто моряк Клаус Штертебекер — любимец народа, гроза богачей — запрятал в меловых горах золото и серебро, чтобы раздать их потом беднякам.

В связи с этой легендой мне вспоминается такой случай. Как-то в один из первых дней нашего пребывания на Рюгене офицер штаба дивизии майор В. М. Сумм, назначенный мной комендантом города Загард, доложил, что к острову причалили два корабля с баржами, груженными легковыми машинами и тюками добра. На берег сошли пассажиры, которые хотят переговорить с русским генералом. Я вышел к ним. Они оказались капиталистами и помещиками, бегущими из Пруссии, и просили меня не препятствовать их переезду на Запад.

Я спросил у них, знают ли они легенду о Клаусе Штертебекере. Они хмуро и нехотя сказали, что знают, но их имущество ничего общего не имеет с кладом, который спрятал в меловых горах для народа этот герой из сказки.

— Нет, имеет. Это тот самый клад, — ответил я, — и хотя вы его не нашли в меловых горах Рюгена, но достался он вам ценой пота и крови народной. Ему, народу, и вернем это имущество. Вас мы задерживать не будем. Идите.

И они уныло потопали пешком на Запад...

Узкой полоской вытянулся вдоль берега острова город Засснитц. Слева — меловые горы, справа — неоглядные просторы Балтики, посредине вдоль дороги чередуются аккуратные здания и коттеджи. Это — северные ворота Германии. От города рукой подать до Швеции.

Сюда, в Засснитц, 12 апреля 1917 года прибыл из Швейцарии Владимир Ильич Ленин. Отсюда он перебрался по морю в Швецию, а затем через Финляндию в революционный Петроград. Ныне в центре города установлен обелиск в память о пребывании Владимира Ильича Ленина в Засснитце.

«Немецкие Сочи» — так называют Рюген, самый большой и красивый остров Германии. До образования Германской Демократической Республики здесь веселились и прожигали жизнь богачи, приезжавшие сюда со всех стран мира. На острове в городе Засснитц по приказу Гитлера были построены санатории для высших чинов нацистской партии. Рюген был вотчиной юнкеров и баронов. Им принадлежали три четверти земель и лесов. Им принадлежали замки и дворцы. Сейчас летом со всей республики едут сюда отдыхать трудящиеся ГДР, зарубежные туристы и гости.

После освобождения острова Рюген 2-я ударная армия заняла демаркационную линию вдоль озера Церентин, города Бойценбурга и далее по Эльбе до Виттенберге.

46-я ордена Суворова Лужская стрелковая дивизия вышла на Эльбу на участке Бойценбург — Виттенберге. Так закончился ее боевой путь.

С жаркими боями и походами она преодолела тяжелый путь в 4800 километров — от берегов Невы до Эльбы. За участие в снятии блокады Ленинграда, освобождение и овладение городами Выборг, Пярну, Пильтсама, Цеханув, Дойтш-Айлау, Франштадт, Мариенбург, Мариенвердер, Данциг, Штеттин, Анклам, Гриммен, Штральзунд, Берген, Засснитц и другими нашей дивизии 18 раз объявлялась благодарность Верховным Главнокомандующим.

Апрельско-майские дни 1945 года вошли золотой страницей в историю советского народа и его Вооруженных Сил. Настал долгожданный день Победы! Этот день памятен всему человечеству. Пожалуй, не было в истории нашей Родины после Октября 1917 года другого такого радостного и счастливого дня, как 9 мая 1945 года.

Офицеры штаба дивизии и полков собрались вместе, чтобы отметить победу. В кругу друзей с перевязанной рукой сидел только что вернувшийся из госпиталя наш боевой товарищ подполковник Александр Иванович Зимин — коренной ленинградец, в прошлом грузчик, в начале войны командир истребительного батальона, затем начальник оперативного отделения штаба дивизии и, наконец, командир 340-го Мариенбургского стрелкового полка.

Недалеко от окна веранды расположился подполковник Александр Петрович Мельников — москвич, известный в свое время в столице футболист. Свою службу в армии он начал курсантом школы ВЦИК, а боевое крещение получил под Ленинградом и был всю войну командиром 314-го стрелкового полка.

Рядом с ним — самый молодой по возрасту и один из самых отважных и прославленных командиров нашей дивизии подполковник Сергей Федорович Семенов. В кругу друзей его шутливо называли «малышом», хотя он был высок и крепкого телосложения, а в бою умен и хитер по-стариковски. Лет одиннадцать назад он еще нас коров в своем Волосовском районе и в военном деле ничего не смыслил.

Среди нас были и военные корреспонденты «Ленинградской правды» М. З. Ланской и М. Д. Михалев, заехавшие к нам в гости по пути из Берлина в Ленинград.

Мы расспрашивали их о Ленинграде, а они нас — о последних боях.

В окно мы увидели две рыбачьи лодки, качавшиеся на мелкой волне. В одной из лодок сидели люди в гражданской одежде и в шляпах.

— Немцы? — спросил кто-то. Зимин кивнул.

— Лодки конопатят. Пришли и предложили свою помощь. Народ — он всегда простой и дружелюбный. А вот фашисты... И откуда берутся такие!..

— Ну, между фашистами сорок первого и сорок пятого разница огромная, — заметил Александр Петрович Мельников. — Нас чем больше били, тем больше злости вызывали, а фашистов как прижали — сразу сбили спесь. Ведь на фронте у них в последние дни черт те что делалось. Любой наш повозочный мужественнее ста эсэсовцев.

Зимин рассказал, как два бойца у острова Рюген задержали два больших вражеских парохода с гитлеровцами. Это был, пожалуй, первый случай в истории войн, когда два пехотинца среди моря взяли в плен два парохода с живой силой.

Все засмеялись. И у каждого нашелся свой эпизод.

— Фашисты в последнее время от одного русского голоса бросали оружие и сдавались в плен, — — презрительно сказал заменивший раненного в бою командира 340-го полка подполковника А. И. Зимина молодой майор Яков Ильин. — Ночью мы взяли Францбург. А другой «бург» был в двадцати километрах в стороне, и нам не хотелось оставлять врага в тылу. Поэтому, как только во Францбург вошли, я сразу на телефонную станцию.

«Междугородная в порядке?» — спрашиваю.

«Работает».

«Соедините с бургомистром». Слышу дрожащий голос. Говорю:

«Я советский командир, мы находимся во Францбурге. Требую капитуляции вашего гарнизона. Даю двадцать минут на размышление».

Жду на станции. Ровно через пятнадцать минут звонок, говорит бургомистр.

«Согласны».

Я ему:

«Но моим сведениям, у вас гарнизон тысяча человек». А сведений у меня и не было... Бургомистр робко отвечает: «Пятисот не будет».

«Неправда, — кричу. — Немедленно всех построить и под командой ваших офицеров направить во Францбург».

Оставил помощника начальника штаба для приема военнопленных, а сам вперед. Потом узнал, что привели не пятьсот, а что-то около тысячи.

— Скажу честно, — заговорил подполковник С. Ф. Семенов, — когда наши в сорок первом отступали, бывало, плакал. Особенно тяжело переживал известие о захвате врагом последних сухопутных коммуникаций, связывающих Ленинград со страной. Но мы и тогда верили в нашу победу. И мы завоевали ее! Сейчас прямо душа поет!

В тот вечер многое вспомнилось. Больше всего говорили о родном Ленинграде, на подступах к которому мы выдержали самые суровые испытания войны. Там, под Ленинградом, нам довелось пережить горечь отступления. Там мы познали и радость первой победы...

Через несколько дней позиции вдоль реки Эльбы нам сдавал английский бригадный генерал. Он был шотландцем. Мы разговорились. Генерал поругивал Черчилля, причем делал это с чисто английским юмором. Дескать, наш премьер понимает толк в винах, и если он любит русский коньяк, то не мешало бы ему по-настоящему понять душу русского народа, чтобы всегда жить с ним в мире и никогда не держать камень за пазухой.

Это было сказано английским генералом задолго до фултонской речи Черчилля, положившей начало «холодной» войне.

Однажды после футбольного матча, в котором встречались команды нашей дивизии и английского гарнизона, он со вздохом сказал:

— Ах, если бы все мы сражались в будущем только на футбольных полях.

— Надо стремиться к этому, — ответил я.

Все наши части и подразделения расквартировались вдоль демаркационной линии по Эльбе. Здесь на первых порах перехода немецкого населения к мирной жизни нам приходилось уделять много времени, труда и средств, чтобы оказывать ему всяческую помощь. Только одна наша дивизия кормила из своих запасов около 10 тысяч беженцев. Мы расселяли этих людей в хорошие дома. В имении недалеко от Притцера была расквартирована одна наша часть. Когда мне доложили, что полторы тысячи беженцев нуждаются в крове, я приказал командиру этой части передислоцироваться в другой населенный пункт, а дома бывшего немецкого помещика предоставить беженцам.

Мы помогали также всем беженцам в устройстве на работу. Наши солдаты пришли на помощь местным крестьянам. В районе населенных пунктов Дебертин и Хагенов они вместе с ними убирали урожай.

Органы местного самоуправления только создавались, и нам пришлось помогать им налаживать в городах торговлю, работу мелких кустарных предприятий, выпечку хлеба. В Хагенове и Виттенберге мы помогли организовать занятия детей в пяти школах.

Всех дел не перечислить. Их было очень много. Мы, советские воины, сразу же после окончания войны считали себя мирными посланцами нашей страны, которая хотела жить в согласии и дружбе с немецким народом.

Город-символ

Весной 1965 года Грейфсвальд торжественно отмечал 20-летне освобождения от фашизма. Из Ленинграда на празднование были приглашены Б. Л. Матусов и я, из Псковской области — ветеран нашей дивизии М. Ф. Иванов. На торжества приехали генерал И. И. Федюнинский наш неизменный сосед по боям от Выборга до острова Рюген генерал Н. Г. Лященко.

Мы с большим интересом осматривали Грейфсвальд, его древние узкие улицы с характерными домами в готическом стиле. Многие из этих домов охраняются сейчас как памятники старинного зодчества. Любовались и просторными кварталами новой застройки. На улицах было оживленно. В Грейфсвальде население за 20 лет увеличилось на 12 тысяч человек — в 1965 году в городе насчитывалось 48 тысяч жителей. Строились новые предприятия, учреждения культуры и, как сообщил нам бургомистр города, за 20 лет народной власти жилых домов здесь было возведено намного больше, чем за 60 лет до нее. Между прочим, за 12 лет нацисты сооружали здесь только военные объекты, для трудящихся же не построили ни одного дома.

Здесь мне хочется сделать маленькое отступление от хронологического изложения событий. Через 5 лет мне сообщили из Грейфсвальда: «Сегодня сдана населению тысячная квартира, построенная в 1970 году в новом квартале Шенвальда. Этого еще не было ни в одном году за всю историю Грейфсвальда, которая насчитывает 720 лет! К 1975 году будут построены еще 6 тысяч квартир, несколько школ, учреждений для детей дошкольного возраста, клубов, домов отдыха, санаториев. А в районе Эльдена мы начали уже строительство морского курорта».

Но вернемся к прерванному рассказу..

Наш собеседник Эрих Нейгауз, бургомистр города, по профессии печатник. Он очень энергичный, деятельный и на редкость обаятельный человек. Мы беседовали с ним в городской ратуше. Он рассказывал о судьбах людей и города, за спасение которого они вступили в смертельную схватку с фашизмом.

Мы узнаем, что Оскар Леман, бывший однополчанин Рудольфа Петерсхагена, который во многом помогал ему в трудные дни подготовки города к сдаче советским войскам без боя, тот самый Оскар Леман, который добровольно согласился быть водителем машины, чтобы доставить парламентеров к нам через линию фронта, сейчас работает научным сотрудником Института гигиены Грейфсвальдского университета. У него много хлопот. Дело его нелегкое, но почетное. Он заботится об улучшении условий труда на предприятиях Ростокского округа, куда входит их город. У Лемана четверо детей. Один сын стал инженером, другой — матросом, старшая дочь — воспитательница в детском саду, младшая еще учится.

Бывший майор Шенфельд, адъютант и друг Петерсхагена, который утром 30 апреля 1945 года спас его от расправы эсэсовцев, работает сейчас городским советником по коммунальному хозяйству. Только после освобождения страны от фашизма его работа обрела смысл. О службе в немецкой армии он вспоминает как о пропавших годах.

В своей книге Петерсхаген рассказывал о встрече с простой крестьянской девочкой, которая в тревожные апрельские дни 1945 года помогла ему над многим призадуматься. «Тринадцатилетняя деревенская девочка смотрела на вещи трезвее, чем иные военные»{29}.

Мы поинтересовались судьбой бывшей крестьянской девочки, и бургомистр нам ответил, что Эльфрида Кальвейт — так звали ее — получила медицинское образование. Сейчас она работает врачом, пользуется большим уважением в своем городе.

О многом во время второй нашей встречи переговорили мы и с Рудольфом Петерсхагеном. Автор известной во всем мире книги «Мятежная совесть» был занят литературным трудом, и фрау Анжелика помогала ему в сборе материалов, переписке с читателями. Но она еще и как депутат городского Совета принимала деятельное участие в работе комиссии по культуре.

— О чем будет следующая книга? — спросил я у Рудольфа Петерсхагена.

— Это будет моя третья книга, — ответил он. — Вторая после «Мятежной совести» была «Жизнь — это не игра в кости». В ней я описываю судьбу одного из членов фашистской организации «Гитлерюгенд», где пытаюсь (не знаю, насколько мне это удалось с литературной точки зрения) разоблачить тех, кто развращал немецкую молодежь, превращал ее в послушных исполнителей воли фюрера. Третья книга будет о тех, кто помог прийти Гитлеру к власти, и охватывает период двадцатых — тридцатых годов.

Я высказал Петерсхагену свое восхищение судьбами людей, его старых друзей, которые в тяжелые дни зимы и весны сорок пятого года были рядом с ним.

— Да, — улыбаясь, ответил он, — это отдельная, большая тема.

И Петерсхаген рассказал о людях, помощь которых он ощущал, но никогда их в те дни не видел в лицо. Вот, например, рабочий Герман Линдгрен. В те тяжелые апрельские дни 1945 года он проявил настоящее мужество, помешав забаррикадировать проходы в противотанковых заграждениях эсэсовцам и потерявшим головы от фашистского угара псевдопатриотам.

Оказывается, в Грейфсвальде действовала антифашистская группа национального комитета «Свободная Германия». И Герман Линдгрен был ее активным членом. Сейчас он почетный гражданин Грейфсвальда. Имя Германа Линдгрена — — старого коммуниста, борца-подпольщика в годы гитлеризма — стоит в одном ряду с именами еще трех почетных граждан города — видного ученого Фридриха Лёфлера, датского писателя-антифашиста Мартина Андерсена-Нексе, томившегося в застенках гестапо, и Рудольфа Петерсхагена.

Но были, к сожалению, люди, готовые ради спасения своей шкуры пожертвовать городом и его населением. Как-то зашел у нас разговор о неприятном инциденте при капитуляции Грейфсвальда — о взрывах на аэродроме. Петерсхаген нахмурился.

— Знаете, — сказал он со вздохом, — все это произошло по вине подполковника Рёппенинга, бывшего коменданта военно-воздушной базы. Это он отдал преступный приказ взорвать аэродром. Теперь этот негодяй служит верой и правдой боннским реваншистам. Они даже посылали его вместе с какой-то делегацией в Вашингтон. Реппенинг числится у них специалистом по Грейфсвальду. Что ж, — горькая усмешка скользнула по лицу моего Собеседника, — Грейфсвальд знает теперь, кто его друзья и кто его враги...

Когда популярному немецкому актеру Эрзину Гешонеку предложили играть главную роль в фильме «Совесть пробуждается», он наотрез отказался. Играть полковника фашистской армии, кавалера Рыцарского креста, казалось знаменитому актеру, старому коммунисту, подпольщику, активному борцу с фашизмом, прошедшему через испытания всех страшных гиммлеровских концлагерей, невероятным и постыдным фактом. Но, прочитав книгу Петерсхагена, узнав о его мужестве, о его непоколебимой стойкости во время пыток в тюрьмах ФРГ, Эрвин Гешонек понял, что это даже интересно и почетно раскрыть характер героя, который пришел в наш лагерь борцов за мир, демократию и социализм такими сложными, противоречивыми путями...

В одном из залов исторического института Грейфсвальдского университета, где происходила научная конференция, посвященная событиям, участниками которых, нам довелось быть 20 лет назад, Петерсхаген сидел рядом со мной. Он держал в руках изданную в Москве на русском языке его книгу. Раскрыв ее, Петерсхаген поблагодарил меня за предисловие.

Когда мне предоставили слово для доклада на этой: научной конференции, признаться, я волновался. В зале сидели ученые, приехавшие из разных стран мира. Не думал я в сорок пятом году, что наш гуманный акт, столь естественный для советских воинов, войдет в историю, станет предметом научного интереса.

В своем докладе я особо подчеркнул, что мы, советские люди, никогда не отождествляли Германию и немецкий народ с гитлеровским режимом и его главарями. Мы знали другую Германию — Германию Карла Маркса и Фридриха Энгельса, Карла Либкнехта и Розы Люксембург, Эрнста Тельмана, Клары Цеткин, Вильгельма Пика и многих тысяч героев рабочего движения. Для нас дороги Шиллер и Гёте, Лессинг и Гейне, Бах и Бетховен.

Армия первого в мире социалистического государства, вступая на территорию Германии, не могла руководствоваться чувством мести к немецкому народу. Мы хотели разгромить фашистскую нечисть, разбойничью армию, уничтожить нацистское государство, человеконенавистнический гитлеровский режим. Это соответствовало интересам самого немецкого народа.

Когда я сошел с трибуны, Петерсхаген крепко пожал, мою руку.

Это была наша последняя встреча. Через 4 года Рудольф Петерсхаген, здоровье которого было надломлено войной и пытками в тюрьмах ФРГ времен «холодной» войны, скончался.

Во время поездки в Германскую Демократическую» Республику я вместе с фрау Анжеликой посетил могилу Петерсхагена и возложил на нее венок.

Затем недалеко от Грейфсвальда я был на митинге, посвященном памяти советских воинов, погибших в боях, с фашизмом. В центре братского кладбища возвышался обелиск. В нише его стояла шкатулка с горстью приневской земли. Я видел, как год назад немецкие пионеры брали эту землю на бывшем «Невском пятачке». Ребята удивлялись тогда: как много металлических осколков в этой земле.

— Это осколки от снарядов и мин, — сказал я, — которые тоннами обрушивали фашисты на защитников Ленинграда. Но воины-ленинградцы разгромили гитлеровцев не только под стенами своего города, но и прошли тяжелый боевой путь от Невы до Эльбы, чтобы спасти ваших отцов и матерей от нацизма. Пусть эта горсть ленинградской земли вечно напоминает вам об этом!

Да! Человечество не забудет ужасов фашизма. Наша армия в тяжелейших боях с гитлеровскими войсками отстояла свободу, честь и независимость своей Родины, освободила от фашизма народы Европы. И сейчас взоры всего прогрессивного человечества обращены на нашу могучую Родину — оплот мира, демократии и социализма на земле.