Разгром

В красноборском «мешке»

20 января 1943 года, спустя два дня после прорыва блокады, наша 268-я дивизия была отведена в резерв фронта. Отдохнув несколько дней, части и подразделения приступили к боевой учебе.

7 февраля меня вызвал начальник штаба фронта генерал-лейтенант Д. Н. Гусев. От него я узнал, что войска Ленинградского и Волховского фронтов начали операцию по уничтожению Мгинско-Синявинской группировки противника.

Мне было приказано сосредоточить дивизию в районе Саратовской колонии к утру 11 февраля. Совершив шестидесятикилометровый марш, мы точно к назначенному сроку были на месте.

Войска 55-й армии уже третий день вели наступательные бои. Они прорвали оборону противника, продвинулись до четырех километров вперед и овладели населенными пунктами Красный Бор, Старая Мыза, Чернышево и станцией Поповка. В прорыв была введена подвижная группа войск под командованием генерал-майора И. М. Любовцева. Лыжным и танковым бригадам, входившим в состав этой группы, не удалось развить успеха. Как назло, в первой декаде февраля вдруг наступила оттепель. Танкисты не могли действовать вне дорог, а лыжники лишились своего главного преимущества — скорости и вынуждены были воевать как пехота, без лыж.

12 февраля в бой была введена наша 268-я дивизия. Мы наступали в направлении поселок Песчаное — станция Мга, но по той же причине, что и группа генерала Любовцева, успеха не достигли. 55-я армия наступление прекратила. Наша дивизия была выведена в район поселков Рыбацкое, Усть-Славянка, Мурзинка.

Недолго довелось нам и на этот раз быть в резерве. 19 марта Ленинградский и Волховский фронты вновь возобновили наступление. 21 марта меня вызвали на временный пункт управления штаба фронта в Усть-Ижору. Генерал Д. Н. Гусев пошутил:

— Ну что, не даем вам отдыхать?

— Кто же на войне отдыхает? — ответил я.

— Вот и хорошо, — уже серьезно сказал он. — Говоров приказал завтра с утра ввести вашу дивизию в бой.

Уточнив время наступления, исходное положение и средства усиления, я попросил разрешения отбыть в дивизию. Но Дмитрий Николаевич медлил с ответом.

— Товарищ Борщев, — сказал он в раздумье, — лучше будет, если вы отсюда позвоните начальнику своего штаба полковнику Васильеву и прикажете ему поднять дивизию по тревоге. Время не терпит.

Так я и сделал. Всю ночь части дивизии шли по размытой полевой дороге. Люди буквально утопали по колено в грязи.

Первыми атаковали противника подразделения 952-го полка. Они сумели прорвать глубоко эшелонированную оборону врага и продвинуться вперед на 8–10 километров, но расширить горловину, в которую попали, не смогли. Командир полка полковник А. И. Клюканов доложил мне по рации, что батальон старшего лейтенанта Старовойтова подошел к Саблину, но противник контратакует его со всех сторон. Батальон ведет бой в окружении, артиллерия и танки отстали в лесу, боеприпасы на исходе. Штаб полка вместе с 3-м батальоном тоже отрезан и, заняв круговую оборону, отражает вражеские атаки.

Уточнить обстановку по рации не удалось из-за плохой слышимости. Надо было срочно разобраться с положением дел на месте и оказать полку действенную помощь, не допустить его полного окружения. В штаб полка вместе со мной отправились начальник штаба артиллерии дивизии подполковник А. Б. Скворцов, офицеры оперативного отделения капитаны А. И. Казанцев и Т. И, Михайлов, командир учебного батальона майор С. Ф. Семенов и начальник инженерной службы дивизии майор Р. И. Максимов.

Недалеко от горловины «мешка» мы остановились. Я выслал разведку. Противник сразу же открыл с флангов пулеметный и минометный огонь. Один разведчик был убит, двое ранено. Я связался с начальником штаба дивизии полковником Б. С. Васильевым и приказал подавить огневую систему врага, а частью сил 947-го полка атаковать противника и расширить проход.

Вслед за наступающей пехотой мы вошли в горловину. Навстречу нам двигались многочисленные группы раненых. Никогда не забуду, как один пехотинец, у которого была оторвана кисть руки, отвечая на мои вопросы, сказал:

— Держимся, товарищ полковник, на то мы и русские солдаты. Если бы наши танки и пушки не застряли в болотах, мы бы фашистам показали почем фунт лиха.

Пройдя метров 800 густым лесом, мы увидели сарай из жердей. Там помещался штаб 952-го полка. А. И» Клюканов доложил, что полк прорвал оборону и, преодолевая упорное сопротивление противника, вышел к северо-западной окраине населенного пункта Саблино и северо-западной окраине поселка Ульяновка. Противник непрерывно контратакует. Сейчас подразделения полка находятся в тяжелом положении: боеприпасы на исходе, на медицинских пунктах скопилось много раненых.

Я приказал 952-му полку приостановить наступление и закрепиться на достигнутом рубеже. А завтра утром решил ввести в бой свой второй эшелон — 942-й полк. В течение ночи 952-й полк был пополнен боеприпасами и продовольствием. Мы успели к утру эвакуировать всех раненых.

Наша разведка сообщила, что противник сосредоточивает танки и пехоту на флангах участка прорыва. Надо было упредить его действия. Рано утром 26 марта после тридцатиминутной артподготовки на правом фланге я ввел в бой 942-й полк под командованием полковника В. В. Козино При содействии своего соседа справа — 55-й стрелковой бригады — 942-й полк сломил сопротивление противника и продвинулся вглубь на 3 километра.

В 9 часов утра вражеские бомбардировщики стали наносить удары по боевым порядкам дивизии. В 11 часов они повторили авиационный удар. Вслед за этим противник начал артиллерийский обстрел боевых порядков нашей дивизии и 55-й стрелковой бригады. После этого он сразу же перешел в контратаку, намереваясь полностью окружить нас и отрезать от остальных соединений 55-й армии. Контратака противника была отбита. Однако ему удалось остановить наступление 942-го полка и 55-й бригады. В 14 часов гитлеровцы после повторного мощного удара авиации и артиллерийской подготовки снова перешли в контратаку. Фашистские танки прорвались через наши боевые порядки. Связь с командирами частей была прервана. Бой принял ожесточенный характер. До нас доносились взрывы гранат, частые одиночные выстрелы орудий, гул танковых моторов.

В разгар боя был тяжело ранен полковник А. И. Клюканов, Его принесли в наш блиндаж. В это же время мне доложили, что приближаются два танка противника. Я приказал командиру батареи 76-мм орудий, огневые позиции которых были недалеко от моего наблюдательного пункта, уничтожить танки. Вдруг блиндаж вздрогнул, что-то затрещало, полетели куски бревен, посыпалась земля. Сидевший за столиком напротив меня радист был убит, рация разбита. У моих ног с визгом волчком вертелся снаряд. В какое-то мгновение в голове пронеслось: «Все, конец». Но взрыва не последовало. К счастью, это была одна из тех болванок, которыми противник обычно бьет по танкам. Я выбрался из-под обломков и подполз к Клюканову:

— Жив?

— Пока еще дышу, — слабым голосом ответил Александр Иванович.

Танк противника дал еще два выстрела, но уже не болванками, а осколочными снарядами. Позвонил командир 942-го полка полковник Козино, а затем начальник штаба 952-го полка майор Рождественский. Они доложили, что контратака противника отбита.

— Как отбита! — возмутился я. — Танки подошли к моему блиндажу!

Начальник штаба 952-го полка майор Рождественский ответил, что пять танков действительно прорвались, но пехота противника от них отсечена.

Вскоре три танка подбила наша артиллерия, четвертый из прорвавшихся к наблюдательному пункту подожгли наши танкисты, а пятый развернулся и быстро скрылся в лесу.

Начиная с 26 марта в течение шести суток противник бомбил, обстреливал нас и яростно контратаковал, стремясь ликвидировать «мешок» в своей обороне. В течение дня несколько раз появлялся разведывательный самолет «рама», чтобы проверить, есть ли в этом «мешке» живые люди. Мы уже знали, что после визита проклятой «рамы» последуют удары авиации и артиллерии. У нас же не хватало снарядов, хотя артиллерии было достаточно. Установленный лимит на снаряды был полностью израсходован.

Несмотря на все попытки противника ликвидировать «мешок», сделать ему это не удалось. Благодаря стойкости и героизму личного состава наша дивизия сумела удержать этот важный рубеж.

29 марта наступило затишье. После пасмурной погоды выдался ясный день. Мы осматривали местность и не верили своим глазам. До начала наступления нас окружал густой лес, а сейчас его не было. Только изувеченные деревья да торчащие вверх корни напоминали о нем. Глубокие воронки, полуразрушенные блиндажи, остовы орудий с разбитыми колесами свидетельствовали о силе авиационных и артиллерийских ударов противника. Гот, кто видел поле боя под Красным Бором, мог по достоинству оценить стойкость наших людей.

Вечером 29 марта меня вызвал к рации командующий 55-й армией генерал В. П. Свиридов и сказал:

— Ну, хватит вам в «мешке» сидеть, выбирайтесь на свой командный пункт.

Красноборские операции на Ленинградском фронте проводились одновременно с боевыми действиями войск Волховского фронта.

Несмотря на то что нам не удалось разгромить Мгинско-Синявинскую группировку врага, наступательные действия Ленинградского и Волховского фронтов в феврале — марте 1943 года, осуществленные по единому плану Ставки ВГК, имели важное оперативно-стратегическое значение. В тот период, когда на южном фланге советско-германского фронта наша армия, преследуя разбитого на Волге и Северном Кавказе врага, успешно развивала наступление на запад и юго-запад, бои под Ленинградом сковали 30 немецких дивизий. На войне иные поражения стоят победы...

Близок час

Летом 1943 года мы вели тяжелые оборонительные бои у Синявинских высот.

11 июня мне передали приказ: на следующий день в 10.00 прибыть в управление кадров штаба фронта. Этот вызов насторожил меня. Я понимал, что во время боев «кадровики» не стали бы вызывать для уточнения каких-нибудь анкетных данных. Конечно же, на то был приказ вышестоящего начальника. Кому и зачем я понадобился?

Признаться, я опасался, как бы не пришлось расстаться с Ленинградским фронтом. Самое тяжелое время, думалось, пережито, а теперь, когда наступает канун нашего всеобщего наступления под Ленинградом, могут взять и перевести тебя на другой фронт. Это было тогда в порядке вещей. Многие командиры частей и соединений получали новые назначения и очень неохотно расставались с Ленинградским фронтом.

Меньше всего я надеялся на благополучный для меня исход дела, подъезжая к Шуваловскому парку, где во дворце и флигелях размещался тогда штаб фронта.

О моем прибытии начальник управления кадров штаба фронта сразу доложил командующему, и тот незамедлительно принял меня. Хороший признак! Я понял, что меня не откомандируют на «Большую землю». Это могли бы сделать и без личного участия Л. А. Говорова.

Психологически я не был подготовлен к встрече с Говоровым, поэтому, докладывая о своем прибытии, чуть было не перепутал звание командующего. По привычке так и хотелось сказать: «Товарищ генерал-лейтенант». Но третья звезда на погонах командующего напомнила мне о его новом звании — генерал-полковник, и я успел поправиться. Мое замешательство не ускользнуло от внимания Говорова. Он, предложил сесть и, как бы между прочим, заметил, что на войне всякое бывает — могут повысить и понизить в звании, но его, как говорится, бог миловал. Той же удачи пожелал командующий и мне. Благожелательный тон начавшейся беседы еще больше успокоил меня. Говоров стал расспрашивать об обстановке, последних боях, о настроении личного состава. Я доложил, ничего не скрывая, о тяжелых условиях обороны в болотах. Сказал, что окапываться невозможно, траншеи и ходы сообщений приходится делать насыпными, от артиллерийского обстрела они быстро разрушаются. Ночью строим, а днем все наше строительство противник разбивает. Несем большие потери. Отсутствие дорог создает трудности при эвакуации раненых, снабжении боеприпасами и организации питания.

В это время в кабинет командующего вошел член Военного совета фронта Андрей Александрович Жданов. Он приветливо поздоровался со мной и сразу, как бы продолжая разговор, сказал:

— Нам все еще приходится сидеть в низинах, а гитлеровцы занимают почти все высоты, не считая, конечно, Пулковских. Пора нам от обороны переходить к наступлению!

— Давно пора! — вырвалось у меня. Неожиданно Андрей Александрович спросил:

— А где ваша семья? Вы ее, кажется, нашли?

— Да, нашел, — ответил я и с благодарностью подумал о члене Военного совета фронта А. А. Кузнецове, который помог мне разыскать семью после освобождения Красного Сулина.

В конце беседы командующий фронтом сообщил, что Военный совет решил назначить меня командиром 46-й стрелковой дивизии, которая отведена в резерв и находится в районе населенных пунктов Понтонная, Усть-Славянка и Саратовская колония.

Л. А. Говоров и А. А. Жданов рассказали мне о боевом пути 46-й дивизии.

Она была сформирована в августе 1941 года из пограничных войск и именовалась 1-й дивизией НКВД. В бой против гитлеровцев вступила в конце того же месяца в районе Мги, 8-й ГЭС и Шлиссельбурга. Ведя ожесточенные бои, пограничники сумели задержать наступление врага на несколько дней. Однако значительно превосходящим силам противника удалось оттеснить части дивизии и овладеть 8-й ГЭС и городом Шлиссельбургом, находящимся на берегу Ладожского озера у истоков Невы. Шлиссельбургская крепость, которая возвышается на одном из островов Ладоги, осталась в наших руках. Как известно, ее героически защищал до освобождения Шлиссельбурга немногочисленный гарнизон, состоявший из пехотинцев, артиллеристов и моряков.

Части 46-й дивизии с сентября 1941 года по апрель 1943 года занимали оборону на семидесятикилометровом участке фронта на правом берегу Невы — от устья реки Тосны до Ладожского озера. Враг не раз пытался форсировать в этом районе Неву, но все его атаки разбивались о стойкость воинов дивизии.

Л. А. Говоров обратил особое внимание на то, что дивизия еще по-настоящему не участвовала в наступательных боях. Как бы продолжая мысль командующего, А. А. Жданов сказал:

— Длительная оборона чревата опасностями. Люди заболевают «окопной болезнью». От нее надо избавляться. Вам предстоит подготовить дивизию к наступательным боям.

На следующий день я уже был в штабе 55-й армии. Представился командарму — генерал-лейтенанту В. П. Свиридову, а затем отправился в штаб 46-й стрелковой дивизии, который находился в Усть-Ижоре. Начальник штаба дивизии полковник Николай Никитич Проскурин доложил о состоянии дел в дивизии, познакомил кратко с биографиями командиров частей и подразделений. Я с радостью отметил про себя, что командно-политический состав дивизии в основном состоит из кадровых товарищей. Это объяснялось, очевидно, тем, что 46-я дивизия, находясь в обороне, не несла больших потерь.

Николай Никитич произвел на меня хорошее впечатление своей скромностью, деловитостью и, насколько я мог заметить, военной грамотностью.

Вскоре я ближе познакомился с командирами частей и подразделений. Командиры полков — полковник И. Н. Фадеев и подполковник А. П. Мельников — были опытными военными. Первый до войны прошел путь в армии от командира взвода до командира полка; второй — работал в одном из управлений Министерства обороны СССР, подавал множество рапортов своим начальникам, пока не добился отправки на фронт. Командиром третьего полка недавно назначили майора С. Ф. Семенова, хорошего воспитателя, требовательного войскового начальника.

Все лето дивизия усиленно готовилась к наступательным боям. Полковые и батальонные учения следовали одно за другим.

Однажды, вернувшись после учения в Усть-Ижору, я встретился со своим другом секретарем Слуцкого райкома партии Яковом Ильичом Данилиным. Мы вспомнили события сурового сентября сорок первого года, подвал Павловского дворца, в котором скрывались от бомбежек старики, женщины, дети. А сейчас, рассказывал Яков Ильич, эвакуированные из Слуцка овощеводы умудряются выращивать на болотистой почве в нескольких километрах от переднего края такие диковинки для блокадного Ленинграда, как огурцы.

— Это вам за оборону Слуцка и поддержку наших людей, скрывавшихся в Павловском дворце, — шутил он, угощая нас огурцами. — Освободите район — получите помидоры.

Данилин стал нашим частым гостем. Он активно помогал в работе политотдела, организовывал встречи со знатными людьми Ленинграда, рассказывал бойцам о зверствах немецко-фашистских захватчиков на оккупированной части территории Слуцкого района. Секретарь райкома был связан не только с трудящимися района, проживающими на нашей стороне, но и с теми, кто жил и боролся за линией фронта, в тылу врага. Делал Яков Ильич все без шума, спокойно. Был он небольшого роста, с простым, добродушным лицом, говорил всегда негромко, словно кого-то стеснялся. Все у него ладилось хорошо, и жизнь в прифронтовой полосе района благодаря его хлопотам и стараниям протекала относительно нормально (насколько это было, конечно, возможно в тяжелейших условиях блокады). Бесперебойно работали районный хлебозавод, предприятия коммунального обслуживания, ремонтировались тракторы, проводились весенние посевные и прополочные работы, уборочные кампании.

Мы, военные, особенно ценили в секретаре Слуцкого райкома партии Я. И. Данилине его оперативность и деловитость. Он помогал нам не только в партийно-политической работе, но и в хозяйственных делах. Бывало, например, выйдет из строя грузовая машина, нет какой-нибудь детали ни у нас, ни на армейских складах, звонишь секретарю райкома. Дескать, так, мол, и так, помоги, выручай.

— Нет ее, к сожалению, и у нас, — ответит он и гут же добавит: — Но я постараюсь найти.

И мы уже знали, если Яков Ильич сказал «постараюсь», значит, все будет в порядке.

Однажды попросили мы Данилина выступить на совещании агитаторов частей и подразделений дивизии. Он сделал это мастерски, хотя и не был искусным оратором. Выступление его было дружеской беседой, из которой наши агитаторы узнали, что представлял собой Слуцкий район до войны, сколько овощей и молока поставлял Ленинграду, как оберегался один из красивейших парков в Европе — Павловский, какую историческую и архитектурную ценность имеют дворец и павильоны, расположенные на его территории. Секретарь райкома рассказал о разбое и зверствах, чинимых фашистами в Слуцке, и в частности на территории заповедного парка, о героических буднях тружеников и партизан района.

Когда секретарь райкома кончил говорить, начальник политотдела дивизии М. П. Меркушев поблагодарил его от имени командования и всех, кто его слушал.

— Что ж, долг платежом красен, — хитровато прищурившись, сказал Яков Ильич.

— Излагай свою просьбу, — предложил я, — сделаем для райкома партии и трудящихся все, что в наших силах.

— Освободите быстрее от фашистских оккупантов район, — по-дружески просто и как-то очень задушевно сказал он.

— Выполним просьбу секретаря Слуцкого райкома партии товарища Данилина? — обратился я к агитаторам-фронтовикам.

Раздался гром аплодисментов, а затем один из агитаторов, сержант А. М. Глазунов, попросил слова:

— За нами дело не станет, товарищ полковник, скорее бы только поступил приказ о наступлении.

И снова овация и выкрики: «Правильно!», «Пора наступать!»

Наступать! Этим желанием только и жили мы в те дни. Когда, наконец, поступил приказ о выходе дивизии из резерва фронта и переподчинении ее штабу 55-й армии, мы уже было подумали — начинается.

В начале сентября меня вызвали в штаб 55-й армии, Приехав туда, я узнал от начальника штаба армии генерал-майора А. С. Цветкова о приказе командарма: занять линию обороны в районе Красного Бора — от деревни Мышкино до выступа того самого клина, который полгода назад вбила в оборону противника 268-я дивизия. Я вспомнил те дни, когда нам пришлось оборонять красноборский выступ, или, как мы его тогда называли, «мешок», и порадовался, что сумели отстоять завоеванное. Но тут же огорчился, что нам снова ставят задачу обороняться, а не наступать.

Генерал Александр Семенович Цветков преподавал у нас в Академии имени М. В. Фрунзе службу штабов. Судьба не раз сводила меня с ним на фронте.

— Сейчас враг на тебя не полезет, — строго проговорил генерал, — но постарайся сам его не прозевать. — Затем, улыбнувшись загадочно, спросил:

— Помнишь раздел моих лекций, касающийся управления войсками в период преследования отступающего противника?

Я с удивлением посмотрел на Александра Семеновича, стараясь угадать, что кроется за его иносказанием. Неужели противник собирается по своей инициативе оставить оборонительные позиции на нашем участке?

На мои недоуменный вопрос начштаарм ответил уклончиво:

— Ничего определенного не могу тебе сказать, но ты же знаешь, что наш противник любит воевать по уставам. Займешь оборону, не спускай с него глаз.

Позже я понял, почему генерал Цветков в такой осторожной форме вел этот разговор, намекая на возможный отход врага. Как раз в то время в штабе Ленинградского фронта разрабатывались операции, носившие условные названии «Нева-1» и «Нева-2». Первая определяла действия наших частей и соединений на случай, если противник начнет отвод своих войск из-под Ленинграда на тыловые рубежи группы армий «Север»; вторая была рассчитана на глубокий прорыв вражеских оборонительных полос, захват опорных населенных пунктов и промежуточных рубежей.

По плану этой операции войскам Ленинградского и Волховского фронтов ставились задачи одновременными ударами по флангам 18-й армии юго-западнее Ленинграда и в районе Новгорода сокрушить врага, сломить его сопротивление и, развивая наступление, полностью очистить Ленинградскую область от немецко-фашистских захватчиков.

Как известно, в середине января сорок четвертого года наступление наших войск под Ленинградом началось и развивалось по плану операции «Нева-2». Однако в сентябре, когда генерал Цветков вызвал меня в штаб 55-й армии, операции еще только разрабатывались. Начштаарм, конечно, мог знать о них, но, разговаривая со мной, посвящать в сугубо секретные дела высших штабов пока еще не имел права, хотя и не ориентировать командира дивизии, занимающей оборону, тоже не мог.

Мы в академии любовно называли А. С. Цветаева «наш старик», а было ему в то время немного за сорок. Свой предмет Александр Семенович считал наиглавнейшим и не прощал даже малейшей небрежности, когда слушал наши ответы или просматривал письменные работы — документацию, схемы, карты с нанесенной обстановкой. Он старался привить нам аккуратность, строжайшую пунктуальность, умение быстро ориентироваться в любой обстановке и принимать грамотные решения.

И еще на всю жизнь запомнилось мне, как Александр Семенович убежденно говорил, что военный человек должен уметь держать язык за зубами. Сам он был примером тому. Видимо, поэтому некоторые из нас считали его хитрым. Но был он скорее, как я мог убедиться и в академии, и на фронте, человеком открытым, прямым. А если и проявлялась какая-то хитрость в его характере, то это скорее та «военная хитрость», без которой немыслим командир, военачальник.

И не случайно, когда мы, однокурсники, товарищи, друзья по академии, встречались на дорогах войны, всегда с благодарностью вспоминали преподавателя по службе штабов — нашего «старика» генерала Александра Семеновича Цветкова.

На войне особенно важно присматриваться к людям, угадывать их способности. Если человек не показал своего умения командовать частью или подразделением, надо немедленно заменять его. В то же время нельзя делать выводы о деловых и боевых качествах командира на основании некоторых случайных фактов. Иной вспыльчивый войсковой начальник может сгоряча несправедливо отстранить от должности хорошего офицера или, скажем, подать рапорт по инстанции, умаляющий достоинства и подчеркивающий недостатки того или иного подчиненного.

Осенью, когда мы заняли оборону в районе красноборского выступа и населенного пункта Мышкино, был у меня однажды такой случай. Прихожу в 340-й стрелковый полк и, к своему удивлению, нигде не могу застать его командира полковника И. Н. Фадеева: нет его ни на командном пункте, ни в подразделениях. Может быть, думаю, сел в машину и укатил в Ленинград? Но нет, Фадеев этого не сделает. Он дисциплинированный офицер, без моего разрешения из полка никогда не отлучится. Где же он?

Наконец выяснилось, что адъютант командира полка ленинградец привез из дома роман «Война и мир» Л. Толстого. Фадеев решил перечитать его. Он уединился и, как говорится, забыл все на свете. Насилу нашли его. Командир полка честно признался, что сегодня, не отрываясь, читает «Войну и мир». Можно было строго наказать полковника. Ведь время для чтения он выбрал явно неподходящее. Но я решил не торопиться с наложением дисциплинарного взыскания. В тот день мы с Фадеевым побывали во всех подразделениях. Я убедился, что командир полка у них не гость, все его хорошо знают и он лично знает всех командиров батальонов, рот, взводов, многих командиров отделений и солдат. По всему чувствовалось, что в полку уважают и любят своего командира, верят ему. И я понял — можно ограничиться внушением И. Н. Фадееву.

Сказал полковнику, что пока идет война, для чтения даже такой полезной литературы, как «Война и мир», нужно уметь выбирать время, и посоветовал закончить чтение романа ночью, а днем заниматься своими делами.

— Есть закончить читать ночью, — по-военному четко сказал он.

Мне тогда показалось, что Иван Никифорович ответил формально. Он был старше меня годами и дольше служил в армии. Думалось, в душе, наверное, затаил обиду. Однако, к счастью, время показало, что это не так, Фадеев умел не только подчинять своей воле людей, но и сам беспрекословно подчиняться старшему войсковому начальнику.

Находясь в обороне в первом эшелоне с конца сентября до декабря, мы не прекращали готовиться к наступлению: поочередно отводили части и подразделения в тыл, в район Ленметаллостроя, где проводили батальонные и полковые учения, обращая особое внимание на согласованные действия пехотинцев, артиллеристов и саперов как при блокировке отдельных дотов, дзотов, так и при прорыве всей укрепленной полосы обороны противника. При этом мы учитывали особенности рубежа обороны противостоящей нам 24-й немецкой пехотной дивизии от населенного пункта Мышкино до красноборского выступа. Мы хорошо знали этот участок фронта: минные поля, проволочные заграждения, доты, дзоты, расположение окопов и траншей.

Нам, правда, не довелось прорывать оборону именно здесь. Но учеба не пропала даром: наступать, блокировать доты, дзоты, прорывать оборонительные полосы противника нам пришлось не раз. К слову сказать, уже далеко от Ленинграда, в районе Осьмина, мы встретились с нашим давним противником по Красному Бору — 24-й немецкой пехотной дивизией.

В декабре 1943 года нас сменила другая дивизия. Мы снова вышли в резерв фронта. Наши полки и тыловые части сосредоточились в районе населенных пунктов Понтонная, Усть-Славянка, Рыбацкое и Усть-Ижора.

Здесь на приневских равнинах семь веков назад великий князь новгородский Александр Ярославович разгромил шведов и в честь этой победы был наречен народом Александром Невским. Об этой славной странице из истории России рассказывали солдатам политработники, когда проводили с ними беседы о доблести русского оружия и многовековых героических традициях нашего народа.

В частях и подразделениях состоялись митинги, зачитывались приказы о повышении в звании отличившихся солдат, сержантов и офицеров. «На станции Понтонная было торжественное построение, — вспоминает бывший командир отделения 3-го взвода 5-й роты 2-го батальона 176-го стрелкового полка младший сержант В. Р. Мартынов. — Вручали боевое знамя нашему полку. Полк стоял в линию побатальонно. Нас фотографировали. Я стоял впереди отделения и чувствовал себя гордо... Потом в батальонах зачитывали приказ командования о повышениях в звании.

Нашему ротному, лейтенанту Кузину Ивану Владимировичу, присвоили звание старшего лейтенанта, он был молодым, шел ему 21-й год. Он сам из Орла, хороший был товарищ. Нашему взводному, младшему лейтенанту Данилову Сергею Александровичу, дали звание лейтенанта. Родом он из Калининской области, шел ему 23-й год, перед войной учился в Ленинградском финансовом техникуме. Мне тогда присвоили звание младшего сержанта...»

Прошло более четверти века, а бывший солдат помнит не только имя, отчество, фамилию командира, но и сколько ему было лет, откуда он родом, где учился. Война разлучила младшего сержанта В. Р. Мартынова с его ротным и взводным. Пройдут долгие годы, а он не забудет их. Но об этом я еще расскажу...

Подготовка дивизии к наступательным боям еще более усилилась. По всему было видно — близится час наступления.

У Вороньей горы

Как и перед боями за прорыв блокады, нас, командиров дивизий, находящихся в резерве, часто вызывали в штаб фронта. Здесь я встречался не только с общевойсковыми командирами, но и с офицерами флота. На одном из совещаний я узнал, что из Ленинграда и из Лисьего Носа на Приморский плацдарм моряки скрытно, по ночам, перевозят на военных кораблях и гражданских судах войска, артиллерию, танки и боеприпасы. Военный совет фронта поставил перед штабом Краснознаменного Балтфлота задачу: в сжатые сроки переправить на плацдарм 2-ю ударную армию.

Я еще не знал плана будущей операции, но не трудно было догадаться, что с Приморского плацдарма все и начнется. Можно было только мечтать о том, чтобы попасть в состав 2-й ударной армии на Ораниенбаумский плацдарм, в старые, хорошо знакомые мне места. Но нашей дивизии в разработанной штабом фронта наступательной операции «Нева-2» была отведена совсем другая роль.

14 января 1944 года в 9 часов 35 минут началась артподготовка на Приморском плацдарме. В ней участвовала артиллерия 2-й ударной армии, мощные дальнобойные орудия фортов Красная Горка и Серая Лошадь, крепости Кронштадт и кораблей Краснознаменного Балтфлота.

Я в это время был на своем КП в Усть-Ижоре. До нас только доходил отдаленный гул канонады морских орудий большого калибра. Но зато назавтра, 15 января, в 9 часов 20 минут, когда из-под Пулкова ударила артиллерия нашей 42-й армии, мы услышали такой гром и увидели столько огненных вспышек, что казалось, как говорится, земля разверзлась. Я не мог оторваться от этого зрелища.

— Вас просит к телефону командующий армией, — доложил мой адъютант Руденко.

Я бросился к телефону, втайне надеясь, что последует боевой приказ о сосредоточении нашей дивизии на исходном рубеже. Но в трубке послышался ликующий голос генерала В. П. Свиридова. Словно забыв наш обычный уставной язык, он кричал:

— Слышишь, Семен Николаевич, началось!

— Слышу и вижу, — в тон командующему радостно ответил я. — А когда же мы?

Генерал Свиридов сквозь смех проговорил:

— Я у своего хозяина тоже так спрашивал, а он мне ответил: «Делайте свое дело, всему свой черед».

Примерно то же самое и я слышал от Говорова. Было это летом, а теперь — зима. Тогда я понял — командующий фронтом намекает на близкий час нового, всеобщего наступления. Но вот оно началось, а мы все еще должны ждать.

Генерал Свиридов между тем продолжал успокаивать меня — дескать, главное еще впереди, работы хватит для всех.

Когда разговор был закончен, я разложил на столе карты некоторых участков нашего фронта и стал анализировать известные мне факты и додумывать то, чего не знал. Вчера с Приморского плацдарма началось наступление 2-й ударной армии, а сейчас из-под Пулковских высот вступает в бой 42-я армия. По артподготовке можно судить, что все рассчитано на прорыв глубоко эшелонированной обороны противника. Следовательно, 2-я ударная и 42-я армии наносят одновременно удар с двух сторон по Петергофско-Стрельнинской группировке противника. Хотя мы и были в резерве фронта, но стояли и расположении 67-й армии{2}. Думалось, в ее составе нам и придется наступать. Какую же роль может играть эта армия? Пожалуй, если судить по обстановке, она не находится на направлении глазного удара.

Я вызвал начальника штаба дивизии полковника Н. Н. Проскурина и поделился с ним своими соображениями.

— Ясное дело, — согласился со мной Николай Никитич. — Вторая ударная и сорок вторая пробиваются навстречу друг другу. Они наверняка соединятся. Слышите, какая артподготовка? Давно такой музыки не было. Считайте, товарищ комдив, что группировка гитлеровских войск в этом районе будет окружена. Вот там сейчас работка! Что же касается шестьдесят седьмой армии, то ей пока отведена второстепенная роль.

Позвонил начштаба 67-й армии генерал А. С. Цветков и, сославшись на мой недавний разговор с командармом, сказал:

— Приезжай, полковник, ко мне. — Выдержав паузу, добавил: — Наш командующий говорит, что настроение у тебя неважное. Правда это?

— А вы, товарищ генерал-майор, можете исправить мое настроение? — в свою очередь спросил я.

— Поговорим, душу отведем.

Штаб армии находился в парке завода «Большевик». Я ехал по улицам Невской заставы и не узнавал их. Еще недавно почти безлюдные, они сразу как-то ожили, загомонили. У каждого дома стояли группы взволнованных людей. Вслушиваясь в канонаду, они возбужденно разговаривали, лица их светились радостью.

Александр Семенович принял меня радушно. С первых же слов я понял, что он чувствует то же, что и я. Наконец-то на Ленинградском фронте начались большие дела!

Человек аналитического ума, привыкший мыслить масштабно, генерал Цветков не ограничивался, однако, в своих рассуждениях только нашими делами, радостями или обидами. Он как бы втолковывал и себе и мне, что начинается новый этап войны. После крупных поражений в минувшем году, говорил Александр Семенович, противник будет из кожи лезть вон, чтобы измотать, истощить нас своей обороной, стабилизировать фронт на Востоке, затянуть войну.

— Насколько я понимаю, — продолжал генерал, — враг выжидает сейчас момента, чтобы расправиться с нашими союзниками на Западе, если они откроют второй фронт, а затем осуществить свою главную цель — собрать воедино еще больший кулак на Востоке и победоносно решить исход войны. Мы должны упредить противника, должны навязать ему свою волю. Этим и занята сейчас наша Ставка Верховного Главнокомандования.

Александр Семенович сказал, что 2-я ударная армия. наступающая из района Ораниенбаума в общем направлении на Ропшу, прорвала уже на десятикилометровом участке две позиции главной полосы обороны. Успешно развивают наступление на Новгород и войска Волховского фронта, а из района Пулковских высот в направлении Красного Села и Ропши идет на штурм глубоко эшелонированной обороны противника 42-я армия.

Через несколько дней, подчеркнул генерал, развернутся большие события.

— Не бойся, дел хватит и нам, — заключил он. — Жди приказа и не нервничай.

24 января я получил телеграмму из штаба фронта, в которой говорилось, что наша 46-я стрелковая дивизия переподчиняется штабу 42-й армии, а вслед за этим пришел приказ из штаба этой армии, в котором нашей дивизии ставилась задача наступать с рубежа Мариенбург — Гатчина.

В тот же день поздним вечером полки выступили походными колоннами. Им предстояло совершить семидесятикилометровый марш по взорванным и разрушенным фронтовым дорогам.

В пути, уточняя обстановку в штабах, беседуя с офицерами и бойцами, я узнавал много интересного для себя. Очень обрадовала меня случайная встреча с ветеранами родной 168-й дивизии. Уже давно расстался с этим соединением генерал Андрей Леонтьевич Бондарен. Но воины этой дивизии до сих пор продолжали называть себя бондаревцами и гордились, что корпус, которым ныне командует наш бывший комдив, бьет фашистов на Украине, а сам Андрей Леонтьевич за умелое руководство войсками и проявленные при этом личную храбрость и геройство при форсировании Днепра удостоен высокого звания Героя Советского Союза.

168-я дивизия входила сейчас в состав 2-й ударной армии. Сколь знаменательным мне показался тот факт, что именно бондаревцы — герои тяжелых оборонительных боев сорок первого года — были среди тех, кто 19 января 1944 года в 23 часа первыми соединились с танкистами 42-й армии недалеко от Ропши — в районе населенного пункта Русско-Высоцкое.

Конечно, думал я, не случайно 168-я дивизия, прославившаяся в боях у стен великого города на Неве в сорок первом, была одной из тех, кто в сорок четвертом начал разгром врага под Ленинградом. Велика сила боевых традиций!

Об этом ярко свидетельствует и боевой путь гвардейцев соединения генерала Н. П. Симоняка, отличившихся в боях на полуострове Ханко, при прорыве блокады, наконец, в боях за полный разгром немецко-фашистских войск под Ленинградом. Многих симоняковцев — своих соседей слева по прорыву блокады — встречал я на фронтовых дорогах в январе сорок четвертого.

Н. П. Симоняк командовал уже 30-м гвардейским корпусом, а бывший офицер штаба фронта полковник А. Ф. Щеглов стал его преемником — командиром 63-й гвардейской дивизии.

30-й гвардейский корпус прославленного генерала шел в центре наступления 42-й армии. Дивизия, которая отличилась год назад при прорыве блокады, после тяжелого безуспешного дневного боя 18 января 1944 года ночью 19 января начала штурм сильного узла обороны противника восточнее Дудергофа — Вороньей горы, той самой горы, откуда гитлеровцы вели интенсивный обстрел Ленинграда из дальнобойных орудий большого калибра. 19 января на рассвете гитлеровский гарнизон Вороньей горы был окружен и сопротивление его сломлено. В 6 часов утра на горе взвился красный флаг. Обо всем этом нам рассказали уже в штабе 42-й армии.

До Вороньей горы, где размещался штаб, мы ехала по фронтовым дорогам мимо памятных рубежей, на которых сражались бондаревцы в 1941 году. Кругом видны были взорванные доты и дзоты, исковерканный орудия, машины, повозки, мотки колючей проволоки, глыбы камней, детские железные кроватки на пепелищах, остовы печных труб...

110-й корпус генерал-лейтенанта И. В. Хазова освободил в этот день Пушкин и Павловск и двинулся дальше на запад, преследуя отступающего врага.

В полночь наша машина въехала в сильно поредевший Павловский парк. В темноте полыхало и шумело на ветру огромное пламя. Горел Павловский дворец. Падали горящие бревна, летели в разные стороны большущие головни.

Бывая сейчас в Павловске, любуясь прекрасным дворцом, павильонами и парком, я всегда вспоминаю ту ночь, когда мы увидели горящий дворец. Казалось, что он погиб, что его невозможно будет возродить из руин и пепла. Только фигура Павла I, освещенная пламенем пожарища, стояла нетронутой на своем старом месте перед дворцом.

Мы очень устали. Надо было еще искать ночлег. Сели в машину, выехали из парка и в отсветах пожарищ снова увидели страшную картину разрушения. Павловск был в руинах. Живы ли те люди, которые скрывались в сентябре сорок первого в подвалах Павловского дворца от артобстрелов и бомбежек? Вспомнив о них, я подумал и о секретаре райкома партии.

Да, большая тебе предстоит работа, наш дорогой Яков Ильич!

Нас нагнал командир комендантского взвода. Он сказал, что в большом рву между Павловском и Пушкином отыскал бывшие немецкие блиндажи, обставленные позолоченными креслами, диванами и зеркалами, вывезенными, очевидно, из дворцов. В одном из таких блиндажей мы и решили заночевать.

Мебель оказалась действительно музейной. По сохранившимся на некоторых диванах и стульях маленьким инвентарным номеркам мы установили, что она принадлежит Екатерининскому дворцу. Обивка была во многих местах изорвана, а позолота отбита. Я приказал командиру комендантского взвода с наступлением утра снарядить бойцов для поисков и сбора дворцовой мебели, а затем сдать ее под расписку представителям местных органов Советской власти.

Не знаю, могли ли мы еще больше испортить диваны, поспав на них часа три, но по давней привычке советских людей беречь народное добро отказались от комфорта и, расстелив на полу свои полушубки, укрылись шинелями. Подремали недолго. В четыре ноль-ноль утра уже были в машине. В предутренних сумерках шофер еле угадывал дорогу. Со смешанным чувством радости и боли смотрел я на выросшую перед нами вершину Вороньей горы. Все 900 дней блокады в нашем сознании она жила как высота, откуда враг стреляет по Ленинграду, убивая и калеча стариков, женщин и детей, разрушая дома, заводы и фабрики...

У шлагбаума дежурный офицер проверил наши документы и указал дорогу к штабу. Разыскав у подножия горы блиндаж оперативного отдела штаба, я осторожно открыл дверь, думая, что там еще спят. Но блиндаж был освещен, топилась печурка, и люди бодрствовали. Один из офицеров, стоявший ко мне спиной, что-то диктовал по рации. Насколько я понял, это было донесение в штаб фронта о боевых действиях корпусов и дивизий в полосе наступления армии. Голос человека, стоявшего у рации, показался мне очень знакомым. Офицер был намного выше меня ростом. Я не видел, сколько звездочек на его погонах, и, не зная, как обратиться к нему, молчал. А он, увлекшись работой, не замечал меня. Наконец офицер повернулся ко мне в профиль, и я сразу узнал его.

Крылов, Василий Маркович! Друг и однокашник по академии! Сколько вместе пережито...

Он ощупывает меня, словно не верит своим глазам.

— Скажи, пожалуйста, прямо как во сне!

— Может, и во сне, — пытаюсь я шутить. — А тебе, поди, и прилечь некогда, спишь тут прямо на ходу, между делом?

— Не говори, работенки привалило, зато с места тронулись. Хватит, отсиделись в окопах. Сейчас жмем вперед на всю железку.

— А где уже?

— Под Гатчиной!

Он рассказывает о действиях гвардейского корпуса генерала Симоняка и дивизий, которыми командуют генерал Зайончковский, полковники Егоров и Якутович. Я отмечаю про себя, что у первого принимал командование 5-й бригадой морской пехоты, второму сдавал командование 168-й дивизией, а третьего мы с Крыловым хорошо знаем. Вячеслав Петрович Якутович наш однокурсник, и мы вспоминаем, как старательно он всегда отвечал на вопросы преподавателей.

— Так же старательно и воюет, — шутит Крылов. — Да, растем, брат, постигаем военную науку на практике. Мы вроде бы те же и не те.

Неожиданно он поздравляет меня.

— С чем? — спрашиваю я.

— Как с чем, со званием полковника, да и должность у тебя большая — дивизией командуешь.

— Так и тебя с тем же. Вижу, ты тоже полковник и, должно быть, начальник оперативного отдела армии.

— Точно так, а расстались мы с тобой слушателями академии. Хорошая была школа, — задумчиво Произносит мой друг. — Всегда с благодарностью вспоминаю преподавателей, особенно нашего «старика». Его лекции по службе штабов — сейчас мой хлеб.

Я рассказываю о своих последних встречах с генералом Цветковым. И снова вопросы-расспросы. Потом начальник оперативного отдела армии, как и положено ему по должности, предельно ясно и сжато объясняет мне обстановку, говорит о задачах, стоящих перед армией.

В минувший день войска армии частью сил вели ожесточенные бои на гатчинском направлении, а на левом фланге после занятия городов Пушкина и Павловска развивали наступление на юг. На станции Антропшино захвачен эшелон с боеприпасами противника. В районах северо-западнее, севернее и северо-восточнее Гатчины части 11-й и 215-й немецких пехотных дивизий оказывают упорное сопротивление нашим 117-му и 123-му стрелковым корпусам. Сейчас главная задача 42-й армии состоит в том, чтобы овладеть городом Гатчиной и развивать наступление на лужском и кингисеппском направлениях.

Крылов смотрит на часы. Его ждут оперативные дела, а мне надо торопиться на прием к генерал-полковнику И. И. Масленникову, который уехал с вечера в войска и приказал передать мне, чтобы я явился к нему в хозяйство полковника Батлука — в штаб 120-й стрелковой дивизии, которая ведет бои с северо-востока и востока на ближних подступах к Гатчине.

Прощаясь с Крыловым, я сказал, что хотел бы взглянуть на немецкие дальнобойные пушки, стрелявшие по Ленинграду, и попросил дать мне сопровождающего.

— Темень такая, — ответил Крылов, — ни зги не видно, да ты, Семен, этого трофейного «добра» по дороге увидишь сколько твоей душе угодно. Много их тяжелых пушек основательно подбила наша артиллерия, жаль, не все из них можно будет восстановить и пустить в дело. А ведь мы захватили большие склады снарядов к этим орудиям.

Когда рассвело, мы действительно увидели брошенные врагом тяжелые орудия. Многие из них были до того разворочены, что годились разве только на лом. У одной из таких пушек, стоявшей на высотке, лежали трупы вражеских артиллеристов. Невольно в памяти всплыл трагический эпизод, свидетелем которого я был. Совсем недавно — перед нашим всеобщим наступлением — на моих глазах вражеский снаряд угодил в трамвай маршрута номер десять. Казалось, я снова слышу грохот разрыва, вижу пламя, битое стекло, лужи крови, раненых и погибших людей...

Наша машина не могла проехать по шоссе, сплошь забитому трофейными орудиями, транспортерами, повозками. Еле нашли мы в лесу объездную просеку, которая могла нас вывести на Гатчину. Полковник Крылов предупредил, что нашей дивизии, возможно, придется участвовать в боях за этот город, поэтому я поставил командирам полков задачу: пехоте форсированным маршем следовать кратчайшим путем, пробираясь сквозь лабиринты брошенной врагом техники, а артиллерии направляться по той же объездной просеке, которую мы отыскали.

Во время одной из остановок я беседовал с солдатами. Несмотря на многокилометровый марш по тяжелой дороге, никто не жаловался на усталость. Следы кровавого разбоя, пожары и разрушения вызывали у каждого из них жгучую ненависть к врагу. Солдаты видели, как тяжело далась победа дивизиям первого эшелона. Об этом говорили взорванные железобетонные доты, опрокинутые надолбы и ежи, многочисленные мотки колючей проволоки, обезвреженные мины, развороченные вражеские орудия. То и дело слышались восклицания: «А здорово им наши дали!»

Выехав на шоссе, мы увидели в небе отсветы пожарищ. У контрольно-пропускного пункта нашу машину остановили. Офицер проверил документы и, отвечая на мои вопросы, сообщил, что Гатчина уже полностью очищена от вражеских автоматчиков. Позже я узнал, что в боях за Гатчину отличились войска 117-го стрелкового корпуса, которым командовал Герой Советского Союза генерал-майор В. А. Трубачев — наш сосед по боям на границе.

Глубокий маневр

Ранним утром 27 января, петляя по улицам и переулкам Гатчины, мы выехали из города. Быстро нашли деревню, где размещался штаб 120-й дивизии. Мне повезло. Войдя в один из уцелевших домов на самой околице, я сразу увидел среди нескольких старших офицеров плотного, приземистого человека в форме генерал-полковника. Это был командующий армией И. И. Масленников.

— Где дивизия? — скороговоркой спросил командующий после того, как я представился.

— Вышла на Киевское шоссе северо-западнее Гатчины. Я следую с авангардным триста сороковым полком.

Командарм сообщил, что наша дивизия входит в состав 123-го корпуса, и приказал мне немедленно явиться к генерал-лейтенанту Анисимову для получения боевой задачи. Взяв из моих рук планшет, он показал деревню, где находится штаб корпуса. На этом разговор был окончен. Властный голос командарма, его скупые, быстрые жесты не оставляли сомнения, что человек он, видимо, по-военному суровый и требовательный. Не больше чем через час я вновь убедился в этом.

Только я представился командиру корпуса и сообщил, где находится дивизия, как в штаб быстрой походкой вошел командарм. Должно быть, его машина шла следом за моей. Он прервал наш разговор и попросил командира корпуса доложить обстановку.

Генерал-лейтенант Г. И. Анисимов сделал это весьма обстоятельно. Когда речь зашла о Елизаветине, он сказал, что там гитлеровцы продолжают оказывать упорное сопротивление. Командарм вспылил и в резкой форме потребовал принять все меры, чтобы немедленно овладеть этим населенным пунктом.

Впервые после 900 дней блокады я лично ощутил, что значит выйти на оперативный простор. Мы, командиры, воевавшие на Ленинградском фронте, до сих пор еще не испытали чувства удовлетворенности, когда громишь врага на огромных пространствах, как это делали наши братья по оружию под Сталинградом и на Курской дуге...

Конечно, прав командарм, требуя решительного наступательного маневра, приказывая перехватывать дороги, отсекать пути отступающему врагу, окружать и уничтожать его. И сейчас мной, как никогда, овладело нетерпение — скорее бы получить боевую задачу. Но командир корпуса все еще докладывал командарму, а тот, уточняя некоторые данные, тут же отдавал приказания. Наконец генерал-полковник Масленников, словно впервые заметив меня, сказал:

— Поставьте командиру сорок шестой задачу! Генерал-лейтенант Анисимов быстро нанес обстановку на моей карте и приказал овладеть населенными пунктами Калитино, Черная и развивать наступление в гдовском направлении на Сосницы — Осьмино. Я повторил приказ и, получив разрешение идти выполнять его, резко повернулся к двери.

— Стойте, полковник, — задержал меня командарм. — Почему не задаете никаких вопросов?

Я ответил, что пока мне все ясно, а если что изменится, уточню обстановку на месте у соседей и своей разведкой. Должно быть, в моем ответе командующий уловил то чувство радостного возбуждения, которое испытывает командир, соскучившийся по настоящему боевому делу.

Смягчившись, он полушутливым тоном сказал:

— Задерживать не стану, а то можете прозевать противника, — И уже серьезно добавил: — Слышал о вас. Надеюсь, не подведете!

В это время командир дивизии, наступавшей в первом эшелоне корпуса, которого недавно ругал командарм, сообщил, что взяты населенные пункты Елизаветино и Николаевка.

— Давно пора, — вздохнув, сказал командарм и, попрощавшись, уехал.

— Теперь ваш черед, — обратился ко мне командир корпуса. — Выполняйте поставленную вам задачу, развивайте наступление на гдовском направлении. Мы должны облегчить дело дивизиям Волховского фронта. Их под Лугой крепко затерло.

Я тут же в штабе корпуса связался по рации с командирами наших полков, указал им районы сосредоточения и поставил задачи. Затем, выслушав последнее напутствие командира корпуса, что называется, пулей вылетел на улицу и, сев в машину, приказал шоферу:

— Жми по Киевскому шоссе, навстречу триста сороковому!

Но гнать машину долго не пришлось. Вскоре мы встретили на шоссе первую колонну 340-го стрелкового полка. Во главе ее впереди 1-го батальона шел командир полка полковник И. Н. Фадеев.

Я удивился. Ведь только с полчаса назад ему было отдано приказание по рации. Не на машинах ли умудрились наши пехотинцы проскочить какой-нибудь участок пути?

— А мы теперь на своих двоих быстрее любой машины совершаем марши, — полковник Фадеев улыбнулся. — Солдаты боятся остаться без дела.

Мы развернули карты, и я, подтвердив ранее поставленную по рации задачу, приказал командиру 340-го стрелкового полка срочно произвести рекогносцировку на местности и форсировать наступление вдоль дороги на населенные пункты Калитино и Черная. Надо было спешить, чтобы не дать противнику закрепиться на промежуточных рубежах.

— В добрый час! — сказал я Фадееву..

Он слегка замешкался и, покосившись на своего адъютанта лейтенанта Вареника, проговорил:

— Сегодня в Ленинграде салют будет. Читали в газетах? Шутка сказать — двадцать четыре залпа из трехсот двадцати четырех орудий!

Лейтенант Вареник уже держал в руках флягу.

— — По маленькой, товарищ полковник, — продолжал Фадеев, — за конец блокады.

— С удовольствием, — ответил я, — только после боя. Возьмете деревни Калитино и Черная, там и опрокинем по маленькой. А то на марше отмечать такой большой праздник как-то не совсем удобно.

— После боя так после боя. За нами дело не станет. Однако не так легко оказалось взять деревни Калитино и Черная. Противник, используя выгодную местность, высоты и приспособленные к обороне населенные пункты, упорно сопротивлялся. 340-й полк в течение трех часов не мог сломить сопротивление врага. Я приказал командиру 176-го полка майору С. Ф. Семенову совершить обходный маневр и выйти в тыл противнику в районе деревни Черная, а командиру лыжного батальона капитану В. Г. Арсенину перерезать дорогу Калитино — Черная, чтобы не дать врагу отойти на Сосницы.

Пока Арсенин не доложил по рации о выполнении приказа, я волновался, боясь как бы гитлеровцы не ускользнули от нас.

И как же был обрадован, когда через час услышал возбужденный голос Арсенина:

— Перерезал дорогу, отступать им не даю!

Вслед за этим командир 176-го полка майор С. Ф. Семенов доложил, что и его подразделения вышли в район деревни Черная и уничтожают отступающего противника. В это же время 340-й полк полковника Фадеева ворвался в деревню Калитино. Враг был зажат между деревнями Черная и Калитино. Он метался, ища выхода из окружения, бросал на ходу артиллерию, машины и обозы. Лесная дорога на протяжении 12 километров была вся забита трофейной техникой, в кюветах и по обочинам валялись трупы вражеских солдат и офицеров.

Военный совет Ленинградского фронта учитывал, что гитлеровцы, отступающие от стен Ленинграда, которому они причинили столько горя, боясь возмездия, будут отчаянно сопротивляться. В директивах, приказах и во многих других документах говорилось, что воевать придется не с деморализованным, отступающим в панике противником, а с частями и соединениями еще достаточно сильного врага. Весь дальнейший ход боев подтвердил это. Враг умело действовал не только во время нашего наступления зимой 1944 года, но и еще в большей мере позже, оказывая упорное сопротивление под Псковом, Нарвой и Тарту.

После боев за населенные пункты Калитино и Черная и примыкающие к ним дороги, продолжавшихся почти сутки, нам стало ясно, что враг стремится организованно отойти в двух направлениях: на Нарву и Лугу. Надо было во что бы то ни стало сорвать его замыслы. Я приказал командиру 340-го стрелкового полка полковнику И. Н. Фадееву преследовать противника в направлении Сосницы и не допустить его отхода за реку Лугу; командиру 176-го стрелкового полка майору С. Ф. Семенову — преследовать противника по параллельной дороге также в направлении Сосницы и перехватить пути отхода его на Кингисепп; командиру лыжного батальона капитану В. Г. Арсенину — совершить обход слева и перерезать дорогу в районе Сосницы, не допустив отхода врага на Осьмино и Лугу.

Большого успеха добился тогда лыжный батальон благодаря инициативе и решительности капитана Арсенина. Узнав, что Валентин Григорьевич Арсенин живет сейчас под Ногинском в Московской области, я написал ему письмо с просьбой рассказать об этом бое и о том, как сложилась его жизнь после войны.

Ответ я получил сразу же. Вот выдержка из письма Валентина Григорьевича:

«...Вы поставили нам тогда задачу отрезать пути колонне противника, отходящей по дороге через лес. Батальон на лыжах прошел по бездорожью и обнаружил колонну. Наши разведчики установили, что противник начал отступать по лесной дороге на Сосницы. Я принял решение: одной ротой со средствами усиления занять оборону в Сосницах, а основными силами батальона ночью атаковать колонну во фланг. Фашисты не ожидали нашей внезапной атаки и настолько растерялись, что не успели даже развернуть свои орудия. Да это было бы и бесполезно, так как удар наносился одновременно по всей колонне. Все же через некоторое время противник опомнился, залег и стал отбиваться автоматно-пулеметным огнем и гранатами. Однако смелые действия бойцов роты лейтенанта Сорокина и пулеметного взвода лейтенанта Грекова сломили сопротивление гитлеровцев. Они бросили боевую технику и стали разбегаться по лесу.

Мы прочесали лес и взяли несколько сот пленных. Ну а остальное вы сами хорошо знаете.

В этом бою отличились: лейтенант Сорокин, который после полученного ранения, истекая кровью, продолжал руководить атакой своего взвода, лейтенант Греков, умело использовавший огонь пулеметов в тех местах, где враг оказывал большее сопротивление, и старший сержант Суворов. Последнему я обязан жизнью. Он прямо из-под моих ног выхватил немецкую гранату и бросил ее обратно.

А вообще-то весь батальон действовал исключительно хорошо. За отличное выполнение задания вы представили к правительственным наградам 40 человек».

О себе Валентин Григорьевич пишет кратко: «После войны служил в Ленинградском военном округе. В 1948 году поступил в Бронетанковую академию. По окончании ее был назначен заместителем командира одной из дивизий Забайкальского военного округа. В конце 1955 года началось продолжительное обострение болезни позвоночника (сказались ранения и контузия, полученные во время боев за прорыв блокады), и в январе 1956 года я был демобилизован из рядов Советской Армии по инвалидности в звании инженер-подполковника. В настоящее время я пенсионер, но работаю начальником мастерских научно-исследовательского института».

Прочитав письмо, я подумал: «Как же Арсенин работает при таком тяжелом заболевании позвоночника?» Вскоре узнал от нашего ветерана дивизии, бывшего командира 314-го стрелкового полка А. П. Мельникова, о тяжелом испытании, выпавшем на долю В. Г. Арсенина. После демобилизации он месяцами неподвижно лежал, прикованный к постели, слушал суровые приговоры врачей. Но твердая воля бывалого фронтовика, желание жить полнокровной жизнью, работать, приносить пользу Родине взяли свое. Сражение его с недугом было продолжением военного подвига. Он каждый день, как бы ему ни было трудно, делал физические упражнения, поражая врачей своим неиссякаемым оптимизмом. Когда смог ходить, развел пчел, стал лечиться натуральным пчелиным ядом. Бывало, близкие не узнавали его, распухшего от пчелиных укусов. Он смеялся, шутил: «Мы, дескать, еще и не такое переживали».

Выигрывая день за днем маленькие сражения, он в конце концов заставил болезнь отступить настолько, что смог вернуться в строй, найти себе дело по душе и с прежней энергией окунуться в работу.

Мне хочется немного дополнить рассказ Арсенина о боях под Сосницами.

Заняв круговую оборону в населенном пункте силами одной роты со средствами усиления, наш комбат поступил весьма предусмотрительно, так как одно из вражеских подразделений пробилось к Сосницам и завязало бой на ее северо-западной окраине. У противника другого выхода не было, как только расчищать себе путь к отступлению. Кругом болота, и скрыться негде. Поэтому, не считаясь с потерями, противник наседал на нашу роту, оборонявшую Сосницы, стремясь во что бы то ни стало выбить ее оттуда. Но этого сделать ему так и не удалось. Смелая, хорошо продуманная операция была свидетельством того, насколько выросли в боях наши командиры среднего звена. Они научились хорошо ориентироваться в обстановке, проявлять инициативу, принимать правильные решения и вести бой в самых сложных условиях.

Два с половиной года назад самонадеянные генералы и офицеры вермахта во главе с Гитлером, начиная войну против нас в очень выгодных для себя условиях, делали большую ставку на якобы низкий уровень подготовки нашего офицерского состава и его неспособность противостоять «сверхинициативным» и «сверхрешительным» офицерам фашистской армии. Что ж, господа генералы вермахта, время показало, насколько несостоятельны были ваши понятия...

После допросов пленных, взятых нами в боях за населенные пункты Калитино, Черная и Сосницы, можно было сделать один вывод: противник придает большое значение обороне города Луги. Пленные называли этот город укрепленным районом. Недаром 59-я армия Волховского фронта, начав наступление 14 января, через 6 дней взяла Новгород, а под Лугой вот уже 10 дней ведет тяжелые бои и никак не может сломить сопротивление гитлеровцев.

Луга пока не входила в полосу наступления Ленинградского фронта. Наша дивизия, как уже сказано было выше, имела задачу развивать наступление на гдовском направлении. Гдов, находящийся в двух километрах от Чудского озера, где произошло в свое время знаменитое «Ледовое побоище», вызывал у нас много разговоров. Часто кто-нибудь из бойцов вспоминал запомнившийся ему эпизод из фильма «Александр Невский». За этим следовали беседы. Политработники, коммунисты, агитаторы рассказывали об историческом сражении, говорили о том, что у потомков псов-рыцарей плохая память.

В одной из частей бойцы-разведчики окрестили своего помкомвзвода старшего сержанта Василия Тупкаленко — человека богатырского сложения — Василием Буслаевым... Надо сказать, что своим вторым именем он гордился и не запятнал его в боях. Войну Василий Тупкаленко закончил кавалером орденов Славы всех трех степеней, ордена Красной Звезды и многих медалей. Он удостоился чести быть участником парада Победы на Красной площади в Москве. О его подвигах еще пойдет речь ниже.

Много лет спустя после войны я был обрадован, узнав, что Василий Яковлевич Тупкаленко жив и здоров. Он стал знатным комбайнером, работает в колхозе имени Чапаева Золочевского района Харьковской области.

Разгромив противника в районе Сосниц, части дивизии продолжали стремительно его преследовать.

В первом эшелоне обычно шли 340-й и 314-й стрелковые полки, которыми командовали опытные офицеры Фадеев и Мельников. Оба они были хорошими, отважными командирами, хотя и разными по характеру: полковник Иван Никифорович Фадеев — сосредоточен и сдержан, подполковник Александр Петрович Мельников — горяч и порывист. Третий командир полка — майор Сергей Федорович Семенов — был намного моложе их годами. Человек веселый, добрый, простой, он в житейских делах был прямодушен, в бою же по-военному хитер, бесстрашен, напорист и зол.

Из-за полного бездорожья основную часть артиллерии и весь автотранспорт дивизии пришлось направить в обход на Осьмино по маршруту Сосницы — Заполье — Молосковицы — Яблонцы. Командование этой колонной я поручил начальнику оперативного отделения подполковнику А. И. Зимину, приказав ему присоединиться к основным силам дивизии в районе Осьмина.

Противник из района Луги спешно направлял отдельные отряды, которые занимали оборону на промежуточных рубежах, стремясь задержать наше продвижение на Гдов и Лугу. Такой отряд силой до пехотного батальона с танками и самоходной артиллерией был разгромлен в районе деревень Реполка и Верест передовым отрядом 314-го полка. Но вслед за авангардным батальоном подошли главные силы гитлеровцев — до двух пехотных полков, усиленных танками и самоходной артиллерией. Противник перешел в контратаку. Завязался ожесточенный бой. Деревня Верест несколько раз переходила из рук в руки.

Разговаривая по рации с подполковником А. П. Мельниковым, я сказал, что помочь ему ничем не могу. В это время основные силы дивизии вели наступление на другом, очень важном для нас направлении. Приказав полку отразить контратаки своими силами, я напомнил Мельникову, что он должен надежно прикрывать наш левый фланг. Я знал, что положение 314-го полка трудное, но верил, что задачу свою он выполнит. Так оно и случилось.

Нам необходимо было продолжать преследование врага, идти лесными тропами, полевыми дорогами по глубокому снегу на Большие и Малые Сабицы и Плюссу, чтобы перерезать дорогу Луга — Псков. Такой приказ я получил накануне от командира корпуса. Это было 31 января.

Таким образом, с этого дня мы вышли на лужское направление и оторвались от основных сил 42-й армии, которая продолжала наступать на гдовском направлении.

Луга официально все еще входила в полосу наступления Волховского фронта. И только после того, как наметился успех войск Ленинградского фронта, развившего наступление на Лугу с запада и севера, город с 8 февраля по указанию Ставки Верховного Главнокомандования вошел в полосу наступления Ленинградского фронта.

В исключительно тяжелых условиях, в морозы и метели, наши полки преодолевали трудный многокилометровый путь. Противник, отступая, бросал технику, делал завалы и минно-взрывные заграждения на лесных дорогах. Машины здесь уже пройти не могли. Наши солдаты несли на себе или тянули на волокушах тяжелые минометные плиты, пулеметы и боеприпасы. Чтобы не потерять управление полками, я вместе с офицерами оперативной группы штаба шел за отрядом преследования.

Полки дивизии, смело маневрируя, выходили в тыл противника, громили его по частям, не давая выводить из-под удара живую силу и боевую технику, организовать оборону на промежуточных рубежах.

Перед наступлением на Осьмино мы решили хорошо разведать силы врага как на подступах к этому важному узлу дорог северо-западнее Луги, так и в самом населенном пункте, куда отступали под ударами войск Ленинградского фронта его части и соединения. Я приказал командиру 49-й разведывательной роты старшему лейтенанту Николаю Лашкову проникнуть глубоко в тыл противника и собрать нужные нам сведения.

За ночь разведчики прошли на лыжах 25 километров, а 1 февраля в 10 часов утра я получил от Лашкова радиограмму. Разведчики достигли районного центра Осьмино, взвод под командой лейтенанта Елизарова выслан в направлении Сара-Лог и Любочажье. Затем старший лейтенант радировал, что к Осьмину направляется колонна в составе более 20 машин с немецкой пехотой.

Видимо, противник собирался занять оборону в этом населенном пункте и не допустить выхода советских войск в тыл Лужской группировке. Надо было задержать колонну до подхода наших основных сил. Лашков уверил меня, что рота сумеет выполнить эту задачу с честью.

Захваченные нами на дорогах пленные солдаты и офицеры 24-й немецкой пехотной дивизии — старые «знакомые» по Красному Бору — подтвердили наше предположение. Я приказал ускорить продвижение частей, форсировать реку Лугу по льду и захватить Осьмино. Еще на рассвете 1 февраля 340-й, 314-й и 176-й стрелковые полки под командованием И. Н. Фадеева, А. П. Мельникова и С. Ф. Семенова вышли к реке Луге и, с ходу форсировав ее, стали продвигаться к Осьмину.

В это время наши разведчики уже вели бой. Как только первые машины с пехотой противника поравнялись с засадой, разведчики внезапно открыли автоматный огонь. Две машины рванулись вперед и тут же подорвались на минах, поставленных нашими бойцами. Гитлеровцы соскочили с машин и стали отстреливаться. Колонна была задержана на два часа. Противник потерял здесь только убитыми более 100 человек.

Вскоре к Осьмину подошел посланный мной в обход 393-й артиллерийский полк нашей дивизии. Связавшись с разведчиками, командир этого полка майор Солодков уточнил обстановку и с ходу, скрытно развернув два дивизиона, быстро занял боевые порядки для стрельбы прямой наводкой. Артиллеристы убедились, что разведчики точно указали им маршруты движения колонн вражеской мотопехоты. Командиры расчетов подпускали их близко к орудиям и расстреливали в упор.

В течение часа авангардный полк 24-й пехотной дивизии был разгромлен. На поле боя противник оставил 12 гусеничных транспортеров, 16 орудий, 20 автомашин и 300 убитых солдат и офицеров. Остатки вражеского полка отошли в направлении населенного пункта Сара-Лог. К этому времени подошли главные силы 24-й немецкой пехотной дивизии и также заняли оборону в районе Сара-Лог и Любочажье. Попытки нашего 340-го полка с ходу овладеть населенным пунктом Сара-Лог не увенчались успехом.

Я приказал командиру 49-й разведроты старшему лейтенанту Н. Лашкову обойти обороняющегося противника справа и ночью проникнуть в Сара-Лог с тыла, захватить пленных, установить силы врага и систему его обороны.

В обход Луги

Обгоняя колонны гитлеровцев, нападая на них из засад, пробиваясь с боями через промежуточные рубежи и опорные пункты, дивизия за неделю отмахала километров двести. Полки весьма ощутимо испытывали нехватку в продовольствии и боеприпасах.

Мы находились в полосе наступления 67-й армии, но все еще входили в состав 42-й армии, штаб которой отстоял от нас километров на сто — сто двадцать. Два дня назад где-то в районе Сосниц к нам по бездорожью чудом пробрался обоз с продовольствием и боеприпасами. Офицер-интендант, возглавлявший его, проклинал окаянные дороги, ворчал, покрикивал на повозочных и водителей вездеходов. Меня он попросил дать людей. Один вездеход с прицепом застрял в болоте недалеко от нас. Надо было помочь его вытащить. Между прочим, интендант сказал, что мы должны благодарить Военный совет армии, который приказал доставить нам продовольствие и боеприпасы.

Я с большой благодарностью подумал о своем высшем начальстве. Мне казалось еще преждевременным обращаться к нему за помощью, а оно само вспомнило о вырвавшейся вперед дивизии и, должно быть, связавшись со штабом корпуса, выяснило наши нужды.

Присланных запасов хватило на три дня. Сейчас, во время остановки в лесу в нескольких километрах от Осьмина, я думал не только о плане предстоящего боя, но и о его обеспечении.

Мы не знали точно, какими силами располагает 24-я немецкая пехотная дивизия и где проходит ее линия обороны в Сара-Логе и Сара-Горе. Фактически это была одна деревня, разделенная большим оврагом. Противник не зря решил дать нам бой именно здесь. Названия «Лог» и «Гора» уже говорили сами за себя: здесь, как нигде» удобно было строить оборону, создать сильный опорный пункт.

Донесения от Лашкова все еще не было. Надвигалась ночь, а мы стояли на лесной дороге. Радисты с рацией разместились в розвальнях. Сани были пока единственным видом транспорта, которым можно было пользоваться. Я выслал вперед разведчиков, приказав им отыскать удобное место для временного расположения нашей оперативной группы. Они вернулись очень быстро и доложили, что недалеко отсюда, здесь же в лесу, находится дом. Впервые за все время этого глубокого рейда нам представилась возможность затопить печь, раздеться, просушить одежду и хотя бы пару часов отдохнуть под крышей.

Мы отправились за разведчиками. Лесная избушка выросла перед нами как в сказке. Пока рация молчала., а солдаты пытались разжечь в печи сырые коряги и сучья, я решил узнать у начальника разведотделения нашего штаба майора А. М. Шуленина подробности вчерашнего боя разведчиков в Осьмине.

Оказывается, они действовали вместе с одним из экипажей нашего танка Т-34. Через час после того, как разведчики захватили поселок, туда въехала на машинах и гусеничных транспортерах колонна противника. Немцы двигались спокойно, походным порядком. Разведчики дали колонне втянуться в поселок, и как только последний тягач с пушкой замкнул ее, они перекрыли дорогу к отступлению. Экипаж танка сразу же открыл огонь по голове колонны. Наводчик у танкистов был опытный. Пять снарядов, посланных в цель, уничтожили четыре пушки. Гитлеровцы метались по узким улочкам поселка и никак не могли ни развернуть орудия к бою, ни повернуть тягачи назад. Наши разведчики перебили всех солдат и офицеров противника, которые оказывали сопротивление, отстреливаясь из автоматов.

Майор А. М. Шуленин часто упоминал фамилию старшего сержанта Василия Тупкаленко. Он действовал очень инициативно, решительно и лично уничтожил в бою огнем автомата и гранатами не менее 30 фашистов. Думая о Тупкаленко, я улыбнулся своим мыслям. До чего же наши солдаты могут метко окрестить человека. Василий Буслаев да и только!

Наконец радисту удалось связаться по рации с нашими разведчиками. Командир разведроты старший лейтенант Дашков сообщил, что в Сара-Логе, Сара-Горе, Любочажье, Брея и Белой Горке немцы занимают оборону значительными силами. Взятые разведчиками пленные утверждают, что в этих деревнях и вокруг них сосредоточились главные силы 24-й пехотной дивизии. Я поинтересовался, из каких родов войск добыты пленные и можно ли доверять их показаниям.

— Есть среди них артиллеристы и пехотинцы, — ответил Лашков, — допрошены они все по отдельности, но показания их примерно сходятся.

Лашков сказал мне также, что подробное донесение о проведенной им разведке боем в деревнях Сара-Лог и Сара-Гора он уже послал со связными. Только я успел закончить разговор по рации, как к избушке подошли связные на лыжах.

Я прочитал донесение и стал расспрашивать их. Разведчики попались бывалые и довольно толково отвечали на мои вопросы. Вот что я узнал из нового донесения командира разведроты и беседы с его связными.

Передовой дозор, возглавляемый старшим сержантом Василием Тупкаленко, ночью подошел к деревне Сара-Лог и установил, что на южной окраине стоит на огневых позициях пушка, возле которой топчется часовой. Старший сержант Тупкаленко и сержант Злобин подкрались к часовому и без шума сняли его. Узнав об этом, командир роты старший лейтенант Лашков решил атаковать спящих фашистов. Пройдя лесом метров триста, разведчики развернулись в цепь и ровно в 2 часа ночи ворвались в Сара-Лог. К их удивлению, нигде на улицах не было часовых. В это время из бани вышла женщина. Увидев советских воинов, она сказала: «Бейте их, окаянных! Они сидят в домах!» Женщина указала, в каких именно домах находятся фашисты с пулеметами. В эти-то дома и полетели гранаты. Гитлеровцы начали выскакивать в одном белье. Разведчики встретили их автоматным огнем. 75 солдат и офицеров противника было уничтожено, и лишь небольшая часть сдалась в плен.

В этом бою отлично действовали все разведчики, но особенную храбрость проявили старшие сержанты Тупкаленко, Шушанян (он, как и Тупкаленко, закончил войну кавалером орденов Славы всех трех степеней), разведчики Бойцов и Хвалин. Нередко им доводилось в рукопашной схватке сражаться с фашистами и выходить из нее победителями.

Из Сара-Горы противник выдвинул передовой отряд и предпринял контратаку численно превосходящими силами. Наши разведчики вступили в неравный бой, стремясь удержаться до подхода 340-го полка. Как ни отважно бились они, все же пришлось под натиском превосходящих сил врага оставить деревню Сара-Лог и защищаться на ее окраине.

Медлить было нельзя. Вызвав по рации командира 340-го стрелкового полка И. Н. Фадеева и командира 176-го стрелкового полка С. Ф. Семенова, я приказал им разгромить противника, приостановившего наше дальнейшее наступление в обход Луги. Свой наблюдательный пункт решил перенести поближе к деревне Сара-Лог. Жалко было уходить из теплого лесного домика.

Мы уже собирались в путь, когда к домику на санях подъехал командир 123-го стрелкового корпуса генерал-лейтенант Г. И. Анисимов.

— Приехал прощаться с вами, — сказал генерал. — Отныне вы входите в состав сто шестнадцатого корпуса.

И генерал рассказал нам, что командование немецкой группы армий «Север», стремясь удержать в своих руках оборонительный рубеж на реке Луге, выдвинуло против нашей 67-й армии три дивизии из состава 16-й армии. Противнику удалось ценой больших потерь на время остановить продвижение 67-й армии. Войска же 42-й армии, успешно продвигаясь вперед, глубоко вклинились в оборону противника на гдовском направлении. Благодаря этому создались выгодные условия для окружения Лужской группировки противника. Командование Ленинградского фронта приказало 116-му стрелковому корпусу наступать на Большие Сабицы и станцию Плюсса, чтобы отрезать противнику пути отхода на Псков.

Командовал 116-м корпусом генерал-лейтенант А. н. Астанин. Тесен мир, подумал я, вспомнив оборонительные бои на Ораниенбаумском плацдарме и нашего командующего Приморской оперативной группой — умного, требовательного и в то же время отзывчивого генерала.

На своем новом наблюдательном пункте, оборудованном недалеко от деревни Сара-Лог, я с трудом связался по рации с генералом А. Н. Астаниным. Он приказал развивать наступление в направлении Сара-Лог, Сара-Гора, Большие Сабицы, выйти западнее Луги и перерезать железную и шоссейную дороги Луга — Псков. Выслушав мой доклад об обстановке в Сара-Логе, генерал в шутку заметил:

— Опять «пятачок»! Вы мне подавайте «рубли»! Развивайте наступление в обход Луги.

2 февраля после короткой артиллерийской подготовки мы перешли в наступление. 340-й стрелковый полк наносил удар на Сара-Лог, Сара-Гору, Большие Сабицы, а 176-й стрелковый полк — на Любочажье и Белую Горку. Но с ходу прорвать оборону противника и овладеть его узлами сопротивления не удалось. Используя каменные строения, гитлеровцы упорно оборонялись. Наши подразделения вклинивались в оборону противника, но он, контратакуя, восстанавливал положение. Населенный пункт Любочажье не раз переходил из рук в руки. Наступление дивизии захлебнулось.

Вот как вспоминает об этом бое знакомый уже нам младший сержант В. Р. Мартынов: «2 февраля наш батальон в полдень столкнулся с большой группой немецких солдат и офицеров на дороге. Дали им бой. Они драпанули в лес, сбрасывая на ходу неудобную тяжелую обувь. Мы подошли вплотную к деревне Любочажье. Стали за деревьями. Вечером была команда идти в атаку. Наш 3-й взвод шел правофланговым. Никаких соседей справа у нас не было. Мы были в белых халатах. Бежали и на ходу стреляли. Немцы стали огрызаться огнем. Мы стали делать короткие перебежки. Потерь не имели. Я со своим отделением вышел на дорогу, которая вела в противоположное от деревни направление. Крайние дома были близко от нас. Гитлеровцев мы хорошо видели. Они бегали по деревне. У крайнего дома они стали собираться в небольшую колонну. В колонне их было человек 30. Они двинулись прямо на нас. Я приказал пулеметчику Романову Ивану бить наверняка, с близкой дистанции. Выдержки у него хватило. Подпускал их примерно шагов на 40–50 и косил так, что почти все падали в снег замертво. Тех, кто убегал в разные стороны, мы били из винтовок и автоматов. Но в деревне еще оставался сильный заслон. Я дал команду «В атаку!». Когда мы всем отделением добежали до крайнего дома, мне словно оторвали руку и бок. У меня выпал из рук автомат. Я упал на снег и хотел было левой рукой достать автомат, но кисть у меня очутилась у локтя. Мне раздробило обе кисти разрывными пулями. Я передал командование своему товарищу и с помощью не так тяжело раненного рядового Архипова добрался до санчасти. Здесь я узнал печальную весть о гибели замполита старшего лейтенанта Шабанова. Душевный был к солдатам человек. До отправки в медсанбат я все спрашивал у вновь прибывших раненых, взяли ли деревню Любочажье и соседнюю с ней деревню Белую Горку и живы ли ротный, старший лейтенант Кузин, и взводный, лейтенант Данилов. Они мне отвечали, что ротный и взводный живы.

В каменных домах деревень засели фашистские пулеметчики и автоматчики. Наша артиллерия уже стала их обрабатывать...

Ранения мои оказались тяжелыми. Я попал на Урал, а после лечения был направлен в танковый корпус, где участвовал десантником в прорыве, дошел до города Седлец недалеко от Варшавы. Здесь меня 29 июля 1944 года снова тяжело ранило. В апреле 1945 года я прибыл в танковый корпус и в Румынии, в городе Бухаресте, закончил войну...

Своих командиров по 46-й дивизии до сих пор вспоминаю добрым словом. Делал запросы в архив Министерства обороны СССР. Недавно мне сообщили из архива, что командир взвода 176-го стрелкового полка лейтенант Данилов Сергей Алексеевич погиб в бою 5 марта 1944 года, а наш ротный, старший лейтенант Кузин Иван Владимирович, погиб в бою 18 июня 1944 года. Тяжело это сознавать. Мне дорога память о них...»

Продолжим наш рассказ о дальнейших боях за деревни Любочажье, Белую Горку, Брея, Большие Сабицы, Сара-Лог и Сара-Гора.

Мой наблюдательный пункт находился на опушке леса в полутора километрах от Сара-Лога. Отсюда хорошо был виден залегший справа на снегу, готовый к атаке, один из батальонов нашего 340-го стрелкового полка. Из полученного донесения я знал, что пехотинцы Фадеева и наши дивизионные разведчики захватили отдельные дома и обороняются. Но как только они пытаются подняться в атаку, гитлеровцы открывают пулеметный огонь из окон каменных домов, из штурмовых самоходных орудий и танков, которые стоят за строениями. Чтобы расчистить путь пехоте, надо было подавить огневые точки противника.

Зная по данным дивизионных и полковых разведчиков, что почти все жители деревни ушли в лес, я все же спросил у Фадеева, уверен ли он, что там нет наших гражданских людей. Он сообщил мне, что его полковые разведчики разговаривали на огороде с двумя женщинами, прячущимися там в щелях, и они заверили его, что никого из односельчан в домах нет: многие ушли в лес, многие живут в ямах и щелях на огородах.

Тогда я приказал командующему артиллерией подполковнику Девяткину начать артподготовку. У Девяткина были свои счеты с гитлеровцами. До войны у него было пять братьев. Никто из них не остался в живых. Одних фашисты замучили, другие погибли в боях.

Артиллеристы точно накрыли цели. Наши пехотинцы поднялись в атаку и заняли часть деревни. Однако гитлеровцы, засевшие в домах на западной окраине, простреливали все улицы. Начались бои за каждый дом.

Я знал, что генерал Андрей Никитич Астанин не любит сковывать инициативу, всячески поощряет творческие поиски, смелые, оригинальные решения и дерзания при разработке и осуществлении боевых задач. Хорошо, рассуждал я, будем действовать не по шаблону. Но именно поэтому из Сара-Лога и Сара-Горы мы не уйдем. Будем по-прежнему драться за каждый дом, пусть противник думает, что главные силы русских прут напролом. А мы тем временем пойдем в обход.

Под утро вернулся из Сара-Горы на НП майор А. М. Шуленин. Он доложил обстановку. Наши подразделения упорно и методично отвоевывают дом за домом. Пример показывают коммунисты и комсомольцы. Парторг 2-й стрелковой роты 1-го стрелкового батальона Ефремов со своим минометным расчетом «выкуривает» немцев из домов. Он возглавил одну из фланговых групп роты, которая под его командой пошла в атаку и заняла несколько домов. В рукопашном бою Ефремов уничтожил 10 солдат противника. Он был тяжело ранен, но отказался уйти в тыл. Командир орудия сорокапятимиллиметровой батареи сержант комсомолец Гавдеев, пробравшись со своим расчетом в деревню, прямой наводкой бил по домам, из которых гитлеровцы вели огонь из пулеметов. Комсомольцы двух расчетов противотанковых ружей (ПТР) Алексеев, Данторов, Селезкин и командир взвода Лабанкин не дрогнули, когда на их позиции пошли танки и бронемашины. Они подбили два танка и бронемашину, а остальные повернули назад.

Наконец наступил решающий момент. В ночь со 2 на 3 февраля я приказал полковнику И. Н. Фадееву обойти Сара-Лог и Сара-Гору справа, а подполковнику А. П. Мельникову поставил задачу наступать на них слева. Окончательная цель этого боя заключалась в том, чтобы окружить, а затем и разгромить основные силы 24-й пехотной дивизии и подброшенную на подкрепление им боевую группу 215-й пехотной дивизии противника в районе Сара-Лог, Сара-Гора, Любочажье, Белая Горка и Брея.

Я поехал в 340-й полк. Был солнечный морозный день. НП полка находился на небольшой высоте. Полковник Фадеев доложил обстановку. Атаки наших подразделений пока не имели успеха. Мы обсудили создавшееся положение и разработали вариант, который стал вскоре осуществляться.

Совершив обход по болотам и лесам, батальон 340-го полка под командованием капитана Ф. С. Михалева к 24 часам вышел в тыл врага. Одновременно 314-й полк обошел левый фланг обороняющегося противника и полностью замкнул кольцо окружения. Все попытки гитлеровцев вырваться из окружения не увенчались успехом.

3 февраля в разгар боев с окруженными частями противника позвонили из штаба корпуса и сообщили, что приказом командующего фронтом наша дивизия с 24.00 4 февраля переходит в состав 110-го корпуса 67-й армии. Начальник штаба дивизии полковник Н. Н. Проскурин, передавший мне эту новость, в шутку заметил:

— Снова вам придется сдавать экзамен своему преподавателю по академии генералу Цветкову.

— Сдавать ему экзамен придется вам, товарищ полковник, — отшутился я, напомнив нашему начальнику штаба, что генерал Цветков преподавал у нас службу штабов и сейчас он, как начальник штаба армии, очень строг и педантичен. — Смотрите, чтобы все документы у нас оформлялись грамотно.

Но все эти напоминания были излишни. Полковник Н. Н. Проскурин и сам любил, чтобы во всем был полный порядок. Работать с ним было легко. Мы понимали друг друга с полуслова. Я ценил в нем огромное трудолюбие, острый, творческий ум, такт, умение сходиться с людьми, располагать их к себе, правильно оценивать способности подчиненных и с максимальной пользой для дела использовать их.

Новый командир корпуса генерал-лейтенант И. В. Хазов, разговаривая в тот день со мной по рации, сказал:

— Я воевал под Сталинградом, поэтому понимаю и ценю ваши усилия, но с «кружочком» (он имел в виду окруженного нами противника) надо скорее кончать. Впереди у нас с вами на дороге к Берлину будут еще и не такие «кружочки».

Через час после разговора с командиром корпуса я рад был доложить ему, что окруженные силы противника почти полностью уничтожены.

Небольшую группу гитлеровцев, вырвавшуюся из окружения, я приказал Солодкову накрыть огнем артиллерии. Артиллеристы дивизиона капитана И. И. Карапищенко в это время снялись с позиций и еще не успели занять новые. Орудия находились в походной колонне, когда на одну из батарей было передано: «100 снарядов по дороге, огневой налет через 15 минут. Подготовьте координаты. Огонь — точнее».

Сделать точную ориентировку за такой короткий срок да еще тогда, когда пушки в походной колонне, очень трудно. Командир взвода управления дивизиона лейтенант Жиров и старший вычислитель главстаршина Терещенко задумались. Но вот один из них радостно крикнул: «Тригонопункт». Действительно, в 15 метрах от дороги посреди колонны стоял тригонометрический пункт второго класса. Площадка хорошая. Не прошло и минуты, как артиллеристы сориентировались и начали установку орудий в одну линию. Ночь была звездная. Данные подготовили быстро.

Старший офицер на батарее лейтенант Райтвайн через 13 минут доложил: «Орудия к открытию огня готовы!» Снаряды точно накрыли колонну. Невыполнимое, казалось, задание было выполнено.

В конце дня мне удалось побывать на этой лесной дороге. Видел много вражеских трупов. Гитлеровцы бросили 9 автомашин, 3 бронетранспортера и около 50 подвод.

Побывал я и у артиллеристов, поздравил их с отлично выполненным заданием. О своих переживаниях, волнениях и удачах они, как и принято у солдат, рассказывали весьма сдержанно.

Разгромив врага в районе Сара-Лог и Любочажье, мы передовыми отрядами продолжали преследовать его разрозненные части, отступающие в направлении на Малые и Большие Сабицы. Не встречая особого сопротивления, дивизия продвигалась по единственной лесной дороге, преодолевая заболоченные участки и завалы. Отряды разграждения расчищали и прокладывали дороги, пехотинцы помогали артиллеристам буквально на руках перетаскивать орудия. Сами пехотинцы несли на себе или тащили на волокушах пулеметы, минометы, ящики с боеприпасами. Нашим полкам нередко приходилось двигаться параллельно отходящим колоннам противника. Стремясь обогнать их, мы совершали обходы по ночам, соблюдая высокую организованность и строгую маскировку, а затем внезапно обрушивались на врага и громили его.

Особенно тяжело в это время приходилось саперам. Кавалер орденов Славы трех степеней старшина П. Ф. Семенов, бойцы Стыров, Брянцев, Коренов и другие днем и ночью под артогнем разбирали завалы, обезвреживали мины и делали настилы для того, чтобы могли пройти наши танки и орудия.

— Моим ребятам было жарко, — рассказывал мне командир саперного батальона капитан М. Н. Верещагин, — они взмокли, хотя, как вы знаете, стоял мороз. Все буквально валились от усталости. Но больше двух-трех минут отдыхать было нельзя. Прислонятся к дереву, раскурят полцигарки, прикрыв огонек рукой, и опять наваливаются на работу.

Несмотря на тяжелые бои по окружению противника в районе Сара-Лог и Сара-Гора, несмотря на бездорожье и метель, части дивизии за трое суток продвинулись вперед на 40 километров. К исходу дня 5 февраля 340-й стрелковый полк вышел на реку Сабицы и овладел Большими и Малыми Сабицами, а 314-й стрелковый полк, заняв населенные пункты Любочажье, Брея и Белая Горка, успешно продвигался в обход северо-западнее города Луги.

Ночью ко мне на НП, расположенный в Больших Сабицах, привели старика. Он сообщил, что прошел километров двадцать по лесам, чтобы предупредить своих об опасности. Из района Луги по дороге к нам через станцию Папоротная двигается очень большая колонна немцев с машинами и артиллерией. Старик выглядел усталым, по всему было видно, как спешил к нам. Больше всего он боялся, что ему не поверят. Я приказал накормить его и уложить спать. Старик по-своему оценил мое спокойствие и заволновался.

— Нельзя медлить, товарищ командир! — выкрикнул он, — Ей-богу, не вру.

Но я и так знал, что он говорит правду. О том же несколько часов назад доложила мне наша разведка, и я успел приказать командиру 314-го стрелкового полка подполковнику А. П. Мельникову выслать два усиленных подразделения в район станции Папоротная, чтобы упредить действия гитлеровцев, иначе они могут зайти в тыл нашим главным силам.

Через несколько часов подполковник А. П. Мельников, который шел во главе своего передового отряда, доложил, что колонна разгромлена, а станция Папоротная очищена от противника. Характерным для этого боя было применение маневра с обеих сторон. То наши пехотинцы обрушивались на противника с тыла, то он нападал на нас также с тыла. Сам командир полка подполковник А. П. Мельников в одной из стычек отбился от наседавшего противника из ручного пулемета.

После боя за станцию Папоротная я узнал и другое весьма важное для нас обстоятельство. Нервы у некоторых солдат и офицеров противника начали сдавать. Во вражеском гарнизоне на станции Папоротная оказались гитлеровские артиллеристы, стрелявшие еще в начале января этого года по Ленинграду. Попав в плен и боясь возмездия, они прикинулись сумасшедшими.

Утром я рассказал старику о разгроме колонны врага и поблагодарил его за сведения, которые он нам сообщил. Он откланялся и с чувством исполненного долга отправился в обратный путь. Таких помощников у нас появлялось все больше и больше. Местные жители сообщали нам о продвижении войск противника, указывали места, где скрываются гитлеровцы.

Вспоминается мне и другой старик — седой как лунь, с красноватым обветренным лицом. Доставив нам ценные сведения о — противнике, он стал рассказывать, как бил врагов Родины в разных войнах. Старик показал приемы штыкового боя, дескать, не забыл еще старый солдат. Потом, оглядев наших автоматчиков, проходивших строем по деревенской улице, с гордостью сказал:

— Жива Россия-матушка! А чего только гитлеровцы про нашу армию не брехали! — Хитровато сощурившись, старик философски заключил: — Мы стреляные воробьи, нас на мякине не проведешь, чуяли, чем больше брешет фашист про Советскую власть, тем крепче Красная Армия его лупит.

Любовь народа к своей армии мы ощущали повсюду. Местные жители, выходившие целыми семьями из лесов, плакали от радости, бросались обнимать своих освободителей. Наши солдаты, насколько позволяло время, помогали им латать сараи, землянки, чудом уцелевшие избы.

Мы продолжали продвигаться с боями, стремясь главным образом перехватывать дороги, отсекать путь отступающему врагу. Период этих боев характерен тем, что противник предпринимал попытки контратаковать нас крупными силами.

Первая тревожная весть пришла от командира 176-го стрелкового полка майора С. Ф. Семенова. Он передал по рации, что в 30 километрах северо-западнее Луги в районе населенного пункта Заозерье ведет встречный бой с крупными силами вражеской пехоты и артиллерии. Я приказал уточнить силы врага, его намерения и принять все меры, чтобы не дать ему уйти из-под нашего удара. Вскоре Семенов сообщил, что противник выдвинул из района Луги до двух пехотных полков, усиленных артиллерией, стремясь не допустить нашего продвижения в обход города.

— Положение создалось тяжелое. Мы заняли круговую оборону, деремся в полуокружении, — заключил в конце командир полка.

Я знал, насколько серьезен и точен в оценке обстановки майор Семенов. О самых сложных боях он докладывал так, словно ничего особенного не происходит. Иногда Семенов, боясь быть неточным, даже преуменьшал свои успехи. Тем более, он никогда не стал бы преувеличивать опасности.

— Держитесь, — ответил я майору, — высылаю вам на помощь лыжный батальон.

Капитан Арсенин быстро вышел со своим батальоном в тыл противника. На рассвете 6 февраля наши лыжники, внезапно атаковав артиллерийский дивизион противника на огневых позициях, разгромили его. Взвод лейтенанта Грекова был оставлен для прикрытия в одной из небольших деревень, а роте лейтенанта Сорокина капитан Арсенин приказал обойти противника слева, атаковать его отдельными, группами, умело используя при этом огонь минометной батареи. Дерзкий замысел комбата удался: батальон навел панику в расположении противника. Воспользовавшись этим, 176-й стрелковый полк вынудил гитлеровцев отступить.

Уже после войны я спросил у капитана В. Г. Арсенина, как ему удалось 6 февраля 1944 года пробиться через боевые порядки врага на помощь 176-му стрелковому полку. Он улыбнулся:

— Выручили хитрость и нахальство.

Между прочим, в то время, когда наши полки и батальоны вели бои на изолированных направлениях и разрозненных участках, смекалка, находчивость, изобретательность бойцов и командиров проявлялись с особой силой. Так, например, в 176-м стрелковом полку умело применяли в боях на дорогах санную упряжку с пулеметной установкой. Получалось нечто вроде, если можно так выразиться, зимней конармейской тачанки. Внезапный огонь быстро передвигающегося на санях пулемета наводил страх на врага, вызывал панику.

И все же из-за того, что наши полки действовали на изолированных направлениях и боевой порядок дивизии растянулся по фронту на 60 километров, все ощутимее становились удары противника. Обстановка сложилась для нас неблагоприятная. То и дело нарушалось управление полками, мы не имели связи с корпусом, армией и соседями.

Как раз в это тяжелое время в политотделе нашей дивизии, расположившемся в недавно отбитой у врага деревне Сара-Гора, появился член Военного совета Ленинградского фронта генерал А. А. Кузнецов. Он хотел встретиться со мной. Я же вместе с оперативной группой находился в Больших Сабицах — недалеко от часто меняющейся линии фронта. Враг оказывался то впереди нас, то на флангах, то в тылу. Начальник политотдела полковник М. П. Меркушев доложил генералу Кузнецову обстановку.

— Приказывать я вам не имею права, — сказал полковник, — но очень прошу вас не ехать по дороге, где из-за каждого куста могут выскочить гитлеровцы.

— Хорошо, — согласился А. А. Кузнецов. — А вы можете немедленно обеспечить доставку пакета командиру вашей дивизии?

— Могу. Пакет будет доставлен без промедления.

— Передайте полковнику Борщеву, чтобы он поторапливался со взятием крупных населенных пунктов в Ленинградской области. Иначе другие дивизии разберут наименования всех городов нашей области — и вам ничего не останется. Будет очень жаль, ведь ваша дивизия пролила немало крови за Ленинград.

Об этом разговоре я узнал от полковника М. П. Меркушева через несколько дней. А вечером того дня офицер штаба дивизии майор В. М. Сумм доставил мне пакет. Распечатав его, я прочел несколько документов, указывающих мне, в каких местах и какими силами в полосе нашего наступления действуют партизаны. Мне были даны указания, с кем именно из командиров бригад я должен координировать боевые действия и по мере необходимости осуществлять совместные удары по врагу. Я тут же послал Сумма в штаб 9-й партизанской бригады.

Большие Сабицы были первым уцелевшим населенным пунктом на нашем пути. Мы расположились в жарко натопленной избе. После многих холодных ночей я наслаждался теплом большой русской печи. Долго ожидал, пока радисты свяжутся с командиром корпуса или командующим армией, чтобы доложить им обстановку. Но радистам так и не удалось это сделать. Дивизия вырвалась настолько вперед, что у рации не хватало мощности для преодоления этого расстояния. Я уснул и впервые за две недели боев и походов проспал до утра. Разбудил меня адъютант Н. И. Руденко:

— На связи командиры полков.

А, П. Мельников и И. Н. Фадеев сообщили, что в районе Усадище и Стаи они встретились с партизанами.

В тот же день вечером к нам приехали представители командования одной из партизанских бригад.

— Иван Герасимович Светлов, — отрекомендовался командир 9-й партизанской бригады.

— Иван Дмитриевич Дмитриев, — так же просто сказал второй, высокий человек с окладистой бородой, и добавил: — комиссар бригады, секретарь Лужского райкома партии.

Здороваясь, мы по-братски расцеловались. Позади них стоял человек в шинели, в старой форме подполковника Красной Армии, с тремя прямоугольниками на петлицах. Он улыбался. Что-то знакомое показалось мне во всем его облике. Я пристально вгляделся в лицо и узнал своего курсового командира по Киевскому артиллерийскому училищу Евсея Никитича Атрощенко. Сколько неожиданных и радостных встреч бывает на дорогах войны! Мы долго сжимали друг друга в объятиях.

После небольшой беседы я пригласил всех поужинать. Как водится, начались обоюдные расспросы. Партизанские вожаки интересовались жизнью и борьбой ленинградцев, ходом нашего наступления. А нам было интересно узнать о боевых действиях ленинградских партизан в тылу врага.

Подполковник Е. Н. Атрощенко сообщил, что в лесах Ленинградской области действует целая партизанская армия — тринадцать бригад. И. Г. Светлов и И. Д. Дмитриев рассказали, как партизаны с помощью местного населения держат в постоянном страхе фашистских оккупантов, громят из засад вражеские колонны, устраивают налеты на штабы и гарнизоны противника в населенных пунктах, карают предателей, пускают под откосы эшелоны с войсками, боевой техникой и боеприпасами врага, взрывают склады, железнодорожные и шоссейные мосты, ведут бои с вражескими карательными экспедициями. Гитлеровцы часто вынуждены снимать с фронта полевые части и бросать их на помощь своим охранным войскам СС и СД.

Затем мы обсудили с представителями партизан план наших совместных действий, договорились о связи и постоянном контакте.

Поздно ночью я разговаривал по рации с командирами полков. Подполковник А. П. Мельников доложил, что 314-й полк полностью овладел населенными пунктами Волошево, Усадище и Антаново, а из доклада полковника И. Н. Фадеева я узнал, что 340-й полк разгромил в районе населенных пунктов Стаи и Загорье инженерные и дорожные части врага и перерезал шоссейную дорогу, идущую с Ляд на Лугу.

Воины 120-й минометной батареи 340-го полка старшего лейтенанта Насонова взяли в плен группу солдат 13-й авиаполевой дивизии противника. На допросе они заявляли, что находятся в плену не у Красной Армии, а у советских партизан. Уж очень им не хотелось верить в столь стремительное наступление частей Красной Армии.

У противника, который откатывался на запад, остался единственный путь на Псков — по Киевскому шоссе и железной дороге. Однако и этот путь мог быть вскоре перерезав нашими войсками. Поэтому командование 18-й немецко-фашистской армии решило из Луги и Плюссы бросить против нас 11-ю пехотную и 13-ю авиаполевую дивизии. Как выяснилось из допросов пленных, взятых нами накануне контратаки врага, этим дивизиям была поставлена задача разгромить силы русских в районе Волошево, Антаново, Стаи и очистить здесь пути отхода на Псков.

В связи с этим мы вынуждены были временно перейти к обороне на рубеже Стаи — Волошево — — Усадище — станция Папоротная. Было решено силами наших двух полков — Фадеева и Мельникова — совместно с 9-й партизанской бригадой отразить контратаки противника и не допустить его отхода на Псков. Командиру 176-го полка майору Семенову я приказал также прекратить наступление на Лугу с северо-запада и вывести свою часть в резерв. Как показали дальнейшие события, это решение было своевременным.

7 февраля в 16 часов после артиллерийской и авиационной подготовки противник силами 11-й пехотной и 13-й авиаполевой дивизий перешел в контратаку. Главный удар враг обрушил на 314-й полк подполковника Мельникова. Завязался ожесточенный бой. Несколько десятков фашистских танков и самоходок на полной скорости вырвались вперед. За ними шла в атаку пехота. Шесть танков подбили расчеты нашего противотанкового дивизиона. Но на другом участке одиннадцати танкам и двум батальонам пехоты удалось потеснить один батальон 314-го полка и овладеть станцией Папоротная. Одновременно противник вынудил отступить отряд партизан 9-й бригады и, потеснив левый фланг 314-го полка, захватил населенные пункты Усадище, Волошево и подошел к командному пункту штаба дивизии.

Завязалась жестокая схватка. 1-му стрелковому взводу 1-й роты 314-го полка, прикрывавшему штаб дивизии, пришлось драться с противником, имевшим большой перевес в силах. В этом бою командир взвода лейтенант Кривенко проявил исключительную отвагу. В рукопашной, отбиваясь от группы гитлеровцев, он четырех из них сразил наповал, но и сам пал смертью героя. Заместитель командира батальона по политической части старший лейтенант Овсов, возглавивший очередную контратаку, был сражен очередью из автомата. Никто из бойцов не дрогнул, не отступил. Защищая штаб дивизии, почти весь 1-й взвод погиб на поле боя.

Обстановка создалась исключительно критическая. Дивизия, по существу, была расчленена на две части. В этой очень тяжелой, драматической для нас ситуации боя самым главным было не растеряться, не допустить паники.

Наш командный состав и на сей раз выдержал боевой экзамен с честью. Были приняты все меры для отражения контратаки.

Гитлеровцы прорвались и к нашему НП, отсекли нас от штаба. Оборону штаба организовал полковник Н. Н. Проскурин. Под его командованием взвод разведроты, взвод охраны и офицеры штаба отразили несколько атак противника.

Я приказал командиру 393-го артполка подполковнику Н. Д. Солодкову немедленно оказать помощь попавшим в окружение. Населенный пункт Волошево находился на высоте недалеко от леса. После полудня было замечено сосредоточение танков и пехоты противника со стороны Луги. Командир 2-го дивизиона 393-го артполка капитан И. И. Карапищенко, выполняя приказ Солодкова, снял с закрытых огневых позиций 4-ю и 5-ю пушечные батареи, чтобы поставить их на прямую наводку в случае необходимости открыть огонь по населенному пункту Волошево, а 6-ю гаубичную батарею оставил на закрытой огневой позиции.

«День был тяжелый, — вспоминал потом начштаба дивизиона А. В. Саченко, возглавивший колонну, — противник очень сопротивлялся и контратаковал. Две батареи должны были преодолеть расстояние около 7 километров, дорога была плохой, с завалами. Со стороны Волошева слышны были разрывы бомб и снарядов. Нашу колонну заметили 4 «мессершмитта» и стали ее атаковать. Колонка растянулась. Я с двумя орудиями 4-й батареи только выехал из леса, как увидел, что опоздал. 3-й батальон 314-го полка и партизаны с боем отходили со стороны Волошева. Не доезжая 500 метров до первых домов, мы заметили два фашистских танка. Они стояли на расстоянии 300–400 метров друг от друга. Один из них открыл по нашей колонне огонь. Мы с ходу развернули одно орудие и открыли ответный огонь. Со второго выстрела танк был подбит. Наше второе орудие едва успело скрыться за скатом дороги, как был убит командир и ранен наводчик. Остальные орудия по приказу командира дивизиона остановились на опушке леса. Старший офицер на 4-й батарее лейтенант Титов быстро сориентировался и под огнем противника с ходу развернул орудия на опушке леса (6 орудий, из них два 4-й батареи и четыре — — 5-й) и заставил пехоту и танки противника прекратить преследование 2-го батальона и партизан.

В этом бою большие потери понес наш противотанковый дивизион. Мы старались изо всех сил, чтобы скорее выручить окруженный штаб дивизии, 3-й батальон 314-го полка и партизан. Несмотря на темноту, противник все время пытался овладеть дорогой, ведущей на Большие Сабицы. Однако, встретив организованный огонь артиллерии, откатывался назад.

Примерно в 22 часа по лесной просеке левее 3-го батальона враг еще раз ринулся на дорогу, ведущую на Большие Сабицы, но попал под огонь 6-й батареи. Его обнаружили за 200–300 метров от орудий. Старший офицер на батарее лейтенант Райтвайн и командир огневого взвода лейтенант Михайлов открыли огонь картечью (здесь пригодился запас — 34 шрапнельных снаряда, от которых обычно артиллеристы отказывались). Противник был буквально разгромлен. Утром на дороге обнаружили 143 убитых фашистов.

3 февраля в 11 часов после 12-минутного налета артиллерии 3-й батальон 314-го полка пошел в атаку и снова занял населенный пункт Волошево».

В одной из схваток тяжело ранили автоматной очередью в живот полковника Проскурина. Находившийся рядом с ним командир санроты 340-го полка Вадим Константинович Клодт оттащил его в сторону к домику, за которым стояла санная упряжка начштаба. Доктор быстро расстегнул полушубок полковника, обнажил живот и, увидев входное отверстие в области печени, наложил, повязку. Выходного отверстия рана не имела, и это в какой-то степени оставляло надежду на спасение полковника.

— Разведчики, ко мне! — крикнул Вадим Константинович.

Младший сержант Д. Я. Никитин и еще несколько бойцов подбежали к доктору, помогли ему бережно уложить раненого в сани. В. К. Клодт, придерживая голову Н. Н. Проскурина, приказал повозочному ехать в расположение 340-го полка. Разведчики отбились от наседавших гитлеровцев огнем из автоматов, затем догнали сани и на ходу вскочили в них. Только выехали на дорогу, как лошадь упала замертво, сраженная осколком снаряда. Разведчики обрезали гужи, подхватили оглобли и пустились бегом по дороге, которая находилась под сильным артиллерийско-минометным огнем.

Когда к саням начштаба подошел командир 340-го полка, Проскурин, тяжело дыша, проговорил:

— Держись, Фадеев, нелегко тебе здесь будет, но надо выстоять.

— Не беспокойтесь, товарищ полковник, выстоим, — ответил командир полка.

Группа бойцов под командованием младшего сержанта Д. Я. Никитина ночью прошла незамеченной под носом у врага и объездными тропами на волокуше доставила раненого в медсанбат. Проскурин был уже без сознания. Хирург майор медицинской службы К. М. Гундарев позже рассказывал мне, что перед операцией полковник Н. Н. Проскурин пришел в себя. Первый вопрос его был: «Как там Фадеев? Держится?»

— Спасти Николая Никитича мы не смогли, — сокрушался хирург, — пуля разворотила ему ворота печени...

А я так надеялся на благополучный исход операции. Казалось, что наш маг и чародей Константин Михайлович Гундарев, об искусных операциях которого у нас буквально ходили легенды, сотворит чудо. Ведь спас же он сержанта Дрюмова, доставленного в медсанбат со сквозным пулевым ранением в сердце и раздробленной левой почкой, спас бойца Кораблева, получившего пулевое ранение сердца и левого легкого (у него еще был разрыв околосердечной сумки); хирург извлек пулю из сердца. И еще один солдат, находившийся на грани между жизнью и смертью, припомнился мне.

В перерывах между боями я выкраивал время, чтобы побывать в медсанбате, побеседовать с медиками и ранеными. Однажды меня поразил вид тяжелораненого солдата. Лицо и тело его были в бинтах. Только из узких щелочек на меня страдальчески смотрели маленькие глаза, руки и ноги были в шинах. Врачи рассказали мне, что это молодой боец Коля Мечников. Его привезли в медсанбат со множеством пулевых, осколочных и штыковых ранений. Как говорится, на нем живого места не осталось. Когда мы вышли из палатки, я спросил у врачей, будет ли Мечников жить. Они переглянулись и пожали плечами. Командир госпитального взвода Константин Наумович Кац, вздохнув, ответил:

— Его оперировал Константин Михайлович Гундарев, прямо, можно сказать, по кусочкам сшивал. Мы делаем все для того, чтобы выходить и спасти юношу: установили круглосуточное дежурство, неоднократно делали переливание крови. Вы видели, с какой заботой сестры кормят его из ложечки. Время покажет...

Через три месяца я узнал, что Николай Мечников будет жить. Его отправили долечиваться в эвакогоспиталь.

Думал я, что самоотверженный труд наших хирургов, терапевтов, медицинских сестер и санитаров спасет и Н. Н. Проскурина. И вот его нет. Что поделаешь, если уж сам К. М. Гундарев — опытный хирург из Военно-медицинской академии имени С. М. Кирова, успевший уже сделать на фронте тысячи сложнейших операций, — не смог исцелить Николая Никитича, значит, рана действительно была смертельной...

Хоронили полковника Н. Н. Проскурина 9 февраля 1944 года на кладбище в деревне Большие Сабицы с воинскими почестями, какие только можно было отдать в боевой обстановке. На мужественных, обветренных лицах бойцов и командиров, которые не раз сами были на волоске от смерти, переносили тяжелые ранения и никогда не плакали, я увидел слезы...

Напряженные бои на нашем участке продолжались днем и ночью. Угрожающее положение сложилось на правом фланге дивизии. 340-й полк двое суток дрался в окружении в районе Стаи, удерживая дорогу Луга — Ляды. Командир полка полковник И. Н. Фадеев докладывал: «Противник на отдельных участках вклинился в оборону, боеприпасы на исходе». Но отступать было нельзя. Дорогу во что бы то ни стало следовало удержать.

Я сообщил полковнику И. Н. Фадееву, что мы окажем помощь полку лыжным батальоном и силами 6-й партизанской бригады, которая вступила во взаимодействие с нами так же, как и 9-я партизанская бригада. В 17 часов лыжники, партизаны и 340-й полк нанесли одновременный удар по фашистам. В результате этого боя противник был отброшен, а 340-й полк деблокирован.

Беседуя с бойцами и командирами, дравшимися в окружении, я не заметил на их усталых лицах ни тени той отрешенности, какая обычно бывает у людей, переживших страх смерти. В каждом их слове, в каждом жесте чувствовались спокойствие и уверенность в своих силах. Конечно же, воюя в окружении, они понимали всю сложность обстановки, но были убеждены, что им помогут соединиться со своими.

Я спросил начальника продслужбы 340-го полка майора Г. Р. Сухаревича:

— Как обстоят дела у вас с продовольствием?

— Обходимся, товарищ полковник, — ответил он многозначительно.

Я знал, что группы партизан проникали в окруженный 340-й полк и доставляли ему продовольствие и боеприпасы. Сейчас стали известны некоторые подробности. Мне рассказал о них бывший адъютант 340-го полка, а ныне главный инженер шинного завода объединения «Красный треугольник» Александр Кондратьевич Вареник. Оказывается, жители окрестных сел выпекали для всего личного состава полка хлеб, а партизаны по ночам привозили его на санях. Несколько раз они доставляли говяжьи туши и даже приводили живых коров — дар местных крестьян воинам Советской Армии, попавшим в тяжелое положение. Сами бойцы и офицеры полка тоже не зевали — они перехватывали вражеские обозы с продовольствием.

Следовательно, дни боев в окружении были для наших бойцов и командиров такими же обычными, как и другие тяжелые дни войны, когда требуется максимальное напряжение духовных и физических сил. Война закаляла наших воинов. Зрелыми мастерами боя стали даже те, кто до войны не служил в армии. Бывший ленинградский инженер-строитель капитан Владимир Лептин, начавший войну в ополчении, стал у нас начальником артиллерии 314-го полка. Когда гитлеровцы пытались в Усадище окружить полк, капитан Лептин, выполняя приказ командира полка подполковника Мельникова, сумел быстро поставить несколько орудий на прямую наводку и так искусно управлял огнем, что в самую, казалось бы, критическую минуту заставил противника отступить.

Под руководством другого ленинградца — начальника инженерной службы 314-го полка капитана Завьялова — в тяжелейшей обстановке боя были срублены деревья и проложены мостки на болотах, по которым артиллеристы и пехотинцы смогли подтянуть всю артиллерию и не только отбить атаки гитлеровцев, но и перейти в наступление и наголову разгромить прорвавшиеся на этом участке вражеские подразделения 215-й пехотной дивизии.

Его однофамилец командир батальона 340-го полка капитан Михаил Завьялов в боях за шоссе и в окружении, как свидетельствует полковник И. Н. Фадеев, проявил смелость и инициативность. Две роты батальона капитана Завьялова, направленные им в тыл противника, перерезали шоссе. Так же дерзко и отважно действовали батальоны капитанов Михалева и Новикова.

А вот о чем рассказывается в политдонесении: «Командир 7-й стрелковой роты 3-го стрелкового батальона 340-го полка старшин лейтенант Никитин и командир взвода лейтенант Сидорец показали свое боевое мастерство, мужество и отвагу. Увлекая личным примером своих подчиненных, они с возгласом «За Родину! За Ленинград!» стремительно ворвались на шоссейную дорогу и уничтожили две автомашины с солдатами. В этом бою они оба погибли как герои».

Массовый героизм, презрение к смерти проявляли люди, защищавшие свою социалистическую Родину, свою свободу и независимость.

В тот день, когда мы похоронили в Больших Сабицах полковника Н. Н. Проскурина, в районе Усадище, Антаново, Волошево, Вердуги, Горки, Стаи и Брея шли завершающие бои с противником, стремившимся прорваться на Лугу и Псков, и пришедшими ему на помощь 11-й пехотной и 13-й авиаполевой дивизиями. Даже сейчас, спустя четверть века, вспоминая множество боев, особенно восхищаешься подвигами, совершенными именно в те дни нашими воинами.

Ворвавшись в Волошево, сержант Рудавский и младший сержант Ковалев, перебегая от укрытия к укрытию, вели по противнику огонь из автоматов. Неожиданно недалеко от овощехранилища они наткнулись на группу гитлеровских солдат. Завязалась рукопашная схватка. Рудавский и Ковалев уложили трех из восьми и, отстреливаясь, хотели отступить за угол дома, чтобы вести оттуда огонь. Но с противоположной стороны улицы бросились к ним еще две группы солдат противника. Рудавский и Ковалев дрались до последнего патрона, а когда гитлеровцы хотели взять в плен наших героев, они успели выхватить из-за пояса по ручной гранате и бросить себе под ноги...

После освобождения деревни Волошево наши бойцы увидели, что рядом с Рудавским и Ковалевым лежат шесть трупов вражеских солдат.

О том, как сражались в этих боях коммунисты, свидетельствует эпизод, о котором вспоминает в письме ко мне бывший комсорг 2-го стрелкового батальона 176-го стрелкового полка младший лейтенант П. А. Паршуков: «Утром следующего дня перед нами была поставлена боевая задача — овладеть деревней Брея. Парторг соседней с нами 4-й роты старшина Иоффе первым бросился в атаку с кличем: «Вперед, за Родину!» За ним поднялись все бойцы.

Перед самой деревней Брея парторг 4-й роты был сражен пулеметной очередью. Он упал на снег с зажатыми в обеих руках гранатами. Деревня Брея была взята. Гитлеровцы стали отходить к Луге».

Стойкость и бесстрашие в этих тяжелых боях проявили не только стрелки, артиллеристы, но и воины других родов войск, в частности связисты, от которых во многом зависело успешное управление боем. Радист командира 340-го полка старший сержант Н. М. Онин рассказывал, что он больше всего боялся, как бы не разбили рацию. Она была очень нужна не только для связи со штабом дивизии, управления подразделениями, осуществления взаимодействия, но и для поддержания морального духа людей. Когда однажды никак не удавалось установить связь со штабом дивизии, полковник И. Н. Фадеев и его радист старший сержант Н. М. Онин, не сговариваясь, вели себя так, будто все было в порядке. Люди, попавшие в окружение, действовали увереннее, они знали, что их в беде не оставят. Во время сильных обстрелов Онин своим телом прикрывал рацию.

Много лет спустя после войны мой бывший адъютант, а ныне доцент кафедры разведочного дела Ленинградского горного института Н. И. Руденко рассказал мне, что Н. М. Онин до сих пор помнит, как тяжело было под обстрелом днем и ночью напролет вызывать «Сокол» (мой позывной. — С. Б.) и держать связь. Я поинтересовался, где же сейчас работает бывший радист.

— Да мы друзья, — ответил Н. И. Руденко, — после войны вместе в аспирантуре учились. Сейчас Онин доцент, работает у нас в институте на кафедре геофизического факультета.

Как выяснилось, Н. М. Онин и Н. И. Руденко на фронте лично не были знакомы, знали друг друга только по позывным. После войны их дороги сошлись. Бывшие фронтовики поступили в аспирантуру, часто встречались.

Но ни одному из них и в голову не приходило, что они воевали рядом, прошли вместе боевой путь от Невы до Эльбы. После демонстрации многосерийного фильма «Совесть пробуждается» Ленинградская студия телевидения предложила мне и Руденко — участникам событий, показанных на голубом экране, — выступить перед зрителями. На следующий день после передачи Онин, встретив Руденко в институте, сказал:

— Послушай, так мы же с тобой однополчане! Разговорились и даже припомнили некоторые свои разговоры по рации.

Интересно, что в тот же день ко мне в гости пришел ветеран дивизии И. И. Пеккер — тоже ученый и тоже бывший связист. Был он у нас командиром роты связи, а затем и начальником связи 314-го стрелкового полка. Сейчас он — доктор технических наук, живет и работает в Новочеркасске.

Однако я немного отклонился от последовательного изложения событий. 9 февраля 314-й стрелковый полк А. П. Мельникова продолжал завершать разгром противника в районе населенных пунктов Усадище и Антаново, а 340-й стрелковый полк И. Н. Фадеева совместно с одним из партизанских отрядов, лыжным батальоном, разведвзводом и взводом охраны штаба очистил от врага деревни Вердуга, Горки, Стаи. Гитлеровские войска, пытавшиеся пробиться на Лугу и Псков, были разгромлены по частям.

За 5 дней боев гитлеровцы потеряли до 2500 солдат и офицеров убитыми, в плен мы взяли 227 человек, захватили 35 танков, 90 орудий, 40 бронетранспортеров, 25 автомашин, большое количество оружия, боеприпасов и интендантского имущества.

Под вечер в Большие Сабицы, где находился мой КП, прилетел на самолете командир корпуса генерал-лейтенант И. В. Хазов.

— Ну и рванули вы вперед, — пошутил генерал, — никакой рацией вас не достанешь, пришлось перейти на живую связь.

— У нас солдаты говорят, — ответил я шуткой на шутку, — главное в наступлении — ноги... Пока они держат нас, жмем вперед...

Командир корпуса приказал наступать дальше на Плюссу и перерезать железнодорожную и шоссейную магистрали между Лугой и Псковом.

Дорог был каждый час. Я принял решение ввести свой второй эшелон и всеми частями дивизии перейти в наступление. 10 февраля в 9 часов утра после тридцатиминутной артподготовки 176-й стрелковый полк майора С. Ф. Семенова сломил сопротивление противника и вынудил его отступить.

Вечером Семенов доложил, что, форсировав реку Вердугу, впадающую в Плюссу, полк к исходу дня овладел населенными пунктами Заполье, Загорье, Самохвалово и Кондратово.

На следующий день 176-й полк вышел на берег реки Плюссы. В районе Трошкова он встретил ожесточенное сопротивление противника. Здесь-то и спасла положение пулеметная установка на санях, о которой я уже рассказывал.

Вот как об этом эпизоде вспоминает бывший заместитель командира 176-го полка по политчасти полковник запаса Е. А. Иванченко: «Командир одной из рот старший лейтенант Панков ехал на санях, где был установлен станковый пулемет. Когда наши начали отходить, Панков приказал повозочному развернуть сани и мчаться вдоль берега, а сам стал стрелять из пулемета. Бойцы снова пошли в атаку. Решительные действия наших воинов ошеломили фашистов. Бросив часть оружия и боеприпасов, они стали удирать...»

340-й полк полковника И. Н. Фадеева после тяжелых оборонительных боев, атак и контратак перешел в наступление на Плюссу. В это время главные силы 67-й армии под командованием генерал-лейтенанта В. П. Свиридова при взаимодействии с войсками 59-й армии генерал-лейтенанта И. Т. Коровникова наступали на город вдоль Киевского шоссе. 12 февраля в 21 час Луга была освобождена. При разгроме Лужской группировки противника и освобождении города Луги особенно отличились войска 120-й дивизии генерала Д. В. Батлука, 123-й ордена Ленина дивизии генерала А. П. Иванова, 201-й дивизии генерала В. П. Якутовича и нашей 46-й дивизии.

В ночь с 13 на 14 февраля меня вызвал по рации командующий 67-й армией генерал-лейтенант В. П. Свиридов. Он сообщил, что приказом Верховного Главнокомандующего нашей дивизии присвоено наименование Лужской, поздравил меня и тут же просил доложить обстановку. С час назад я вернулся на КП из 340-го полка, который вел тяжелые бои на подступах к Плюссе. Против кик сказывал упорнее сопротивление, и я пока ничем не мог обрадовать командарма. Враг бросил в бой большое количество танков, самоходок и орудий разного калибра, чтобы задержать наше наступление и отвести 18-ю армию на линию «Пантера».

Через день дивизия, преодолевая упорное сопротивление противника, заняла Малые и Большие Лыжницы, Заполье, Малое Захонье. Наконец 16 февраля 340-й полк подошел к железнодорожной станции Плюсса. Меня снова вызвал по рации генерал-лейтенант В. П. Свиридов и приказал немедленно взять железнодорожную станцию и поселок Плюсса.

Командарма В. П. Свиридова я хорошо знал по многим боям. Владимир Петрович никогда не повышал голоса, приказы свои отдавал ровно, спокойно.

— — Семен Николаевич, я вас еле догнал, — сказал он мне, заканчивая наш разговор шуткой. — Очень прошу вас, убегите от меня подальше, чтобы я вас снова догонял.

— Приказ будет выполнен! — ответил я. — Сделаем все, что в наших силах! — Ив тон командующему добавил: — Будем стараться, чтобы вы нас не догнали, товарищ генерал.

Но, откровенно говоря, настроение у меня было неважное. Плюсса — сильный узел вражеской обороны. А дивизия наша измотана боями и походами. Последний раз мы получили пополнение еще в Ленинграде. Терять людей в боях всегда тяжело, а тем более сейчас, когда в полках осталось меньше половины личного состава.

В ту ночь я не спал. Вместе с начальником политотдела полковником М. П. Меркушевым обзванивали мы командиров полков и их заместителей по политчасти, интересовались обстановкой, обеспечением войск боеприпасами, моральным состоянием людей. Нам отвечали, что во всех частях и подразделениях полный порядок. Приказ Верховного Главнокомандующего, в котором была отмечена наша дивизия за бои под Лугой, воодушевил всех воинов.

Бывало, часто приходилось слышать на привалах разговоры, дескать, мы наступаем в обход Луги по колено в снегу, окружаем гитлеровцев, сами бьемся в окружении, заходим во фланги и с тыла, а другие дивизии войдут в город, станут Лужскими, и никто о нас не вспомнит. Сейчас наши воины знали, что их мужество, выносливость, стойкость, весь тот ратный труд, который они вложили в победу под Лугой, оценен по достоинству.

К слову сказать, командующий фронтом генерал Л. А. Говоров и член Военного совета фронта генерал А. А. Жданов, отправляя в Ставку ВГК свои донесения, обычно в первую очередь отмечали те части и соединения, которые при взятии городов умело применяли обходный маневр. Бывший политработник штаба фронта полковник И. М. Соколов рассказывал мне, что, когда представлялись в Ставку ВГК соображения о присвоении дивизиям наименования Лужских, один из офицеров штаба сказал о нашей дивизии: «Она же в Лугу не входила», на что А. А. Жданов ответил: «Обойти тяжелее, чем войти», а Л. А. Говоров тут же добавил: «Если не обойдешь, то и не войдешь».

Бои за Лугу показали, что успешное применение маневра зависит не только от военного искусства командиров, боевого обеспечения войск, но и в еще большей степени от подготовки воинов, их морального состояния, их воли к победе, их готовности преодолеть любые трудности.

В этом отношении наша дивизия, испытанная в огне блокады, выдержала и на сей раз свой труднейший из труднейших экзаменов.

К сожалению, на фронте обстановка часто складывается так, что нет у тебя времени для подготовки к «сдаче следующего экзамена».

17 февраля я приехал на НП к Фадееву и оттуда следил за боем. С ходу овладеть железнодорожной станцией и поселком Плюсса не удалось. Наша разведка доложила, что противник заранее создал здесь сильный узел сопротивления с развитой огневой системой, многочисленными долговременными сооружениями из готовых железобетонных конструкций. Все каменные здания станции и постройки поселка приспособлены к обороне, внешний обвод которой имеет развитую систему траншей полного профиля, с вкопанными танками и самоходными орудиями для стрельбы прямой наводкой. Перед передним краем обороны враг создал сплошные минные поля и поставил проволочные заграждения в 3–5 рядов.

— Да, — со вздохом сказал Фадеев, — ленинградский салют мы с вами не праздновали, лужский тоже не праздновали, всегда что-нибудь мешает. Видимо, придется отложить это дело до Берлина, там уж ничто не помешает.

— Не горюйте, — ответил я ему, — Плюсса скоро будет нашей.

По разработанному в штабе плану объединенный отряд партизан из 6-й и 9-й бригад под командованием Василия Алексеевича Печкурова должен был обойти противника справа по болотам и ударить с тыла, 314-й полк подполковника А. П. Мельникова — обойти Плюссу слева и также нанести удар с тыла, а 340-му полку полковника И. Н. Фадеева предстояло наступать на Плюссу с фронта. Я назначил время общей атаки и условился о сигналах. Стоявший рядом со мной представитель штаба партизанского движения Ленинградской области Н. А. Рачков спросил:

— У вас, Семен Николаевич, часы точно идут?

— Не жалуюсь, — ответил я.

— Давайте обменяемся на счастье, у меня тоже точные часы.

Мы так и сделали. Каждый из нас понимал, что приятно будет хранить эту память друг о друге и наших совместных боевых делах.

18 февраля в час ночи партизаны на лыжах через заснеженные болота вышли в тыл противника, а 314-й полк перерезал железную дорогу северо-западнее станции Плюсса. После короткого огневого налета 340-й и 314-й полки, а также объединенный отряд 6-й и 9-й партизанских бригад одновременно перешли в атаку. Первым из нашей дивизии вместе с партизанами ворвался на станцию Плюсса батальон под командованием старшего лейтенанта И. С. Зенина. Рота старшего лейтенанта Якова Иноземцева, вклинившись в передний край обороны противника, овладела несколькими дотами. Это и решило успех боя. К 4 часам утра дивизия во взаимодействии с партизанами полностью разгромила вражеский гарнизон и овладела железнодорожной станцией и поселком Плюсса.

Запомнился мне такой эпизод. Наш солдат, видимо, знавший немецкий язык, поднял на станции табличку с надписью: «Цуг фарн нах Плескау» («Поезд идет на Псков») — и, облегченно вздохнув, проговорил:

— Отсюда, гад, твой поезд больше на Псков не пойдет!

В тот вечер, неведомо как, добрались к нам из Ленинграда бывавшие часто у нас фронтовые корреспонденты «Ленинградской правды» М. Д. Михалев и А. И. Рискин.

Мы жадно слушали их рассказы о Ленинграде и ленинградцах, которые с удесятеренной энергией продолжали трудиться для фронта на заводах, расчищать улицы, разбирать завалы, ремонтировать разрушенные дома, помогать освобожденным районам области восстанавливать колхозы, совхозы и готовиться к весенней посевной.

Мы в свою очередь рассказали корреспондентам о последних боях, об отличившихся воинах. Немного отдохнув, Михалев и Рискин отправились в батальон И. С. Зенина.

После боя за Плюссу мы расстались с партизанами. Я подписал наградные листы, отметив подвиги партизан, отличавшихся в боях. Затем подтвердил телеграммой, посланной в Ленинград в штаб партизанского движения области, взаимодействие с нами партизан при взятии Плюссы. Мы крепко, как и при встрече, расцеловались.

На Псков!

После взятия Плюссы открывался путь для дальнейшего продвижения вперед, и мы не замедлили этим воспользоваться. 176-й полк начал преследование противника вдоль железной дороги на Струги Красные, а 314-й полк — в направлении совхоза «Светлый путь». Воодушевленные успехом, воины дивизии, как говорится, наступали врагу на пятки. Батальон старшего лейтенанта И. С. Зенина ночью 20 февраля настиг противника у совхоза «Светлый путь». Гитлеровцы беспечно расположились у костров: одни из них грелись, другие спали. Наши разведчики бесшумно сняли охрану. Подразделения батальона обошли противника с флангов и по сигналу внезапно атаковали его. В этой короткой схватке было уничтожено более сотни фашистов. Только немногим удалось спастись.

Гитлеровцы принимали все меры, чтобы задержать наше движение на промежуточных рубежах. Они продолжали создавать на путях отхода заграждения, взрывали здания, — мосты, рельсы и даже закладывали авиабомбы под полотно шоссейных дорог. Лишь стремительное наступление наших войск позволило предотвратить уничтожение вражескими подрывными командами железнодорожных сооружений и мостов. Так, например, был спасен нами мост и железнодорожное полотно в районе станции Плюсса.

Как-то рано утром мы с Руденко шли по лесной тропинке на КП. Неожиданно из-под ног выскочил заяц.

— Большой беляк, — сказал Н. И. Руденко, — вот бы где поохотиться...

Чем-то мирным повеяло и на меня от этого благостного для охотника места. На опушке дорогу нам преградила незамерзшая, видимо, тепловодная речушка. Над ней клубился пар, а кругом было царство зимы: белые шапки деревьев, заснеженные поля. И мне почему-то подумалось, что в бою случается нечто схожее: кругом огонь, разрушения, хаос и тут же рядом — мирная, мирная жизнь. Нам доводилось слышать в одно и то же время свист пуль и смех ребенка, пение птиц и стоны раненого... Война всегда поражает своими контрастами и от этого кажется еще более нелепой, ненужной человеку.

21 февраля части дивизии вышли на подступы к районному центру Струги Красные, где снова встретили отчаянное сопротивление противника.

Я приказал командиру 49-й разведывательной роты старшему лейтенанту Дашкову установить, где имеются открытые фланги в обороне противника. Выполнить эту задачу он доверил взводу под командой старшего сержанта В. Я. Тупкаленко. Сам старший лейтенант и санинструктор роты Мария Ющенко пошли в разведку вместе со взводом. Пройдя около двух километров лесом, взвод наткнулся на гитлеровцев. Завязалась перестрелка. Развернувшись к бою, разведчики стали продвигаться вперед. И вдруг прогрохотал сильный взрыв. Наши разведчики в темноте попали на минное поле. Взрывом были убиты старший лейтенант Николай Лашков и Мария Ющенко. Оба они были молодыми, отважными, жизнерадостными. Их любили и уважали в роте. В разведке Дашков всегда действовал умно, хитро и решительно. Двадцатишестилетняя Мария Ющенко была гордостью роты. Все знали: если Мария с ними в разведке, им ничего не страшно. Она в беде никого не оставит. И надо же было случиться такому несчастью...

Как ни велика горечь утраты, но задерживаться было нельзя. Старший сержант Тупкаленко приказал продолжать выполнение задания. Разведчики установили, что южнее поселка Струги Красные левый фланг у противника открыт. Старший сержант сразу же сообщил об этом по рации в штаб дивизии.

Выполнив боевую задачу, разведчики возвращались по лесной тропе. Проводником у них был солдат Сергей Круглов — уроженец этих мест. Пройдя километра три, разведчики наткнулись на «лесной поселок», где местные жители скрывались от гитлеровцев. Вдруг один из них — пожилой бородатый человек — крикнул: «Сережа! Сынок!» и бросился обнимать Круглова. Крестьяне стали рассказывать разведчикам, как они скрываются от фашистов, боясь, чтобы их не угнали в Германию, как поддерживают в «лесном поселке» дисциплину и порядок, выставляют круглосуточные дозоры. Во всем проявляют особую предусмотрительность. Даже на коров надели намордники, чтобы не мычали.

Получив более подробные данные от разведчиков, я принял решение в ночь с 22 на 23 февраля совершить обходный маневр. Выполнить эту задачу приказал командиру 314-го полка подполковнику А. П. Мельникову и командиру лыжного батальона капитану В. Г. Арсенину.

— Двадцать третьего февраля, — заключил я, — День Красной Армии. Надо отметить его достойно. Струги Красные должны быть в наших руках!

314-й полк, совершив темной ночью обход по глухим лесным тропам и болотам, к 4 часам утра вышел в тыл обороняющегося противника. Свой НП подполковник А. П. Мельников разместил на высоте в полутора километрах от поселка Струги Красные.

Был в 3-м батальоне 314-го полка командиром 7-й роты пожилой человек, старший лейтенант Трунилин, очень деловой, грамотный и храбрый офицер. Перед боем за Струги Красные ранило командира 3-го батальона капитана Шестакова. Мельников обратился ко мне с просьбой назначить Трунилина командиром 3-го батальона, дав высокую оценку моральным и боевым качествам старшего лейтенанта.

Я, не колеблясь, назначил Трунилина комбатом.

Случилось так, что именно 3-й батальон Трунилина и зашел с тыла гарнизону противника, обороняющего Струги Красные.

— Надо начинать, пока темно, — докладывал комбат командиру полка. — Все подходы к городу уже разведаны. Жду вашего приказа.

Подполковник Мельников отдал приказ начинать штурм и сообщил, что придает батальону роту автоматчиков. Оба — и командир 314-го полка и командир 3-го батальона — сошлись на том, что артподготовка не нужна, гитлеровцы только поднимутся раньше времени с постелей. В 6 часов утра батальон Трунилина и рота автоматчиков 314-го полка ворвались в Струги Красные с тыла. Немцы выскакивали из домов — одни в белье, другие одевались на ходу. В это же время лыжный батальон под командованием капитана В. Г. Арсенина и 340-й полк вошли в Струги Красные с другой стороны.

176-й полк обходил одну из высоток перед этим населенным пунктом. Разговаривая по рации с майором Семеновым, я торопил его. Вдруг раздается голос подполковника Мельникова, который слышал наш разговор на этой же волне:

— Бортов, я Мальков, не торопите Сидорова{3}, я уже пью чай в Стругах Красных. Да здравствует двадцать шестая годовщина Красной Армии!

— Мальков, поздравляю с победой и двадцать шестой годовщиной Красной Армии! Передайте мою благодарность участникам ночного штурма. Как к вам проехать?

— Еще постреливают, товарищ Бортов! — Но вы же там!

Через полчаса я уже был в Стругах Красных и сразу доложил по рации командующему армией генералу В. П. Свиридову о взятии этого районного центра, превращенного врагом в очень сильный опорный пункт сопротивления. Мое сообщение немало удивило и обрадовало командарма.

— А где вы лично сейчас находитесь?

— В Стругах, возле церкви, — ответил я.

Убедившись, что дивизия действительно овладела районным центром Струги Красные, командарм просил меня передать благодарность личному составу дивизии и представить к награде отличившихся. Как обычно, он пошутил:

— Семен Николаевич, надеюсь, вы там возле церкви не испортите нам обедню, не упустите подарок из рук. Я ведь сейчас буду докладывать командующему фронтом. А вы знаете, что это такое?

Да, я знал, что значит неверно информировать Говорова: доложить о взятии, а потом сдать противнику населенный пункт. И все же уверенно ответил:

— Закрепились в Стругах Красных и идем дальше!

В этот день ко мне на командный пункт доставили задержанного старика в подозрительно странном ватнике: в одних местах разорван, в других — залатан так, что выпирали какие-то бугорки. Когда разрезали заплаты, из «бугорков» посыпались золотые монеты царской чеканки. Их оказалось около трех килограммов. Старик сознался, что до революции у него была лавка, и он мечтал открыть свое дело и сейчас. Все выжидал время поспокойнее, но так и не дождался: то партизаны мешали, а теперь вот Красная Армия пришла.

— Видать, к старому возврата нет, — испуганно бормотал незадачливый лавочник. — Сдаю золото в фонд обороны.

«Просьба» его была удовлетворена.

26 февраля наша дивизия освободила деревню Лужки Псковского района. За несколько часов до нашего прихода фашисты загнали мирных жителей — детей, женщин и стариков — в сарай, облили его керосином и подожгли. Гитлеровские изверги слушали крики и хладнокровно фотографировали огромный костер, в котором сжигали ни в чем не повинных людей.

Мы увидели догорающий сарай и обезображенные трупы. Неподалеку от этого места у плетня лежал труп изнасилованной и изуродованной молодой женщины. Здесь же стояла скамья, на которой секли при допросах.

Выбежавшие из леса крестьяне рассказали нам, что фашисты пытали эту женщину, требуя, чтобы сна сообщила, где находятся партизаны. Молодая патриотка не проронила ни единого слова.

Рядом со мной стояли прославленные разведчики нашей дивизии В. Я. Тупкаленко и А. В. Шушаняк. Я видел, как суровы были их лица, когда они слушали рассказы колхозников о зверствах фашистов. Сжимая кулаки, Василий Яковлевич Тупкаленко сказал, обращаясь к жителям:

— Товарищи, верьте нам — фашистские гады поплатятся за муки ваших земляков!

Мы двинулись дальше по извилистой разбитой дороге, ведущей к деревне Романье, где нам предстояло вступить в бой. Чувство священной ненависти к фашистским оккупантам, совершавшим кровавые злодеяния, жгло наши сердца.

Перед нашей дивизией была поставлена задача прорвать оборону противника на фронте Романье — Волково — Горушка-Родионово — Летнево — Кряково и в дальнейшем выйти на рубеж Дьяково — Стремутка — Зарезница, овладеть железной и шоссейной дорогами Псков — Остров.

1 марта 176-й и 314-й полки дивизии после короткой артиллерийской подготовки перешли в наступление. Преодолевая сильное сопротивление противника, отражая контратаки, они вели бой буквально за каждый метр родной земли. Населенные пункты Волково, Горушка-Родионово и Летнево переходили по нескольку раз из рук в руки. Днем 2 марта 314-й полк вновь, уже в который раз, овладел деревней Горушка-Родионово, а в час ночи противник превосходящими силами перешел в контратаку и вынудил наши подразделения снова отступить.

Я приказал командиру полка подполковнику А. П» Мельникову не терять времени и, пока враг не закрепился, выбить его из деревни. В 6 часов утра Александр Петрович доложил, что приказ выполнен — Горушка-Родионово снова в наших руках.

За 3 дня упорных боев части нашей дивизии продвинулись лишь на 10 километров, овладели опорными пунктами Романье, Горушка-Родионово, Летнево, Сучище, Большие и Малые Лобянки и вышли на рубеж реки Многа — к самому переднему краю сильно укрепленной, глубоко эшелонированной обороны противника, названной им линией «Пантера».

В одном из этих боев, 5 марта, при отражении вражеской контратаки пал смертью героя командир 3-го взвода 5-й роты 2-го батальона 176-го стрелкового полка лейтенант Сергей Алексеевич Данилов, о котором более четверти века спустя спрашивал меня младший сержант Виктор Родионович Мартынов.

Здесь на линии «Пантера» мы вели упорные бои с врагом до 6 марта.

Но развить успех дивизия не смогла. К тому времени приостановилось продвижение всего фронта. После длительного зимнего наступления от Ленинграда до Пскова необходима была оперативная пауза. 6 марта мы сдали свою полосу обороны 56-й стрелковой дивизии и сосредоточились в районе Усадище — Подболотье — Ланева Гора, где получили пополнение и занялись боевой учебой.

В марте 1944 года командование фронта приняло решение прорвать вражеский укрепрайон на участке Псков — Остров, разгромить здесь группировку противника и овладеть городом Псковом. Новый командующий 67-й армией генерал-лейтенант В. З. Романовский (генерал-лейтенант В. П. Свиридов был назначен командующим 42-й армией) поставил задачу 110-му стрелковому корпусу, в состав которого входила и наша 46-я дивизия, прорвать оборону на фронте Дьяково — Кузнецове, перерезать железную и шоссейную дороги на участке Дьяково — Стремутка, форсировать реку Великую и захватить плацдарм на ее западном берегу.

Десять суток части дивизии готовились к наступательным боям. Были выбраны и оборудованы учебные поля, схожие с обороной противника в инженерном отношении. Особенностью подготовки к прорыву укрепрайона на сей раз была отработка стремительной, безостановочной атаки на большую глубину (5–7 километров) с таким расчетом, чтобы сразу достичь огневых позиций вражеской артиллерии и овладеть ими. Уничтожение же оставшегося противника на первой позиции возлагалось на наши части, наступающие во втором эшелоне, или на резервы командиров полков.

Мой командно-наблюдательный пункт находился на высоте в деревне Горушка-Родионово. С этой высоты вся местность, боевые порядки наших войск и оборона противника просматривались на глубину до 12 километров.

В ночь с 30 на 31 марта части дивизии, соблюдая тщательную маскировку, вышли на исходные позиции. Местность в этом районе была болотистая, сплошь залитая водой. Глубина нейтральной полосы достигала двух километров. Мы решили поэтому выдвинуть пехоту первого эшелона во время артиллерийской подготовки на рубеж атаки — восточный берег реки Многа. В первом эшелоне должны были наступать 340-й и 314-й стрелковые полки, во втором — 176-й полк.

К часу ночи все было готово. До начала наступления осталось всего несколько часов. Казалось, никто из нас не волновался.

Сколько раз уж до этого приходилось прорывать сильно укрепленную Оборону врага. И все же основания для волнения были.

Наступило утро. За ночь чуть подморозило, лужи затянуло пленкой льда. Было ясно и тихо. Солнце осветило всю панораму будущего поля боя. Далеко в глубине обороны противника видны были деревушки Анисимово, Дьяково, Стремутка, Коровино и русло реки Многа с многочисленными излучинами.

Этот наступательный бой оказался для нас во многом поучительным, поэтому хочется рассказать о нем подробнее.

В 8 часов 20 минут началась одновременно артиллерийская и авиационная подготовка. В течение 100 минут артиллерия взламывала оборону, уничтожала живую силу и огневые средства противника, а авиация громила его опорные пункты и резервы. Враг не отвечал огнем артиллерии, что редко бывало в подобных случаях. Я решил воспользоваться этим и отдал приказ немедленно начать выдвижение нашей пехоты на восточный берег. Командиры полков доложили мне по рации об исполнении приказа. Наша пехота, не задерживаясь на рубеже атаки, устремилась вперед.

Не прошло и 10 минут, как подполковник А. П. Мельников доложил по рации, что его полк форсировал реку Многу и овладел первой и второй траншеями противника.

— Передайте точно свое местонахождение! — только успел приказать я, как рация замолчала.

Признаюсь, у меня, как говорят, сердце оборвалось. Смотрю на часы. В это время по графику артиллерийской подготовки должен быть последний огневой налет по переднему краю и, если не отменить его, то удар придется по боевым порядкам 314-го стрелкового полка.

Я приказал командующему артиллерией дивизии подполковнику Девяткину немедленно отставить огневой налет. Но штаб артиллерии еще не успел передать мой приказ, как раздался залп гвардейских реактивных минометов. Их удар пришелся по переднему краю обороны противника, где, согласно докладу Мельникова, была уже наша пехота. Неужели случилось непоправимое? За все время войны я еще ничего подобного не испытывал. Правда, 12 января 1943 года в начале боев за прорыв блокады наши воины, преодолевая Неву, «прижались» к залпу «катюш», и мы тогда тоже немало пережили, но вскоре успокоились — все происходило у нас на глазах и завершилось наилучшим образом. Сейчас же мы думали, что наши пехотинцы угодили под залп. Пришлось тут же доложить о случившемся командиру корпуса генерал-лейтенанту И. В. Хазову. Его НП был рядом с моим. Я видел, как побледнел генерал. Видимо, и я выглядел не лучше. Прошел час, показавшийся нам целой вечностью, а о положении 314-го полка ничего не было известно.

Первым разрядил тревожную обстановку полковник И. Н. Фадеев. Он доложил, что его полк дружно атаковал передний край, овладел первой позицией противника и продолжает успешно наступать.

— Как дела у соседа? — спросил я. — — Связи не имею.

Командир корпуса Иван Васильевич Хазов, сдерживая волнение, больше успокаивал нас, чем отчитывал. Тогда я по-настоящему оценил выдержку этого генерала.

Наконец радист доложил:

— Товарищ полковник, вас просит к аппарату подполковник Мельников.

Я бросился к рации:

— Докладывайте, что случилось?

В ответ раздался очень спокойный голос Мельникова:

— Овладели первой позицией обороны противника, вышли к шоссейной дороге и ведем бой за Стремутку.

— За Стремутку?!

— Да, за Стремутку.

На мой вопрос, почему полк атаковал преждевременно, не согласуясь с графиком артподготовки, Мельников ответил, что мы ведь учили бойцов при атаке не задерживаться, вот они так и действовали. Опередили график. Сдерживать их порыв ему было трудно, да он и не старался сделать это. Всю ответственность за последствия решил взять на себя. Был риск, но он оправдался.

Да, это так. Как я уже рассказывал выше, мы обучали людей умению атаковать врага безостановочно, как можно скорее преодолевать первые траншеи и внезапно обрушиваться на огневые позиции его артиллерии. Однако кто из нас мог предположить, что наша пехота не только стремительно бросится вперед, но и проскочит передний край противника еще до того, как кончится последний огневой налет гвардейских минометов!

Немного успокоившись, я спросил у Мельникова, не попал ли кто-нибудь из наших под залп «катюш».

— Под залп мог попасть только отстающий, — ответил он, — а таких у нас не было.

Теперь у меня совсем отлегло от сердца, и я поинтересовался, как же все-таки полк смог так быстро сделать шестикилометровый бросок до Стремутки.

— А я приказал всем перед атакой сбросить шинели. Рванули, аж земля дрожала под ногами.

На мой вопрос, нужна ли помощь, Мельников ответил, что пока обходится своими средствами. А минут через двадцать после нашего разговора доложил, что Стремутка взята.

Я вспомнил о бойцах, которые, должно быть, мерзнут без шинелей, и приказал немедленно собрать их и доставить владельцам. Подполковник А. П. Мельников ответил, что уже отдал своему заместителю капитану Л. М. Тузновичу такой приказ.

— Он, бедняга, трудится сейчас изо всех сил, — пошутил командир полка.

Я хотел было отчитать Мельникова. Мы тут пережили страшные минуты, а он как ни в чем не бывало шутит, но потом подумал: «Александру Петровичу там не легче было, и если он сейчас весел, незачем ему портить хорошее настроение. Будет разбор боя, тогда обо всем и поговорим». Я передал благодарность всем, кто участвовал в атаке за овладение деревней Стремутка.

— Служим Советскому Союзу! — отчеканил подполковник А. П. Мельников и добавил: — На то она и Стремутка, чтобы брать ее стремительно!

Напряжение спало. Хорошее настроение командира 314-го полка передалось и мне. Я довольно бодро доложил командиру корпуса о подробностях боя за Стремутку. Генерал И. В. Хазов сосредоточенно выслушал мой доклад, потом спросил, куда делся посланный нами офицер связи. Я ответил, что он тяжело ранен.

— Впредь вам будет наука, — сказал после этого генерал — При планировании боя надо учитывать наступательный порыв наших бойцов и предвидеть всякие неожиданности, которые могут возникнуть в связи с этим.

Произнес командир корпуса эти слова так, будто журил нас и благодарил.

Генерал И. В. Хазов в минуты большого душевного напряжения не терял самообладания, выдержки и всегда поддерживал нас добрым словом и советом. В тот день я видел генерала последний раз. Через несколько дней, когда наша дивизия была отведена в резерв фронта, мы узнали о смерти Ивана Васильевича Хазова после тяжелого ранения в бою. Перед кончиной генерал просил похоронить его в городе Пушкине, который освобождал 110-й стрелковый корпус. Просьба генерала была выполнена. Его похоронили в Александровском парке, напротив разрушенного врагом здания Китайского театра, недалеко от могилы революционеров — — героев Великого Октября. Когда бы вы ни пришли на могилу И. В. Хазова, вы всегда увидите у памятника-надгробия цветы — то розы, то красные гвоздики, то просто полевые ромашки — свидетельство благородной памяти народной, дань уважения жителей Пушкина к генералу-герою, руководившему боями за освобождение их города...

В боях за Стремутку мы взяли несколько десятков пленных. Они в один голос заявляли, что атака русских их ошеломила. Обобщая показания пленных, я пришел к выводу, что гитлеровцы знали о нашем предстоящем наступлении, были готовы отразить его всеми огневыми средствами и, как всегда, укрывшись во время артподготовки, ждали ее конца, чтобы изготовиться к отражению атаки.

«Однако еще не окончилась артподготовка, — показывал один из пленных, унтер-офицер по званию, — как русские забросали нас гранатами, проскочили траншеи и помчались дальше. Мы не успел и изготовиться и сделать даже выстрела, как нас, оглушенных и растерянных, взяли в плен ваши солдаты, следовавшие во второй цепи наступления. Мы не понимаем, как это русские в самый разгар своей артиллерийской подготовки могли нас атаковать. Это надо иметь железные нервы...»

Даже штаб немецкого полка не смог эвакуироваться из Стремутки. Командир полка только выскочил из землянки и хотел было сесть в свою машину «шевроле», как меткая пуля нашего бойца уложила его наповал. У фашистского оберста (полковника) все, видимо, было рассчитано по минутам, однако немецкая пунктуальность, не учитывающая «железные нервы русских», в данном случае оказалась для него роковой.

Беспримерную храбрость и героизм при прорыве укреплений обороны проявили бойцы, сержанты и офицеры 314-го и 340-го стрелковых полков. Как и в боях за Струги Красные, особенно отличился личный состав 3-го батальона капитана Трунилина. Сам комбат был в первых рядах атакующих. Если учесть, что Стремутку, по меткому выражению бойцов, «брали бегом», то можно себе представить, как нелегко далось это пожилому человеку — капитану Трунилину.

Хорошо действовал в бою и 1-й батальон 340-го полка. Командиру этого батальона капитану Петрову обычно не везло. Его успели за время нашего наступления от Ленинграда три раза ранить. «Не дают гады-фашисты повоевать!» — ругался Петров. Каким-то образом капитану удавалось уговаривать врачей, и каждый раз он, еще забинтованный, возвращался в свой полк. Таким мне и запомнился Петров.

Исключительное самообладание, мужество и отвагу проявил командир полка подполковник Мельников. Следуя непосредственно за боевыми порядками первого эшелона, он умело и твердо руководил своими подразделениями в этом сложнейшем бою.

Противник стал вводить свои резервы на участках прорыва, пытаясь контратаками остановить наше наступление. Отбив все его контратаки, 314-й и 340-й полки к исходу 31 марта овладели и населенным пунктом Дьяково. Таким образом, мы выполнили задачу дня.

Вечером Мельников, докладывая мне обстановку, между прочим сообщил, что теперь у него есть трофейная машина «шевроле».

До сих пор любимым его видом транспорта была верховая лошадь Руфа, подаренная командармом В. П. Свиридовым еще в 1942 году под Ленинградом. Все в дивизии знали историю Руфы. Командарм, экономя бензин, добирался в дивизии на этой лошади. Однако с кормами для лошадей на Ленинградском фронте дело обстояло не лучше, чем с бензином. Руфа до того ослабла, что уже не могла передвигаться. Генерал Свиридов надеялся, что в полку солдаты всегда сена накосят, и решил подарить истощенную лошадь Мельникову. Командарм не ошибся. Лошадь выжила, общими усилиями ее откормили. И в благодарность за это она не раз выручала своего нового хозяина. Как-то я увидел Мельникова с забинтованной шеей и осведомился, не ранен ли он. Оказалось, что накануне одного из боев Руфа дважды спасла Мельникова. Ночью, возвращаясь из 1-го батальона в полк, Александр Петрович заблудился в лесу. Так нетрудно было напороться и на врага. Он отпустил поводья, и Руфа быстро нашла дорогу. На опушке леса, однако, случилась неприятность. Колючая проволока, протянутая между деревьями, полоснула Мельникова по горлу. Он вскрикнул, и Руфа в тот же миг остановилась. Сделай она еще полшага — и беды не миновать.

— — А как же с Руфой? — спросил я у Мельникова.

— Пусть отдохнет, — ответил он мне, — лошадка это заслужила.

На следующий день бои должны были возобновиться. Так же как и мы, успешно наступал наш левый сосед — 56-я стрелковая дивизия генерал-майора С. М. Бунькова. Однако, к сожалению, 224-я стрелковая дивизия — правый сосед — особого успеха не имела и поэтому правый фланг нашей дивизии оказался не прикрытым. На это я и обратил внимание командиров частей, ставя им задачи.

Для развития успеха наступления я ввел 1 апреля свой второй эшелон — 176-й стрелковый полк майора С. Ф. Семенова. Противник за ночь успел подтянуть свежие силы. Он упорно оборонялся и, как мы предполагали, неоднократно переходил в контратаки, стремясь зайти нам с правого фланга, чтобы задержать наше продвижение и не допустить выхода дивизии к реке Великой.

Особенно усилилось сопротивление противника во второй половине дня. Ожесточенный бой разгорелся за поселки Зарезница и Оленино. Противник предпринял контратаку силами до пехотного полка, поддержанного танками и самоходками. Ему удалось окружить 1-й батальон 314-го полка. Этим батальоном командовал опытный, умелый командир, человек большого мужества старший лейтенант И. С. Зенин. Мы были уверены, что под его командой люди не растеряются, выдержат любые испытания. Так оно и произошло. Целые сутки 1-й батальон дрался в окружении, отражая все атаки пехотного полка противника. Затем совместными действиями 340-го и 314-го полков враг был отброшен и батальон Зенина освобожден.

1-й батальон 340-го полка встретил сильное сопротивление противника в боях за населенный пункт Оленино. Он дважды пытался овладеть им, но безуспешно. Гитлеровцы приспособили к обороне каменные дома и подвалы. Даже наша артиллерия не могла их подавить.

Командир батальона капитан Петров приказал командиру передовой роты старшему лейтенанту Сосулину уничтожить огневые точки, мешающие нашему продвижению вперед. Несколько бойцов под командой сержанта Ермакова скрытно подползли по канаве к каменному дому и забросали его гранатами. Продвинувшись дальше, они уничтожили и вторую огневую точку. Это позволило роте под командой Сосулина занять восточную окраину Оленино. Вслед за ней перешел в атаку весь батальон. Вскоре Оленино было освобождено от гитлеровцев.

Те дни вспоминаются мне с особо щемящей болью. Почему-то врезался в память идущий в атаку наш танк Т-34, на броню которого вскочил один из офицеров 3-го батальона 176-го полка старший лейтенант Мельник. Танк, подпрыгивая на ухабах, шел и шел вперед. Но вот вражеский снаряд угодил в танк, и он запылал... Через несколько минут я увидел, как обожженного Мельника несли на носилках санинструкторы.

Долгие годы бон под Псковом у меня невольно ассоциировались и памяти с той распутицей, с тем устремленным вперед нашим танком и нашим героем-офицером, лежащим обгорелым на носилках.

И вот недавно на одном собрании я получил записку, написанную на обложке рекламы цветного телевизора «Радуга-5». «Уважаемый Семен Николаевич, — писал мне ветеран нашей дивизии Сотников, — убедительно прошу вас, когда будете делать доклад 9 мая 1971 года, не забудьте отметить наших героев, с которыми мне непосредственно приходилось участвовать в боях под Лугой, Псковом, на Карельском перешейке и в Эстонии».

Далее следовали фамилии 14 воинов. Под восьмым номером значился старший лейтенант Мельник. Вот что о нем было сказано: «В районе Оленино сел на танк, который устремился вперед. Танк был подбит и сгорел. Мельник был направлен в госпиталь в безнадежном состоянии. Как же я обрадовался, встретив его уже в конце войны в немецком городе Анкламе. На контрольном пункте Мельник принимал военнопленных немцев».

Я был очень обрадован, узнав, что отважный офицер жив. Вот уж, воистину, и в воде не тонет, и в огне не горит советский воин!

Отражая контратаки противника и преодолевая его упорное сопротивление, части дивизии к исходу дня продвинулись вперед до 5 километров и завязали бой на окраинах населенных пунктов Речевицы, Еваново, Даньшево и Староселье. До реки Великой оставалось всего около 5 километров. Но продвинуться дальше мы не смогли.

Немецкое командование решило ликвидировать выступ, образованный в результате наступления войск нашей 67-й армии. Утром 3 апреля после удара авиации и сильной артиллерийской подготовки противник контратаковал нас крупными силами пехоты и танков с трех направлений: с деревни Атаки — на Подборовье, с Еванова — на Оленино и с Печкова — на Староселье.

Разыгрался ожесточенный бой, особенно тяжелым он был на участке 314-го полка. Гитлеровцам удалось вклиниться в нашу оборону на стыке 2-го и 3-го батальонов. Вражеский полк пехоты при поддержке танков отбросил 2-й батальон капитана Сиделкина и захватил населенный пункт Староселье. 3-й батальон капитана Трунилина оказался в полуокружении. Все бойцы, сержанты и офицеры батальона героически отражали натиск врага. И как всегда спокойно и уверенно руководил батальоном капитан Трунилин. В этом бою он был смертельно ранен.

— Лейтенант Рычихин, — еле слышно произнес Трунилин, — принимайте командование батальоном. Я вам верю...

Это были его последние слова.

Когда капитана Трунилина несли на носилках мимо НП 314-го полка, где я в это время находился, подполковник Мельников спросил у медсестры:

— Выживет? Она ответила:

— Рана очень тяжелая, но надо надеяться.

Так обычно говорят все медики, когда раненый находится в безнадежном состоянии. Однако хотелось все же верить в лучшее...

Только я вернулся на свой НП, как меня вызвал по рации Мельников:

— Капитан Трунилин, не приходя в сознание, умер.

Прощай, боевой товарищ, прощай, капитан Трунилин! Батальон под командой лейтенанта Рычихина стоял насмерть. Бойцы знали, что последние слова их любимого комбата относились не только к лейтенанту, но и ко всем им. И они доказали, что не зря им верил капитан. Все контратаки танков и пехоты врага были отбиты.

Затем мы ввели в бой свой резервный батальон. Силы резерва дивизии действовали совместно с подразделениями 314-го полка. Противник был отброшен.

Еще в нескольких ожесточенных наступательных боях принимали участие полки нашей дивизии, но сколько-нибудь заметных успехов мы больше не достигли.

3 10 километрах от нас находился израненный старинный русский город Псков, жители которого с надеждой ждали своего освобождения. Но противник на подступах к Пскову сумел создать сильную в инженерном отношении оборону. Требовались тщательная подготовка всех родов войск, дополнительная разведка, большая авиационная и артиллерийская обработка огневой системы противника. К тому же началась весенняя распутица. Болотистая местность сплошь была залита водой. Раскисли все дороги. Почти прекратился подвоз боеприпасов на передний край.

Попытки прорвать оборону противника на всех других участках под Псковом успеха тоже не имели. Военный совет фронта принял решение прекратить дальнейшее наступление. В ночь с 9 на 10 апреля мы передали полосу обороны 85-й стрелковой дивизии и были выведены в резерв фронта.

Войска 42-й и 67-й армий, в состав которых в разное время зимне-весеннего наступления 1944 года входила наша дивизия, после переформирования и хорошей подготовки к прорыву глубоко эшелонированной обороны противника начали 17 июня наступательную операцию. Через Два дня войска этих армий взломали линию «Пантера», форсировали реку Великую и стали продвигаться вперед. На пятый день наступления был освобожден Остров, на седьмой — Псков. Псковско-Островская группировка противника была разгромлена за две недели войсками 3-го Прибалтийского фронта, куда входили в то время 42-я и 67-я армии.

За это время наши войска продвинулись здесь на запад до 130 километров, создав выгодные условия для наступления на Ригу с северо-востока.

Эта победа была в немалой степени обеспечена и предшествовавшими боями, проводившимися войсками Ленинградского фронта зимой и весной 1944 года. Мы гордимся, что наша 46-я стрелковая дивизия отличилась в этих сражениях. За два с лишним месяца наступления она прошла с боями более 300 километров от стен Ленинграда до стен Пскова, если считать по прямой. Фактически же пройдено было раза в два больше. Совершая глубокие обходные маневры в суровых условиях зимы, по бездорожью, лесам и труднопроходимым болотам, наши воины закалились в боях и походах, приобрели большой опыт, сноровку и умение бить врага на промежуточных рубежах, в опорных пунктах, окружать его и уничтожать. Несмотря на все трудности, бойцы, сержанты и офицеры без сна и отдыха стремительно преследовали противника, не давая ему отрываться от наших войск. Порой не было времени даже делать привалы. Я сам на себе испытал в эти дни, что значит «высыпаться» на марше. Идешь, а веки слипаются. Не замечаешь, как засыпаешь на ходу. Запнешься о какой-нибудь бугорок, очнешься, и не знаешь сколько времени ты продремал (обычно это было не больше минуты), но чувствуешь себя уже чуть бодрее...

Бои мы вели днем и ночью, вели их, как только настигали противника, стремясь зайти ему то с флангов, то с тыла, то с головы колонны. Несколько раз нам приходилось прорывать сильные узлы обороны противника, окружать врага, самим драться в окружении. Наши люди научились быстро переходить от одного вида боя к другому.

Большую роль играла политработа, которую вели командиры, замполиты, парторги и комсорги. Когда из строя выходили бывалые офицеры, их часто заменяли совсем молодые. Им приходилось учиться искусству командовать, проводить политическую работу в боевой обстановке.

В связи с этим вспоминается один интересный случай, о котором мне рассказал заместитель командира 176-го полка по политической части майор Е. И. Иванченко. В бою под Лугой был ранен заместитель командира 2-го батальона по политической части. Комсоргу П. А. Паршукову было приказано исполнять обязанности замполита. Новый замполит, как говорится, годился солдатам в сыновья. Чтобы выглядеть солидным, он решил отрастить усы. Но усы выросли реденькими, на морозе они превращались в сосульки. Как-то Иванченко, придя во 2-й батальон, случайно услышал разговор двух пожилых солдат. Один из них добродушно посмеивался над усами юного замполита: дескать, сбрил бы он свои «ледяшки». Но его собеседник счел оскорбительным для всего батальона даже это безобидное замечание и крикнул: «Замолчи! Ты ни о нем, ни о его усах не имеешь права так говорить. Замполит с нами всегда в бою, всегда впереди. У кого ни спроси, любой ответит, что он подает пример в атаке, его слова душу согревают!»

Метко сказал старый солдат о юном замполите. Эти слова можно отнести ко всем командирам и политработникам нашей дивизии — пожилым и молодым, которые увлекали своим примером солдат в наступления, добрым словом подбадривали в тяжкую минуту.

Вместе с 86-й, 56-й и другими соединениями и частями усиления наша 46-я стрелковая дивизия участвовала в разгроме 11-й, 24-й, 218-й, 125-й пехотных и 13-й авиаполевой дивизий противника.

Огромное военно-политическое, экономическое и международное значение разгрома вражеских войск под Ленинградом и Новгородом заключалось в том, что город Великого Октября — важнейший политический и экономический центр нашей страны — был избавлен от длительной осады. Велики и неоценимы заслуги Ленинграда и его защитников в общем деле нашей победы над фашистской Германией. 15–20 процентов немецко-фашистских войск, воевавших против СССР, и всю финскую армию Ленинград оттянул на себя. До 50 немецких пехотных, танковых и моторизованных дивизий, по данным генштаба фашистской Германии, были разгромлены под Ленинградом с 1941 по 1944 год{4}.

Ленинград стал олицетворением величия, мужества и героизма советского народа, символом его неукротимой воли к победе. История войн не знала подобной стойкости жителей крупного промышленного города и воинов при длительной осаде, увенчавшейся полным разгромом вражеских полчищ. «Вряд ли в истории можно найти пример такой выдержки, — писала в своей передовой статье газета «Нью-Йорк таймс» 31 января 1944 года, — которую проникли в течение столь длительного времени ленинградцы. Их подвиг будет записан в анналы истории, как своего рода героический миф... Ленинград воплощает непобедимый дух народа в России» {5}.

Фашистские варвары, мечтавшие маршировать по площадям и проспектам вымершего, поверженного города, были жестоко наказаны. Та самая 18-я немецко-фашистская армия, которая заставила английские войска в панике отступать к Ла-Маншу и спешно погружаться на суда в Дюнкерке, та самая 18-я немецко-фашистская армия, которая входила победительницей в Париж, была разгромлена под стенами великого города на Неве. Ирония судьбы! Гитлеровские дивизии, терзавшие блокированный Ленинград, были затем окружены нашими войсками в Курляндии и на себе испытали многие беды, связанные с осадой. «В дивизиях окруженной немецкой группировки один за другим издавались приказы о сокращении норм выдачи продовольствия, и, наконец, гитлеровские войска перешли на блокадный паек. По данным, полученным штабом фронта, гитлеровцами с 1 марта по 1 мая 1945 года было съедено более 47 тысяч строевых лошадей» {6}.

В ходе зимнего наступления 1944 года наши войска в феврале освободили от немецко-фашистских захватчиков почти всю территорию Ленинградской области, часть Калининской области и вступили на землю Эстонской ССР, создав условия для последующего наступления на врага и освобождения от него прибалтийских республик. Значительно улучшилось в связи с этим стратегическое положение Краснознаменного Балтийского флота.

Поражение гитлеровских войск под Ленинградом сыграло большую роль для последующего хода всей второй мировой войны. Небезынтересно в связи с этим признание самого врага. Один из гитлеровских генералов К. Типпельскирх пишет, что русские войска зимой 1944 года «не только освободили Ленинград от двухлетней блокады, но и отбросили немецкие войска к границам прибалтийских государств. Кроме того, достигнутые ими на этом фронте успехи привели также к решающим политическим последствиям: вслед за Италией теперь и у Финляндии появились сомнения в конечной победе Германии, и она стала искать контакта с противником»{7}.

Наступал час для разгрома финской армии, оккупировавшей Южную Карелию и Карельский перешеек.