Автор выражает глубокую благодарность всем ветеранам 168-й, 268-й, 46-й стрелковых дивизий и 5-й отдельной бригады морской пехоты, поделившимся с ним своими воспоминаниями. Особую признательность автор выражает журналисту С. М. Бойцову, оказавшему творческую помощь в подготовке рукописи к изданию.
В лесах Карелии
По тревоге
В декабре 1939 года группу выпускников Военной академии имени М. В. Фрунзе направили в резерв Ленинградского военного округа. Среди выпускников был и я. В Ленинграде одним из нас были вручены предписания явиться в штаб 7-й армии, на Карельский перешеек, а другим в штаб 8-й армии, которая вела бои на петрозаводском направлении.
В отделе кадров 8-й армии я получил приказ о назначении на должность начальника оперативного отделения штаба 168-й стрелковой дивизии. Майор, вручавший мне документы, рассказал, что командует дивизией опытный военный, участник гражданской войны, полковник Андрей Леонтьевич Бондарев. За 21 год службы в Красной Армии он прошел путь от красноармейца до комдива.
— Самобытный, умный, волевой командир, — сказал майор и, подумав, добавил:
— У него есть чему поучиться. Однако и вам придется помогать комдиву не за страх, а за совесть, особенно в штабном деле. По природе своей, по складу ума и характера — он больше строевик, чем Штабист.
Я сказал, что тоже больше всего люблю строевое дело.
— Приказ о вашем назначении подписан командармом, — майор развел руками, — помочь ничем не могу.
Бондарев принял меня в землянке на своем КП, начал разговор сдержанно. Вкратце рассказал о боевой обстановке и положении дел в полосе наступления дивизии. Она в свирепые морозы прошла с тяжелыми боями 120 километров вдоль северного и северо-западного побережья Ладожского озера и овладела городами Сальми и Питкяранта. Сейчас противник оказывает упорное сопротивление.
Я сразу же приступил к исполнению своих служебных обязанностей. Однако порой обстановка складывалась так, что мне приходилось вести не только штабную работу, но и командовать стрелковыми подразделениями. Однажды, когда противник вышел в тыл дивизии и перерезал дорогу на Питкяранту, полковник Бондарев приказал мне возглавить батальон, уничтожить противника и обеспечить сообщение наших частей с их тылами.
За три с половиной месяца тяжелых, изнурительных боев в лесах Карелии наша дивизия закалилась в огне сражений. Прав оказался и майор из штаба армии. Бондарев, опытный, волевой командир, многому меня научил. Видимо, и я пришелся ему по душе.
Закончилась финская кампания. Местом дислокации нашей дивизии определили район Сортавалы.
В начале мая меня неожиданно вызвали в Главное управление кадров Наркомата обороны СССР. Андрей Леонтьевич Бондарев, вручая мне предписание, неодобрительно покачал головой:
— Только успели сработаться, и уже забирают.
— Если вызывают для переговоров, непременно вернусь.
— В нашу-то глушь? — комдив недоверчиво усмехнулся.
Мне хотелось ответить полковнику, что нашу дивизию считаю родным домом. А карельские леса с их вековыми соснами, голубыми чашами озер, удивительно нежным пением птиц, огромными валунами успел полюбить так, что не променял бы ни на какие областные центры.
Через несколько дней я приехал из Москвы.
— Как дела? — спросил Бондарев. — За семьей?
— Нет, буду продолжать службу на прежнем месте. Еле отбоярился.
— Куда сватали?
— За границу, помощником военного атташе.
— Ну и молодец, что отказался.
Я рассказал комдиву, что полковник, который вел со мной переговоры, на прощанье иносказательно заметил: надо держать руку на эфесе шашки.
— Да-а, — комдив помолчал. Его густые кустистые брови сдвинулись у переносья. — Это верно. Вот и командарм говорил нам на совещании, что Гитлер не собирается выводить свои дивизии из Финляндии. Следовательно, большая война на носу.
На этом в тот день наш разговор и оборвался.
Мы продолжали усиленно возводить укрепления вдоль границы. Батальонные и полковые учения следовали одно за другим. Офицеры штабов дивизии и полков неотлучно находились в частях. Однажды я был свидетелем, как инструктор гарнизонного Дома Красной Армии по женской работе Нина Александровна Гуськова жаловалась начальнику политотдела Григорию Гавриловичу Белоусову:
— Достаем в Ленинграде лучшие киноленты, а на сеансы жены приходят без мужей. Я понимаю — обстановка тревожная, командиры находятся в поле, но и они должны хотя бы один раз в неделю отдыхать.
В один из вечеров, после очередной поездки на линию строившихся укреплений, комдив А. Л. Бондарев, начштаба А. И. Королев и я допоздна задержались в штабе. Вначале с одобрением говорили о наших командирах, которые день и ночь трудятся в поле, даже обзавелись измерительными рулетками и строго контролируют выполнение дневного задания. Затем как-то сам собой возник разговор о немецких дивизиях, находившихся в Финляндии. Все чаще «сбивались» с курса и перелетали нашу границу самолеты без опознавательных знаков. В донесениях нам надлежало их именовать «самолетами неизвестной национальности», хотя мы прекрасно понимали, что это немецкие самолеты.
Вошел дежурный и доложил комдиву, что на его им», получен приказ. Бондарев прочитал его, посмотрел на часы и сказал:
— Спать нам осталось три часа. Вызывают на КП командарма.
15 июня 1941 года, в 5 часов утра, мы выехали на КП командарма. В тот день начались командно-штабные учения. Проводил их командующий 7-й армией генерал-лейтенант Ф. Д. Гореленко.
В субботу 21 июня мы усталые вернулись домой, мечтая только об одном — хорошенько отоспаться.
На рассвете 22 июня всех офицеров срочно вызвали в штаб. Командир дивизии зачитал нам телеграмму наркома обороны СССР Маршала Советского Союза С. К. Тимошенко и начальника Генерального штаба генерала армии Г. К. Жукова о вероломном нападении гитлеровской Германии на Советский Союз.
Война уже полыхала на западных границах нашей Родины...
Дивизия была поднята по боевой тревоге. По лесным дорогам двигались стрелковые и артиллерийские подразделения, тянулись обозы.
Вскоре наши части заняли оборону на государственной границе от Вяртсиля до Растилахти — северо-западнее Ладожского озера. Общая протяженность ее по фронту составляла 62 километра.
Соседом справа у нас была 71-я стрелковая дивизия полковника В. Н. Федорова (7-я армия), слева — 142-я Краснознаменная стрелковая дивизия генерал-майора С. П. Микульского (23-я армия).
Строительство железобетонных сооружений на границе еще не было завершено. Узлы обороны, созданные на вероятных направлениях наступления противника, состояли из системы деревоземляных огневых точек, окопов и траншей.
— Хорошо хоть это успели построить, — сказал командир дивизии полковник Андрей Леонтьевич Бондарев. — Стоять нам надо будет здесь насмерть!
Как только части заняли оборону, Бондарев приказал командирам полков первого эшелона подполковникам П. Г. Кашинскому и Я. С. Ермакову немедленно приступить к совершенствованию обороны на своих участках. Дел и забот у всех было хоть отбавляй. Андрей Леонтьевич требовал от командиров частей форсировать строительство обороны, а от офицеров штаба и его начальника полковника А. И. Королева — неослабного контроля за ходом работ.
В это время самоотверженно трудились работники тыловых служб. Они обеспечивали всем необходимым части и подразделения. У нас были неприкосновенные запасы продовольствия и зимнего вещевого имущества: полушубков, валенок, шапок-ушанок, рукавиц, ватников, ватных брюк и теплого белья.
Интендант дивизии капитан И. Д. Кривуля, инспектор тыла интендант 3-го ранга В. И. Ионичев, начпрод старший лейтенант Ефимов, начальник обозно-вещевого снабжения Бейлин, завделопроизводствами служб старшина Прибылов, красноармеец И. Д. Бекешев, писарь красноармеец Воронин, ответственный за эвакуацию скота младший лейтенант Галочкин, начальник полевых ремонтных мастерских И. М. Толкачев и многие другие трудились без устали, буквально днем и ночью, выкраивая себе для сна по 2–3 часа.
Помимо своих основных дел работники тыла дивизии помогали эвакуировать колхозный скот. Запомнился мне такой разговор, происходивший между комдивом А. Л. Бондаревым и интендантом И. Д. Кривулей:
— Какой запас у нас мяса? — спросил комдив.
— Месяцев на восемь, — ответил интендант.
— Учитывая живой скот? — поинтересовался комдив.
— Да!
— Оставьте запас мяса на полгода, а рогатый скот соберите в гурты и своим ходом отправьте в Петрозаводск.
Позже, когда начались бои и врагу удавалось подходить близко к нашим тыловым складам, мы успевали прямо у него из-под носа вывозить продовольствие.
Недалеко от перекрестка одной из шоссейных дорог находился большой склад с продовольствием и разным военным имуществом. Охранять склад было приказано группе бойцов под командованием помкомвзвода И. А. Иванютина. Надо было удерживать склад до тех пор, пока оттуда не будут вывезены все запасы. Три дня бойцы обороняли склад. Из 10 человек в строю осталось 4. Потом еще двое погибло, остались Иванютин и Терехов. К исходу третьего дня к ним прибыло подкрепление — рота пехотинцев. Почти все продовольствие со склада было вывезено.
В один из трудных дней боев в тылах дивизии действовала одна полевая хлебопекарня. Она явно не могла обеспечить нас хлебом. Комдив приказал капитану Кривуле срочно собрать запасы зерна и к исходу дня наладить выпечку хлеба. Командиры тыловых служб Кравченко, Толкачев, сержанты и бойцы под командой капитана Кривули построили напольные печи. Для этого пришлось разобрать печи в уцелевших пустых домах. Одновременно Ионичев под артиллерийско-минометным обстрелом за сутки вывез из запасов пивного завода Сортавалы около 300 тонн ржи и ячменя. Начпрод дивизии Ефимов нашел несколько небольших мельниц. К исходу дня, как и приказал комдив, хлеб для всей дивизии был выпечен и доставлен в части и подразделения.
На границе
По ту сторону границы у финнов в первые дни войны ничего тревожного не наблюдалось. Как-то я заночевал на наблюдательном пункте командира 462-го стрелкового полка подполковника Павла Гурьевича Кашинского. Полк занимал оборону от озера Канчас-ярви до поселка Растилахта. Его поддерживал 453-й артиллерийский полк полковника П. Г. Касперовича. Ночью нас разбудил гул моторов. Мы вышли из землянки, прислушались. Стало ясно: враг подтягивает к границе артиллерию и танки.
На рассвете 2 июля немецко-финские войска перешли в общее наступление.
На нашем левом фланге в районе Растилахти противник в течение всего утра вел интенсивный артиллерийско-минометный огонь. Кашинский докладывал, что горят постройки погранзаставы, лес, кустарник. Вскоре враг окружил погранзаставу. Пограничники под командованием политрука А. Д. Гарькавого заняли круговую оборону и отражали атаки наседавшего врага, во много раз превосходившего их в силах. Они держались несколько часов, пока на выручку им не подошли подразделения нашего 462-го полка.
3 июля противник ввел в бой свои главные силы. Только против нас и двух соседних с нами дивизий он бросил в наступление три армейских корпуса. Бои становились все ожесточеннее. Главный удар враг наносил в стык 7-й и 23-й армий, стремясь прорваться к северо-западному побережью Ладожского озера, расчленить наши две армии и уничтожить их по частям. Мы оборонялись весь день и ни на одном участке не отступили.
4 июля противник продолжал наращивать удар на нашем левом фланге. Силами двух пехотных полков ему удалось прорвать оборону в районе населенных пунктов Растилахти, Сикопохья, Менсуваари и окружить 2-й батальон 461-го полка — нашего соседа слева. Враг стремительно развивал наступление на город Лахденпохья, угрожая выходом в тыл 462-му полку нашей дивизии. П. Г. Кашинский немедленно выдвинул вперед свой 3-й батальон и приказал его командиру капитану Ф. И. Макарову контратаковать врага.
Вместе с бойцами в атаку поднялся комиссар полка Александр Ефимович Гронь. Бойцы полюбили его еще до войны за исключительное внимание к их нуждам, партийную принципиальность, справедливость, истинно комиссарскую душевность и честность. Сейчас он был для них примером большевистского бесстрашия. Дружный, ошеломивший врага удар в стык его двух полков вынудил финнов откатиться на исходные позиции.
После боя я отправился в 3-й батальон. В землянке комбата Ф. И. Макарова заседало партийное бюро полка. Здесь были комиссар полка А. Е. Гронь и секретарь партийного бюро полка М. И. Гуськов. Партбюро принимало в кандидаты и члены партии воинов, отличившихся в недавнем бою.
Маркел Иванович Гуськов зачитал заявление командира отделения сержанта Чернышева. Мне запомнилось выступление Александра Ефимовича Гроня, который давал Чернышеву рекомендацию.
— Перед нашей контратакой, — сказал комиссар, — нам сильно досаждала вражеская батарея. Нащупать ее было трудно. Орудия быстро меняли огневые позиции. Командир отделения сержант Чернышев получил приказ — вместе со своими бойцами проникнуть в тыл врага и разведать батарею. Чернышев и бойцы его отделения сделали большее. Они обошли финскую батарею, уничтожили расчеты и подорвали орудия. Это во многом помогло успеху нашей контратаки. Чернышев на поле боя доказал, что он достоин быть коммунистом.
Сержанта Чернышева приняли в партию единогласно.
Не успел я вернуться в штаб дивизии, как мой помощник капитан С. Н. Королевич доложил, что враг атаковал наш левый фланг. Бойцы и командиры 462-го полка и соседа слева — 461-го полка, которым командовал полковник В. А. Трубачев, впоследствии удостоенный высокого звания Героя Советского Союза, уже отразили пять или шесть атак противника.
Направляясь в 462-й полк, я встретил секретаря партбюро старшего политрука Маркела Ивановича Гуськова. Он был весь в пыли, на сапогах его засохли комья грязи.
— Откуда? — поинтересовался я.
— От соседа по дому. Жил за стенкой. Тихий такой, ни голоса, ни шагов не было слышно. Да вы его, Семен Николаевич, знаете. Это командир седьмой роты Григорий Васильевич Абрамов.
Заметив восхищение на лице Гуськова. я спросил:
— Ну, а сейчас он где?
— Его рота занимает оборону повзводно на двух скалах, а между ними заболоченный лес. Вчера Абрамов малыми силами навязал противнику бой у подножия скал, дал ему втянуться в заболоченный лес, а потом с вершин обеих скал уничтожил до двух рот противника.
— Молодец, надо его представить к награде. Все так и опишите в наградном листе.
— Еще подробнее напишем, — продолжал Гуськов, — командный пункт Абрамова находится на одной из скал. Бойцы ее называют «утесом Абрамова».
На лахденпохском направлении враг настойчиво рвался к северо-западному побережью Ладожского озера. На отдельных участках ему удалось потеснить наши подразделения.
5 июля полковник Бондарев ввел в бой свой второй эшелон — 260-й стрелковый полк полковника В. Ф. Алексеева. Все его подразделения были посажены на автомашины и переброшены из района Сортавалы к месту прорыва.
Два дня длились кровопролитные бои. Одна наша контратака сменялась другой. К вечеру 7 июля прорвавшаяся группировка противника была разгромлена. Враг оставил на поле боя только убитыми более 500 человек.
После этого боя 260-й полк был снова выведен в резерв командира дивизии и занял оборону во втором эшелоне в районе Рюттю. Бондарев поставил перед Алексеевым задачу: в случае прорыва противником обороны прикрыть район Рюттю — Сортавала.
Потерпев неудачу на нашем левом фланге в районе Растилахти — Лахденпохья, враг перенес свой удар на правый фланг, стремясь захватить населенные пункты Маткаселькя и Сортавала.
На правом фланге дивизии — от населенного пункта Вяртсиля до озера Кангас-ярви — занимал оборону 402-й Краснознаменный стрелковый полк подполковника Я. С. Ермакова. Его поддерживали 412-й гаубично-артиллерийский полк майора В. Г. Кукина и 60-й отдельный истребительный противотанковый артиллерийский дивизион капитана И. М. Черкасова.
10 июля ценой больших потерь финнам удалось вклиниться в оборону на участке 402-го полка в районе поселков Туртила и Яккима. Первыми приняли бой 4-я и 6-я роты 2-го батальона, занимавшие оборону на участке поселка Туртила и озера Кангас-ярви. 6-я рота лейтенанта Демидова, несмотря на героическое сопротивление, не выдержала натиска превосходящих сил противника и отступила, а 4-я рота лейтенанта И. И. Шишеры не только устояла, но, контратаковав врага, отбросила его за линию государственной границы.
В тот же день противник после сильной артподготовки под прикрытием восьми самолетов-штурмовиков двумя батальонами атаковал позиции 7-й роты лейтенанта М. X. Биктимирова (3-й батальон 402-го полка), но, попав под губительный огонь стрелков и пулеметчиков 3-й минометной роты лейтенанта А. М. Митина, отступил.
После перегруппировки противник вновь атаковал 7-ю роту. Командир пулеметного взвода лейтенант А. В. Журавлев приказал:
— Не стрелять! Ждать моей команды!
Подпустив врага на близкую дистанцию, бойцы роты открыли огонь. Несмотря на потери, противник продолжал атаковать. В критические минуты боя погиб весь расчет одного из пулеметов. Командир взвода Журавлев бросился к пулемету и открыл огонь.
Все же противнику удалось прорваться на флангах обороны и занять платформу Пялкярви. Командные пункты 7-й стрелковой и 3-й минометной рот были окружены. Стрелки, пулеметчики и минометчики, оставшиеся на КП, под командой лейтенантов Биктимирова и Митина пошли в контратаку и вырвались из окружения.
На другой день бой здесь возобновился с новой силой и продолжался до вечера 11 июля. Только по приказу командира батальона рота отошла к хутору Таппала, который находился в двух километрах юго-восточнее платформы Пялкярви.
За двое суток 7-я стрелковая рота лейтенанта Биктимирова и 3-я минометная рота лейтенанта Митина уничтожили свыше 150 солдат и офицеров противника.
Любопытный эпизод произошел 12 июля. По дороге на Пирттипохья совершенно спокойно, не соблюдая никаких мер предосторожности, ехали два вражеских самокатчика. Чуть в стороне от дороги стояла наша замаскированная 45-мм пушка. Бойцы из артиллерийского расчета 3-го стрелкового батальона выскочили на дорогу и взяли самокатчиков в плен. Это оказались бригадный врач и его ординарец. Пленных доставили к нам в штаб. Я допрашивал капитана. Он был ошеломлен и растерян.
— В нашем штабе мне сообщили, что Пирттипохья занята нашими передовыми батальонами, — сказал он. — Странно, что мы никого из своих не встретили на дороге. До начала войны немецкие офицеры уверяли нас, что нам, финнам, не придется воевать. Дело с русскими войсками решат они сами, а нам придется лишь закрепляться на завоеванной территории. Потом поступил приказ наступать, при этом старшие офицеры утверждали, что немецкие войска, не встречая особого сопротивления, почти маршем идут на Ленинград с юго-востока, а нам то же самое надо сделать с северо-запада. — Пленный горько усмехнулся. — Насколько я сейчас понимаю, наш марш не удался.
Я попросил пленного начертить маршрут своей «прогулки». Он с готовностью сделал это. Наши разведчики проверили его показания. Финский капитан-медик не врал.
В этот же день батальон противника вклинился в оборону нашего 3-го батальона. Я сообщил командиру батальона 402-го полка капитану Муштукову маршрут, начерченный пленным, и предложил организовать контратаку, чтобы восстановить прежнюю оборону.
Задуманный маневр удался на славу. Как только наши стрелки и минометчики ударили с тыла, солдаты и офицеры противника, бросая велосипеды, оружие и много другого военного имущества, стали в панике разбегаться.
Герои Сортавалы
13 июля во второй половине дня противник вновь перешел в наступление. Бойцы во главе с лейтенантом И. И. Шишерой первыми на своем участке успешно отразили все атаки. Не сумев прорвать здесь оборону, противник на второй день наступления предпринял обходный маневр с флангов. Преодолев болотистую местность, он сумел 16 июля окружить 2-й батальон, которым теперь командовал бывший командир роты лейтенант И. И. Шишера, и 1-ю батарею лейтенанта В. И. Нарышкина.
В этот день взвод лейтенанта Петра Будника прикрывал выход 2-го батальона из окружения. Враг, стремясь во что бы то ни стало уничтожить батальон, яростно наседал. Тогда командир взвода лейтенант Будник, крикнув «За мной!», поднял бойцов в контратаку.
Завязалась ожесточенная рукопашная схватка. Лейтенант Петр Будник, стреляя из трофейного автомата, уложил до десятка солдат противника. Но и сам он был сражен автоматной очередью. Когда красноармеец Г. В. Букин бросился к лейтенанту Буднику, тот уже был мертв.
Комбат приказал командирам рот занять круговую оборону. Начался бой, который длился три часа. Пехотинцев исключительно четко и самоотверженно поддерживали батарейцы лейтенанта В. И. Нарышкина. Отразив несколько яростных атак противника, 4-я и 5-я роты внезапно перешли в контратаку и прорвали вражеское кольцо окружения.
Всю ночь батальон шел к своим, пробираясь через болото. Днем 21 июля он соединился с подразделениями нашей дивизии. Вскоре вслед за 2-м батальоном вышла из окружения и 1-я батарея. Артиллеристы сохранили все орудия.
Позже из нашей дивизионной газеты «Боевой удар» я узнал подробности боя на батарее Нарышкина. Наводчик Алексей Михайлов в своей статье рассказывал:
«Противник слева, нащупав брешь на стыке с нашим соседом, прорвал фронт. Подразделения 402-го полка запросили красными ракетами огонь у артиллеристов.
— Отбить атаку пехоты противника! — услышал телефонист в трубке голос командира батареи лейтенанта В. И. Нарышкина...
Проходит семь секунд...
— Готово! — докладывают командиры орудий.
— Ба-та-ре-я, залп! — раздается голос старшего на батарее лейтенанта Степушкина.
Залп, другой, третий. Быстрота невиданная! И откуда только берутся сила и ловкость у заряжающего Чернеца? Не успеешь дать выстрел, как орудие снова заряжено. Силач тракторист Агеев тащит ящики со снарядами, вслед за ним коренастый — грудь нараспашку — Свалов бежит со снарядами на плечах.
— Бейте, громите гадов, ребята, а мы вам «папироски» поднесем, будьте уверены! — весело подбадривает свой расчет тракторист Леонов и бережно ставит у орудия очередной ящик со снарядами.
Боевые друзья-»соперники» — наводчики Бородин, Скогорев, Коваленко — спешат не отстать в залпе.
Жарко было... Бой смолк. Остывали стволы гаубиц. Огневики в сборе на лужайке. Самых лучших, расторопных похваливают. Журить почти некого. В один прием горстка людей выпустила 137 снарядов!
Но вот над батареей пролетел разведчик-»стервятник». И тотчас засвистели мины противника. Недолет, перелет. Вот они уже рвутся рядом, берут наши огневые позиции в «вилку».
Надо бы укрыться в ровики, но наша пехота переходит в контратаку и просит поддержать ее огнем. То и дело красные ракеты взлетают над опушкой леса. Осколки поливают градом, летят на огневые позиции. Не высунуть голов! Опасность все ближе и ближе, а нужно стрелять... Черт побери, что же делать? Где выход? И вдруг:
— Товарищи, выход есть, — кричит боец Абдулин. — Прислушайтесь. Между разрывами мин пауза в семь-восемь секунд. Это мало, чертовски мало. Ведь на изготовку выстрела нужно пятнадцать-двадцать секунд: навести орудие, установить взрыватель, зарядить... Но мы обязаны поддержать пехоту, обязаны!
— Изготовимся в семь секунд? — уже не спрашивает, а как бы требует командир орудия Володя Вишняков.
И все срываются с места, вихрем бегут к орудиям. Дорога каждая секунда. Отчаянно работают все номера расчетов. Проходят роковые пять... шесть секунд. Слышен отдаленный гул...
— Эй, замковый, быстро сюда заряд!.. Так, так, еще чуть-чуть лафет вправо. — Правильный Романов делает рывок... Еще секунда...
— Готово!
— Огонь!
И, сделав выстрел, опережая буквально секунды, артиллеристы укрываются в ровике. И как раз в это время разрывается мина. Сразу же после этого мы делаем прыжок к орудию.
— Ах, гады, отбили ручку правила! — кричит Романов.
— А ну быстро, быстро. Без суеты! — требует командир.
Пять, шесть... Семь секунд. Я дергаю шнур. Громовой удар разносится по лесу, эхо вторит свисту мины врага, но мы уже снова укрылись в ровике. Так проходит час, два напряженной стрельбы. Быстрота и ловкость перехитрили врага. Реже и реже взлетают над лесом красные ракеты — значит, мы помогли пехоте. Славно стреляет наш Нарышкин!
И вдруг кто-то кричит из ровика:
— Снаряды горят...
Вскакиваем, от дыма у нас слезятся глаза. Потрескивают в огне сухие ветки и доски ящиков. Пламя охватило прицеп, пробирается к зарядам. Штабель снарядов в кольце огня! Взорвался ящик с порохом... Удар оглушает связиста Краюшкина, воздушной волной меня отбрасывает в сторону.
Кто-то кричит:
— Спасайся... В лощину, за скалу!
— Стой! — властно призывает политрук Герасимов. — А гаубицы?.. Расчет — к снарядам!
Опаленные люди, задыхаясь в дыму, бросаются в огонь, разбрасывают ящики, выкатывают снаряды, засыпают землей, пытаются сбить пламя шинелями, но оно словно вырывается и хочет подобраться к снарядам. И тут снова приходят на помощь наши трактористы, которые, рискуя жизнью, буквально за несколько минут успевают оттянуть орудия к лесу.
Уже вечер. Звезды на небе, и тихо вокруг. Сама природа как бы зовет тебя: отдохни, ведь сутки не ел, не пил, измучился. Но нет, не до еды! Враг притаился рядом. Надо выходить из окружения, готовить новые огневые позиции, восстанавливать связь, принимать новые команды, наносить новые удары по противнику, не давать ему передышки. Без устали, без страха пробивались из окружения артиллеристы. Да, жаркое было время...»
У меня сохранилась вырезка из газеты «Красная звезда», где опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР от 9 августа 1941 года о награждении 101 воина нашей дивизии орденами и медалями СССР. В списке награжденных есть и автор этой статьи красноармеец Виктор Алексеевич Михайлов, который с таким восхищением писал о своих товарищах и почти ничего о себе. Он был награжден орденом Красной Звезды, лейтенант Василий Иванович Нарышкин и политрук Иван Николаевич Герасимов — орденами Красного Знамени, наводчики-»соперники» красноармеец Петр Федорович Бородин — орденом Красной Звезды и красноармеец Лука Васильевич Коваленко — медалью «За отвагу».
Героический подвиг совершили, сражаясь в окружении, и артиллеристы 2-го дивизиона капитана С. Ф. Лобарева.
Тот, кто представляет себе, что такое гаубицы, поймет, как трудно было людям, выходившим из окружения, тащить тяжелые орудия. Артиллеристы были измучены, окровавлены, одежда на них изорвана, но все же пушки они сохранили. Я разговорился с ними. Они рассказали, что их 2-й дивизион поддерживал огнем 1-й батальон капитана Владимира Артемьевича Уклебы в районе населенного пункта Яккима. Противник, скрываясь за сопками, сумел просочиться мелкими группами, накопить силы и отсечь пехотинцев от артиллеристов. Командир 2-го дивизиона капитан С. Ф. Лобарев, находившийся на своем НП, проявил изумительное самообладание. Прежде всего он приказал командирам двух батарей отходить, а сам организовал их прикрытие. Бой был неравный. В атаку шли до двух пехотных батальонов противника, поддержанных танками и артиллерией. Наши артиллеристы не дрогнули. Капитан Лобарев дал задание комсоргу дивизиона Шахбазову:
— Собери всех в каменном сарае, — сказал он, — и артиллеристов, и пехотинцев, даже раненых, которые в силах еще стрелять, и ружейно-пулеметным огнем отражай атаки противника. У нас, к сожалению, мало снарядов. Но надо во что бы то ни стало отбиться, спасти свои орудия и выйти из этой ловушки.
Шесть часов длился бой. Вырвавшись из окружения, измученные люди прошли 5 километров, спасли орудия и вынесли 20 раненых товарищей.
На другой день деревня Яккима была нами отбита.
В те дни очень трудно приходилось батальонам лейтенантов Шишеры, Воробьева и капитана Уклебы. Враг вел методический артиллерийско-минометный огонь по их боевым порядкам. К тому же десятки бомбардировщиков 5-го немецкого воздушного флота бомбили одну нашу позицию за другой. Противнику казалось, что он уничтожил все живое. Но как только цепи его солдат поднимались в атаку, подразделения 402-го полка подполковника Ермакова встречали их организованным огнем. Особенно отличился в этих боях командир роты, назначенный затем командиром батальона лейтенант Никита Назарович Воробьев. Почти во всех донесениях Ермакова в штаб дивизии говорилось об успешных действиях 3-го батальона.
Мне довелось однажды быть на КП у Воробьева. В тот день один из командиров рот доложил, что противник его окружает.
— Что?! — неистово закричал в трубку Воробьев, и я увидел, как лихорадочно заблестели его глаза. — Запомни: никогда и никто не сможет взять в клещи наш батальон! Не нас окружают, а мы окружаем! Жди! Скоро буду. Пойдем вместе в атаку!
Через час он вернулся на КП, обвешанный трофейным оружием: на груди висел автомат «Суоми», за поясом торчали гранаты.
Слова Воробьева: «Не нас окружают, а мы окружаем!» — облетели все подразделения дивизии и стали нашим девизом.
В середине июля командование Карельской армии финнов ввело в сражение свежие силы, в том числе 19-ю пехотную дивизию. Против трех наших дивизий (168-й, 71-й и 142-й) продолжали наступать три корпуса. Значительное превосходство в живой силе и технике позволило противнику сломить сопротивление 402-го стрелкового полка.
Одновременно была прорвана линия обороны на участке 71-й стрелковой дивизии. 367-й стрелковый и 230-й артиллерийский полки, штаб этой дивизии и ее медсанбат отошли в нашу полосу обороны. Остальные части и подразделения 71-й дивизии, отступая, двигались на Петрозаводск, Питкяранту и Олонец. Вскоре и наша дивизия с тяжелыми боями вынуждена была отходить к железно-дорожной станции Пирттипохья.
Тогда командующий 7-й армией генерал Ф. Д. Гореленко приказал комдивам полковникам Бондареву и Федорову совместно подготовиться к контратаке, разгромить прорвавшегося противника и восстановить прежнее положение обороны.
Бондарев решил вновь посадить на автомашины 260-й полк и контратаковать врага. Бой длился в течение пяти часов. Наконец сопротивление врага было сломлено. Полк Алексеева отбросил его на 15 километров. В течение десяти дней 260-й и 402-й полки вели тяжелые оборонительные бои, отстаивая каждый метр родной земли.
На петрозаводском направлении противнику удалось овладеть населенными пунктами Лоймола и Муанто. 11-я пехотная дивизия 7-го армейского корпуса врага вышла в тыл обороняющимся частям 71-й дивизии с востока. Обстановка на фронте резко ухудшилась, прекратилась связь со штабом 7-й армии.
Бондарев приказал Алексееву часть своих сил повернуть на восток и во что бы то ни стало остановить наступление противника. Двое суток днем и ночью не прекращались атаки и контратаки. Населенные пункты Рускеала, Хямекоски и станция Пирттипохья по нескольку раз переходили из рук в руки. Но силы были слишком неравны, и противнику удалось сломить сопротивление 260-го полка. Тогда Алексеев решил контратаковать его своим резервом. Командир полка лично повел бойцов в атаку.
За несколько часов до этого я видел полковника В. Ф. Алексеева на его НП. Он был деятелен, энергичен. Только воспаленные от бессонницы глаза выдавали его усталость.
— Передайте комдиву — приказ выполним! — сказал он мне.
В этом бою полковник погиб. Посмертно В. Ф, Алексеев был награжден орденом Ленина. Тогда же погибли комиссар полка старший политрук Н. Ф. Соколов, командир разведбата дивизии майор Ф. М. Олейников и мой помощник капитан В. Н. Власов.
Командиром 260-го стрелкового полка был назначен майор П. Ф. Брыгин, а комиссаром — старший политрук М. И. Гуськов. Полк продолжал контратаковать врага.
Враг предпринял новый маневр.
Он стремился перерезать дорогу Маткаселькя — Сортавала и окружить 402-й стрелковый полк. На участок прорыва был брошен отряд заграждения — дивизионные саперы. В ночь на 18 июля 260-й полк и 3-й батальон 402-го полка успешно контратаковали противника, отбросили его назад и заняли Саркисюрья.
В этом бою исключительную храбрость проявили лейтенанты Н. Н, Воробьев. В. А. Казаков, парторг минометной роты Чулков. Командир 1-го дивизиона 412-го гаубично-артиллерийского полка капитан Виноградов, отражая атаки врага, пал смертью героя.
Противник снова перешел в наступление, пытаясь прорваться к дороге. Но стойкость наших воинов разрушала все его замыслы. Здесь часто разыгрывались ближние бои и слышались команды Воробьева «на штык!». Противник, не выдерживая нашего удара, отступал, оставляя на поле боя трупы.
В районе поселков Яккима и Кангаскюля 402-й полк Я. С. Ермакова отражал многочисленные атаки. Эти населенные пункты дважды переходили из рук в руки. Строений здесь уже не было, чернели лишь обгоревшие танки врага и торчали кирпичные трубы среди развалин домов.
В боях за деревню Яккима особую находчивость проявил командир 1-го батальона капитан Уклеба. Дело было так. Подполковнику Ермакову донесли, что силами двух батальонов противник занял деревню. Тогда Ермаков приказал командиру 1-го батальона капитану В. А. Уклебе выбить финнов из Яккима и восстановить прежнее положение. Для обеспечения успеха батальону придавался отдельный истребительно-противотанковый дивизион капитана Черкасова.
Капитан В. А. Уклеба понимал, что даже с помощью артиллерийского дивизиона одному стрелковому батальону трудно вышибить два пехотных батальона противника из населенного пункта, находящегося на высоте. Выручила смекалка. Капитан увидел у артиллеристов тракторы и решил их использовать по-своему. Он приказал замаскировать кабины ветками деревьев, затем посадил на тракторы бойцов одной стрелковой роты, дал им ручные пулеметы и приказал с ходу ворваться в поселок.
Хитрость удалась. Противник принял тракторы за танки и в панике отступил.
Оборона была восстановлена. Десантная рота захватила 6 станковых пулеметов, несколько минометов, 13 автоматов и другие трофеи.
О стойкости и отваге наших красноармейцев и сержантов можно рассказать многое, но я приведу лишь два эпизода, которые весьма убедительно подтверждают слова, сказанные однажды бойцам перед боем начальником политотдела нашей дивизии батальонным комиссаром Григорием Гавриловичем Белоусовым: «Даже один красноармеец с винтовкой — уже гарнизон».
Пулеметчика Максима Михайловича Баженова ранило в правую руку. В тыл идти он отказался. Товарищи наскоро сделали ему перевязку и уложили на берегу реки. Бой продолжался. Но вдруг пулемет замолчал, Максим Михайлович поднялся и увидел, что все его товарищи убиты. Тогда он сам стал стрелять из пулемета.
На берегу небольшой речушки Баженов защищал свой рубеж еще три часа до подхода основных сил роты. Чтобы отбиваться от наседавшего врага, ему приходилось не только стрелять из пулемета, но и пускать в ход гранаты. Товарищи подоспели вовремя: истекая кровью, герой уже терял сознание.
Местность в Карелии, где мы сражались, изобилует высотами и гранитными скалами. В один из знойных дней июля пулеметный расчет сержанта Дмитриева занял позиции, как поется в песне, «у незнакомого поселка, на безымянной высоте». Семь атак отразили пулеметчики. Но вот упал сраженный насмерть автоматной очередью наводчик Куканов, тяжело ранены подносчики Ильин, Петряков и наблюдатель Дивлекивдиев. Сержант Дмитриев остался сражаться один за пятерых.
Вражеские артиллеристы выкатили противотанковую пушку и стали бить прямой наводкой. Один из снарядов разорвался недалеко от Дмитриева. Его тяжело ранило осколками. Сержант хотел было взять приготовленную на всякий случай связку гранат, но силы оставили его. Очнувшись, он услышал чужую речь и приподнял голову. К нему шли солдаты в серо-зеленых мундирах с закатанными по локоть рукавами. Они не стреляли. Он понял — хотят взять живым.
Рука дотянулась до связки гранат. Дмитриев с трудом поднялся на ноги. Почерневший, окровавленный, он шагнул навстречу вражеским солдатам. Кто-то из них успел выстрелить в него. Но он сделал еще шаг вперед и метнул связку гранат... Двенадцать солдат врага погибли вместе с нашим героем.
Мы бы так и не узнали об этом бессмертном подвиге сержанта Дмитриева, если бы не показания пленного, чудом уцелевшего на той безымянной высоте, когда она вновь перешла в наши руки.
Многих из героев в Карелии я знал лично, часто бывая в батальонах и ротах, видел их в боевой обстановке. Помнится, как поразил меня такой, казалось бы, обыденный на фронте случай. Отделение разведчиков старшего сержанта Николая Быкова, выполнив задание командира роты старшего лейтенанта Левковича, возвращалось к своим. В это время в темноте шальной пулей тяжело ранило командира отделения. Пуля, попав в щеку, раздробила челюсть и засела в мышцах шеи. Разведчики принесли Быкова в расположение роты. Сразу эвакуировать в тыл его не смогли. Он лежал на носилках в беспамятстве.
Рота готовилась к бою. На рассвете предстояло штурмовать высоту. Но о расположении огневых точек на ней знал только Быков. В разведке, когда бойцы вели огонь, он успел по ответным вспышкам засечь пулеметы врага.
Командир роты взял у раненого планшет и попытался разобраться в схеме расположения огневых точек противника, нарисованной Быковым. Но вот беда; ограниченное время и темнота не позволили старшему сержанту сделать ясную схему. Видимо, он больше полагался на свою память. Командир роты Левкович надеялся кое-что уточнить у Быкова и с нетерпением ждал, когда тот придет в сознание. К старшему лейтенанту подошел фельдшер.
— Быкову нельзя напрягаться, — сказал он. — Ранение настолько тяжелое, что даже одно слово может оказаться для него роковым.
Занятые разговором, они не заметили, что Быков уже пришел в себя.
— Карту, — послышался слабый голос раненого. Левкович бросился к Быкову и увидел, как кровь хлынула у него горлом.
— Не надо, — взмолился уже сам Левкович.
Но раненый поднял руку, требуя, чтобы ему не мешали говорить. Глотая кровь, с трудом выговаривая слова, он называл отметки и ориентиры засеченных им пулеметов. Через несколько минут Быков снова потерял сознание и уже больше не приходил в себя. После боя его похоронили на отбитой у врага высоте.
Двадцать пять дней мы стояли насмерть, защищая нашу государственную границу, и двадцать дней удерживали рубеж обороны Сортавала — станция Нива. Вот как здесь протекали последние бои нашей дивизии.
10 августа войска Карельской армии финнов начали новое наступление. Свой главный удар они наносили на лахденпохском направлении. Финны решили вклиниться на стыке нашего 462-го и 708-го полков — соседа слева, входившего в состав 115-й дивизии. После упорных боев противник прорвал оборону 708-го стрелкового полка. Ведя тяжелые оборонительные бои, сосед слева отошел в нашу полосу обороны. В этот же день финны овладели городом Лахденпохья и вышли на побережье Ладожского озера, отрезав нашу дивизию от войск 7-й и 23-й армий. Мы не отступили, но оказались в полуокружении. Теперь только Ладога связывала нас с «Большой землей».
Полковник Бондарев подчинил себе 367-й стрелковый и 230-й артиллерийский полки 71-й дивизии и 708-й стрелковый полк 115-й дивизии. Он принял решение произвести перегруппировку войск и, заняв полукруговую оборону, сократить линию фронта.
Новый оборонительный рубеж в инженерном отношении не был подготовлен. Противник принимал все меры, чтобы разгромить 168-ю дивизию. Она сковывала его силы, которые он мог бы использовать на петрозаводском направлении. Враг ежедневно настойчиво штурмовал наши позиции с фронта и с флангов, с севера, запада и с востока. Мы дрались на узкой прибрежной полосе Ладожского озера. Против нас были сосредоточены до 6 пехотных дивизий, 8 артиллерийских и минометных полков, 4 отдельных артиллерийских дивизиона и 2 полка пограничной стражи.
Немецкие и финские летчики, отбомбив наши позиции, сбрасывали листовки на русском языке, в которых угрожали утопить нас в озере, если мы не сдадимся в плен.
11 августа враг начал новый штурм. По всему фронту следовали непрерывные атаки, поддерживаемые ударами авиации и мощным артиллерийско-минометным огнем. Наши воины стойко отражали их. И только после ввода свежих сил, ценой больших потерь в живой силе и технике финнам удалось 12 августа овладеть городом Сорта-вала. На следующий день они прорвали линию обороны на участках 462-го и 708-го стрелковых полков, захватили станцию Нива и деревню Матскаселькя. Нависла угроза расчленения войск дивизии на две части. Полковник Бондарев снова бросил в контратаку свой резерв — 260-й стрелковый полк. Майору Брыгину была поставлена задача: уничтожить прорвавшуюся группировку противника и восстановить прежнее положение в районе станции Нива и деревни Оппала.
15 августа после короткой артиллерийской подготовки полк перешел в контратаку. Совместно с подразделениями 462-го и 708-го полков он разгромил вклинившихся в нашу оборону финнов и освободил станцию Нива.
Но обстановка на нашем участке фронта менялась буквально ежечасно. В последующие дни враг продолжал наседать на 402-й полк. 16 августа подполковник Ермаков докладывал комдиву:
— Вряд ли смогу продержаться более трех часов.
Противник зашел в тыл полка, создалась угроза окружения. Но Ермакову было приказано стоять насмерть. Этот приказ был доведен до всего личного состава. Бойцы, командиры и политработники дали клятву: «Ни шагу назад!» И полк выстоял. Он отражал ожесточенные атаки врага не три часа, а двое суток!
Нередко противнику удавалось выходить в наш тыл и окружать отдельные подразделения. Но ни одно из них не было разгромлено или пленено. Помнится, как мы очень волновались, узнав, что взвод, которым командовал лейтенант В. И. Солодов, пропал без вести. Но через двое суток Солодов и его бойцы появились в расположении 260-го полка. Лейтенант был в изорванной гимнастерке, почерневшей от земли и копоти, но бодрый. Он рассказал:
— Финны окружили взвод и, как всегда, предложили нам сдаться в плен, но мы на это ответили огнем. Отбивались двое суток, а потом прорвались.
В этих же боях прославилась 7-я рота, которой командовал старший лейтенант коммунист Григорий Васильевич Абрамов. Противник бросил против роты пехотный батальон, но не смог добиться успеха.
Тогда же я был свидетелем телефонного разговора Абрамова с командиром 462-го полка подполковником Кашинским.
— Как дела? — спросил подполковник.
— Трудно, но держимся! — ответил старший лейтенант Абрамов. — За нас будьте спокойны!
Командир взвода этой роты младший лейтенант Левин умело руководил боем у опорного пункта Хюмпля. Финны окружив его взвод, то и дело кричали в микрофон по-русски: «Сдавайтесь, вам у нас будет хорошо, будем сытно кормить, давать белый хлеб, мясо, шоколад». Бойцы посмеивались: «Дурачков ищут».
Взвод дрался в окружении трое суток. А в это время два взвода роты Абрамова полностью разгромили прорвавшуюся группу противника. Абрамов поблагодарил Левина:
— Ваш взвод здорово нам помог!
Много славных подвигов совершили наши дивизионные разведчики под командой лейтенанта Григория Григорьевича Тюпы. Они не раз ходили в тыл врага, приводили пленных, добывали ценные сведения о численности и огневых средствах противника.
На новые рубежи обороны мы отходили исключительно организованно. Особенно отличилась батарея лейтенанта Александра Николаевича Багрянцева. Артиллеристы действовали в арьергарде вместе с пехотой, меняя огневые позиции повзводно. Один взвод вел огонь по врагу прямой наводкой, а другой в это время менял позиции. Когда кто-нибудь из расчета выходил из строя, командир батареи бросался к панораме орудия и сам вел огонь прямой наводкой. Артиллеристы Багрянцева уничтожили 3 танка, 3 бронетранспортера и до роты солдат противника.
Батарея лейтенанта Ильи Трофимовича Сахно ставила свои орудия в засаду, подпускала противника на 150–200 метров и в упор расстреливала его шрапнелью. Знакомство мое с И. Т. Сахно произошло в несколько необычных условиях. Как-то, наблюдая за стрельбой наших гаубиц, я обратил внимание, что кто-то корректирует огонь в тылу у финнов — уж очень точно ложились снаряды в гуще вражеских цепей. Рядом со мной стоял командир полка В. Г. Кукин. Увидев недоумение на моем лице, Владимир Григорьевич сказал, что корректирует огонь в тылу врага со своего наблюдательного пункта командир 9-й батареи лейтенант Сахно.
— По рации? — спросил я.
— Нет, по телефону, — ответил Кукин и разъяснил, что иногда телефонисты используют для связи своих НП с огневыми позициями финскую колючую проволоку, которая тянется вдоль живых изгородей — кустарников на многие километры.
— Подключиться к этой колючке дело нехитрое, — улыбнулся Кукин, — зато финны, видите, не догадались перерезать ее.
После шестичасового боя, в котором 9-я батарея сыграла решающую роль, я увидел молодого лейтенанта с обветренным лицом.
— Это Сахно, — шепнул мне Кукин. Я подошел к лейтенанту:
— Спасибо. Действовали вы хорошо. Проявили инициативу, находчивость, смелость. Но и рисковали многим.
— А как же иначе, товарищ капитан, — сказал он голосом человека, знающего себе цену, — на войне без риска пропадешь.
12 августа из штаба командования Северного фронта Бондарев получил приказ: 168-й дивизии и вошедшим в ее состав частям и подразделениям 71-й и 115-й дивизий пробиваться к Ленинграду на соединение с частями 23-й армии.
Штаб дивизии разработал план прорыва из вражеского полуокружения, но осуществлять его не пришлось. На другой день мы получили новый приказ, который гласил: «Выход дивизии на Ленинград отменяется. Продолжать обороняться до эвакуации по Ладожскому озеру на остров Валаам».
Специальная группа гидрографов Ладожской военной флотилии и представители нашего штаба в очень короткий срок обследовали наиболее удобные районы для погрузки войск. Саперы дивизии и моряки-ладожцы срочно соорудили причалы. Матросы и солдаты работали круглые сутки по пояс в воде, под сильным артиллерийско-минометным огнем. Начальниками причалов были назначены капитан Кривуля, интендант 3-го ранга Ионичев и лейтенант Леонович.
15 августа к нам прибыл представитель штаба флотилии, с которым мы составили план эвакуации. Он сообщил нам, что на остров Рахмансаари, расположенный на пути трассы, по которой будут эвакуироваться все наши части и подразделения, высажен батальон 4-й отдельной бригады морской пехоты. Командованию батальона поставлена задача — обеспечить охрану наших судов и ни в коем случае не допустить высадку на этом острове десанта противника. В ночь на 16 августа подошли суда и буксиры с баржами. Началась эвакуация раненых, медико-санитарных батальонов. Им предоставлялись самые надежные суда, имеющие наиболее удобные каюты и кубрики. В последующие дни боев раненых и сопровождающих их медиков также отправляли в первую очередь и на самых лучших судах. Нам удалось вывезти на Валаам всех раненых.
17 августа мы отправили на остров Валаам 367-й, 708-й и 230-й полки, сражавшиеся в последние дни под командованием Бондарева, а также начали готовиться к погрузке 412-го гаубично-артиллерийского полка, который в это время пробивался к бухте по проселочной дороге. В трех километрах до причалов дорога кончилась. Артиллеристам пришлось растаскивать камни, рубить и валить деревья, прокладывать гать через болото. Лошади, везущие орудия, повозки с зарядными ящиками и боеприпасами, до того устали, что покрылись белыми хлопьями пены. Людям самим часто приходилось тащить орудия и зарядные ящики.
Наконец артиллеристы подошли к причалам и начали грузиться.
На рассвете, когда полным ходом шла погрузка батарей, противник открыл огонь. Из-за прямого попадания снаряда на одной из барж возник пожар. Был ранен командир батареи Гучек. Его и остальных артиллеристов сняли с баржи. Затем ее быстро прицепили к катеру и отвели от берега на 300 метров. Баржа горела, один за другим взрывались снаряды. Через несколько часов она пошла ко дну.
Не так давно я получил письмо от ветерана 168-й стрелковой дивизии А. Павлова, проживающего сейчас в Сортавале. Он рассказывал о том, как спасали баржу, на которой находились документы. «Мне было приказано, — вспоминает он, — доставить на Валаам документы дивизии. Вражеские летчики 4 раза бомбили нашу железную баржу. Одна из бомб угодила в нее. На барже было несколько мешков муки. Мы вмиг бросились к этим мешкам и закрыли ими пробоину. Благодаря этому баржа благополучно дошла до острова Валаам...»
18 августа во второй половине дня 412-й гаубичный полк закончил погрузку. Командир полка майор В. Г. Кукин вызвал начальника штаба 1-го дивизиона капитана А. Н. Литвинова и приказал срочно выделить 2-ю батарею лейтенанта Степушкина, которую снабдить в достаточном количестве боеприпасами и перебросить на ближайший остров для прикрытия эвакуации. Никто тогда не думал, что батарея вернется в полк.
Противник то и дело пытался с ближайших высот вести артиллерийский огонь по нашим судам и баржам, но батарея Степушкина, умело прикрывая наш отход, быстро и точно поражала цели.
Моряки Ладожской военной флотилии трудились в те дни исключительно самоотверженно. Со многими из них мы были уже знакомы. Еще 16 июля командование Северным фронтом поставило перед Ладожской военной флотилией задачу оказать содействие флангам нашей дивизии в районе Лахденпохья — Сортавала. С этой целью был создан специальный Северный отряд флотилии. Моряки доставляли нам боеприпасы, эвакуировали раненых, а также мирных жителей — стариков, женщин и детей — из города Сортавалы.
Когда началась эвакуация дивизии, немецкие и финские самолеты десятки раз пытались бомбить причалы и корабли, прикрывающие отход и погрузку. Канонерские лодки и сторожевые корабли почти непрерывно вели огонь по батареям врага, отражали атаки его самолетов. Катера «МО», подходя к берегу на близкое расстояние, подавляли огневые точки противника.
В сортавальских шхерах сражался отряд катеров под командованием старшего лейтенанта М. П. Рупышева и батальонного комиссара А. И. Федотова. Несколько дней моряки не давали возможности врагу форсировать залив Мариетсиман-салми и зайти в тыл 168-й дивизии. Но противник продолжал непрерывно штурмовать нашу оборону, стремясь отрезать дивизию от побережья Ладоги. Через несколько дней финны все же прорвались на флангах и вышли на рубеж реки Савайн-йоки в тыл 402-му и 462-му полкам. Однако нам удалось вовремя вывести из-под удара полки и занять оборону вдоль северо-восточного берега реки Савайн-йоки по железнодорожному полотну, западному берегу озера Пялк-ярви и у населенного пункта Миккли.
Командование Карельской армии финнов предприняло новые попытки окружить дивизию. Нас бомбили и обстреливали все светлое время суток.
В ночь на 18 августа были эвакуированы 453-й артиллерийский полк, 187-й отдельный разведывательный батальон и все спецподразделения.
Погрузка проходила под сильным артиллерийско-минометным огнем. 18 августа во время погрузки был ранен интендант 3-го ранга инспектор тыла Ионичев. Маленький осколок вонзился ему в шею. Не обращая внимания на рану, он продолжал руководить погрузкой. Но затем, уже на острове Валаам, почувствовав слабость, сам пошел в медсанбат и лег на операционный стол. Оказалось, что осколочек попал в сонную артерию. Когда хирург извлек его, Василий Иванович Ионичев скончался.
Особенно тяжело нам пришлось 19 августа. В 15 часов после сильной авиационной и артиллерийской подготовки враг перешел в наступление на участке 402-го полка. Финны прорвали нашу оборону и овладели междуозерным дефиле, высотой Клайденмяки, вышли в тыл 462-му полку и вынудили его отступить. Одновременно 260-й полк был отрезан от основных сил дивизии и прижат к побережью Ладоги.
Комдив ввел в бой свой резерв. Он приказал также Ермакову и Кашинскому перейти в контратаку своими вторыми эшелонами.
В этих боях батальоны Шишеры и Воробьева поддерживала артиллерийская батарея 402-го полка под командованием лейтенанта Олейника. Она била прямой наводкой по врагу. Лейтенант Олейник был ранен в голову, но продолжал вести огонь.
С большим трудом нам удалось восстановить оборону в междуозерном дефиле.
Однако 260-й полк оставался отрезанным от основных сил дивизии и продолжал обороняться самостоятельно. Как и мы, он. занимал подковообразную оборону по берегу Ладожского озера, а на флангах между ним и 402-м полком находились финны. Что делать? Соединиться с отрезанным полком у нас не было сил. Я приказал своему помощнику капитану Сергею Николаевичу Королевичу сесть на катер и вместе с моряками пробиться к Брыгину, чтобы выяснить обстановку. Через несколько часов Королевич вернулся и доложил, что 260-й полк держится крепко, но снаряды у него на исходе. Я в свою очередь доложил об этом комдиву.
Полковник Бондарев приказал передать майору Брыгину и старшему политруку Гуськову, что снарядов у нас очень мало, а если бы даже они и были в излишке, нет никаких возможностей доставить их.
— Радируйте им, — продолжал комдив, — пусть любыми средствами перебираются на остров Пут-сари и занимают там оборону. Туда к ним подойдет помощь.
Пут-сари находился в 1600 метрах от того места на побережье Ладоги, где оборонялся 260-й полк. Ясного представления, какими средствами может туда переправиться такая большая воинская часть, как полк, у нас не было. Понимали только, что иного выхода нет. Где-то в глубине души у меня, видимо, так же как и у Бондарева, была все же надежда, что наши люди сделают все возможное. Ведь кругом лес, много бревен, из которых можно сколотить плоты. Кроме того, на побережье Ладожского озера непременно должны быть шлюпки и лодки. Наконец, мы знали, что в 260-м полку имеется до 200 лошадей. Известно, что лошади хорошо плавают. На худой конец, и они смогут сослужить свою посильную службу.
И все же тревога за судьбу 260-го полка не оставляла меня. О том, как самоотверженно выполнил приказ командования весь личный состав 260-го полка, я узнал уже на острове Валаам.
Финское командование еще 12 августа сообщило в своей сводке по радио о полном уничтожении южнее Сортавалы русской 168-й дивизии полковника Бондарева. Мы узнали тогда об этом из листовок. 19 августа противник, прижав к берегу все три полка, усилил натиск, решив, видимо, на самом деле покончить с дивизией. Назрела необходимость эвакуировать на остров Валаам штаб во главе с полковниками А. Л. Бондаревым и А. И. Королевым.
Руководство оставшимися частями, их обороной и эвакуацией Бондарев возложил на меня как на начальника оперативного отделения.
— Управление войсками, — приказал комдив, — осуществляйте с командного пункта 402-го полка. Здесь наиболее важный и ответственный участок фронта.
Вместе со штабом дивизии эвакуировались подразделения и работники тыла. Долина, которая вела к первому и второму причалам, была забита автомашинами, походными кухнями, повозками, лошадьми. Часть имущества тыла авиация противника подожгла зажигательными бомбами, надеясь, видимо, вызвать у нас панику. Но погрузка на суда и баржи шла организованно.
Бондарев, Королев и другие офицеры штаба простились со мной. Ночью корабли отошли от берега. С рассветом я направился на КП Ермакова. По дороге шесть раз попадал под сильный обстрел. Случилось так, что шел один, без ординарца и связного. Признаюсь, на этот раз было жутковато. К счастью, все обошлось благополучно.
Ермаков обрадовался моему приходу. Блиндаж, в котором находился КП, содрогался от разрывов снарядов. Шишера, Воробьев и Уклеба докладывали, что противник наседает, пытаясь прорваться к нашим причалам. О том же докладывали соседи Ермакова — Брыгин и Кашинский, Сдержать бешеный натиск врага, не допустить его выхода к местам переправ можно было только контратаками. Отдавая приказы, я старался подбадривать людей. Нам надо было продержаться до темноты.
Бои шли сейчас за высоту Клайденмяки, враг стремился овладеть ею, чтобы отрезать единственный путь нашим подразделениям в район погрузки. В середине дня противнику удалось овладеть высотой Клайденмяки. Я приказал Ермакову контратаковать и отбить гору, иначе нам не сесть на суда. Бои продолжались несколько часов, гора переходила из рук в руки. Только с наступлением темноты Воробьев и Шишера доложили, что атаки врага прекратились и гора в наших руках.
В ночь с 20 на 21 августа, как нам сообщило командование флотилии, подойдут суда, буксиры и баржи, а также военные корабли прикрытия в районы погрузки: для 402-го полка — в бухту № 1, для 462-го полка — в бухту № 2, для 260-го полка — к острову Пут-сари.
С нетерпением ждали ночи. Стрелки часов показывали два часа, а моряки все еще не давали о себе знать.
— Видимо, нам не удастся сегодня провести эвакуацию, — сказал Ермаков.
Я высказал предположение, что к утру финны прекратят обстрел побережья и атаки, полагая, что сорвали эвакуацию русских. Мы же тем временем на рассвете отведем свои войска, погрузим их на суда и буксиры с баржами и уйдем, что называется, из-под самого носа противника. С волнением смотрели мы на часы: уже третий час ночи, а моряков все нет...
Наконец мне доложили, что в бухту № 1 вошел транспорт для 402-го полка. Ермаков мог уже отводить свои батальоны с участка обороны и начинать их погрузку на корабль. Но я приказал ему ждать, пока в бухту № 2 и к острову Пут-сари не подойдут суда для двух других полков.
— А если они не будут поданы сегодня, что тогда делать? — спросил Ермаков.
— Обороняться еще сутки.
— Правильно, — согласился со мной подполковник. — Вместе — мы сила, а по частям нас разобьют.
Вскоре подошел транспорт для 462-го и 260-го стрелковых полков. На душе сразу посветлело, напряжение спало. Я приказал Ермакову, Кашинскому и Брыгину оставить прикрытие и приступить к отводу и погрузке войск согласно плану эвакуации.
Как мы и предполагали, противник решил, что этой ночью ему удалось сорвать нашу эвакуацию, поэтому в 4 часа утра он прекратил артиллерийский обстрел и атаки. Необычная тишина наступила на всех участках, только изредка слышны были выстрелы отдельных орудий и дробь пулеметов. Это наши артиллеристы и пехотинцы из подразделений прикрытия вели огонь по врагу.
На рассвете я обходил бухты. Слышались тихие короткие команды. Без суеты и сутолоки шла посадка людей и погрузка боевой техники на баржи и суда. На первом причале я разговорился с лейтенантом Киселевым. Он, как и другие, понимал, что нас перебрасывают на другой участок фронта, где предстоят еще более тяжелые бои, и надо заботиться о сбережении не только орудий, но и каждого пулемета, каждой винтовки.
После окончания войны я написал письмо бывшему командиру пулеметной роты 1-го стрелкового батальона 402-го полка лейтенанту Н. А. Киселеву и получил ответ: «Уважаемый Семен Николаевич, вы просите мое фото военного времени, а где его взять? Как говорится, слава богу, что голову и солдатскую честь сберег. Сейчас я инвалид войны второй группы по зрению, побаливает сердце. Это письмо вам пишет моя жена под мою диктовку, самому мне писать тяжело... Напомню вам, что было перед нашей с вами встречей раненько утром 21 августа 1941 года, когда мой взвод грузился на баржу и вы поинтересовались, все ли наше оружие при нас...
Во время последнего боя перед эвакуацией на остров Валаам один из пулеметов каким-то образом с моста упал в глубокий ручей. Во взводе осталось 2 пулемета. Когда мне было приказано вместе со взводом погружаться на баржу, я попросил разрешения у командира роты прежде спасти утонувший пулемет. Получив разрешение, я вместе с восемью бойцами пошел к ручью. Но в это время кто-то из штабных командиров приказал мне выбить противника, стрелявшего с высоты сопки. Мы подобрались к сопке и выбили противника гранатами. Затем ныряли в ручей до тех пор, пока не достали пулемет. После этого еще вели несколько оборонительных боев, прикрывая посадку наших подразделений на катера, пароходы и баржи. Когда подошли роты прикрытия, мне разрешили сажать на баржу наш взвод. Мы были горды, что выполнили боевую задачу и сохранили свое оружие».
21 августа в 5 часов 30 минут утра командиры полков доложили, что погрузка закончена. Я отдал приказ снять прикрытие. Мы оставили только несколько полковых орудий и пулеметов, чтобы поддержать режим огня и ввести в заблуждение противника. Для эвакуации оставшихся людей выделили бронекатера.
Теперь меня беспокоила судьба лишь 260-го полка. С большим трудом удалось связаться по рации с командным пунктом. Комиссар полка М. И. Гуськов доложил, что всех раненых они отправили на остров Пут-сари... «Молодцы, — подумал я, — сообразили». Но как им удалось организовать переправу, и какие еще плавсредства имеет полк, и как ведет себя противник, и обеспечена ли оборона не только побережья Ладоги, но и острова Пут-сари, — всего этого я не успел выяснить, так как связь неожиданно оборвалась...
Как же я обрадовался, когда спустя некоторое время М. И. Гуськов сумел наладить с нами связь. Теперь из его доклада я узнал, что на участке их берега имеется старый пирс.
На мой вопрос, где Брыгин, Гуськов ответил, что командир полка организует оборону на острове Пут-сари. Последнее его сообщение комиссару полка гласило: «Ждите, флот идет на помощь».
— А как же сейчас у вас дела? — поинтересовался я, подразумевая обстановку на переднем крае.
— Шумят, толкаются, — ответил Гуськов, — нахожусь у Богданова вторые сутки... Купаться противопоказано, — пошутил в заключение Маркел Иванович.
Нетрудно было догадаться, что комиссар полка Гуськов вместе с командиром 2-го батальона организует контратаки, что полк цепко держится за берег и врагу не удастся ни окружить его, ни опрокинуть в Ладогу...
Закончив разговор по рации, я мысленно поблагодарил комиссара 260-го полка. Да, спасибо Маркелу Ивановичу, большой груз снял он с моего сердца.
Забегая вперед, скажу, что вскоре 5 катеров «МО» подошли к берегу Ладоги, где основные силы 260-го полка держали оборону. Пехотинцы встретили моряков криками «ура». Катера разведали подходы к берегу, поддержали пехотинцев огнем своих пушек и пулеметов и ушли. А после этого пришел большой буксир с баржой. К самому берегу буксир не смог подойти. Люди заходили по грудь в воду и по трапам и шторм-трапам взбирались на буксир и баржу. Никто при этом не оставлял своего оружия. Люди уносили с собой не только винтовки, пулеметы, но и тяжелые минометы. Буксир и баржа забрали более 400 человек. На мелких судах эвакуировалось еще человек 300. Последним с берега Ладоги на Пут-сари переправлялся батальон Богданова. Противник вел интенсивный минометно-пулеметный огонь по переправе. Но с острова Пут-сари подразделения 260-го полка отвечали еще более интенсивным огнем по финнам, чем немало помогли своему последнему батальону благополучно покинуть северный берег Ладоги.
В 6 часов последний транспорт отошел от берега, покинув родную карельскую землю, которую мы отстаивали 45 дней от врага, во много раз превосходившего нас в живой силе и технике. Корабли взяли курс на остров Валаам. Берега северного побережья Ладоги медленно скрывались в предрассветном тумане. И вдруг тишину разорвали оглушительные разрывы снарядов. Противник открыл ураганный артиллерийский огонь по бывшим теперь уже пустым районам погрузки и позициям. Позднее нам стало известно, что финны в то утро готовились к последнему штурму и разгрому основных сил нашей дивизии.
Мы волновались за людей, которые остались для прикрытия. Обидно, что имена этих героев не сохранились в памяти. Лишь небольшую группу солдат и сержантов во главе с младшим лейтенантом Дрехловым последние катера успели эвакуировать. О судьбе остальных товарищей нам ничего не было известно. Живы ли они?
После выхода в свет первого издания этой книги я получил письмо от рабочего совхоза «Большевик» Сортавальского района бывшего бойца 402-го полка М. Ф. Шумилова, который находился среди этих 30 человек.
«Мы делали все, что могли, — писал мне Шумилов, — чтобы не допустить противника к берегу озера. Окруженная с трех сторон горсточка наших бойцов отбивалась от наседавшего врага. Занимаемая нами позиция была буквально перепахана вражескими снарядами и минами. Все меньше и меньше оставалось защитников. Но мы ясно понимали возложенную на нас задачу. Последнее, что помню на этой позиции, — это пламя, страшный грохот и мертвую тишину. Когда я пришел в сознание, все было кончено. Я услышал чужую, незнакомую мне речь...»
Кроме этого факта, М. Ф. Шумилов сообщал о его участии в боях до того, как он был оставлен в роте прикрытия. Все было точно: и описание местности, и множество подробностей каждого из известных мне боев, когда Шумилову и его боевым друзьям не раз приходилось ходить в контратаки, смотреть смерти в лицо. Между прочим М. Ф. Шумилов рассказывал, что окопы и траншеи одного из наших опорных пунктов проходили рядом с его домом, недалеко от Кааламского сельсовета Сортавальского района.
Я хорошо помню, как героически отстаивало эти позиции одно из подразделений 402-го полка. До глубины души тронули меня простые, бесхитростные строки бывшего солдата: «Семья моя была эвакуирована. В час затишья мы с командиром роты зашли в опустевший дом, посидели, покурили, вспомнили довоенную жизнь, своих родных... И еще большая ненависть к врагу закипела у меня на душе...»
Нет сомнения, что бывший солдат из роты прикрытия сообщал горькую правду о своей дальнейшей судьбе, когда он дрался с врагом до последнего патрона и при стечении тяжелых обстоятельств был взят в плен. Большинство же воинов, прикрывавших наш отход, пало смертью храбрых, К сожалению, и в памяти М. Ф. Шумилова не сохранились их имена — ведь с тех пор прошло уже 30 лет.
В роте прикрытия находились и артиллеристы. Туда был направлен замполитрука 3-й батареи Бойко, комсорг взвода управления 2-го дивизиона Лыков и командир отделения разведки вычислителей помкомвзвода И. А. Иванютин.
Недавно я получил письмо от Ильи Алексеевича Иванютина. Он оказался одним из тех, кому удалось после выполнения боевой задачи спастись.
«Я и красноармеец Лыков, — вспоминает Илья Алексеевич, — помахали руками отплывающим. Один из пехотных командиров повел нашу группу, состоявшую из 5 человек, на гребень берега Ладожского озера (в правую сторону от бухты, примерно в 500 метрах от берега). На нашем участке кроме нас оказалось 30 человек. Небольшая долина между двумя косогорами и бухтой погрузки была охвачена нами полукольцом. После отправки артиллеристов началась погрузка стрелковых полков.
Всем нам приказали после отправки последнего транспорта, в 6 часов утра, вести из всех видов оружия целый час массированный огонь по видимым и невидимым целям противника, а после этого сняться с позиций, быстро при-» быть в бухту, где должны быть катера, погрузиться и отплыть на Валаам.
Наступило утро. Отплыл последний транспорт. В этот момент мы открыли массированный огонь по противнику. Прошел час, и мы, выполняя приказ, бросились бежать по направлению к бухте. Но противник открыл ураганный артиллерийский и минометный огонь, строчил из пулеметов и автоматов. Бухта погрузки превратилась в бухту смерти. Но наши люди из группы прикрытия кричали:
— Умираем, но не сдаемся! Прощай, Родина!
Ураганный огонь противника продолжался до позднего вечера. Оставалась горстка воинов из группы прикрытия. Все боеприпасы были израсходованы. Кто-то крикнул:
— Вперед!
Так по берегу мелкими группами, по 2–4 человека, мы стали вырываться из этого пекла. Я оказался в группе, в которой был Лыков и еще один боец.
Пробежав по берегу примерно около 2 километров, мы сняли сапоги, гимнастерки, шаровары, нательное белье.
Свернули все это в плотные свертки, привязали ремнями к спине и бросились вплавь в Ладожское озеро. Я и Лыков добрались до крохотного островка, а третий наш товарищ утонул в Ладоге.
На этом островке было несколько камней-валунов. Мы развернули свертки, оделись. Одежда была свернута до того плотно, что наши комсомольские билеты и другие документы не промокли, чему мы были очень рады. Пробыли мы на островке всю ночь. На Ладоге штормило. Мы сильно окоченели. Всю эту ночь из бухты смерти до нас доносились стоны раненых.
Утром 22 августа послышался рокот мотора. Из-за утреннего тумана мы сначала ничего не видели. Через некоторое время, услышали:»Подвернем сюда». Мы в два голоса крикнули:
— Спасите!
Нас взяли на борт катера моряки Ладоги. Потом они подходили к другим мелким островкам, но тут начался обстрел, и катер взял курс на Валаам. Так я и Лыков прибыли в свой родной дивизион. Нас окружили наши товарищи, обнимали, целовали.
Здесь я узнал, что и батарея Степушкина, с честью выполнив свою задачу, была эвакуирована моряками на Валаам».
Благодаря мужеству и самоотверженности моряков-ладожцев, их организованности и слаженности задание командования фронта было успешно выполнено. 9700 бойцов и командиров только нашей дивизии (не считая личного состава 71-й и 115-й дивизий) моряки переправили на остров Валаам. Вместе с людьми была перевезена и вся боевая техника.
В полдень 21 августа длинная кильватерная колонна пароходов, катеров, буксиров с баржами, охраняемая канонерскими лодками и быстроходными «морскими охотниками», медленно подходила к острову Валаам.
Катер «МО», на котором я шел, замыкал караван тяжело нагруженных судов. В ушах еще стоял гром канонады, но на душе было легко от сознания, что нам удалось сохранить дивизию. Мы приближались к живописному берегу. Небольшую возвышенность в северной оконечности острова венчал пятиглавый купол белокаменного собора. Мне просто не верилось, что на земле есть такой уголок, где глубокую тишину нарушают только всплески волн о гранитные утесы да крики чаек.
Два дня мы отдыхали на острове Валаам, приводили себя в порядок после тяжелых боев.
Особенно много хлопот было у интендантов 260-го полка. Ведь личному составу этой части пришлось эвакуироваться, если можно так выразиться, в два приема: сперва — на остров Пут-сари, а уже потом — на остров Валаам. Переправа на первый остров происходила под сильным огнем. Многие из бойцов, особенно те, которые шли на шлюпках, попав в тяжелое положение, сбрасывали верхнюю одежду, сапоги и так доплывали до острова. Примечательно при этом, что свое оружие они все же спасали. На Валааме мне то и дело попадались на глаза люди в трусах и майках с минометными стволами или винтовками, перевешенными на ремнях через плечо. Этих товарищей из 260-го полка, сумевших при тяжелейших обстоятельствах спасти свое оружие, в шутку называли «абиссинцами». Ведь в памяти у нас еще свежи были события героического сопротивления эфиопского народа итальянскому фашизму.
Одного из таких «абиссинцев» со стволом миномета через плечо я и остановил.
— Эх, жаль, что плиты от миномета нет, — сказал я. — Как стрелять будешь по врагу?
— Плиту спасли, товарищ капитан, — с достоинством ответил мне боец. — В пробитой шлюпке дотащили плиту до острова Пут-сари.
Позже комиссар 260-го полка Маркел Иванович Гуськов рассказывал мне, что как бы трудно ни приходилось им, оружие они не бросали. Например, в шлюпке, в которой переправлялся Маркел Иванович, погибли от осколков 3 человека, сама шлюпка была вся в пробоинах, но миномет и пулемет, находившиеся в ней, были спасены.
Помнится, комдив особенно заботился об экипировке личного состава 260-го полка и, что называется, гонял полковых и дивизионных интендантов, заставляя их не жалеть свои запасы...
На острове Валаам я узнал, что во время эвакуации 260-го полка на острове Пут-сари произошел драматический случай. Когда началась переправа и более 200 лошадей вошли в озеро и поплыли по направлению к Пут-сари, единственный в полку маленький жеребенок остался на берегу, побоявшись войти в воду. Лошади уже проплыли половину пути и были близки к цели. В это время жеребенок неожиданно заржал. Его мать кобылица, плывшая впереди, вытянула шею, моментально откликнулась на зов, и повернула назад к берегу. А за ней, как по команде, поплыли все лошади. Многие из них погибли под огнем врага.
Мы часто потом вспоминали этот случай...
22 августа начальник штаба полковник А. И. Королев познакомил меня с телеграммой, полученной из штаба Северного фронта. Нам предстояло в ночь на 24 августа переправиться на кораблях Ладожской флотилии к поселку имени Морозова, а оттуда по железной дороге проследовать до станции Павловск (город Слуцк).
Мы погрузились на речные суда, шхуны, баржи и взяли курс на Шлиссельбург.
Закончить эту главу мне хотелось бы рассказом о судьбе одного из батальонов 4-й отдельной бригады морской пехоты, который, как было упомянуто выше, высадился десантом на остров Рахмансаари, чтобы обеспечивать нашу эвакуацию.
Недавно я получил письмо от директора Лахденпохской средней школы Леопольда Леонидовича Нейкена, который сообщал мне, что на острове Рахмансаари обнаружены останки наших воинов. Видимо, они сражались очень храбро, так как финны в знак уважения к их воинской доблести поставили на могиле крест, на котором написали: «Здесь лежат 110 солдат Красной Армии, погибших в бою 7–10 сентября 1941 года».
Леопольд Леонидович спрашивал у меня: «Что за люди вели бой на острове спустя 20 дней после эвакуации вашей дивизии?»
Между нами завязалась переписка. Нейкен возглавил поиск красных следопытов Лахденпохской средней школы. Этот поиск дал свои результаты.
Мне остается только поблагодарить красных следопытов и привести выдержки из статьи, напечатанной в сортавальской районной газете «Красное знамя» 9 мая 1971 года.
«В конце августа на остров Рахмансаари был высажен 3-й батальон 4-й отдельной морской бригады под командованием полковника Каргина и полкового комиссара Бондаренко. Батальону необходимо было обеспечить охрану трассы, по которой проходили суда с эвакуированными частями и подразделениями 168-й стрелковой дивизии, и не допустить высадки десанта противника. Основную задачу батальон выполнил, но продолжал оборонять остров.
К 7 сентября гарнизон острова составлял, видимо, около 250 человек. Морские пехотинцы организовали оборону, у них было достаточно боеприпасов и питания.
Обнаружив присутствие на острове наших подразделений, противник неоднократно предпринимал артиллерийский и минометный обстрел, а затем, подтянув переправочные средства, высадил 7 сентября десант. Численность противника значительно превышала число защитников. Начались непрерывные бои. Одну из групп контратакующих возглавил полковой комиссар Бондаренко. В бою он был убит, его документы позднее были переданы в политотдел бригады.
На помощь рахмансаарцам прибыла небольшая группа с одного из островов, которую возглавил младший лейтенант Громов, и сразу же вступила в бой. С каждым часом ожесточеннее становились схватки. На небольшом островке начало сужаться кольцо окружения.
Каждый час требовал подвига, и подвигов на острове было совершено много. Особенно хочется отметить подвиг матроса Петра Степаненко. Отбивая очередную атаку противника, Степаненко стрелял из карабина. Рядом с ним из снайперской винтовки вел огонь младший лейтенант Громов. Вражеский солдат бросил в офицера гранату, она завертелась в траншее у ног офицера. Степаненко хотел поднять гранату и бросить обратно, но не успел. Граната разорвалась в его руках, и он своим телом прикрыл веер осколков, спасая офицера.
Сознавая тяжесть сложившегося положения, полковник Каргин приказал младшему лейтенанту Громову любой ценой добраться до базы и доложить обстановку. И Громов выполнил приказ. В ночь на 11 сентября, взяв шлюпку, одно весло, обломок доски, личное оружие, ракетницу и пулемет, пятеро бойцов покинули остров. Враги заметили их поздно, поэтому обстрел не дал желаемых результатов. Отойдя на достаточное расстояние, Громов приказал дать очередь трассирующими в воздух: таков был сигнал. Сразу же им навстречу вышло судно. Первая мысль: неужели противник, неужели так глупо погибнуть? Катер оказался наш...
Как вспоминает контр-адмирал Беляков, примерно в эти же дни на Валаам, где находился штаб 4-й отдельной морской бригады, прибыл еще один боец. Его челн был выдолблен из старого трухлявого ствола. Когда утром обнаружили челн, боец был уже мертв.
Снять людей с острова не удалось. Силы были слишком неравными. Но на острове все же было уничтожено около 800 солдат и офицеров противника. Об этих боях сообщалось в сводке Совинформбюро.
Значившийся в списке среди убитых На зарин Иванович Савельев на самом деле жив. Скупо вспоминал он много позже о тех днях. Раненых мы переправили на материк, а здоровым пришлось хоронить убитых. Савельева переправили на материк. Сейчас он живет в Ленинграде.
Из пяти ушедших с острова найдены двое. Громов живет в Ленинграде, Шипов — в Таллине. Судьба краснофлотцев Баля и Перельштейна, а также политрука Заикина пока неизвестна. Каргин умер после войны в Ленинграде или погиб в 1944 году уже после освобождения из плена. Данные о нем противоречивы.
Итак, приоткрыта еще одна героическая страница боевого подвига, совершенного на территории Приладожья в 1941 году».