Встреча с однополчанами

Люблю Минское шоссе. Я еду по нему в отпуск и не отрываю взгляда от его широкой асфальтовой ленты, которая напоминает мне взлетную полосу. Шуршат монотонно шины «Москвича», мелькают по сторонам телеграфные столбы, с грохотом проносятся встречные грузовики, нагруженные строительными арматурами, кирпичом, щебенкой...

Сколько времени я сижу за рулем, а конца пути все не видно. Да, велика ты, Родина!

— Подумать только, почти из конца в конец по этой дороге, — говорит жена, — прошли фашисты. Ужас! У меня даже мурашки бегут по рукам...

— И французы в восемьсот двенадцатом, — замечает старшая дочь — студентка исторического факультета МГУ.

— Да, напасть на такую страну, как наша!.. На такое способны или слепцы, или сумасброды...

— А они и есть сумасброды: Наполеон... Гитлер...

Наконец на следующий день проезжаем Гомель, а затем направляемся к Речице. Останавливаюсь на высоком днепровском мосту.

— Эх, как бы я здесь, над Днепром, прошел на своей «пешечке» бреющим! — не удержавшись, восклицаю я и добавляю: — А вы, между прочим, знаете, что в Речице наш Валентик живет? [158]

— А адрес у тебя есть? — интересуется жена.

— Есть. Красина, двадцать восемь. Буду сестру в Речице встречать — обязательно заеду к Валентику! Очень хочу повидать командира.

...Раннее апрельское утро. Собираюсь в Речицу к поезду, выезжаю с большим запасом времени, чтобы заглянуть на улицу Красина.

Мой «Москвич» катит по Советской улице. Любуюсь ровным асфальтом, новыми многоэтажными домами.

— Речица теперь — под стать областному городу. Сворачиваю направо, в тихую улочку... Так вот где живет мой любимый командир!..

«Второй... восьмой... шестнадцатый...» — считаю номера домов. Догадываюсь, что его дом там, где стоит «Победа».

Подъезжаю ближе. Это действительно тот дом, который мне нужен.

«Кажется, командир в машине!.. Да, это он...»

Объезжаю «Победу» и сзади нее резко торможу. Выскакиваю из кабины и быстро иду к сидящему за рулем Валентику. Левая передняя дверь его машины открыта. Подхожу еще ближе и не могу сдержаться — бросаюсь к нему. Мы крепко обнимаемся и целуемся.

— Здравствуйте, командир!.. Так давно я вас не видел!.. — говорю я срывающимся голосом.

— Болдырев! — восклицает Валентик.

— Бондаренко!

— Бондаренко, Бондаренко... Товарищ Бондаренко, я вижу, что это вы, но почему-то назвал вас Болдыревым. Ах да, ведь вы же с ним всегда были рядом... И в списках были рядом. Наверно, поэтому...

Мы еще раз крепко обнимаемся и целуемся. И оба плачем.

— Вы знаете, товарищ Бондаренко, сегодня у меня праздник.

— Какой? [159]

— Как какой? Разве ваш приезд — не праздник? Так радостно видеть человека из нашего полка!

— И мне радостно видеть нашего командира... — искренне говорю я.

— Нина Михайловна, выходи сюда! — зовет Валентик супругу.

Она выбегает из кухни на крыльцо, вытирает о передник руки.

— Посмотри! Посмотри, Нина, кто к нам сегодня приехал!

— Бондаренко? Разведчик? — произносит Нина Михайловна.

— Да! Он! Всю войну мы с ним прошли!

— Когда я с Валеркой приезжала в Мокштово, всех вас видела. Помню Таюрского, Ермолаева, Харина!..

— И я вас помню. Дмитрий Данилович, дорогой мой, я помню, когда последний раз вас видел. Это было тоже в Мокштово. В фотолаборатории. Забирали вы свои фотографии... Сколько лет прошло!..

— Николай Адамович, когда Нина приезжала с сынишкой на фронт, он был маленький. Помню, ему очень понравилась фамилия Чучева. Он все прыгал и, как бы стараясь запомнить, выкрикивал: «Чучев! Чучев!»

— А Чучев наш служит в Москве, генерал-полковник авиации.

— Знаю. Николай Адамович, все хочу спросить вас: как получилось, что вы здесь? — переводит Валентик разговор на другое.

— Я же хойникский! В деревне Карчевое живут моя мама и старшая сестра.

— Что вы говорите?.. Так близко от меня?..

— К ним я и прибыл в отпуск. Сегодня должна приехать с детьми из Пинска младшая сестра. Каждое лето мы вместе гостим у мамы, и каждый раз я ее встречаю в Речице.

— Скажите, вам не стыдно ездить мимо и не заехать [160] ко мне? Вокзал же рядом! Ай-я-яй, товарищ Бондаревко!

— Дмитрий Данилович, я адреса вашего не знал! Сегодня был у Тудакова. И вот только... А так-то я знаю давно, что вы живете в Речице.

— Тогда ладно, прощаю. Пойдемте, я вам сад свой и дом покажу.

— Декабрь сорок четвертого — апрель шестьдесят пятого. Без нескольких месяцев двадцать один год, — говорю я.

— Время летит! И не угонишься...

— Что да, то да, командир.

— Эх, жаль что в саду еще ничего нет! Яблоки у нас такие!.. Угостить бы речицкими...

— Ничего, Дмитрий Данилович, спасибо. А ведь Болдырев наш погиб. Вы знаете об этом? Не могу понять, как мог погибнуть такой опытный летчик?

— Знаю, мне сказала жена Криворучко. Криворучко же здесь живет!

— Да? Не знал.

— Скажите, вы летаете или тоже демобилизовались? Почему вы в штатском? — меняет разговор Валентик.

— О, я, как и Курочкин, отсеялся еще в пятьдесят третьем году! Знаете такого героя из кинофильма «Свадьба с приданым»?

— Нервы, нервы нас подвели... — вздохнул Валентик.

— Когда меня жена привезла последний раз из ЦНИАГ... Вы знаете, как это расшифровывается?

— Да, бывал там! Что за летчик, который не полежит в его «палате лордов», не «глотнет шпагу» да на «телескопе» не побывает раз пять?..

— Ну вот, в этой самой «палате лордов» я, как говорится, дошел до ручки. Приехал домой, увидел у дочкиной куклы разбитую голову и заплакал. [161]

— Вот как? Довоевался!..

— Заехал ко мне Таюрский — восемь лет не виделись, — мне, знаете, от радости плохо стало.

— Ну ясно... А сейчас как вы себя чувствуете?

— Неплохо. Правда, когда резко меняется погода, то заметно сказывается...

— Что поделаешь... А какие у вас еще новости?

— Вам известно, что наш Таюрский — полковник, заслуженный летчик-испытатель СССР?

— Да, читал об этом в газете. Молодец он, другого не скажешь.

— И Беляев Николай Николаевич — летчик-испытатель первого класса, полковник. Помните его?

— Ну как же? Я всех вас, как родных, помню.

— Утробина помните?

— Механика по спецоборудованию?

— Да.

— Помню.

— Сейчас Утробин — заместитель начальника отдела по капитальному строительству.

— Молодец Утробин! Он ведь и тогда, в войну, толковым сержантом был. Это он написал стихотворение «На смерть Вишнякова»? Вишняков!.. — сказал печально Валентик. — Как вспомню я Вишнякова, у меня вот тут болит... — он показал на левую сторону груди. — Жалел я, что он погиб, ох как жалел! Да-а, сколько погибло хороших людей!..

— А вы знаете, товарищ командир, что наши однополчане ежегодно восьмого мая встречаются в Москве? — спрашиваю я не без гордости. — В сквере у памятника Героям Плевны.

— Что вы говорите? — удивился Валентик. — Вот этого я не знал! Молодцы!

— Так что, Дмитрий Данилович, обязательно приезжайте с Ниной Михайловной на встречу. Приглашаем вас.

— Спасибо. Приедем. [162]

— Комитет ветеранов войны 135-го полка есть!

— О, это здорово!

— Раньше мы встречались просто так, а когда впервые, в шестьдесят втором году, Топорков приехал на встречу... Вы Топоркова-то помните?

— Ну как же? Начальник оперативного отделения штаба. Федор, по-моему, Александрович. Трудолюбивый такой, исполнительный. Помните, как он привел ко мне на КП десятка два фрицев? В Мачулище...

— Такое невозможно не запомнить. Топорков в настоящее время работает в Коми АССР заместителем министра.

— Вон каков Топорков!.. Как выросли наши люди!..

— И вот Топорков нам говорит: «Ребята, не годится стихийно встречаться. Нужно создать комитет ветеранов нашего полка». «Федор Александрович пусть будет председателем!» — предложил Свердлов. Его мы и избрали. А меня ребята избрали секретарем комитета. Так что...

— Вы сегодня, я вижу, торопитесь?..

— Да нет, не очень...

— Ну как же не очень, вам же ехать встречать сестру нужно! Давайте так договоримся: когда вы со своей супругой и детьми будете у нас?

— Да вот на днях в Винницу собираюсь, тогда и заедем.

— Ну и хорошо...

Мы вышли на улицу.

— Дмитрий Данилович, еще не все. Я привез «Красную звезду» за 12 мая. В ней напечатана корреспонденция Омельчука и фотоснимок нашего комитета ветеранов.

— Давайте, давайте... Ну! Всех я узнаю... Только почему-то не похож на себя Долгопятов. Похож он здесь на Симонова.

— Это и есть Симонов! Омельчук допустил ошибку. [163]

Мы фотографировались несколько раз. А Симонов — заведующий кафедрой в Институте железнодорожного транспорта в Москве, доктор технических наук. Эта газета вам на память.

— Вот это Симонов! Спасибо. Мне это память и радость. Симонов же служил в эскадрилье Вишнякова?

— Да.

— Скажите, а где Моисеев? Знаете вы что-нибудь о нем? Как у него с ногами?

— Ох, я совсем и забыл рассказать вам о нем! Моисеев живет в Новомосковске Тульской области. Работает старшим научным сотрудником в угольном институте. Женат. Три сына. Смена так смена! Только... Не хочется мне вас расстраивать, Дмитрий Данилович...

— Говорите, говорите...

— Моисеев без обеих ног.

— Да что вы? Как же это случилось? Какой человек?.. И летчик какой был!

— Долго лечили его, да вот... В пятьдесят седьмом правую, а в пятьдесят девятом левую... Отняли обе ноги выше колен... И сейчас не бросает трудиться. Его работа — высокочастотная связь между машинистом электровоза и диспетчером шахты — экспонируется даже на Выставке достижений народного хозяйства в Москве.

— Молодцы фронтовики! А где Харин, Стрелков, Губин, Ермолаев? Где Лакеенков, Лашин, Пеший? Где Мазуров, Вигдоров? Да этот еще... Смешил он все вас...

— Зубенко, Ребров?

— Нет, нет... Ага, вспомнил: Монаев!

— Монаев живет в Москве на Красноармейской улице. Работает в конструкторском бюро. Пеший работает у Антонова. Живет где-то недалеко от Киева. Мазуров, Лашин и Харин — генералы. Почти обо всех однополчанах я знаю... Беру недавно газету «Советская Россия» и на одном из снимков узнаю нашего механика Николая Мармилова. Бригадир соледобытчиков треста «Баскунчаксоль [164] «, награжден орденами Ленина и Трудового Красного Знамени.

— Вот это и есть гвардейцы!..

— Приеду на днях и еще многое о них вам расскажу.

— Спасибо, Николай. Мне, старику, это такая радость!

— Зачем вы это слово сказали — «старик»? Не надо!

— А что ж поделаешь, Николай Адамович! Жизнь идет вперед... Ну, давайте вашу руку! Смотрите же, я вас жду...

Мы с Валентиком обнимаемся. Мне не хочется уезжать и становится как-то очень грустно...

Моя машина покидает улицу Красина, а в зеркале над ветровым стеклом все еще вижу его, своего командира полка Валентика!..

...8 мая 1965 года. Сегодня в шестнадцать часов у памятника Героям Плевны встреча однополчан. А кроме этого у меня сегодня в десять утра еще и встреча с Моисеевым и его семьей. Март сорок шестого — май шестьдесят пятого. Девятнадцать лет и два месяца. Каким ты стал, Петька, летчик-разведчик, старший научный сотрудник?

...Все у нас готово. Вся семья ждет Моисеевых. Скорее бы! Жду самых дорогих гостей, ежеминутно поглядываю в окно.

Звонок. Приехали! Как же я мог проглядеть? Открываю дверь. Нет, не Моисеев.

— Георгий? Здравствуй. Заходи.

— Здравствуй, Николай. С праздником тебя, с нашей Победой!

— И я поздравляю тебя.

— Случилось что-нибудь на работе, Георгий?

— Ничего, стихи я принес. Написал ночью. Ты же вчера вечером говорил, что сегодня ваша встреча.

— Давай. Поет твоя душа!

— А как же? Сегодня День нашей Победы. Даже не [165] верится, что уже прошло двадцать лет. Кажется, это было вчера...

Георгий Герасимов — сторож нашего комбината. Он фронтовик, потерял в бою правую руку. И вот принес стихи.

— Отлично, Георгий! Прочитаю ребятам обязательно!

— Прочитай... С какой бы радостью и я сегодня встретился с однополчанами! Но вот беда: никаких связей с фронтовыми друзьями нет. У нас в пехоте ведь как: прибыло пополнение — два-три дня, неделя боев, и нет никого... Кто убит, кто ранен... Я чудом продержался на передовой два года. И вот рука... Да еще в голову...

— Да-а-а. А ты сам хоть пяток их послал?..

— Ну что ты? Покосил сволочей из пулемета... Не обидно. За товарищей и за себя рассчитался... Ну я побегу — на работу мне нужно...

Герасимов уходит, а Моисеева все нет и нет...

Ровно десять часов. Еще раз иду к окну, смотрю вниз, во двор дома, и вижу только что подъехавший бежевого цвета «Москвич». В кабине сидит Моисеев. Вот он вышел и шарит глазами по верхним этажам нашего дома.

— Петя! — зову его.

— А, Коля! Вон ты где!

— Петя, проезжай вперед и разверчивайся. Сейчас я выбегу к тебе.

— Есть! — отвечает Моисеев.

Сбегаю со второго этажа.

— Здравствуй, Петенька! Здравствуй, дорогой! С праздником Победы тебя, родной!

— Здравствуй, Колюня! Поздравляю и тебя с Победой!

Мы крепко обнимаемся... У нас обоих слезы на глазах. Думали ли мы, что в двадцатилетие Победы встретимся?!

— Какие мы счастливые! — говорит Моисеев. — А ребята... [166]

— Да... Наши. Пронин, Угаров, Вишняков, Генкин, Баглай, Сухарев... Боже мой!.. — вырывается у меня, когда разглядываю его курносое лицо. — Петька, чертенок ты эдакий, да ты такой же, как и был! Седые волосы только, вот сивый стал...

— Ерунда — седые волосы сейчас в моде.

— Молодец, Петька, что приехал. Я тебя так ждал!.. А где Рада?

— В магазин ваш забежала.

— Это вы напрасно — у нас все есть.

— Ничего, Коля, к празднику полагается.

— Ну, дорогой Петька, показывай, как ты ходишь!

— Хожу нормально, Коля. И на работу вот так, — Петро берет палочки, опускает оба протеза на землю и становится на них.

— Видишь? Уже стоим! — с деланной бравадой говорит он.

Мне почему-то стало очень больно на душе, Именно сейчас я боюсь сказать лишнее слово, чтобы невзначай не обидеть друга.

— Давай, Петя, помогу тебе машину поставить.

— Ничего! Мне, Коля, это не тяжело. Давай лучше сменим пластинку. Ты помнишь, какие Шопен стихи писал? А как он рассказывал!

— Все я помню.

— А ты помнишь, как ему оперативный уполномоченный сказал: «Шопен-болтун — находка для шпиона».

— Помню. Да, с этих пор Димка стал молчаливым...

Мы идеи в дом.

«Да, тяжело будет Петьке подниматься на второй втаж», — подумал я. Но Моисеев широко ставит протезы и, не торопясь, спокойно идет. Я еще не видел таким Моисеева, и мне почему-то кажется, что он вот-вот упадет.

— Ой, не упади ты, Петя! — не сдержался я.

— Да что ты, Коля? Ты меня просто смешишь. — [167] Моисеев переставляет протезы, помогает себе палочками и шаг за шагом поднимается выше и выше по ступенькам. Вот он уже взялся за ручку двери.

— Видишь? Вот так и ходим. Медленно, но уверенно. И ни шагу назад, как говорили на войне! — сказал он решительно.

— Герой ты у меня, Петро! Я все хочу, чтобы тебе было присвоено звание Героя Советского Союза... В пятьдесят восьмом писал Ворошилову, просил... А к двадцатилетию Победы, знаю, Валентик, Кантор и Топорков послали на тебя материал в ЦК КПСС...

— Может быть, и не нужно забивать головы... Героического подвига, такого, как Талалихин, Матросов, Маресьев, я не совершил. Воевал так, как воевали многие. Вишнякову и Генкину не присвоили Героев, а Моисееву?.. Моисееев — рядовой летчик, каких тысячи...

— Ты летал с больными ногами! У тебя сто вылетов на разведку. По приказу Верховного положено!

— Не сто, а девяносто девять. Ну пусть побаливала нога, но я летал на задания — и героизма в этом не вижу.

— Вот и пришли. Сейчас, Петро, умоешься и полежишь, отдохнешь с дороги.

— Да ты что? Ну, чудак! — рассмеялся Моисеев. Минуту я внимательно смотрю на Моисеева и тут же словно вновь возвращаюсь в далекий сорок четвертый. Да, Петя остался таким же боевым, неунывающим парнем, каким был на фронте.

— Ну ладно, — говорю, — сейчас я покажу фотоальбом, который прислали пионеры 27-й таганрогской школы. Он посвящен людям нашего полка. Смотри, Петро, первую фотографию: Таня Бутенко докладывает о розысках экипажа «Таганрогского пионера». Какие замечательные ребята в Таганроге!

Моисеев смотрит альбом и задумчиво произносит:

— Молодцы!.. [168]

— А вот «Таганрогская правда». Про тебя, Петька, там рассказывается.

Мы смотрим альбом, читаем газету родного города, говорим и говорим... Все время я смотрю на Моисеева. И он, мой Мося, тоже смотрит на меня.

— Я увидел тебя и теперь со спокойной душой могу ехать домой, — говорит он.

Мы сидим, вспоминаем погибших ребят. Краем уха я слышу, о чем говорят наши жены. «...Уважают Петра на работе... Да и в округе тоже. По пути до работы раза два отдыхает. А кто-то взял и сделал для него две скамеечки... Дали «Москвича», и как-то в воскресенье вышли двадцать человек и сделали за день гараж... Протезы тяжелые. Приходит домой, отстегивает их и передвигается ползком...»

* * *

Незаметно летит время.

— Петька, скажи мне, — беспокойно спрашиваю я, — как и когда мы поедем в Москву на встречу?

— А далеко у вас до электрички? — спрашивает он.

— Метров триста.

— Хорошо, такое расстояние я хожу на работу.

— Значит, поедем на электричке. Она отправляется в четырнадцать пятнадцать. Выйдем из дома пораньше, чтобы не торопиться. Идет?

— Идет, Коля! Пойдем на свидание со своей молодостью. Эх, друзья-однополчане!..

Сегодня так чудесно на улице: по-праздничному тепло, все кругом благоухает, легкий ветерок играет алыми стягами. Солнечные блики легли на яркие транспаранты. Погода сейчас точь-в-точь как в Инстенбурге в тот заветный, памятный победный день.

Мы недолго стоим и снова продолжаем путь... «Сколько же в тебе упорства, мой славный Мося! Недаром писали о тебе в газетах статьи с такими заголовками: «Всегда [169] в строю», «Несгибаемое мужество», «Продолжение подвига»...»

— Посмотри-ка, Петя, на этих бравых ребят, — говорю я Моисееву, кивая на приближающихся по аллее аэрофлотцев — штурмана Сбоева и летчика Подольного.

— Ты вместе с ними служил после фронта, да?

— Да, Петя. Теперь они здесь часто бывают.

— Боевой привет! С великим праздником, братцы! — подняв руку, издалека приветствует нас Иван Сбоев.

— Привет, друзья, поздравляем и вас с праздником.

— Знакомьтесь, — говорю я, — это летчик нашего полка...

— О, господи! Знаю я, что это Петька Моисеев. Ты мне все уши про него прожужжал...

— А я думал, ты уже забыл.

— Э-э, Николаша, разве фронтовиков забывают!

— А куда это вы, ребята?

— Сегодня у нас рейс, — вступает в разговор Володя Подольный. — Счастливо вам встретиться с однополчанами.

— Спасибо. Вы в самом деле сегодня улетаете?

— Улетаем. Так что праздник наш в воздухе, — говорит Подольный.

Попрощавшись, товарищи уходят.

— Хорошие ребята, — говорит Моисеев.

— Летчики. А летчики — сам знаешь...

— Ну, иду на штурм ступенек платформы, — смеется он.

— Давай, дружище, штурмуй!..

Идем через железнодорожную линию. Петро взбирается по ступенькам. А вот и скамья, у которой останавливается первый вагон. Моисеев садится.

...На Комсомольской площади нас встретили Таюрские, Беляевы и приехавшие из Ростова-на-Дону Стрелковы. Нас уже целая эскадрилья! Едем, радуемся предстоящей встрече, оживленно разговариваем. [170]

От Ярославского вокзала едем на такси к памятнику Героям Плевны. Там уже собралось много наших ребят. Моисеев идет гордо, улыбается и громко декламирует:

— Ребята, Моисеев идет! Петька Моисеев! — кричит Юра Ермолаев и бросается нам навстречу.

Фронтовики плотным кольцом окружают нас, обнимаемся, целуемся, неловко вытираем слезы... Моисеев держится хорошо. Он шутит, смеется.

* * *

Однополчане... Когда слышишь это слово, слышишь песню, сложенную в послевоенные дни, думаешь: «В самом деле. Где же вы теперь?..» Начинаешь вспоминать, перебирать все былое в памяти...

...Жизнь в вечном движении. Вот и у нас: кто уехал на учебу, кому дан приказ на запад, кому — на восток.

Отпраздновав День Победы, уехал на учебу в военную академию командир полка Палий. Строг был он с нами, но смахнул при прощании слезу.

После войны я тоже переквалифицировался, осуществил давнишнюю мечту — стал летчиком-испытателем.

Но вдруг неожиданно врачи сказали: «Полеты придется оставить». Как ни тяжело было расставаться с небом, но пришлось...

Да, много лет прошло, как отшумела военная гроза, но никогда не забудется наше фронтовое братство. Дружба, рожденная и закаленная в огне боев, живет вместе с нами. Мы стали еще чаще друг другу звонить, писать, встречаться. И вот теперь нас снова много.

Наша дружба, наш гвардейский Таганрогский полк!.. [171]

Мы, ветераны войны, идем на встречу в День Победы, чтобы вспомнить все и поднять бокалы в память о погибших... За жизнь и счастье на Земле!

...8 мая 1965 года у памятника Героям Плевны встретились ветераны 6-й гвардейской Таганрогской Краснознаменной, орденов Суворова и Кутузова бомбардировочной авиационной дивизии.

Встретились прославленные пикировщики и ночники: командиры дивизий, полков и эскадрилий, летчики, штурманы, стрелки-радисты, офицеры штабов, политработники, инженеры, техники, механики, мотористы.

Из Москвы и Феодосии, Оренбурга и Севастополя, Ростова и Киева, из многих и многих городов и сел слетелись мы на нашу встречу, чтобы сказать всем: «Мы не хотим войны, но, если Родина позовет, мы готовы повторить подвиги боевых друзей. Подвиг фронтовиков продолжается и сейчас в мирных свершениях нашей прекрасной Советской страны».

Остановились прохожие. Стали и они свидетелями трогательной встречи ветеранов войны. Обступили кругом. Да, наш традиционный час встречи стал радостью и для многих москвичей.

По команде Топоркова мы направляемся в ресторан «Москва».

— Добро пожаловать, победители!..

Семь часов вечера. Мы поднимаемся и минутой молчания чтим память погибших. Потом мы снова возвращаемся к беседе о своем жизненном пути в послевоенные годы, рассказываем друг другу о нашей жизни, о своих успехах в труде, о делах в семье. Не обходится и тут без шуток: у одних, оказывается, только дочки выросли, у других — сыновья, третьи стали дедушками...

Летчик Виктор Логинов теперь гвардии полковник, адъюнкт Краснознаменной военно-воздушной академии. Стрелок-радист Алексей Кузнецов — доцент МАИ. Штурман [172] эскадрильи 134-го полка Герой Советского Союза Малущенко работает секретарем Черкасского обкома КПСС. Он — кандидат исторических наук.

Говорят о себе и наши любимые фронтовые комдивы — полковник запаса Егоров и генерал-полковник авиации Чучев. Товарищи аплодируют летчику Таюрскому — гвардии полковнику, заслуженному летчику-испытателю СССР. Герой Советского Союза гвардии подполковник запаса Леонид Бобров работает теперь начальником штаба гражданской обороны города Мелитополя, а гвардии подполковник запаса Юрий Ермолаев — диспетчер Запорожского аэропорта. С радостью узнаем, что мастер связи Николай Помелуйко вот уже пятнадцать лет руководит колхозом имени Кирова в Оренбургской области, а командир звена Харин теперь гвардии генерал-майор авиации.

Зазвучали тосты: «За любимую Родину!», «За нашу Победу!», «За погибших однополчан!», «За мир на земле!». Зазвенели бокалы.

Вместе, слаженно, мы запели наш военный гимн «Вставай, страна огромная!». В этом зале, где так много света — не то что в землянке, особенно величественно звучит его припев:

— Споем, ребята, «Давай закурим»! — кричит Сережка Стрелков.

И сразу же полилась дорогая сердцу мелодия:

Спасибо композиторам, поэтам-песенникам за то, что они во время нашей фронтовой суровой жизни, тяжелой жизни страны сложили такие песни! Ведь не зря и сейчас их любят петь и слушать. [173]

— Леньку Харина — на середину! Или он уже не Ленька?! — раздался чей-то громкий голос.

— Ленька, братцы! — кричит Харин. — Эх, «Калинку» давай!

Сегодня нам жизнью предоставлена возможность побывать еще раз на фронте. Ребята стоят кругом, хлопают в ладоши, а Харин... Как отплясывает Харин — генерал!.. А вот уже «цыганочка» пошла...

Ко мне подходит генерал Чучев и, наклонившись, спрашивает:

— Николай Адамович, когда вы поедете домой?

— Понимаю вас, Григорий Алексеевич. Но ведь он как штык! Гляньте.

Мы смотрим на Моисеева, разговаривающего с Марией Ивановной Чучевой. Петя ей что-то рассказывает, откинувшись на спинку стула, и громко смеется. А потом, взглянув на пляшущих ребят, серьезно говорит:

— Они еще не на все сто процентов знают, что такое жизнь!..

— Григорий Алексеевич, еще часика два побудем и потихоньку пойдем, — говорю я Чучеву.

— Нет, так не годится. Пойдемте вниз, я позвоню к себе. В двадцать три часа приедет машина и отвезет вас домой.

Я иду рядом с Чучевым и еще раз с любовью разглядываю этого одетого в парадную генеральскую форму человека.

— Бондаренко, напишите с Топорковым материал, — говорит Чучев, — а я подпишу. Нужно добиться, чтобы в [174] Таганроге была улица Петра Моисеева. Он человек удивительный.

— Слушаюсь, товарищ генерал!

...Почему сегодня так быстро летит время? Уже скоро одиннадцать часов. Прощаемся. Саша Селедкин провожает нас на улицу. Он идет за Моисеевым так, как шел сегодня утром я, как ходили мы за своими детьми, делавшими первые шаги.

Минута в минуту, по-военному, подходит машина. В ней водитель — с голубыми погонами солдат.

— От Чучева машина?

— Так точно! Где ваш Маресьев?

— Моисеев.

— Моисеев или Маресьев — все равно герой.

— Здесь наш Маресьев!

Прощаемся с Селедкиным. Он обнимает Петьку и крепко целует.

— Сашуня, а как сделать, чтобы в вашем Севастополе улица Вишнякова была? — спрашиваю я.

— Давай вместе ходатайствовать перед городским Советом.

— Давай!

* * *

...Сутки, в течение которых гостят у нас Моисеевы, молниеносно пролетели. И вот расстаемся. Проводить их приехали Монаев, его супруга Зинаида Ильинична и боевой моисеевский и мой штурман Пеший. Пришли Стрелковы, Таюрские, Беляевы, Долгопятовы. Грустно: уезжают друзья. А Петро держится по-боевому. Смеется, шутит как ни в чем не бывало.

— Он очень хороший у тебя... — говорю на прощание жене Петра. — Давай, дружище, прощаться... Чтобы, письма писал...

— А ты чтоб ко мне приехал... Не приедешь — дружба врозь! — шутит он. [175]

Мы по-русски крепко-крепко обнимаемся и целуемся.

Моисеевы садятся в машину.

— До скорой встречи!.. Пишите... — кричим мы им на прощание.

— Напишем... И вы не забывайте нас... — с грустью отвечает Моисеев и добавляет: — Ведь мы родные братья!..

Да, пусть люди Земли знают, что мы, фронтовики, — родные братья!..