Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Глава восьмая.

Капитуляция коричневой империи

Этот радостный, солнечный май... — «Гитлеры приходят и уходят...» — Сверхсрочное задание. — Минуты, которые вошли в историю человечества, — Наше великое торжество

Весна была особая, неповторимая. Она как бы вобрала в себя и торжество пробуждающейся природы, и ликование победителей, и радость всех людей земного шара. Сбылось то, о чем мечтало человечество все годы войны, наступил великий час победы — долгожданной, выстраданной, завоеванной подвигами миллионов людей на фронте и в тылу.

Трудно описать, что тогда творилось в душах и сердцах наших людей. Эти первые майские дни были днями какой-то безудержной, буйной радости и ликования. Позади четыре года войны, позади тяжкий период отступлений, бои, счастье побед и горечь утрат.

На улицах и площадях Берлина 2 и 3 мая под гармони и аккордеоны плясали и пели бойцы, качали своих командиров, обменивались веселыми шутками, смеялись, палили в воздух из личного оружия. И всюду: «С Победой! С Победой, друзья!»

Да, то была подлинная весна победы. На всех языках радиостанции вещали в эфир о крахе гитлеровского рейха, падении его столицы, о штурме вражьего логова в имперской канцелярии, о повсеместной сдаче в плен гитлеровских солдат, офицеров и генералов, о бегстве отъявленных нацистов на запад...

3 мая в необычное время — за полночь — Московское радио торжественно передало приказ Верховного Главнокомандующего от 2 мая. В нем говорилось, что войска 1-го Белорусского фронта при содействии войск 1-го Украинского фронта после упорных уличных боев завершили разгром берлинской группы войск и 2 мая полностью овладели столицей Германии — центром немецкого империализма [315] и очагом фашистской агрессии, что Берлинский гарнизон прекратил сопротивление, сложил оружие и что нашими войсками взято в плен в Берлине более 70 000 немецких солдат и офицеров.

Среди отличившихся в боях в приказе отмечались войска 5-й ударной армии, были названы фамилии генералов Берзарина, Жеребина, Рослого, Кущева, Баринова, Фирсова, Серюгина, Гаспаряна, Соколова, Дорофеева, Сызранова, Галая, Фомиченко, Анисимова, Косенко и Фурса, полковников Антонова, Шишкова и Фалина.

Соединения и части, наиболее отличившиеся в боях, приказывалось представить к присвоению почетного наименования Берлинских.

В честь советских воинов-победителей столица нашей Родины салютовала двадцатью четырьмя залпами из 324 орудий.

Утром в частях состоялись митинги личного состава. Из окон казарм, где разместились войска, лились песни, слышалась музыка. Уже был увеличен состав духовых оркестров, и под звуки доносившихся отовсюду бравурных маршей воины чистили, смазывали оружие, наспех строгали доски для пирамид, подгоняли новое обмундирование, писали письма на родину.

Красноармейская почта в те дни была особенно обильной. Начальник военной цензуры нашей армии докладывал мне, что так много писем на родину воины не писали еще никогда. Цензорские ограничения тогда, конечно, еще не были сняты, чтобы избежать утечки секретной информации. Я поинтересовался:

— А что характерно в целом для содержания писем?

— Всеобщий подъем, — ответил офицер, — ликование победителей, надежда на скорое возвращение домой, к мирному труду. Правда, много в них и скорбного. Сообщают близким о павших в боях товарищах и земляках...

— Это верно, мало осталось семей, не познавших горечь утраты родных. А что писем много — это хорошо. Всю войну тыл помогал фронту. Перед ним теперь не грех и отчитаться.

В потоке писем были и многочисленные рапорты воинских частей своим шефам. Вот выдержка из одного из них, принятого на красноармейских собраниях частей 266-й Артемовской, Берлинской Краснознаменной стрелковой дивизии.

«Дорогие товарищи!

Шлем вам горячий привет из Берлина. Под ударом [316] Красной Армии пала столица гитлеровской Германии. Война в Европе практически закончилась. Поздравляем вас с победой!

Нелегок был наш фронтовой путь. После того как освободили ваш город, мы неотступно гнали врага на Запад.

И вот настал день, которого мы все ждали с таким волнением... Мы всегда с гордостью будем вспоминать, что именно наши воины водрузили Красное знамя над ратушей столицы Германии. Мы в Берлине! За отличие в боях нашей дивизии присвоено и наименование Берлинская. Мы и впредь с честью будем выполнять задания Родины...

Успеха вам в жизни и труде!»

Такое письмо-рапорт послал личный состав дивизии к трудящимся города Артемовска.

...Еще Владимир Маяковский хотел, чтобы «к штыку приравняли перо». Но как показала война, не меньшей силой обладает и съемочный аппарат опытных кинохроникеров.

Вместе с войсками армии дошли до Берлина кинооператоры Е. Алексеева, Н. Киселев, Б. Дементьев, И. Ароне и И. Панов. Находясь в составе штурмовых групп, они под огнем противника засняли очень много характерных и острых боевых эпизодов, ряд из которых вошли в созданный талантливым кинорежиссером Ю. Райзманом фильм «Берлин». На мой взгляд, это наиболее достоверная и впечатляющая документальная кинолента о битве за столицу фашистской Германии.

Было что отобразить на пленке и в те майские дни. Здания города сбросили маскировку. Отпала надобность в затемнении. Улицы заполнили колонны воинов-освободителей.

У походных кухонь сразу после красноармейцев выстраивалось в очередь немецкое население с тарелками, кастрюлями, ведерками.

На улицах бросались в глаза три цвета: красный, белый, зеленый. Издалека виднелись многочисленные красные флаги, водруженные над зданиями. Очень много было и белых флагов капитуляции. Они свисали из окон, были в руках фашистских солдат и офицеров, идущих на пункты сбора военнопленных. Зеленый цвет знаменовал приход весны — первой послевоенной.

Прошло лишь несколько часов, как замолк гул боев в Берлине, а на улицы группа за группой выходили, сливаясь в общий поток, освобожденные из неволи люди. И каждая группа несла эмблемы своей страны. Французы, [317] поляки, итальянцы, чехи, датчане, норвежцы... Все они размахивали национальными флажками, приветствуя советских воинов!

И еще один цвет часто бросался в глаза — бутылочно-зеленоватый, цвет шинелей и кителей поверженных врагов. Военнопленных было так много, что зачастую приходилось приостанавливать движение на магистралях, чтобы пропустить их к пунктам сбора.

Проходя среди руин и разбитой военной техники, мимо столпившихся на тротуарах женщин, стариков и детей, многие из немецких солдат и офицеров не смели поднять глаз. Выглядели они жалко: оборванные, подавленные, грязные.

3 мая Маршал Советского Союза Г. К. Жуков и генерал К. Ф. Телегин решили осмотреть наиболее важные объекты в центре германской столицы. Осмотр они начали с имперской канцелярии. Заместитель командира 301-й стрелковой дивизии нашей армии полковник В. Е. Шевцов, назначенный комендантом рейхсканцелярии, четко отдал рапорт маршалу Жукову.

— Показывайте свое хозяйство, комендант, — сказал Георгий Константинович.

— С удовольствием, товарищ Маршал Советского Союза, — ответил, улыбаясь, В. Е. Шевцов и повел гостей, давая пояснения на ходу.

Командующий фронтом и член Военного совета внимательно осматривали здание, расспрашивали командиров и бойцов о подробностях боев, беседовали с некоторыми военнопленными.

При обходе здания объяснения давал и Николай Эрастович. Мы с ним побывали здесь раньше и уже ориентировались в расположении имперской канцелярии, «фюрербункера» и других помещений. К слову, во время первого нашего посещения имперской канцелярии комбат майор Ф. Шаповалов вручил мне план обороны Берлина с оперативной обстановкой, который он снял с письменного стола в комнате Гитлера{44}.

Оба здания имперской канцелярии, как старое, так и новое, были значительно повреждены, но даже по тому, что осталось целым, можно было судить о солдафонской помпезности, с какой по воле фюрера было выстроено новое трехэтажное здание и оборудовано внутри. [318]

Но после штурма рейхсканцелярия выглядела иначе. В ее стенах зияли провалы, во многих местах обрушилась кровля, кое-где рухнули балки. Порталы и мраморная облицовка были повреждены осколками снарядов, мин, испещрены пулями.

В нескольких комнатах мы увидели большое количество экземпляров книги «Майн кампф», считавшейся у фашистов библией нацизма, и целые штабеля коробок с гитлеровскими орденами.

Как известно, Гитлер в бункере занимал сравнительно небольшое помещение. Оно состояло из конференц-зала, приемной и кабинета очень незначительных размеров и двух маленьких комнат. В таких же небольших «каютах» жил Геббельс с семьей, обслуга и охрана.

В этой «преисподней», из которой был еще запасный выход в сад, завершилась преступная жизнь Гитлера. Отсюда его и вынесли ногами вперед. Точно так же и по тому же маршруту через полтора дня был «эвакуирован» и его ближайший приспешник Геббельс, который еще за многие годы до этого записал в своем дневнике: «Если мы попадем в правительственные кабинеты, то нас оттуда вынесут лишь ногами вперед». Если все пророчества рейхсминистра пропаганды о владычестве третьего рейха над всем миром были сущим бредом, то в способе транспортировки главарей после смерти он не ошибся.

Маршал Г. К. Жуков и генерал-лейтенант К. Ф. Телегин осмотрели новую канцелярию, ее цокольный этаж, где наряду с кабинетами и жилыми отсеками были и подсобные помещения. В небольшом саду Георгий Константинович стал расспрашивать о подробностях штурма рейхсканцелярии. Вместе с генерал-лейтенантом И. П. Рослым они подсчитали, какими силами оборонялась ставка Гитлера, во сколько примерно жизней обошлись попытки заправил рейха продлить свое существование в последние трое суток боев. В итоге получилось, что в имперской канцелярии и прилегающих к ней правительственных кварталах пленено и погибло, не считая заваленных в обрушившихся зданиях, не менее 5000 гитлеровских солдат и офицеров. Особо интересовал фронтовое начальство вопрос, не обнаружены ли следы Гитлера, Бормана и Геббельса.

Осмотр имперской канцелярии подходил к концу, когда нам доложили, что в подземелье обнаружены трупы шестерых детей Геббельса. Маршал Г. К. Жуков не стал спускаться туда, чтобы посмотреть на эту мрачную картину. [319]

Уходя из полуразрушенного здания рейхсканцелярии, он бросил короткую реплику:

— Здание плохое, темное, а планы, замышлявшиеся здесь, и того хуже...

После этого мы осмотрели здание рейхстага в Тиргартене. Георгий Константинович интересовался, обнаружены ли в нем какие-либо архивы. Ему сказали, что ничего не найдено и что после поджога здания в 1933 году здесь ни разу не собирались члены рейхстага.

Г. К. Жукова узнавали красноармейцы и офицеры. Они окружили нас плотной стеной. Около получаса маршал беседовал с воинами, а затем расписался на внутренней стене здания.

Далее мы направились к колонне победы в Тиргартене, поднялись на ее первую площадку. Пояснения давал сопровождавший нас сын Вильгельма Пика Артур. Он подробно рассказал об истории колонны, установленной в ознаменование победы над Францией в 1871 году. Вокруг колонны в несколько ярусов громоздились французские трофейные пушки.

— С этой площадки, где сейчас мы находимся, — говорил Артур Пик, — Гитлер принимал парад войск, возвращавшихся из Франции после ее оккупации.

Когда Г. К. Жуков и К. Ф. Телегин уехали, мы с Н. Э. Берзариным направились в центральную комендатуру. Там было полно народу — из офицерского резерва фронта прибыли командиры и политработники для работы в военных комендатурах, ждали приема и многие немецкие специалисты, представители некоторых организаций КПГ. Мы приняли немецких коммунистов и бургомистров районов. Вопросы сводились к одному: назначение руководителей предприятий, оказание их районам помощи транспортом и продовольствием. После беседы с немцами по указанию Н. Э. Берзарина с ними для разрешения оперативных вопросов на месте выехала группа офицеров.

Мимо здания комендатуры с песней прошла колонна наших бойцов. Генерал Н. Э. Берзарин подошел к окну, откинув занавес, сказал:

— Война в Берлине окончилась, а у нас здесь снова фронт — фронт борьбы за новую жизнь немецкого народа. Как меняются времена...

Забота о нормализации жизни населения в Берлине легла на Военный совет нашей армии, командующий которой был начальником гарнизона и комендантом города. Главные направления деятельности Военного совета армии в те дни заключались в том, чтобы обеспечить санитарное [320] состояние города после боев и помощь раненым и больным немецким жителям, провести разминирование, расчистку завалов, помочь населению Берлина продовольствием, наладить работу промышленных, коммунальных и других предприятий, развернуть среди немецкого населения устную и печатную пропаганду в целях разъяснения освободительной миссии советских войск в Германии. Требовалось, конечно, и усилить в войсках политическую работу в духе высокой военной бдительности и пролетарского интернационализма.

Естественно, что уделялось много времени расквартированию советского военного гарнизона в Берлине, переводу его на мирное положение.

Мы долго обсуждали все эти проблемы у открытого окна. А затем Николай Эрастович сказал:

— Ну, хватит бесед. Пора отдыхать...

Утром 4 мая на центральной площади Берлина Люстгартене (ныне площадь Маркса — Энгельса) Военный совет армии проводил парад-смотр войск 32-го стрелкового корпуса. Они были построены между зданиями музеев, дворцом кайзера Вильгельма и Берлинским собором. Командовал смотром генерал-лейтенант Д. С. Жеребин.

...Когда мы с командующим и его заместителем генералом А. Б. Бариновым приехали на площадь Люстгартен, то увидели необычную для подготовки парада картину: перед строем полков воины лихо отплясывали «русскую» под духовой оркестр. Казалось, вся площадь пропиталась атмосферой бурной радости.

Генерал Д. С. Жеребин отдал рапорт командарму. Николай Эрастович прошел вдоль выстроившихся войск, а затем выступил перед ними с краткой речью.

После смотра мы поехали по Берлину. Остановились около университета. У входа увидели политработника майора И. В. Малышева. Стоя в кузове грузовика, он с помощью солдат только что укрепил над входом большой транспарант. На русском и немецком языках было написано: «В этом университете в 1836–1841 гг. учился основоположник научного коммунизма Карл Маркс». Мы поблагодарили И. В. Малышева за инициативу и поехали дальше, продолжая осмотр города. Над входом в бывшую Королевскую библиотеку увидели еще один транспарант: «Здесь в 1895 году работал вождь Великого Октября, основатель Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков) [321] Владимир Ильич Ленин». Его только что установил старший инструктор политотдела нашей армии майор В. С. Попков.

— А политработники время не теряют, молодцы, — отметил Н. Э. Берзарин.

...Жизнь неумолимо ломала наши наметки и планы работы. Едва мы собрались на следующий день осмотреть обнаруженные антифашистами под трибунами стадиона .сборочные цеха завода радиоаппаратуры, как в центральную комендатуру пришла группа военных журналистов. Мы с Берзариным садились уже в машину. Кто-то из газетчиков с ходу осведомился:

— Помнят ли товарищи генералы, какой сегодня знаменательный день?

Берзарин недоуменно взглянул на меня и, не желая попасть впросак, нерешительно сказал:

— Конечно, помним. Третьи мирные сутки в Берлине. Это, конечно, знаменательно.

— А какая сегодня у нас в стране отмечается дата?

Мы вспомнили: 5 мая — День печати. Тепло поздравили журналистов, поблагодарили за хорошее освещение в газетах хода последних боев.

Но оказалось, что газетчики прибыли не для того, чтобы выслушать поздравления. Они сообщили, что являются представителями «корпуса печати» и попросили Берзарина побеседовать с военными корреспондентами центральных и некоторых армейских газет, которые собрались у рейхстага. Нам пришлось несколько скоординировать намеченный план объезда Берлина.

Импровизированная пресс-конференция состоялась на открытом воздухе. Оживленные лица, взаимные приветствия, шутки, смех и, конечно, беспрестанные щелчки фотоаппаратов и жужжание киноаппаратов. Здесь собрались многие известные писатели, журналисты, кинооператоры: А. Век, Б. Горбатов, Вс. Вишневский, В. Гроссман, Вс. Иванов, Е. Габрилович, И. Золин, Л. Славин, Б. Галин, М. Мержанов, Ц. Солодарь, Н. Денисов, П. Трояновский, Л. Высокоостровский, Л. Безыменский, В. Полторацкий, профессор А. Ерусалимский, А. Кривицкий, Я. Макаренко, А. Тертерян, И. Шагин, Л. Кудреватых, Я. Рюмкин, А. Капустинский, Б. Афанасьев, А. Медников, Н. Королев, Ю. Райзман, Р. Кармен, Н. Киселев, М. Редькин, А. Барышников и многие другие.

Участники пресс-конференции забросали Н. Э. Берзарина вопросами. Их интересовало буквально все: и кто [322] из военных преступников уже задержан, и все о последних днях заправил фашистского рейха, и ближайшие планы советской комендатуры...

Николай Эрастович поделился сведениями о положении в Берлине, коротко рассказал о первых шагах комендатуры:

— Мы призваны помочь населению Берлина перестроить жизнь на новых, демократических основах. Это нелегкая задача. Предстоит решать много сложных вопросов политического и экономического характера. Рассчитываем на поддержку немецких коммунистов и всех антифашистских сил города. В Берлине уже развертывает работу группа ответственных работников ЦК компартии Германии во главе с товарищем Вальтером Ульбрихтом. Вчера у нас состоялась первая встреча с ними...

Особое внимание Николай Эрастович уделил очень острому положению с продовольствием. Он сообщил, что районные комендатуры организуют снабжение продуктами местного населения. Если до 3 мая хлеб, мясо и овощи продавались по установленным гитлеровцами урезанным нормам, то уже с 4 мая они несколько повышены.

— Житель Берлина получает ежедневно двести граммов хлеба, четыреста граммов картофеля, пятнадцать граммов сахара, тридцать граммов мяса и пять граммов жира, — сказал он. — Населению уже выдано около одного миллиона продовольственных карточек...

Корреспонденты поинтересовались, как организовано управление огромным полуразрушенным городом и привлекаются ли к управлению берлинцы.

— Мне кажется, — ответил Н. Э. Берзарин, — что большинство берлинцев настолько измучены фашистским режимом и истощены длительной войной и лишениями, что искренне стремятся наладить нормальную жизнь в столице. Вы видите сами, что население взялось за расчистку улиц от завалов и мусора. Пройдет немного времени, и вы Берлин не узнаете.

В заключение участники пресс-конференции сфотографировались вместе с членами Военного совета советского гарнизона Берлина.

Вскоре мне пришлось вновь встретиться со многими журналистами в одном из парков Берлина на выставке трофейного оружия, которое было захвачено советскими войсками при штурме города. Среди большого количества подбитой техники оказалось и немало исправных танков, самоходок, бронетранспортеров и других машин. Высилась [323] большая пирамида из многих тысяч автоматов, винтовок и особенно фаустпатронов. Эта выставка, над организацией которой много потрудился командующий артиллерией армии генерал П. И. Косенко и его штаб, вызвала большой интерес. Ее осмотрел Военный совет 1-го Белорусского фронта, многие офицеры и красноармейцы соединений и частей, представители печати.

Помню разговор с уроженцем Душанбе красноармейцем Сайфуллой Рамазановым. Весело потирая руки, он сказал:

— Вот какому грозному врагу мы сломали хребет. Сколько у гитлеровцев техники и оружия было, а наша взяла верх!

И сколько гордости было в этих бесхитростных словах!

Несмотря на то что жизнь ежедневно вносила поправки в планы работы Военного совета, мы с Берзариным стремились выкроить 2–3 часа для осмотра важнейших промышленных предприятий, культурных центров, зданий бывших министерств, чтобы иметь личное представление о громадном хозяйстве.

Посетили мы и тюрьму Плетцензее, куда гестаповские палачи заточали немецких коммунистов и антифашистов. Через калитку в железных воротах вошли в мрачное здание. Двери в камеры распахнуты. Входим в одну из них. Помещение как склеп: два метра в длину и метр в ширину. Откидывавшаяся на цепи койка, спать на ней узник мог лишь по разрешению тюремщиков. Под потолком узенькое решетчатое оконце, свет едва пробивается. В другой камере в углу пара тяжелых кандалов с замками для цепей. Их надевали на ноги и руки заключенных.

А вот и самое страшное место в тюрьме — комната казней с гильотиной. Здесь инквизиторы-нацисты втискивали голову жертвы в подобие деревянного хомута, нажимали на механизм — и тяжелый нож, падая, отсекал человеку голову.

Видели мы в третьем блоке тюрьмы и виселицу, на которой окончили жизнь сотни борцов за счастье немецкого народа. Ритуал казни, как мы узнали, включал в себя и присутствие палачей в цилиндрах и белых перчатках, и их помощников в черных костюмах, и восседавшего за столом прокурора, и даже черные гробы со стружками. Как стало известно из печати, здесь по приказу Гитлера были казнены и все участники немецкой подпольной антифашистской организации, возглавляемой патриотом Германии Харро Шульце-Бойзеном. [324]

Позже в архивах германского генерального штаба и гестапо были обнаружены утвержденные Гитлером приговоры фашистских трибуналов о казни антифашистов. Из документов и опроса задержанных тюремщиков, чудом оставшихся в живых узников и рассказов тюремного священника Гарольда Пельхау были восстановлены для истории имена многих сыновей и дочерей Германии, которые в черную ночь фашизма отдали все свои силы и жизнь борьбе за ее светлое будущее.

В подавленном состоянии уходили мы из тюрьмы. За время войны фронтовикам приходилось видеть всякое: кровь, трупы, разрушения, горе миллионов людей. При виде этих мрачных спутников войны сжимались кулаки и целиком захватывала мысль о мщении тем, кто ее развязал. Осмотр Плетцензее всколыхнул эти чувства с новой силой.

Многие военные преступники уже были задержаны, другие найдены мертвыми. Нас тогда очень интересовала судьба правой руки кровавого Гитлера — его личного секретаря и начальника канцелярии нацистской партии Бормана. Неужели он смог скрыться, избежать наказания?

Однажды, когда я разговаривал по телефону с Москвой, вошел офицер и положил на стол небольшую, карманного формата, записную книжку.

— В чем дело? — закончив разговор, спросил я.

— Говорят, что дневник Бормана.

— Какого Бормана?

— Да того самого, заместителя Гитлера.

Это меня, конечно, не могло не заинтересовать. Я заглянул в дневник, прочитал перевод некоторых страниц. Перевод мне показался неточным. Я вызвал из политотдела армии переводчицу Марианну Вайнерт и поручил ей срочно вновь перевести дневник на русский язык.

Вскоре я неторопливо перечитал дневник. Записи были короткие, но хорошо передавали тревогу заправил коричневого рейха в последние месяцы войны. Если отбросить отдельные, не имевшие отношения к характеристике военного положения заметки Бормана, как «был с женой и детьми в Райхенхалле для осмотра грибного хозяйства», то они выглядят так (цитирую по тексту дневника):

«Суббота 13 января. Утром большевики перешли в наступление.

...Суббота 20 января. В полдень — положение на Востоке становится все более и более угрожающим... [325]

Среда 31 января. Утром русские танки были под Гроссеном. Они переправились через Одер между городами Кюстрин и Вриден{45}.

...Суббота 3 февраля. В первой половине дня сильный налет на Берлин (пострадали от бомбардировок: новая имперская канцелярия, прихожая квартиры Гитлера, столовая, зимний сад, партийная канцелярия). Бои за переправы на Одере. От бомбардировки пострадал фасад партийной канцелярии.

Среда 21 февраля. Главная ставка Гитлера — Берлин.

Понедельник 26 февраля. Сильный налет на Берлин. Второе попадание в партийную канцелярию.

Воскресенье 4 марта. Глубокие прорывы в Померании. Танки под Кольберг-Шлаве-Дранбург. На Западе только плацдарм.

...Четверг 29 марта. Положение на юго-востоке очень напряженное... Гудериан уволен.

...Понедельник 16 апреля. Большие бои на Одере!

Четверг 19 апреля. День рождения фюрера. Но к сожалению, настроение не праздничное...

Суббота 21 апреля. После обеда начался артиллерийский обстрел Берлина.

Воскресенье 22 апреля. Фюрер остается в Берлине.

Вторник 24 апреля. Генерал Вейдлинг будет назначен комендантом Берлина.

Среда 25 апреля. Геринг исключен из партии. Берлин окружен.

Пятница 27 апреля. Гиммлер и Йодль задерживают подбрасываемые нам дивизии.

Наша имперская канцелярия превращается в развалины.

Союзники требуют от нас безоговорочной капитуляции — это означало бы измену родине!

Воскресенье 29 апреля. Второй раз за день начинается ураганный огонь. В ночь на 29 апреля иностранная пресса сообщала о предложении Гиммлера капитулировать.

Венчание Адольфа Гитлера и Евы Браун.

Фюрер диктует свое политическое и личное завещаний.

Опять ураганный огонь! [326]

30.4.45 года. Адольф Гитлер А Ева Г. (Гитлер) А{46}»

А далее еще одна, последняя, запись Бормана в дневнике:

«Вторник 1 мая. Попытка прорваться из окружения».

Таково краткое содержание записной книжки. Подлинность дневника Бормана не вызывает сомнения, ибо в записях перечисляются все проходившие при нем или с его участием беседы с Гитлером, Геббельсом и другими сановными фашистами, а также номера телефонов Гитлера, Евы Браун, Геринга, Геббельса и других, вплоть до личного, которые тогда были строго засекречены.

Сумел ли Борман вырваться ночью 2 мая из огненного кольца? Где убийца миллионов людей ныне? Этот вопрос, конечно, интересовал не только меня.

Как известно, Бормана не удалось изловить. На Нюрнбергском процессе Международный военный трибунал заочно осудил его как главного военного преступника и приговорил к смертной казни. В мировой печати неоднократно объявлялись сенсационные сообщения о том, что он якобы появлялся с измененным пластической операцией лицом то в одной латиноамериканской стране, то в другой.

Нужно сказать, что я очень внимательно вчитывался в эти сообщения зарубежных газет, и не без некоторого основания. Ведь среди других документов, обнаруженных в имперской канцелярии, была и такая телеграмма: «22 апреля 1945 г. Доктору Хельмуту дон Хуммелю в Оберзальцберг. С предложением передислокации в заокеанские страны юга согласен. Борман». Значит, такой план был у него еще за десять суток до падения третьего рейха и для его осуществления велась подготовка.

Дневник Бормана и русский перевод я отправил через Военный совет 1-го Белорусского фронта в Москву, копию перевода передал советскому журналисту-международнику Л. Безыменскому, который частично опубликовал его в своих трудах.

...В ту первую послевоенную весну мы очень много и напряженно работали, но, нужно сказать, с добрым настроением: изо дня в день восстанавливался Берлин,
[327] улучшалось материальное положение жителей, все лучше работали предприятия, ремонтировалась и вступала в строй жилая площадь.

В Берлин часто наведывались и гости из Москвы. Мне запомнилось посещение столицы Германии Маршалом Советского Союза С. М. Буденным. Мы с ним проехали по городу, Семен Михайлович задержался в имперской канцелярии. Неподалеку от выхода из «фюрербункера», притопнув ногой, где был обнаружен труп Гитлера, он сказал:

— Так вот где собака зарыта... — А потом, растягивая слова и поглаживая пышные усы, добавил: — Подумать только: замахивался на весь мир, а кончил на том жалком пятачке... Такая же участь ждет и всех, кто попытается затеять против нас войну. Не иначе. На том стояла и стоит земля советская. Куда им, пигмеям, против нашего народа-богатыря!

Вместе с ним мы побывали и во внутренних помещениях рейхсканцелярии и в «фюрербункере». Увидев на складе личных вещей фюрера маршальский жезл генерал-фельдмаршала Роммеля, штандарт «Адольф Гитлер» и другие вещи, Семен Михайлович порекомендовал отправить их в Москву, что и было сделано. Впоследствии, просматривая киноленту о Параде Победы в Москве, я с большим удовлетворением увидел, как наш красноармеец первым бросил штандарт к подножию Мавзолея В. И. Ленина.

Очень радостно было знать, что среди двухсот воинов, швырявших на землю знамена разгромленных гитлеровских частей, были и представители 5-й ударной армии.

Воины нашей армии гордятся тем, что сводный полк 1-го Белорусского фронта на параде в Москве возглавлял командир 9-го стрелкового корпуса Герой Советского Союза генерал-лейтенант И. П. Рослый. Этой высокой чести его удостоили в знак особых заслуг корпуса при штурме правительственных кварталов Берлина и имперской канцелярии.

Имперской канцелярией в ту пору интересовались многие.

Когда проходила Потсдамская конференция глав ведущих стран антигитлеровской коалиции, ставку Гитлера — единственное из бывших правительственных учреждений Берлина — осмотрел Уинстон Черчилль. Дважды, по просьбе прибывших в Берлин представителей зарубежных радиовещательных компаний, я давал указания [328] о допуске их в имперскую канцелярию. Непосредственно из кабинета Гитлера они вели радиопередачи.

Но не эти отдельные эпизоды характеризовали тогда работу Военного совета армии в Берлине. Главное для нас было быстрое налаживание нормальной жизни столицы.

Огромную помощь в этом оказывало командование 1-го Белорусского фронта, военные советы других армий, командиры и политработники всех степеней. Очень большая нагрузка легла на органы тыла, в том числе нашего армейского. А работал тыл, как правило, очень четко. Его роль в успехах 5-й ударной армии невозможно переоценить, особенно в Берлинской операции. Масштабы действий службы тыла были огромны и имели особое значение для выполнения общей боевой задачи.

В процессе наступления на Берлин только для нашей артиллерии автомашинами было переброшено более чем 2000 вагонов снарядов и мин, не говоря о прочем боепитании, горючем и смазочных материалах, продовольствии и многом другом, потребном для боя и жизни войск...

После окончания войны органы нашего армейского тыла не только обеспечивали потребности армии и гарнизона, но и оказывали большую помощь населению.

Особое внимание в ту весеннюю пору уделялось нашим раненым, пролившим кровь в последних боях. Их разместили в специализированных госпиталях. С окончанием боев приток раненых прекратился. За счет расформирования ряда госпиталей были укреплены штаты медперсонала действующих лечебных учреждений. Теперь каждую серьезную операцию проводили на месте лучшие специалисты не только армии, но и фронта.

Медицинскую помощь получали и более 36 тысяч раненых немецких солдат и офицеров, подобранных в полосе последних боевых действий 5-й ударной армии. В таком отношении к военнопленным проявлялся свойственный советским людям гуманизм.

Однако условия для работы медперсонала удалось создать не сразу: в первые дни после штурма Берлина в госпиталях скопилось слишком большое количество раненых, что объяснялось ожесточенным характером боев с 27 апреля по 2 мая в «Цитадели».

В те дни Военный совет заслушивал начальника медицинской службы армии полковника В. З. Чертова, начальника управления 161-го полевого эвакуационного пункта полковника П. А. Курцева и его заместителя по [329] политчасти майора М. П. Грибкова. Нас, естественно, интересовал один вопрос: какое положение в госпиталях, которых в армии было двадцать, нужна ли наша помощь?

— Хирурги сейчас трудятся как в боевой обстановке, — доложил В. З. Чертов. — Очень много раненых, в том числе и тяжелых, с операциями медлить нельзя. Медики отдыхают не более пяти-шести часов в сутки. А остальное время со скальпелем в операционных.

— А нельзя ли привлечь хирургов из дивизий? — спросил Н. Э. Берзарин.

— Всех, кого можно, взяли. Но все имеет предел — и в соединениях военным медикам работы и забот хватает.

— Тогда будем просить о помощи Военный совет фронта.

— Нет необходимости, в ближайшие дни положение стабилизируется. Тем более что Москва помогает — часть раненых санитарными летучками отправляем сразу в санатории юга, где уже развернута большая госпитальная сеть.

Просьбу об увеличении комплектов белья для раненых Военный совет удовлетворил. Начальник тыла заверил, что в ближайший день-два госпитали его обязательно получат.

Спустя две недели Военный совет армии провел совещание начальников, главных хирургов, ведущих специалистов всех наших госпиталей. Это была первая встреча с ними после окончания войны. Она прошла в очень теплой обстановке. Многих участников совещания мы знали лично. Члены Военного совета при любой передышке в боевых действиях посещали госпитали, это было системой.

Мы вручали раненым правительственные награды, интересовались нуждами медучреждений. Многих медиков, трудившихся без сна и отдыха, тоже награждали прямо в палатах.

На совещании отмечалось, что врачи действовали решительно с учетом боевой обстановки. Когда, к примеру, на одерском плацдарме поблизости не оказалось ни одного целого здания, кроме единственного замка, коллективы четырех хирургических полевых госпиталей на открытой местности, работая только ночью, своими силами создали подземные укрытия на 200–300 коек.

А разве не показательно, что медицинское обеспечение нашей армии, к примеру, в Висло-Одерской операции было настолько искусно спланировано, что потери не совпали с запланированными... лишь на 10 человек. Это не чудо предвидения и не случайность, а результат научного подхода [330] к решению вопроса на основе богатого фронтового опыта.

На совещании присутствовали многие руководители медицинской службы, которые проявляли в боевой обстановке храбрость и находчивость.

Вот начальник госпиталя майор медслужбы Н. Г. Горбачев. На его груди сиял орден Красного Знамени, одна из самых ценных боевых наград. Когда в Нойдамме была развернута госпитальная база армии и прачечный отряд, других частей поблизости не было — они ушли вперед. И вдруг один из патрулей доложил, что к юго-западной окраине города приближается большая колонна гитлеровцев. Объявили боевую тревогу и по рации доложили в штаб тыла армии об обстановке. Н. Г. Горбачев возглавил один из секторов обороны. Более часа длился бой, но противнику не удалось пройти через город на запад. А вскоре подоспели армейские части и полностью разгромили немецкие подразделения.

Военный совет армии отметил тогда многих отличившихся в бою медицинских работников правительственными наградами. Решительными действиями они не только спасли раненых от неминуемой расправы над ними фашистов, но и не допустили удара с тыла по нашим войскам. Это и начальник армейской группы усиления майор Н. Г. Надиров, и начальник медсанбата 230-й стрелковой дивизии майор Ю. П. Ставский, и хирурги Н. Д. Якутенкова, А. П. Анохина, и павшая смертью храбрых санинструктор Полина Желтова, на счету которой более 30 вынесенных с поля боя раненых, это и начальник госпиталя М. М. Эпштейн, и многие-многие другие.

Медицинская служба функционировала в 5-й ударной отлично. К началу наступательных операций, таких, как Ясско-Кишиневская, Висло-Одерская и Берлинская, в среднем по армии до трех четвертей раненых возвращались в строй, и большая часть из них — после хирургических операций. Среди вернувшихся из госпиталей в части, как правило, было много опытных красноармейцев и офицеров, прошедших с боями не одну сотню километров. И такому пополнению радовался любой командир. Да, велик, очень велик был вклад медицинских работников в нашу победу.

На этом совещании обсуждалось наряду с другими вопросами положение с медицинским обслуживанием населения. Немецких врачей, больниц, аптек в Берлине не хватало, а больных было очень много. Горожан первое время очень удивляло, что советские медики охотно оказывают [331] помощь всем, кто за ней обращался. Вначале с трудом, но затем все больше и больше они стали понимать гуманизм советских людей, все больше верить нашим бойцам и офицерам.

И это была не единственная примета того, что военная пора постепенно отходила в прошлое. Каждый день весны приносил берлинцам новые известия о нормализации жизни в городе, что радовало всех честных людей.

Это была настоящая весна победы, весна освобождения немецкого народа от фашизма.

О тех днях очень хорошо сказал писатель Илья Эренбург:

«Начинается новый день мира. Нелегким он будет: слишком много горя пережито...

И все же какое это радостное утро! Ведь спасено главное: право дышать не по фашистской указке, право не склонять голову перед «высшей расой», право быть человеком; спасено кровью, потом, отвагой советского народа. Отгремел последний выстрел. В непривычной тишине можно услышать, как летит жаворонок, как дышит ребенок... И сквозь слезы улыбается земля — победа Человека».

Я должен вернуться в своем повествовании к более ранним событиям.

Прошло четверо суток после окончания боев в поверженной столице врага, но в штабе армии, разместившемся в здании бывшего военно-инженерного училища в Карлсхорсте, напряженность не спадала. По-прежнему круглые сутки у операторов трезвонили полевые телефоны, к которым прибавились теперь и городские. Из всех районов комендатур передавали сводки, всякого рода срочные сообщения.

Штаб армии, продолжая выполнять свои обычные функции, переключился на решение «задач со многими неизвестными» в той мере, в какой они касались жизни более чем двух миллионов берлинцев. Разноцветными карандашами на карту города наносилась обстановка, включающая сведения о разминировании объектов, пуске отдельных предприятий и обеспечении их топливом и сырьем, взятии под охрану имущества, сборе трофейного оружия.

Много внимания уделялось и проведению восстановительных работ, снабжению немецких жителей продуктами. Да разве мало было забот у нашего гарнизона, который отвечал за жизнь города?!

Рано утром 7 мая мы с генерал-полковником Н. Э. Берзариным выехали в разные районы города: Николай [332] Эрастович — в корпус генерал-лейтенанта Д. С. Жеребина, решив по дороге лично ознакомиться с двумя районными комендатурами, а я — в 295-ю стрелковую дивизию.

Перед отъездом мы с командармом условились, что в 13 часов встретимся в здании Военного совета армии. Однако наши планы нарушились. Для этого была серьезная причина.

Не успел я приехать в дивизию, как начальник штаба полковник В. П. Литвинов доложил:

— Уже несколько раз звонили из штаба армии. Срочно разыскивают командарма и вас. Просили, когда появитесь, позвонить...

Я связался с генерал-майором А. М. Кущевым. Он сообщил, что звонил командующий фронтом Г. К. Жуков, дважды — его адъютант, а затем и член Военного совета фронта К. Ф. Телегин.

— А в чем дело, не знаете? — спросил я.

— Точно — нет, но какое-то сверхсрочное задание. Берзарина пока не разыскали. Приезжайте.

Вернувшись в Карлсхорст, я сразу же позвонил маршалу Г. К. Жукову. Он сообщил, что в ночь на 7 мая союзники подписали в Реймсе с представителем нового германского рейхсканцлера К. Деница А. Йодлем протокол о капитуляции фашистских войск. Москва настояла на том, чтобы протокол считался предварительным, и подписание акта о безоговорочной капитуляции Германии будет проведено в Берлине.

— Завтра утром, — сказал Г. К. Жуков, — представители союзного командования прибудут на Темпельгофский аэродром. Встретить их уполномочены мой заместитель Соколовский, Берзарин и вы. Туда же, в Темпельгоф, англичане доставят немецкую делегацию. Понятно?

— Ясно, товарищ маршал!

— Ясно, да не все. Принято решение провести процедуру подписания акта в штабе вашей армии. Отсюда задача: во-первых, подготовьте все к церемонии подписания документа и приему участников; во-вторых, приведите в порядок летное поле, организуйте охрану маршрута движения от аэродрома. В хозяйственных вопросах вам поможет мой заместитель по тылу генерал Антипенко. Когда прибудет Николай Эрастович, пусть мне позвонит. Действуйте, остались одни сутки!

Вскоре приехал генерал Берзарин. Он тотчас же связался с маршалом Жуковым и получил от него дополнительные указания. От члена Военного совета фронта [333] генерал-лейтенанта К. Ф. Телегина я узнал, что представителем Верховного Главнокомандования советских войск для подписания акта назначен Георгий Константинович Жуков. Отныне он стал главноначальствующим в советской зоне и главнокомандующим советскими оккупационными войсками в Германии. Утром 8 мая из Москвы должен прибыть А. Я. Вышинский, который останется в Берлине в качестве политического советника главноначальствующего.

Под руководством начальника штаба армии генерал-майора А. М. Кущева была разработана дислокация частей для оцепления Карлсхорста и улиц, по которым предстояло проехать представителям наших союзников по антигитлеровской коалиции. На помощь частям аэродромного обслуживания, которые ремонтировали Темпельгофский аэродром, были направлены и другие войска. Саперные части взрывали на дорогах от Темпельгофа до Карлсхорста остатки вражеских укреплений и баррикад, железобетонные колпаки. Бульдозеры и танки расчищали завалы и дороги. Эти работы велись и ночью при свете автомобильных фар. На пути кортежа воздвигалась арка Победы с надписью: «Красной Армии слава!»

В состав почетного караула отобраны были наиболее отличившиеся красноармейцы и сержанты, с ними проводились строевые занятия. На территории офицерской школы сводный духовой оркестр разучивал гимны наших союзников.

Утро 8 мая было по-весеннему прекрасным. Под ярким солнцем на уцелевших деревьях распустились клейкие листочки, во многих местах уже зазеленела трава, а весь Карлсхорст наполнился запахом сирени. Несмотря на ранний час, на улице царило оживление. Натужно гудели тракторы и бульдозеры. Выстроившись цепочкой, немцы передавали друг другу ведра с битым кирпичом, аккуратно укладывали его в стороне, подметали улицы. Водопроводные магистрали еще работали не всюду. Мы ехали на аэродром, окутанные сплошной пеленой пыли.

С разных концов в город вливались многоцветные людские потоки беженцев с повозками, колясками, велосипедами. А рядом двигались колонны людей разных национальностей, освобожденных из неволи.

...Вырвавшись на шумную дорогу, одна за другой мчатся автомашины к Темпельгофу. Именно здесь начнется пролог к торжеству победителей.

У входа на аэродром — ряды легковых машин всех европейских марок. До прилета союзных самолетов еще немало [334] времени, но здесь уже людно. Как и всегда, первыми прибыли военные корреспонденты центральных газет. Вижу знакомые лица писателей и журналистов — Бориса Горбатова, Всеволода Иванова, Константина Симонова, Евгения Долматовского, Мартына Мержанова, Леонида Кудреватых, Цезаря Солодаря и многих других.

Вместе с командармом и его заместителем генералом А. Б. Бариновым мы стали рассматривать аэродром. Его опоясывали кирпичные пакгаузы с аляповатыми рельефными изображениями орлов. На взлетно-посадочной полосе виднелись многочисленные «заплаты» — воронки от бомб и снарядов, засыпанные и забетонированные подразделениями аэродромной службы и армейскими саперами. Теперь все приведено в порядок.

. Неподалеку от въезда высилось огромное здание аэропорта, на флагштоке которого реял красный флаг. В глубине летного поля виднелись 18 советских истребителей, рядом с ними стояли и сидели летчики. Заметив подошедшего к нам Героя Советского Союза генерал-полковника авиации С. И. Руденко, командир группы истребителей Герой Советского Союза майор М. Н. Тюлькин подбежал к нему и четко отрапортовал о готовности экипажей к вылету для сопровождения самолетов союзников.

Вскоре нас «взяла в круг» группа корреспондентов. Они засыпали нас вопросами, касающимися предстоящего подписания акта о капитуляции.

Н. Э. Берзарин отвечал газетчикам, как мне показалось, намеренно уклончиво, а потом, когда они стали буквально наседать на командарма, улыбнувшись, одной фразой завершил эту «пресс-конференцию»:

— Не торопитесь, друзья: все увидите и услышите сами.

Подходим к центру аэродрома. Невысокого роста, широкоплечий, полковник Михаил Павлович Лебедев — начальник офицерских курсов 5-й ударной — уже в который раз «школит» почетный караул.

Оглядев строй, генерал Берзарин, довольный выправкой бойцов, сказал:

— Не будем отвлекать внимание воинов, идемте. Полковник Лебедев, как всегда, на высоте. Строевик из строевиков!

Подходим к рослым знаменосцам. Это офицеры штаба 5-й ударной майоры В.. А. Власов, А. М. Пашенин и С. И. Дорота. Николай Эрастович бережно взял руками уголок шелкового полотнища и прикоснулся к нему губами. [335]

Подошел заведующий 3-м Европейским отделом наркомата иностранных дел А. А. Смирнов. С ним мы окончательно уточнили детали встречи союзных делегаций.

В воздухе слышится рокот моторов. Самолет приземляется, подруливает к стоянке, и из него по металлической стремянке выходят А. Я. Вышинский и группа сопровождающих его сотрудников. После обмена приветствиями Вышинский сообщает нам о составе делегации наших союзников и тут же уезжает в Карлсхорст. Он привез из Москвы документацию к подписанию акта о безоговорочной капитуляции фашистской Германии на русском и английском языках. Материалы нужно было еще согласовать с уполномоченными верховного главнокомандования союзников по антигитлеровской коалиции и ознакомить с ними делегацию командования вооруженных сил Германии.

В томительном ожидании проходит час. Совершил посадку еще один самолет. Прибыли сотрудники аккредитованных в Москве дипломатических представительств.

Только к полудню из здания аэропорта, где находились радисты, поддерживавшие связь с аэродромом Стендаль, дали истребителям сигнал на вылет. Летчики бросились к машинам, взревели моторы, и вскоре самолеты попарно взмыли в воздух и, построившись, ушли на запад...

Духовой оркестр вдруг заиграл «Москву майскую». И хотя все мы были не в столице нашей Родины, а в поверженном Берлине, каждый почувствовал, что больше всего оснований торжествовать в этот светлый весенний день у нас, представителей Советского Союза, вынесшего на своих плечах основную тяжесть второй мировой войны.

На аэродром въехала машина с заместителем командующего 1-м Белорусским фронтом генералом армии В. Д. Соколовским. Командарм доложил ему о готовности к встрече делегаций. Василия Даниловича окружили журналисты, но он, как и Берзарин, не стал удовлетворять их любопытство.

— Каждому овощу свое время, — сказал генерал. — Все узнаете, не торопитесь.

Когда мы отошли в сторону по нагревшемуся от солнца бетону аэродрома, Соколовский сообщил нам, что еще неизвестно, когда прибудет командующий французской армией.

Наконец в небо взлетают две красные ракеты, и вскоре слышится нарастающий гул авиационных моторов. Ровно в 14 часов в сопровождении «Яковлевых» и «спитфайеров» над Темпельгофом появились три «Дугласа» — один с английским [336] опознавательным знаком и два — с американским. Поле аэродрома стало похоже на встревоженный муравейник. Все задвигались, зашумели. Застрекотали кинокамеры. С разных положений операторы и фотокорреспонденты снимали снижающиеся самолеты. Журналисты вооружились блокнотами. Началось!

Из самолета первым вышел представитель верховного командования экспедиционных сил в Европе главный маршал авиации Великобритании Артур В. Теддер. В светло-синей пилотке и кителе, высокий и не по возрасту стройный, он, улыбаясь, махал рукой. Вслед за ним появился сухощавый генерал в темно-зеленой форме — командующий стратегическими воздушными силами США Чарлз А. Спаатс. Затем на землю энергично сошел, тоже подняв в приветствии руку, полный и широкоплечий, командующий военно-морскими силами союзников адмирал сэр Гарольд Бэрроу. Высыпала из «дугласов» и их многочисленная свита, а также кинооператоры и фотокорреспонденты, которые тут же рассыпались по полю и тоже защелкали аппаратами.

В. Д. Соколовский, Н. Э. Берзарин, С. И. Руденко и я тепло приветствовали союзников. Чеканя шаг, с развевающимися на ветру государственными флагами Советского Союза, Соединенных Штатов Америки и Великобритании подошли офицеры-знаменосцы. Сюда, к центру аэродрома, четким строем подошел и застыл по стойке «смирно» почетный караул. Артур В. Теддер произнес короткую речь.

— Я являюсь представителем верховного главнокомандующего генерала Дуайта Эйзенхауэра, — сказал он. — Он уполномочил меня провести всю работу на предстоящей конференции. Я очень рад приветствовать советских маршалов и генералов, а также войска Красной Армии. Особенно рад тому, что приветствую вас в Берлине. Союзники на западе и востоке в результате блестящего сотрудничества проделали колоссальную работу. Мне оказана большая честь — передать самые теплые приветствия нашему русскому союзнику.

С ответными словами приветствия выступил генерал армии В. Д. Соколовский.

— Караул, равняйсь! Смирно! Для встречи справа... — слышится громовой голос полковника Лебедева.

После того как оркестр исполнил «Встречный марш», начальник караула подошел к А. Теддеру и отдал ему рапорт. Торжественно и величаво звучат государственные гимны — американский, британский и наш, советский. [337]

Главный маршал авиации А. Теддер обошел почетный караул. На его лице было заметно восхищение. В парадном строю стояли, один к одному, мужественные, богатырского роста, молодые воины, форму которых украшали ордена и медали. Церемония встречи союзников окончена. Тем временем приземлился еще один транспортный самолет. Из него, под конвоем англичан, вышли фашистские генералы с адъютантами. Они намеревались направиться в сторону лиц, обходящих караул, но их остановили и направили в противоположную сторону. Впереди, стараясь сохранить горделивую осанку, вышагивал один из наиболее приближенных к Гитлеру нацистов — начальник штаба верховного главнокомандования вооруженных сил фашистской Германии, худой как жердь, сумрачный, генерал-фельдмаршал В. Кейтель в длинном двубортном плаще. По его манере держаться чувствовалось, что каждое движение у него заранее отрепетировано. За Кейтелем, запыхавшись, шел толстяк с квадратным и одутловатым лицом, заместитель Геринга генерал-полковник авиации Г.-И. Штумпф. Он все время озирался по сторонам. Мрачно, не в состоянии скрыть подавленности, шагал главнокомандующий имперских военно-морских сил адмирал флота Г. Фридебург. За фельдмаршалом, генералом и адмиралом безмолвно шествовали рослые адъютанты с толстыми портфелями.

Когда колонка машин направилась в Карлсхорст, ко мне подошел генерал армии В. Д. Соколовский.

— Как-то нехорошо получается, — сказал он. — Главнокомандующий французской армией генерал Делатр де Тассиньи не прибыл. Я прошу тебя, Федор Ефимович, задержаться и встретить французов от имени нашего главнокомандования со всеми почестями.

— Хорошо, дождусь и привезу.

Все уехали, а я с некоторыми офицерами нашего штаба остался и, естественно, немного нервничал. По какой причине задерживается главнокомандующий французской армией? Не случилось ли что-нибудь в воздухе? Сколько времени нужно его дожидаться? Да и вообще прибудет ли он? Уж очень не хотелось мне приезжать на церемонию подписания акта в последнюю минуту. Событие-то историческое...

Прошло более часа томительного ожидания. Наконец прибежал радист и доложил:

— Французский самолет приближается, через пять минут посадка. [338]

Все приводится в готовность. Летчик уверенно приземлил машину у посадочного знака. Пробежав по бетонке, она остановилась... В открытой дверце появляется невысокого роста моложавый и стройный генерал. Размахивая фуражкой с четырьмя звездами, Ж. Делатр де Тассиньи восклицает:

— От имени вооруженных сил французов и прекрасных француженок приветствую и горячо поздравляю замечательный советский народ — нашего великого союзника по борьбе и победе, виват!

Вслед за ним из «Дугласа» вышли офицеры и корреспонденты.

Знаменосцы несут государственные флаги СССР и Франции. Звучат гимны двух держав-победительниц. Полковник М. П. Лебедев рапортует главкому французской армии, перед ним торжественно проходит почетный караул. В лице Ж. Делатра де Тассиньи мы приветствовали верховное командование, армию и движение Сопротивления Франции.

И вот в сопровождении эскорта мотоциклистов мы мчимся по улицам Берлина. Де Тассиньи внимательно смотрит на руины, на наших бойцов и немцев, расчищающих завалы, то и дело просит остановить машину у проходящих групп освобожденных французов, которых узнает по национальным флажкам, и поочередно обнимает исхудалых соотечественников.

Мы проезжаем под аркой Победы, возведенной нашими воинами, и вскоре сворачиваем напрямую в Карлсхорст. Минуя штаб армии, едем дальше — к особняку, который отведен главнокомандующему французской армией и его сопровождающим.

Выходя из машины, де Тассиньи, косясь на прибывших с ним людей, вдруг с лукавой улыбкой спросил:

— Вы не знаете, кто это? Я их впервые увидел перед посадкой в самолет. Наверное, шпионы! Не иначе.

Видя наше недоумение, он, игриво приподняв свои густые черные брови, залился веселым смехом:

— Я, конечно, пошутил. Они все — офицеры и журналисты.

После того как Делатр де Тассиньи привел в порядок свой туалет, я провел его в кабинет, где находился Маршал Советского Союза Г. К. Жуков. Тепло поздоровавшись, генерал передал Георгию Константиновичу привет и Поздравление с долгожданной победой от главы Временного правительства Французской республики генерала Шарля де Голля, после чего прочел согласованный с остальными [339] делегациями текст акта о безоговорочной капитуляции Германии и одобрил его.

Тем временем на втором этаже небольшого особняка, окруженного советскими и английскими часовыми, советские дипломатические работники предложили делегации верховного командования вооруженных сил гитлеровской Германии ознакомиться с актом о безоговорочной капитуляции. Изучив документ, Кейтель заявил, что немецкая делегация согласна его подписать.

...23 часа 45 минут. Кабинет, в котором находились полномочные представители верховного союзного командования войск антигитлеровской коалиции, уже был полон. Уточнялись последние детали предстоящего заседания, было подтверждено, что руководить им будет маршал Г. К. Жуков. И это справедливо: ведь основную тяжесть войны вынесли на себе наши советские люди!

...8 мая 1945 года, 24 часа. Широко распахивается боковая дверь обширного помещения офицерской столовой, превращенной в актовый зал, стены которого украшают государственные флаги СССР, США, Великобритании и Франции. Входят полномочные представители верховного главнокомандования вооруженных сил союзников по антигитлеровской коалиции. В центре стола сел Г. К. Жуков, по обе стороны от него — А. Теддер и Ч. Спаатс, Ж. Делатр де Тассиньи и далее справа — А. Я. Вышинский.

В зале уже установлены прожекторы, доставленные из имперской канцелярии. Такова ирония судьбы: когда-то ими подсвечивались съемки торжественных выходов Гитлера для приема генералитета, марионеток из оккупированных фашистами стран и нацистских руководителей, а сейчас с помощью той же осветительной аппаратуры Р. Л. Кармен, Н. А. Вихирев, Н. П. Киселев и другие наши и зарубежные кинооператоры снимали последний «выход» представителей третьего рейха...

С председательского места поднялся маршал Г. К. Жуков. Он открыл заседание:

— Мы, представители Верховного Главнокомандования Советских Вооруженных Сил и Верховного командования союзных войск, уполномочены правительствами антигитлеровской коалиции принять безоговорочную капитуляцию Германии от немецкого военного командования. Пригласите в зал представителей немецкого главного командования. [340]

Неумолчно жужжат прожекторы и трещат кинокамеры. Кинооператоры стараются не пропустить ни одной детали этого исторического события. Взгляды всех устремлены на боковую дверь, откуда должны появиться те, кто олицетворял в мире самые черные силы реакции. Всем интересно, как поведут себя теперь представители поверженного рейха.

Советские офицеры настежь открыли дверь, и в ней показываются члены фашистской военной делегации. Они входят один за другим, точно соблюдая субординацию. Впереди, стараясь держаться как можно прямее, вышагивал бледный, как бы припудренный мелом, в расшитом золотом парадном кителе, с двумя рядами орденских нашивок, генерал-фельдмаршал Кейтель. Он чинно поднял вверх фельдмаршальский жезл, приветствуя представителей Верховного командования советских и союзных войск, сел за короткий стол у двери, отведенный для немецкой делегации, а на него перед собой положил жезл.

Сидевший рядом с нами генерал-полковник М. С. Малинин тихо проговорил:

— Много амбиции, мало амуниции...

Семеня ногами, за Кейтелем двинулся Штумпф. Он явился без украшений на генеральском мундире, даже без единой орденской планки. Шагнув к столу, он грузно опустился на стул. Третьим в зал поспешно вошел, озираясь по сторонам, весь в черном, Фридебург. Печать уныния и крайней подавленности лежала на всем облике адмирала. Он оглядел зал опустошенным взглядом и медленно уселся. Одновременно с ними появились три рослых адъютанта с какими-то пухлыми папками и стали за спинами своих шефов.

На минуту в зале установилась тишина. Лишь представители стран-победительниц переговаривались между собой. Николай Эрастович Берзарин смотрел на Кейтеля и его компанию с презрительной усмешкой. Я наклонился к нему и спросил шепотом:

. — Неужели не заметили?

— Узнают. Осмотрятся и узнают, может, только виду, не подадут...

Дело в том, что при подготовке здания к процедуре возник такой, казалось бы, несложный вопрос: какой мебелью обставить зал. Естественно, учитывая международный характер предстоящего события — да и, чего греха таить, даже и из соображений престижа, — хотелось все сделать получше и, как говорится, не ударить лицом в грязь. Но где раздобыть хорошие однотипные стулья для [341] всех гостей, которых ожидалось около двухсот? Не из Москвы же их везти! В ходе обсуждения этого вопроса заместитель командарма генерал А. В. Баринов бросил реплику, вроде бы и не относившуюся к меблировке:

— Не здесь бы надо было проводить подписание акта.

— Это почему же? — спросил Берзарин.

— Приятно, конечно, что выбрали здание штаба Пятой ударной армии для такого исторического события. Но лучше было бы провести все это в имперской канцелярии. Именно там, где замышлялась и планировалась заправилами третьего рейха вторая мировая война. Но канцелярия сильно разрушена. Жаль!..

И вдруг вмешался в разговор начальник политотдела армии генерал-майор Е. Е. Кощеев, предложил:

— Но ведь хотя мы и разгромили ставку Гитлера, однако многое в ее комнатах и подземельях осталось целехоньким. Там и ковры любых размеров, и кресла, и стулья, и столы. Можно все это вмиг доставить сюда. Пусть гитлеровские делегаты идут капитулировать по тому же ковру, по которому когда-то ходили докладывать фюреру о военных планах. В этом есть и политическое звучание...

Мы с Н. Э. Берзариным поддержали эту мысль. Комендант имперской канцелярии подобрал в нужном количестве соответствующую мебель, и она была доставлена в штаб, как и 120-метровый темно-коричневый ковер из кабинета Гитлера, который с трудом подняли 15 наших красноармейцев.

Вдруг мы заметили, что Кейтель, бросил быстрый взгляд на ковер, помрачнел и что-то шепнул Фридебургу. Тот внимательно посмотрел вниз, весь передернулся и, повернувшись к своему адъютанту, что-то сказал. Они стали тихо переговариваться. Лицо у стоявшего за Кейтелем адъютанта с аксельбантами исказилось, затем он беззвучно заплакал.

— Узнали, еще бы не узнать, — проговорил Н. Э. Берзарин. — Знакомая меблишка. Еще недавно они считали честью на ней восседать, а сегодня, пожалуй, чувствуют себя как на шипах...

С председательского места снова поднялся Георгий Константинович Жуков и сказал:

— Сейчас предстоит подписание представителями верховного главнокомандования германской армии акта о безоговорочной капитуляции вооруженных сил Германии. [342]

Эти, как и все последующие, слова маршала переводил на английский язык А. Теддер, а на немецкий — один из советских переводчиков.

Мы давно обратили внимание, что маршал Г. К. Жуков ни разу не посмотрел в сторону немецкой делегации, и удивлялись его выдержке: неужели неинтересно взглянуть на представителей рейха, хотя бы из чувства любопытства? Но вот Георгий Константинович, наконец впервые повернувшись к ним, сказал:

— Имеете ли вы на руках акт о безоговорочной капитуляции, изучили ли его и имеете ли полномочия подписать этот акт?

В глазах Кейтеля промелькнули растерянность и бессилие. Приподнявшись, он выдавливает из себя: «Яволь...» — и передает на стол представителей союзного командования письменное полномочие гросс-адмирала Деница.

Немецкое «яволь» по смыслу означает наше «так точно». Этим словом обычно отвечали, вытянувшись в струнку и щелкнув каблуками, немецкие солдаты своим командирам, офицеры генералу. «Яволь!» — отрапортовал фашистский генерал-фельдмаршал из прусско-юнкерской помещичьей семьи Вильгельм Кейтель советскому маршалу, крестьянскому сыну Георгию Жукову.

О, если бы раздвинулись стены военно-инженерного училища и это слово, произнесенное от имени поставленной на колени фашистской Германии, могли бы услышать все, кто вел еще в те минуты последние ожесточенные бои с остатками недобитого врага, все вдовы, матери и сироты и те наши славные пограничники, которые до последнего дыхания сражались на своих заставах в сорок первом, и те советские воины, которые, отходя с боями, погибали сами, но изматывали врага... Если бы разверзлась земля под памятниками и обелисками, если бы из бесчисленных, рассеянных по всей стране одиночных и братских могил поднялись миллионы жертв кровавого гитлеризма, а из рвов концлагерей, возродившись из пепла, встали бы бесчисленные когорты узников... Десятки миллионов погибших имели бы право принять эту капитуляцию германского фашизма, ввергнувшего народы в пучину самой ожесточенной в истории войны...

Но законы бытия неумолимы... Ушедшие из жизни не возвращаются.

Г. К. Жуков, просмотрев врученный ему документ, подтверждающий полномочия делегации немецких вооруженных сил, передал его представителям америкаского, [343] английского и французского главного командования союзных войск. В ту же ночь я с группой генералов читал этот документ за подписью гросс-адмирала Деница. В нем обращало на себя внимание одно, казалось бы, малопримечательное обстоятельство. «Правительство» Деница, существовавшее около семи суток, не только не смогло заняться «управлением» Германией, но и не успело наладить собственную канцелярию, даже бланки не заказало. Текст был напечатан на старом бланке, а под его шапкой машинистка, забив слово «Берлин», допечатала: «Главная ставка». В распоряжении этой новообразованной «ставки» практически не было сколько-нибудь значительных вооруженных войск.

— Предлагаю представителям германского верховного главнокомандования подписать акт о безоговорочной капитуляции, — сказал Г. К. Жуков.

Внимание всех вновь перемещается на стол, за которым сидят Кейтель, Штумпф и Фридебург. Красный от возбуждения, Кейтель приподнимается, произносит: «Яволь, яволь...» — и тут же опускается на стул. Не поворачиваясь, он протягивает назад руку, в которую адъютант вкладывает авторучку, а другой рукой втискивает в глазницу старомодный монокль.

К маршалу Г. К. Жукову подошел и, наклонившись, что-то сказал А. Я. Вышинский. Они перебросились несколькими фразами, а потом Георгий Константинович громко сказал:

— Не там, а здесь. Я предлагаю уполномоченным германского главнокомандования подойти сюда и тут подписать акт о безоговорочной капитуляции.

Маршал указал на один из столиков. Уполномоченные фашистской Германии поднимаются и, ступив на дорожку, но которой им не раз доводилось ходить в кабинете Гитлера, медленно идут к маленькому столику, приставленному к главному столу, за которым сидят принимающие капитуляцию полномочные представители союзного командования.

Кейтель, присев на край стула, неторопливо подписывается под актом.

Много подписей поставил генерал-фельдмаршал за годы войны под приказами и распоряжениями генерального штаба. Иные из них с зловещими словами «учитывать, что... на указанных территориях человеческая жизнь ничего не стоит... смертная казнь... устрашающее воздействие» унесли из жизни миллионы ни в чем не повинных людей. За такие «автографы» Кейтеля его имя уже будет [344] проклято в веках. Но и эта подпись под актом о безоговорочной капитуляции чести ему не принесет.

Но позерство в натуре Кейтеля. Пока на столике раскладывают очередные экземпляры акта, он продолжает рисоваться, по-петушиному вытягивает голову, старательно демонстрируя «непокоренность»...

Вторым акт подписывает Фридебург. На его лице — тупая покорность, уныние... Еще недавно он был не таким: лично давал указания командирам подводных лодок выходить в засады и топить военные, транспортные, пассажирские и госпитальные суда. Докладывая об успешных действиях фашистских подлодок Кейтелю, он даже приплясывал, как свидетельствуют очевидцы.

За тем же столиком, опустив плечи, сидит Штумнф. Он один из фашистских представителей, кто оживленно шарит колючими глазами по залу заседаний, искоса рассматривает Жукова, Теддера, Спаатса, Тассиньи, Вышинского. Почти не глядя, Штумпф размашисто подписывает все девять экземпляров один за другим, всем своим видом выдавая единственное желание — скорее бы конец.

Но вот уполномоченные фашистского главного командования вернулись на свои места. Теперь все внимание сосредоточено на представителях держав-победительниц. Первым под актом ставит подпись Г. К. Жуков, затем остальные. Напряжение в зале сменилось веселым оживлением. Церемония завершается.

Подозвав к себе одного из генералов, Георгий Константинович вполголоса говорит:

— Акт подписан и вступает в действие сегодня. Представителям германского верховного главнокомандования нужно немедленно отдать распоряжение своим войскам о прекращении огня и организованной капитуляции.

Фашистской делегации переводят слова маршала. Вскочив с места, Кейтель громко произносит: «Яволь» — и тут же отдает приказание адъютанту. Тот кивает головой и-стремительно исчезает в двери. Спустя минуту маршал Г. К. Жуков объявляет:

— Немецкая делегация может покинуть зал.

Больше ничего от них не требуется — делом построения новой, демократической Германии займутся другие люди, подлинные патриоты немецкого народа — коммунисты и антифашисты, люди с незапятнанной совестью, чистыми руками и благородными сердцами. Напрасно каркал в своем установочном выступлении 7 ноября [345] 1943 года перед рейхсляйтерами и гауляйтерами Германии начальник оперативного руководства ОКБ Йодль, что «капитуляция — это конец нации, конец Германии»{47}. Крах коричневого рейха не был концом страны, а стал началом ее возрождения на демократических началах.

Переводчики на разных языках повторяют фразу Жукова. Как и все другие, я внимательно гляжу на представителей фашистской делегации. Они поднимаются. Кейтель, став лицом к залу, снова — в который раз! — поднимает свой жезл и картинно тычет им два раза перед собой в пространство. Когда через минуту в дверях исчезли и Штумпф, и Фридебург, и их безмолвные адъютанты, маршал Г. К. Жуков провозгласил:

— На этом позвольте заседание объявить закрытым...

Все встают. Ликование. Слышится громовое «ура!». На разных языках раздаются возгласы: «Да здравствует наша Победа!», «Пусть вечно живет дружба союзных стран, народов и армий!».

Неожиданно с балкона грянул духовой оркестр. Он играл государственные гимны Советского Союза, Соединенных Штатов Америки, Великобритании и Франции. И снова бурная овация, возгласы «ура!».

Маршал Г. К. Жуков поднимает руку. Обращаясь к представителям союзного главнокомандования, генералам, дипломатам и представителям прессы, он произносит:

— Через час прошу по русскому обычаю закусить чем тыл послал...

Все встают и направляются к выходу. Ко мне подходит доктор исторических наук профессор А. С. Ерусалимский — один из крупнейших ученых по новой и новейшей истории Германии. Я знал его еще до войны по работе в Военно-политической академии имени В. И. Ленина, где он был начальником кафедры международных отношений. Взяв меня под руку, Аркадий Самсонович сказал:

— Безмерно рад, что стал свидетелем столь важного события, которое без преувеличения имеет мировое значение... В этом зале каждый предмет имеет историческую ценность, и для потомков нужно бы все это сохранить...

Мы оказались рядом с креслом председательствующего. Я взял со стола авторучку, которой Г. К Жуков только что подписал акт, и вручил ее профессору:

— Возьмите на память. Думаю, что вы ее сбережете как одну из дорогих реликвий.

— Спасибо. Это такая ценность! [346]

Зал постепенно пустеет. Заместитель командующего 1-м Белорусским фронтом по тылу генерал Н. А. Антипенко приказывает открыть окна и проветрить помещение:

— Чтобы и духа фашистского не осталось. Сейчас наше великое торжество!

Вскоре от штаба отошла машина. Офицер, находящийся в ней, как драгоценный груз держал пакет, в котором был запечатан подписанный акт. Рано утром его самолетом отправят в Москву...

...»Закусить чем тыл послал». Эти слова были точны. Жуков заранее приказал, чтобы ни один грамм продуктов, ни одна бутылка вина из трофейных запасов не были поданы на праздничный стол, а все было наше, советское, отечественное. Хозяйственники фронта и военторга отобрали на базах нужный ассортимент продуктов, многое было доставлено для банкета из Москвы на самолетах. Как только зал опустел, его заполнила команда красноармейцев. За один час нужно было убрать помещение, заменить столы, накрыть их и сервировать на 200 человек. Уже через двадцать минут зал нельзя было узнать. Еще во время заседания на большой закрытой веранде, примыкающей с тыльной стороны к залу, готовились столы. Теперь их вносили, через окна убирали лишнюю мебель. Вскоре сервировка была закончена. Осталось внести вазы с цветами и некоторые блюда. Выставили графины и бутылки с водкой и вином.

Я подошел к Н. Э. Берзарину. В это время начальник АХО штаба нашей армии майор Б. Р. Райхельд докладывал ему, что к банкету все готово, а потом спросил:

— А чем кормить немецкую делегацию — не красной же икрой?

— А в самом деле — чем? — пожав плечами и повернувшись ко мне, спросил Николай Эрастович, затем добавил: — Подумать только, какие вопросы возникают при подписании акта о безоговорочной капитуляции!

Признаться, в таком деле я был плохим советчиком, так как тоже ничего не знал о принятых в таком случае нормах международного этикета. К тому же фашистская делегация по своему составу представляла собой группу не только сановитых гитлеровских военачальников, но и главных военных преступников.

Решили посоветоваться с маршалом Г. К. Жуковым. Вопрос оказался и для него неожиданным. Георгий Константинович пожал плечами и обратился за советом к А. Я. Вышинскому. Андрей Януарьевич, лукаво ухмыляясь, сказал: [347]

— Они сегодня по горло сыты актом о безоговорочной капитуляции. А чем их кормить, вопрос не дипломатический. Решайте сами...

Маршал Жуков, с минуту помолчав, сказал:

— Когда-то Гитлер с Кейтелем настолько верили в успех запланированного захвата Ленинграда, что заранее отпечатали билеты на банкет в «Астории». Не пришлось им праздновать в ленинградском ресторане. А теперь они побиты. Не будем мелочиться — кормите их всем, что подготовлено для банкета. И обязательно подавайте на тарелках с вензелями имперской канцелярии. Давайте без ограничения и напитки. Пусть запивают свое поражение... Только я думаю, что это им впрок не пойдет!

Слова маршала оказались вещими. Прошло некоторое время, и мы узнали, что вскоре после возвращения под английским конвоем в западную зону Фридебург покончил жизнь самоубийством, бросившись в пролет лестницы. Кейтель, как известно, позже предстал перед судом Международного трибунала в Нюрнберге, и суд народов единогласно приговорил его к смертной казни через повешение. В ночь на 16 октября 1946 года приговор был приведен в исполнение...

К условленному часу в холле стало многолюдно. Появились и представители прессы. Как только объявили о перерыве, наши и зарубежные корреспонденты газет, радио и телеграфных агентств первыми покинули зал. Им было не до «обеда в два часа ночи», как назвал этот торжественный прием один из газетчиков. У них, лишь недавно «отписавшихся» о впечатлениях при встрече союзников на Темпельгофском аэродроме, теперь снова настала жаркая пора. В те минуты всех их притягивал к себе другой «магнит» — наш армейский узел связи. Он находился в полуподвальном помещении того же здания. В то время связаться из Карлсхорста с другими странами можно было только через Москву. Начальнику связи штаба армии полковнику В. В. Фалину и командиру 8-го отдельного армейского полка связи полковнику А. Л. Файнштейну пришлось выдержать не одну баталию с атаковавшими их журналистами, каждый из которых стремился первым передать корреспонденцию.

...Бывший комсорг нашего армейского 8-го отдельного полка связи, а впоследствии директор Центрального музея В. И. Ленина О. С. Кривошеина рассказывала, какой восторг охватил всех дежуривших на узле связистов, когда они узнали, что уже подготовлен и согласован текст акта о капитуляции гитлеровской Германии. Девушки пустились [348] в пляс, а некоторые связисты, выбежав на улицу,, стали стрелять в воздух... Генерал Н. Э. Берзарин, выяснив, в чем дело, наложил взыскание на командира части, но затем, поняв, какими высокими человеческими чувствами вызван проступок, в два часа ночи отменил свое приказание.

Мы с заместителем командующего армией генерал-майором А. Б. Бариновым, посетив узел связи, вышли на улицу. Перед зданием было многолюдно. Офицеры наслаждались ночной прохладой и тишиной. Маскировки не было. Ярко светились люстры в здании штаба. В холле, куда мы вошли, стояли группами, расхаживали, кое-кто даже в обнимку, офицеры, генералы, дипломаты.

Настроение у людей было чудесное. Победа просто пьянила всех! Боевые товарищи оживленно рассказывали друг другу о последних сражениях, вспоминали сослуживцев, делились мыслями о мирном будущем.

Замечательный военачальник, командующий 3-й ударной армией генерал-полковник В. И. Кузнецов, вокруг которого собралась группа генералов, сказал, что у него в тылах, да и в частях, осталось большое количество «орудийных выстрелов», так и не пущенных в дело. Стоявший рядом А. Я. Вышинский вдруг подмигнул и бросил короткую реплику:

— Ничего, они еще потребуются...

Тогда я не придал особого значения этим словам. И лишь позже, когда одновременно, с массовой демобилизацией из Красной Армии сначала учителей, студентов и специалистов, а затем красноармейцев, сержантов и старшин старших возрастов началась переброска советских войск на Дальний Восток, мы все поняли скрытый смысл реплики советского дипломата.

...Наконец всех пригласили к столу. Торжество победителей продолжалось. Один за другим выступали с короткими взволнованными речами маршал Г. К. Жуков, представители наших союзников, командующие армиями. Поднимались тосты за долгожданную победу, провозглашались здравицы в честь глав правительств и главнокомандующих войсками антигитлеровской коалиции...

Играл духовой оркестр. Собравшиеся дружно пели песни, а потом пошли и в пляс. Вместе со многими нашими военачальниками, включая и Георгия Константиновича Жукова, в плясках отличался ладный и стройный французский генерал Делатр де Тассиньи. Он так притопывал на многометровом ковре из апартаментов Гитлера, [349] что, как пошучивали потом наши хозяйственники, всю пыль из него выколотил.

Банкет длился до 7 часов утра. Уже побледнел горизонт, наступил рассвет, солнечные блики заиграли на окнах, когда начался большой разъезд. Но еще раньше радушные хозяева заметили, что кое-кто из зарубежных журналистов начал прихватывать со столов бутылки со «Столичной». Об этом генерал Н. Э. Берзарин шутя рассказал маршалу Г. К. Жукову. Тот приказал вызвать нашего всеведущего майора Райхельда и поинтересовался состоянием его резервов. Майор доложил, что их хватит еще на одно такое торжество.

— А что особенно, по вашим наблюдениям, понравилось иностранным гостям?

— Водка, икра и папиросы «Казбек».

— Вот и подготовьте для них по пакету для каждого. Да не забудьте и летный состав...

— И для фашистской делегации? — наивно спросил хозяйственник.

Лицо маршала посуровело и он бросил сердито:

— Пакеты — только союзникам!

Однако вручить наборы в Карлсхорсте так и не удалось. По утреннему Берлину в направлении аэродрома уже мчались в сопровождении мотоциклистов машины с советскими генералами, представителями союзников, корреспондентами, кинооператорами. Как и прежде, на последних машинах ехала делегация верховного главнокомандования гитлеровских вооруженных сил.

И снова Темпельгофский аэродром. Гремит духовой оркестр. Снова начинается обход почетного караула, звучат государственные гимны стран-победительниц.

Затем гости и сопровождающие их лица направляются к самолетам. Вот тут-то и подоспели наши хозяйственники, к явному удовольствию зарубежных журналистов, кинооператоров и летчиков они вручили всем им подарочные пакеты.

...Один за другим отрываются от земли и набирают высоту самолеты. Сделав прощальный круг над аэродромом, они берут курс на запад. Вслед за ними поднимаются в воздух и наши истребители сопровождения. Под английским конвоем увозят на самолете и фашистскую делегацию.

....Как-то в день семейного торжества три мои дочери начали выпытывать, какое событие в жизни стало для меня особенно памятным, «самое-самое...» [350]

Я долго размышлял. Жизнь — ведь не гладкое шоссе... И у меня, как у каждого человека, было много радостей и горестей, взлетов и трудностей. А мало ли их было, этих «самых-самых», только за 1418 дней и ночей войны? И в памяти всплыли весенний Берлин, Темпельгоф, колонны освобожденных из неволи исстрадавшихся, но торжествующих людей с национальными флажками и, наконец, подписание в нашем штабе акта и беспредельное ликование победителей... Все это и есть, пожалуй, самое яркое событие в моей жизни. [351]

Дальше