Ленинградский фронт

К середине ноября на аэродром Грабцево, основную нашу базу, были собраны все самолеты, летавшие ранее с других аэродромов к партизанам и для выполнения отдельных специальных заданий. Всем составом полка мы перебазировались под Андреаполь.

С этого аэродрома нам, как и другим полкам соединения, предстояло произвести выброску крупных десантов. Началась всесторонняя и тщательная подготовка. Готовились мы совместно с подразделениями десантных войск. Летчики и десантники старались ничего не упустить и предусмотреть все, начиная от входа в самолет и кончая моментом, когда десантники должны были его покинуть в воздухе. В результате тренировок, проведенных под руководством начальника парашютно-десантной службы полка гвардии капитана Петра Осинцева и инструкторов-парашютистов авиадесантных войск, взаимодействие летного состава и десантных подразделений было отработано до мелочей. Каждое подразделение десантников знало свой самолет, каждый десантник — свое место, сигналы и очередность выброски с парашютом.

Полки были приведены в полную боевую готовность. С часу на час мы ожидали команды на вылет. Но шли часы, и дни, и недели, а команды не поступало — была плохая, нелетная погода.

Небо хмурилось, почти над самой головой проплывали рваные свинцовые тучи, непрерывно моросил, порой вперемежку со снежной крупой, надоедливый, холодный осенний дождь.

Авиация того времени еще не имела автономных навигационных систем и приборов, по которым ночью, в любую погоду, в облаках или за облаками, можно было выйти в заданный район, найти, не видя земли, цель, выбросить в точно указанную точку десант и вернуться на аэродром. Приходилось ориентироваться в основном визуально, по таким ориентирам, как озера, реки, лесные массивы, населенные пункты, железные и шоссейные дороги.

Погоды не было.

Летчики, техники и десантники, промокшие и продрогшие, все ночи напролет дежурили на аэродроме в ожидании приказа на вылет. В сарае, где было устроено для нас общежитие, обсушиться и обогреться не было возможности. Начались простуды, многие стали жаловаться на головные боли, насморк, то и дело глотали аспирин. Дни шли, но улучшения погоды не предвиделось, синоптики ничего утешительного не сообщали.

Тогда пришлось обратиться к командованию с просьбой разрешить нам организовать на аэродроме учебу и регламентные профилактические работы на самолетах. Такое разрешение мы получили — с условием, чтобы к исходу дня все работы заканчивались, и мы, в случае улучшения погоды, могли своевременно вылететь на боевое задание.

Все последующие дни с нелетной погодой были использованы с большой пользой. Была организована учеба молодых радистов, штурманов и летчиков. И, что самое главное, все экипажи вместе с техниками занялись приведением самолетов в образцовое состояние.

Напряженные работы и учеба отвлекли летно-технический состав от бытовых трудностей, не оставляли времени на болезни. Все невзгоды переносились легче, на них просто перестали обращать внимание.

Время шло, а погода не улучшалась. В середине декабря командир авиакорпуса генерал Нестерцев вызвал в штаб всех командиров дивизий, полков и начальников штабов на короткое совещание.

— Пока мы с вами выжидали летную погоду, обстановка на фронте изменилась, задачу по десантированию авиадесанта с нас сняли. Командующий АДД приказал нашему соединению перебазироваться на полевой аэродром близ Левашове под Ленинградом и действовать в интересах Ленинградского фронта.

В течение пяти дней — с 12 по 17 декабря, ловя те короткие часы, когда погода несколько улучшалась, небольшими группами мы перелетали на аэродром в Левашове.

С собой мы захватили все свое имущество, даже матрасы и наволочки, набитые соломой. Мы считали, что если в Андреаполе нам жилось неважно, то в блокированном в течение двух лет Ленинграде будет и того хуже. Ленинградцам не до нас...

Но мы ошиблись.

Ленинградцы, работники района аэродромного базирования и жители авиагарнизона, оказали нам такую встречу, какой не могли мы ожидать в других, не тронутых войной районах. Нас разместили в светлом, просторном, чистом, как санаторные палаты, общежитии (и это после андреапольского сарая!), постели были застланы белоснежным бельем, с ватными матрасами и пуховыми подушками. Увидев все это, те, кто привез с собой соломенные матрасы и подушки, в смущении потащили их куда-то на задворки — вытряхивать.

Не менее радушно встретили нас в столовой. Официантки в чистых белых халатах встречали нас, кормили и потчевали как самых близких и дорогих гостей. Мы давно забыли такое гостеприимство. Казалось, это был сон.

Что же за люди — ленинградцы? Из какого материала они отлиты? Выстоять, вынести такую долгую и жестокую блокаду и сохранить ни с чем не сравнимые моральные я духовные силы...

Враг также отметил наше прибытие. Через несколько часов после нашей посадки начался артиллерийский обстрел аэродромов, а затем бомбардировка отдельными, прорвавшимися к Ленинграду, вражескими самолетами.

Опасаясь мощных и сосредоточенных ударов противника, командующий АДД приказал рассредоточить полки корпуса. Наш полк перебазировался на небольшую взлетно-посадочную площадку в Озерках, с которой раньше поднимались истребители ПВО. Мы с сожалением улетали с гостеприимного Левашовского аэродрома. Однако работники батальона аэродромного обеспечения в Озерках со своим командиром подполковником А. Л. Горбоносом встретили и приняли нас с неменьшим радушием. В дальнейшем они отлично обеспечивали нашу работу.

Смущали нас только размеры аэродрома, он был так мал и тесен для наших кораблей, что мы даже не представляли, как будем летать с него на боевые задания. Но тогда под Ленинградом всем было тесно. На небольшом пространстве концентрировались огромные авиационные силы. Все готовились к решающим событиям. Настроение у нас было приподнятое, и мы с энергией и энтузиазмом включились в подготовку к боям. А работы было хоть отбавляй.

Несмотря на то, что блокада в январе 1943 года была прорвана, Ленинград по-прежнему оставался фронтовым городом. Враг стоял буквально у самых его стен. Едва оправившись от нанесенных нашей фронтовой и дальнебомбардировочной авиацией ударов, вновь оживала дальнобойная гитлеровская артиллерия. Фашистские варвары продолжали обстреливать город из тяжелых орудий и мортир и бомбить Ленинград с воздуха. Беспощадно разрушались целые кварталы с неповторимыми архитектурными ансамблями, созданными выдающимися зодчими двух минувших веков. Нанесенные городу Ленинграду жестокие раны взывали к возмездию.

И это возмездие приближалось. Готовились к наступлению войска Ленинградского, Волховского и 2-го Прибалтийского фронтов.

Против наших войск под Ленинградом стояли немецкие соединения группы армий "Север", которые за длительный период блокады создали мощную, глубоко эшелонированную оборону, глубиной до 250 километров, с железобетонными и дерево-земляными огневыми точками, с минными полями и проволочными заграждениями. Чтобы взломать такую оборону и обеспечить захват долговременных оборонительных сооружений с наименьшими потерями, в помощь нашим наземным войскам привлекались артиллерия кораблей, фортов, железнодорожных батарей, авиация Краснознаменного Балтийского флота, 13-я, 14-я и частично 15-я воздушные армии, истребительная авиация ПВО и часть сил авиации дальнего действия. На ленинградских аэродромах кроме нашего соединения были сосредоточены части соединений генералов Георгиева и Счетчикова. Управлял боевыми действиями наших соединений командующий АДД А. Е. Голованов.

Началась всесторонняя кропотливая подготовка к боевым вылетам на новом, очень сложном для полетов театре военных действий. Действовать мы должны были на виду у героических защитников и населения Ленинграда, ударить в грязь лицом было недопустимо. А погода все еще стояла нелетная — все тот же дождь вперемежку со снегом, серые низкие облака, туман.

Все нелетные дни мы использовали для подготовки материальной части, изучали линию фронта и район предстоящих боевых действий, вероятные цели, противовоздушную оборону противника, а когда случалось кратковременное улучшение погоды, тренировали командиров кораблей взлету вслепую (при ограниченной видимости и за шторками), летали в районе базирования, садились на соседние аэродромы. К этому времени молодые летчики полка стали хорошими командирами кораблей. Такие офицеры, как Маркирьев, Дедухов, Сычев, Кочеманов, Гришин, Минин, Киселев, Федосеев и Другие, совершили до ста и более боевых вылетов. Им, правда, недоставало еще опыта полетов в сложных погодных условиях.

К началу боевых действий все имевшиеся в полку самолеты (тридцать пять Ли-2 и два С-47) находились в полной боевой готовности. Учитывая, что наша взлетно-посадочная площадка длиной была всего 1200 метров и шириной 80 метров, мы тренировали всех командиров кораблей взлету и посадке на ней на максимально загруженном самолете. Из тридцати восьми подготовленных командиров кораблей (некоторые из них летали вторыми пилотами) двадцать семь могли выполнять боевые задания в сложных условиях погоды, ночью.

В дни нелетной погоды мы приглашали из Ленинграда лекторов, пропагандистов, историков, военных моряков, командиров истребительных частей, педагогов, прослушали много интересных для нас лекций и бесед о Ленинграде-центре русской культуры, его истории и славе, о героической борьбе его защитников с врагом, о зверствах немецко-фашистских захватчиков.

Партийно-политическая работа, увязанная с жизнью и буднями ленинградцев, с непосредственными задачами фронта, в высокой степени воодушевляла весь коллектив полка. Мы с большим нетерпением ожидали того часа, когда полетим в бой и сторицей отплатим врагу за все его злодеяния.

В нашем полку были ленинградцы: гвардии лейтенант Ваха, гвардии старшина Босова, молодой командир корабля гвардии лейтенант Сычев, гвардии майор Готин и еще несколько офицеров и сержантов. Многие из них побывали у родных или родственников и видели, что сделал враг с их любимым городом, с ленинградцами. Возвращались они, переполненные горем, гневом и ненавистью к гитлеровцам. От их бесхитростных рассказов даже нам, воинам постарше, много повидавшим, становилось не по себе. Лучшего способа мобилизации на борьбу с коварным и жестоким врагом, чем рассказы наших боевых товарищей, не было.

Борис Ваха сразу после прилета полка в Левашове навестил в Ленинграде своих мать и сестру, перенесших страшные дни блокады.

Из первой поездки в Ленинград Ваха вернулся и радостным, и удрученным. Он радовался, что его мать и сестра живы, дом, в котором он родился, провел детство и вырос, цел. Потрясен Борис был видом своих близких. И мать и сестра стали удивительно похожи друг на друга — обе очень худые и желтые, только кости да кожа, трудно было поверить, что в них еще теплится жизнь; Были они и одинаково одеты — ватники, на головах темные платки. Их комната, в памяти Бориса всегда такая светлая, теплая и уютная, была теперь почти пустой, холодной и очень черной. Мать объяснила, что это от копоти печки и разнообразных светильников. Сначала жгли керосиновую лампу, потом свечи, коптилку, лучину. Вся мебель и даже обеденный стол пошли на дрова, сгорели в буржуйке.

Но, несмотря на пережитое, все трое были счастливы, что живы, что встретились вновь.

И вот Борис Ваха снова поехал навестить свою мать и сестру. Его снаряжала вся 2-я эскадрилья. Вещевой мешок Вахи был наполнен продуктами, какие только нашлись у товарищей: сгущенное молоко, несколько плиток шоколада, тушенка, консервированная американская колбаса, несколько буханок хлеба. На попутной машине он добрался до города, дальше пошел пешком. Спешил, не чувствуя тяжести вещевого мешка с бесценными продуктами, способными поставить на ноги изможденных длительным голодом его мать и сестру...

Начался обстрел города дальнобойными немецкими орудиями. Но, не обращая внимания на разрывы снарядов, Ваха ускорял шаг, и когда он был почти у порога своего дома, от разрыва снаряда большого калибра дом на его глазах разломился и рухнул, превратившись в огромную кучу щебня с торчащими из нее обломками кирпичных стен. Его родной дом, где он родился, рос, во дворе которого играл со своими сверстниками, где жили его мать и сестра...

Он не верил тому, что произошло. Ошеломленный, бросился он к дымящимся обломкам, туда, где, по его мнению, должна была быть их квартира, поспешно, с невероятной силой принялся разбрасывать кирпичи, переворачивать глыбы, разгребать руками щебень. Изодрав в кровь руки поняв, что бессилен что-либо сделать, чтобы спасти родных, он опустился на битый кирпич и в первый раз, с тех пор как стал взрослым, заплакал...

Однополчане были потрясены рассказом своего товарища. Долго мы все находились под впечатлением от , случившегося несчастья. На бомбах, подготовленных к подвеске и лежащих под самолетами, мотористы писали: "За смерть матери лейтенанта Вахи!", "Смерть убийцам сестры Бориса Вахи!", "За гибель ленинградцев!"

О варварских обстрелах врагом Ленинграда мы все, конечно, знали сначала из газет и сводок Совинформбюро, потом, прилетев под Ленинград, стали их очевидцами. Не раз мы слышали страшный вой выпущенного мортирой снаряда и его раскатистый, мощный разрыв где-то в центре города. Мы знали, что в воронке от разрыва такого снаряда поместилось бы двухэтажное здание. Знали огромные цифры жертв ленинградцев от обстрелов — эти цифры не укладывались в сознании. Горько и тяжело было все это... Но еще горше и тяжелее стало на душе, когда пришел наш товарищ, еще несколько часов назад радостный и веселый, а теперь с неизбывным и тяжелым горем в глазах. Ненависть к врагу жгла наши души, она требовала действий, возмездия сейчас же, сию минуту...

Облака прижимались к земле, закрывали небо, закрывали пути и дороги, по которым могли мы проникнуть в стан врага. Казалось, что погода держит нас на земле только чтобы еще больше переполнить наши сердца гневом и ненавистью.

В начале января командир дивизии гвардии полковник Божко позвонил мне из Левашове:

— Богданов, надо срочно слетать в район Луги и сбросить ленинградским партизанам четырнадцать тонн оружия и боеприпасов. Все данные о местонахождении площадки партизан и опознавательных сигналах получите в штабе.

— Товарищ гвардии полковник! Плохая погода, все кругом закрыто туманом, лететь сегодня невозможно.

— Я и не приказываю лететь сегодня. Если нет погоды, полетите завтра. На ваш полк и ваших летчиков я рассчитываю. И надеюсь, задание будет выполнено.

— Слушаюсь, товарищ гвардии полковник. Задание выполним!

После этих моих слов Божко повесил трубку. Он не любил много говорить.

Из имеющихся в полку экипажей мы выбрали десять — опытных, способных летать ночью в самых сложных погодных условиях. Утром следующего дня в полк приехал М. Н. Никитин, начальник Ленинградского областного штаба партизанского движения, и привез с собой на нескольких машинах оружие, боеприпасы, взрывчатку, упакованные в 120 мягких мешков. Их можно было сбрасывать с малой высоты без парашютов. Это упрощало выполнение задания.

Поздоровавшись, Никитин сразу перешел к делу:

— Товарищи летчики, задание нужно выполнить как можно скорее, от этого зависят успешные действия партизан. Им предстоит очень важная и ответственная задача: не только сорвать подвоз к фронту резервов противника, но и не дать фашистам уйти самим и увезти боевую технику с ленинградской земли. Партизаны сейчас крайне нуждаются в боеприпасах и взрывчатке, только вы можете доставить им все необходимое. На вас, гвардия, вся наша надежда.

Прогноз погоды на ночь не обещал ничего хорошего, начальник метеослужбы полка гвардии старший техник-лейтенант Серафима Свистова, проконсультировавшись со специалистами метеослужбы соединения, сказала, что надежды на улучшение погоды нет. Возможно, во второй половине ночи туман рассеется, но облачность не поднимется выше двухсот метров.

И все же, несмотря на плохой прогноз, мы подготовились к вылету и уехали на аэродром. Учитывая, что полет предстоял недолгий, решили использовать даже самое кратковременное улучшение погоды.

Как только видимость немного улучшилась, мы послали в полет разведчика погоды — самолет с экипажем гвардии старшего лейтенанта Ильи Земляного. На его борту полетели старший метеоролог гвардии старшина Ксения Босова, очень смелая девушка, и заместитель штурмана полка гвардии капитан Павел Шидловский. Его задача состояла в том, чтобы при обнаружении местонахождения партизан передать нам их точные координаты.

Дважды вылетал Земляной и дважды на своем пути встречал стену облачности, соединявшуюся нижней кромкой с верхней границей тумана. Уже после полуночи, когда мы потеряли надежду "поймать погоду", стали получать от него радиограммы: "Облачность 10 баллов, высотой 100-150 метров, видимость 2-3 километра..."

Подаю команду:

— По самолетам! По зеленой ракете запуск моторов — и поочередно на взлет.

Экипажи спешат к машинам. Проходит десять, двадцать минут: Земляной молчит. Нервы у нас на пределе. Посылаю Маковского, начальника связи полка, выяснить, почему нет донесений от Земляного, но тут раздается телефонный звонок и начальник оперативного отдела гвардии майор Кирпатый сообщает радиограмму, полученную от Земляного: "Нахожусь над целью, облачность 10 баллов, высотой 150-200 метров, видимость 2-3 километра, цель обозначена условным сигналом хорошо, расположена в 20 километрах северо-западнее Луги, задание выполнил, возвращаюсь на базу".

Даю зеленую ракету и выезжаю на старт. Командиры кораблей один за другим запускают моторы. Вздымая снежную пыль, Борис Тоболин, Николай Готин, Александр Крюков, Михаил Бурин, Михаил Майоров, Дмитрий Кузнецов, Иван Кулаков, Григорий Винарский и Владимир Ярошевич улетают в темную ночь.

Полет к партизанам занимает менее часа, а сколько напряжения, сколько тревоги за исход полета, и все потому, что погода вот-вот может покуражиться над нами, измениться к худшему,— где тогда посадить корабли? Всюду погода "на пределе", может не хватить десяти минут, и судьба экипажей боевых кораблей будет в опасности. Ох, не подвела бы ленинградская коварная погода...

К счастью, в эту ночь все кончилось хорошо. Экипажи, выполнив задание, благополучно произвели посадку. Об этом тотчас докладываю командованию.

Рано утром получаем сообщение, что партизаны получили всего 84 мешка с боеприпасами и вооружением, а 36 мешков пропали.

Провожу расследование, опрашиваем каждый экипаж: где, на какие сигналы сбрасывали партизанам груз? Все утверждают, что сбрасывали на площадку среди леса, где горели пять костров, выложенные конвертом, по диагонали которого стреляли ракетами зеленого и красного цветов. Звоним в Ленинградский штаб партизанского движения: пусть партизаны хорошенько поищут — им были сброшены все 120 мешков.

Вмешался секретарь обкома партии, и только тогда выяснилось, что соседний отряд, находившийся в 10— 15 километрах от того, которому предназначался груз, выложил такие же опознавательные знаки и "незаконно" получил 36 мешков вооружения и боеприпасов. Хитрецам за это попало от начальства, а перед нами извинились за недоразумение.

Доказав, что мы способны выполнять боевые задания в плохую погоду, в течение первой половины января мы еще несколько раз летали к ленинградским партизанам, доставляли им боеприпасы и вооружение. Все задания мы выполняли успешно.

Хотя полеты по обеспечению боевой деятельности партизанских отрядов были очень важными и полезными для Ленинградского фронта, для нас это было не основной, а дополнительной боевой работой. Наш полк предназначался для бомбардировочных ударов, для разрушения мощных долговременных оборонительных сооружений противника, и к этому мы не переставали тщательно готовиться.

Проверявшая нас комиссия во главе с главным инженером авиации дальнего действия генералом Марковым отметила полную готовность летного состава и всех самолетов полка к боевым действиям. Это же подтверждалось полетами к партизанам, это было отмечено в приказе командующего АДД.

В канун наступления, 13 января, мы получили приказ: готовиться к участию в авиационной подготовке прорыва войсками Ленинградского фронта укрепленных позиций противника.

Весь день с утра до вечера на аэродроме шли последние приготовления в боевому вылету. Бортовые техники опробовали двигатели, дозаправляли горючим самолеты, вооруженцы с помощью лебедок подвешивали под фюзеляжами двухсотпятидесятикилограммовые и полутонные фугаски, способные разрушать мощные подземные сооружения с железобетонными перекрытиями толщиной более одного метра, и трехсоткилограммовые термитные бомбы, при взрыве которых горит земля и плавится металл. Фюзеляжи самолетов загружались мелкими осколочными и зажигательными бомбами для уничтожения солдат противника, укрывавшихся в легких сооружениях и окопах. Расчищалась и укатывалась взлетно-посадочная полоса. На аэродроме царили подъем и оживление. Одно лишь небо хмурилось и было по-прежнему закрыто низкими — рукой достать-облаками. Все с надеждой всматривались в подветренную часть горизонта: не разорвутся ли там облака, не появится ли светлая полоска...

К концу дня, когда все работы по подготовке к боевому вылету были закончены, на командный пункт позвонил гвардии полковник Божко.

— Богданов, в первую половину ночи ожидается временное улучшение погоды, прежняя задача отменяется. Всеми самолетами с экипажами, летающими в сложных условиях погоды ночью, в течение тридцати минут, с двадцати двух до двадцати двух часов тридцати минут, нанести удар по цели "муха". Маршрут полета, заход на цель и высоту получите по телетайпу.

"Муха" — наша старая, знакомая цель. Мы ее ожесточенно бомбили еще в августе 1943 года. Это артиллерийские позиции дальнобойных орудий на территории бывшего совхоза "Беззаботнинский", в районе деревень Разбегай и Райкузы, в десяти километрах южнее Петродворца. Отсюда гитлеровцы систематически обстреливали Ленинград.

Приглашаю командиров, объявляю им полученную задачу.

— Вот и настал час расплаты за гибель семьи штурмана Вахи,— подал реплику Анатолий Константинович Пешков.

— Михаил Иванович, — обратился я к начальнику штаба полка гвардии майору Лопаткину,— поставьте головным самолет Земляного, пусть штурман Ваха первым нанесет бомбовый удар по врагу.

Все одобрили такое решение.

Никогда не наблюдал я у личного состава полка такого проявления энтузиазма, готовности идти в бой, как в дни нашей работы на Ленинградском фронте. Не говоря уже о летчиках, офицеры и сержанты технической службы и службы вооружения, штабные работники просили, буквально умоляли разрешить им лететь на боевое задание, каждый хотел своими руками сбрасывать ящики с малокалиберными бомбами на головы врага. И такие разрешения пришлось давать — только как поощрение за, отличную службу. Те, кому пришлось отказать, были очень обижены...

К вечеру рваная облачность приподнялась, в ее разрывах можно было увидеть кусочки темного неба с ярко сверкавшими звездами. Но метеослужба предупреждала: улучшение погоды временное, с вылетом на боевое задание тянуть нельзя. Позвонил в штаб дивизии, к телефону подошел полковник Божко.

— Георгий Дмитриевич, — докладывал я, — метеорологи рекомендуют начать действовать пораньше, может ухудшиться погода. Нельзя ли перенести удар на более раннее время?

— Об этом побеспокоились и без тебя. Бомбить будем не одни, нарушать график очередности боевых действий частей, хотя и по разным, но близко расположенным целям, опасно, никто на это не пойдет и не разрешит,— резонно заметил командир дивизии и еще раз посоветовал послать на боевое задание самых сильных летчиков.

С большим нетерпением, все время поглядывая на небо, поминутно справляясь о погоде, ждали мы своего часа.

Полет к цели и обратно занимал немного времени. Чтобы отбомбиться в назначенное время, вылет начали в 21.10. Первым стартовал самолет экипажа Земляного, за ним с интервалом в полторы минуты взлетели еще 18 машин.

Так же как и в августе 1943 года, ленинградские войска хорошо организовали светонаведение на цель. После взлета самолеты с набором высоты шли на приводную радиостанцию в Левашове. Пройдя ее, разворачивались влево и летели на неоновую мигалку, расположенную на берегу Финского залива, западнее железнодорожной станции Ольгино. Там же, у Ольгина, кроме неонового маяка, был установлен прожектор, его мощный луч был направлен на цель. Еще один прожектор, из района Автова, направлял свой луч также на нашу цель. Перекресток лучей прожекторов был над центром батарей дальнобойных орудий фашистов. От Ольгина до южного берега Финского залива самолеты летели на высоте 1500 метров вдоль луча первого прожектора. От побережья уже было видно перекрестье прожекторов.

На побережье и далее до самой цели на пути бомбардировщиков вставали огненные струи трассирующих пуль и снарядов — заработали малокалиберные зенитные орудия и пулеметы врага. Достигнув предельной высоты 1000-2000 метров, эти струи дугой повисали в черном небе и гасли. Вперемежку с несущими смерть струями небо пронзали яркие лучи десятков зенитных прожекторов, ослепляя упорно ведущих свои корабли к цели летчиков. Чем ближе цель, тем больше огненных фонтанов взметалось в небо, но самолеты строго шли по боевому курсу. Стрелки и радисты били из бортового оружия по зенитным батареям и прожекторам немцев, не давая их расчетам сосредоточиться, вести прицельный огонь по нашим самолетам. Воздушное пространство от земли и до высоты 2000 метров пронизывалось снизу вверх и сверху вниз огненными стрелами.

Но вот первые четыре ярких всполоха от взорвавшихся фугасок высветили серые, низко висящие над самолетом облака. "Получайте, гады", — не сказал, а выдохнул штурман Борис Ваха и скорее почувствовал, чем увидел в окуляре прицела, как вздрогнула, взметнулась земля вместе с глыбами бетона артиллерийских блиндажей. Клубы дыма заколыхались в световом перекрестье лучей наводящих прожекторов...

В течение тридцати минут, каждые полторы минуты, на вражеские дальнобойные батареи с неба обрушивалось то четыре двухсотпятидесяти-, то две пятисоткилограммовые фугаски, разрывая блиндажи и опрокидывая орудия, уничтожая тягачи, прицепы, автомашины; за ними сыпались сотни зажигательных и осколочных пяти— и десятикилограммовых бомб, сжигая все, даже бетон и железо.

Но вот мощнейший взрыв потряс землю, и огромный столб яркого пламени взметнулся на сотню метров ввысь, даже вздрогнул и покачнулся самолет гвардии, капитана Бориса Тоболина. Это от бомб, сброшенных его штурманом гвардии старшим лейтенантом Ваграмом Арутюновым, взорвался склад артиллерийских снарядов.

Теперь умолкнут дальнобойные орудия. Завтра, когда бойцы Ленинградского фронта пойдут в атаку, они не сделают ни выстрела! В хорошем настроении, с сознанием выполненного долга возвращались экипажи на свой аэродром.

А на аэродроме погода с каждой минутой все ухудшалась, облачность снизилась до высоты 50 метров, сгустилась дымка. К прилету последних самолетов стал надвигаться туман.

Последним прилетел самолет гвардии капитана Михаила Майорова. По причине сильного обледенения связь с ним была плохой, перенацелить его на запасной аэродром мы не смогли. Из-за плохой видимости на подступах к аэродрому Михаил Майоров стал снижаться раньше времени... Самолет врезался в возвышенность перед летным полем.

Чудом остался в живых лишь тяжелораненый воздушный стрелок гвардии старший сержант Малоянов. Вместе с гвардии капитаном Майоровым, который отважно сражался с гитлеровскими захватчиками с самого начала войны и совершил 168 боевых вылетов, погибли штурман гвардии лейтенант Владимир Кокарев, отличный бомбардир, начавший свои боевой путь под Сталинградом и всегда метко поражавший своими бомбами цель, недавно прибывший в полк второй пилит младший сержант Буланов, второй штурман младший лейтенант Степанюк и бортовой техник старшина Лелюк, опытный, замечательный стрелок-радист гвардии старший сержант Долгих. Это были первые наши потери на ленинградской земле. Они сильно омрачили радость от успешного удара по Беззаботнинской группировке дальнобойных артиллерийских батарей...

Наступление войск Ленинградского фронта началось рано утром 14 января.

К сожалению, из-за очень низкой облачности в первые три дня нашего наступления на Ленинградском фронте авиация дальнего действия не могла оказать помощи наземным войскам.

Наконец 16 января погода улучшилась. Над нами огромным шатром простиралось голубое небо, невысоко над горизонтом светило солнце. Мы получили приказ — в ночь на 17 января нанести удары по укрепленным узлам обороны противника в районе Дудергофа и Красногвардейска (Гатчины).

В 20.40 самолеты полка начали бомбардировку Красногвардейска. Противник в этом районе сосредоточил до 65-70 батарей зенитной артиллерии среднего и малого калибра, до 25-30 зенитных прожекторов. Учитывая это, командование АДД приказало соединениям нанести первый удар массированно, двумя эшелонами, одним по Дудергофу, вторым — по Красногвардейску.

Массированный удар большого количества бомбардировщиков авиации дальнего действия нанес значительный урон войскам противника и его противовоздушной обороне, ошеломил их, поэтому при втором вылете мы не встретили такого серьезного сопротивления, как при первом.

Противник, чтобы отвлечь нас от основных целей и сорвать бомбардировку его укрепленных позиций, начал обстрел города и аэродромов дальнобойными орудиями. "Ожила" и Беззаботнинская группировка. Командующий АДД опять приказал нашему полку подавить огонь ее батарей. Для выполнения задачи мы выделили одиннадцать самолетов с лучшими экипажами. Они своим бомбовым ударом заставили смолкнуть фашистские орудия.

После двух наших ударов по Красногвардейску вражеская противовоздушная оборона там была полностью подавлена. Последующие удары в эту ночь мы наносили с высоты 1200 метров "конвейерным" методом.

Так же успешно и эффективно действовали самолеты других полков авиации дальнего действия.

Ленинградцы, кажется, совсем не спали в эти ночи.

Одни поднимались на крыши зданий, другие, выйдя на площади, как зачарованные, наблюдали необыкновенное зрелище, которое развернулось на переднем крае и отражалось как в огромном зеркале в черном ночном небе.

С севера на юг с небольшими перерывами над городом тянулся бесконечный поток тяжелых бомбардировщиков. Пройдя город и его окрестности, поток веером растекался над фронтом и обрушивал на врага сотни тонн тяжелых и мелких бомб.

Это всей своей мощью наносили удары по ненавистному врагу летчики трех корпусов авиации дальнего действия.

Словно небо разверзлось над вражескими позициями. Облитое мерцающим белым светом зенитных прожекторов, оно сверкало от бесчисленного количества рвущихся зенитных снарядов, пунктирных очередей разноцветных пуль, от огненных всплесков взрывавшихся на земле авиабомб. Как отдаленные раскаты грома, с юга доносились глухие разрывы мощных бомб, чередуясь с залпами орудий. Дрожала земля под ногами. II вдруг наступала пауза, на две-три минуты темнел небосвод. Потом будто кто-то раздвигал занавес, и снова как шпаги вонзались в небо голубоватые лучи прожекторов... А бомбы все падали и падали, рвали, кромсали, уничтожали вражеские войска и технику, разрушали возведенные врагом долговременные оборонительные сооружения. Этот огненный фейерверк продолжался до самого утра.

Сделав в эту ночь по четыре боевых вылета, уставшие, довольные, выходили из самолетов гвардейцы. Написав боевые донесения, они не торопились уезжать на отдых. Летчики, штурманы, стрелки-радисты, борттехники, воздушные стрелки долго еще возбужденно обменивались впечатлениями боевой ночи.

В результате нашей бомбежки в Красногвардейске произошло шесть взрывов большой силы, полыхало несколько больших пожаров, один из которых, занимавший значительную площадь, виден был на расстоянии более 50 километров.

Следующей ночью, 18 января, экипажи нашего полка вместе с экипажами других частей АДД бомбил ч укрепленные узлы обороны противника в Ропше я Красном Селе. Бомбовые удары в этот раз были не менее результативными.

За две ночи дальние бомбардировщики сбросили на укрепленные узлы обороны противника около 900 тонн бомб и нанесли противнику большой урон в живой силе и технике, чем оказали весомую поддержку боевым действиям 42-й и 2-й ударной армий, войска которых, двигаясь навстречу друг другу, к исходу 19 января овладели Ропшей и Красным Селом.

Насколько эффективно тогда действовали бомбардировщики авиации дальнего действия, можно судить хотя бы по такому яркому примеру. Когда наши войска освободили Ропшу, специальная комиссия при осмотре результатов бомбардировки установила, что прямым попаданием пятисоткилограммовой фугасной авиабомбы был основательно разрушен сильно укрепленный командный пункт 9-й немецкой авиаполевой дивизии, при этом был уничтожен узел связи, убито несколько Десятков гитлеровских солдат и офицеров.

В то время как 42-я армия вела наступление на Гатчину, а авиация 13-й воздушной армии и КБФ непосредственно поддерживала ее боевые действия, бомбардировщики АДД, в том числе и нашего полка, в течение двух ночей, 24 и 25 января, наносили удары по резервам противника, бомбили железнодорожные станции Сиверская и Волосово, задерживая подвоз немецких войск из Нарвы и Луги.

К исходу ночи 25 января резко ухудшилась погода, наш аэродром закрыло туманом. Несколько самолетов, возвращавшихся последними, было направлено для посадки на запасной аэродром, где хотя и была плохая погода, но еще не опустился туман. Все экипажи благополучно произвели там посадку. Только один самолет с экипажем молодого командира корабля гвардии лейтенанта Минина не дотянул до аэродрома. Сильно обледенев, он потерял скорость и, неуправляемый, упал и разбился. Гвардии лейтенант Минин и его боевые товарищи штурман гвардии лейтенант Шигин, второй пилот гвардии лейтенант Доровский, бортмеханик Плисов, радист Данилин и стрелок Тарабцев погибли.

27 января 1944 года Ленинград праздновал победу. Блокада с города была снята. Над городом повисли гирлянды разноцветных огней, залпы орудий салютовали непревзойденному мужеству ленинградцев и героизму воинов Красной Армии.

Трудно передать словами радость ленинградцев. Это нужно было видеть своими глазами. Из домов и квартир она выплескивалась как вода из переполненного родника на улицы.

Когда мы приехали в Ленинград, нас буквально носили на руках, приглашали в дома, угощали разлитой на донышки стаканов из невесть где добытых "чекушек" водкой, предлагали на закуску небольшие кусочки черствого черного хлеба, пили с нами за здоровье бойцов Красной Армии, за Победу. Эту волнующую встречу с ленинградцами, пережившими всем смертям назло вражескую блокаду, мне не забыть никогда.

В одни из нелетных дней, когда густой туман запеленал землю, в клубе поселка Озерки для нас состоялся концерт, данный артистами Ленинградского театра имени С. М. Кирова.

Балерины, певцы, чтецы и музыканты были настолько ослабевшими и худыми, что мы удивлялись — в чем только душа держится. Но все выступали вдохновенно, с подлинным артистическим блеском. С подмостков клуба в Озерках тогда для нас впервые прозвучали первая часть Седьмой симфонии Дмитрия Шостаковича и песня "Темная ночь" композитора Н. Богословского и поэта В. Агатова... Все, кто был на этом концерте, долго с большой благодарностью вспоминали его.

...В начале февраля в полк позвонил командир дивизии Божко. Взяв телефонную трубку, я услышал:

— Гвардия! Поздравляю с высокой наградой. Несколько минут назад генерал Нестерцев сообщил мне, что ваш летный состав, выполнявший задания Ленинградского штаба партизанского движения, в том числе и технический персонал, готовивший в полет самолеты, награжден медалью "Партизану Отечественной войны".

— Служим Советскому Союзу! Большое спасибо, товарищ командир, за приятную весть.

— Готовьтесь получать награды. Пусть гвардейцы приведут себя в надлежащий вид. Медали вам будут вручать здесь, в Ленинграде.

Это известие взволновало и обрадовало всех в полку. Об этом только и говорили. Волноваться было от чего: ведь такой награды еще не удостаивался ни один летчик АДД. Мы гордились, да и теперь гордимся этой наградой не менее чем орденами.

8 февраля Ленинградский штаб партизанского движения организовал прием, на котором присутствовали руководители партизанских отрядов, партизаны, работники Ленинградского обкома партии. После вручения нам председателем Ленинградского Совета депутатов трудящихся товарищем П. С. Попковым медалей в бывшем Юсуповском дворце на Фонтанке состоялся торжественный ужин, на котором партизанские руководители сказали много теплых слов в адрес летчиков. Летчики не остались в долгу, тепло и сердечно поздравили народных мстителей с боевыми успехами — самостоятельным освобождением города Гдова и участием в боях за взятие железнодорожной станции Передольская. Да, ленинградские партизаны отбивали у хваленого немецкого воинства города. Стол по тем трудным временам выглядел очень обильным, особенно удивили нас вазы со свежими яблоками. Правда, яблок явно на всех не хватало, и поэтому никто не решался их пробовать. Заметив это, Попков сказал:

— Товарищи летчики! Секретарь Центрального Комитета Компартии Казахстана прислал в Ленинград вагон алма-атинских яблок. Мы их отдали ленинградским детям, а по одному яблоку выделили вам. Ешьте на здоровье.

Мы взяли по яблоку, разрезали их на кусочки и поделились с нашими радушными, замечательными хозяевами.

Пока Ленинградский и Волховский фронты гнали разбитого врага на запад, полки авиации дальнего действия, выполняя задания высшего командования, наносили массированные бомбардировочные удары по военно-промышленным объектам Финляндии. Боевой дух личного состава полка был очень высок. Все ночи, когда позволяла погода, мы участвовали в налетах на промышленные объекты Хельсинки, на порты Котка и Турку, срывая вывозку стратегического сырья в Германию и резервов гитлеровских войск в Эстонию.

В феврале боевая работа достигла максимального напряжения. При бомбардировке порта Котка почти все экипажи совершили по пять боевых вылетов за одну ночь. Такого мы еще никогда не делали.

В ночь на 27 февраля наносился третий, самый мощный удар по военно-промышленным объектам города и порта Хельсинки. Несмотря на плохую погоду, во вторую половину ночи экипажи полка совершили 55 самолето-вылетов. Многие экипажи в эту ночь сделали по три боевых вылета. Батальон аэродромного обслуживания, не имея достаточного количества механизмов и транспорта, обеспечить нас всем необходимым был просто не в состоянии. После двух вылетов аэродромный запас авиабомб кончился. Для нас стали подавать вагоны с бомбами на близлежащую железнодорожную станцию. Для разгрузки и перевозки в помощь батальону аэродромного обслуживания были привлечены все медицинские работники госпиталя, которых возглавлял наш полковой врач гвардии майор медицинской службы В. С. Иванов, работники столовой, свободные от дежурств связисты. Бомбы подвозили прямо к самолетам, снимали их с грузовиков и сразу подвешивали на бомбодержатели. Автомашина уезжала за следующим комплектом, а самолет улетал на боевое задание. Боевая работа шла как заводской конвейер.

При втором вылете на взлете на самолете командира 2-й эскадрильи гвардии старшего лейтенанта Земляного из-за обрыва поршня загорелся мотор. Земляной вовремя прекратит взлет, но самолет, выкатившись из пределов укатанной полосы в глубокий и плотный снег, получил повреждения. Из-за утечки горючего огонь быстро распространился на крылья и фюзеляж. Все, какие только были на аэродроме, противопожарные средства были пущены в ход, но пожар затушить не удавалось. Кроме того, что горевший самолет препятствовал взлету других машин, возникла серьезная опасность взрыва подвешенных под машиной авиабомб. От этого могли пострадать и работавшие на аэродроме люди, и стоявшие на поле самолеты.

В сложившейся ситуации был только один выход — обезвредить бомбы и отбуксировать горящий самолет в сторону от взлетной полосы. Пришлось идти на риск.

Только я успел отдать распоряжение инженеру полка по вооружению гвардии инженер-капитану Королькову, позвонил командующий АДД Главный маршал авиации А. Е. Голованов:

— Богданов, что там у тебя? Почему не взлетаете?

— Товарищ командующий, на взлетной горит самолет.

— Срочно убирай его и продолжай вылет.

— Слушаюсь, товарищ маршал. Принимаю меры.

Сажусь в "виллис" и мчусь к аварийному самолету.

Там уже все сделано. Гвардии старший техник-лейтенант Т. С. Буслович, заместитель инженера авиаэскадрильи по вооружению и механик по вооружению гвардии старшина А. С. Симонян, рискуя жизнью, разгребая руками снег, подлезли под пылающий самолет, вывернули все взрыватели и сняли с подвесных замков авиабомбы. У самолета стоял уже трактор, техники привязывали к самолету длинный, связанный из нескольких тросов, буксир. Через несколько минут, медленно, напрягаясь, трактор пополз по снежной целине, волоча за собой огромный факел.

Экипажи продолжили боевой вылет. Поставленная полку задача была выполнена.

В эту ночь мы потеряли один самолет, очень хороший экипаж. Командир корабля гвардии старший лейтенант Чернышев, штурман гвардии младший лейтенант Дунцов, правый летчик гвардии лейтенант Кай, радист гвардии старший сержант Жданов, воздушный стрелок рядовой Цветков с задания не вернулись.

Взлетев вместе с другими, экипаж Чернышева благополучно дошел до цели, отбомбился, о чем радист Жданов донес по радио. Связи с ним больше не было. Ночные истребители противника в эту ночь не действовали. Вероятно, машина Чернышева была сбита зенитной артиллерией.

В самом конце февраля к нам в полк, на полевой аэродром в Озерках приехал командующий АДД Главный маршал авиации Александр Евгеньевич Голованов.

Полк был построен для встречи.

Адъютант командующего объявил приказы о награждении орденами всех членов экипажей, совершивших накануне по три боевых вылета, о награждении орденами за мужество и отвагу, проявленные при обезвреживании бомб на горящем самолете, гвардии старшего техника-лейтенанта Бусловича и гвардии старшины Симоняна.

А затем прозвучал приказ Верховного главнокомандующего о присвоении полку почетного наименования "Гатчинский" за отличное содействие наземным войскам при снятии блокады города Ленинграда и освобождении города Гатчины, за мужество и отвагу личного состава, за высокую организованность в боевой работе.

Командующий поздравил нас с этими высокими наградами и пожелал нам новых боевых успехов.

В ответ над строем прокатилось громкое:

— Служим Советскому Союзу!

После построения Голованов захотел осмотреть наши самолеты. Высокий, стройный, он пошел широкими шагами вдоль стоянок, на ходу расспрашивая меня о делах, о людях полка, об уровне летной подготовки командиров кораблей, о боевых возможностях полка. Неожиданно он остановился у одного из самолетов 2-й эскадрильи, повернулся и пошел к нему. У самолета находился только механик гвардии старший сержант Семен Бальтер, застенчивый юноша.

— Товарищ Главный маршал авиации! Самолет номер двенадцать в исправном состоянии, подготовлен к боевому вылету. Механик самолета гвардии старший сержант Бальтер.

Поздоровавшись с механиком, командующий обошел стоянку, осмотрел самолет, поднялся в кабину, посидел в пилотском кресле, внимательно осмотрел машину внутри. Самолет был в образцовом состоянии. Голованов остался доволен и объявил Бальтеру благодарность.

Уезжая и прощаясь со мной и моим заместителем гвардии майором Пешковым, Голованов предупредил:

— Смотрите, чтоб не закружилась голова от успехов.

Глядя вслед удаляющейся машине командующего, мы с Анатолием Константиновичем стояли молча. Нас переполняла радость. Большое счастье служить в таком коллективе, подумал я тогда.

— Прав командующий. Нужно поговорить с личным составом на эту тему,— прервал молчание Пешков.

И мы на первом же построении передали личному составу слова командующего, призвали всех множить успехи полка, напомнили, что такие высокие награды Родины обязывают нас повышать боеспособность.

Седьмое марта. Мой день рождения. Накануне Петр Засорин прилетел на С-47 из Монино, с ним прилетели моя жена и сынишка Петя. И у меня — двойной праздник. Мы собрались отметить его скромным праздничным ужином. Жена привезла из Москвы бутылку хорошего вина, немного копченой колбасы. Но в ночь на 8 марта улучшилась погода, и мы получили боевое задание: бомбардировать скопление войск и боевой техники в укрепленном пункте переднего края вражеской обороны, в двух километрах западнее Нарвы.

Войска 2-й ударной армии Ленинградского фронта просили хорошенько "обработать" противника, и мы постарались как следует выполнить их просьбу. В течение ночи полк совершил 93 самолето-вылета, многие экипажи сделали за ночь по пять вылетов.

Отбомбившись, наш самолет отошел в сторону, мы стали в круг и стали наблюдать за действиями других экипажей. Самолеты прилетали один за другим, летчики и штурманы действовали спокойно, как на полигоне. Мощные взрывы серий крупнокалиберных бомб, частые вспышки осколочных и зажигательных высвечивали землю Неожиданно темень неба прочертили в одном, в другом месте нити трассирующих пуль и снарядов. Вспыхнули два тяжелых корабля и, разгораясь, стали падать на землю. Еще на одном самолете скрестились огненные стрелы очередей фашистских истребителей. В ответ с бомбардировщика застрочили три пулемета. Через несколько мгновений почти одновременно загорелись бомбардировщик и один из нападающих истребителей. Оставляя за собой длинные огненные хвосты, они устремились вниз. Не долетев до земли, взорвался бомбардировщик, превратился в яркий огненный шар и, рассыпавшись искрами, исчез во тьме…

"Всем, всем самолетам, — торопливо передавал наш радист, — будьте бдительны, над целью баражируют истребители противника!"

Ночные воздушные бои скоротечны. Не успели мы, потрясенные увиденным, прийти в себя, как в темном небе опять мерцали только звезды. Бомбардировщики, как и прежде, один за другим заходили на цель и методично ее бомбили...

Вернувшись на аэродром, я поспешил на командный пункт и подробно доложил о случившемся командиру дивизии гвардии полковнику Божко. Я еще не знал, какие самолеты погибли. Волнуясь за судьбу своих товарищей, с нетерпением и надеждой ожидал их возвращения. Из нашего полка не вернулся один самолет: хвостовой номер 11, с экипажем гвардии лейтенанта Горбенко. В экипаж входили штурман гвардии младший лейтенант Крутиков, второй летчик гвардии младший лейтенант Гаевский, радист гвардии старший сержант Бакланов, борттехник гвардии старший техник-лейтенант Поляков, воздушный стрелок гвардии старшина Акимов.

Вскоре старшина Акимов вернулся в часть. От него мы узнали, что, когда самолет стал заходить на боевой курс, на него напали два немецких истребителя. Отстреливаясь, Акимов, Крутиков и Поляков сбили один из истребителей, но и бомбардировщик загорелся и, неуправляемый, стал падать. По-видимому, летчики были убиты. Падая, самолет взорвался, Акимов очутился в воздухе. Поняв это, он выдернул вытяжное кольцо парашюта и спустился на нем на передовую к своим. Никто больше из этого экипажа в часть не вернулся. Погиб смертью храбрых Иван Иванович Поляков, небольшого роста, живой, черноглазый весельчак, никогда не расстававшийся с гитарой, гордость и любимец полка. Сколько ночей в ожидании вылета мы коротали под звон струн его гитары и цыганские песенки, то грустные, бередящие душу, то искрометно задорные и веселые. Весело и задорно плясал он — так, что самые угрюмые не выдерживали, пускались в пляс... Он был создан для жизни, радостной и веселой; не верилось, что его нет в живых.

Вечером снова была нелетная погода, и наш с женой семейный ужин был посвящен и женскому празднику 8 Марта, и моему дню рождения. С нами была и хозяйка квартиры, у которой я тогда жил. Это была пожилая женщина, бывшая певица, исполнительница цыганских песен. Пригасив свет керосиновой лампы, она взяла гитару. У нее сохранился замечательный голос, и она свободно, без напряжения, спела несколько своих любимых цыганских песен, старинных романсов. Мы сидели в полутемной комнате и слушали, боясь шелохнуться. Зазвучала "Гори, гори, моя звезда..."

В дверь дома громко постучали.

Я вышел на крыльцо, посыльный подал мне телефонограмму. Я зажег карманный фонарик. "Срочно снять со всех самолетов наружные бомбодержатели и бомбардировочное вооружение и всем составом полка перелететь на аэродром Жуляны под Киевом, поступить там в распоряжение тыла Первого Украинского фронта с задачей доставки действующим войскам фронта боеприпасов, горючего и эвакуации раненых. Нестерцев".

На этом наш праздничный вечер закончился. На ходу надевая шинель, я поспешил в штаб.

В полдень 9 марта с оперативной группой полка на нескольких самолетах мы улетали на другой фронт.

Улетали, оставляя здесь два свеженасыпанных холмика замерзшей земли с алюминиевыми пирамидками, пятиконечными красными звездами, сделанными заботливыми руками работников наших мастерских.

В братской могиле возле Левашова остался экипаж командира корабля гвардии лейтенанта Минина. На возвышенности возле Озерков лежит экипаж гвардии капитана Майорова.

Ленинградская земля впитала алые капли крови и других наших славных боевых товарищей, павших смертью храбрых, освобождая от блокады Ленинград.

С древних времен известны нам примеры мужества, стойкости и героизма. Но подвиг ленинградцев в тяжелую пору блокады не сравним ни с чем. Он воистину легендарен.

Когда мы покидали Ленинград, нам казалось, что и мы, соприкоснувшись с легендой нашего времени, стали сильнее, тверже и мужественнее и теперь нам нипочем все невзгоды и трудности войны.