Глава третья.

Нас ждут молдавские равнины...

1

Зима еще не сдалась окончательно, но все увереннее становилась поступь весны. Теплая, солнечная погода была как бы наградой нашим войскам за победу, одержанную в районе Раздельной. Быстро стали подсыхать проселочные дороги. На их обочинах робко начали пробиваться степные травы. Над полями засвиристели хохлатые жаворонки. Потянулись на север журавлиные стаи. На кустах и деревьях набухли почки. По утрам над степными просторами зыбко колыхались туманы...

Гитлеровцы, оборонявшиеся в дни раздельненской авантюры на восточном берегу Днестра, поспешили переправиться за реку. Все-таки безопаснее!

В ночь на 11 апреля 92-я и 228-я дивизии 57-го корпуса овладели станцией и городом Тирасполь.

К исходу 11 апреля части 57-го корпуса с ходу захватили небольшой плацдарм на западном берегу Днестра у Варницы и Терновской Плавни (см. схему 4).

В те дни армейская газета «Советский патриот» писала:

Нас ждут молдавские равнины,
Нас ждет у берега Днестра
Сестра родная Украины,
России кровная сестра...

Да, нас ждала родная Молдавия. Ждали ее плато и равнины, холмы и возвышенности, многочисленные реки и речки, старинные города-крепости, утопающие [110] в зелени садов села и деревни. С нетерпением ждал своих освободителей томившийся в фашистской неволе многострадальный народ Молдавии.

В районе Тирасполя еще продолжались бои на восточном берегу. Гитлеровцы, засевшие в приспособленных к длительной обороне кирпичных домах и дотах, упорно сопротивлялись. Частям 92-й гвардейской, 228-й и 188-й стрелковых дивизий приходилось драться почти за каждый дом, за каждую улицу.

Несколько южнее, в районе Слободзеи, заканчивали очищение левого берега Днестра полки 195-й стрелковой дивизии полковника Шапкина. Освободившиеся от боев подразделения и части дивизии готовились к форсированию реки. Первым на западный берег, как доносил в штаб армии командир 6-го гвардейского корпуса генерал Г. П. Котов, должен был переправляться полк Фомы Васильевича Григорьева.

Под вечер ко мне зашел Михаил Николаевич Шарохин, только что вернувшийся из-под Тирасполя. Привычно разложил на столе карту, поводил по ней карандашом, закурил, с минуту молча походил по комнате, продолжая что-то обдумывать, потом опять подошел к лежавшей на столе карте:

— Съездите, Арефа Константинович, в 195-ю к полковнику Шапкину, поторопите его с форсированием реки и выходом на высоты, пока немцы не успели закрепиться, а то, чего доброго, упустим момент. Напомните о полковой артиллерии — пусть быстрее переправляют ее за реку.

Пока я добирался до Слободзеи Молдаванской, снова занепогодило. Не задерживаясь в штабе дивизии, поехал в штаб 573-го стрелкового полка. Там мне сказали, что командир полка вместе с начальником штаба находятся в батальоне капитана Николая Григорьевича Шарикова в районе переправы.

Где-то совсем недалеко слышалась стрельба — винтовочные выстрелы перемежались с пулеметными очередями. Старшина Рощин вел машину почти наугад, в полной темноте, изредка обгоняя то медленно движущийся грузовик с боеприпасами, то группу солдат, то артиллерийские упряжки.

Командира полка и его начальника штаба капитана Николая Петровича Мазура я не без труда разыскал [111] на северной окраине села у самого берега бушующей реки. Уровень воды в Днестре поднялся метра на три выше обычного. По реке быстро неслись не успевшие растаять грязно-серые льдины, многочисленные бревна, коряги, деревья и... человеческие трупы. На противоположном берегу метрах в двухстах от нас таинственно темнеет лес. Кто знает, что там? А форсировать Днестр надо сегодня, как приказано, первыми.

— Да, задачка не из легких! — задумчиво произносит командир полка. — К тому же и ночь какая-то неуютная. Несколько дней было тепло, а тут на тебе — дождь, холод...

Зябко ежится капитан Мазур. «Уж лучше крепкий русский мороз, чем слякоть и стынь», — недовольно думаю я.

Словно прочитав мои мысли, полковник Григорьев говорит:

— Зимой и то легче было, честное слово!

Задача полку поставлена действительно трудная: во что бы то ни стало форсировать Днестр и, достигнув западного берега, как можно дальше пробиться вперед. Это необходимо, чтобы главные силы 195-й дивизии могли без помех переправиться через реку и развить наступление.

Люди полка устали, измотаны длительным переходом. Дать бы сейчас бойцам и офицерам отдых на всю ночь, до рассвета, но нельзя — надо двигаться вперед, завоевывать плацдарм. А возьмешь ли его, если вся артиллерийская поддержка несколько «сорокапяток» с ограниченным комплектом боеприпасов?

Капитан Мазур неожиданно поскользнулся, чтобы не упасть, схватился за ствол ветлы. В тот же миг с правого берега застрочил пулемет.

— Ишь, гады, затаились, — тихо говорит полковник Григорьев. — Нервишки у них не выдерживают. Однако для нас это неплохо. Пойдем теперь не вслепую.

— Пора бы начинать, товарищ полковник, — негромко предлагает капитан Мазур. — Переправимся, пока дождь и темно, уничтожим пулеметные гнезда, а к рассвету, глядишь, собьем немцев с берега.

— Пора-то пора, Николай Петрович, а переправочных [112] средств у нас — всего ничего. Да и людям надо дать хотя бы небольшую передышку...

Эти слова обращены скорее ко мне, чем к капитану Мазуру. Но я молчу. Что скажешь? Верно, люди устали до изнеможения. Больше месяца армия преследует врага по весеннему бездорожью, почти без отдыха, без сна. И все-таки задерживаться нельзя. Не форсируем реку сегодня, завтра будет гораздо труднее. А переправляться ой как трудно! Немцам достаточно нескольких пулеметов, чтобы остановить, сбросить в реку тех, кто попытается достигнуть западного берега.

— Плоты готовы? — спрашиваю командира полка.

— Не успели, товарищ полковник. Мы ведь пришли сюда только под вечер. Обоз с надувными резиновыми лодками отстал. А у местных жителей тоже лодок не оказалось: их угнали или потопили немцы...

Мы поднялись к крайним хатам села. Разговорились с крестьянами.

— Плоты надо вязать, — убежденно сказал пожилой молдаванин в поношенной кушме. — Иначе через Днестр не переправиться.

— А из чего? — обернулся к нему полковник Григорьев.

— Разберем сараи, снимем ворота. Ворота, они лучше всего: крепкие, большой груз выдержат, и времени много не потребуется.

Примерно через час были готовы два плота.

— Флагманские корабли. Для добровольцев, — хмуро пошутил командир полка.

Первым вызвалось двинуться на противоположный берег отделение старшего сержанта Самодайкина из взвода пешей разведки.

Старший сержант — высокий, сухопарый, быстрый в движениях — спокойно отдавал распоряжения своим подчиненным.

Капитан Мазур кратко сформулировал задачу отделению: разведать берег, уничтожить огневые точки противника в зоне переправы, найти и просмотреть дорогу на Копанку; в три часа ночи доложить о результатах разведки.

Легкий всплеск, и самодельные плоты с разведчиками растворились в темноте ночи. Вместе с бойцами [113] отправились два местных жителя, чтобы указать дорогу на Копанку.

Позже я еще раз встретился со старшим сержантом Александром Самодайкиным.

— Понесло нас на плотах-воротах точно на моторных лодках, только не к берегу, а вдоль реки, — по-крестьянски неторопливо вспоминал он о переправе. — Плоты швыряло из стороны в сторону как щепки. Вымокли, конечно, до нитки: в сапогах вода хлюпает, шинели набрякли... Вдруг толчок. В берег, значит, ткнулись. Кругом черным-черно, лес у самой воды стеной стоит. Скомандовал бойцам: «Прыгай!» Берег оказался крутым. Пока взбирались на кручу, шуму наделали. На шум — автоматные очереди! Пришлось молча идти навстречу вспышкам. Штыками поработали. Одним словом, заставили мы трех автоматчиков замолчать. Идем дальше. Глядим, между деревьями — огонек. Подошли ближе — домишко небольшой, в окнах мелькают тени. Не иначе, думаю, дозор расположился. С двумя бойцами подкрался к самому дому. Остальные на месте затаились, чтобы в случае чего выручить нас. Дверь оказалась открытой. Ворвались мы в домик, наставили автоматы и — «Хенде хох!» Пятеро там было солдат. Трое схватились было за автоматы и тут же замертво свалились: мои бойцы метко стреляют. Двое подняли руки. Отыскали мы с их помощью лодки. Трое наших повезли «языков» на левый берег, в полк. Сам я с остальными бойцами и проводниками двинулся дальше. Разведали дорогу на Копанку и благополучно вернулись назад. Вот и вся история.

«Языки», доставленные бойцами отделения Александра Самодайкина в штаб полка, оказались как нельзя кстати.

Сразу после допроса пленных полк приступил к делу. Переправлялись кто на чем, а многие смельчаки из второго батальона капитана Н. Г. Шарикова форсировали реку, как говорится, на энтузиазме и отваге. В полном снаряжении бросались они в ледяную воду и плыли к противоположному берегу, держась за плоты.

Личный состав 573-го стрелкового полка образцово выполнил поставленную командованием задачу. За [114] подвиг, совершенный на Днестре, командир батальона капитан Николай Григорьевич Шариков, живой, энергичный крепыш лет двадцати двух, был удостоен звания Героя Советского Союза, а все бойцы, сержанты и офицеры подразделения награждены орденами и медалями. Командир полка Фома Васильевич Григорьев стал в те дни кавалером ордена Суворова III степени.

Одновременно на различных участках форсировали Днестр 6-й гвардейский и 82-й стрелковый корпуса. К рассвету на западный берег успели переправиться несколько полков 28, 188, 20 и 195-й дивизий. Некоторые части сумели перетянуть на западный берег и полковую артиллерию.

Всего около двух часов потребовалось на преодоление водного рубежа 24-му гвардейскому полку под командованием подполковника М. Я. Жеребцова. Командир полка одним из первых причалил к западному берегу на небольшом плотике. Гвардейцы так быстро и организованно высадились на плацдарм, что гитлеровцы не смогли оказать им сколько-нибудь серьезного сопротивления.

Часам к восьми утра части 20-й гвардейской дивизии с ходу овладели населенным пунктом Копанка, а к вечеру вышли в район Киркаешть и Фынтына-Маскулуй. 195-я дивизия вплотную подошла к селу Леонтина, возле которого на крутых скатах высот засели фашисты.

Плацдарм был захвачен и с каждым часом расширялся. Инициатива на многих участках оставалась на стороне наших войск (см. схему 4).

Сильный бой разгорелся на так называемых Кицканских высотах неподалеку от Копанки. Сначала в нем участвовал лишь батальон 20-й гвардейской дивизии 6-го корпуса. Затем на помощь ему пришел передовой отряд 188-й дивизии 82-го корпуса, переправлявшийся в излучине Днестра у Тирасполя. Но силы были неравны. Фашисты начали было теснить наших. Тогда командир 82-го корпуса генерал Кузнецов приказал бросить в район Кицканских высот переправившиеся через реку части 28-й гвардейской дивизии. К полудню противник был сбит с высот и через плавни [115] речки Ботно откатился к Хаджимусу и в район Фынтына-Маскулуй.

Бой за плацдарм можно было считать в основном выигранным.

2

Редко кому из фронтовиков не доводилось слышать фразу: «Войска устали!» Усталость войск — это не только физическая усталость людей. Речь в этом случае идет о резком снижении наступательных возможностей всего войскового организма — от личного состава передовых частей до штабов и тылов.

Именно в таком состоянии находились многие части армии после форсирования Днестра и захвата плацдармов на его правом берегу. Боеспособность войск как бы вступила в противоречие с наступательным порывом личного состава. Все острее чувствовалась нехватка людей. По-прежнему с большими перебоями подвозились боеприпасы. Артиллерийские батареи имели по 0,1–0,3 боевого комплекта снарядов. Пехота во время атак не всегда получала достаточную артиллерийскую, танковую и авиационную поддержку.

И тем не менее затишья не наступало. Бои продолжались по всему фронту. Причем в ряде случаев они велись с еще большим, чем прежде, напряжением и ожесточением.

Вражеские войска, используя выгодные, заранее подготовленные к длительной обороне рубежи, все чаще переходили в контратаки с применением танков и значительных сил авиации. Мы же по-прежнему вынуждены были подвозить боеприпасы с армейских складов, находившихся за сотни километров от мест сражений. На требования командиров частей и соединений ускорить подвоз боеприпасов мы неизменно отвечали: экономьте снаряды и мины, применяйте их только для поражения хорошо разведанных целей.

Для доставки боеприпасов приходилось даже использовать самолеты армейской эскадрильи. Это было очень дорого и неэффективно. Самолет По-2 мог поднять и перебросить за один рейс не больше сотни килограммов боеприпасов. На доставку тонны грузов требовалось около тонны высококачественного бензина. [116]

Поздно вечером 12 апреля армия получила приказ командующего фронтом: прорвать оборону противника севернее и южнее города Бендеры, к исходу 14 апреля выйти на рубеж Новые Липканы, Гиска, Киркаешть и овладеть крепостью Бендеры. По данным, [117] имевшимся тогда в разведывательном отделе фронта, крепость Бендеры с ее укрепленным районом якобы не представляла серьезного препятствия. Нашим соседям — 57-й и 46-й армиям была поставлена задача за тот же период продвинуться вперед на десять — двенадцать километров {4}.

Ни о какой перегруппировке войск за одну ночь, разумеется, не могло быть и речи. Поэтому генерал Шарохин подтвердил ранее отданный корпусам приказ, внеся в него лишь некоторые уточнения в соответствии с приказом командующего фронтом. Ближайшая задача корпусам несколько увеличивалась. В частности, 57-му корпусу предписывалось наряду с овладением Новыми Липканами взять Варницу, а 82-му — очистить от вражеских войск Суворову могилу (высота) и предместье Гиска.

Вопреки сложившейся традиции, утром 13 апреля мне пришлось выехать в войска одновременно с командующим армией: генерал Шарохин отправился на главное направление — в 57-й корпус, я — в 82-й.

Между частями 82-го корпуса и обороной немцев, закрепившихся у подошвы высот, почти на три километра по глубине пролегла заболоченная пойма. Поэтому, прежде чем атаковать врага, нашим стрелковым подразделениям предстояло под пулеметным, артиллерийским и минометным огнем преодолеть ее.

— Без серьезной поддержки артиллерии ничего из этой затеи не получится, — заметил генерал Кузнецов, когда мы уточняли с ним и начальником штаба корпуса план боя.

— Может, оно и так, но приказ надо выполнять, — в тон ему ответил я, с горечью размышляя о том, что преодолеть пойму без настоящей артиллерийской подготовки и в самом деле почти невозможно.

Ровно в семь часов началась артиллерийская подготовка. С наблюдательного пункта корпуса мы отчетливо видели разрывы снарядов и мин на восточных склонах высот. Противник молчал. Не отвечал он и на пулеметные очереди. Поднялись из окопов и двинулись вперед жидкие цепи советских стрелков. Благополучно достигли середины поймы, густо заросшей [118] камышом. И тут на них обрушился шквал пулеметного, минометного и артиллерийского огня. Спустя несколько минут боевые порядки наших войск начала бомбить вражеская авиация. Атака захлебнулась.

Генерал Кузнецов заметно волновался и не скрывал этого. С лица его исчезло обычное добродушие, глаза стали злыми и колючими. Он не отходил от стереотрубы.

— Без боеприпасов, без настоящей артподготовки, без зенитной артиллерии не следовало соваться, — возмущенно сказал он. — Противник подготовил сильную оборону... Вон, видите, доты? Голыми руками их не возьмешь...

Не имели успеха и повторные атаки частей 82-го корпуса. 57-й корпус пытался прорвать вражескую оборону на главном направлении армейской полосы наступления севернее Бендер, но тоже безрезультатно.

А между тем наступление необходимо было продолжать, пока противник не закрепился на подготовленных рубежах. Командование фронта придало на усиление армии бригаду гвардейских минометов М-31, 864-й самоходный артиллерийский полк и 301-й гвардейский минометный полк. Они должны были поступить в наше распоряжение 16 апреля, но прибыли на несколько дней позже. 23-й танковый корпус передавался на усиление 57-й армии.

Эта перегруппировка не дала, к сожалению, сколько-нибудь существенных результатов. Фактор внезапности был давно утрачен, противник ввел в дело свежие, подтянутые из тыла резервы, и наши войска, продолжая атаковать позиции гитлеровцев, не достигали успеха, топтались на месте, несли потери. Аналогичная обстановка сложилась и у соседей — во всех армиях 3-го Украинского фронта. Заметно затормозилось наступление войск 1-го и 2-го Украинских фронтов. С каждым днем все больше чувствовалась усталость войск. Артиллерийская плотность по-прежнему оставалась недостаточной, поэтому осуществить прорыв вражеской обороны не удавалось. К тому же в связи с наступлением ясной погоды усилилась активность авиации противника: «юнкерсы» бомбили наши переправы, наносили довольно чувствительные [119] удары по боевым порядкам войск и объектам в армейском тылу. Правда, теперь гитлеровские летчики действовали небезнаказанно, несли крупные потери от советских истребителей, но тем не менее налеты не прекращались.

В два часа ночи 17 апреля в штаб армии поступила новая директива фронта: «...подготовить и провести наступательную операцию... Во взаимодействии с 57-й и 6-й армиями разгромить группировку противника в южной части Бессарабии между Днестром и Прутом... Выйти на государственную границу...»{5}.

Ближайшая задача нашей армии, как и прежде, состояла в том, чтобы овладеть Бендерами, расширить плацдармы на западном берегу Днестра с выходом на рубеж Гырбовец, Суворова могила (высота), а к исходу 19 апреля изготовиться к дальнейшему решительному наступлению в направлении Фарладень, Чимишлия, Фэльчиул (на реке Прут, 20 километров южнее Леово).

57-я армия в соответствии с директивой должна была наступать в направлении Резены, Леово. Наш новый левый сосед — 6-я армия под командованием генерала И. Т. Шлемина получила задачу нанести удар в направлении Каушаны, Абаклия, Комрат. (35 километров юго-восточнее Леово). Между нами и левым соседом — 6-й армией устанавливалась новая разграничительная линия: Суклея — Киркаешть — Салкуца. Участок Фынтына-Маскулуй, Леонтина утром 19 апреля был передан 6-й армии.

По всему было видно, что командование фронта придавало предстоящей операции большое значение. Об этом свидетельствовала, в частности, необычная щедрость фронта в смысле усиления армии. На период операции нам придавались: 9-я артиллерийская дивизия прорыва (без бригады артиллерии большой мощности), два полка «катюш», истребительная противотанковая артбригада, противотанковый артиллерийский полк, самоходный артиллерийский полк, инженерно-саперные и другие подразделения. Однако в первый день наступления (включая прорыв обороны противника) разрешалось израсходовать всего около [120] половины боекомплекта, при обычном расходе в подобных случаях не менее двух-трех боевых комплектов. Это означало, что не могло быть и речи о нормальной артиллерийской подготовке.

План операции требовалось представить командующему фронтом на утверждение к двенадцати часам 18 апреля.

Командующий армией принял единственно возможное в сложившихся условиях решение: операцию по овладению крепостью Бендеры и расширению плацдармов на западном берегу реки провести силами войск 57-го и 82-го корпусов в ночь на 19 апреля; 57-й корпус наносит главный удар своим правым флангом в обход Бендер с северо-запада, овладевает крепостью и выходит на рубеж Новые Липканы, Терновская Плавня (юго-западнее Бендер) в готовности в дальнейшем наступать на Фарладень; 82-й корпус прорывает оборону противника своим правым флангом, обходит Бендеры с юга, овладевает предместьем Плавни и в дальнейшем наступает в направлении Новый Григорень; 6-й гвардейский корпус после передачи занимаемого им участка частям 6-й армии сосредоточивается в районе Кицкань, Меренешть в готовности развивать наступление на направлении главного удара армии.

Планом операции предусматривалось, что после выполнения ближайшей задачи главный удар силами пяти дивизий будет нанесен в направлении Фарладень, Чимишлия, а вспомогательный — силами одной дивизии в направлении Хаджимус, Тараклия (для взаимодействия с 6-й армией). В резерве командующего намечалось иметь одну дивизию.

К десяти часам 18 апреля план операции был подготовлен. Генерал Шарохин подписал его, неторопливо закурил, подошел к окну, задумчиво произнес:

— На бумаге вроде все правильно, а на деле?.. Для практической подготовки операции почти нет времени... Вот что, начальник штаба, — обернулся он ко мне. — Вылетайте с планом в штаб фронта вы. Доложите генералу Малиновскому, что к указанному в директиве фронта сроку армия не сможет осуществить перегруппировку войск, подвезти боеприпасы, обеспечить пристрелку целей, довести задачу до каждой части... [121] Потом, надо же пополнить стрелковые роты и дать солдатам хоть немного отдохнуть. Короче, постарайтесь убедить фронтовое начальство несколько отодвинуть срок начала операции. Излишняя торопливость тут ни к чему. Во всяком случае, теперь, когда противник успел закрепиться на новых рубежах. Надеюсь, фронт согласится с нами...

Пока мы вырабатывали план операции, разыгралась настоящая буря. Резкий ветер, словно сорвавшись с цепи, с воем и свистом гнул деревья, задирал стрехи соломенных крыш.

— Погодка для полета на «кукурузнике» не из приятных, — заметил Михаил Николаевич. — Однако иначе до штаба фронта вовремя не добраться.

Я вызвал командира эскадрильи майора Землянского:

— Готовьте самолет, товарищ майор. Через полчаса полетим в штаб фронта.

— Может, подождем, товарищ полковник? Штормовой ветер. Не могу ручаться...

— Лететь надо сейчас.

В штабе фронта я прежде всего явился к генералу Корженевичу. Феодосий Константинович ждал меня, но был чем-то озабочен и, когда я докладывал о просьбе Шарохина отсрочить начало операции, слушал не очень внимательно. Потом сказал:

— Сами, дорогой, знаем, что требуется время на подготовку. Но где его возьмешь, время-то? Сроки определены Ставкой. Ничего не поделаешь. — С минуту помолчав, добавил: — Наш правый сосед — 2-й Украинский фронт одновременно с нами предпринимает наступление на Кишинев. Понимаете? Что касается людей и боеприпасов, у него тоже не густо. Главное сейчас — не дать противнику по-настоящему закрепиться на Днестре... По поводу вашей с Шарохиным просьбы ничего не могу сказать. Может, Родион Яковлевич решит, а я бессилен...

Генерал Малиновский на мою просьбу ответил примерно теми же словами, что и начальник штаба, но все же, утверждая план, разрешил приступить к его осуществлению на сутки позже — атаку назначил на два часа 20 апреля.

— В артиллерийскую плотность включите восьмидесятидвухмиллиметровые [122] минометы, — распорядился он. — Боевые порядки постройте так, чтобы все было в первом эшелоне, без резерва. Командирам корпусов можно разрешить иметь в резерве на всякий непредвиденный случай не больше стрелкового полка. Успех будете развивать корпусом второго эшелона армии. Пехота начинает атаку одновременно с открытием артиллерийского огня по заранее намеченным целям.

Все как будто было уточнено, согласовано. Однако спустя сутки, вечером 19 апреля, из штаба фронта поступило приказание: «По представленным планам изготовиться к исходу 22 апреля».

Подготовка операции продолжалась. Войска первой линии перешли к обороне. 6-й гвардейский корпус к рассвету 20 апреля сдал свою полосу 66-му корпусу 6-й армии и вышел во второй эшелон в район Кицкань, Меренешть. Хотя еще не все приданные нашей армии части заняли исходные позиции, но в основном мы уже были готовы приступить к реализации плана. И вдруг новый приказ командующего фронтом: атаку по утвержденному плану начать в два часа 25 апреля. В этом же приказе командующему 17-й воздушной армией ставилась задача — на рассвете 24 апреля нанести бомбовый удар по аэродромам противника в районе Лейпцига (семьдесят километров юго-западнее Бендер), а с утра 25 апреля всеми наличными силами бомбардировщиков и штурмовиков поддерживать наступление наземных войск фронта. Нам, в свою очередь, предлагалось в ночь на 26 апреля обеспечить переправу конно-механизированной группы генерала Плиева через Днестр для ввода ее в прорыв на направлении Абаклия, Болград, чтобы отрезать противнику пути отхода от реки Ялпуг{6}.

Ровно в два часа 25 апреля на всей полосе наступления 37-й армии загрохотала артиллерийская канонада. В сторону противника полетели тысячи снарядов и мин. Одновременно поднялись в атаку стрелковые части. То же происходило и у наших соседей — в 57-й и 6-й армиях. Однако и на этот раз дело кончилось лишь незначительным продвижением вперед, да и то [123] далеко не на всех участках. Враг сопротивлялся с таким остервенением, что первый день наступления не дал, по сути, никаких результатов.

В приказе командующего фронтом, полученном нами поздно вечером, говорилось: «Наступление 25 апреля развивалось неудовлетворительно. Необходимо потребовать от войск и проявить самим непоколебимую стойкость, напористость при отражении контратак врага. Наступления ни в коем случае не приостанавливать... Атаку 26 апреля начать в 6.30 после 20-минутной артиллерийской подготовки по узлам обороны противника, не распыляя огня по всему фронту...»{7}

Командующий фронтом решительно потребовал, чтобы войска 57-й армии к исходу 26 апреля овладели Рошканью и Калфой, войска 37-й армии — лесом северо-западнее Гырбовца и предместьем Гиска, войска 6-й армии — Каушанами Векь, Ермоклией.

Тем не менее и в этот раз результат оказался прежним. Вновь подтвердилась общеизвестная истина — наспех подготовленная боевая операция неизбежно обречена на неудачу.

3

Бои продолжались с неослабевающим напряжением. Наши атаки захлебывались одна за другой. Линия фронта оставалась стабильной. Помимо превосходства в силах и средствах в полосе нашей армии гитлеровцы обладали еще и позиционным преимуществом. В их руках находились командные высоты и сеть мощных дотов со стенами двухметровой толщины, построенных еще до начала второй мировой войны. В 1940 году, в период освободительного похода советских войск в Бессарабию, некоторые фортификационные сооружения были взорваны. Теперь гитлеровцы вновь восстановили их и приспособили к обороне. С фронта долговременные огневые точки были тщательно замаскированы и практически не просматривались. Их особенность состояла и в том, что они не имели фронтальных амбразур и по этой причине были [124] практически неуязвимы для лобовых атак. Зато, когда нашей пехоте удавалось вклиниваться в промежутки между дотами, находившиеся в них вражеские пулеметчики открывали убийственный фланкирующий огонь, от которого невозможно было укрыться. Перед дотами тянулся глубокий противотанковый ров шириной в пять-шесть метров. Гребни высот, занимаемых противником, почти сплошь были покрыты густыми зарослями вишневых садов, скрывавших ближайшую глубину обороны немецко-фашистских войск и позволявших им свободно маневрировать. Со своих позиций мы, по существу, не имели абсолютно никакой возможности заглянуть за передний край обороны врага.

Пользуясь позиционным преимуществом, гитлеровцы часто переходили в контратаки, в которых наряду с пехотой и артиллерией принимали участие довольно значительные по численности подразделения «тигров» и «фердинандов». С воздуха вражеские контратаки поддерживались крупными силами бомбардировочной и штурмовой авиации: ежедневно отмечалось от двухсот до трехсот самолето-пролетов. Стремясь во что бы то ни стало удержаться на занятом рубеже и при первой возможности ликвидировать захваченные нашими войсками плацдармы на западном берегу Днестра, немецко-фашистское командование стягивало к Бендерам новые подкрепления: сначала прибыла в район боев 14-я немецкая танковая дивизия, а некоторое время спустя 8-я румынская горнострелковая дивизия.

За Днестром, на захваченных войсками нашей армии плацдармах, создалось такое положение, что трудно стало определить, какая сторона наступает, какая обороняется. Из штаба фронта ежедневно поступали приказы — прорвать вражескую оборону!

Силы армии заметно таяли. В ежедневных боях наши стрелковые части и соединения несли большие потери.

Командующий армией и я почти ежедневно бывали на наблюдательных пунктах корпусов или дивизий, лично следили за ходом боев. Вывод напрашивался сам собой — пора прекратить безуспешные атаки!

Для человека, каким бы выносливым и закаленным [125] он ни был, существует предел физического и психического напряжения, переступив который он впадает в состояние прострации или транса, теряет способность реагировать на внешние раздражители. Это относится не только к отдельным людям, но, как показал опыт боев, нередко в подобном состоянии оказывались целые подразделения и даже части. Многим участникам Великой Отечественной войны, в особенности командирам стрелковых частей и подразделений, несомненно, приходилось быть свидетелями таких на первый взгляд неожиданных явлений: заканчивается артиллерийская подготовка, огневой вал перемещается в глубину обороны противника, идут в атаку танки, а пехота продолжает лежать в окопах. Командир нервничает, ругается, грозит, но безрезультатно. Бывало и так. Стрелки и пулеметчики вслед за танками двинулись вперед и, пробежав несколько десятков метров, залегли без какой-либо видимой причины, не обращая внимания на минометный и артиллерийский обстрел со стороны противника. Никто и ничто не в состоянии поднять людей с земли, пока они не восстановят минимальный запас необходимой энергии. Поскольку их физическое и нервное напряжение перешло наивысшую грань, им нужна хотя бы кратковременная передышка. К сожалению, некоторые командиры, недостаточно знакомые с элементарными законами психологии и физиологии человека, пренебрегали подобными факторами или просто не обращали на них внимания. И это приводило порой к неоправданным потерям.

Войскам как воздух была необходима передышка. Это прекрасно понимали и командующий армией, и командиры корпусов, дивизий, полков. Знали об этом и в штабе фронта. Однако приказа приостановить атаки не поступало.

В один из дней после безуспешных атак дотов противника и массированного налета вражеской авиации на Парканы, где размещался командный пункт 57-го корпуса, генерал Шарохин на свой страх и риск приказал генералу Осташенко временно перейти к обороне, переместив командный пункт на полтора километра в тыл.

Вечером, докладывая по ВЧ командующему фронтом [126] обстановку, Михаил Николаевич решительно заявил:

— Все наши усилия овладеть крепостью Бендеры не принесли пока успеха. Войска истощены. Предпринимать новые атаки считаю в настоящий момент нецелесообразным. Надо дать людям отдохнуть... Для разрушения дотов и стен бендерской крепости нужны орудия большой и даже особой мощности, которых у нас в армии нет. Наступать на доты, предварительно не разрушив их, — значит нести большие, ничем не оправданные жертвы...

Родион Яковлевич Малиновский не преминул упрекнуть Шарохина.

— Топчетесь вы на своих плацдармах, и ни с места. Себя и соседей подводите, — сказал он. Однако не стал настаивать на продолжении атак. Потом, заканчивая разговор, добавил: — Завтра утром буду у вас. На месте разберемся...

На рассвете следующего дня Р. Я. Малиновский приехал на командный пункт армии в Суклею. Прибытие командующего фронтом в момент, когда армия не могла выполнить приказа, конечно, не обещало ничего приятного. Но мы были рады его приезду. Знали, генерал Малиновский приезжал обычно не распекать, а помогать.

С командного пункта Малиновский, Шарохин и я сразу же направились на наблюдательный пункт, размещавшийся на небольшой высотке северо-восточнее Паркан. Подъехать к НП днем на машине не было возможности — подступы к высоте простреливались противником. Пришлось поэтому более километра идти пешком по вспаханному с осени полю.

На наблюдательном пункте Родион Яковлевич провел несколько часов. Отсюда очень хорошо просматривался передний край обороны гитлеровцев. Командующий фронтом внимательно изучал местность, тщательно знакомился с обстановкой не только путем визуального наблюдения, но и по фотопанораме противоположного берега, имевшейся в блиндаже НП. Толковые, обстоятельные объяснения давал артиллерист-разведчик. Несколько раз генерал Малиновский переходил от фотопанорамы к амбразуре блиндажа, [127] рассматривал в стереотрубу высокие стены крепости, ее бастионы, зубчатые башни.

— Да, Михаил Николаевич, — сказал он, обращаясь к Шарохину, — действительно крепкий орешек эти Бендеры. Овладеть ими не так-то просто... Ну что ж, надо подумать, что предпринять. В первую очередь вам, Михаил Николаевич, надо подумать и вам, начальник штаба, тоже.

Подумать и в самом деле было о чем. Бендеры являлись исключительно мощным узлом сопротивления врага. Чего стоила одна крепость! Кирпичные стены у основания — по меньшей мере восьмиметровой толщины. О разрушении их полковой и дивизионной артиллерией не могло быть речи. Десять бастионов! Два из них обращены к Днестру. Бастионы обведены глубоким рвом с каменным эскарпом и контрэскарпом. Чтобы проникнуть в крепость через ворота, требовалось преодолеть четыре подъемных моста. За стенами — так называемая генуэзская цитадель с восемью башнями-бойницами, тоже обнесенными с трех сторон рвом.

Превращая Бендеры в современный узел сопротивления, гитлеровцы модернизировали крепость: проделали дополнительные амбразуры, установили в бастионах крупнокалиберные орудия, из которых простреливали оба берега Днестра, постоянно держали под огнем Терновку, Парканы, Тирасполь. И потом эти проклятые доты!..

— Конечно, и доты крепки, — как бы про себя сказал Малиновский, еще и еще раз осматривая в стереотрубу скаты высот, занятых противником, линию траншей, доты и окопы, щедро освещенные в этот час почти отвесными лучами солнца. — Взять доты не легко, — продолжал он, — но все-таки, по-моему, можно. Против тяжелых орудий они вряд ли устоят. А? Как вы думаете? — вопросительно посмотрел он на Шарохина.

— С вашего разрешения, товарищ командующий, я распоряжусь ударить по дотам прямой наводкой из тяжелых орудий.

— Не возражаю. Ударьте. Кстати проверим меткость артиллеристов генерала Ратова. Его пушки-то? [128]

— Так точно, товарищ командующий. Из приданной нам 9-й артиллерийской дивизии прорыва.

Прогремел выстрел. Два тяжелых орудия совсем недавно были поставлены для стрельбы прямой наводкой недалеко от берега: одно в бывшем капонире, другое в потерне. Но артиллеристы уже успели пристреляться. Снаряд угодил точно в цель. Однако после того как рассеялся дым, дот стоял на месте. Только на его стенке, где взорвался снаряд, образовалось большое темное пятно.

— Ну что же, здесь ясно, — заметил Родион Яковлевич, отрываясь от стереотрубы. — Теперь прикажите еще одним снарядом ударить вон по той серой стенке, что обращена к Варнице.

— Есть!

И снова выстрел. Летящий снаряд виден невооруженным глазом. Удар. Разрыв. Клубы черного, смолянистого дыма на какое-то время окутали вражеский дот. Генерал Малиновский посмотрел в стереотрубу, потом, махнув рукой, отошел от нее:

— Никакого эффекта!..

Командующий фронтом задал еще несколько вопросов генералу Шарохину и артиллеристу-корректировщику о характере обороны гитлеровцев, о минных и проволочных заграждениях, в заключение сказал:

— Видно, вы правы, Михаил Николаевич: на этом участке рвать оборону нецелесообразно. Хотим мы этого или нет, но придется прекратить атаки и закрепиться. Временно, разумеется. Подумаем об ином варианте. Полагаю, придет время — и оно не за горами, — когда немцы вынуждены будут оставить крепость и доты без боя...

Выслушав замечания командующего фронтом, Шарохин приоткрыл дверь блиндажа. Солнце заметно переместилось на запад. Близилось время очередного артналета, которые гитлеровцы производили с присущей им педантичностью в строго определенное время.

— Надо немедленно выбираться с НП, товарищ командующий. Минут через десять начнется артобстрел, — озабоченно произнес Михаил Николаевич, взглянув на часы.

— Боитесь? — улыбнулся Родион Яковлевич. [129]

— Боюсь не боюсь, но береженого, как говорят, бог бережет. И потом не за себя, за вас приходится бояться. Мы дома, а вы — гость. Одним словом, надо уезжать.

— Ладно, поехали, — согласился Малиновский.

Выйдя из блиндажа, мы быстро зашагали к укрытым в балке машинам. Только тронулись, с правого берега Днестра ударили вражеские пушки.

В штабе Петр Андреевич Диков доложил мне: армейский наблюдательный пункт разрушен прямым попаданием снаряда в блиндаж. Убиты два разведчика и артиллерист-корректировщик.

4

Раннее утро 1 Мая. Праздник. Однако для фронтовиков это обычный, «рабочий» день. Только что получен приказ: войскам нашей и соседней 57-й армий перейти к так называемой активной обороне, продолжать бои усиленными отрядами за улучшение позиций, основные силы приводить в порядок, готовить к новому наступлению, принять меры к обеспечению частей и подразделений боеприпасами и продуктами.

Это был последний приказ, подписанный Р. Я. Малиновским в качестве командующего войсками 3-го Украинского фронта и Ф. К. Корженевичем в качестве начальника его штаба. Во второй половине мая стало известно, что командовать 3-м Украинским фронтом будет генерал армии Федор Иванович Толбухин, а генерал Р. Я. Малиновский вступает в командование 2-м Украинским фронтом. Новым начальником штаба нашего фронта Ставка назначила генерал-полковника Сергея Семеновича Бирюзова.

У нас в штабе тоже вскоре произошли некоторые перемены. В распоряжение политуправления 2-го Украинского фронта был отозван мой заместитель по политчасти, ставший к тому времени полковником, Феодосий Семенович Щербинин.

Я тепло простился с этим скромным, обаятельным человеком.

Преемником Щербинина стал подполковник Владимир Константинович Щербинов. И по возрасту, и [130] по опыту работы он мало отличался от своего предшественника. Участник гражданской войны, кадровый политработник, незадолго до Великой Отечественной войны окончил Военную академию имени М. В. Фрунзе, неплохо разбирался в тактике и оперативном искусстве, по-настоящему любил свое дело. Человек большой души и незаурядных способностей, Владимир Константинович быстро занял подобающее место в коллективе армейского штаба.

Другой мой заместитель — полковник Б. П. Стремяков в июле был назначен на должность начальника штаба 82-го стрелкового корпуса вместо убывшего по болезни в Москву генерал-майора Ф. М. Щекотского.

В мае распрощались мы с членом Военного совета армии генерал-майором Иваном Семеновичем Аношиным. Он получил назначение на должность начальника политического управления 3-го Украинского фронта. К нам в качестве члена Военного совета прибыл генерал-майор Василий Дмитриевич Шабанов. Командующим артиллерией армии вместо тяжело заболевшего генерал-майора Василия Петровича Хитровского был назначен полковник Валерий Павлович Чистяков.

С переходом армии к обороне командование фронта отозвало почти все придававшиеся нам на период наступления средства усиления.

Мы продолжали удерживать на правом берегу Днестра два плацдарма. Первый из них — варницкий — севернее Бендер оборонял корпус генерала Осташенко. Все три дивизии находились в одноэшелонном построении и имели минимальный резерв — по одному батальону. Передний край обороны проходил по линии железной дороги Бендеры — Кишинев. Второй плацдарм — кицканский — обороняли два стрелковых корпуса. Участок от Бендер до озера Ботно удерживал 82-й стрелковый корпус генерала Кузнецова, имевший две дивизии в первом эшелоне и одну в резерве. Передний край тут тянулся восточнее железнодорожной линии. Место было заболоченное, открытое, простреливалось противником, все еще остававшимся на Кицканских высотах. С нашей стороны обзор был ограниченным. К тому же части корпуса [131] не могли отрыть окопы и траншеи полного профиля: они тут же заполнялись болотной водой. Левее 82-го корпуса, на участке озеро Ботно (исключительно), Фынтына-Маскулуй, Леонтина, оборону держали части 66-го стрелкового корпуса 6-й армии. 6-й гвардейский находился во втором эшелоне.

Выполняя приказ командования фронта, войска нашей армии время от времени вели местные бои за улучшение позиций, но, к сожалению, по-прежнему не имели успеха.

Из корпусов и дивизий непрерывным потоком поступали всевозможная информация, запросы, требования. Надо было во всем разобраться, все подсчитать, учесть, чтобы по возможности планомерно снабжать войска.

Особенно много дел свалилось на наших тыловиков. Если в дни наступления все внимание члена Военного совета по тылу генерала В. В. Сосновикова, начальника управления тыла армии полковника Ф. П. Нестерова, начальника штаба тыла подполковника П. Н. Назаренко, армейского интенданта полковника Г. П. Быстрякова было сосредоточено на подвозе в войска всего, что имелось на складах, на выпрашивании у фронтовых интендантов горючего, снарядов, патронов, хлеба, крупы, мяса, то теперь, в связи с переходом к обороне, появилось немало новых забот, подчас, казалось, не имевших непосредственного отношения к армии. Например, помощь крестьянам в проведении посевной на освобожденных от немецко-фашистских захватчиков землях.

Однако главным для работников тыла оставалось снабжение войск. С подвозом боеприпасов, когда дороги подсохли, положение улучшилось. Что же касается продовольствия, то его надо было заготавливать. С переходом к обороне армия, образно говоря, перешла на «подножный корм» — на продовольственное снабжение за счет местных ресурсов. Для заготовок муки, мяса, картофеля, овощей нам выделили огромный по территории район. Население готово было отдать Красной Армии все, что имело, но в опустошенных войной деревнях остались крайне скудные запасы продовольствия. И если армия в тот период не испытывала сколько-нибудь серьезных затруднений [132] в продовольственном снабжении, то в этом большая заслуга принадлежала Владимиру Васильевичу Сосновикову, его поистине неутомимой энергии.

Служба тыла питала армию всем необходимым. Владимир Васильевич ревниво оберегал авторитет тыловиков, считая их труд не только ответственным, важным, но и по-своему героическим.

— Однажды мне довелось беседовать с корреспондентом очень солидной военной газеты, — рассказал мне как-то Сосновиков. — Газетчик, вероятно, ждал от беседы со мной чего-то особенного, возвышенного. Когда же я стал говорить ему об эвакуации раненых, о создании запасов материально-технических средств, подвозе боеприпасов, о тайнах рождения армейского хлеба и прочем в том же духе, мой собеседник начал остывать на глазах: дескать, все это будни, ничего героического! Тогда, внутренне обиженный его неучтивостью, я рассказал ему одну житейскую историю. Поспорили две соседки — жена паровозного машиниста и жена главного кондуктора пассажирского поезда. Жена машиниста, горячась, доказывала: «Что твой! Если мой не повезет, то и твой не поедет». Жена кондуктора спокойно возразила: «Ну, а если мой не свистнет, то и твой не поедет»... Не знаю, — продолжал Сосновиков, — убедил ли я журналиста этой притчей, но зато сам еще раз увидел, что иные газетчики несправедливы в оценке деятельности работников тыла. По их мнению, мы живем спокойно и безмятежно, как на курорте. К сожалению, встречаются иногда и командиры, даже порой крупные военачальники, которые к труду военных тыловиков относятся не то что с пренебрежением, а как-то безразлично. Они не обременяют себя тем, чтобы заметить героическое в обыденном, скажем, в повседневной работе врача-хирурга, водителя автомашины, строителя рокадных дорог, орудийного мастера, девушки-регулировщицы, повара, наконец. А ведь среди таких людей немало подлинных героев, энтузиастов.

Владимир Васильевич говорил с нескрываемой обидой. Кто-кто, а уж он-то прекрасно знал, какой титанический труд приходилось затрачивать, чтобы вовремя и бесперебойно снабжать многотысячную армию всем необходимым для жизни и боя. Конечно, не часто [133] работникам армейского тыла доводилось браться за оружие, хотя бывало и такое. Но нет нужды доказывать, что без четкой, слаженной работы тыла невозможен был успех на фронте.

В период обороны Владимир Васильевич Сосновиков, как и другие офицеры управления тыла, дни и ночи проводил в окрестных колхозах, совхозах, райисполкомах, райкомах партии, выступая на районных и сельских партийных собраниях, на сходах и митингах, готовя обозы с продовольствием для войск. Генералу Сосновикову это, пожалуй, удавалось лучше, чем другим. Опытный политработник, прекрасный организатор, он всегда находил общий язык с местными властями и населением.

Невысокого роста, несколько грузноватый, Владимир Васильевич вместе с тем был необычайно подвижным и, что называется, горел на работе, с огромным чувством ответственности относился к порученному делу. На должность члена Военного совета 37-й армии по тылу он был назначен в сентябре 1943 года, незадолго до форсирования Днепра. А до того много верст с боями прошагал по Карельскому перешейку, воевал в блокадном Ленинграде, участвовал в боях на Синявинских болотах, прошел сквозь огонь Курской дуги. Командующий армией генерал Шарохин справедливо видел в нем своего боевого помощника — умного, энергичного, неутомимого. С огромным уважением относились к Владимиру Васильевичу Сосновикову и мы, работники армейского штаба.

В связи с переходом армии к обороне прибавилось дел у разведывательного отдела штаба и у начальника разведки полковника Василия Ивановича Щербенко. Гораздо труднее стало добывать, проверять и перепроверять разведданные.

Между тем штабу были очень нужны точные, проверенные данные о противостоящих немецко-фашистских войсках. В первую очередь они требовались оперативному отделу. Оборона обороной, а Петр Андреевич Диков и его помощники ни на день не прекращали работы над планом будущей наступательной операции. Пока это были лишь варианты, предположения, замыслы, идеи, но все они серьезно, всесторонне обсуждались в оперативном отделе. И чем больше штаб [134] узнавал о противостоящем противнике, тем реальнее, обоснованнее становились эти планы и прогнозы.

Не замирала работа и в других отделах штаба. Задержку на днестровских плацдармах после многодневного преследования врага все считали естественной и, несомненно, кратковременной. Поэтому дела и думы каждого штабного офицера были сосредоточены на подготовке к новым наступательным боям.

Однажды в самый разгар рабочего дня ко мне зашел начальник штаба артиллерии подполковник Иван Илларионович Жабов, высокий, стройный молодой офицер, назначенный вместо Зелинского. Обычно серьезный, вдумчивый, он в этот раз как-то загадочно улыбался.

— Арефа Константинович, приглашаю на небольшую экскурсию. Погода прекрасная, надо проветриться, не все же сидеть за картами и бумагами.

— Не до экскурсий пока, Иван Илларионович. Других дел по горло.

— Поедемте, товарищ полковник. Это совсем недолго, — настаивал Жабов. — Подполковник Понпа тоже просит вас. Он ждет в машине...

— С каких это пор начальник трофейного отдела стал любителем экскурсий?

— Тут как раз по его части. Он меня пригласил, а я вот зашел за вами, — продолжал хитровато улыбаться Жабов.

— Ну ладно. Поедем. Только ненадолго.

Машина, набрав скорость, рванулась вперед. Проехали небольшое, утопающее в вишневых садах село Колкотова Балка, за селом круто повернули направо.

И тут нам открылась по-своему величественная картина. На огромной территории, площадью не меньше десяти квадратных километров, возвышались аккуратно уложенные в штабеля боеприпасы. Тут были и снаряды, и авиационные бомбы, и мины, и целые горы ящиков с патронами, гранатами. Небольшие группы наших солдат расчищали пути подъезда к штабелям. Здесь же работали минеры. Кое-где зияли глубокие воронки. Шофер тихо вел машину между столбиками с красными флажками. Ехали словно по пороховому погребу. Дорога проходила вдоль широкой [135] балки с обрывистыми краями. Справа и слева виднелись глубокие карьеры, почти сплошь заполненные аккуратными ящиками. Машина остановилась возле полуразрушенного, наполовину зарытого в землю домика.

— Вот и приехали, — сказал подполковник Д. Л. Понпа. — Тут у немцев была канцелярия склада.

Я уже знал, что во время наступления войска армии захватили склад боеприпасов, но, пока не увидел собственными глазами, не мог даже приблизительно представить себе, насколько он огромен.

— Говорят, тут у немцев было около миллиона снарядов, мин и авиационных бомб, — продолжал пояснять начальник трофейного отдела. — Осталось, конечно, меньше. Перед освобождением этой территории тут поработала наша авиация. Вон, видите, воронки. Некоторые штабеля взлетели на воздух. Кое-что успели подорвать и сами гитлеровцы. Но, видно, спешили. Штабеля расположены на таком удалении один от другого, что детонация не сработала...

— Сколько же, по вашему мнению, осталось тут снарядов и мин? — спросил я Даниила Львовича.

— Пока подсчитали не все, товарищ полковник. Но полагаю, тысяч шестьсот — семьсот.

— Вот это здорово! — с восхищением произнес Жабов. — Значит, будем формировать артиллерийские трофейные батареи, угощать фашистов их же снарядами. Трофейных пушек у нас достаточно.

— И подвозить боеприпасы далеко не надо, все рядом, — добавил подполковник Понпа.

Он почти не ошибся в оценке количества снарядов и мин на складе. К концу июля сформированным в частях «трофейным» батареям и дивизионам было передано четыреста шестнадцать тысяч снарядов и мин. Около двухсот тысяч, оказавшихся поврежденными, пришлось подорвать на территории бывшего склада. Бомбы забрали авиаторы.

Впоследствии, особенно в ходе дальнейшего наступления, «трофейные» зенитные, артиллерийские и минометные батареи сыграли существенную роль в разгроме крупной группировки вражеских войск, окруженной между Днестром и Прутом. [136]

5

Теплые весенние дни. Природа словно вознаграждает нас и за недавние надоедливые дожди, и за слякоть, и за непролазную грязь.

На кицканском и. варницком плацдармах наступило затишье. Ведутся лишь бои местного значения да поиски разведчиков.

Слушая как-то по радио сводку Советского информбюро, я узнал, что в первых числах мая войска 2-го Украинского фронта освободили от фашистских оккупантов мой родной район, село Красноселку, где жили отец, мать, сестры, младший брат, которых я не видел несколько лет. Как они там? Хорошо бы хоть часок побыть с ними!

Вечером, когда генерал Шарохин вернулся из 82-го корпуса, я поделился с ним своей радостью и не очень уверенно, не надеясь на положительный ответ, попросил:

— Может, разрешите слетать на несколько часов в Красноселку? Очень хочется, Михаил Николаевич, повидать родных.

— Ну что ж, слетайте, — ответил командарм. — Будь моя семья поближе, я тоже постарался бы выкроить время повидаться с женой и детьми. К сожалению, они очень далеко отсюда. А вы слетайте, Арефа Константинович. Передайте родным наш фронтовой привет. С рассветом вылетите, а вечером обратно.

Я позвонил начальнику штаба фронта. Он тоже разрешил вылет. И вот «кукурузник» майора Землянского в воздухе.

Путь не близкий — около трехсот километров вдоль линии фронта. Но время прошло удивительно быстро. Под нами уже родные поля. На пологом холме раскинулось небольшое село. Знакомые с юных лет хаты озарены лучами солнца. Возле них — люди, смотрят на кружащийся в воздухе самолет. Приземляемся за селом на заросшем бурьяном поле. К месту посадки спешат односельчане. Все мое существо охватывает радость и смятение.

Выбираюсь из самолета и сразу оказываюсь в плотной толпе знакомых. Дружеские объятия, вопросы. Среди встречающих никого из родных. В сердце тревога. [137]

— Жывуть, жывуть ваши ридни! — кричит кто-то в толпе, видимо догадавшись о моем беспокойстве.

Все вместе идем к небольшой хатке с подслеповатыми оконцами. Тут почти все сохранилось так, как было в юности, только постарела хата, почти истлел сплетенный из ивовых прутьев забор.

Открываю родную калитку, вместе с односельчанами захожу в кажущийся крохотным дворик. С крылечка навстречу спускается босой старик с седой бородкой, в рваном картузе, в серой, выцветшей латаной рубахе, подпоясанной узким ремешком. Отец!.. Как же ты постарел!..

Мы молча обнимаем друг друга, трижды целуемся.

— А мама?.. Дэ мама?

— Побачыш и маму, — негромко отвечает отец. — Ходим до хаты... Хвора мать, давно хвора...

Вот и мама. Худая, с бескровным, скорбным лицом, она идет мне навстречу. Одной рукой придерживается за стену, другой концом платка вытирает глубоко запавшие, слезящиеся глаза. По испещренному морщинами лицу бегут и бегут слезы...

— Сынку мий ридный!.. Як жэ я чекала тэбэ, як чекала!.. Мабуть, в останний раз довэлося побачыты тэбэ... Тэпэр я вжэ можу помираты...

Я стараюсь успокоить ее, целую морщинистые, сухие руки:

— Що ты, мамо!.. Тэпэр тилькы и житы, про смэрть нэ думай...

— Ни, сынку... Я свое виджыла, — чуть слышно шепчет она. — На цьому свити я вжэ нэ жылэць... Доканалы мэнэ посипакы...

Я молча смотрю на руки матери, руки батрачки... На кого только не трудились они! И на помещиков, и на кулаков, и на торговцев...

Когда в селе организовался колхоз, наша семья вступила в него одной из первых. Мать, крепкая, трудолюбивая женщина, с радостью работала в поле, на ферме... Но недолго улыбалось ей выстраданное счастье. Первый удар, подорвавший ее здоровье, обрушился на нашу семью в 1938 году: оклеветанный, трагически погиб мой брат Виктор — директор средней школы. А через два с лишним года — война, оккупация, черные дни фашистского «нового порядка». [138]

— Мамо, дэ Григорий? Дэ Надя?

— Григорий? Дэ ж йому буты? В армии, з пэршого дня... Нэмаемо вид нього звисткы. А Надя?.. Ой, горенько мое!.. Нэ встае вжэ. Мабуть, скоро помрэ. Зинько, ии чоловик, тэж в армии.

В другой половине хаты, такой же убогой, как и первая, под рваным рядном догорала жизнь моей любимой сестры. Когда я вошел, Надя с трудом приподнялась, села.

— Дужэ боялась, що помру и тэбэ не побачу, — еле слышно произнесла она. — Колы б ты знав!.. Так богато хотилось тоби розсказаты... Нэ можу... Усэ болыть...

Из обрывков лихорадочной речи самой сестры и рассказа отца я узнал о ее трудной судьбе. Летом сорок первого года Надя вместе с семилетним сынишкой Толиком пыталась эвакуироваться на восток. Добралась до Днепра. У переправы — огромное скопление народа. Потом вражеские танки, бомбежки, смерть и кровь. Подводу гитлеровцы отобрали. При-шлось пешком возвращаться домой.

Верная своей совести, сестра не пошла учительствовать при оккупантах, не покорилась «новому порядку».

— Казалы: забуть Украину. Нэ могла... — шепчет Надя. — Совисть моя перед людьмы и Витчызною чыста. Сына мени жалко... Дужэ прошу — догляньте його...

...Вечером я вылетел в штаб. Прошло несколько дней. И снова я побывал в Красноселке — на похоронах Нади. В последний путь ее провожало все село.

6

...Отцветали сады. В густой молодой листве появились первые завязи вишен и черешен. Все тише становились разноголосые птичьи хоры. Кое-где крылатые певуньи уже хлопотали над семейными гнездышками, кормили ранних птенцов. В природе, несмотря на грохот пушек, торжествовала вечная, неукротимая жизнь.

Впрочем, если говорить о грохоте орудийных выстрелов, то теперь они слышались гораздо реже. Время [139] от времени возникали лишь незначительные бои, да и то чаще всего у наших соседей. Там на отдельных участках немцам удалось в мае достигнуть некоторого тактического успеха: ликвидировать несколько небольших плацдармов.

Из боевых событий мая 1944 года больше других запомнилось одно. Хотя произошло оно не в полосе обороны нашей армии, а севернее, в нескольких десятках километров от нашего правого фланга, однако послужило и для нас серьезным уроком.

Накануне, казалось, ничто не предвещало беды. Обычный фронтовой день. Обычные перестрелки, характерные для стабилизировавшегося на определенное время фронта. Без каких-либо происшествий прошла и ночь.

И вдруг на рассвете 10 мая с севера послышался мощный гул артиллерийской канонады. Он непрерывно нарастал. Чувствовалось, огонь ведут сотни орудий.

Это встревожило войска. Первым позвонил мне командир 57-го стрелкового корпуса генерал Осташенко.

— Что там, на севере, происходит? — спросил он. — На бой местного характера вроде не похоже. Такой трам-тарарам, будто сражается целая армия. Может, начались бои за Кишинев?

С такими же примерно вопросами обратился ко мне по телефону и генерал Кузнецов. Однако ничего определенного я сказать не мог: не знал.

С большим трудом связался по ВЧ с начальником штаба нашего правого соседа — 57-й армии генералом Верхоловичем.

— Что там у вас, Павел Михайлович?

— Сам пока толком не ведаю, — отозвался Верхолович. — Выясняю и уточняю. По всей вероятности, немцы перешли в наступление в полосе 8-й гвардейской армии. Втянуты в бой также несколько наших правофланговых частей. Вот все, что могу сообщить.

Минут пять спустя я пошел к Шарохину. Он разговаривал по ВЧ с Малиновским. В комнате, которую занимал командарм, сидели командующие родами войск. Пристроившись возле окна, что-то записывал начальник оперативного отдела Диков. Все с заметным [140] напряжением ожидали конца разговора командарма с командующим фронтом.

По непривычно хмурому лицу Михаила Николаевича, по тому, с какой тревогой и озабоченностью смотрел он на лежавшую перед ним карту, нетрудно было догадаться, что разговор был не из приятных. Наконец командарм опустил трубку и, продолжая держать ее в руке, взволнованно произнес, обращаясь одновременно ко всем, кто находился в комнате.

— Немцы перешли в наступление на фронте 8-й гвардейской армии. Командующий фронтом приказал немедленно привести в полную боевую готовность войска 57-й и нашей армий, усилить наблюдение за противником и разведку. Вполне вероятно, что в случае успеха немцы могут расширить фронт наступления. Вы, Арефа Константинович, и вы, Петр Андреевич, сейчас же свяжитесь с корпусами, передайте им устно приказ командующего фронтом: привести войска в боевую готовность. Я еду к Осташенко. Вам, Валерий Павлович, — он обвел взглядом присутствовавших, остановился на командующем артиллерией Чистякове, — придется поехать к Кузнецову. Объясните ему лично, что обстановка может оказаться весьма сложной, надо быть готовыми ко всему.

Почти трое суток на плацдарме, обороняемом 8-й гвардейской армией, продолжались бои. Они то ненадолго затихали, то разгорались с новой силой. И все это время войска нашей армии, как и соседней — 57-й, находились в полной боевой готовности. Командиры соединений и частей ни на час не покидали своих командных и наблюдательных пунктов. Все было готово к отражению возможных атак противника. Вторые эшелоны корпусов и дивизий имели задачу: в случае прорыва немецких войск в глубину обороны и выхода на восточный берег Днестра нанести по ним фланговый удар справа.

Позже из приказа командующего фронтом нам стали известны некоторые подробности событий, происшедших в полосе обороны 8-й гвардейской армии.

Немцы сосредоточили на узком участке фронта до двухсот танков, артиллерию и пехоту. После сильной артподготовки и массированной бомбежки полосы обороны трех наших стрелковых дивизий вся эта вражеская [141] армада ринулась вперед. Гвардейцы, несмотря на героическое сопротивление, не смогли сдержать бешеный натиск превосходящих сил врага и вынуждены были отойти на новые позиции. Однако плацдарм на западном берегу они удержали.

Удар врага на первый взгляд, казалось бы, не имел к нам непосредственного отношения, но заставил нас о многом задуматься. И прежде всего о том, что нельзя недооценивать сил и возможностей противника. Это обстоятельство подчеркивалось и в приказе командующего фронтом от 17 мая 1944 года{8}.

Немецко-фашистские войска к тому времени были уже неспособны предпринять решительное наступление на широком участке фронта, а тем более на длительное время задержать, остановить, затормозить продвижение Красной Армии на запад. Однако они были все еще достаточно сильными, чтобы наносить удары, подобные тому, какой нанесли по частям и соединениям 8-й гвардейской армии. Это лишний раз напоминало о необходимости настойчиво искоренять среди личного состава, особенно среди командиров, зазнайство, благодушие, самоуспокоенность, а главное — потерю бдительности.

В связи с приказом командующего фронтом генерал Шарохин провел совещание командиров корпусов и дивизий, на котором выступил с обстоятельным докладом о формах и методах управления войсками в бою.

— Командир части, соединения ни при каких обстоятельствах не может обойтись без хорошо сколоченного, постоянно действующего штаба, — внушал он участникам совещания. — Во всех своих решениях командир обязан опираться на расчеты, выводы штаба. Современный бой требует от командира не только знания обстановки, но и самых точных, самых строгих расчетов. Вот почему командир всегда обязан ставить в известность свой штаб о всех принятых решениях и отданных подчиненным распоряжениях. Без этого немыслимо нормальное, бесперебойное управление войсками. [142]

Выполняя приказ командующего фронтом, штаб нашей армии провел в те дни большую работу по совершенствованию форм и методов скрытного управления войсками. Впоследствии это позволило оперативно, соблюдая секретность, доводить до нижестоящих командиров и штабов приказы и распоряжения командования армии, обеспечивать контроль за их исполнением.

И еще один вывод, который мы сделали из событий, имевших место в полосе обороны 8-й гвардейской армии, и из приказа командующего фронтом, заключался в том, что резко была усилена политико-воспитательная работа.

* * *

В конце мая в полосе нашей обороны произошли существенные изменения. Участок севернее Терновки — Парканы, Варница, Бендеры — мы передали по приказу командующего фронтом 57-й армии. Оборонявший его 57-й корпус был выведен во второй эшелон, а несколько дней спустя передан в подчинение 2-му Украинскому фронту. Вместе с войсками корпуса от нас ушли ставшие за время боев моими друзьями Федор Афанасьевич Осташенко, его начальник штаба Василий Иванович Минеев, командиры дивизий Владимир Васильевич Русаков, Иван Никитич Есин, Петр Михайлович Чирков. Я знал и знаю их не только как умных, способных военачальников. Они были и навсегда остались моими добрыми товарищами. А что может быть крепче товарищества, закаленного в огне боев!

Слева наша оборонительная полоса несколько расширилась. Мы приняли от 6-й армии ее 66-й стрелковый корпус, оборонявший участок Фынтына-Маскулуй, Талмаз. Остальные войска 6-й армии были выведены в резерв фронта.

Нашим левым соседом снова стала 46-я армия, командование которой тогда только что принял генерал-лейтенант И. Т. Шлемин, заменивший на этом посту генерала В. В. Глаголева.

Все эти изменения свалились на нас неожиданно и, естественно, потребовали от командования и штаба большой, кропотливой работы по освоению новой полосы [143] и организации обороны, по изучению влившихся в состав армии новых соединений и частей.

В постоянных заботах время бежало быстро.

Наступил жаркий и пыльный июнь. Для меня лично начало июня ознаменовалось радостным, пожалуй незабываемым в жизни любого военного человека, событием: я стал генералом.

На следующий день уже в звании генерал-майора встречал группу командиров переданного фронтом в наше подчинение 66-го стрелкового корпуса.

Часа в два пополудни мне позвонил дежурный контрольно-пропускного пункта, громко, но несколько сбивчиво доложил:

— Товарищ генерал! Тут генерал Куприянов к вам и еще... В общем, четыре генерала. На машине...

— Хорошо, пропустите, — приказал я, быстро надел китель, пошел встречать.

От КПП к штабу шла группа военных. Впереди широко шагал высокий, круглолицый блондин со Звездой Героя и многими боевыми орденами. Остановившись в нескольких шагах от меня, четко доложил:

— Командир 66-го стрелкового корпуса генерал-майор Куприянов. Прибыл с командирами дивизий для представления командующему армией!

— Очень кстати, — сказал я, здороваясь и в свою очередь представляясь. — Вовремя приехали. Командарм как раз здесь. И член Военного совета генерал-майор Шабанов на месте. Так что ждать не придется.

Командарм принял генералов в небольшой чистенькой хате. Комната была несколько тесновата, тем не менее встреча прошла с соблюдением всех требований воинского ритуала.

Михаил Николаевич, когда мы вошли, быстро поднялся, одернул гимнастерку, привычным движением пальцев разгладил под ремнем складки и вышел из-за стола. Вслед за ним поднялся сидевший у окна Василий Дмитриевич Шабанов, коренастый, большелобый, с открытым сосредоточенным взглядом.

Первым, как положено, докладывал Куприянов. Кратко, четко, ни одного лишнего слова:

— Товарищ командующий! 66-й стрелковый корпус в составе 61-й гвардейской, 244-й и 333-й стрелковых [144] дивизий со средствами усиления прибыл в ваше распоряжение. Докладывает командир корпуса Герой Советского Союза генерал-майор Куприянов.

Сделал шаг в сторону, пропустил вперед невысокого, быстрого в движениях, с тонкими чертами лица генерала-гвардейца. Тот доложил:

— Командир 61-й гвардейской Краснознаменной Славянской стрелковой дивизии генерал-майор Лозанович.

Третьим докладывал командир 244-й Краснознаменной ордена Суворова II степени Запорожской стрелковой дивизии генерал-майор Григорий Андреевич Афанасьев, высокий, худощавый человек с открытым лицом рабочего.

Наконец, командир 333-й стрелковой. Среднего роста, широкий в плечах, совсем еще молодой, темноглазый брюнет, похожий не то на армянина, не то на цыгана.

— Командир 333-й Краснознаменной ордена Суворова II степени Синельниковской стрелковой дивизии Герой Советского Союза генерал-майор Голоско!

Михаил Николаевич крепко пожал прибывшим руки, щуря глаза в приветливой улыбке, сказал:

— Титулы у вас, товарищи, такие длинные, что натощак, пожалуй, не запомнишь. Надеюсь, мы в долгу тоже не останемся — прибавим к ним еще кое-что. А пока прошу садиться.

Когда расселись вокруг стола, Михаил Николаевич попросил командира корпуса рассказать о себе.

— Рассказывать вроде нечего, товарищ командующий. Биография самая обычная, — сказал Куприянов. — Родился в девятьсот первом, в крестьянской семье. В Красной Армии с двадцатого года. Рядовым бойцом воевал против Петлюры. Окончил Академию имени Фрунзе. В эту войну с первых дней на фронте. За успешное форсирование Днепра в октябре сорок третьего получил Героя. Вот, собственно, и все.

Так же кратко рассказали о себе командиры дивизий. Внимательно выслушав их, генерал Шарохин деловито подытожил:

— Итак, знакомство состоялось. Теперь о делах. Задача корпуса пока остается прежней — прочно удерживать занимаемый рубеж, ни при каких обстоятельствах [145] не пропускать немцев к Днестру. Особое внимание обратить на укрепление участка Плоп-Штубей, Леонтина, поглубже закопаться в землю. Одну дивизию держать в резерве. Последовательно выводить полки на восточный берег для тактических учений. Подробности об учениях узнаете у начальника штаба. Все ясно?

— Ясно, товарищ командующий, — ответил за всех генерал Куприянов.

Шабанов незаметно подтолкнул меня локтем, шепнул:

— Как ваше мнение?

— Самое положительное, — тоже шепотом ответил я. — Такие люди не подведут...

Аналогичное впечатление о наших новых боевых друзьях сложилось и у генерала Шарохина.

7

Укрепляя оборону отвоеванных у противника позиций и готовясь к будущему наступлению, командование и штаб армии возлагали большие надежды в смысле дальнейшего развития успеха прежде всего на кицканский плацдарм, хотя, если говорить откровенно, он, как и варницкий, имел немало изъянов.

Общая площадь кицканского плацдарма достигала ста пятидесяти квадратных километров. Много это или мало? В масштабе армии его едва ли можно было считать большим. Дело в том, что добрую половину этой территории занимали многочисленные мелкие озера, болота, трясины. Для размещения войск годились лишь незаболоченные участки площадью около семидесяти квадратных километров.

Имелось здесь, разумеется, и кое-что выгодное для нас. Прежде всего лесные массивы, множество садов и виноградников, тянувшихся вдоль излучины Днестра на юг от Бендер. На участке Фынтына-Маскулуй, Леонтина наши войска занимали узкую гряду холмов. Некоторые из них достигали ста сорока — ста шестидесяти метров над уровнем моря. Лесные массивы и сады служили хорошей маскировкой для войск. К сожалению, этим и исчерпывались выгоды нашего расположения. Немцы, удерживавшие господствующие [146] высоты, глубоко просматривали и простреливали расположение войск 37-й армии.

На плацдарме не было ни одной шоссейной дороги, а полевые даже после небольшого дождя раскисали из-за близости грунтовых вод. Не располагали наши войска и сколько-нибудь удобными высотами для наблюдательных пунктов. Правда, неплохим местом, откуда можно было вести наблюдение за противником, являлась колокольня Кицканского монастыря, но она представляла собой прекрасную мишень для немецко-фашистских артиллеристов. Расположенный на ней НП постоянно подвергался опасности.

Грунтовые воды, находившиеся очень близко от поверхности, неимоверно усложняли инженерные работы. Приходилось создавать насыпные окопы, устраивать гати из бревен для танков, чтобы их не засосало.

Вот этот-то «пятачок» армия и должна была оборонять. А перед наступлением здесь предстояло разместить, укрыть от вражеских наблюдателей и разведки три стрелковых, один механизированный корпуса и большое число специальных частей, около трех тысяч орудий и минометов, девять тысяч лошадей, более одиннадцати тысяч тонн боеприпасов, не считая горючего и разного военного имущества, создать свыше трехсот наблюдательных пунктов — от батальонных до армейского. Разместить войска следовало так, чтобы иметь возможность маневрировать. Необходимо было все заранее спланировать, предусмотреть любую неожиданность, поддерживать на плацдарме образцовый порядок.

Получив приказ командующего фронтом на оборону в новых разграничительных линиях, генерал Шарохин немедленно провел оперативное ориентирование руководящего состава полевого управления армии и поручил штабу разработать возможные варианты замысла будущей наступательной операции, то есть определить направление главного удара, участок прорыва, группировку сил. Разработку замысла мы вели в оперативном отделе штаба. Сюда ежедневно собирались командующие родами войск и начальники их штабов, спорили, обменивались мнениями, обсуждали различные варианты. [147]

Как только определились первые наметки замысла, генерал Шарохин провел заседание Военного совета, на котором присутствовали все руководящие генералы и офицеры полевого управления армии: члены Военного совета генералы В. Д. Шабанов и В. В. Сосновиков, командующий артиллерией полковник В. П. Чистяков, командующий бронетанковыми и механизированными войсками полковник Е. Я. Вишман, начальник инженерных войск генерал А. И. Голдович, начальники оперативного и разведывательного отделов, получившие к тому времени звание полковника, П. А. Диков и В. И. Щербенко, а также многие другие офицеры штаба.

Докладывал полковник Диков. Кратко охарактеризовав недостатки апрельского плана наступления и неудачный выбор направления главного удара, Петр Андреевич продолжал:

— Наш прежний план наступательной операции не увенчался успехом. И напомнил я о нем лишь для того, чтобы иметь его в виду, если потребуется нанести по обороне противника вспомогательный удар. Что же касается основного варианта замысла будущего наступления, а вернее сказать, продолжения наступательной операции, то здесь важно помнить главное. В связи с изменением разграничительных линий мы должны исходить из открывшейся возможности нанести главный удар по более слабому участку вражеской обороны, чтобы в случае успеха расчленить войска противника. Этого, по моему мнению, можно достигнуть, нанеся главный удар из района Фынтына-Маскулуй, Леонтина в направлении Опач, Чимишлия, в стык 6-й немецкой и 3-й румынской армий. Хотя участок довольно узкий, всего пять-шесть километров по фронту, вроде дефиле, зато в случае прорыва обороны наши войска сразу выходят на оперативный простор, на вражеские тылы.

На этом участке, — продолжал П. А. Диков обосновывать идею наступления, — мы имеем определенное тактическое преимущество. Исходное положение на глубину три-четыре километра прикрыто густым молодым лесом, что позволит скрытно подвести войска почти к самому переднему краю обороны противника. Участок прорыва, как я уже докладывал, узкий, [148] поэтому вряд ли немецко-фашистское командование может предположить, что основной удар мы нанесем именно здесь.

Предлагаемый нами вариант в основе своей не новый, — сказал он в заключение. — Части 82-го и 6-го корпусов еще в первой половине апреля пытались нанести удар по вражеской обороне из района Фынтына-Маскулуй, Леонтина. Но тогда у нас было мало сил, особенно артиллерии, танков. Попытка оказалась безуспешной... Оперативный отдел считает, товарищ командующий, этот вариант наиболее целесообразным и выгодным.

— Ну что ж, посмотрим, послушаем, что скажут товарищи, — заметил генерал Шарохин. — Как полагают разведчики?

Полковник Щербенко сообщил, что на участке в направлении Опач, Чимишлия противник ведет интенсивные оборонительные работы, однако железобетонных сооружений не отмечено. По мнению разведотдела, предложенный вариант можно было принять за основу.

Примерно в том же духе высказались командующие родами войск. Когда зашла речь об инженерном оборудовании плацдарма, генерал Голдович предложил привлечь к этой работе как можно большее число солдат и командиров не только инженерных войск, но и пехоту, артиллеристов, танкистов.

— Саперы займутся сооружением мостов, капониров, минированием, маскировкой войск, водоснабжением. Словом, выполнят самые сложные инженерные работы, — подчеркнул он. — Ну, а все остальное пусть возьмут на себя другие рода войск.

Командующий поддержал генерала Голдовича. А затем, оценивая предложенный вариант удара по обороне противника с рубежа Фынтына-Маскулуй, Леонтина, заявил:

— Остановимся пока на этом варианте. Начальнику штаба совместно с начальниками родов войск немедленно начать соответствующие расчеты и обоснование замысла для доклада командующему фронтом. Тщательно продумать оперативное построение, маневр силами и средствами, подготовить и провести штабную игру на картах и макете местности. [149]

Согласился с нашим вариантом и начальник штаба фронта генерал-полковник Бирюзов, побывавший у нас вскоре после совещания. Прежде чем высказать свое мнение, он почти целый день провел на переднем крае: разговаривал с командирами корпусов, дивизий, полков и некоторых батальонов. Вечером, возвратившись на командный пункт армии, сказал генералу Шарохину и мне примерно следующее:

— Плацдарм, конечно, трудный. Недостатков у него, пожалуй, не меньше, чем достоинств. Но тут уж ничего не поделаешь... Вариант нанесения главного удара с рубежа Фынтына-Маскулуй, Леонтина считаю достаточно обоснованным. Так и буду докладывать генералу Толбухину. Имейте, однако, в виду, что исходный район следует готовить не меньше чем на две армии...

Генерал Бирюзов не объяснил подробно, что означали его слова, а допытываться было неудобно. Только в начале августа мы узнали, что с кицканского плацдарма на участке южнее Бендер (исключительно озеро Ботно) будет наступать и 57-я армия. В середине августа мы передали ей этот участок.

После отъезда Бирюзова штаб продолжал разработку замысла вероятной наступательной операции и уточнение деталей задуманного варианта с чувством гораздо большей уверенности в том, что участок прорыва и направление главного удара выбраны правильно.

Командование и штаб фронта, как видно, тоже всерьез заинтересовались этим вариантом. Во второй половине июня в штаб армии неожиданно прибыли Федор Иванович Толбухин и Сергей Семенович Бирюзов с группой генералов из фронтового штаба. Как раз в тот день мы проводили у себя штабную летучку на картах, продолжая отрабатывать будущую наступательную операцию. Федор Иванович и приехавшие с ним генералы внимательно наблюдали за ходом штабной игры.

На разборе, обосновывая избранный вариант, генерал Шарохин докладывал:

— По нашему мнению, вариант прорыва вражеской обороны на участке Фынтына-Маскулуй, Леонтина является наиболее целесообразным и эффективным, [150] хотя подготовить и осуществить мощный удар на узком участке нелегко. Плацдарм к тому же неудобен. И тем не менее риск вполне оправданный. В случае удачного прорыва мы сразу вбиваем клин между 6-й немецкой и 3-й румынской армиями и кратчайшим путем выходим к Пруту на соединение с войсками 2-го Украинского фронта. Крайне важно, что с началом наступления не потребуется форсировать водную преграду. По всему видно, враг ожидает, что главный удар будет нанесен севернее Тирасполя, где он сосредоточивает свои основные силы. Поэтому выгодно нанести удар именно там, где оборона слабее.

Ссылаясь на то, что враг ожидает главного удара севернее Тирасполя, Михаил Николаевич опирался на обобщенные разведданные, полученные накануне из штаба фронта. Из них явствовало, что немецко-фашистское командование предпринимает необходимые меры по укреплению обороны прежде всего из расчета на попытку прорыва советских войск в районе Дубоссары, Григориополь. С точки зрения классической тактики эта полоса была действительно наиболее удобной. Прорыв здесь открывал кратчайший путь на Кишинев. Это-то, видно, и ввело в заблуждение гитлеровское командование. После проведенной вскоре командованием фронта оперативной маскировки на этом участке немецко-фашистские стратеги еще больше уверовали в то, что советские войска готовятся к прорыву именно в районе Дубоссары, Григориополь.

Ф. И. Толбухин с присущими ему тактом и вниманием слушал доводы командующего 37-й армией. Когда Шарохин закончил доклад, Федор Иванович сказал:

— О вашем варианте я знаю, друзья мои, немало думал над ним. По-моему, он интересен, заманчив. Но вот что меня беспокоит. Как вы укроете на таком «пятачке» усиленную армию? Как протолкнете ее через узкую горловину? Думали вы над этим?

Михаил Николаевич шагнул к висевшей на стене карте, но его опередил генерал Бирюзов.

— Думали, товарищ командующий, — сказал он. — Они все довольно тщательно подсчитали. Я знакомился с расчетами и полагаю, что они реальны. Вариант, предлагаемый командованием 37-й [151] армии, не только позволит вбить клин между 6-й немецкой и 3-й румынской армиями. Этот вариант открывает кратчайший путь нашим войскам на соединение с главными силами 2-го Украинского фронта. Таким образом создаются благоприятные предпосылки для окружения и разгрома всей кишиневской группировки противника. Можно будет, как говорится, накрепко завязать мешок. А емкость плацдарма можно несколько увеличить, хотя и с большим трудом. Впрочем, товарищи из армии кое-что уже предусмотрели: создают дополнительные линии траншей, аппарелей, убежищ. Надеюсь, генерал Голдович не ударит лицом в грязь...

Не удовлетворившись ответом Бирюзова, командующий фронтом продолжал задавать вопросы Шарохину, мне, Чистякову, Вишману, Нестерову:

— Как организуете управление войсками при прорыве обороны и во время преследования противника? Когда, на каком этапе введете в сражение второй эшелон? Что предполагаете делать, если не удастся сразу прорвать немецкую оборону? Каким образом предполагаете обеспечивать снабжение войск в период преследования противника?.. Учтите, — сказал он в заключение, — как только ваша армия выйдет к Пруту, а 2-й Украинский фронт прорвет оборону противника в районе Ясс, на вас навалится огромная сила. И надо будет выстоять.

— Выстоим, товарищ командующий! На это у нас пороху хватит, — заверил Шарохин.

Хотя и командарм и все мы отвечали уверенно, каждый чувствовал: над планом наступления предстоит еще много и упорно работать.

— Замысел оригинальный, я бы сказал, слишком смелый. Стоящий замысел, — постукивая пальцами по столу, резюмировал генерал Толбухин. — Ладно, пораскиньте еще мозгами, обсудите на досуге все «за» и «против». Тут надобно семь раз отмерить, прежде чем отрезать. Обмозгуйте и такой вопрос: что будете делать, если 57-я армия не сумеет с ходу прорвать немецкую оборону южнее Бендер? Ответ доложите потом.

С этими словами он поднялся из-за стола, давая понять, что разговор окончен. Твердого решения [152] командующий фронтом в этот раз не принял. Видимо, не мог принять без согласования со Ставкой. К тому же существовал вариант нанесения главного удара севернее Тирасполя. Его тоже так, запросто, не сбросишь со счетов.

И все же мы теперь твердо знали, что в принципе Ф. И. Толбухин не отвергает нашего плана. Значит, надо продолжать совершенствовать его, отрабатывать замысел на картах, на рельефном плане местности, на штабных и войсковых учениях! Это было теперь главным.

8

Перехитрить, обмануть противника, ввести его в заблуждение!.. Что нужно делать, какие принять меры, чтобы немецко-фашистское командование не узнало заранее о концентрации на плацдарме советских войск для будущей наступательной операции? Этот вопрос волновал всех без исключения работников армейского штаба.

Офицеры заходили ко мне и Петру Андреевичу Дикову с самыми различными предложениями. Большей частью это были умные, деловые, всесторонне продуманные рекомендации, а иногда по-детски наивные, прямо-таки фантастические планы. Речь шла главным образом о мерах, обеспечивающих такой режим деятельности войск на плацдарме, который бы постоянно дезинформировал противника, лишал его возможности хотя бы приблизительно знать, где в данный день и час имеется наибольшее количество людей и боевой техники. Над частями и соединениями армии, как дамоклов меч, висела угроза массированных бомбардировок с воздуха и внезапных артиллерийских ударов. Войска с исключительной строгостью выполняли приказ на жесткую оборону.

Штаб разработал подробный план мероприятий по маскировке войск. Была образована специальная маскировочная группа во главе с заместителем начальника оперативного отдела подполковником Г. К. Саркисяном. Главная ее задача состояла в том, чтобы обеспечивать тщательную маскировку истинных объектов, не слишком навязчиво показывать противнику ложные объекты и строжайшим образом следить за [153] соблюдением режима движения не только на плацдарме, но и на левом берегу Днестра. Все старые дороги, ведущие на плацдарм, пришлось перекрыть и построить вместо них новые, которые в меньшей степени просматривались с воздуха. Открытые участки дорог (движение на них было односторонним) завешивались маскировочными сетями. Всюду были установлены офицерские контрольные и диспетчерские посты, имевшие прямую телефонную связь с соответствующими штабами. Движение в сторону плацдарма велось исключительно в темное время суток. Водителям автомашин и механикам-водителям танков категорически запрещалось включать свет. С плацдарма же на восточный берег реки машины иногда двигались днем или ночью с включенными фарами. Это делалось тоже в соответствии с планом маскировки с целью дезинформации наблюдателей противника. Самым тщательным образом маскировались окопы, траншеи, огневые позиции артиллерии. Качество маскировки систематически проверяли с земли и с воздуха ответственные офицеры штаба армии, в том числе командующие родами войск. В подобных проверках принимали участие также генералы Шарохин, Шабанов, я, командиры и начальники штабов корпусов.

Мы предполагали — и, как потом выяснилось, не без оснований, — что гитлеровцы оставили на освобожденной нашими войсками территории своих тайных агентов. Выявить их сразу, разумеется, не было возможности, а каждый такой агент-шпион мог нанести большой вред, свести на нет все наши планы. Чтобы избежать напрасных потерь среди гражданского населения от артиллерийского огня противника, Военный совет армии принял решение: временно отселить с плацдарма и из прибрежных населенных пунктов в тыл всех местных жителей.

Отселение прошло в основном организованно. В течение трех дней из прифронтовой зоны выехали в тыл жители расположенных на плацдарме сел Кицкань, Копанка, Меренешть, а на левом берегу Днестра — жители города Тирасполя и других населенных пунктов. В двадцатипятикилометровой зоне было разрешено остаться лишь уполномоченным — по одному на [154] каждые десять домов. Это были прежде всего партийные и советские активисты, недавние партизаны, словом, люди надежные. Они наблюдали за сохранностью имущества граждан. Через уполномоченных же осуществлялась необходимая связь между военными и гражданскими властями.

Больше всего хлопот доставили нам «святые отцы» — обитатели расположенного в районе плацдарма Кицканского монастыря.

Переговоры с настоятелем вел член Военного совета армии по тылу генерал-майор В. В. Сосновиков. От него я потом узнал любопытные подробности.

Настоятелем монастыря оказался рослый чернобородый мужчина лет пятидесяти. Внешне он выглядел вполне смиренным пастырем — монашески постное лицо, потупленные глаза, густая грива волос, тихий голос. Правда, Владимир Васильевич знал, что все это напускное, что отец настоятель — бывший царский офицер. Однако явных доказательств того, что монастырская братия поддерживала тайную связь с вражескими войсками, у нас не было. Смущало только одно странное совпадение: гитлеровцы обычно начинали интенсивный обстрел наших наблюдательных пунктов в районе монастыря именно тогда, когда туда приезжал кто-либо из крупных военачальников. Но, как говорится, не пойманный — не вор.

Услышав от В. В. Сосновикова, что его паству надо срочно эвакуировать в тыл, настоятель «смиренно» согласился, только попросил оставить трех монахов для присмотра за монастырским имуществом.

После завершения переговоров командир полка охраны тыла армии, обеспечивавший отселение, выделил два стрелковых взвода для сопровождения «святых отцов» к новому месту жительства. Монахи с узелками в руках быстро расселись по машинам, и необычный кортеж тронулся в сторону суклейской переправы.

Когда машины въехали в лесную чащу, некоторые «пассажиры» словно по команде схватились за живот.

— Господин товарищ офицер, — обратился один из них к стоявшему на подножке машины лейтенанту, — явите божескую милость...

— В чем дело? [155]

— Простите нас, грешных. Тут некоторым требуется до ветру... Остановите на минутку машины.

Командир поднял руку. Машины остановились. Монахи с неожиданным проворством, которое лейтенант приписал «нужде», разбежались по лесу.

Прошло несколько минут. Черноризники не возвращались. Командир взвода забеспокоился. Почти двое суток потратили солдаты, прочесывая лес, чтобы вновь собрать «смиренных служителей бога». К счастью, лесной массив оказался сравнительно небольшим, хотя некоторые монахи спрятались так искусно, что найти их было нелегко.

Этот на первый взгляд курьезный случай заставил насторожиться. Но к сожалению, не все мы извлекли из него урок.

По линии штаба пришлось принимать меры, направленные на предотвращение возможных просчетов. Командующий армией подписал приказ, согласно которому выход к переднему краю обороны бойцам и командирам частей обслуживания разрешался только в строго определенных местах, с ведома командиров дивизий и обязательно в сопровождении командира роты или батальона. Такой порядок был установлен и для направляемых во вражеский тыл разведывательных групп.

Приказ командующего запрещал до начала наступления пользоваться радиопередатчиками — их опечатали. Разговоры по телефону разрешались только ограниченному числу командиров и штабных офицеров. На всех узлах и линиях связи была установлена жесткая служба контроля. Запрещалось также использовать средства связи для передачи служебной информации, даже шифрованной, в которой прямо или косвенно затрагивались вопросы, связанные с подготовкой наступления.

Настойчивая борьба с вражеской агентурой, неустанная забота о маскировке войск и боевой техники, строгий порядок в использовании средств связи — все это позволило вести подготовку к наступлению в условиях полной скрытности, а впоследствии обеспечило внезапность удара по вражеской обороне и дальнейшее развитие успеха.

Противник до самого последнего момента не предполагал, [156] что главный удар по его обороне будет нанесен с кицканского плацдарма. Об этом убедительно свидетельствует признание начальника штаба 6-й немецкой армии. «Нашей разведке не удалось получить определенные данные о количестве и численности подтягиваемых соединений, — писал он. — Как показали дальнейшие события, тот факт, что в глубине противника не производилось надлежащей разведки, значительно усугубил серьезность положения»{9}.

9

Работа над планом наступательной операции продолжалась. Ею в той или иной степени под видом учений с войсками и штабных игр были постоянно заняты все звенья аппарата армейского и подчиненных штабов. И по мере того как план уточнялся, совершенствовался, принимал конкретные формы, требовались все более точные и обширные данные о противнике. Иными словами, чтобы принять окончательное решение, нужно было полнее знать диспозицию врага — численность и расположение его войск в полосе обороны и будущего наступления армии, схему укреплений, минных заграждений, расположение огневых точек, резервов.

В соединениях и частях первой линии наших войск была развернута густая сеть наблюдательных пунктов, на которых круглые сутки дежурили офицеры. Много времени на НП проводили, в частности, командиры и начальники штабов соединений. Постоянное наблюдение за противником велось также с четырех армейских наблюдательных пунктов. Но это позволяло видеть, да и то не на всех участках, только самый передний край обороны гитлеровцев. А где проходят вторая и последующие траншеи? Где находятся огневые позиции артиллерии? Какие перегруппировки войск происходят во вражеском тылу? Все эти вопросы требовали самых точных ответов.

В тыл немецко-фашистских войск регулярно вылетали фронтовые воздушные разведчики, производили аэрофотосъемки. Однако съемки с воздуха тоже не [157] вносили полной ясности. Наилучшим источником получения информации о положении в ближайшем и более глубоком тылу противника могли бы быть пленные, «языки», но, как я уже упоминал, захватывали их наши разведчики довольно редко, к тому же, как правило, только солдат и ефрейторов. Тем не менее каждый допрос «языков» давал какой-то материал для раздумий, анализа, сопоставлений. На допросы пленных начальник разведотдела полковник Щербенко обычно приглашал либо меня, либо генерал-майора Шабанова, а иногда и командующего армией, если тот не был занят более важным и срочным делом.

Задержавшись однажды в 188-й стрелковой дивизии, я не поехал в штаб в Суклею и остался ночевать на запасном КП в Кицкани. На рассвете мне позвонил из 244-й дивизии полковник Щербенко.

— Только что разведчики доставили интересного «языка». Танкист. Таких давно не было.

— Точно танкист?

— Точно. Из танкового полка. Приезжайте послушать его показания.

Прежде чем ехать в 244-ю дивизию, я связался с генералом Шарохиным.

— Танкиста, говорите, взяли? — переспросил он. — Не верится что-то. К чему бы противнику иметь на нашем участке танковые войска? Не собирается же он наступать?.. Впрочем, поезжайте, допросите пленного, потом доложите.

Спустя полчаса я уже был в лесу, в расположении штаба 244-й дивизии, возле землянки начальника дивизионной разведки.

— Товарищ генерал! Допрашиваем пленного немецкого ефрейтора Прицтлера, захваченного разведгруппой 187-го стрелкового полка под командованием младшего лейтенанта Сорокина, — доложил Щербенко.

Пленный, рослый, белобрысый ефрейтор, на вид лет двадцати, стоял возле березового пня, уныло поглядывая по сторонам. Тут же находились начальник штаба дивизии, начальник дивизионной разведки и командир разведгруппы младший лейтенант Сорокин.

«Язык» оказался не очень разговорчивым, но все же кое-что рассказал. Сначала о себе: член молодежной [158] фашистской организации гитлерюгенд, на фронте недавно. Потом о дивизии: танко-гренадерский полк, в котором он служил, входил в состав танковой дивизии. Дивизия прибыла из-под Кишинева, где последнее время находилась на отдыхе и пополнении. Их полк сменил в обороне пехотную дивизию. Где остальные части танковой дивизии, пленный не знал.

Показания гитлеровского ефрейтора поначалу чуть не ввели нас в заблуждение. Получалось, что на сравнительно небольшом участке фронта расположилась целая танковая дивизия! Вскоре, однако, выяснилось, что танко-гренадерский полк (а не вся дивизия) выходил на передний край временно, пока пехотная дивизия, приводившая себя в порядок, не заняла свои позиции снова.

Этот факт еще раз подтвердил необходимость постоянной перепроверки разведданных, их непрерывного уточнения.

И не случайно наши разведывательные группы действовали не только в районе переднего края вражеской обороны, но и в более глубоком тылу.

Однажды ночью шесть разведчиков 28-й гвардейской дивизии во главе со старшим сержантом Нестеровым отправились за линию фронта в четырехсуточный поиск. В качестве проводника с ними пошел один из местных жителей, хорошо знавший широкую полосу плавней, которая вклинивалась в расположение врага, была заминирована и считалась непроходимой. Риск, конечно, был большой, но все обошлось благополучно.

За четверо суток группа Нестерова нанесла на карту систему обороны противника, характер оборонительных сооружений и расположение нескольких артиллерийских батарей вдоль западного берега реки и озера Ботно. Разведчики установили, в частности, что оборона гитлеровцев имела траншеи полного профиля с густой сетью ходов сообщения, площадки для пулеметов, проволочные заграждения в два-три кола и несколько дзотов на отдельных участках вдоль берега реки Ботно, а в Хаджимусе — снайперские и пулеметные гнезда в приспособленных к обороне домах.

Сведений о силах и средствах противника, о его [159] обороне у нас накапливалось с каждым днем все больше. Разведчикам удалось, например, задолго до наступления определить расположение значительного числа вражеских артиллерийских батарей, а в конце июля многие из них были уничтожены совместным ударом нашей авиации и артиллерии.

Операция по разгрому вражеских батарей была проведена быстро, четко и, я бы сказал, с определенным изяществом. Штурмовики 17-й воздушной армии и наши артиллеристы действовали в тесном контакте. Я наблюдал за ходом этой операции с армейского НП в районе фольварка Залынаны.

Вернувшись под утро в штаб, прилег отдохнуть. Только успел прикрыть глаза, слышу голос полковника Чистякова:

— Генерал у себя? Спит, говорите? Ничего, я всего на пяток минут.

Мой адъютант Радченко стал было возражать, но Валерий Павлович уже стоял возле моей походной койки и развертывал карту. Волей-неволей пришлось подняться.

Есть люди, которым просто невозможно в чем-либо отказать. Именно к ним принадлежал, по-моему, полковник{10} Чистяков: отличный знаток своего дела, прекрасный товарищ и умный собеседник.

— Вы уж извините, Арефа Константинович, что разбудил, но дело очень важное. Просто замечательное дело! Вот и решил пораньше доложить. Не пожалеете, честное слово, не пожалеете, — не скрывая восхищения, говорил Валерий Павлович. — Вот взгляните, что мы тут натворили, — разложил он передо мной карту.

Я не раз видел его рабочую карту. Сейчас многие нанесенные на нее огневые точки противника были аккуратно перечеркнуты красными крестиками.

— Вот, видите, были батареи да сплыли. Одна, две, три... Всего одиннадцать!

— Не слишком ли вы хватили, Валерий Павлович? Одиннадцать батарей, говорите, одним ударом? [160]

— Сомневаетесь? — В голосе Чистякова звучали нотки обиды. — Я всю ночь сам проверял и уточнял. Вот донесение авиаразведки. Вот наши звукометрические данные. Не с потолка же это взято...

— Ну если так, Валерий Павлович, поздравляю! Идемте к командующему.

Несмотря на ранний час, генерал Шарохин уже успел побриться, позавтракать и теперь разговаривал по телефону.

— Заходите, заходите, начальники! — увидев нас в окно, крикнул он.

Закончив телефонный разговор, Михаил Николаевич поздоровался, озабоченно сказал:

— Говорил с Куприяновым. Беспокоит меня район Леонтины. В лоб там не пробиться... Надо бы, Арефа Константинович, вам вместе с Чистяковым и Голдовичем подумать, чем и как помочь Куприянову. А теперь, Валерий Павлович, расскажите о результатах ночной баталии. Шуму было много...

Чистяков коротко доложил.

— Молодцы, ей-богу, молодцы! — не удержался командующий. — Хорошо поработали и авиаторы и артиллеристы! А все-таки, Валерий Павлович, давайте еще разок проверим, чтобы уже наверняка. Пошлем разведчиков. Проведем повторную аэрофотосъемку. Не возражаете?

Наземная разведка и повторная аэрофотосъемка полностью подтвердили результаты совместного удара авиаторов и артиллеристов.

10

Александр Иванович Голдович дни и ночи проводил на плацдарме. В штабе появлялся редко, только в случае крайней необходимости.

— Всякое у меня бывало, — сказал он мне однажды, — а вот так, чтобы на глазах у противника скрытно целый подземный город строить... Впервые приходится. Волнуюсь страшно. Как бы не попасть впросак. Как бы не обнаружить себя...

Инженерные работы действительно приходилось вести в необычайно сложных и трудных условиях. Окопы, траншеи, укрытия для артиллерийских орудий, [161] блиндажи отрывали так называемым «сапным» способом, не выбрасывая землю на поверхность.

С предельным напряжением работал штаб инженерных войск армии, возглавляемый подполковником М. И. Ивановым. Днем офицеры штаба, как правило, находились в дивизиях и полках: изучали местность, мысленно определяли трассы будущих траншей и переходов, вместе с артиллеристами намечали позиции батарей. По ночам чертили, планировали, рассчитывали. На кальках рождались проекты, которые вскоре воплощались в оборонительные сооружения, дороги, дамбы, водоразборные колодцы, дзоты...

Несмотря на близость грунтовых вод, линии траншей, или «сапов», тайных подкопов, как их называли в старину, с каждым днем все ближе подтягивались к рубежу вражеской обороны. К концу июля наша передовая траншея пролегала уже всего в пятидесяти — ста метрах от немецких окопов. Она была так искусно замаскирована, что почти не просматривалась ни с воздуха, ни с земли. К тому времени общая протяженность траншей и ходов сообщения на плацдарме достигла без малого двухсот километров. Это были целые улицы с ответвлениями, переулками, разъездами, тупиками и площадками, отрытые в земле, во многих местах имевшие деревянные мостовые. От околиц сел Кицкань и Копанка к переднему краю вели четыре сплошные траншеи, по ширине и глубине напоминавшие противотанковые рвы. Это были главные артерии снабжения и питания войск, державших оборону, пути для перегруппировки, смены и вывода частей в исходное положение.

Особенно много заботы и изобретательности приходилось проявлять военным инженерам, инженерным частям и подразделениям при оборудовании огневых позиций артиллерии. В соответствии с планом операции орудия и тяжелые минометы предполагалось устанавливать, по существу, колесо к колесу. Тут же, поблизости, должны были находиться тягачи, лошади, склады боеприпасов.

— Просто ума не приложу, как мы все это укроем, — жаловался мне генерал Голдович. — Соорудить укрытие для стрелка или пулеметчиков — пустяки. Их позиции можно замаскировать так, что [162] не обнаружишь, находясь даже рядом. А пушки в карман не спрячешь. Их так много, что при всем желании не скроешь...

Осунувшийся, с темным от загара лицом, с запавшими от постоянного недосыпания глазами, Александр Иванович тут же добавлял, как бы отбрасывая сомнения:

— А делать все-таки надо... Самим делать. Ни на кого этих забот не переложишь...

И снова Голдович уезжал в войска. Волновавшие его вопросы маскировки артиллерийских позиций решались в конце концов так, как этого требовала обстановка. Для достижения цели использовалось все, что только было возможно использовать: маскировочные сетки, дерн, кустарник, пересаживаемые с одного места на другое деревья. Постепенно артиллерийские позиции покрывались словно волшебной шапкой. Лишь внимательно присмотревшись, можно было увидеть верхушку стереотрубы или ствол дежурного орудия. Все остальное наделено спрятано.

В траншеях и окопах оборудовались глубокие убежища для хранения боеприпасов и всевозможной боевой техники, «лисьи норы» для стрелков, пулеметчиков, артиллерийских и танковых расчетов.

Зарываясь в землю, армия маскировалась столь искусно, что противник, несмотря на все старания, оставался в неведении насчет ее замысла. Плацдарм становился все более похожим на своеобразный укрепленный район, рассчитанный на долговременную оборону.

Это было достигнуто титаническим, многодневным трудом бойцов и офицеров всех родов оружия. Каждый из них вложил в общее дело много сил и энергии, а некоторые отдали самое дорогое — жизнь. Но я, пожалуй, не ошибусь, если скажу, что главная заслуга в инженерной подготовке кицканского плацдарма к развертыванию наступательной операции по праву принадлежала инженерным частям армии и корпусов, саперным подразделениям дивизий и полков. Они сделали все, на что были способны.

11

Не проходило дня, чтобы к нам не приезжал кто-либо из фронтового начальства. Наведывались командующие [163] и начальники штабов родов войск, генералы и офицеры оперативного управления. Каждый из них, по своей линии, интересовался деталями плана будущей наступательной операции. Большую помощь оказывали нам член Военного совета А. С. Желтов, командующий артиллерией М. И. Неделин, командующий 17-й воздушной армией В. А. Судец. Представители штаба армии в свою очередь работали в корпусах, дивизиях, полках. Продолжались творческие поиски наиболее целесообразных решений. Старшие начальники постоянно советовались с подчиненными офицерами, чтобы еще и еще раз проверить себя.

Генерал-полковник Бирюзов, присутствовавший на одной из штабных игр с командирами корпусов и дивизий, в шутку как-то сказал Шарохину:

— За выбор для наступления такого невыгодного в тактическом отношении плацдарма, как кицканский, в академии мы с вами наверняка отхватили бы по двойке.

— Да, пример явно не классический, — согласился Михаил Николаевич. — Мы готовим операцию и определяем формы боевых действий в соответствии со сложившейся обстановкой и на местности, какова она в действительности. В академии же к определенной теме создают обстановку и выбирают местность. Все наоборот. А кому из слушателей или преподавателей, решая учебную задачу, захочется поставить противника в более выгодные условия? У нас, к сожалению, выбора нет.

В полосе 37-й армии выбора, пожалуй, действительно не было, а поскольку главный удар по обороне противника предполагалось наносить с кицканского плацдарма, не оставалось выбора и у командования фронта.

План вероятной наступательной операции, как я уже говорил, в ходе учений претерпел множество изменений и в целом и в частностях. Почему? Может, в этом сказалось субъективное мнение некоторых военачальников? В известной мере было и так. Однако наиболее важные изменения вносились, как правило, после широкого обсуждения всех деталей, после проверки различных вариантов на опыте штабных и войсковых учений. [164]

Много споров было, например, об оперативном построении войск армии в исходном положении для прорыва. Некоторые товарищи настойчиво предлагали трехэшелонный вариант. Такое предложение обосновывали тем, что участок прорыва очень узок и поэтому, дескать, больше чем одной-двум стрелковым дивизиям с приданными частями в такую горловину одновременно не пробиться. Довод, казалось, убедительный. Но когда зашла речь о вводе в сражение второго, а затем третьего эшелонов армии, стало очевидно, что при таком варианте развитие наступления может затормозиться. Противник, имея свободу маневра, успеет подвести резервы и организовать оборону на заранее подготовленных рубежах. Иначе говоря, мы рисковали потерять темп, тогда как при расчете на победу наступающий должен непременно упреждать обороняющегося. Исходя из этого, был принят более надежный вариант двухэшелонного оперативного построения армии.

А как строить боевые порядки корпусов, дивизий, полков? По этому вопросу тоже имелось немало различных суждений. Опыт учений, проведенных со штабами, а затем на учебном полигоне с войсками, показал, что и тут нельзя придерживаться шаблонной тактики. Решено было боевой порядок корпусов строить в два эшелона, а в дивизиях и полках, в зависимости от обстановки, иметь двух — и трехэшелонное построение. И в этом был большой смысл: на узком участке прорыва гораздо легче ввести в бой из глубины батальон, нежели целый полк.

Несколько опережая события, можно сослаться на такие примеры. 333-я стрелковая дивизия, действовавшая во время прорыва на главном направлении, имела все полки в одном эшелоне, а каждый из полков в свою очередь имел трехэшелонный боевой порядок, что позволило на узком, в два километра, участке быстро, без суеты и суматохи при незначительных потерях ввести в сражение всю дивизию. 10-я гвардейская воздушнодесантная дивизия наступала на более широком, шестикилометровом, участке, ее полки действовали тоже в одном эшелоне. В резерве командир дивизии оставил только один батальон. Но здесь такое построение боевого порядка обусловливалось [165] иными соображениями. Передний край обороны противника на участке 10-й гвардейской проходил по высокому обрывистому берегу. Чтобы атаковать вражеские позиции, нашим солдатам и офицерам нужно было преодолеть вброд или вплавь старое русло Днестра, а затем взбираться наверх по крутым и извилистым тропам. В этих условиях любая задержка, неизбежная при поэшелонном вводе частей дивизии в бой, могла сказаться отрицательно.

Внимательного изучения требовал и вопрос о времени ввода в сражение второго эшелона армии и развитии прорыва в глубину. Дискутировались в основном два варианта. Если наш правый сосед — 57-я армия в первый же день наступления прорвет немецкую оборону и выйдет на оперативный простор, то мы намечали ввести свой второй эшелон с утра четвертого дня наступления на рубеже речки Чага. Однако такая ситуация была маловероятной. Еще в апреле мы на собственном опыте убедились, что прорвать сильно укрепленную оборону врага южнее Бендер с первого удара вряд ли возможно. Поэтому был принят более реальный вариант. С первого же дня наступления мы решили последовательно разворачивать свой правофланговый корпус вправо, чтобы содействовать успеху соседа. А второй эшелон армии ввести в сражение раньше — с утра третьего дня операции — на рубеже Опач, Брезоя с задачей развивать наступление в общем направлении на Токуз, Чимишлия. Что же касается левого фланга, то он не вызывал у нас опасения. Для взаимодействия с правофланговым корпусом 46-й армии, наступавшим в составе ее основной группировки на главном направлении, мы выделили лишь одну стрелковую дивизию.

Вводить в сражение подвижную группу в период учений не намечали, поскольку ее у нас не было. 7-й механизированный корпус прибыл к нам за несколько дней до начала наступательной операции.

В процессе предварительной работы над планом в штабе не раз возникали споры о порядке применения танков непосредственной поддержки пехоты. До подхода 7-го механизированного корпуса армия располагала двумя танковыми и тремя самоходными артиллерийскими полками. Они придавались корпусам [166] первого эшелона (за исключением одного самоходного полка, оставленного в армейском резерве). Ни у кого не вызывала сомнения необходимость использовать танки и самоходки для нанесения массированного удара на главном направлении. Спор шел о другом: ввести их в бой, как обычно, впереди пехоты для прорыва вражеской обороны или после, когда стрелковые части овладеют первой оборонительной позицией противника? Дело в том, что участок будущего прорыва неоднократно минировали не только наши войска, но и гитлеровцы. В некоторых местах мины были заложены в два-три этажа. Их залило водой, затянуло песком и илом, летом весь участок покрылся густой травой. Многие мины к тому же были поставлены на неизвлекаемость. В такой ситуации невозможно было проделать надежные, безопасные проходы для танков почти под носом у противника.

— Мы сделаем все, чтобы обеспечить проходы в минных полях, — докладывал на одном из совещаний у командующего генерал Голдович. — Однако ручаться, что в них не останется мин, я не могу.

С этим нельзя было не считаться. И командующий вопреки, казалось бы, незыблемому порядку применения танков и самоходок непосредственной поддержки пехоты принял решение ввести их в бой только после того, как стрелковые части углубятся на полтора-два километра в оборону врага, то есть прорвут первую оборонительную позицию. В дальнейшем предполагалось использовать танки и САУ, как обычно, для поддержки пехоты, для помощи ей в захвате новых рубежей и развитии успеха в глубине обороны немецко-фашистских войск. Решение на первый взгляд несколько необычное, но оно диктовалось обстановкой.

В планировании и организации артиллерийского обеспечения тоже имелись свои особенности, которые опять-таки обусловливались тактической ограниченностью и невыгодностью плацдарма, узостью участка будущего прорыва. Средства артиллерийского усиления армия получила незадолго до начала наступательной операции, а до того планирование приходилось вести по приблизительным расчетам. Тем не менее огневые позиции готовились для значительно [167] большего количества артиллерии, чем та, какой мы располагали.

Подробный исполнительный план артиллерийского наступления был разработан штабом командующего артиллерией к 12 августа, когда уже точно было известно, на какие средства усиления мы могли рассчитывать. Планом предусматривалась артиллерийская подготовка атаки, а также поддержка и сопровождение пехоты и танков во время боя в глубине обороны противника. Поддержку пехоты и танков намечалось осуществлять методом ординарного огневого вала в сочетании с последовательным сосредоточением огня на глубину до 1,6 километра.

Для быстрого и надежного уничтожения огневых точек, дотов и дзотов противника, его наблюдательных пунктов, для проделывания проходов в проволочных заграждениях и минных полях, для разрушения стыков траншей и ходов сообщения были образованы особые артиллерийские группы для стрельбы прямой наводкой. В состав таких групп входили орудия различных калибров вплоть до двухсоттрехмиллиметровых гаубиц. На каждый километр фронта прорыва определялось до тридцати орудий, которые должны были вести огонь прямой наводкой. Общая же оперативная плотность артиллерии планировалась из расчета двести пятьдесят орудий и минометов на километр фронта прорыва.

Одновременно с планом артиллерийского обеспечения был составлен подробный график выхода артиллерии в районы предварительного сосредоточения и в районы развертывания. В соответствии с графиком из районов предварительного сосредоточения артиллерия перебазировалась в районы развертывания под покровом темноты лишь после того, как были подготовлены наблюдательные пункты и огневые позиции. Ввиду того что делалось это в самый разгар перегруппировки стрелковых и танковых частей, мы вынуждены были создать специальную артиллерийскую комендантскую службу, ставшую составной частью общеармейской службы регулирования.

В связи с тем что стрелковым полкам предстояло действовать на очень узких участках, где невозможно было разместить полковые артиллерийские группы и [168] приданную им артиллерию, планом предусматривалась непосредственная поддержка каждой стрелковой части лишь тремя-четырьмя артдивизионами, а своих полковых артиллерийских групп они не имели.

Сосредоточение большой массы артиллерии на узком по фронту участке требовало исключительно твердой централизации управления ею. Недостаток дорог при смене огневых позиций мог вызвать путаницу, неразбериху, отставание артиллерии. Чтобы избежать этого, в каждой дивизии для поддержки стрелковых полков первого эшелона создавались специальные артиллерийские группы (ДАГ) в составе от шестидесяти до девяноста пяти орудий и минометов. Это позволило в ходе наступления выделять в распоряжение командиров стрелковых батальонов по одной-две батареи. Восьмидесятидвух — и стодвадцатимиллиметровые минометы дивизий второго эшелона каждого стрелкового корпуса сводились в общую группу под единым командованием.

Чтобы надежно обеспечить правый фланг армии и подавить огневую систему противника, на западном берегу реки Ботно была образована особая группа в составе 104 восьмидесятидвухмиллиметровых минометов, которую возглавил командующий артиллерией корпуса полковник Б. Н. Муфель.

12

При всей важности детальной разработки плана наступательной операции еще более необходимо было подготовить к предстоящим боям личный состав войск и штабы. Без этого даже самый блестящий замысел командования мог остаться сражением на бумаге.

Боевая подготовка войск и штабов в период обороны составляла основу основ планируемого наступления.

На протяжении всего периода обороны боевая подготовка войск и штабов велась непрерывно, в строгом соответствии с планом и графиком, утвержденными командующим фронтом. Учебные мероприятия были расписаны на каждый день до полка включительно.

Офицерский состав войск от командиров взводов и выше привлекался на специальные учебные сборы, [169] которые проводились в полках, дивизиях и корпусах под руководством соответствующих командиров.

Командиры полков и их заместители, начальники разведотделений корпусов и дивизий проходили учебные сборы при штабе армии. Для молодых командиров, особенно влившихся в армию из запаса, эти занятия стали в полном смысле слова краткосрочной академией военных знаний.

Много внимания уделялось практической и теоретической подготовке штабных офицеров к решению новых боевых задач.

Во второй половине июня я с группой работников оперативного отдела проверил деятельность штабов корпусов, ряда дивизий и некоторых полков. Оказалось, что далеко не все штабные офицеры правильно понимали свою роль в управлении войсками.

Докладывая командующему результаты проверки, я предложил провести семинар руководящих оперативных работников штабов корпусов и дивизий. Генерал Шарохин согласился со мной, и такой семинар вскоре состоялся.

Систематически проводились в армии игры на макете и на штабных картах с командирами и начальниками штабов соединений, а также тактические занятия и учения войск на полигоне. Изучались и практически отрабатывались самые насущные вопросы организации боя и взаимодействия. Иначе говоря, проводились своеобразные репетиции будущих боев.

Какие цели ставило перед собой командование армии при обучении штабов и войск? Подготовить соединения и части к четким, согласованным действиям в наступательной операции; выработать единство взглядов по всем оперативным и тактическим вопросам; определить и практически отработать наиболее целесообразные методы прорыва вражеской обороны, формы оперативного и боевого построения войск, маневра; добиться дальнейшего улучшения форм и методов управления войсками.

На восточном берегу Днестра, в районах сел Чобручи и Слободзея, мы оборудовали большой учебный полигон с примерной копией вражеских укреплений на участке будущего прорыва: окопами полного профиля и траншеями на всю тактическую глубину, артиллериискими [170] позициями, районом расположения резервов. Для отработки единства действий войск при прорыве на полигоне неоднократно проводились показные учения с боевой стрельбой.

Мы, конечно, в известной степени рисковали, отводя дивизии второго эшелона и резерва армии на восточный берег Днестра, за двадцать — тридцать километров от переднего края. Однако этот риск был вполне оправданным, а в определенной мере являлся и необходимым.

Первое показное учение состоялось 18 июня. Его проводил командующий армией генерал Шарохин с одним из полков 28-й гвардейской стрелковой дивизии. Тема — «Наступление усиленного стрелкового полка с прорывом укрепленной обороны противника». На учение привлекались все командиры корпусов, дивизий и полков, находившихся во втором эшелоне и армейском резерве, командующие артиллерией соединений и частей, участники армейских сборов.

На примере наступления полка все присутствовавшие учились передовому опыту взаимодействия. Каждый боец и командир полка знал свое место в бою. Всем примерно было известно, где укрывался противник, куда нужно нацеливать основной удар. При этом можно было довольно точно судить об эффективности огня и потерях оборонявшихся. В ходе боя генерал Шарохин делал необходимые замечания, корректировал действия рот, батальонов и подразделений связи. Таким образом выявлялись и впоследствии устранялись возможные просчеты и недостатки наших планов и графиков реального наступления.

Спустя несколько дней на том же полигоне состоялось показное учение со 195-й стрелковой дивизией, усиленной танками, артиллерией и поддерживаемой штурмовой авиацией с боевым бомбометанием. На учении присутствовали командующий фронтом генерал Ф. И. Толбухин с ответственными работниками штаба фронта, командующие соседними армиями, командиры корпусов и дивизий второго эшелона и резерва нашей армии, начальники штабов и родов войск этих соединений, ну, и, естественно, большое число генералов и офицеров армейского штаба. Командовал дивизией полковник Иван Сергеевич Шапкин. [171]

Сосредоточенный, спокойный, несмотря на присутствие высокого начальства, он неторопливо и четко отдавал приказания, время от времени советуясь с находившимся рядом начальником штаба дивизии полковником Антоном Николаевичем Овсянниковым.

Генералы и офицеры во главе с Ф. И. Толбухиным стояли чуть в стороне и с интересом следили за полем боя. За огневым валом, взметая тучи пыли, мчались танки. За ними, почти не отставая, бежала пехота. Самолеты на бреющем полете штурмовали оборонительные сооружения «противника».

— Хорошо! Просто здорово! — восхищенно проговорил Федор Иванович Толбухин.

И вдруг — это запомнилось на всю жизнь — один штурмовик сбросил бомбы на атаковавшую пехоту. В воздух поднялись столбы дыма и пыли. На секунду все мы застыли в недоумении. Потом, быстро обернувшись, генерал Толбухин бросил гневный взгляд на командующего 17-й воздушной армией Владимира Александровича Судец и нашего командарма Михаила Николаевича Шарохина: «Что это? Почему так случилось?»

Не ожидая распоряжения, я пригласил начальника штаба 17-й воздушной армии генерала Н. М. Корсакова поехать на место происшествия.

Несколько минут спустя мы были уже метрах в пятидесяти от первого оборонительного рубежа «противника», где разорвались бомбы. Еще дымились три глубокие воронки, а наступление продолжалось. Мимо нас, не обращая внимания на случившееся, бежали вперед стрелки, пулеметчики, истребители танков с длинными противотанковыми ружьями. Двигалась артиллерия. В бой вступал второй эшелон дивизии.

Мы разыскали командира полка подполковника М. К. Керимова, спросили, не пострадал ли кто в результате ошибки летчика.

— Все в порядке. Ни убитых, ни раненых нет.

То же подтвердил и командир батальона капитан Пыхтеев:

— Бомбы взорвались как раз в тот момент, когда солдаты моего батальона подбегали к первой оборонительной линии «противника». К счастью, никого не задело. [172] Впрочем, убивает не каждая бомба, особенно если личный состав знает, как вести себя при бомбежке. А мои солдаты твердо усвоили истину: отделилась бомба от самолета, немедленно падай. Земля — самая надежная защита. Как только бомба взорвалась, вскакивай — и вперед! Опытные солдаты сами так поступают и молодых этому учат.

Возвратившись вместе с Корсаковым на наблюдательную вышку, я доложил командующему фронтом, что все обошлось благополучно, рассказал о разговоре с комбатом Пыхтеевым. Лицо Федора Ивановича просветлело.

— Молодцы пехотинцы, — облегченно произнес он. — Я думал, произойдет несчастье. Но, выходит, не подвела солдатская мудрость — вовремя упасть, прижаться к земле, вовремя подняться, сделать перебежку... Вот что значит боевая смекалка! — Секунду помолчав, Федор Иванович повернулся к командующему 17-й воздушной армией: — А вы, Владимир Александрович, все же разберитесь, как могло случиться, что бомбы упали на своих. С этим шутить нельзя. Выясните, кто этот ваш «герой». Накажите за оплошность. Потом доложите.

Летчик, сбросивший бомбы на боевые порядки своей пехоты, безусловно, заслуживал наказания. Но бой есть бой. Всякое может случиться. Главное заключалось в том, что эта неприятная история не внесла паники в ряды наступавших, показала, что бойцы дивизии научились правильно оценивать обстановку и в опасную минуту молниеносно принимать наиболее целесообразное решение. Прав был комбат Пыхтеев: в этом большая заслуга прежде всего бывалых воинов.

Вспомнился мне в связи с этим еще один случай. Как-то вместе с командиром 280-го гвардейского полка 92-й дивизии подполковником А. Н. Батуриным мы наблюдали учебную атаку. Стрелки бежали прямо за танками. Противник вел интенсивный огонь из орудий, пулеметов и автоматов.

Все на первый взгляд казалось правильным. Но вдруг позади нас послышался возмущенный голос сержанта, стоявшего с биноклем в окопе:

— От дурни!.. Зразу выдно, що молоди. [173]

— Почему вы так думаете? — спросил я сержанта.

— А як же, товарыш генерал? Бувалый солдат впритык за танком не побижыть. Бачытэ, як обстрилюеться танк снарядами и кулями? То ж погыбиль... Треба сторонкой, а не вплотную за танком.

...Командующий фронтом остался доволен показными учениями 195-й стрелковой дивизии, а значит, удовлетворен и работой, проведенной командованием армии. После краткого разбора действий частей и подразделений в бою он от имени Военного совета фронта объявил благодарность за образцовую организацию учений М. Н. Шарохину, И. С. Шапкину, А. Н. Овсянникову и некоторым другим генералам и офицерам.

13

«Штаб — мозг армии». Не помню точно, кто из военачальников первым столь метко и мудро определил роль штабов в учебной и боевой деятельности войск. Знаю только, что еще в довоенные годы мне не раз доводилось читать эту фразу в брошюрах и статьях Маршала Советского Союза Б. М. Шапошникова. И надо сказать, она в полной мере отвечает действительности. Военачальник, постоянно опирающийся в своей практической деятельности на штаб, заботящийся о том, чтобы работники штаба ни при каких обстоятельствах не оставались только техническими исполнителями его воли и решений, а относились бы к порученному делу творчески, всегда имеет гораздо больше шансов на достижение успеха, нежели тот, кто видит в штабе своего рода канцелярию.

Роль штаба в достижении победы в бою внешне не очень видна. Что, дескать, тут особенного? Умный, опытный командующий армией или командир корпуса, дивизии сам во всем прекрасно разберется, сумеет принять правильное решение, а дело штабников — оформить бумаги, нанести на карту обстановку, своевременно довести замысел командующего (командира) до войск. Но так может рассуждать лишь человек, не посвященный в тайны штабной деятельности. В действительности все обстоит гораздо сложнее. Как бы ни был умен и опытен командир, без опоры на штаб, без учета и использования получаемой, обрабатываемой и [174] обобщаемой штабом информации он не может принять правильного, всесторонне обоснованного решения.

Более того, я, полагаю, не ошибусь, если скажу: самые оригинальные, самые совершенные замыслы и планы боя, операции рождаются именно в штабах, а потом уже воплощаются в конкретные решения и приказы командиров. Решение командира — это результат коллективного творчества, и только при этом условии оно может быть глубоко обоснованным.

Наш командарм Михаил Николаевич Шарохин с исключительным вниманием относился к практической деятельности штабных офицеров, высоко ценил их труд, видел в них своих постоянных и надежных помощников. Не было случая, чтобы он не учел их мнения, не прислушался к замечанию рядового штабного офицера. Ценя уважение командарма, работники штаба трудились с полной отдачей. И в том, что штаб был сплоченным аппаратом управления войсками, первостепенная заслуга принадлежала генералу Шарохину.

Командарм и штаб действовали в тесном контакте. Начальник штаба, командующие родами войск и их штабы, начальники отделов всегда были в курсе замыслов и распоряжений командующего. Его телефон был сдублирован со штабным. Дежурный офицер штаба записывал все служебные разговоры Михаила Николаевича с командирами корпусов и дивизий, а также отдаваемые им по телефону приказания, а потом докладывал мне. Таким образом, штаб без труда постоянно контролировал исполнение не только основных решений и приказов командующего, но и его частных распоряжений.

Речь, разумеется, идет не о секретных переговорах, которые вообще не велись по обычному телефону.

Главную заботу командующего и штаба, естественно, составляли вопросы устойчивости и непрерывности управления войсками. А это в большой степени зависело от системы пунктов управления, их подвижности, своевременного перемещения штаба с одного пункта на другой и умелой организации связи.

На период прорыва вражеской обороны и боя в тактической глубине управление войсками планировалось осуществлять с основных командных и наблюдательных [175] пунктов командарма, а также с соответствующих пунктов командиров корпусов и дивизий первого эшелона. В исходном положении для наступления были подготовлены запасные пункты управления. Все командные, наблюдательные и запасные пункты имели между собой постоянные проводные линии связи, для чего широко использовались трофейные средства. Что касается табельных средств связи, то они были отремонтированы и зарезервированы до начала наступательных действий. Во время прорыва вражеской обороны управление войсками осуществлялось главным, образом по линии наблюдательных пунктов, которые с прибытием командарма и оперативной группы штаба сразу превращались в передовые командные пункты.

Наличие необходимого числа заблаговременно оборудованных пунктов управления (КП, НП, ЗПУ), а также вспомогательных узлов связи, каждый из которых можно было быстро развернуть в узел связи основного КП армии, позволяло обеспечивать не только устойчивость, но и скрытность управления войсками, давало возможность маневрировать.

Помнится, в августе, когда авиация и артиллерия противника стали систематически бомбить и обстреливать район Суклеи, где размещался командный пункт армии, командарм и штаб немедленно переместились в район Ближнего Хутора на ЗПУ. В тот же день, однако, выяснилось, что и новое место расположения КП может быть известно немецко-фашистскому командованию. В связи с этим командарму и оперативной группе штаба ночью снова пришлось перебазироваться в район Суклеи, а потом во Владимировку, на другой ЗПУ.

В разработке системы пунктов управления и в организации их оборудования первостепенная роль принадлежала штабу армии. Огромную работу провели в этом плане начальник инженерных войск генерал А. И. Голдович, начальник связи полковник П. П. Туровский, подчиненные им части и подразделения.

Мобильность и непрерывность управления войсками находились также в прямой зависимости от слаженности и четкости в работе оперативного отдела, от уровня подготовки и умения его работников образцово [176] выполнять свои многотрудные обязанности. Если принято считать, что штаб — мозг армии, то оперативный отдел с полным основанием можно назвать его центральным, непрерывно действующим организмом, с помощью которого командование осуществляло координацию и регулирование всей жизни и боевой деятельности армии, ее соединений и частей.

Полковник Петр Андреевич Диков, возглавлявший оперативный отдел, навсегда запомнился мне человеком неистощимой энергии и неутомимой работоспособности. Когда он отдыхал и отдыхал ли вообще — так и осталось для меня загадкой. Заглянешь в полночь — сидит за столом, что-то чертит, наносит на карту, либо читает донесения, поступившие из корпусов и дивизий.

— Не пора ли отдохнуть, Петр Андреевич?

— Вообще-то, может, и пора, да дел много. Придется еще часок-другой посидеть...

«Часок-другой» нередко продолжался до рассвета. А утром полковник Диков, словно и не было бессонной ночи, — чисто выбритый, подтянутый — либо уезжал в войска, либо уточнял что-то по телефону, либо снова работал с картой.

Впрочем, со временем в штабе не считался никто.

Такими же беспокойными людьми были заместители Дикова подполковники Аркадий Николаевич Шурупов и Михаил Демьянович Чудный.

А. Н. Шурупов — кадровый боевой офицер, не раз бывавший в различных переделках. С законной гордостью носил он орден Ленина, которым был награжден за то, что, командуя специальным отрядом в тылу врага, не дал гитлеровцам взорвать плотину на реке Саксагань в районе Кривого Рога. Большую часть времени он и теперь проводил в войсках, часто в окопах переднего края, состоял в самых дружеских отношениях со многими начальниками разведок корпусов, дивизий, полков, с командирами разведгрупп и рядовыми разведчиками. У него всегда можно было узнать, какие изменения за последние сутки произошли в тылу противника и на переднем крае. Во многом дополняя Дикова, Шурупов являлся его правой рукой в разработке и решении оперативных вопросов.

Второй заместитель начальника оперативного отдела [177] М. Д. Чудный был до войны филологом. Сугубо штатский по натуре и по внешнему виду человек, он прекрасно разбирался в боевой обстановке, умел глубоко анализировать события и делать из них правильные выводы. В штабе его называли в шутку летописцем. И это прозвище не случайно. Михаил Демьянович был в самом деле летописцем нашей армии: возглавлял отделение по изучению и обобщению опыта войны, вел журнал боевых действий.

Самых добрых слов заслуживают и другие сотрудники оперативного отдела: Г. К. Саркисян, М. А. Пржонский, Б. А. Карев, Р. А. Микитенко, Г. Н. Вязовецкий, И. С. Соловьев. И конечно, ведавшая делопроизводством Полина Хуновна Симон, которую все мы дружески называли Полюшко-Поля. Девушка умная, образованная, сообразительная, она быстро и умело оформляла огромное количество штабных документов, содержала в образцовом порядке все «оперативное хозяйство», что имело далеко не маловажное значение.

Подготовка наступления с кицканского плацдарма была, как я уже говорил, серьезным экзаменом и для наших армейских связистов.

Система связи на плацдарме была чрезвычайно сложной. От Днестра до переднего края обороны в самых различных направлениях тянулись провода. Линии надо было постоянно поддерживать в рабочем состоянии. Между тем некоторые из них чуть ли не ежедневно выходили из строя в результате артиллерийских обстрелов и бомбежек. К тому же до самого начала наступления на плацдарме почти непрерывно велась перегруппировка войск. Это требовало и своеобразной перегруппировки средств связи.

Много внимания уделяли П. П. Туровский и его подчиненные совершенствованию радиосвязи. Именно тогда наши связисты впервые применили дистанционное управление рациями при помощи выносных средств. Это дало возможность не демаскировать пункты управления расположением поблизости большого числа радиостанций, исключить взаимные помехи, повысить устойчивость работы раций в условиях артиллерийских обстрелов и бомбежек. А главное — мы с командующим армией могли теперь вести радиопереговоры [178] с соединениями со своего рабочего места. Тогда же по инициативе П. П. Туровского была введена и другая новинка — радиокоммутация. Через радиокоммутатор каждый офицер штаба мог с пункта управления связаться с абонентами из войск, а абоненты соседних радионаправлений — между собой.

Радиокоммутация и дистанционное управление рациями намного повысили живучесть средств связи, что в конечном счете способствовало повышению мобильности, эффективности и оперативности управления войсками.

Несмотря на трудности, полковник П. П. Туровский и его помощники с честью выдержали «плацдармный экзамен». Побывавший в августе на кицканском плацдарме начальник связи фронта генерал-лейтенант И. Ф. Королев так оценил их работу: «Считаю организацию и состояние узлов связи и опорных пунктов образцовыми. Выражаю полковнику Туровскому Петру Павловичу и всем связистам армии благодарность».

14

Незадолго до наступления на имя генералов и старших офицеров армии поступили небольшие посылки со скромными подарками и письма от правительства Украины. Письма были именные, но с одинаковым текстом. Я до сих пор храню такое послание, как память о прошлом и дорогую реликвию войны. Вот оно:

Генерал-майору Блажею Арефе Константиновичу!

В незабываемые, радостные дни побед украинский народ шлет героической и доблестной Красной Армии, ее славным полководцам, ее воинам-богатырям земли советской глубокие чувства сердечной благодарности за свое освобождение от немецко-фашистских варваров.

Блестящие военные победы на огромных полях войны, уничтожающие удары по закованному в броню врагу, высокое военно-оперативное мастерство и несокрушимый наступательный дух Красной Армии навеки прославили героических бойцов и командиров, добившихся всемирно-исторической славы.

Безгранично благодарный украинский народ приложит все усилия, чтобы неутомимым трудом всемерно [179] поддержать победоносное наступление Красной Армии.

От чистого сердца примите наш скромный подарок и пожелания успехов в Вашей большой работе по освобождению нашей социалистической Родины от немецких захватчиков и полному разгрому фашистского зверя в его собственном логове.

Совет народных комиссаров УССР

20.07 1944 г.

Получив подарки, мы собрались поздно вечером в столовой Военного совета. Вспоминали о прошлом, говорили о будущем, пили вино, оказавшееся в посылках, и пиво, добытое где-то нашими хозяйственниками-снабженцами.

Было уже за полночь, когда из-за стола поднялся член Военного совета Василий Дмитриевич Шабанов:

— Прошу минуту внимания, товарищи!

Василий Дмитриевич достал из нагрудного кармана кителя небольшой листок и, как всегда, улыбаясь одними глазами, стал читать:

Сколько раз, ночей недосыпая,
Он сидел над картой за столом.
И быть может, мы, того не зная,
Брали с ним блиндаж за блиндажом.

От Донца к седым днепровским кручам,
Через Буг к днестровским берегам,
Богатырской поступью могучей
Вел полки советский генерал...

Вдаль умчатся времена лихие,
Зарастут воронки на полях,
Нас попросят парни молодые
Рассказать о тех великих днях.

И, седую голову закинув,
Вспоминая все, что повидал,
Ты расскажешь молодому сыну,
Как учил нас храбрый генерал.

— Ну, как стихи, товарищи? — спросил Шабанов, закончив чтение.

— Не классика, конечно... И даже не очень поэзия... А вообще, не так уж плохо, — дипломатично высказался Валерий Павлович Чистяков. — Вы сами их написали, товарищ генерал? [180]

— Почему сам? Творчество масс. Стихи мне сегодня в 6-м гвардейском корпусе вручили. Тут и подпись имеется. Автор — гвардии капитан Леонид Попов. Знаете такого? Нет? То-то. А еще хвастаетесь тесной связью с войсками. Хотя Попов, кажется, не артиллерист...

— Интересно, кому посвящено стихотворение? — не утерпел я.

— Кому — не спрашивал. Думаю, что командиру корпуса генералу Котову. Конечно ему! Любят его бойцы и офицеры, потому и пишут... Гвардейцы 6-го вообще молодцы. Весь день я у них сегодня пробыл: сначала на учении, потом на концерте художественной самодеятельности. Кстати, Михаил Николаевич, — обернулся Шабанов к командарму, — не провести ли нам смотр художественной самодеятельности в масштабе армии? Время подходящее, пока стоим в обороне.

— Идея неплохая, — с минуту подумав, ответил Шарохин, — только успеем ли подготовиться?

— Успеем, Михаил Николаевич. В дивизиях смотры уже прошли. Таланты выявлены. А песни и музыка делу не помеха...

— Ну если так, тогда лады, — согласился командующий. — Готовьте. Подключите к этому делу политотдел, наших ансамблистов...

Заключительный концерт красноармейской самодеятельности состоялся во Владимировке. В нем участвовало триста двенадцать бойцов и командиров.

Места неподалеку от сцены заняли генералы и старшие офицеры, прибывшие из штаба фронта во главе с командующим Ф. И. Толбухиным, а также руководящие работники штаба и полевого управления армии. Тысячи две зрителей разместились в импровизированном зеленом театре.

Сводный армейский хор исполнил Гимн Советского Союза, затем начались выступления солистов.

Вслед за певцами и танцорами на сцену один за другим поднимались чтецы. Читали главным образом свои же стихи, написанные в окопах или в минуты передышки во втором эшелоне. Нужно сказать, что в период обороны стихи писали тысячи солдат, сержантов, офицеров. Каждый по-своему стремился передать [181] то, что видел и пережил в боях, что думал о войне, о Родине, о жизни, о любви.

— Мы в редакции получаем сейчас ежедневно не меньше сотни стихотворений, — придвинувшись ко мне, сказал сотрудник нашей армейской газеты «Советский патриот» Лев Лазаревич Гориловский. — Я с огромным интересом читаю их, наиболее удачные отбираю для публикации в газете. И знаете, о чем все время думаю? Если когда-нибудь удастся издать многостраничную книгу стихов, написанных участниками войны, то ее смело можно назвать «От чистого сердца». Лучшего названия не придумаешь...

15

27 июля генерал Ф. И. Толбухин провел военную игру, в которой приняли участие руководящие работники управления штаба фронта, командующие и начальники штабов армий. Военный совет фронта полностью одобрил представленный нами доклад и план наступательной операции с кицканского плацдарма. Однако долгожданную директиву фронта с указанием даты начала наступления мы получили лишь 8 августа. В ней указывалось, что на период наступательных боев нам придаются 7-й мехкорпус генерала Ф. Г. Каткова, а также несколько артиллерийских и минометных частей усиления. Времени на окончательную, генеральную подготовку к прорыву, на организацию взаимодействия с соседями, авиацией и танками оставалось мало, а работы было еще невпроворот. В связи с прибытием войск усиления и изменением разграничительных линий предстояло произвести перегруппировку сил, сделать кое-какие перерасчеты, внести существенные коррективы в план.

Директива была строго секретной. С ней мы ознакомили только узкий круг генералов и старших офицеров полевого управления армии. Такая предосторожность была вовсе не лишней: гитлеровцы продолжали усиленно охотиться за нашими военными секретами.

До рассвета мы с полковником Диковым составляли проект приказа, ставившего войскам задачи на подготовку к наступлению. В соответствии с решением командарма будущую наступательную операцию предстояло [182] еще раз проиграть на макете с командирами корпусов и дивизий, после чего провести заключительную рекогносцировку и организацию взаимодействия на местности.

На рассвете следующего дня, когда приказ был подписан, в штабе собрались командиры соединений. Помнится, генерал Шарохин обратился к ним с такими словами:

— Давайте, товарищи командиры, еще разок посмотрим, что делается на переднем крае, проведем, так сказать, генеральную инспекцию, заглянем в ближайшее будущее.

— А что, скоро начинаем? — спросил генерал Котов, привычно поглаживая бритую голову.

— Теперь уж скоро, товарищ Котов! — улыбнулся Михаил Николаевич. — Читайте приказ. Надеюсь, он вас обрадует. Ждать осталось недолго.

Несколько минут, пока командиры соединений знакомились с приказом, в просторной комнате стояла напряженная тишина. Потом все разом заговорили, посыпались шутки, реплики. Новый приказ, как и предполагал командарм, обрадовал собравшихся: войскам и их начальникам давно осточертело топтаться на месте. Люди рвались в наступление.

Штабная игра на макете, проведенная с командирами корпусов и дивизий на запасном командном пункте армии в районе Кицкани, показала, что командиры соединений готовы к наступательной операции и прекрасно уяснили стоящие перед ними задачи.

9 августа для согласования вопросов взаимодействия к нам в армейский штаб прибыли вместе с начальниками своих штабов командир 7-го механизированного корпуса генерал Ф. Г. Катков и командир 9-го смешанного авиационного корпуса генерал О. В. Толстиков, приехал также начальник штаба 17-й воздушной армии генерал Н. М. Корсаков.

При распределении ресурса самолето-вылетов мне и Чистякову пришлось изрядно поспорить с Олегом Викторовичем Толстиковым. Ресурс самолето-вылетов был ограниченным, а целей много. Мы кропотливо распределяли их между артиллеристами и авиаторами. По ближайшим к переднему краю целям должна была наносить удар артиллерия, а по целям, недосягаемым [183] для артиллерии, — авиация. Наибольшее число самолето-вылетов запланировали на первый день наступления — четыреста пятьдесят истребителей и триста восемьдесят штурмовиков, а на второй день соответственно по триста самолето-вылетов; с вводом в сражение 7-го механизированного корпуса главные усилия авиакорпуса решили бросить на его поддержку и обеспечение.

Для ввода в сражение частей 7-го механизированного корпуса предусматривалось два варианта: по первому — корпус должен был вступить в бой утром второго дня наступления с рубежа высота 210.4 (юго-восточнее Каушаны), Попяска в направлении Чимишлия, Карпиняны; по второму — с утра третьего дня наступления с рубежа Опач, Брезоя. Лавину машин механизированного корпуса (двести восемь танков и САУ, массу другой боевой техники) необходимо было пропустить сквозь горловину прорыва, суженную минными полями, и сквозь поток стрелковых и артиллерийских частей с исключительной точностью по времени. В противном случае мог замедлиться темп наступления армии. В связи с этим оба варианта ввода мехкорпуса пришлось тщательно отрабатывать на макете местности. Генерал Шарохин лично проверял готовность частей усиления к наступательной операции, знание их командирами конкретных задач. Кстати, до начала наступления ни войскам армии, ни приданным войскам мы не отдавали письменных приказов — командирам предлагалось все держать в памяти. Детальный, тщательно разработанный, неоднократно проверенный в ходе штабных и полевых учений план наступления имелся в единственном экземпляре лишь в штабе армии (см. схему 5).

Когда речь заходит сейчас о минувших боях, в частности, о подготовке наступления с кицканского плацдарма, мне иногда приходится слышать: действительно ли была необходима столь жесткая централизация планирования операции? Не подменяли ли тем самым командующий армией и его штаб командиров корпусов, дивизий, полков, взяв на себя их функциональные обязанности? Ответ здесь может быть только один: мы никого не подменяли. Принимая те или иные решения, командарм непременно учитывал все [184] разумные предложения нижестоящих командиров и штабов. К тому же в пределах своих функциональных обязанностей они, как правило, действовали самостоятельно. Централизация распространялась лишь на вопросы планирования наступательной операции и диктовалась специфическими условиями дислокации армии, особенностями кицканского плацдарма.

Противник, как уже упоминалось, просматривал со своих позиций весь плацдарм. В этих условиях только строжайшая регламентация действий войск позволяла скрытно готовить наступление. Армии предстояло прорываться на очень узком участке фронта со слабо прикрытым правым флангом. Такой маневр надо было спланировать с ювелирной точностью, учитывая взаимодействие десятков, сотен подразделений, каждому из которых ставилась своя, особая задача. Необходимы были точнейшие расчеты, возможные лишь при централизованном планировании и строгом контроле.

В дни, предшествовавшие началу наступления, на плацдарме происходила непрерывная перегруппировка войск и техники. Нам удалось провести ее скрытно, без суеты, без ненужных встречных переходов, а главное — без потерь. В данном случае тоже немаловажную роль сыграло централизованное планирование. Было рассчитано по минутам: кто, откуда, когда и в каком направлении должен двигаться.

Пехота с пулеметами и легкими минометами передвигалась по глубоким траншеям всего в сотнях, а нередко и в десятках метров от первой оборонительной линии врага, но наблюдатели противника не смогли ее обнаружить. Лабиринт траншей на плацдарме напоминал улицы города. Траншеи имели свои номера и даже названия, перекрестки — указатели. Благодаря умелому, всесторонне продуманному инженерному оборудованию плацдарма наши войска даже во время массированных вражеских бомбежек и сильных артиллерийских обстрелов почти не несли потерь.

В последние перед наступлением дни особенно много пришлось поработать нашим снабженцам-тыловикам. К переднему краю непрерывно подходили резервы, подвозились боеприпасы, подтягивалась боевая техника.

На армейскую базу снабжения — станцию Мигаево и разгрузочные станции Тирасполь, разъезд Ново-Савицкий [185] грузы доставлялись по восстановленной железной дороге, как правило, в темное время суток. Гитлеровцам, несмотря на все попытки, не удалось разбомбить наши склады.

На участке от Тирасполя до Слободзеи Русской мы имели девять переправ через Днестр. Деревянные мосты были подводными и с воздуха не просматривались. Наплавные переправы разводились и маскировались по утрам. Всякое движение на берегах Днестра днем прекращалось.

Противник, безусловно, догадывался о существовании мостов и переправ, но установить точно их местонахождение так и не смог. Бомбардировки велись, как правило, наугад.

Начальником автоотдела армии был в то время молодой, энергичный подполковник Александр Васильевич Руненков. Армия располагала двумя автобатами. Большое количество машин для подвоза боеприпасов имели также корпуса, дивизии, полки. Требовалось подлинное искусство, чтобы за несколько коротких летних ночей перевезти около двадцати тысяч тонн грузов и не насторожить противника. Автомобилисты под руководством подполковника Руненкова блестяще справились с этой задачей.

16

До начала наступления оставались считанные дни. Казалось, все подготовлено, все проверено. Однако Михаил Николаевич Шарохин по-прежнему не упускал ни одной возможности, чтобы побывать в дивизиях, полках, еще и еще раз поговорить с командирами.

Вернувшись как-то из 20-й гвардейской дивизии, он сказал мне:

— Поезжайте завтра в 61-ю гвардейскую, поговорите с командирами полков. У них там, как мне доложили, не все ладно с маскировкой на переднем крае. Видимо, решили, коль скоро наступать, то можно позволить себе некоторые вольности. Предупредите, будем строго наказывать за малейшие отступления от требований приказа о маскировке.

И вот я в 181-м гвардейском полку. Вместе с его командиром полковником Михаилом Ивановичем Абрамовым [186] хожу по «улицам и переулкам» своеобразного земляного городка. До противника, что называется, рукой подать, а мы шагаем по траншеям во весь рост. Траншеи сверху перекрыты, замаскированы. По стенам тянутся разноцветные телефонные провода. Глинистое дно траншей устлано сухой травой. Всюду образцовая чистота. Тихо. Лишь изредка над головой с шипением пронесутся один-два снаряда или где-то вблизи разорвется мина. На них никто не обращает внимания — привыкли. На каждом повороте стрелки с условным наименованием подразделений.

— Вот тут наша минометная батарея, — показывает полковник Абрамов на один из «переулков» и пропускает меня вперед.

Входим в объемистый отсек, накрытый сверху маскировочной сетью. Справа из норы торчит труба миномета. Из затемненного угла поднимается рослый гвардеец, вполголоса четко рапортует:

— Товарищ генерал, минометный расчет завтракает. Докладывает старший сержант Скутарь.

Попрощавшись с минометчиками, мы двинулись дальше к переднему краю. Здесь траншеи выглядели уже не так аккуратно, как в полковом тылу, замаскированы были гораздо хуже. К нам присоединился майор, командир батальона.

— Где тут у вас наблюдательный пункт? — спросил я его.

Майор на минуту замялся, потом нехотя ответил:

— Не успели оборудовать, товарищ генерал.

— Может, не пойдем дальше, товарищ генерал? — вмешался в разговор командир полка.

— Почему?

— Впереди только стрелковая рота и снайперы.

— Вот и хорошо. Побываем у них.

Узкий проход между минными полями. Метров сто ползем по-пластунски, пока снова не оказываемся в неглубокой траншее. В одном из окопов нас встречает командир роты, юноша лет девятнадцати.

— Первая рота находится в обороне, — докладывает он.

— Где ваш наблюдательный пункт?

— Метров двадцать отсюда.

Ползем к НП — неглубокой, плохо замаскированной [187] яме. По пути я обращаю внимание полковника Абрамова на то, что некоторые пулеметные позиции неудобны, сектора обстрела не расчищены. Говорю шепотом.

— Учтем, товарищ генерал, исправим, — так же шепотом отвечает Абрамов.

На ротном НП мы едва разместились вчетвером.

— Какой это, к черту, наблюдательный пункт? Волчья яма и та уютнее, — не выдержал я.

Гитлеровцы ударили из минометов. Видно, услышали разговор. Мы попрятались в отрытые солдатами норы. Через несколько минут, как только прекратился налет, ко мне приблизился командир роты.

— Некуда девать землю, товарищ генерал, — виновато зашептал он. — Траншеи и окопы отрываем ночью. Противник слышит каждый шорох, все просматривает. Вот и НП тоже... Только начнем копать, немцы из минометов бьют...

Я прекрасно понимал трудности, о которых говорил лейтенант: отрыть и по-настоящему замаскировать траншеи, окопы, оборудовать наблюдательный пункт здесь было действительно нелегко — противник рядом, на соседней высоте, прекрасно все видит и слышит. И тем не менее предложил полковнику Абрамову ночью углубить окопы и траншеи. Это не был каприз старшего начальника. Глубже зарыться в землю требовала обстановка. И тут можно было сделать это: полк занимал оборону на довольно сухом участке.

Покинув ротный наблюдательный пункт, мы вчетвером по узкой и довольно глубокой траншее пошли на правый фланг роты, где, как объяснил лейтенант, располагался «снайперский секрет». Но что это? Из-за поворота траншеи слышится песня. Нежно звучит девичий голос.

С минуту прислушиваемся. Здесь, на передовой, среди орудий, пулеметов и постоянной опасности, этот звенящий песенный ручеек кажется чудом.

Прошли еще несколько шагов. В стрелковой ячейке увидели девушку. Она сидела спиной к нам и усердно терла ствол винтовки с оптическим прицелом.

— Наш снайпер Галина Коломийчук, — тихо сказал полковник Абрамов.

Услышав позади себя шорох, девушка быстро повернулась [188] к нам лицом. Встала. Растерянно улыбнувшись, одернула гимнастерку. Машинально поправила аккуратно прикрепленные над нагрудным карманом медаль «За отвагу» и комсомольский значок.

— Здравствуйте!

— Здравия желаю, товарищ генерал! — негромко, но по-военному четко ответила она.

— Садитесь. Рассказывайте, как идут дела.

— Сегодня неважно, товарищ генерал. С утра не везет: ни одного фашиста не подстрелила.

— А не страшно вам так вот одной выслеживать гитлеровцев?

— Я не одна, товарищ генерал. Мы в паре с Катей Тульской{11}. Она вон там, дальше, наблюдает за противником. А у меня вроде передышка, решила почистить винтовку. Ну а насчет страха... Поначалу страшновато было, теперь привыкла.

— Откуда вы? Давно на фронте?

— Из Киева. Училась в консерватории. В армии с сорок первого. В бою под Жулянами была ранена. Лечилась в госпитале в Куйбышеве. Потом работала санитаркой. Вернулась на фронт, была санинструктором в роте, выносила с поля боя раненых. А вот теперь снайпером стала...

— Неужели и раненых с поля боя выносили? — спросил я, оглядывая хрупкую фигурку девушки.

— Приходилось, товарищ генерал. В разведке тоже была, в тылу у немцев...

— А в Киев-то после его освобождения ездили?

— Ездила, — тяжело вздохнула девушка. — От Крещатика одни развалины остались. Дом наш тоже разрушен. Своих никого не нашла... Поступила на курсы снайперов. Потом попала в дивизию генерала Лозановича, а теперь вот сюда — в 181-й гвардейский. Снайпер из меня неважный вышел... Катя Тульская, моя напарница, и смелее и стреляет лучше...

Снайперские команды имели многие полки нашей армии. За лето войска подготовили около тысячи отличных стрелков, в их числе семнадцать девушек. Галя Коломийчук была одной из них. [189]