Глава вторая.

На главном направлении

1

Утром 20 марта в штабе была получена телеграмма за подписью маршала А. М. Василевского: он поздравлял Михаила Николаевича Шарохина с награждением орденом Богдана Хмельницкого I степени.

Я позвонил генералам Хитровскому и Голдовичу. Втроем мы направились к командарму, чтобы тоже поздравить его с высокой правительственной наградой. Командующий, как обычно чисто выбритый, подтянутый, дымя папиросой, о чем-то разговаривал с Иваном Семеновичем Аношиным.

Когда мы вошли, Шарохин быстро поднялся из-за стола, крепко пожал каждому руку и в ответ на наши поздравления взволнованно проговорил:

— Спасибо, товарищи, за добрые пожелания! — Потом, после небольшой паузы, улыбаясь одними глазами, добавил: — Знаю, вы бы не прочь сейчас выпить по чарочке по поводу столь радостного для меня события. Но не обессудьте — бала не будет. Не время устраивать праздники. Вот покончим с фашистами, тогда и закатим пир, как говорится, на весь мир. А пока присаживайтесь, поговорим о делах...

Раздался телефонный звонок. Я взял трубку. Полковник Стремяков доложил о готовности нового КП. [35]

— Передайте Стремякову, Арефа Константинович, что я скоро буду в Большой Сербуловке, и подготовьте к вечеру проект приказа на овладение Вознесенском и Александровкой. Пора кончать с противником на этом берегу. Самое время форсировать Буг.

Минут сорок спустя командующий вместе с Хитровским и Голдовичем выехал на новый КП. Во второй половине дня был подписан приказ: войскам 57-го и 82-го корпусов к рассвету 21 марта овладеть Вознесенском и Александровкой, во всей полосе наступления выйти к Южному Бугу и захватить плацдармы на западном берегу (см. схему 2).

Подписывая приказ, Михаил Николаевич озабоченно сказал:

— Сопротивляются немцы. Только что был у генерала Кузнецова, уточнил ему задачу. Думаю, ночью он возьмет Вознесенск. А вы, Арефа Константинович, кончайте побыстрее неотложные дела в штабе и поезжайте к Осташенко.

В село Никольское я попал с наступлением темноты. В небольшой хатенке, где разместился командный пункт 57-го стрелкового корпуса, царила напряженная тишина. Моргали плошки, освещая неровным светом лица генерала Осташенко и его начальника штаба полковника Минеева. Время от времени тишину нарушал приглушенный зуммер.

— Ну как, Федор Афанасьевич, не протопчемся опять на месте? — спрашиваю командира корпуса.

— Сегодня, думаю, будет все в порядке, — с едва скрываемой обидой в голосе отвечает он. — На этот раз собьем, обязательно собьем... Вот посмотрите, убедитесь сами. — Осташенко берет у начальника штаба карту, водя по ней остро заточенным карандашом, поясняет: — Действуем исключительно отдельными отрядами. Небольшие села и хутора обходим. Все внимание Александровке.

— А что с артиллерией?

— Не богато. Только легкие минометы и полковые пушки. Полагаю, обойдемся.

Да, ночной удар по Александровке продуман тщательно. В этом нет сомнения. Осташенко — знающий дело командир. Начальником штаба тоже его бог не [36] обидел. Полковник Василий Иванович Минеев, безусловно, способный штабист.

— Когда решили начать? — обращаюсь я к Минееву, хотя и сам знаю когда.

— В двадцать сорок пять, — отвечает наштакор, тряхнув черной шевелюрой, и смотрит на светящийся циферблат наручных часов. — Время сверено по часам командарма. Командиры дивизий и полков на своих КП.

Воет ветер. Гудят провода. Уже несколько минут молчит телефон. За полминуты до начала атаки Федор Афанасьевич не выдерживает, придвигает к себе громоздкую коробку полевого телефона, ровно в двадцать сорок пять звонит командиру 58-й гвардейской стрелковой дивизии полковнику В. В. Русакову.

— Ну как?

— Только что начали, — слышится в трубке.

— А что немец?

— Молчит...

Пока все ясно. Разговор с комдивом 58 закончен. Осташенко вызывает к телефону командира 228-й стрелковой дивизии. Те же вопросы. Однако ответы более пространные.

Командир корпуса слушает внимательно, не перебивает, а когда разговор заканчивается, не глядя на аппарат, кладет трубку и как бы про себя произносит:

— Не особенно уверен я в двести двадцать восьмой. Ее командир большой охотник болтать попусту, а вот как следует воевать еще не умеет. Мало думает о перспективе... В дивизии более тысячи лошадей, а к Южному Бугу полки подходят без снарядов. Разве это порядок? На лошадях ездят все, кому не лень. Я его и ругал и добром говорил. Не помогает...

Слова эти в какой-то мере обращены ко мне. Но сейчас не время для таких разговоров. Впрочем, Военному совету армии хорошо известно, что командир 228-й явно не тянет. Однако Шарохин решил еще раз проверить его в бою.

Время будто остановилось. Час, другой, третий... От наступавших частей пока никаких сведений. Полковник Минеев несколько раз пытается звонить в дивизии [37] сам, но слышит только лаконичное: «Все идет по плану».

— Продвигаются не встречая сопротивления, — негромко говорит Осташенко, пытаясь несколько разрядить напряженную обстановку ожидания. — Части, как приказано, обходят противника с флангов...

В первом часу ночи откуда-то с запада донесся приглушенный расстоянием перестук пулеметов. Следом затявкали малокалиберные пушки, зачастили взрывы мин. В небе появились сполохи. На подступах к Южному Бугу и над самой рекой повисли десятки осветительных ракет. Дождь прекратился. Небо постепенно очищалось от туч.

— Ну вот, значит, полный порядок, — облегченно вздохнул полковник Минеев. — Мы так и рассчитывали: атаковать гитлеровцев не раньше часа ночи.

Через некоторое время из наступавших дивизий приходят первые официальные сообщения: 58-я гвардейская ведет бой за Трикратное, части 228-й дивизии завязали бой у поселка Вознесенский, захвачены пленные, противник отходит.

Я позвонил Дикову. Он доложил, что из 82-го корпуса получены хорошие вести: его части продвинулись вперед до восьми километров.

Итак, в течение ночи войска армии сломили сопротивление врага, пытавшегося задержаться на рубеже Спасибовка, поселок Вознесенский, Николаевка, Рацинская лесная дача, и продвинулись вперед от десяти до двадцати пяти километров. Наибольшего успеха достигла 58-я гвардейская дивизия, вышедшая в район станции Трикратное и создавшая угрозу окружения довольно крупной группировки противника в городе Вознесенске. Но в одиннадцатом часу дня немецко-фашистское командование бросило в бой свежие резервы. Опираясь на заранее подготовленную оборону, прикрывавшую подступы к переправам, гитлеровцы, поддержанные с воздуха значительными силами авиации, не только усилили сопротивление, но в ряде мест предприняли яростные контратаки. Наше наступление сразу затормозилось. Оставаться на командном пункте корпуса не было больше смысла. Попрощавшись с генералом Осташенко и полковником Минеевым, я выехал в армейский штаб. Прежде чем идти с докладом [38] к командующему, решил поговорить с полковником Аношиным. Он только что вернулся из 10-й гвардейской воздушнодесантной дивизии.

Коротко проинформировав Ивана Семеновича о положении, сложившемся в полосе наступления 57-го корпуса, я поинтересовался, как обстоят дела в 10-й гвардейской.

— Примерно то же, что и у Осташенко, — нехотя ответил Аношин. — Все утро бомбят, а в дивизии, кроме шестерки малокалиберных зениток, никакой противовоздушной защиты. Пойдемте к командующему. Надо что-то решать, иначе застрянем перед Бугом.

У командующего застали подполковников Дикова, Щербенко и майора Труфанова. На столе была разложена карта, на которой генерал что-то сосредоточенно вымерял циркулем.

— Кстати пришли, — сказал он, увидев нас. — Присаживайтесь. Необходимо кое-что обсудить. Только что получен приказ Малиновского. Вот сидим кумекаем...

Шарохин тут же ввел нас в курс дела. Нашей и соседней армии генерала Гагена приказано к исходу 22 марта форсировать Южный Буг и захватить плацдармы на западном берегу. Для усиления 37-й армии командующий фронтом передает в наше подчинение 6-й гвардейский стрелковый корпус в составе трех стрелковых дивизий: 195, 353 и 20-й гвардейской. Их предложено ввести в границы армии после овладения Болгаркой, Ново-Григорьевском и форсирования Южного Буга на этом участке.

— А до Буга там еще добрых десять — двадцать километров самого трудного пути, — закончил Михаил Николаевич. — Войска устали, все невероятно растянулось...

— К тому же авиация не дает поднять головы, — вставил Аношин.

— Да, положение трудное, — согласился командарм. — И все-таки мы должны наступать, должны во что бы то ни стало выполнить приказ фронта... Подполковник Щербенко, — обратился он к начальнику разведки, — доложите, что нового известно о противнике? [39]

— Для обороны подступов к Вознесенску у гитлеровцев есть предмостный оборонительный рубеж. Проходит он примерно по линии Трикраты, Рацинская лесная дача, Рацев и далее по речке Мертвовод. Перед нами в основном те же части, которые уже отмечались ранее. Однако позавчера в районе Николаевки захвачены пленные из недавно прибывшей на наш участок 384-й пехотной дивизии.

— Откуда она прибыла? — спросил Шарохин.

— Доставлена в начале марта из глубокого тыла и сразу начала строить предмостные укрепления. В каждом полку по три трехротных батальона, в роте сорок — сорок пять человек. Больше половины личного состава — рабочие военных заводов, чиновники и служащие, пользовавшиеся ранее отсрочкой. Много молодежи не старше двадцати четырех лет. Подавляющая часть солдат и офицеров члены нацистской партии и гитлерюгенда. Командир генерал-лейтенант фон Габлен. Дивизия считается одной из самых надежных в 6-й немецкой армии. Предположительно, фон Габлену поручено командовать всеми частями, которые будут оборонять западный берег Южного Буга.

— А как танковые части?

— В полосе нашего наступления по-прежнему действуют три танковые дивизии — 9, 23 и 24-я. Новых танковых частей пока не обнаружено.

— Ну что ж, если так, попытаемся сегодня и завтра сбить спесь с фон Габлена и его коллег, — подвел итог генерал Шарохин. — А что там у Осташенко? Он, кажется, подошел к Александровке? — обернулся командующий ко мне.

— Да, передовые части 57-го корпуса ведут сейчас бой на подступах к Александровке. Разрешите, товарищ командующий, высказать свои предложения о дальнейших действиях.

— Я слушаю, продолжайте.

— Полагаю, будет полезно, если Осташенко одной дивизией из второго эшелона нанесет удар вдоль железной дороги в обход Вознесенска с запада и тем самым поможет Кузнецову быстрее овладеть городом. Корпус Кузнецова надо бы усилить одной дивизией из армейского резерва. Иначе ему не справиться с задачей. [42] Что касается 6-го гвардейского, то он, как мне известно, имеет достаточно сил, чтобы в течение ближайших суток, по крайней мере к исходу завтрашнего дня, самостоятельно овладеть Болгаркой, Ново-Григорьевском и захватить плацдарм на западном берегу.

И я и другие товарищи отметили недостаточную организованность в 228-й стрелковой и 35-й зенитной дивизиях, отсутствие у их командиров должной инициативы в выполнении боевых задач. Как и несколько дней назад, снова встал вопрос о малочисленности стрелковых рот, о необходимости еще и еще раз перетряхнуть тыловые части и учреждения, с тем чтобы направить в стрелковые роты и батальоны высвободившийся личный состав.

Все, о чем мы говорили, не было, разумеется, открытием для генерала Шарохина, но он, как всегда, внимательно выслушивал каждое мало-мальски дельное предложение, тут же принимал или отвергал его.

Подписанный им днем 21 марта боевой приказ был предельно кратким. 57-му стрелковому корпусу ставилась задача в ночь на 22 марта тремя дивизиями сломить сопротивление противника и к утру овладеть Александровкой и Бугскими хуторами (северными), передовыми отрядами форсировать реку и захватить плацдарм на ее западном берегу против Александровки и Бугских хуторов. В связи с возможной задержкой частей 82-го стрелкового корпуса на речке Мертвовод приказ обязывал генерала Осташенко силами 92-й гвардейской дивизии нанести удар по противнику в направлении Могила Тартанова, Натягайловка (в обход Вознесенска с запада) с целью захватить переправы через Южный Буг, отрезать немцам пути отхода на западный берег реки и содействовать 82-му корпусу в овладении городом.

Не менее ответственная задача возлагалась и на части 82-го корпуса. Четыре дивизии (15-я и 28-я гвардейские, 10-я гвардейская воздушнодесантная и 188-я стрелковая) должны были к утру 22 марта овладеть Натягайловкой, северной частью Болгарки и городом Вознесенском, а передовые отряды — захватить переправы на участке Натягайловка, Родионовка, главные [43] же усилия предстояло сосредоточить на флангах, имея в виду обход Вознесенска с севера и юга.

6-му гвардейскому корпусу, еще не включенному в полосу наступления нашей армии, предстояло в соответствии с приказом к исходу 22 марта овладеть последовательно южной окраиной Болгарки, селами Раково, Ново-Григорьевск и захватить плацдарм на западном берегу Южного Буга (см. схему 2).

2

Обстановка складывалась не очень благоприятно. По-прежнему не хватало артиллерии, боеприпасов, зенитного прикрытия войск. Заметно поредели стрелковые и автоматные роты. Самое же главное — за две недели трудного наступления войска устали. И этого нельзя было не учитывать при подготовке операции по форсированию Южного Буга. Тщательно продуманный, всесторонне обоснованный боевой приказ был выполним только при условии огромного напряжения сил, исключительной самоотверженности всего личного состава. Важно было разъяснить прежде всего солдатам и младшему начальствующему составу насущную необходимость немедленного форсирования Южного Буга и значение этой операции для успешного изгнания немецко-фашистских захватчиков из пределов Украины и Молдавии.

Поэтому одновременно с боевым приказом в войска было послано обращение Военного совета армии ко всему личному составу частей и подразделений.

«Перед нами Южный Буг, — говорилось в обращении. — К нему устремились бегущие немцы. Они ищут спасения за выгодным водным рубежом. Мы должны разбить и эту их надежду!..»

Одновременно Военный совет направил в части и соединения специальное обращение к коммунистам и комсомольцам, призывавшее показать личный пример мужества и отваги при форсировании Южного Буга. Многие из них лишь несколько месяцев назад участвовали в форсировании Днепра. Военный совет верил, что коммунисты и комсомольцы, несмотря на трудности, не только справятся с поставленной задачей, но [44] и окажут благотворное воздействие на тех, кому еще не доводилось преодолевать водные рубежи.

Подписав приказ, генерал Шарохин сразу же выехал в 6-й гвардейский стрелковый корпус, чтобы познакомиться с командным составом и убедиться в боеготовности частей.

Я вернулся в штаб и занялся повседневными делами.

Выезды на передний край, в корпуса, дивизии, полки и во время обороны и в наступлении мы непременно чередовали с командующим. Один из нас всегда оставался на КП армии. В этом мы видели важное условие непрерывного и устойчивого управления войсками. И такой порядок был установлен не случайно. Мы хорошо помнили то, что произошло в районе Кривого Рога.

...В конце октября 1943 года войска нашей армии овладели северной окраиной города. Обстановка была довольно напряженной. Фронт наступления достигал ста тридцати километров.

Противник, сосредоточив на одном из участков группировку из четырех танковых дивизий, 29 октября нанес мощный удар по ослабленному в предшествующих боях 57-му стрелковому корпусу. В боевых порядках армии образовалась ничем не прикрытая брешь. В результате прорыва вражеские части стали быстро распространяться на наши тылы. Нарушилась проводная связь. Несколько немецких танков прорвались в район армейского НП, где находились генерал Шарохин и командующие родами войск.

В весьма тяжелом положении оказался и штаб армии. В течение нескольких часов я не мог связаться с генералом Шарохиным по радио. Во второй половине дня стало известно, что крупная группа немецких танков движется в направлении штаба. Честно признаться, в груди похолодело. Как быть? Сниматься и уходить в тыл?

Я решил остаться на месте. Время от времени удавалось связываться по радио с корпусами и дивизиями. Наконец была установлена радиосвязь и с генералом Шарохиным. Это позволило правильно сориентироваться в обстановке, передать командирам корпусов и дивизий приказания командарма, организовать [45] взаимодействие. Обстановка поначалу складывалась не в нашу пользу. Но я прекрасно понимал, что для подчиненных командиров и штабов в данных условиях гораздо важнее знать горькую правду, чем оставаться в неведении. Своевременная информация о вероятной угрозе, о положении на соседних участках давала им возможность предотвратить неожиданности. Не менее важно для войск было знать и то, что вышестоящий штаб существует, продолжает действовать. Это в какой-то мере поддерживало командиров соединений морально, дисциплинировало их, заставляло с большей решимостью и уверенностью принимать меры к ликвидации опасных последствий прорыва.

Танковые подразделения врага почти вплотную приблизились к месту расположения штаба. Бой шел всего в восьмистах метрах. Пришлось поднять по тревоге всех офицеров и охрану. К счастью, мы в то время имели взвод трофейных «пантер» и дивизион противотанковых немецких пушек с большим запасом снарядов. Неподалеку располагался заградительный отряд. Все это было брошено в дело. Хотя значительная часть офицеров находилась в бою, штаб в течение двух суток ни на минуту не прекращал работы.

На третьи сутки прорыв удалось ликвидировать. Фронт стабилизировался. В штаб прибыл командующий — похудевший, небритый, но довольный.

— Правильно сделали, что остались на месте, — сказал он. — Штаб — надежная опора войск. И, как видите, последние бои еще раз подтвердили, что одновременно нам с вами выезжать нельзя. Один должен обязательно оставаться на месте.

В том, что вражеский прорыв не получил развития, большая заслуга принадлежала генералу Шарохину. За двое суток командарм успел побывать в нескольких дивизиях, ставил на месте конкретные задачи, организовывал взаимодействие между стрелковыми и другими частями...

Промелькнувшее воспоминание не избавило меня от тревожных мыслей о предстоящем форсировании Южного Буга. Чем может помочь войскам штаб? Кажется, все возможное сделано. Впрочем, нет. Днем заходил генерал Голдович, просил выделить ему на период строительства переправ хорошего помощника-организатора. [46] Требование справедливое — помощник Александру Ивановичу нужен: подчиненные ему инженерные войска одновременно строят несколько переправ. Кого послать?

Хотя было уже далеко за полночь, я попросил ординарца разбудить подполковника Щербинина. Мой заместитель по политчасти явился минут через пять.

— Вот какое дело, Феодосий Семенович, — начал я, предварительно извинившись, что поднял его среди ночи. — Генералу Голдовичу нужен помощник. Он просит тебя стать на время его нештатным заместителем по политчасти. Как ты на это смотришь?

— Если надо, значит, надо, — согласился Щербинин. — Голдовичу сейчас действительно трудно. А в штабе за меня останется парторг Василий Петрович Пучков. Обстановку он знает, с делами справится.

На том и решили. Утром член Военного совета Аношин санкционировал временный перевод Щербинина в отдел инженерных войск, а генерал Шарохин подписал соответствующее распоряжение. Феодосий Семенович получил инструктаж в политотделе и приступил к исполнению новых обязанностей. Несмотря на трудности, на недостаток строительных материалов, переправы были сооружены своевременно. Немалая заслуга в этом принадлежала подполковнику Щербинину.

3

Операция по очищению восточного берега Южного Буга и форсированию реки началась. Проходила она не везде успешно. Тем не менее уже первые донесения из войск были благоприятными.

Ночью, под покровом темноты, два передовых отряда сумели переправиться через Буг и к рассвету занять плацдармы на западном берегу. Сначала со стороны южной окраины Александровки реку форсировал на лодках и самодельных плотах отряд 173-го гвардейского полка 58-й дивизии. Отрядом командовал двадцатидвухлетний кандидат в члены ВКП(б) капитан Виктор Иванович Неболсин — смелый, тактически грамотный, решительный офицер, не раз отличавшийся в прежних боях. Несколько минут спустя [47] на таких же подручных средствах от южной окраины Акмечети форсировал реку штурмовой отряд 228-й стрелковой дивизии во главе с командиром батальона старшим лейтенантом Вербицким. Он тоже высадился почти без потерь, занял небольшой плацдарм и быстро закрепился на нем.

Переправа через Буг двух советских отрядов была полной неожиданностью для гитлеровцев. Они, безусловно, знали: мы будем форсировать реку, но, вероятно, полагали, что это случится позже. И... не рассчитали.

Нам тоже радоваться было пока рано: плацдармы надо еще отстоять, удержать, а это не так просто. Много раз немцы атаковывали отряды Неболсина и Вербицкого. Иногда казалось: смельчаков вот-вот сбросят в воду. Однако они продержались трое суток. Их мужество способствовало успешному форсированию реки главными силами дивизий и корпусов.

Части 82-го корпуса поначалу встретили сильное огневое сопротивление артиллерии и танков противника с западного берега речки Мертвовод. Поставленная перед корпусом задача — овладеть городом Вознесенском — оказалась трудной. Гитлеровцы, не считаясь с потерями, стремились любой ценой удержать город, а следовательно, удержать и основные переправы через Южный Буг, чтобы успеть вывести за реку свои главные силы.

Генерал Шарохин, возвратившийся из 6-го гвардейского корпуса, сам следил за ходом боя в районе Вознесенска. Когда стало очевидно, что наступление частей 82-го корпуса захлебывается, он приказал генералу Осташенко, как было заранее предусмотрено, повернуть 92-ю гвардейскую дивизию фронтом на юг, в обход Вознесенска с запада.

Штурм Вознесенска продолжался почти трое суток. К исходу 23 марта 92-я гвардейская под командованием полковника Андрея Никитича Петрушина овладела Натягайловкой, а 188-я стрелковая дивизия полковника Сергея Семеновича Сенина заняла железнодорожный мост через Южный Буг в районе Болгарки и приступила к форсированию.

Сначала переправлялся небольшой отряд. В первой лодке были командир роты лейтенант Дегтярев, гвардии старшина Берестнев, один из лучших в корпусе [48] пулеметчиков — рядовой Орлов. Вслед за лодкой командира на самодельных плотах двинулись взводы и отделения. До середины реки плыли спокойно. Потом на противоположном берегу вспыхнула ракета. В тот же миг немцы открыли по смельчакам огонь из нескольких пулеметов и минометов. И все же комсомольцу лейтенанту Дегтяреву с группой солдат удалось прорваться к берегу и окопаться. Днем гитлеровцы несколько раз контратаковали десантников, стремясь сбросить их в воду. Наши держались. Нередко доходило до рукопашных схваток. В одной из них комсомолец рядовой Ежиков уничтожил четырех фашистских солдат и пятого взял в плен. А с наступлением сумерек начался новый бой, в котором рота Дегтярева значительно улучшила свои позиции. В течение всей второй ночи саперы Тимофеев, Олифер и Король под губительным огнем противника подвозили на лодках на западный берег боеприпасы и новые группы бойцов. На плацдарме накапливались силы.

На рассвете 24 марта мне позвонил начальник штаба 82-го корпуса генерал Федор Михайлович Щекотский.

— Взяли наконец Вознесенск! — как всегда, со спокойной твердостью доложил он.

Оборона города стоила противнику больших жертв. Только части 82-го корпуса уничтожили в боях за Вознесенск около двух тысяч гитлеровцев. В качестве трофеев были захвачены тридцать четыре артиллерийских орудия, сто шестьдесят пять автомашин, много тракторов и тягачей, железнодорожных вагонов, продовольствия, боеприпасов.

С отчаянным упорством оборонялись гитлеровцы в полосе наступления 6-го гвардейского корпуса: его части отразили несколько контратак. Но когда был освобожден Вознесенск, гвардейцы сломили сопротивление противника и овладели селами Раково, Ново-Григорьевск, Арнаутовка. Однако все попытки переправиться через реку и занять плацдарм на западном берегу окончились неудачей.

4

Утром 24 марта мы с Шарохиным приехали в освобожденный Вознесенск. В довоенные годы этот [49] районный городок справедливо считался одним из красивейших на юге Украины. Своеобразными входными воротами в него была пристань на Южном Буге, вокруг которой возвышались стройные тополя. Улицы, застроенные аккуратными белыми домиками, утопали в зелени.

Теперь перед нами лежали сплошные развалины, над которыми стлался едкий дым.

Нарочный из штаба армии передал мне телеграмму. В ней было всего несколько слов:

«В ночном бою за Раково погиб командир 195-й стрелковой дивизии полковник Александр Михайлович Сучков».

Радостное волнение, с которым генерал Шарохин только что разговаривал с саперами и местными жителями, сразу сменилось печалью. Командарм хорошо знал погибшего и очень высоко ценил его.

Из-за угла уцелевшего от огня дома вышел командир 82-го корпуса генерал Кузнецов, привычно козырнул, готовясь доложить обстановку. Ответив на приветствие, Шарохин неопределенно махнул рукой:

— С докладом потом, Павел Григорьевич. Все и без того ясно: читал ваше донесение. Продолжайте очищать город, проведите рекогносцировку западного берега, готовьтесь к форсированию. Я еду в 195-ю. Отдам последний долг полковнику Сучкову. А вы, Арефа Константинович, — обернулся он ко мне, — возвращайтесь в штаб, доложите командованию фронта обстановку, подготовьте проект приказа на ночные действия. Необходимо срочно расширить плацдармы, а то они у нас совсем крохотные...

Командующий уехал. Я вернулся в штаб и, не снимая шинели, стал по ВЧ докладывать обстановку начальнику штаба фронта генералу Ф. К. Корженевичу. Он внимательно выслушал меня, потом не без иронии сказал:

— Вознесенском-то вы овладели, это верно, на некоторых участках захватили плацдармы, а до конца задачу все же не выполнили.

— Как не выполнили? — вырвалось у меня.

— А так. Могила Высокая и хутор Незаможник пока у немцев... Да и плацдармы у вас ненадежные. Вы только зацепились за берег, а этого мало. Шуганет [50] вас немец — и нет плацдармов, опрокинет ваши подразделения в воду...

— Не опрокинет, товарищ генерал, — возразил я не очень уверенно. — Ночью задачу выполним. Подтянем артиллерию, подвезем боеприпасы, словом, поднакопим силенок и выполним. А как дела у Чуйкова и Глаголева?

— Все пока идет нормально. Чуйков форсирует Буг у Троицкого, а Глаголев у Белоусовки. Конев занял Слободку и Бельцы. Если немцы не пожелают оказаться в котле, должны бежать. Иного выхода у них нет...

К концу дня генерал Шарохин вернулся из 195-й дивизии. Прошел на КП. Опустившись на стул, устало проговорил:

— Ну вот и простился с полковником Сучковым. До сих пор не могу себе представить, что нет его больше с нами. Такой командир! Жил как герой и умер геройски... Кстати, командир корпуса генерал Котов просит возбудить ходатайство о присвоении Александру Михайловичу Сучкову посмертно звания генерал-майора и Героя Советского Союза. Я поддержал это предложение и с Аношиным говорил: он «за». А ваше мнение, Арефа Константинович?

Я не был знаком с покойным лично, поэтому ответил не совсем определенно:

— Что ж, если достоин, я возражать не вправе.

— Значит, так и решили. Похороним комдива в Вознесенске. Пусть горожане всегда помнят о его подвиге. — Шарохин поднялся со стула, прошел несколько раз взад-вперед по небольшой комнате и, глядя сквозь мутное стекло окна куда-то вдаль, сказал: — Только что побывал на участках 195-й и 353-й. Противник там в очень выгодном положении — широкая, бурная река, западный берег крутой, с его высот как на ладони видно, что у нас делается. Людей в обеих дивизиях мало. У меня нет уверенности, что они выполнят приказ и корпус сумеет форсировать реку. Я еще в дороге прикидывал: не лучше ли переместить его в район Натягайловки, в стык между Кузнецовым и Осташенко? Котов согласен. Полагаю, что игра стоит свеч. Там от него пользы будет больше.

Чувствовалось, командующий уже принял решение [51] и теперь обращался за советом, чтобы еще раз проверить самого себя.

— Задумано правильно, Михаил Николаевич, — поддержал я. — Тут хоть небольшие плацдармы, да есть, их можно расширить. А главное — имеются скрытые подходы к реке, гораздо легче подтянуть артиллерию и переправочные средства.

— Ну что ж, доложим командующему фронтом. Утвердит, так и сделаем, — заключил командарм, снимая трубку с аппарата ВЧ.

Командующий фронтом пожурил Шарохина за медлительность с форсированием Южного Буга, дал согласие на переброску 6-го корпуса (в составе 20-й гвардейской и 195-й стрелковой дивизий) в район Натягайловки, а 353-ю стрелковую дивизию, входившую в тот же корпус, приказал оставить на занимаемом рубеже и передать 46-й армии. Одновременно он подтвердил ранее поставленную задачу и сообщил, что передает в наше подчинение 35-й отдельный Таманский понтонно-мостовой батальон с паромами Н-2-П.

— До Елани батальон идет своим ходом, — добавил генерал Малиновский, — а дальше решайте сами.

Положив трубку, Шарохин недовольно проворчал:

— Этот понтонный батальон что журавль в небе: его не вдруг-то поймаешь.

С передачей 46-й армии участка, занимаемого частями 6-го гвардейского корпуса, фронт нашего наступления значительно сократился, и мы получили возможность вывести уставшую, измотанную предшествующими боями 92-ю гвардейскую дивизию во второй эшелон. Ее сменили две дивизии 6-го корпуса. 353-я стрелковая дивизия в тот же день была передана вместе с занимаемым ею рубежом 46-й армии.

5

Стремясь быть как можно ближе к войскам первой линии, командарм с оперативной группой штаба еще в период боев за Вознесенск находился в Вороновке, что километрах в десяти северо-восточнее города. Он, правда, довольно часто наезжал и в Большую Сербуловку, где размещался штаб, но все же [52] большую часть времени проводил под Вознесенском, лично наблюдая за ходом боев.

С освобождением города было решено перебазировать в Вороновку весь армейский штаб с его отделами и службами.

Выехав к новому месту дислокации на «виллисе», я увидел в нескольких километрах от Вороновки странную на первый взгляд процессию: прямо по раскисшему полю, то и дело буксуя, двигались две специально оборудованные автомашины с радиостанциями. За ними, ни на шаг не отставая, шла большая толпа крестьян: кто в лаптях, кто в опорках, кто в валенках с галошами. Люди промокли, устали, но продолжали упорно идти за машинами.

Это необычное шествие заинтересовало меня. Поравнявшись с процессией, я вышел на обочину и прямо по вспаханному полю направился вслед за ней. Колонну из двух машин возглавлял подполковник Евгений Сергеевич Шулежко — начальник связи 82-го стрелкового корпуса.

— Что это означает? — спросил я. — Почему военные машины сопровождают крестьяне?

— А они помогают нам, товарищ полковник, — ничуть не смутившись, доложил Шулежко.

— Как помогают?

— Ну просто помогают, и все... Тут такое дело, товарищ полковник... Увидели крестьяне, как мы мучимся, и помогли вытащить застрявшую в грязи машину. Мы двинулись дальше, а они за нами. Если, говорят, застрянете, опять поможем. Да чего там! Разве бы мы сами своевременно добрались по такой грязюке в штаб корпуса?

— А помогают-то вам действительно добровольно?

— Так точно! Не сомневайтесь, товарищ полковник.

Неожиданно в разговор вмешался старик в овчинном треухе, свитке из домотканого сукна и рваных опорках. Его слова окончательно развеяли возникшее было у меня сомнение. Поблагодарив крестьян, я вернулся к «виллису».

В Вороновку штаб прибыл в сумерки. Где-то тоскливо выла голодная собака. Облупленные, давно не беленные крестьянские хаты с заколоченными досками [53] и заткнутыми тряпьем окошками выглядели мрачно и неприветливо. По улицам непрерывным потоком двигались конные обозы. Шестерки лошадей, впряженные цугом, тянули полковые пушки. Время от времени словно проплывали по жидкой грязи тяжелые стопятидесятидвухмиллиметровые орудия, тоже сменившие мощные тягачи на лошадиные силы. Каждое такое орудие требовало полтора-два десятка тяжеловозов.

— Чье орудие? — спросил я у погонявшего лошадей сержанта.

— Наше, товарищ полковник, — бодро ответил тот и деловито зашагал дальше.

— Чье орудие? — задал я тот же вопрос молодому офицеру, который проезжал мимо верхом на коне.

Верховой подозрительно посмотрел на меня, потом, видимо, узнав, ловко спрыгнул на землю, отдал честь, доложил:

— Командир батареи лейтенант Сочилов из хозяйства полковника Морозова.

Сообщение лейтенанта обрадовало: Иван Николаевич Морозов командовал армейской артиллерийской бригадой. «Молодец! — мысленно поблагодарил я Морозова. — Сумел все-таки подтянуть бригаду. Будет у пехоты надежная поддержка».

Комендант штаба майор М. И. Стемблер доложил о размещении отделов, проводил к хате, которую занимал командарм.

Михаил Николаевич сидел на длинной лавке за большим, накрытым холщовой скатертью столом и о чем-то мирно беседовал с хозяйскими ребятишками — мальчиком лет шести и девочкой лет четырех — милой, темноволосой, черноглазой смуглянкой. Девочка сидела у генерала на коленях и, водя по его гладко выбритой щеке крохотной ручонкой, вероятно уже не первый раз, спрашивала:

— Дядя, а вы чей?

Мальчик вел себя более солидно, совсем как взрослый. Сначала, насупившись, молчал, явно не одобряя поведения сестренки и ее глупых, по его мнению, вопросов. Затем, потоптавшись возле стола, с озорной серьезностью спросил:

— А вы всамделешний генерал, дядя? [54]

— Самый что ни на есть всамделешний.

Я молча стоял у двери.

— Присаживайтесь, Арефа Константинович, — кивнул мне Шарохин, не отпуская от себя девочку. — Я вот своих сейчас вспомнил. У меня их тоже двое: Юрка пяти лет и трехлетняя Наташка. Давно не видел, теперь, пожалуй, не узнаю. В эвакуации они с матерью...

Вошла хозяйка, строго прикрикнула на малышей, стала выпроваживать их.

— Не сердитесь, хозяйка. Дети совсем не мешают. Пусть побудут, — попросил Михаил Николаевич.

— Нет. Им пора спать.

— Ну коли так, ничего не поделаешь, — согласился Шарохин, опуская девочку на пол. — Постойте! Чуть не забыл, — тут же спохватился он. Открыл лежавший на лавке чемодан, достал большой ломоть хлеба и коробку конфет. — Это, ребята, вам...

6

Проводив взглядом детей, Михаил Николаевич тяжело вздохнул, закурил, приказал дремавшему в углу ординарцу вызвать начальников отделов. Я разложил на столе оперативную карту.

Вскоре пришли Аношин, Голдович с Щербининым, Хитровский, Щербенко, Диков. В комнате сразу стало тесно и душно. Где-то за окном тарахтел движок. Спускавшаяся с потолка к самому столу электролампа то вспыхивала ярким светом, то словно замирала, едва освещая карту и склонившихся над ней людей.

— Докладывайте, Александр Иванович, — обратился Шарохин к генералу Голдовичу, — когда будет мост через Буг. Мост нам нужен дозарезу для пропуска танков и тяжелой артиллерии. Неплохо было бы иметь и еще один для переброски грузов полегче.

— Удобнее всего строить мост в районе Александровки, — как всегда, деловито начал генерал Голдович. — Там у немцев была паромная переправа и пристань. Другой можно было бы построить в районе Вознесенска, куда подходят шоссейная и железная дороги. Но средств и возможностей для постройки таких армейских переправ у нас пока нет. Я уже докладывал [55] вам, товарищ командующий, что батальон с парком понтонов еще не подошел и, когда подойдет, сказать трудно. Правда, сегодня получена телеграмма от начальника инженерных войск фронта: нам передают 35-й и 100-й понтонно-мостовые батальоны...

— Ну вот, значит, будет мост на тридцать тонн под танки и тяжелую артиллерию! — не выдержал Диков.

— Рано радоваться, Петр Андреевич, — возразил Голдович. — Батальоны без автотранспорта. Вчера на станции Апостолово погрузились в вагоны, должны прибыть на станцию Южный Буг, а когда — никто сказать не может: дорога еще ремонтируется. К тому же со станции понтоны нам придется подвозить к реке своим автотранспортом, а у нас его, как говорится, кот наплакал.

— Что же вы предлагаете? — с едва заметным раздражением спросил Шарохин.

— Единственный выход, товарищ командующий, строить мосты на свайных опорах, — по-прежнему спокойно продолжал Голдович. — Лес придется доставлять с Рацинской лесной дачи. Используем местные ресурсы.

— Рацинская дача?! — вопросительно произнес полковник Аношин. — Так это километров десять — двенадцать от реки. А на чем вы думаете подвозить лес?

— Придется не подвозить, а подносить, Иван Семенович. Привлечем для этого армейские саперные батальоны и строительный отряд, попросим помочь население. Иного выхода не вижу.

— А что могут сделать корпуса и дивизии своими силами? — поинтересовался командующий.

— Сами они мосты не построят. У них только паромы на металлических и деревянных бочках. На них большого груза не переправишь. Есть, правда, несколько трофейных лодок. Вот и все их возможности. Артиллерию, танки и другие тяжелые грузы можно переправить только по мостам. Их будем строить мы. Корпусам и дивизиям такая работа не по плечу.

— Ну а как обстоит со связью через Буг? — задал мне вопрос Шарохин. [56]

— Это дело мы обсуждали с полковником Туровским. Договорились так: по дну реки проложим трофейный кабель ППК-4. Пока концевой узел связи оборудуем в Александровке, а с расширением плацдармов поведем линию дальше, по направлению к будущему командному пункту. Так ведь, Петр Павлович? — обратился я к вошедшему в это время начальнику связи полковнику Туровскому.

— Так точно, — подтвердил тот.

— Ну что ж, на этом разговор закончим, — поднимаясь из-за стола, сказал командарм. — Передайте, Арефа Константинович, распоряжение командирам корпусов и саперных частей о подготовке переправ. Пусть полнее используют подручные материалы... Что касается армейских переправ, строить их надо, по-моему, севернее Вознесенска. А впрочем, уточним завтра на рекогносцировке. Выезд на рекогносцировку в пять ноль-ноль. Вы, товарищ Диков, предупредите командиров корпусов о времени, пусть подготовят свои соображения. План рекогносцировки доложим командующему фронтом в четыре тридцать. Все.

Чуть ли не до рассвета мы с Голдовичем, Хитровским, Зелинским, Диковым и Туровским реализовывали распоряжения командующего. Часа в три ночи позвонил начальник штаба 57-го корпуса:

— Мелкими отрядами продолжаем форсировать Южный Буг. К берегу подтянули несколько семидесятишестимиллиметровых пушек.

7

В Александровку приехали на рассвете. Оставив машины у околицы, двинулись огородами к берегу Южного Буга.

На одной из улиц нас встретил капитан из штаба 57-го стрелкового корпуса, четко отдал командующему рапорт, показал, где располагался командный пункт генерала Осташенко.

Небольшая хата была до предела заполнена офицерами. Кроме Федора Афанасьевича Осташенко и его начальника штаба Василия Ивановича Минеева тут находились командиры 58-й и 228-й дивизий, командиры полков, командующие родами войск корпуса, [57] работники штаба. Генерал Осташенко в накинутом на плечи овчинном полушубке стоял у стола и сердито отчитывал кого-то по телефону. Было непривычно видеть Федора Афанасьевича таким взволнованным и рассерженным. Все мы знали его как человека спокойного, рассудительного, сдержанного. В разговорах с солдатами и офицерами он, в отличие от некоторых командиров его ранга, никогда не повышал голоса, добивался четкого выполнения своих распоряжений не криком, а логикой, убеждением. Среднего роста, худощавый, он и внешне ничем не выделялся среди других. Но в этот раз, вероятно, кто-то довел комкора 57, что называется, до белого каления. Он даже не сразу заметил наше появление в хате.

— В чем дело, Федор Афанасьевич? Кого это вы так? — пройдя к столу, спросил Шарохин.

Увидев рядом командующего армией, Осташенко прекратил телефонный разговор, не закончив фразу, положил трубку. Поздоровался с Михаилом Николаевичем, с генералами Голдовичем, Хитровским, со мной, после чего объяснил причину своего раздражения.

— Простите, товарищ командующий, не удержался, накричал на своего артиллериста. У нас два батальона на той стороне держат маленький плацдарм. Немец систематически бьет по ним из орудий и минометов. Батальоны несут потери, хотя людей и без того небогато. А наша артиллерия молчит. Снаряды, видите ли, экономят. Вот и пришлось отчитать этих не в меру экономных товарищей...

— Ну что ж, иногда и поругать кое-кого полезно, — спокойно проговорил Шарохин. — А теперь вот что, Федор Афанасьевич: пока тихо, пойдемте на берег, посмотрим, что к чему.

— На берег сейчас нельзя, товарищ командующий, — запротестовал Осташенко, вытирая вспотевшую лысину.

— Почему?

— Простреливает немец берег из пулеметов.

— На берег, выходит, нельзя, а собрать в одну хату почти весь старший командный состав корпуса можно, — не без иронии произнес Михаил Николаевич. — Кстати, когда мы шли сюда, я заметил: не [58] очень-то у вас здесь заботятся о маскировке. Надо навести порядок, убрать из села все лишнее. А теперь на берег! С нами пойдут командиры дивизий.

— Что же это вы, Василий Иванович, опростоволосились? — тихо сказал я полковнику Минееву, выходя из хаты вслед за командующим.

— Так вот получилось. Сейчас распоряжусь, чтобы навели порядок.

На должность начальника штаба корпуса полковник Минеев прибыл из 92-й гвардейской дивизии. Человек светлого ума, твердого и уравновешенного характера, способный организатор, он был как бы рожден для штабной работы. Вместе с тем Василий Иванович обладал и необходимыми качествами строевого командира. Словом, был достойным заместителем генерала Осташенко.

...Осторожно, гуськом мы пробираемся к берегу. Останавливаемся за полуразрушенным сараем на юго-западной окраине Александровки, как раз против Акмечети. Река тут делает крутой поворот на запад, обходя Акмечеть, затем под прямым углом уходит на юг, к Бугским хуторам. Грязно-серые волны, образуя белые барашки, с шумом бьются о крутой левый берег. Порывистый степной ветер гонит и гонит их вдаль, словно боится опоздать.

На узкой песчаной полосе противоположного берега сквозь туманную дымку с трудом просматриваются окопы. Они отрыты нашими бойцами, что занимают там маленький плацдарм. Непосредственно над окопами — обрыв, занятый противником. По гребню берега лентой тянутся немецкие траншеи. Время от времени слышатся пулеметные очереди. Пули с тонким писком проносятся над головой.

Западный берег намного круче восточного, и это дает гитлеровцам определенное тактическое преимущество: наши десантники находятся в явно невыгодном, трудном положении.

— Кто там у вас командует на западном берегу? — спрашивает Шарохин генерала Осташенко.

— Капитан Неболсин. Я докладывал о нем, товарищ командующий, — негромко отвечает Федор Афанасьевич. — Очень смелый и способный командир. Первый со своим подразделением форсировал Буг и [59] закрепился на том берегу. Но вот беда: помочь ему пока нельзя. Место для переправы тут очень неудобное. Переправляться можно только на лодках, небольшими группами. Гораздо удобнее форсировать реку вон там, за изгибом, южнее Акмечети, на участке 228-й дивизии.

— А почему начали здесь?

— Форсировали ночью с ходу там, где противник послабее...

Мы перешли на новое место. Отсюда противоположный берег просматривался яснее, да и туман почти рассеялся. Осташенко доложил:

— Если сбить немцев с гребня высоты, очистить от них берег хотя бы на полкилометра, тут вполне можно строить переправу. Враг не будет ее просматривать, а это очень важно.

— Все в вашей власти, Федор Афанасьевич, — ответил Шарохин. — Вам немец мешает. Разрушьте его окопы на гребне правого берега огнем артиллерии или в крайнем случае задымите реку, атакуйте под прикрытием дымовой завесы. А место для переправы тут действительно самое подходящее.

— Полагаю, товарищ командующий, лучше всего атаковать ночью, — предложил командир 58-й дивизии полковник Русаков.

— Согласен, — поддержал его Михаил Николаевич. — Ночью так ночью. К тому же для дневных действий у нас пока маловато снарядов.

В результате рекогносцировки было решено строить деревянный мост на сваях под грузы в тридцать тонн южнее Акмечети.

— Когда можете начинать, Александр Иванович? — обратился Шарохин к Голдовичу.

— За нами дело не станет, товарищ командующий. Как только генерал Осташенко собьет противника с гребня высот западного берега, так и начнем. К заготовке леса уже приступили. Важно отогнать немцев от реки, чтобы они не могли вести по строителям прицельный пулеметный и ближний минометный огонь.

— В вашей же полосе, Федор Афанасьевич, мы предполагаем построить и другой мост, под грузы в шестнадцать тонн, — напомнил я генералу Осташенко. [60] — Как видите, от вас теперь зависит темп дальнейшего наступления армии. Медлить нельзя.

— Боюсь, что без вашей помощи, товарищ командующий, не выполним эту задачу. Мало снарядов.

— Снарядов для дивизионной артиллерии подбросим, — сказал генерал Хитровский. — Для подавления противника используйте малокалиберную зенитную артиллерию. С боеприпасами для зениток дело обстоит лучше. Дадим, сколько потребуется.

Говоря о трудностях, командир корпуса был прав. На западном берегу противник занимал выгодные позиции, держал под контролем не только реку, но и подступы к ней. Многократные попытки сбить его с гребня высоты огнем артиллерии успеха не имели. К тому же приходилось экономить боеприпасы. Неудачными оказались первые попытки переправить за реку достаточно крупные силы пехоты с легкой артиллерией и минометами. Мелкие стрелковые группы приходилось переправлять под убийственным огнем противника.

Поздно вечером 26 марта саперам 57-го корпуса удалось перебросить на западный берег паромные тросы и закрепить их. Теперь можно было активизировать переброску стрелковых подразделений. Этому благоприятствовала и погода: сильный дождь с порывистым ветром, непроглядная темень.

Первыми начали переправляться подразделения 58-й и 228-й дивизий. Ближе к берегу были также подтянуты из второго эшелона части 92-й гвардейской. Несколько раз обрывались тросы. Сильное течение опрокидывало самодельные плоты и паромы. Были жертвы. Однако форсирование продолжалось. К часу ночи на плацдармах западного берега Южного Буга было сосредоточено уже до четырех наших стрелковых полков. Недоставало лишь артиллерии.

Переправившиеся войска, в особенности командиры, знали, что не так уж много имелось артиллерии и на восточном берегу реки. Но люди верили, что их не оставят без помощи. И эта вера была обоснованной.

Еще накануне генерал Осташенко принял решение осуществить своеобразный тактический маневр, в эффективность которого поначалу кое-кто из корпусного [61] начальства не очень поверил. Вечером 26 марта по приказанию комкора все имеющиеся в наличии малокалиберные зенитные пушки с необходимым комплектом боеприпасов были установлены на чердаках ближайших к берегу домов Александровки для стрельбы прямой наводкой. Кроме того, на чердаках некоторых хат разместились расчеты десятка станковых пулеметов с лентами, набитыми трассирующими пулями.

Ровно в два часа ночи 27 марта с восточного берега реки на позиции противника обрушился шквал огня. Тучи трассирующих снарядов и пуль сплошной огненной полосой прорезали темноту. Артиллерийско-пулеметная подготовка продолжалась пятнадцать минут. Эффект превзошел все ожидания. В два пятнадцать наши стрелковые части, накопившиеся на плацдармах, ринулись в атаку. Ошеломленные гитлеровцы на первых порах не смогли даже оказать организованного сопротивления.

К рассвету части 58-й дивизии продвинулись до пяти километров, а части 228-й с ходу овладели крупным населенным пунктом Акмечеть.

Незадолго до того командование 228-й стрелковой дивизией принял полковник Иван Никитич Есин. Опытный волевой офицер за несколько дней сумел навести в своем хозяйстве образцовый порядок. В бою за Акмечеть части дивизии на деле показали пример организованности и тактического мастерства. Особенно отличился батальон 795-го полка под командованием капитана Авкая Захировича Мубаракшина. Он первым ворвался в Акмечеть и выбил противника из северо-восточной части населенного пункта, открыв тем самым путь для продвижения вперед остальным частям и подразделениям дивизии.

Однако немецко-фашистское командование не хотело мириться с фактом прорыва своей обороны. Опомнившись после нашей ночной атаки и приведя в порядок отступившие подразделения, гитлеровцы с помощью «юнкерсов» и «мессершмиттов» в течение 27 марта неоднократно пытались контратаковать части 58-й и 228-й дивизий. Систеаматически бомбила район переправы вражеская авиация. Тем не менее форсирование продолжалось. А с наступлением темноты [62] саперы 80-го строительного отряда начали сооружать южнее Акмечети деревянный мост грузоподъемностью в тридцать тонн.

8

Одновременно с частями 57-го стрелкового корпуса на другом участке, в районе Бугских хуторов, бурную и капризную в этот период года реку форсировали части 82-го и 6-го корпусов. Как и в районе Александровки, войска переправлялись на западный берег на подручных средствах. На всякий случай многие бойцы запасались и индивидуальными переправочными средствами: кто небольшим бочонком, кто пустой канистрой из-под бензина, кто плотно связанными в снопы кукурузными стеблями.

Командир 60-го гвардейского стрелкового полка рассказал мне о таком случае. Гвардии сержант Алексей Григорьевич Первухин в ночь на 26 марта первым переправился на противоположный берег реки со станковым пулеметом и запасом патронов на «индивидуальном» маленьком плотике, сделанном собственными руками. Достигнув западного берега, он занял удобную позицию и около двух суток отбивал яростные атаки немцев, пытавшихся уничтожить «нахального русского пулеметчика». Отвлекая противника огнем своего «максима», гвардии сержант тем самым способствовал успешной переправе полка. 27 марта Алексей Первухин погиб как герой, до последней минуты прикрывая огнем однополчан, продолжавших форсировать реку.

Хотя частям 82-го и 6-го корпусов не удалось с ходу прорвать вражескую оборону, они все же накопили на западном берегу Южного Буга значительные силы, способные выдержать натиск противника, удержать захваченный плацдарм.

Утром 27 марта генерал Шарохин доложил о результатах боев за Южный Буг командующему фронтом генералу Малиновскому, а я в свою очередь сообщил о наших первых успехах начальнику штаба фронта Феодосию Константиновичу Корженевичу.

Обычно скупой на похвалу, почти всегда критически относившийся к информации, поступавшей из [63] войск, на этот раз Феодосий Константинович в какой-то мере даже переоценил наш успех.

— Выходит, — сказал он, — у вас наметился оперативный прорыв. Это очень здорово, просто замечательно!..

— Об оперативном прорыве говорить пока рано, — ответил я. — Вторая линия противника не прорвана, в воздухе свирепствует его авиация, для преследования немцев сил пока недостаточно. Поэтому, товарищ генерал, давайте считать наш прорыв не оперативным, а тактическим. Так вернее.

— Пусть будет по-вашему, — согласился Корженевич. — Кто из нас прав, покажет ближайшее будущее.

В течение дня войска 37-й армии закреплялись на достигнутых рубежах, окапывались, приводили себя в порядок после ночного боя, отражали вражеские контратаки. Над новыми позициями полков, участвовавших в прорыве, да и над самой рекой почти непрерывно кружились восемь — десять вражеских самолетов.

Примерно к полудню в районе Александровки и Бугских хуторов (северных) начали сосредоточиваться армейские танковые части, артиллерия, автомашины с грузами, подводы. В ожидании переправы экипажи танков, водители автомашин, повозочные сначала беззлобно поругивали саперов за медлительность. Когда же узнали, что мосты будут готовы не раньше как через двое суток, стали поспешно маскировать свое хозяйство.

Мосты нужны были как воздух. Скопление боевой техники в районе будущих переправ в любой момент могли обнаружить вражеские воздушные разведчики и тогда — не миновать беды.

Но опасность — это еще не все. Главное заключалось в другом: танки, артиллерия, машины и подводы с боеприпасами, горючим, продовольствием были необходимы на западном берегу. Без всего этого нечего было и думать о преследовании противника, о дальнейшем расширении плацдармов. Стрелковые части, переправившиеся через реку налегке, без танков и дивизионной артиллерии, не в состоянии были развить сколько-нибудь значительный оперативный успех. Иначе говоря, прорыв мог оказаться безрезультатным [64] и жертвы, понесенные при форсировании, напрасными.

Мосты строились, саперы работали с исключительной самоотверженностью. Руководил строительством опытнейший армейский инженер генерал-майор Александр Иванович Голдович. Уж кто-кто, а он прекрасно понимал, как нужны войскам надежные переправы.

До войны один из строителей Киевского укрепрайона, затем участник обороны Киева, ветеран 37-й армии, Голдович вдосталь испытал и горечь поражений, и радость побед. В составе 37-й армии он отступал через Донбасс до Северного Кавказа — тогда ему приходилось чаще взрывать мосты, чем заниматься их строительством. Теперь все это было позади. Он опять строил, созидал, стремился строить как можно быстрее и надежнее. Но в данном случае многое зависело совсем не от него и не от саперов-строителей. Не хватало материалов, бурные воды реки не давали возможности быстро установить сваи, стремительный поток нередко уносил толстые бревна, и их приходилось вылавливать далеко впереди по течению, снова и снова тянуть баграми к месту строительства.

Во второй половине дня меня вызвал по ВЧ генерал Корженевич.

— Мосты готовы?

По голосу нетрудно было догадаться, что начальник штаба фронта раздражен. Я доложил, что мост под грузы в шестнадцать тонн будет готов к утру 29 марта, а тридцатитонный не раньше 30 марта.

— Почему тянете? — послышался в трубке строгий бас. — Упустите момент, дадите противнику закрепиться, потом опять прорывать оборону...

— Мосты строим на сваях, лес бойцы подносят на руках из лагерей, километров за восемь — десять. Одновременно используем опоры высоковольтной линии электропередачи, — стал объяснять я. — Делаем все возможное, товарищ генерал, чтобы ускорить строительство. К сожалению, табельных переправочных средств для танков и артиллерии у нас нет...

— Как это нет? — прервал меня Феодосий Константинович. — Мы дали вам два понтонно-мостовых батальона. Почему не используете? Где они? [65]

— Несколько часов назад батальоны разгрузились на станции Новый Буг. Им приказано двигаться самостоятельно на Вознесенск. Ждать, когда они дойдут до Вознесенска, нет смысла, да и невыгодно, поэтому мы и приступили к строительству свайных мостов.

— Да, дела! — прогудел Корженевич. Но вероятно, мои доводы убедили его: ничего не поделаешь, придется ждать! После небольшой паузы Феодосий Константинович уже более спокойным тоном спросил: — А как там ваши войска? Как ведет себя противник?

Я подробно доложил.

Пока докладывал, мозг сверлила мысль: «Почему фронтовое начальство так спешит, подгоняет нас со строительством мостов?»

Поинтересовался действиями соседей справа — войск 2-го Украинского фронта.

— У них дела идут неплохо, — охотно пояснил Корженевич. — Конев успешно наступает с севера. Своим левым флангом 2-й Украинский фронт овладел рубежом Кривое озеро, Большие Кумары, хутор Красный Киев. Ну, а об освобождении Каменец-Подольского вы уже знаете. Как видите, нам ни в коем случае нельзя топтаться на месте. Надо наступать, гнать немцев... Где генерал Шарохин?

— На строительстве переправы в районе Александровки.

— Вызовите его к ВЧ. С ним будет говорить командующий фронтом. Генерал Малиновский решил перенести направление главного удара фронта с юга в полосу наступления 37-й армии. Вы должны обеспечить переправу через Буг 23-го танкового корпуса и группы Плиева. Их представители прибудут к вам завтра.

Вот оно в чем дело! Вот почему фронт вдруг заинтересовался нашими мостами! У нас у самих танки, артиллерия и тылы на восточном берегу ждут не дождутся, пока будут готовы переправы, а тут такая задача, будто снег на голову.

Приказал дежурному по связи узнать, где находится командарм. Минут десять спустя откуда-то издалека услышал в трубке голос Михаила Николаевича. [66]

— В чем дело, Арефа Константинович?

Командующий находился в штабе 6-го корпуса, а связь с корпусом — обычный полевой телефон: сказать ничего лишнего нельзя, враг может подслушать. Я передал лишь суть разговора с Корженевичем.

— Еду, — коротко бросил Михаил Николаевич. — Буду примерно через час вместе с Голдовичем. Подготовьте необходимые документы.

К приезду командарма я написал подробную справку о положении наших частей за Южным Бугом, о скоплении боевой техники на восточном берегу реки. Начальник штаба инженерных войск армии подполковник В. Ф. Немиров к этому времени уточнил, где находятся понтонно-мостовые батальоны, которые должны прибыть к нам со станции Новый Буг, и подготовил справку о ходе строительства мостов. Правда, ничего нового в этой справке не было: она лишь подтверждала, что мост грузоподъемностью в тридцать тонн будет готов не раньше чем к рассвету 30 марта.

Разговор генерала Шарохина с командующим фронтом был непродолжительным. Родион Яковлевич Малиновский в нескольких словах объяснил, почему решено перенести направление главного удара на правый фланг, в полосу 37-й и 57-й армий. Дело в том, что войска 2-го Украинского фронта к тому времени форсировали Южный Буг в районе Гайворона и продолжали успешное наступление. На главном же — одесском — направлении 3-го Украинского фронта произошла задержка: 8-я гвардейская армия генерала В. И. Чуйкова и 46-я армия генерала В. В. Глаголева не смогли с ходу форсировать широко разлившийся в низовье Южный Буг. А поскольку у нас наметился глубокий прорыв и строились мосты для танков, было решено направить сюда 23-й танковый корпус, которым теперь, после гибели генерала Е. Г. Пушкина, командовал генерал А. О. Ахманов, и конно-механизированную группу Плиева. Командующий фронтом пояснил, что Плиев поможет нам овладеть Раздельной, потом повернет на юг — в сторону Одессы.

Замысел командующего фронтом заключался в том, чтобы армиями правого крыла (57, 37 и 46-й) при поддержке 23-го танкового корпуса и группы Плиева [67] нанести мощный удар в общем направлении на Вознесенск, станцию Раздельная, Тирасполь, форсировать Днестр, отбросить противника и выйти на государственную границу по Пруту и Дунаю. Конно-механизированная группа Плиева от Раздельной должна была повернуть на Беляевку и Овидиополь, отрезать пути отхода одесской группировке противника на запад и во взаимодействии с армиями левого крыла фронта уничтожить ее.

Михаил Николаевич стал было просить командующего фронтом, чтобы по мере готовности моста в первую очередь пропустить через него танки и артиллерию нашей армии, но получил категорическое распоряжение: как только мост будет готов, немедленно начать переправлять на западный берег Южного Буга части 23-го танкового корпуса и конно-механизированной группы генерала Плиева. Отказом ответил командующий фронтом и на вторую просьбу генерала Шарохина — помочь армии табельными переправочными средствами.

— Вот такие дела, товарищи, — положив на место телефонную трубку и обернувшись к нам, сказал командарм. — Как будем выполнять фронтовую задачу, товарищ инженер?

Александр Иванович озабоченно развел руками:

— Будем продолжать строить мосты, товарищ командующий. Ничего иного предложить не могу. На камышовых плотах и солдатских «сидорах» танки не переправишь.

— Так-то оно так, но расписываться в своей беспомощности мы тоже не можем. Надо что-то придумать и хотя бы часов на двадцать сократить срок строительства моста для танков. Кстати, на подходе парк паромов Н-2-П. Нельзя ли что-нибудь скомбинировать из них?

— Вообще-то можно, хотя и рискованно, — ответил Голдович. — Парк состоит из полупонтонов, грузоподъемностью в шесть тонн каждый. Для тридцатитонного груза нужно шесть полупонтонов объединить вместе. Пожалуй, и того мало. Для большей уверенности нужен хотя бы небольшой запас грузоподъемности. Попытаемся заполнить полупонтонами центральную [68] часть моста, сделать ее наплавной. Риск, конечно, есть, но, думаю, все обойдется...

Провожая до двери генерала Голдовича, командующий говорил:

— Мобилизуйте, Александр Иванович, все, что возможно: мост для переправы танков должен быть готов хотя бы часам к двенадцати 29 марта. Завтра сюда начнет прибывать танковый корпус Ахманова, затем группа Плиева. Мы обязаны их переправить. От нас теперь зависит успех выполнения фронтовой операции...

Генерал Голдович уехал на переправу. А полчаса спустя я увидел перед собой высокого, стройного полковника в авиационной форме.

— Оперативная группа 1-го смешанного авиационного корпуса 17-й воздушной армии прибыла для согласования вопросов взаимодействия, — четко доложил он. — Командир группы гвардии полковник Якимец — заместитель начальника штаба корпуса.

Вскоре на трофейном БМВ приехал начальник штаба того же корпуса полковник Галькевич.

— Войска 37-й армии в ходе наступления до станции Раздельная будет поддерживать 95-й штурмовой полк, — объявил он. — Заместитель командира полка майор Шурупов будет находиться на КП армии с радиостанцией наведения.

— Рады, что получили авиационную поддержку, — сказал я. — Теперь дело, надеюсь, пойдет лучше. А что требуется авиаторам от нас?

— Очень немногое, — ответил полковник Галькевич. — Средства связи, передвижения, ну и радиостанция наведения.

Я позвонил Дикрву и Туровскому, чтобы зашли, познакомил их с Галькевичем, Якимцом и Шуруповым. Узнав о цели вызова, полковник Туровский недовольно проворчал:

— Радиостанция наведения... А где я ее достану?

— Нужно достать, Петр Павлович. У вас, кажется, имеются трофейные. Сегодня же приведите одну из них в порядок и передайте в распоряжение майора Шурупова.

Подполковник Диков, гвардии полковник Якимец [69] и майор Шурупов быстро составили таблицу взаимодействия, уточнили сигналы, рубежи. Время готовности авиационной оперативной группы определили на десять ноль-ноль 28 марта.

Закончив дела, я спросил майора Шурупова, где сейчас базируется его полк.

— Далеко, очень далеко. В районе Кривого Рога.

— Значит, на пределе? — спросил в свою очередь Диков. — Боюсь, немного будет пользы от этой воздушной поддержки.

— А что вы хотите? — с обидой сказал Шурупов. — Нам самим аэродром у Южного Буга вот как нужен! — Он провел ребром ладони по горлу. — Прибудет строительный батальон, тут же начнем строить.

К сожалению, Диков не ошибся. Из-за большой удаленности аэродрома штурмовики не смогли оказать войскам нашей армии сколько-нибудь серьезной поддержки ни во время переправы, ни позже, в период преследования противника.

9

В последние дни марта заметно похолодало. Дожди сменились гололедом. Особенно холодно стало по ночам.

Командующий армией вместе с Аношиным, Хитровским, Голдовичем почти постоянно находились в районе строительства мостов. По два-три раза в сутки выезжал туда и я.

Неистово бурлила река. Ледяной холод пронизывал до костей. Завывал порывистый ветер. А работа кипела. Чтобы не сорваться с обледенелого настила, со скользких бревен и плотов в бешено ревущий водоворот, саперы привязывали себя веревками к сваям.

В довершение ко всему районы строительства периодически обстреливала немецкая артиллерия.

Порой казалось прямо-таки чудом, что саперам удавалось устанавливать тяжелые, многометровые деревянные опоры. И все же строители метр за метром отвоевывали у реки.

Чуть выше по течению бойцы только что прибывшего понтонно-мостового батальона скрепляли в секции полупонтоны, чтобы заполнить ими недостроенную часть моста. [70]

Вечером 28 марта, минут через двадцать после того, как я приехал к командующему с очередным докладом, к переправе начали подходить передовые части 23-го танкового корпуса фронтового подчинения. Располагались прямо на берегу, неподалеку от моста, где стояли замаскированные армейские танковые и артиллерийские полки.

Когда совсем стемнело, к мосту, переваливаясь с боку на бок, подъехал заляпанный грязью «виллис». Из машины вылез среднего роста военный, в коротком полушубке и шапке-ушанке. Пройдя по настилу эстакады почти к самой середине моста, он громко и требовательно спросил:

— Кто тут самый старший?

Генерал Голдович, объяснявший что-то саперам, бросил в темноту:

— А вы кто будете?

— Я — Красноголовый.

— Какой, какой? — едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, переспросил Александр Иванович.

— Не «какой, какой», а полковник Красноголовый Владимир Иванович, командир передового отряда, заместитель командира 23-го танкового корпуса. По приказу командующего фронтом корпус должен переправляться по этому мосту на западный берег. Одна наша бригада уже здесь, за ней следуют остальные...

— В таком случае давайте познакомимся, — шагнул навстречу полковнику-танкисту Александр Иванович. — Я генерал-майор Голдович, начальник инженерных войск 37-й армии. К сожалению, как видите, мост еще не готов.

— Как же быть?

— Придется ждать, пока закончим.

К говорившим подошли несколько офицеров в комбинезонах и кожаных шлемах.

— Это вы строите мост, товарищ генерал? — обратился один из них к Голдовичу.

— Вроде я вместе с саперами. А что вас интересует?

— И по этому рваному мосту вы думаете переправлять танки?

— Вот именно, по этому рваному мосту, — сдержанно [71] ответил Голдович. — Как только мы закончим, можете начинать.

— Шутить изволите?

— Время для этого неподходящее. К утру будьте готовы. Кстати, с кем имею честь?

— Командир танковой бригады полковник Девятков Иван Акимович.

— Вот и чудесно. Готовьтесь, Иван Акимович, к переправе. Желаю успеха.

Незаконченный 35-метровый пролет было решено перекрыть мостовыми полупонтонами из Н-2-П. Подобное сращивание и в нормальных-то условиях дело не простое, а тут... Генералу Голдовичу и его подчиненным было над чем подумать, прежде чем решиться на этот рискованный эксперимент.

10

Будет ли мост готов к утру? В управлении армии этот вопрос волновал всех.

В течение дня командарм несколько раз выезжал в район строительства, торопил начальника инженерных войск, а вернувшись на свой передовой командный пункт, возле Александровки, снова прежде всего позвонил Голдовичу.

В канун начала переправы к Шарохину около полуночи прибыл командир 23-го танкового корпуса Алексей Осипович Ахманов.

Спустившись в «будку»{1} командарма, Ахманов поприветствовал Михаила Николаевича, потом протянул руку мне и без всякой дипломатии спросил, рады ли мы гостям.

— Рады не рады, а приходится принимать. Ничего не поделаешь, — приветливо улыбнулся Шарохин. — Садитесь, рассказывайте.

— А что рассказывать? Обстановку, думаю, вы знаете не хуже меня, — сказал Ахманов, присаживаясь к столу. — По приказу командующего фронтом [72] переправу корпуса надо было начать сегодня в семнадцать ноль-ноль. Мы, правда, немного запоздали: одна бригада здесь, остальные на подходе. Да и у вас с мостом, видно, задержка.

— Пока строим.

— Как же быть?

— Ждать. Иного предложить не могу. Кстати, наш мост не рассчитан на пропуск большого числа тяжелых танков, — добавил Шарохин.

— Ничего, выдержит. Мои «тридцатьчетверки» не тяжелее ваших.

— За оптимизм хвалю, — сказал командарм. — Только учтите, сначала я пропущу свои танки и артиллерию, а потом уже тронетесь вы.

В «будку» протиснулся генерал Исса Александрович Плиев. Сухощавый, с большими темными усами, в черной бурке и такой же кубанке, он чем-то напоминал огромную птицу.

— Доброго вечера, Михаил Николаевич! Доброго вечера, полковник! И тебе, Ахманов, доброго вечера! — с особым ударением произнес он. — Теперь мне понятно, почему все кругом забито танками... А я, грешным делом, плохо подумал о Шарохине.

У Иссы Александровича было прекрасное настроение. В темных глазах прыгали веселые искорки.

— Вы, Исса Александрович, что-то рановато пожаловали со своими конниками. Мы ждали вас завтра. Мост-то ведь еще не готов, — обратился к Плиеву Шарохин.

— Как не готов? Я буду жаловаться генералу Малиновскому. Где твой ВЧ?

— В штабе армии, в Вороновке. Пожаловаться еще успеете, время есть, — улыбаясь одними глазами, сказал Шарохин. — А пока, Исса Александрович, давайте-ка ужинать. Может, после ужина станете добрее.

Добродушно проворчав что-то, Плиев стал снимать бурку.

К рассвету мост был готов. Для проверки его устойчивости с общего согласия решили сначала пропустить за реку обозы и принадлежавшие нашей армии автомашины с грузами.

Командиры с берега наблюдали за переправой. Солдаты-повозочные весело покрикивали на застоявшихся [73] лошадей. Водители автомашин включили моторы и терпеливо ждали своей очереди. Над рекой висел туман, моросил мелкий дождь. Опасаться появления вражеской авиации в такую погоду вроде бы не было резона. Однако на всякий случай к мосту подтянули несколько зенитных артиллерийских орудий и счетверенных зенитных пулеметов.

Пропустив обозы и десятка два автомашин, на мост прошли Ахманов и Плиев, сопровождаемые Голдовичем и командирами бригад. Придирчиво стали осматривать наплавную часть переправы.

— Не сомневайтесь, товарищи танкисты, — успокаивал «ревизоров» Голдович. — Мост надежный, выдержит и не такой груз, как ваши танки.

В восемь часов тридцать минут начали переправляться части 23-го танкового корпуса. Первой проследовала мотострелковая бригада, за ней — танки.

До полудня все шло нормально. На противоположный берег реки двинулся уже двадцать четвертый танк из 135-й бригады, и тут произошла беда. При въезде на наплавную часть водитель сделал неосторожный поворот, танк сначала сильно накренился, затем с грохотом рухнул в воду. Членов экипажа спасти не удалось. В результате катастрофы был поврежден мост. На ликвидацию повреждения саперы затратили несколько часов.

11

На переправу, не заезжая в штаб, прибыл на вездеходе командующий фронтом генерал Р. Я. Малиновский с начальником инженерных войск фронта генералом Л. З. Котляром. Шарохин кратко доложил обстановку.

Командующий фронтом выразил недовольство большим скоплением войск в районе переправы, затем, обращаясь к Шарохину, спросил:

— Почему построили мост именно здесь? Не лучше ли было строить его несколько выше, в излучине? Там гораздо удобнее подъезды к реке.

— Верно, подъезды удобнее, товарищ командующий, зато тут река не просматривается и не простреливается [74] противником. Переправа в мертвом пространстве. Мост-то мы начали строить, когда еще противник занимал командные высоты на правом берегу. Потому и выбрали это место.

— И река здесь значительно уже, товарищ командующий. Меньше потребовалось строительных материалов, — добавил Голдович.

Не знаю, убедили ли командующего фронтом объяснения Шарохина и Голдовича, но к этому вопросу он больше не возвращался.

Закончив осмотр переправы, Р. Я. Малиновский снова обратился к Шарохину:

— Генерал Корженевич сообщил мне, что вы просили разрешить в первую очередь переправить за реку части 37-й армии. Не могу я этого сделать, Михаил Николаевич. Пропустите сначала Ахманова, потом Плиева со всем его хозяйством, а затем уж заканчивайте переправу своих частей.

— Товарищ командующий, у меня пехота осталась без артиллерии и танков, — начал было протестовать Шарохин. — В случае контратаки...

— Все ясно, Михаил Николаевич. Давайте считать разговор на эту тему законченным, — прервал Малиновский.

— В таком случае разрешите мне выехать к войскам, товарищ командующий. Пока будут переправляться Ахманов и Плиев, я должен организовать преследование.

— Это разрешаю, — согласился Малиновский. — Руководить переправой останется генерал Котляр.

— Прошу вас, товарищ командующий, позавтракать у меня, — пригласил Малиновского Шарохин.

— Что ж, предложение разумное и как раз кстати. Пойдемте, товарищи. Закусить, думаю, не вредно, — улыбнулся Малиновский, в свою очередь широким жестом приглашая всех нас.

Во время завтрака генерал Ахманов, глянув в окно, восхищенно произнес:

— Смотрите, черная туча движется!..

Все повернулись к окну. По улице плотной массой на вороных конях, в черных крылатых бурках двигались казаки 4-го гвардейского Кубанского корпуса. [75]

— Ваши молодцы, товарищ Плиев? — строго спросил Родион Яковлевич.

— Так точно, товарищ командующий. Мои, — быстро поднявшись, отчеканил Исса Александрович.

— Немедленно уберите конницу из села. Отведите в поле, в лес, куда хотите, только подальше от переправы!

После завтрака командующий фронтом, уточнив дальнейшие задачи войскам, уехал. Спустя два часа из Александровки были выведены все части, за исключением тех, которые уже переправлялись через Южный Буг.

Нашей армии командующий фронтом поставил задачу — продолжать преследовать противника в направлении Раздельной и к исходу 30 марта выйти на рубеж Шварцево, Завидовка.

23-му танковому корпусу с мотоциклетной группой полковника Красноголового к тому же сроку было приказано овладеть селами Стрюково, Кошары (шестьдесят пять километров юго-западнее Александровки) на реке Тилигул.

Конно-механизированная группа генерала Плиева должна была после переправы выйти в район Березовки (пятьдесят километров юго-западнее Вознесенска) на реке Тилигул и в дальнейшем наступать в направлении Катаржино, Раздельная. Мы уже знали, что в состав этой группы входили 4-й гвардейский кавалерийский казачий Кубанский корпус, 4-й гвардейский механизированный корпус из трех механизированных и одной танковой бригад, 5-я отдельная мотострелковая бригада.

После отъезда командующего фронтом Шарохин и я вместе с генералами Ахмановым, Плиевым и начальником штаба авиационного корпуса полковником Галькевичем разработали план взаимодействия.

Переправившись на западный берег Южного Буга, части 23-го танкового корпуса и конно-механизированной группы устремились в прорыв. На подступах к реке Тилигул они вступили во взаимодействие с нашими стрелковыми корпусами и вместе вышли на тылы и коммуникации 6-й немецкой армии, создав угрозу окружения ее главных сил. [76]

За успешное форсирование Южного Буга 37-я армия получила благодарность от Верховного Главнокомандования, 58-я гвардейская дивизия была награждена орденом Красного Знамени, а 68-й армейский полк связи удостоен почетного наименования Вознесенский. Многие генералы, офицеры, сержанты и солдаты были награждены орденами и медалями.

12

После неудачной попытки закрепиться на рубеже Южного Буга командующий 6-й немецкой армией генерал Хейнрици, незадолго до того сменивший генерала Холлидта, решил во что бы то ни стало удержаться на следующем тактически выгодном рубеже — реке Тилигул. Тактика немцев, по сути, оставалась прежней: отходя, сдерживать советские войска усиленными арьергардами, имеющими в своем составе танки, самоходные орудия, бронетранспортеры, артиллерию и пехоту на автомашинах.

По данным разведки нам было известно, что на западном берегу Тилигула, как и на Южном Буге, немцы построили оборонительные сооружения: отрыли окопы полного профиля с разветвленными ходами сообщений, оборудовали доты. Сама река, будь это в летнее время, не представляла бы серьезного препятствия, но в конце марта она превратилась в довольно солидный водный рубеж. К тому же подступы к Тилигулу и высоты на восточном берегу находились под воздействием вражеской артиллерии, а мосты были либо взорваны, либо заминированы.

В ночь на 31 марта части нашей армии во взаимодействии с 23-м танковым корпусом и конно-механизированной группой сбили гитлеровцев с некоторых предмостных укреплений, но форсировать Тилигул и прорвать оборону немцев с ходу не удалось.

День 31 марта выдался солнечный, а вокруг ни деревца, ни рощицы. С рассветом немецкая авиация стала бомбить почти не защищенные от воздушного противника, увязшие в грязи, не имевшие возможности быстро рассредоточиться колонны танков, артиллерии, автомашин. Особенно ожесточенным воздушным атакам подверглись части конно-механизированной [77] группы генерала Плиева. В полдень, во время одного из очередных налетов вражеской авиации, был тяжело контужен на своем наблюдательном пункте в Березовке и вскоре скончался командир 4-го гвардейского механизированного корпуса генерал-лейтенант Трофим Иванович Танасчишин. В командование вступил начальник штаба генерал-майор В. И. Жданов. Серьезные потери в командном и рядовом составе понесли от бомбежек также части 23-го танкового корпуса и стрелковые соединения армии.

Наступление фактически приостановилось. Войска прямо в степи, на открытой местности старались зарыться в землю. Оставалось единственное — ждать ночи, чтобы снова двинуться вперед под прикрытием темноты.

Всю ночь на 1 апреля шли ожесточенные бои. На правом фланге армии частям 58-й и 228-й стрелковых дивизий 57-го корпуса во взаимодействии с 56-й мотострелковой и 61-й танковой бригадами 23-го танкового корпуса удалось сбить с последних предмостных укреплений 15-ю немецкую пехотную дивизию. Овладев населенными пунктами Стрюково, Шварцево, Корнеево и захватив заминированную, но неповрежденную немецкую переправу, наши войска форсировали реку. Южнее, на участке Богорождественка, Оскоровка, некоторого успеха достигли части 82-го стрелкового корпуса. Примерно к полуночи они принудили 384-ю немецкую пехотную дивизию оставить предмостное укрепление и буквально на ее плечах прорвались на западный берег Тилигула, захватив значительный по фронту и глубине плацдарм. На левом фланге реку форсировали части 6-го гвардейского корпуса, взаимодействовавшие с кавалеристами и танкистами генерала Плиева. В течение ночи стрелки и кавалеристы продвинулись за Тилигул до двенадцати километров, захватили большое число пленных из состава 258, 335, 15-й пехотных и 3-й горнострелковой немецких дивизий.

Опять ясное, солнечное утро. И опять бомбежки — дерзкие, неистовые, почти безнаказанные. Правда, танкисты и пехотинцы ведут по немецким бомбардировщикам пулеметный огонь, но безрезультатно.

И так несколько часов подряд. О продолжении наступления [78] пока нечего и думать. У меня на столе то и дело звонит телефон. Командиры и начальники штабов корпусов, словно сговорившись, задают один и тот же вопрос:

— Где наша авиация? Почему бездействует?

Из дивизий такие же запросы поступают по радио. В радиодонесениях об обстановке в районах боев то и дело мелькают слова: «Противник подверг бомбежке...», «Противник обстрелял с воздуха...», «Под воздействием вражеской авиации вынуждены...»

Было очевидно, что немецкое командование группы армий «Южная Украина» бросило в полосу наступления 37-й армии, где действовали конно-механизированная группа и 23-й танковый корпус, основные силы своей авиации. Поддерживавшие нас штурмовой авиаполк и истребители базировались, к несчастью, на единственном тогда аэродроме в районе Кривого Рога. Штурмовики, пока долетали до места боев, использовали добрую половину горючего и вынуждены были чуть ли не сразу возвращаться обратно.

Во второй половине дня 1 апреля погода, как это нередко бывает в начале весны, резко изменилась. Небо заволокли свинцовые тучи. Задул резкий северный ветер. Начавшийся дождь вскоре сменился мокрым снегом.

Вражеская авиация прекратила налеты, и наши войска снова перешли в наступление. До полуночи освободили около двадцати населенных пунктов.

Дождь вперемежку с мокрым снегом продолжался и 2, и 3, и 4 апреля. Температура воздуха упала до минус двух-трех градусов. Землю окутала белая муть — промозглая, слякотная, сковывающая движения людей. И если вначале ухудшение погоды обернулось благом для наших войск, то теперь оно грозило серьезными неприятностями: начались простудные заболевания.

Однако, несмотря ни на что, в ночь на 3 апреля развернулись ожесточенные бои на рубеже степной речки Большой Куяльник. К рассвету оборона фашистских войск была прорвана. Соединения нашей армии, взаимодействуя с частями 23-го танкового корпуса и группы генерала Плиева, километр за километром продвигались на юго-запад. [79]

13

Стремительное преследование противника с каждым днем увеличивало трудности управления войсками. Прямой проводной связи с соседями — 57-й армией справа и 46-й — слева у нас не было, поэтому зачастую мы не имели необходимой информации о том, как складывалась обстановка на флангах. Лишь изредка с большим трудом удавалось связываться с соседями через штаб фронта по ВЧ, но и в этих случаях разговор ограничивался несколькими минутами. Из-за большой удаленности не всегда надежной оказывалась связь штаба армии с корпусами. Все ощутимее давало себя знать несоответствие между темпами наступления войск и мобильностью управления.

Для непосвященного человека может показаться странным: почему войска, преодолевавшие сопротивление противника, продвигались быстрее, чем штаб, своевременному перемещению которого из одного пункта в другой вроде бы ничто не мешало. Но так может лишь показаться. Помех и трудностей было много.

Прежде всего, отсутствовали транспортные средства повышенной проходимости, совершенно необходимые в период распутицы. В результате не только штабное имущество, но и 68-й армейский полк связи с громоздкой аппаратурой приходилось тащить на конной тяге. На погрузку и разгрузку техники, на свертывание и развертывание узла уходили многие часы.

Правда, в ту пору мы имели уже два узла связи. Пока один действовал, другой развертывался на новом месте. Но это была лишь полумера. Требовался как воздух подвижный узел на автомашинах, однако его удалось создать только летом. В марте же и первой половине апреля с проводной связью было очень туго. Хотя связисты-умельцы части подполковника Ф. И. Дерябина и здесь нашли выход. Очень выручали нас подвижные передающие радиоузлы, которые они смонтировали из трофейных радиосредств на трофейных же вездеходах. Детище наших связистов было в тот период весьма ценной новинкой в армейской практике. [80]

Неоценимыми помощниками командующего и штаба армии в управлении войсками в период весенней распутицы были летчики армейской эскадрильи. Эскадрилья состояла из нескольких тихоходных самолетов По-2, или «кукурузников», как их называли в войну. Командовал ею майор Семен Васильевич Землянский, в прошлом замечательный летчик-бомбардировщик.

Только в течение марта 1944 года наши «кукурузники» сделали более двухсот самолето-вылетов. Сто шестьдесят раз они летали на связь, тридцать пять раз совершали посадки в расположении передовых частей, пять раз ночью бомбили окопы противника.

14

Штаб армии со всеми его отделами и службами только что прибыл в небольшое украинское село Лидиевку. Не успели толком разместиться, меня вызвал командарм.

Михаил Николаевич колдовал над картой — что-то вымерял циркулем, чертил. Собственно, в этом не было ничего необычного. Все мы хорошо знали, что работа с картой — любимое занятие генерала Шарохина. Военный не только по должности, по обязанности, но и по призванию, Михаил Николаевич видел в штабной карте своего надежного друга и помощника. Карта была его постоянной спутницей. Он обращался к ней и при разработке плана крупной армейской операции, и во время разговоров с командирами полков, батальонов, рот, взводов непосредственно в районе боев.

От Лидиевки до Днестра было по меньшей мере сто километров, а генерал Шарохин, склонившись над картой, прикидывал, как лучше форсировать с ходу своенравный Днестр. Для того и вызвал меня. Впрочем, не оставляли его и более близкие заботы — предстоящее освобождение крупных железнодорожных узлов Мигаево и Раздельная.

— Надо кое-что уточнить, Арефа Константинович, — сказал генерал Шарохин, когда я вошел. — Но прежде чем начинать разговор, послушаем нашего разведчика — он сейчас будет здесь. [81]

Через несколько минут пришел подполковник Щербенко в лихо сбитой набекрень фуражке, в длинной кавалерийской шинели, туго перетянутой поясным ремнем с портупеей, с неизменной офицерской сумкой на боку и, несмотря на грязь, в ярко начищенных хромовых сапогах. Ну как есть лихой казак! Отдал честь, даже пристукнул каблуками. Вслед за ним вошли генералы Голдович, Хитровский, полковник Аношин, офицеры оперативного отдела — направленцы корпусов и фронта.

— Попрошу, Василий Иванович, коротко доложить о том, что нового известно в вашем ведомстве о противнике, о его возможных действиях в ближайшие дни, — обратился к Щербенко командующий.

Начальник разведотдела быстро извлек из сумки свою рабочую карту, стал докладывать:

— Противник пополняет свои потрепанные части за счет солдат и офицеров, прибывающих главным образом непосредственно из Германии. На реках Большой и Малый Куяльник, Кучурган и особенно на Днестре у немцев имеются подготовленные рубежи обороны. По нашим сведениям, в настоящее время они продолжают спешно укреплять их, широко привлекая к этой работе местное население. На железнодорожных станциях Мигаево, Раздельная, Кучурган, Тирасполь и Бендеры отмечается интенсивное движение эшелонов и массовый угон населения. Многие воинские части переправляются за Днестр. Штаб 6-й немецкой армии перебазировался из Одессы в Аккерман (Белгород-Днестровский), а оперативная группа — из Раздельной в Тирасполь. В Тирасполе же находится и штаб 8-й немецкой армии. Полагаю, товарищ командующий, что наиболее упорно противник будет оборонять Раздельную и Тирасполь, чтобы успеть отвести свои войска из района Одессы, а также вывезти ценности...

— Да, Раздельную немцы постараются удерживать любой ценой, пока не отведут свою группировку из района Одессы, — согласился Михаил Николаевич, продолжая одновременно наносить на карту обстановку. Слушая Щербенко, он тут же вырабатывал решение. [82]

Когда начальник разведотдела закончил сообщение, Шарохин обратился к Голдовичу:

— Характер рек и речушек, что встретятся нам до Днестра, я полагаю, всем известен. Вы, Александр Иванович, доложите о том, как обстоит дело с переправочными средствами. Есть ли разрешение на снятие 35-го и 100-го понтонно-мостовых батальонов с Южного Буга. Выделит ли нам генерал Котляр дополнительные переправочные средства для форсирования Днестра.

— Разрешение на снятие батальонов с Южного Буга получено. Завтра, вероятно, они двинутся в путь вслед за наступающими войсками. Дополнительно фронт дает нам один паром из состава тяжелого мостового парка 1-го понтонного полка.

— Только и всего?

— Так точно, товарищ командующий, — развел руками Голдович. — Больше ничего не получим. И на том спасибо фронту. На Буге было гораздо хуже. Вот только с легкими переправочными средствами беда: на подводах их не перевезешь, а машины у понтонеров стоят без горючего...

— Да, с горючим по-прежнему плохо, — задумчиво проговорил Шарохин. — Фронт даже Плиева и Ахманова не обеспечивает достаточным количеством бензина. Видели, сколько танков стоит на дорогах и в поле? На самолетах бензин доставляют. Мне неудобно просить генерала Малиновского. Придется пока обходиться собственными ресурсами.

Всех нас в тот период волновал и еще один немаловажный вопрос. Уже несколько дней армия действовала в одноэшелонном построении. Во время преследования врага это в какой-то мере было оправдано. Теперь предстояли бои за крупные опорные пункты — Мигаево и Раздельная, где противник мог предпринять мощный контрудар. В этом случае оставаться без достаточно сильного резерва, без второго эшелона было опасно. Поэтому командующий решил 6-й гвардейский корпус немедленно вывести во второй эшелон.

Окончательное решение было принято командармом в первом часу ночи. 57-му корпусу во взаимодействии с частями 23-го танкового корпуса и группы [83] Плиева продолжать преследовать противника в общем направлении на Мигаево, Наксия; к исходу 2 апреля форсировать Малый Куяльник, овладеть северной частью Катаржино, а 4 апреля занять Мигаево. 82-му корпусу совместно с кавалеристами и танкистами группы Плиева 2 апреля овладеть южной частью Катаржино, а 4 апреля — станцией Раздельная.

В приказе особо подчеркивалось, что ни в коем случае нельзя допускать отрыва стрелковых частей от танков; командирам соединений предлагалось создать специальные конные группы и отряды для смелого выхода в тылы противника; дивизиям было приказано наступать в одноэшелонном оперативном построении, имея лишь небольшие резервы.

Генерал Голдович получил приказание в максимально короткий срок снять все переправочные средства с Южного Буга и направить в район Катаржино; инженерным и саперным войскам армии предлагалось двигаться непосредственно за передовыми частями.

15

На дворе апрель, а зима не торопится уступить место весне. Воет ветер. Из нависших над самой землей темно-серых туч, словно из бездонной бочки, непрерывно сыплет и тут же тает мокрый снег.

Проселки стали непроходимыми. Единственная шоссейная дорога, тоже покрытая грязью, исковерканная бомбами и снарядами, почти сплошь забита танками, самоходками, артиллерийскими орудиями, автомашинами, походными кухнями, тягачами, брошенными немцами при отступлении. По ней с трудом продвигаются вперед механизированные части группы генерала Плиева и танки генерала Ахманова. Пехоте и кавалерии предоставлен более широкий выбор — они могут двигаться, преследуя отходящие части врага по проселкам, превратившимся из-за непогоды в своеобразные грязевые реки, и по прошлогодней стерне, и по вспаханному полю.

Как мы и полагали, немецко-фашистское командование не пожалело сил и средств, чтобы удержать Раздельную, представлявшую собой своеобразные ворота для отвода группы армий «Южная Украина» в [84] Молдавию. На участок Мигаево, Раздельная гитлеровцы стянули большое число эшелонов с танками, артиллерией, автомашинами, горючим, боеприпасами и другим военным имуществом в надежде успеть переправить все это за Днестр.

Нашим наступавшим войскам на пути к станциям Раздельная и Мигаево приходилось преодолевать ожесточенное сопротивление почти на каждом мало-мальски удобном для обороны рубеже. Трудные бои развернулись на реке Малый Куяльник в районе Катаржино.

Малый Куяльник — река неширокая и неглубокая, но и ее в апрельскую непогодь нельзя было перейти вброд: требовалось захватить мосты, не дать возможности гитлеровцам взорвать или сжечь их. Раскинувшееся в долине за речкой большое село Катаржино являлось важным опорным пунктом. С запада и юга над ним нависали тактически выгодные для противника холмы. Захват села открывал путь на Раздельную.

Чтобы с ходу овладеть станцией Раздельная, нашим войскам предстояло предварительно решить триединую задачу — форсировать Малый Куяльник, разгромить немецко-фашистские части в Катаржино, занять высоты и холмы западнее и южнее этого села.

По данным разведки мы знали, что в районе Катаржино фашистское командование сосредоточило части 258-й и 335-й пехотных дивизий, остатки 3-й и 97-й горнострелковых дивизий, а также полки свежей, недавно переброшенной из тыла 127-й пехотной дивизии{2}

Катаржино было освобождено в ночь на 3 апреля частями корпуса генерала Осташенко и конно-механизированной группы генерала Плиева. Днем 3 апреля войска значительно расширили прорыв, а в следующую ночь овладели крупным населенным пунктом Понятовка, где захватили семь 210-миллиметровых пушек врага, несколько десятков автомашин с военными грузами и большой гурт скота.

На рассвете 4 апреля после непродолжительной артподготовки, проведенной дивизионом «катюш», а также сравнительно небольшим числом полковых и [85] дивизионных орудий, танкисты и кавалеристы генерала Плиева во взаимодействии с гвардейцами 10-й воздушнодесантной дивизии генерала М. Г. Микеладзе ринулись в атаку на северную и восточную окраины Раздельной. Поселок и станция окутались серым дымом: горели дома, вагоны, железнодорожные склады. Тут и там возникали рукопашные схватки. По улицам грозными черными тенями стремительно проносились казаки в лохматых бурках. Танки огнем и [86] гусеницами уничтожали огневые точки врага. Десантники генерала Микеладзе закрепляли успех, выкуривая из кирпичных домов и подвалов вражеских пулеметчиков и автоматчиков. Когда на одной из улиц поселка произошла заминка (фашисты массированным огнем принудили кавалеристов несколько отойти), наблюдавший за боем генерал Плиев вскочил на коня и, выхватив шашку, сам повел полк в новую атаку.

К тринадцати часам тридцати минутам станция Раздельная полностью была в наших руках. Однако немецко-фашистское командование не собиралось мириться с потерей железнодорожного узла. Во второй половине дня гитлеровцы подвергли станцию и поселок многократной бомбежке. Вслед за тем к станции попытался прорваться с юга вражеский бронепоезд. Одновременно с севера и запада гитлеровцы предприняли мощные контратаки крупными силами пехоты при поддержке танков, артиллерии и авиации. Но все попытки вновь овладеть станцией оказались для противника безуспешными. Вражеский бронепоезд, встреченный дружным огнем советских танков и артиллерии, поспешил убраться восвояси, а пехота противника, понеся большие потери, отошла в район хуторов Широкий и Дружба — на несколько километров севернее и западнее Раздельной.

Поздно вечером из района боев вернулся в штаб член Военного совета армии по тылу Владимир Васильевич Сосновиков. Несколько грузный, но по-юношески проворный и громкоголосый, он восторженно делился с окружившими его офицерами штаба своими впечатлениями о том, что видел и пережил во время боев за Раздельную.

— Фрицев там побито видимо-невидимо. На одном небольшом участке наши бойцы насчитали более девятисот трупов вражеских солдат и офицеров. «Катюши» поработали на славу! Молодцы танкисты и пехотинцы, а о кавалеристах и говорить не приходится: очень смелый народ! Под стать своему генералу Плиеву...

16

В тот вечер генерал Шарохин находился в одном из корпусов. Докладывать командующему фронтом [87] обстановку в полосе наступления армии пришлось мне. Родион Яковлевич, внимательно выслушав доклад, приказал: к исходу 5 апреля войскам армии выйти на рубеж Бугай (двадцать километров северо-восточнее Тирасполя), Страссбург (в верховьях Кучурганского лимана), Новый Мир.

— Конно-механизированная группа Плиева повернет от Раздельной на юг с задачей овладеть селами Эльзас, Мангейм и станцией Выгода, — уточнил командующий фронтом. — Вам необходимо использовать благоприятную обстановку и помощь генерала Плиева, чтобы быстрее выйти на Днестр. Генералу Гагену поставлена задача овладеть селами Муратово и Трудомировка, а корпусу Ахманова — Тирасполем. Ваша разграничительная линия справа — Карманово, Суклея исключительно.

После доклада командующему фронтом я довольно быстро связался по ВЧ с командующим 46-й армией генералом Глаголевым. Он сообщил, что получил задачу к исходу 5 апреля овладеть населенными пунктами Капоклеевка, Буденновка и Бугровка. Войска сильно растянуты и, по существу, наступают фронтом на юг. Правый фланг армии проходит у Яновки на Большом Куяльнике, а левый все еще в районе Южного Буга. Противник упорно сопротивляется. Для развития успеха на своем правом фланге и ликвидации разрыва с нашей армией командующий 46-й армией решил с утра 5 апреля ввести в бой свой второй эшелон — 31-й стрелковый корпус.

Сведения, полученные от генерала Глаголева, были весьма кстати. В связи с отставанием 46-й армии мы не на шутку опасались за свой левый фланг, остававшийся, по существу, открытым. С вводом в бой 31-го стрелкового корпуса эта опасность в значительной мере ослабевала.

В полосе наступления 37-й армии события развивались по-прежнему удовлетворительно. Части 82-го корпуса, взаимодействуя с конно-механизированной группой, успешно действовали севернее, западнее и южнее Раздельной. 188-я дивизия полковника Сенина, продвинувшись за железную дорогу севернее станции, вела бой за хутора Петровский и Широкий; 10-я гвардейская вместе с танкистами и кавалеристами [88] преследовала отходившего противника в западном и частично южном направлениях; 28-я гвардейская дивизия генерала Чурмаева, прикрывая левый фланг армии, вплотную подошла к селу Желепиво и хутору Лозовому (пятнадцать — двадцать километров восточнее Раздельной).

Дивизии 57-го корпуса генерала Осташенко несколько отставали. Встретив сильное сопротивление противника, они не смогли одновременно с 82-м корпусом выйти к железной дороге и овладеть станцией Мигаево. Однако намечался успех и на этом участке.

Генерал Шарохин вернулся на КП лишь в двенадцатом часу ночи. От усталости едва держался на ногах, но для отдыха не было времени. Предстояло срочно, не теряя ни минуты, отдать войскам необходимые распоряжения по реализации приказа командующего фронтом. Я доложил проект. Через полчаса командарм принял решение: ввести в бой находившийся во втором эшелоне 6-й гвардейский корпус. Используя успех конно-механизированной группы, ему предстояло наступать из-за левого фланга 82-го корпуса в направлении Понятовки и Страссбурга; 82-му корпусу было приказано во взаимодействии с частями конно-механизированной группы генерала Плиева окончательно разгромить противника в районе Раздельной и к исходу 5 апреля выйти к реке Кучурган на участке Наксия, Деминск; 57-му корпусу ставилась задача ночью овладеть станцией Мигаево и к исходу 5 апреля выйти к реке Кучурган на участке Горское, Наксия.

Бой за Мигаево начался в двадцать два часа 4 апреля. Наши войска неожиданно с ходу атаковали позиции противника на подступах к станции и на окраине пристанционного поселка.

Непосредственно станцию обороняли части 153-й немецкой пехотной дивизии, неоднократно битой и в предшествующих боях потерявшей больше половины своего личного состава. Вступившая с нею в единоборство наша 228-я стрелковая дивизия тоже была далеко не полнокровной: почти вся ее артиллерия отстала, в ротах не хватало людей. Если ей все же сравнительно легко удалось вышибить немцев со [89] станции, то не последняя роль в этом принадлежала внезапности атаки. Дело в том, что днем наши войска находились примерно в десяти километрах от Мигаево. Немцы, вероятно, не предполагали, что русским за каких-нибудь три-четыре часа в сплошной темноте, без дорог, по липкой, как смола, грязи удастся преодолеть это расстояние. А тут вдруг, будто снег на голову, атака — совсем неожиданная, дерзкая, даже без обычной артподготовки.

Застигнутые врасплох, гитлеровцы стали поспешно отходить в поселок западнее железнодорожной линии и попытались там закрепиться. Бой продолжался всю ночь. К рассвету в руках противника оставалась лишь небольшая часть поселка. Что же касается самой станции, то ее участь была уже решена. В четырех километрах севернее железную дорогу пересекла 58-я гвардейская дивизия и вела бой за хутор Первомайский, а южнее на несколько километров продвинулась вперед за железнодорожную линию 92-я гвардейская дивизия и завязала бой за село Вапнярка.

Как потом стало известно из показаний пленных, командование 153-й немецкой пехотной дивизии, оборонявшей Мигаево, боясь оказаться в мешке, вынуждено было отдать приказ о дальнейшем отходе своих сильно потрепанных полков.

Я приехал на станцию Мигаево часов в одиннадцать утра. Там уже деловито хозяйничали генерал Осташенко и командир 228-й дивизии полковник Есин.

— Сколько бензина, вы сказали? — спрашивал Осташенко командира дивизии.

— Тонн полтораста, а может, больше. Склад горючего огромный, — ответил полковник.

— Вот и хорошо. Заправьте свои машины. Отпустите, сколько будет нужно, Русакову и Петрушину. И все. Поставьте охрану. Больше без моего разрешения никому ни литра. Пуще глаза берегите, — распорядился генерал.

— Может, другим тоже отпустите понемногу, Федор Афанасьевич? — сказал я, подходя к Осташенко и Есину. — Вы же не куркуль, чтобы забрать все себе. [90] Наступающим частям бензин, конечно, надо отпустить, а остальное охранять до прибытия армейского интенданта. Командарм сам распорядится, как лучше поступить с бензином, кому сколько дать...

— Я так и думаю, Арефа Константинович, — обернувшись на мой голос, с некоторым смущением произнес Осташенко. — А охрана будет как положено...

Проходя мимо нас, два железнодорожника обменивались впечатлениями о ночном бое.

— Ну и драпали они, ой как драпали! Без сапог, некоторые в одних исподниках. Все бросили. Даже склад с бензином не успели взорвать. А там у них, говорили, бензину-то тонн триста, не меньше...

— Значит, не сто пятьдесят, а триста, Иван Никитич! — кивнул я полковнику Есину.

— Может, и триста. Откуда мне знать? — отмахнулся он.

Трофеев действительно много. На несколько километров протянулись в два ряда железнодорожные эшелоны. На открытых платформах заряженные зенитные орудия с поднятыми вверх стволами, танки и автомашины, заправленные горючим.

В стороне от железнодорожных путей возвышались стальные махины тяжелых орудий, окрашенные в грязно-желтый цвет. Видно, на этот участок фронта они были доставлены совсем недавно откуда-то издалека, может из африканских пустынь. Их не успели даже перекрасить.

Бойцы с любопытством рассматривали невиданные доселе орудия.

— Чого ци пушки пожовтилы? — спросил молодой боец.

— Климат для них у нас неподходящий, вот и пожелтели! — под дружный хохот ответил ему стоявший рядом старшина.

Как потом было подсчитано, наши войска захватили на станции Мигаево шесть паровозов, восемьсот вагонов, тринадцать танков и самоходных орудий, сорок одно полевое орудие, шесть бронемашин, шесть зенитных установок, около двадцати тысяч снарядов и мин, триста тонн бензина, три хлебопекарни, большое [91] количество автомашин и много другого военного имущества. Было захвачено также значительное число пленных.

17

Сражение 5 апреля ознаменовалось не только освобождением от немецко-фашистских войск станции Мигаево. Значительный успех в этот день был достигнут и на ряде других участков в полосе наступления 37-й армии. Овладев железной дорогой от Мигаево до Страссбурга, наши стрелковые соединения во взаимодействии с конно-механизированной группой фактически расчленили крупную немецко-фашистскую группировку. Одна ее часть в составе 257-й, 76-й пехотных, 97-й горнострелковой дивизий и остатков отдельных полков, батальонов вынуждена была с боями отходить в район Тирасполя. Другая часть вражеской группировки (294, 17, 258-я пехотные и 3-я горнострелковая дивизии) оказалась отброшенной на юг, в полосу наступления 46-й армии.

К концу дня 5 апреля наша 195-я дивизия под командованием полковника И. С. Шапкина, назначенного вместо погибшего полковника А. М. Сучкова, взаимодействуя с кавалеристами и танкистами из группы генерала Плиева, вела бой за Страссбург и станцию Кучурган. Здесь противник продолжал оказывать упорное сопротивление, и наши войска в конце концов вынуждены были под сильным воздействием его авиации приостановить атаки, закрепиться на достигнутом рубеже в районе Страссбург, Баден.

Обстановка на левом фланге армии осложнилась. Командарм приказал генералу Котову ввести в бой в направлении Страссбург, Чобручи 20-ю гвардейскую дивизию, с тем чтобы совместными действиями с частями 195-й стрелковой дивизии, с конниками и танкистами генерала Плиева разгромить вражескую группировку, выйти к Днестру и захватить переправы. 82-му и 57-му корпусам были уточнены задачи по захвату плацдармов на западном берегу Днестра.

Когда приказ был передан командирам корпусов, раздался звонок ВЧ. Я взял трубку.

— Здравствуйте! Как дела? — послышался знакомый голос генерала Корженевича. [92]

Я кратко доложил обстановку, одновременно сообщил о только что отданном войскам приказе.

— Придется вам несколько изменить решение, — выслушав до конца мой доклад, сказал Корженевич. — Полчаса назад командующий фронтом подписал приказ, в котором на 6 и 7 апреля вам ставится новая задача: главный удар нанести в направлении на Тирасполь, к исходу 7 апреля овладеть городом и выйти к Днестру на участке Варница, Чобручи. Ваша левая разграничительная линия до Раздельной прежняя, а далее — Чобручи исключительно. На усиление вам придается 23-й танковый корпус.

Я передал трубку Михаилу Николаевичу.

— Так это значит, что 6-й гвардейский корпус окажется в полосе наступления 46-й армии? — спросил он.

— Именно так, — подтвердил Корженевич.

— Следовательно, предстоит перегруппировка войск армии? Надо изменять оперативное построение? — продолжал уточнять генерал Шарохин.

— Верно, нужно кое-что менять, — согласился Корженевич и тут же пояснил, что наши соседи справа и слева тоже имеют задачу к исходу 7 апреля выйти на реку Днестр: 57-я армия — к северу от Варницы, 46-я армия — к югу от Чобручи. Поскольку вместе с нашими войсками в освобождении Тирасполя должен был принимать участие 23-й танковый корпус, генерал Корженевич рекомендовал как можно быстрее связаться с Ахмановым и уточнить вопросы взаимодействия. По его словам, начальник штаба танкового корпуса должен был вот-вот прибыть к нам.

Положив на место трубку, Михаил Николаевич несколько минут молча смотрел на разложенную на столе карту. Изменить направление главного удара! Это только сказать легко, а как выполнить приказ? Как осуществить перегруппировку? Время уже за полночь, войска наступают. Как довести до них новые задачи? С командирами корпусов имеется проводная связь. А полки, дивизии! Они же в движении...

— Ну что ж, лады, — произнес наконец командарм свое любимое слово. — Петр Андреевич, — обратился он к подполковнику Дикову, — приглашайте ко [93] мне Хитровского, Голдовича и других начальников. Предупредите начальников штабов корпусов, чтобы подготовились к приему нового приказа...

Вошел офицер 8-го отдела штаба, передал мне бланк телеграммы. В ней сообщалось: «Микеладзе ранен. Чувствует себя плохо. Находится на юго-восточной окраине Бакалово. Прошу выслать самолет для эвакуации. Начальник штаба 10-й гвардейской дивизии полковник Воронцов».

— Что еще там? — спросил Михаил Николаевич, увидев у меня в руках телеграмму.

— Ранен Микеладзе. Начальник штаба просит выслать самолет для эвакуации.

— Распорядитесь, Арефа Константинович, чтобы немедленно выслали самолет. Пока пусть доставят генерала в армейский госпиталь. Потом будет видно, куда его направить дальше. Доложите о принятых мерах Корженевичу.

Все было сделано так, как приказал командарм: М. Г. Микеладзе доставили в армейский госпиталь, затем в штаб фронта и оттуда в Москву. Потеряв руку, он уже больше не вернулся на фронт. В командование 10-й гвардейской дивизией вступил полковник Андрей Никитич Петрушин, а командование 92-й гвардейской принял гвардии полковник Митрофан Ильич Матвеев.

Между тем в хате командующего уже собрались все начальники отделов, члены Военного совета армии. В ту ночь никому из нас не пришлось отдыхать.

Склонившись над разложенной на столе картой, Михаил Николаевич, как бы рассуждая сам с собой, негромко произнес:

— 6-й гвардейский оказался вне полосы наступления армии. Хорошо бы вывести его во второй эшелон. Но как выведешь, если он уже ввязался в бой в районе Страссбурга?!

— 20-я дивизия 6-го гвардейского корпуса выступила из района Понятовки, товарищ командующий, — заметил подполковник Диков. — Ее можно остановить и направить к Варнице или Тирасполю. А вот со 195-й дело обстоит хуже — она в бою, и когда выйдет из него, сказать трудно...

— Вот именно трудно, — подтвердил генерал Хитровский. [94] — К тому же, по-моему, рокировка с левого фланга на правый по тылам двух корпусов в течение одной ночи вообще задача невыполнимая. Это же километров двадцать пять, а то и все тридцать. Даже пехота не успеет пройти за ночь такое расстояние. А как с артиллерией? По нынешнему бездорожью ее и за сутки не перетянешь на правый фланг...

Генерал Хитровский был, безусловно, прав: осуществить в короткий срок крупную перегруппировку войск невозможно. Кто-то предложил развернуть корпуса с юго-западного направления на западное и входить в новую полосу наступления, назначенную командующим фронтом, постепенно.

Генерал Шарохин с большим вниманием выслушал все предложения и замечания. Потом минут пять что-то прикидывал по карте и лишь после этого объявил свое решение. Оно сводилось к следующему (см. схему 3). 57-й корпус, которому придавалась из армейского резерва 15-я гвардейская дивизия, должен был при поддержке 23-го танкового корпуса освободить от гитлеровцев Тирасполь, с ходу форсировать Днестр и овладеть Варницей; 82-му корпусу ставилась задача выйти к Днестру на участке Суклея, Карагаш, форсировать реку и захватить плацдарм на ее западном берегу; 6-му гвардейскому — выйти к Днестру на участке Слободзея Молдаванская, Слободзея Русская, форсировать реку с ходу в районе Слободзеи Молдаванской. Командиру корпуса предлагалось иметь одну дивизию во втором эшелоне.

В то время когда готовился приказ, в штаб армии позвонил командир 82-го корпуса. Поскольку разговор велся по обычной проводной линии связи, пришлось прибегнуть к простейшему фронтовому коду. Генерал Кузнецов сообщил, что дивизия полковника Сенина двумя полками продолжает двигаться к реке Кучурган, а третий ее полк ведет бой в районе Слободзеи (северной). Аналогичное положение и в дивизии генерала Чурмаева: частью сил она наступает к реке Кучурган и одновременно ведет бой севернее Раздельной.

— С кем вы там ведете бой? — спросил Шарохин. — Ведь Слободзея (северная) и Раздельная находятся у вас в тылу. [95]

— Верно, в тылу, — подтвердил Кузнецов. — А бой наши части ведут с немцами, скорее всего, с разрозненными группами противника. Прошу оказать мне помощь, чтобы я не отрывал силы с главного направления.

— Хорошо, — согласился командующий. — Вам поможет Чирков, а до его подхода продолжайте бой в тылу своими силами, не оставляйте у себя за спиной фашистов.

Тут же командиру 15-й гвардейской дивизии полковнику Чиркову была передана радиограмма: «Дивизии наступать в направлении Слободзея (южная), Велизарово, Бакалово; очистить тылы 82-го корпуса от остатков немецких частей; после выполнения задачи сосредоточиться в районе Слободзеи (северной) и Слободзеи (южной)».

Решение повернуть 15-ю гвардейскую дивизию в район Раздельной оказалось не только своевременным, но и весьма удачным. Как вскоре выяснилось, в тылу 82-го корпуса находились не просто разрозненные группы противника, а довольно крупная группировка вражеских войск, прорвавшихся с юга. По ней-то 15-я гвардейская дивизия вместе с отдельными частями 82-го, 6-го корпусов и нанесла неожиданный удар в районе Велизарово, Чобручи. В результате этой непредвиденной операции гвардейцы 15-й дивизии во взаимодействии с другими частями уничтожили около шестисот и пленили четыреста восемьдесят немецких солдат и офицеров, захватили в плен отряд власовцев численностью сто шестьдесят человек, в качестве трофеев взяли шестьсот лошадей, сорок девять орудий и минометов, свыше шестисот повозок с военным имуществом и продовольствием, двенадцать складов. Не меньшей радостью для гвардейцев было и то, что им удалось освободить более трехсот местных жителей от угона в Германию {3}.

Часа в три ночи я связался по ВЧ с начальником штаба 57-й армии генералом Верхоловичем.

— Хорошо, что позвонил, — обрадовался он. — Мы вот сидим тут и думаем, что делать с участком севернее Суклеи. Нам приказано повернуть войска на [96] север. Район Суклеи, который отходит к вам, может остаться оголенным. Как быть?

— У нас такая просьба, Павел Михайлович. Свой 64-й стрелковый корпус вы выводите из полосы севернее Суклеи не сразу, а постепенно. А мы также постепенно развернем 57-й стрелковый корпус в новых разграничительных линиях.

— Идея, пожалуй, правильная, — ответил Верхолович. — Подождите минутку у телефона, я доложу о вашем предложении командарму. Думаю, он согласится.

Ждать пришлось несколько минут. Потом в трубке что-то зашуршало, снова послышался голос Верхоловича:

— Все в порядке. Так и сделаем — будем выводить войска постепенно, по мере разворота вашего 57-го корпуса.

Чуть позже генерал Шарохин договорился по ВЧ с командующим 46-й армией генералом Глаголевым о взаимодействии в районе Страссбурга и выводе 6-го гвардейского корпуса в полосу наступления 37-й армии.

С нетерпением ждали мы приезда командира или начальника штаба 23-го танкового корпуса, чтобы решить вопросы взаимодействия с танковыми частями и поставить им задачу. Иметь в своем распоряжении танковый корпус! Кто из командармов не мечтал об этом в сложной обстановке наступательных боев?!

Впрочем, передача танкового корпуса в подчинение командующего армией сулила немало дополнительных забот и генералу Шарохину и штабу, а особенно Голдовичу с его понтонерами-мостовиками. Пехота, когда требовалось, могла форсировать водные преграды и на подручных средствах. Танки же на самодельных плотах через реку не переправишь. Для них нужны мосты, да еще какие — способные выдержать не меньше чем тридцатитонный груз! И строить мосты предстояло собственными силами.

Закончив разговор с командующим 46-й армией, Михаил Николаевич обратился к Голдовичу:

— Где сейчас понтонные батальоны?

— Подошли к Катаржино, — доложил Александр Иванович. — Могут двигаться за наступающими войсками к Днестру. Только надо уточнить, где будем [97] строить армейские переправы. По имеющимся у нас сведениям, самые удобные места районы Суклеи и Слободзеи Молдаванской.

— А почему не Парканы? Туда ведет шоссе, не нужно будет тащиться с танками и автомашинами по грязи.

— Парканы никак не подходят, — возразил Голдович. — Шоссе, как и железную дорогу, противник обязательно будет держать под огнем, да и само село отлично просматривается со стороны Бендер: ни подъехать к реке, ни подойти. А Бендеры крепость такая, что из нее не вот-то выкуришь фашистов: будут держаться за толстые стены, как черти за грешную душу... Можно бы строить мост возле Терновки, сразу за Тирасполем. Там много садов, хорошая маскировка. Но, я так полагаю, подъезд к переправе через город тоже не очень удобен. А иного пути к реке там нет. Остается Суклея или Слободзея Молдаванская. И в том и в другом районе подходы к восточному берегу скрытые. Можно заблаговременно подвезти переправочные средства, замаскировать зенитки. Для войск сады — отличная маскировка. Берега не очень крутые... В тридцатых годах я здесь работал на строительстве Тираспольского укрепрайона и хорошо знаю эти места, — добавил он, заканчивая свое сообщение.

— Лады! — согласился командующий. — Будем пока планировать переправы в районах Суклеи, Слободзеи Молдаванской и Слободзеи Русской. А после захвата плацдармов кое-что уточним.

Ни командира, ни начальника штаба 23-го танкового корпуса в тот день мы так и не дождались. А на рассвете следующего дня генерал Корженевич сообщил, что произошли некоторые изменения и танковый корпус по-прежнему остается в подчинении командующего 57-й армией.

18

Кажется, все продумано, все предусмотрено. До Днестра совсем близко, как говорится, рукой подать. Планируя перегруппировку войск, подтягивание к реке артиллерии и танков, захват плацдармов на западном берегу Днестра, уточняя места строительства переправ, мы как бы заглядывали вперед, предопределяя [98] действия не только своих войск, но и войск противника. Кто же мог предполагать, что Днестр преподнесет нам сюрприз? Ведь это была далеко не первая река на юге Украины, которую наши войска форсировали с ходу. Конечно, Днестр пошире и поглубже рек, оставшихся позади. Но ведь у нас за плечами был и Днепр, куда более широкий и глубокий. Ветераны армии — а их было немало — прекрасно помнили беспримерный опыт форсирования могучего, полноводного Днепра. Они уверенно говорили:

— Уж если не удержался немец на Днепре, то на Днестре и подавно не удержится. Не те стали фашисты. Не хватит у них силенок, чтобы остановить, задержать нас даже на короткий срок! Перемахнем через Днестр за милую душу!

Однако враг внес в наши планы и прогнозы существенные коррективы. Впрочем, боевые действия всегда таят в себе элемент неожиданности. Так, вероятно, было на протяжении всей многовековой истории войн. Что же касается Великой Отечественной войны, то она в памяти каждого ее участника осталась особенно богатой всякого рода сюрпризами.

Нечто подобное произошло и на Днестре. Но об этом потом. Пока же шли бои на подступах к реке, войска готовились к выполнению нового приказа командующего армией.

Работа в штабе не прекращалась всю ночь. Впрочем, это было не ново. Каждый раз, как только командующий принимал решение и подписывал боевой приказ, для всех нас начинался наиболее ответственный, наиболее трудный этап.

В таких случаях начальник оперативного отдела штаба Петр Андреевич Диков, хмуря брови, говорил:

— Для принятия разумного решения требуется немногое: чтобы четко, слаженно работал штаб, чтобы был умный, волевой, опытный, в совершенстве знающий дело командующий. Все это у нас вроде налицо. Работой штаба Михаил Николаевич доволен. Сам он как командующий — человек оперативный, пустых разговоров не любит, на принятие решения много времени не тратит. А вот остальное...

Тут он тяжело вздыхал и с явным огорчением махал рукой. [99]

Все мы прекрасно понимали, что даже самое идеальное решение, своевременно не дошедшее до исполнителей, превращается в никому не нужную бумажку. А сколько инстанций должно оно пройти, прежде чем его основная суть станет известна сержантам и солдатам! Командир корпуса, командир дивизии, командиры полков, батальонов, рот и, наконец, командиры взводов! Пусть каждый из них затратит в среднем по полчаса на изучение армейского боевого приказа и принятие, в соответствии с ним, собственного решения. Получается уйма времени. И это еще не все. Требуется время на шифровку и расшифровывание документа, на его передачу по радио, телеграфу или телефону, а в необходимых случаях — на доставку нарочным.

Мы делали все возможное, чтобы максимально сократить эти сроки. Вся тяжесть такой работы, естественно, ложилась на штаб.

К себе в хату я возвратился от командующего в шестом часу утра. Не успел раздеться, зазвонил телефон.

— Крупная группировка противника движется по нашим тылам с левого фланга, от соседа, — сообщил генерал Котов. — Она уже овладела Фрейдорфом и продолжает наступать в направлении на Раздельную.

Григорий Петрович был явно встревожен. Эта тревога передалась и мне.

— Что за группировка? Какова ее численность? Пехота или танки?

— Пока точно сказать не могу, — ответил генерал. — Принимаю меры к ее ликвидации, но сил у меня в обрез: Шапкин ведет бой в районе Страссбурга, а Дрейер во втором эшелоне — в районе Понятовки. Я говорю с командного пункта Дрейера.

Неожиданный выход немцев на наши тылы, да еще неизвестно какими силами — это прямо острый нож в спину. Хотя мы знали, что 32-й стрелковый корпус 46-й армии километров на двадцать пять — тридцать отстал от нас, застрял где-то восточнее Раздельной и левый фланг оказался у нас оголенным, никто не допускал даже мысли, что измотанные, наполовину разбитые вражеские части решатся предпринять [100] контрманевр — прорваться с фланга (см. схему 3). Надо немедленно докладывать командующему!

Михаил Николаевич только прилег отдохнуть. Но когда я вошел, быстро встал, задал свой обычный вопрос:

— Что нового?

Я коротко доложил о сообщении командира 6-го корпуса.

— Вот это сюрприз, — озабоченно произнес командарм, сразу же приказал связисту вызвать к телефону генерала Котова, переговорил с ним, потом, обращаясь ко мне, сказал: — Я поеду к Дрейеру. Захвачу с собой офицера оперативного отдела. На месте будет виднее, что делать.

Минут через двадцать после отъезда командующего опять позвонил генерал Котов, сообщил некоторые подробности о прорвавшейся вражеской группировке, затем, не скрывая возмущения, добавил:

— Подводит нас сосед, черт бы его побрал. На его глазах движутся танки и пехота противника, а он хоть бы хны: нас, мол, немцы не трогают, и мы их не тронем... Просто безобразие.

Речь шла о танкистах группы Плиева. Я успокоил Котова:

— Сейчас к вам приедет «хозяин», все устроится, Григорий Петрович. А на соседа не обижайтесь, у него задача поважнее... Впрочем, «хозяин» все объяснит.

— Не в обиде дело, — горячился Котов. — Но нельзя же так. Мы вот тут вместе с Дрейером наблюдаем: колонна немецких войск движется на северо-запад, а чуть западнее танки соседа идут на юг. Как на параде...

Танкисты группы генерала Плиева не имели возможности вступить в бой с прорвавшимися на тылы 6-го корпуса гитлеровцами по той причине, что 5 апреля командующий фронтом поставил конно-механизированной группе задачу вести энергичное наступление вдоль железной дороги в направлении Одессы, по возможности не отвлекаться, не ввязываться в частные бои с противником; к исходу 6 апреля овладеть Беляевкой (сорок пять километров южнее Раздельной), оттуда выслать силовую разведку на Одессу. Григорий Петрович Котов этого не знал, и его возмущение было в определенной мере справедливым. [101]

В ту пору я еще недостаточно близко был знаком с генералом Котовым, хотя много слышал о нем, раза два встречался в штабе армии. Высокий, статный блондин, подвижной, энергичный, выглядевший гораздо моложе своих сорока двух лет, Григорий Петрович производил впечатление человека умного, волевого и смелого. Несмотря на относительную молодость, он был ветераном Красной Армии: участвовал в гражданской войне, позднее сражался с японскими милитаристами на Халхин-Голе, воевал в 1939–1940 годах с белофиннами, находился на фронте с первых дней Великой Отечественной войны. Выросший в рядах армии от красноармейца до командира корпуса, он был, что называется, военным до мозга костей, прекрасно разбирался в обстановке.

Если бы я тогда только намекнул ему о задаче, поставленной командующим фронтом конно-механизированной группе, он, безусловно, понял бы, почему танки Плиева не ввязались в бой с прорвавшейся немецко-фашистской группировкой. Но я не сделал этого, не имел права. Я только еще раз повторил:

— Встречайте «хозяина». Он скоро будет у вас. Пока же используйте части Дрейера, ни в коем случае не пропускайте гитлеровцев в район Раздельной. На соседа не надейтесь.

19

Между тем обстановка в тылу 6-го гвардейского корпуса и других наших соединений с каждым часом усложнялась. То, что в первый момент можно было принять за случайность, оказалось в известной степени закономерным.

В результате успешного месячного наступления войск 3-го Украинского фронта южноукраинская группировка противника фактически была расчленена на две части. Своим правым крылом войска нашего фронта все больше и больше прижимали полуокруженные немецкие дивизии к Днестровскому лиману и морю. Запахло новым огромным котлом. Правда, у немцев была еще надежда выбраться из котла по железной и шоссейной дорогам Одесса — Овидиополь [102] и далее через лиман к Аккерману. Но через Днестровский лиман можно было переправиться только на паромах, которые даже при непрерывном движении и самой полной загрузке не в состоянии были в короткий срок перебросить за западный берег Днестра огромную по численности вражескую группировку с боевой техникой и вооружением. К тому же паромы через лиман, как и переправы через Днестр и Кучурган, находились под воздействием нашей авиации.

Оставались еще Страссбург и Баден. Расположенные в низовьях реки Кучурган при ее впадении в Кучурганский лиман, они являлись важными оперативными пунктами, приобретшими в сложившейся обстановке огромное значение для одесской группировки противника. Вблизи Страссбурга и Бадена проходит железнодорожная ветка из Раздельной на Тирасполь и Бендеры. Сюда-то и устремились гитлеровские дивизии в надежде успеть прорваться через Тирасполь за Днестр и закрепиться на его западном берегу. Но совершенно неожиданно они натолкнулись на лавину танков и конницы генерала Плиева. Завязалась ожесточенная схватка. Немцев поддерживала авиация. Частью сил гитлеровцы перешли к обороне, а главные силы немецко-фашистское командование повернуло на Фрейдорф, Раздельную, Наксию с задачей пройти по тылам нашей армии и соединиться с тираспольской группировкой (см. схему 3).

Двум немецким дивизиям из группы, двигавшейся со стороны Страесбурга, к десяти часам 6 апреля удалось прорваться в район села Гетманцы и хутора Широкого (северо-западнее Раздельной).

Опасность для наших войск непрерывно нарастала. Неподалеку от Страесбурга авиация противника, расчищая путь своей пехоте и танкам, подвергла ожесточенной бомбардировке части конно-механизированной группы Плиева. При этом кавалерийские части понесли большие потери, главным образом в конском составе (как известно, лошади быстро погибают от контузий при бомбежке).

В штаб армии отовсюду поступали тревожные вести: «Противник просочился в тылы 188-й дивизии...», «Немцы атаковали тыловые подразделения 82-го корпуса...», «Пехота и танки врага прорвались в район [103] Гребенника, Комаровки и Понятовки...», «Ведем бой на подступах к станции Раздельная...»

Замысел немецко-фашистского командования несколько прояснился. Хотя мы еще не знали точно, сколь велики силы врага, оказавшиеся в нашем тылу, одно было бесспорно: обе немецкие группировки любой ценой стремились соединиться, чтобы совместно атаковать нас с тыла, а затем прорваться через Тирасполь за Днестр.

Позвонил подполковник Щербенко:

— Арефа Константинович, разведчики привели «языка». Не желаете допросить?

— Кто он?

— Майор, командир батальона.

— Сейчас приду.

Из показаний немецкого майора и других пленных гитлеровских офицеров выяснилось, что 294, 17, 325, 258-я пехотные и 3-я горнострелковая дивизии должны были прорваться в район Бакалово, Раздельная на соединение с другой группировкой, двигавшейся из района Наксии в направлении на Гетманцы и станцию Раздельная. В эту вторую группировку входили 76, 257, 153-я пехотные и 97-я горнострелковая дивизии.

Таким образом окончательно подтвердились наши предположения относительно замысла противника.

После допроса пленных я позвонил генералу Осташенко и потребовал немедленно поставить частям, ведущим бой с немцами в армейском и корпусном тылу, задачу ударить по гитлеровцам с севера в направлении на Гетманцы.

— Необходимо окружить и уничтожить вражескую группу, — сказал я командиру корпуса. — Есин и Русаков пусть продолжают наступать на запад в направлении Кучургана. Письменное приказание получите с нарочным. Главное — не допустить соединения гитлеровцев. Кузнецову аналогичная задача поставлена в отношении другой группы немецких войск.

Закончив разговор с Осташенко, отдал распоряжение начальнику оперативного отдела Петру Андреевичу Дикову подготовить командующему армией карту с последней обстановкой, оформить приказом задачи, поставленные мною командирам 57-го и 82-го [104] корпусов, все эти материалы с нарочным отправить генералу Шарохину на командный пункт Дрейера. Я с нетерпением ждал звонка Михаила Николаевича. Наконец он позвонил. В нескольких словах, как он умел это делать, нарисовал обстановку, сложившуюся в полосе 6-го гвардейского корпуса, спросил:

— Что нового у Кузнецова и Осташенко?

Я доложил об отданных войскам приказаниях, в частности о передаче 15-й гвардейской дивизии, находившейся в резерве армии, в подчинение командиру 82-го корпуса и о задаче, поставленной командиру 57-го корпуса.

— Все правильно, — согласился Михаил Николаевич. — Ни в коем случае нельзя позволить гитлеровцам соединиться. Надо бить их по частям. Прикажите Чиркову наступать в направлении Слободзея (северная), Раздельная, рассечь группировку врага, которая движется с юга, и во взаимодействии с Дрейером уничтожить ее. Котову я поставил задачу руководить боем основных сил его хозяйства и быстрее выходить к Днестру. Вышлите сюда самолет, чтобы перебросить Котова на новый командный пункт.

— Когда вы вернетесь к себе? — спросил я Шарохина.

— Позже. Сейчас не время.

Вплоть до наступления темноты командарм оставался в районе Понятовки, где обстановка была особенно сложной. Он лично руководил здесь боем и одновременно через штаб управлял всеми войсками армии.

Операция по разгрому войск противника, прорвавшихся в тылы армии, продолжалась и на следующий день. В ряде мест шли бои с переменным успехом. В районе хутора Широкий два полка 188-й стрелковой дивизии попали в окружение, оказались отрезанными от штаба, однако продолжали сражаться с неослабевающим упорством и отвагой. Отличные волевые качества и высокое тактическое мастерство проявил в этих боях полковник С. С. Сенин, исполнявший в то время обязанности командира дивизии. Совсем тогда еще молодой и, казалось, недостаточно опытный, он показал себя в ходе боев прекрасным командиром-организатором, зрелым военачальником. [105]

Беспримерной храбростью, отвагой, тактической зрелостью отличились в те горячие дни многие командиры дивизий, полков, батальонов, рот, взводов и отделений. Весь личный состав войск, несмотря на исключительную сложность обстановки, оказался на высоте положения: не было случаев ни растерянности, ни бестолковой суеты.

Как сейчас, помню разговор с командиром стрелкового батальона гвардии майором Федором Акимовичем Сыченко, состоявшийся вскоре после разгрома немцев в районе Бакалово. Еще до того о Федоре Сыченко, о том, как он со своим подразделением с ходу атаковали на подступах к Бакалово чуть ли не целый немецкий полк и одержали победу, я узнал в штабе дивизии.

Я предполагал увидеть лихого, самоуверенного храбреца-великана, а между тем Федор Акимович оказался худощавым молодым человеком, никак не похожим на забияку, которому, как говорится, море по колено. Когда я заговорил с ним и назвал себя, он несколько смутился.

— Разрешите доложить, товарищ полковник! — сразу как-то подобравшись, обратился он ко мне. — Вверенный мне батальон...

— Вверенный вам батальон отдыхает после боя. Не так ли, товарищ майор? — помог я Сыченко.

— Так точно, товарищ полковник. Отдыхает.

— Расскажите, товарищ майор, как это вы решились с ходу атаковать более чем в два раза численно превосходящего противника?

— Не мог я иначе поступить, товарищ полковник, — ответил майор. — Народ у меня в батальоне боевой, храбрый, вот и решили рискнуть.

— А все-таки как было дело?

— Все очень просто. Километрах в трех от Бакалово разведчики донесли мне, что в село с севера движется большая колонна пехоты противника с артиллерией. А дело было на рассвете, стоял густой туман. Гитлеровцы, видно, здорово устали и продрогли. Ну мы и атаковали. Внезапно атаковали, — повторил он. — От неожиданности немцы растерялись. Теперь они вообще стали очень нервными, не то что в начале войны. Побежали с дороги в поле, оставив раненых [106] и убитых. Вскоре, правда, оправились от испуга — залегли, начали отстреливаться, ввели в дело свою артиллерию. Если говорить откровенно, нам тоже пришлось туго. В течение дня отбили семь контратак. К вечеру подошли другие подразделения нашего полка, помогли добить противника. Вот и все, товарищ полковник. Мы — гвардейцы, а гвардейцам не пристало бояться численно превосходящего врага.

С такой же отвагой, как гвардейцы батальона майора Сыченко, дрались с врагом все воины армии. Вокруг вражеских группировок все теснее смыкалось плотное кольцо наших войск. Утром 7 апреля немецко-фашистское командование предприняло попытку выручить оказавшиеся в котле дивизии: бросило против нас значительные силы авиация. Особенно жестокой бомбежке подверглись поселок и станция Раздельная. Гитлеровцы, по-видимому, считали, что именно там им удастся пробить брешь. Но они не достигли успеха.

К исходу 7 апреля участь вражеской группировки, прорывавшейся через наши тылы с юга, была окончательно решена. За два дня боев соединения и части 37-й армии, действуя на ряде участков вместе с частями конно-механизированной группы, истребили более четырех тысяч вражеских солдат и офицеров, захватили несколько тысяч пленных, шестьдесят три танка, пять тяжелых самоходных установок «фердинанд», двести четыре полевых орудия, три железнодорожных эшелона с военным имуществом, склады с боеприпасами, горючим и продовольствием, большое число автомашин и повозок.

Из пяти немецких дивизий только отдельным небольшим группам удалось пробиться в район Тирасполя и несколько позже переправиться через Днестр.

Когда утром 8 апреля мы с Феодосием Семеновичем Щербининым ехали по широкой долине от Понятовки к Фрейдорфу, откуда гитлеровцы начинали прорыв, на обочинах дороги продолжали дымиться десятки сожженных вражеских танков и автомашин, темнели брошенные пушки, разбитые повозки, бродили беспризорные лошади. А между всем этим железным хламом валялись трупы вражеских солдат и офицеров. Порывы весеннего ветра поднимали, кружили [107] и разбрасывали по вспаханному снарядами полю документы штабов разгромленных немецких частей.

20

Колонны пленных уныло бредут по улицам села Велизарово, где разместился наш новый командный пункт.

— Это счастливчики, остались живы, не то что их многочисленные коллеги, — говорит подполковник Щербенко, щурясь от яркого весеннего солнца.

Я стою рядом и тоже смотрю на пленных. Их много. Колоннам, кажется, нет конца. И как жалко выглядят теперь бывшие вояки — грязные, небритые, наверно, голодные.

— Вот что, Василий Иванович, — прошу я Щербенко, — поезжайте-ка вы в запасный полк к Свиридову, на пункт сбора военнопленных, проверьте, как организован их прием, размещение, питание.

Разговор этот происходит возле аккуратной белой хаты, утопающей в вишневом саду. Ее почти не коснулись недавно гремевшие вокруг бои: какой была белой, нарядной, такой и осталась, хотя сожжено добрых полсела.

Из хаты через открытое окно слышится голос генерала Шарохина.

— Для вас, Владимир Васильевич, работы сейчас непочатый край, — говорит он члену Военного совета армии по тылу генералу Сосновикову. — На станциях Раздельная и Мигаево в первую очередь нужно навести образцовый порядок. Обеспечьте самую строгую охрану горючего, а то оглянуться не успеешь, как разбазарят. Кто бы ни приезжал, отпускать горючее только по нарядам штаба тыла. Организуйте восстановление пути и станционных сооружений. Привлеките к этой работе местных жителей. Чем скорее мы наладим движение по железной дороге, тем лучше. Впрочем, вы знаете это не хуже меня. И еще. Станции нужен комендант. Кого бы вы рекомендовали на эту должность?

— Подполковника Назаренко. Знающий офицер, вполне справится, — отвечает Сосновиков. [108]

— Согласен. Лады. Забирайте Назаренко и сегодня же в Раздельную. Приказ вам вручат потом.

За разгром крупной вражеской группировки в районе станции Раздельная наша армия получила очередную благодарность Верховного Главнокомандования. Несколько дивизий и полков были награждены орденами Советского Союза. За мужество и отвагу, проявленные в боях, сотни бойцов и командиров получили высокие правительственные награды.

Теперь, когда армейские и корпусные тылы были очищены от немецко-фашистских войск, можно было наконец сосредоточить все внимание на предстоящем форсировании Днестра. Штаб армии и штабы соединений разработали подробные планы форсирования. От Тирасполя до Слободзеи Русской предстояло построить девять мостовых и наплавных переправ. В приказе на преодоление водного рубежа командарм специально предупредил командиров соединений о недопустимости повторения ошибок, имевших место при форсировании Южного Буга. Задача состояла в том, чтобы одновременно со стрелковыми частями и подразделениями переправить на противоположный берег Днестра как можно больше артиллерии, а там, где возможно, — и танков.

Для усиления партийно-политической работы на строительстве переправ мы снова направили в помощь генералу Голдовичу заместителя начальника штаба по политчасти подполковника Щербинина. [109]