Молитве вопреки
1
Почти не переставая, накрапывает мелкий дождь. Дует порывистый ветер — холодный, пронизывающий до костей.
Наш обшарпанный, видавший виды «виллис», как загнанный конь, скачет по ухабистой фронтовой дороге, то набирая скорость, то снижая ее чуть не до полной остановки. Время от времени он лихо ныряет в наполненные грязной водой колдобины, с трудом выбирается из них и, раскачиваясь, словно лодка на крутой волне, снова устремляется вперед.
В машине нас пятеро: кроме меня и водителя старший помощник начальника оперативного отдела штаба армии пожилой, немного медлительный майор С. С. Корж, по-юношески стройный, острый на язык переводчик из разведотдела капитан И. Б. Делеви и, наконец, мой адъютант — молодой, никогда не унывающий старший лейтенант А. П. Радченко.
Когда «виллис», преодолевая очередное препятствие, чуть не сваливается в кювет, Делеви с присущей юности беспечностью острит:
— Шторм девять баллов! Убрать паруса, задраить люки!
Шутка, однако, ни у кого не вызывает улыбки. Мы мысленно клянем дорогу и мечтаем скорее добраться до места. [4]
Водитель Яков Васильевич Рощин, уже немолодой худощавый старшина, сосредоточен и молчалив. Он пытается сделать почти невозможное — обогнать растянувшуюся на несколько километров колонну танков, грузовиков, подвод, стрелковых подразделений. Но это не так просто. Танки движутся по обочинам. Чего только не несут они на себе! И ящики, и бочки, и набитые чем-то до краев мешки. На некоторых машинах рядом с солдатами-десантниками пристроились женщины с ребятишками. Подводы и грузовики неторопливо тащатся по исковерканному булыжному покрытию. За ними, подобрав полы шинелей, шлепают по грязи пехотинцы.
— Как сапоги? Наверно, промокли насквозь? — спрашиваю я коренастого усатого крепыша-солдата.
Он поворачивает ко мне хмурое лицо, с минуту думает, как бы лучше ответить, потом хитровато прищуривается:
— В моих сапогах жидкая грязь не задерживается, а вода тем паче, товарищ полковник. Сыровато, но наступать оно и босиком в пору. Не то что бежать от немца.
Прав солдат! Отступать и в хромовых сапогах тошно, даже когда ясное небо и греет солнце. Это я хорошо помню. Та же южноукраинская степь выглядела тогда по-иному. Жарко светило летнее солнце, на горизонте, в дрожащем мареве, синели курганы, в стеклянной глади Южного Буга отражались редкие барашки облаков... Ни грязи, ни холодного, надоедливого дождя. А на душе было мерзко и пасмурно, как в самое лютое ненастье...
Наконец нам все-таки удалось обогнать колонну. Выскочили на открытое место, где недавно гремел бой. На обочине догорали два немецких грузовика, перевернутые вверх колесами. Непрекращающийся дождь прижимал к земле черный, чем-то похожий на мазут дым. Чуть поодаль наши солдаты-артиллеристы тащили по раскисшей пашне противотанковую пушку. Внизу, в лощине, гудели моторы невидимых танков.
Водитель нажал на акселератор. «Виллис», стремительно набирая скорость, понесся вперед. И вдруг [5] на перекате небольшой высоты — неожиданная остановка. Рощин затормозил так резко, что я ударился лбом о ветровое стекло.
— В чем дело, Яков Васильевич?
— Пушка! — крикнул шофер, открывая дверцу, чтобы броситься в кювет.
Я инстинктивно положил ему на плечо руку, посмотрел на дорогу. Серый ствол пушки с широкой пастью-надульником был направлен прямо на нас. «Конец, приехали!» — мгновенно мелькнуло в мозгу. Лицо покрылось испариной. Но что это? Пушка молчит! И только тут я увидел темневшие рядом трупы немецких солдат.
Мы вышли из машины.
Судя по всему, пушка была оставлена немцами для прикрытия и ее расчет уничтожен нашими танкистами не больше получаса назад. Возле правого колеса пушки лежал мертвый молодой офицер в новенькой шинели. Чуть поодаль валялась его фуражка с высокой тульей. Скрюченные, запачканные грязью пальцы убитого были прижаты к гладко выбритым щекам, будто гитлеровец в последнюю минуту хотел прикрыть лицо.
Майор Корж расстегнул шинель офицера, достал из кармана френча кожаный бумажник. Обернутое в целлофан офицерское удостоверение свидетельствовало, что его владельцем являлся лейтенант артиллерии Вернер, 1923 года рождения.
Вслед за удостоверением майор извлек из бумажника небольшой, сложенный вчетверо листок, на котором красивым готическим шрифтом был напечатан текст.
— Ничего не пойму. Какая-то абракадабра, — с трудом разбирая непривычные слова, проговорил Корж.
— Разрешите мне, товарищ майор, — обратился к нему капитан Делеви, хорошо знавший немецкий.
Он молча пробежал глазами бумажку и усмехнулся:
— Вроде молитва. Вот послушайте:
«Вступися, о господи боже мой, в тяжбу с тяжбущимися с нами и побори борющихся со мной... Возьми щит и латы и восстань мне... Да обратятся назад и покроются бесчестием [6] все умышляющие мне зло...»
Ну и дальше в том же духе, — добавил от себя Делеви. Мы удивленно переглянулись.
— А занятная штука, — нарушил молчание Корж. — Очень даже важная бумажка, — убежденно повторил он. — Если молодые немецкие офицеры начинают обращаться к богу, значит, гитлеровцам приходит конец.
Пряча листок с текстом молитвы, Корж еще раз мельком глянул на труп и, как бы обращаясь к нему, добавил:
— Нет, голубчики! Теперь вам не помогут ни бог, ни его угодники, ни черт, ни дьявол! Этим от нас не отгородишься!
И словно в подтверждение его слов откуда-то из низины ударил дивизион «катюш». Огненный вихрь прорезал закрытое темными тучами небо. По степи покатилось эхо.
Мы снова двинулись в путь. Впереди за сеткой дождя уже проступало село, где предполагалось разместить штаб армии.
Было это в первых числах марта 1944 года.
2
Начавшаяся на рассвете 6 марта так называемая Одесская наступательная операция 3-го Украинского фронта, в состав которого входила в тот период наша 37-я армия, являлась частью общего стратегического плана Ставки Верховного Главнокомандования по разгрому крупной южноукраинской группировки вражеских войск и окончательному изгнанию немецко-фашистских захватчиков с земель Украины. Мощный, почти одновременный удар трех Украинских фронтов с огромной силой обрушился на оборону гитлеровцев от Луцка до Черного моря.
Соединения и части 3-го Украинского фронта, которым в ту пору командовал генерал Р. Я. Малиновский, после сорокапятиминутной артиллерийской подготовки ринулись в предрассветной мгле в атаку. Главный удар в общем направлении Новый Буг, Новая Одесса, Одесса наносили 46-я армия генерала В. В. Глаголева, 8-я гвардейская армия генерала [8] В. И. Чуйкова, конно-механизированная группа генерала И. А. Плиева и 23-й танковый корпус генерала Е. Г. Пушкина. Наша армия вместе с правым соседом — 57-й армией генерала Н. А. Гагена имела задачу наступать на Вознесенск и обеспечивать правый фланг основной группировки войск фронта с севера.
Март на юге Украины обычно не отличается хорошей погодой. Это пора холодных, перемежающихся с мокрым снегом дождей, ночных заморозков, пронизывающих до костей ветров и неимоверной распутицы. Тем не менее начало наступления обещало удачу.
Два стрелковых корпуса нашей армии (57-й под командованием генерал-майора Ф. А. Осташенко и 82-й под командованием генерал-майора П. Г. Кузнецова), прорвав немецкую оборону на западном берегу реки Ингулец, двинулись вперед. Овладев с ходу крупным населенным пунктом Лозоватка, оба корпуса после незначительной перегруппировки начали преследовать врага. Однако в первые два дня преследование развивалось медленно: армия не имела достаточного количества танков, необходимого превосходства в силах и средствах. Во втором эшелоне у нас было всего две дивизии: 10-я гвардейская воздушно-десантная (командир генерал-майор М. Г. Микеладзе) и 15-я гвардейская стрелковая (командир полковник П. М. Чирков). К тому же, как и следовало ожидать, сильно мешала распутица. Липкий чернозем толстым слоем наматывался на гусеницы танков. Автомашины с грузами садились «на живот». Натужно ревели моторы. От чрезмерной перегрузки выходили из строя двигатели. Нелегко приходилось и пехоте: каждый шаг по раскисшему от дождей полю стоил больших сил.
В полосе наступления армии с востока на запад имелась лишь единственная дорога, которая словно в насмешку значилась на штабных картах шоссейной. На самом деле ее трудно было отнести к какому-либо классу дорог. Густо минируемая отступавшим противником, изрытая тысячами бомб и снарядов, перекрытая многочисленными заграждениями, эта дорога, по существу, была ничуть не лучше захудалого проселка. Вдобавок ко всему противник старался держать ее под сильным артиллерийским огнем. [9]
С севера на юг — к Херсону, Николаеву, Одессе — полосу нашего наступления пересекали шоссейные и железнодорожные магистрали, но пока они находились в руках противника и создавали для нас дополнительные осложнения: немецкие войска использовали дорожные насыпи и выемки как выгодные рубежи обороны, цепко держались за них.
Было и еще одно обстоятельство, тормозившее наше продвижение, — многочисленные речки и ручьи, балки и овраги с крутыми, обрывистыми берегами, заболоченными поймами. После обильных мартовских дождей мелкие речушки и ручьи превратились в бурные водные преграды. Преодолеть их вброд стало почти невозможно.
Сама природа, казалось, вняла молитве Курта Вернера. Гитлеровцы, используя удобные естественные рубежи, отчаянно сопротивлялись. Вынужденный отход своих войск они прикрывали крупными силами авиации. Части же нашей армии были лишены и этого преимущества. Авиация 3-го Украинского фронта в первые дни наступления действовала в основном на направлении главного удара и не имела возможности достаточно эффективно поддерживать наступление войск 37-й армии.
И все же наперекор трудностям мы продвигались вперед: сначала медленно, по нескольку километров в сутки, потом все быстрее. Чем дальше уходила на юго-запад основная группировка войск фронта, в частности вошедшие в прорыв конно-механизированная группа генерала Плиева и 23-й танковый корпус генерала Пушкина, тем слабее становилось сопротивление врага в нашей полосе наступления.
Но тут возникли дополнительные трудности. С возрастанием темпа преследования стало гораздо сложнее управлять войсками. Для штаба это, конечно, не было неожиданностью — такое случалось и раньше. Но в условиях мартовского наступления сорок четвертого года все усугублялось еще и распутицей.
Работники оперативного отдела штаба во главе с подполковником Петром Андреевичем Диковым и штаба артиллерии, руководимого полковником И. А. Зелинским, сутками не отходили от телефонных аппаратов и раций, однако не всегда успевали получать [10] нужные сведения о положении и состоянии наступавших частей. А подробная оперативная информация была необходима как воздух.
Командарм генерал-лейтенант Михаил Николаевич Шарохин не хуже нас, штабников, знал о трудностях получения информации из войск и недостатках связи. Он не нервничал и не возмущался, если я или Диков не всегда своевременно докладывали о положении на том или ином участке фронта наступления. Тем не менее мы сами прекрасно понимали: так продолжаться не может.
— Находясь в обороне, мы фактически имели два центра управления, — как бы между прочим напомнил мне вечером подполковник Диков, когда мы подводили итоги первого дня наступательных боев. — В обороне это было оправдано. Теперь же, я полагаю, лучше сосредоточить управление в одном центре, на одном командном пункте, чтобы не распылять силы и средства связи.
Я и сам думал об этом, не раз прикидывал, что бы предпринять для большей концентрации средств связи и лучшего их использования. В обороне мы имели основной и вспомогательный командные пункты. Это вполне устраивало и командарма и штаб. Основной командный пункт обычно располагался в пятнадцати — двадцати километрах от линии фронта, преимущественно в центре полосы действия войск. От него тянулись постоянные проводные линии связи к корпусам и дивизиям, а также к ближайшим соседям — армейским штабам. Сюда же подводилась правительственная высокочастотная линия связи со штабом фронта. Короче говоря, была возможность бесперебойно и своевременно получать необходимую информацию снизу и сверху. Одновременно с основным КП создавался вспомогательный пункт управления (ВПУ) в двух — пяти километрах от переднего края на одном из главных направлений. Он располагал ограниченными средствами связи: одной радиостанцией, проводными линиями с ближайшими соединениями и с основным КП. Командующий армией и командующие родами войск большую часть времени проводили на ВПУ. Хотя управлять всеми соединениями армии отсюда было трудно из-за отсутствия [11] прямой связи с ними, но в обороне это не имело решающего значения.
С развитием наступления, тем более в условиях распутицы, командарм уже не мог обходиться ограниченными средствами связи, имевшимися на ВПУ. Приезжать всякий раз для переговоров с командирами корпусов и командующим фронтом на основной КП стало хлопотно, да и не всегда это было возможно.
Я охотно поддержал предложение Петра Андреевича Дикова об изменении системы управления войсками, но осуществить это практически в сжатые сроки оказалось не так просто.
3
На третий или четвертый день после начала наступления поздно вечером в небольшой сельской хате, которую я занимал вместе с адъютантом, собрались на очередную летучку начальники штабов родов войск и старшие офицеры штаба армии. Как всегда, присутствовали мой заместитель по политчасти подполковник Феодосий Семенович Щербинин и секретарь парторганизации штаба подполковник Василий Петрович Пучков. Оперативные вопросы, связанные с подведением итогов боевого дня, решили быстро. Когда же зашла речь о недостатках управления, разгорелся спор.
Первым поднялся начальник связи полковник Петр Павлович Туровский, человек умный, большой знаток своего дела, но несколько медлительный, порой чересчур осторожный.
— Тут правильно говорили, не все ладится у нас со связью, — басовито начал он. — Возможно, кое в чем виноват и я. А вот что делать, как выправить положение, ума не приложу. Провода в обрез, телефонных аппаратов не хватает, раций тоже. Да и грязь по колено — при всем желании не разойдешься. Шестовики валятся с ног.
— В вашем распоряжении, Петр Павлович, три кабельно-шестовые роты. Людей, кажется, достаточно, — деликатно напомнил Туровскому подполковник Щербинин.
— Так-то оно так, — согласился начальник связи. — Но все эти роты на конной тяге. По теперешней [12] грязи мы можем прокладывать за каждым корпусом лишь однопроводную кабельно-шестовую линию, и то с большим трудом...
— Одним словом, техника царя гороха, — бросил реплику Петр Андреевич Диков. — К тому же одно-проводная линия дает неограниченные возможности для подслушивания.
— А что поделаешь? — развел руками Туровский. — Тут все одно к одному. Наш 259-й линейный батальон занят на строительстве постоянной линии. Столбы приходится подвозить на лошадях, а то и подносить на руках за два-три километра. Майор Березовский со своими солдатами днюет и ночует в поле. Постоянную линию, как вы знаете, мы строим на четыре медных провода, но беда в том, что два из них вынуждены отдавать под правительственную связь, под ВЧ...
— Почему отдавать? — опять перебил Туровского подполковник Диков. — Линию правительственной связи обязан строить 451-й батальон НКВД.
— Формально так, Петр Андреевич, но заставить его мы не можем — этот батальон не подчинен армии и вообще командованию полевых войск. Если фронт не подбросит еще людей, не выделит дополнительных материалов, просто не представляю, как быть дальше.
Я тут же позвонил начальнику связи фронта генералу И. Ф. Королеву, но ничего утешительного от него не услышал.
Пришлось остановиться на единственно возможном, хотя и не очень выгодном для нас, варианте: продолжать прокладывать осевую линию связи по направлению движения КП армии и подавать от нее временные шлейфы на командные пункты корпусов.
— При теперешней распутице самое лучшее средство связи — радио, — продолжал полковник Туровский. — Будь у командиров корпусов хоть по две рации, а у командиров дивизий по одной, все сразу стало бы на свое место. Но радиостанций пока не хватает... Даже в штабе из девяти штатных передатчиков работают только три. Остальные в ремонте.
Чтобы помочь Туровскому, договорились рациональней использовать в интересах управления войсками транспортные ресурсы армейского пункта сбора [13] донесений и штабной авиаэскадрильи, до минимума сократить телеграфные переговоры, организовать службу взаимной информации внутри полевого управления армии.
Успех наступательных действий в большой мере зависел от материально-технического снабжения войск. А штаб тыла обычно располагался в тридцати — тридцати пяти километрах от основного КП. Чтобы повысить оперативность связи с управлением тыла, старшему помощнику начальника оперативного отдела майору И. С. Соловьеву было поручено вести карту дислокации армейских, корпусных и дивизионных тыловых частей и учреждений, учет материально-технического обеспечения войск, составлять необходимые справки для штаба и оперативного отдела, организовывать взаимный обмен оперативной информацией.
Эти мероприятия оказались весьма эффективными. Они позволяли в какой-то мере сократить излишнюю переписку с войсками и подчас совершенно ненужные дублирующие переговоры с командирами и штабами соединений. Самое же главное, пожалуй, заключалось в том, что полевое управление армии получало дополнительные источники информации.
Собравшиеся единодушно согласились, что в условиях преследования отступающего противника отпала необходимость иметь вспомогательный командный пункт.
— При сложившейся обстановке лучше всего иметь два положения командного пункта — основной и передовой — и соответственно два компактных узла связи, — предложил мой заместитель полковник Стремяков.
По мнению Бориса Петровича Стремякова, наличие двух положений командного пункта позволяло осуществлять устойчивое, непрерывное управление войсками в динамике наступления.
В тот же день я доложил о предложении полковника Стремякова генерал-лейтенанту Шарохину. Он без особых возражений утвердил новый порядок перемещения командного пункта. Одновременно поинтересовался, кого, по моему мнению, назначить ответственным за подготовку передового КП. Я, не задумываясь, назвал Стремякова. И это не было для [14] командующего неожиданностью. Он хорошо знал Бориса Петровича, ценил его организаторские способности и высокую требовательность, сочетавшуюся с душевным отношением к людям.
В 37-ю армию мы с полковником Стремяковым прибыли почти в одно время. Хотя он был на несколько лет старше, мы быстро сдружились. Мне нравилось в нем все: и добрый, внимательный взгляд сероватых глаз, и редко сходившая с лица застенчивая улыбка, и строгая подтянутость, выдававшая профессионального военного, и подчеркнуто аккуратное отношение к документам, и необычайная общительность. Уже через неделю совместной службы мне стали известны многие интересные страницы нелегкой жизни Бориса Петровича.
Активный участник гражданской войны, боевой командир, он еще в первые послереволюционные годы был несколько раз тяжело ранен, что пагубно отразилось на здоровье. В 1925 году Борис Петрович из-за болезни вынужден был оставить военную службу, но не терял надежды вновь вернуться в армию. И в 1938 году его мечта сбылась. В канун Великой Отечественной войны он успешно окончил Военную академию имени М. В. Фрунзе. Получив назначение на должность начальника штаба соединения, сразу оказался в гуще военных событий. Борис Петрович знал толк в штабной работе и горячо любил ее.
К началу мартовской наступательной операции сорок четвертого года Стремяков имел уже за плечами богатый опыт штабной работы в условиях боевой действительности, поэтому мы были уверены: он отлично справится с ответственным заданием.
Сразу же вслед за решением вопроса о порядке перемещения командного пункта и штаба в процессе наступления напомнили о себе наши тыловики.
Начальник тыла армии полковник Федор Петрович Нестеров вместе со своим начальником штаба подполковником Петром Николаевичем Назаренко пришли ко мне поздно ночью. Оба в промокших насквозь плащ-палатках, в облепленных грязью сапогах. Высокий и грузный Нестеров, поздоровавшись, пропустил вперед Назаренко и стоя стал докладывать: [15]
— Есть просьба, товарищ полковник. Хозяйство у нас большое, можно сказать, огромное, от одного склада до другого иногда добрая сотня километров...
— Знаю, Федор Петрович, — перебил я Нестерова. — Лучше садитесь и сразу, без вступления, излагайте свою просьбу.
Начальник тыла сбросил плащ-палатку и неторопливо присел к столу:
— Хозяйство, понимаете, у нас великое...
— А порядка в нем нет, — пошутил я.
— Порядок-то пока есть, а вот с управлением плохо, Арефа Константинович. Армейская база в Кривом Роге, путь не близкий... Словом, нужна радиостанция.
— А где ее взять? — спросил я в свою очередь.
— Ну где? — на секунду замялся Нестеров. — Вероятно, у Туровского. Он мужик запасливый, найдет.
Я вспомнил, что говорил на совещании о рациях полковник Туровский, но все же вызвал его.
— Им радиостанция по штату не положена, — отрезал Петр Павлович, узнав о просьбе тыловиков.
— Так-то оно так, — согласился я. — А все-таки нужно что-то придумать. Положение у товарищей действительно очень трудное.
Минуты две Туровский молчал. Потом положил руку на широкое плечо Нестерова:
— Ладно, шут с вами, дам одну рацию, трофейную. Завтра закончат ее ремонт. Да ведь одной-то не обойдетесь?
— Одна никак не устроит, — подтвердил Нестеров.
— Так и знал. Придется искать вторую. Дело, в конце концов, не только в рациях: их-то мы как-нибудь добудем. Радистов не хватает, вот в чем беда.
4
Поздно вечером 12 марта Михаил Николаевич Шарохин докладывал по ВЧ командующему фронтом генералу Р. Я. Малиновскому о ходе наступления. Выслушав краткий доклад командарма, Родион Яковлевич сказал: [16]
— Трудновато сейчас наступать, знаю... Грязь, бездорожье. Тут уж, как говорится, ничего не попишешь. У наших соседей — 1-го и 2-го Украинских фронтов с дорогами не лучше: машины и танки в грязи вязнут. И все же наступают они неплохо. Нам тоже отставать нельзя. Задержки никто не простит. Вы вот что учтите, Михаил Николаевич, вам и вашему соседу Гагену в ближайшие дни предстоит форсировать Южный Буг, прорвать немецкую оборону на правом берегу, овладеть Раздельной. Но это только начало. Дальше, в перспективе, готовьтесь с ходу преодолеть Днестр и, развивая успех, выйти на Прут и Дунай, к государственной границе...
— Это же километров четыреста с лишним, товарищ командующий! — воскликнул Шарохин. — Очень глубокая и трудная задача, тем более сейчас, в весеннюю распутицу.
— Нелегкая, знаю. И все-таки к ее решению надо быть готовыми. Приказа пока не будет. Это перспектива. Забывать о ней не советую, а на трудности нашему брату жаловаться не пристало. Желаю успеха!..
— Слышали? — положив телефонную трубку, обратился Шарохин ко мне и члену Военного совета Ивану Семеновичу Аношину.
— Слышали, конечно. Долго, значит, придется шагать. Аж до самой границы. И возможно, без отдыха, без остановки.
— Возможно, и так, — согласился Михаил Николаевич. — Во всяком случае, задача ответственная, очень ответственная, можно сказать, стратегическая — одним заходом до самой границы! А впереди реки и речки, половодье, распутица. Словом, есть над чем пораскинуть мозгами. Не правда ли, товарищ начальник штаба? — с лукаво-озорной улыбкой кивнул он в мою сторону.
Михаила Николаевича обрадовало и вместе с тем обеспокоило сообщение командующего фронтом. Обрадовало потому, что наш командарм, человек истинно военный, любил и умел решать трудные задачи. А перспектива, в нескольких словах изложенная командующим фронтом, обещала немало трудностей. Беспокоило же Шарохина то, что наступление развертывалось [17] в необычных условиях весенней распутицы (см. схему 1).
Склонившись над разложенной на столе картой, командарм еще раз прикинул расстояние до Прута и Дуная.
— Верных четыреста пятьдесят километров!.. — Оторвал взгляд от карты, деловито и уверенно сказал: — До Дуная и Прута пока далеко, а Южный Буг почти рядом. Им сейчас и займемся. Подумаем, обсудим, где и как удобнее форсировать...
В тот же вечер в просторной комнате, которую занимал генерал Шарохин, состоялось заседание Военного совета с участием командующих родами войск, начальников отделов и служб штаба.
Охарактеризовав в нескольких словах задачу и связанные с ее выполнением трудности, командарм предложил для начала выслушать начальника разведотдела подполковника Щербенко.
— Только прошу покороче, Василий Иванович. Самые последние данные о противнике и его вероятных действиях на ближайшее время, — предупредил Шарохин.
Развернув карту, Щербенко прикрепил ее к стене и, как обычно, с чуть заметным кавказским акцентом начал докладывать:
— Противник продолжает отход. За последние дни он понес существенные потери. Больше других потрепаны 97-я пехотная, 23-я и 24-я танковые дивизии. Крепко досталось 15-й и 62-й пехотным дивизиям, а также боевой группе Говермана. Однако они пока сохраняют боеспособность.
Щербенко полистал подшитые в папке донесения, окинул взглядом присутствующих:
— Особое внимание хочу обратить на 257-ю пехотную дивизию. Она считается одной из лучших в составе противостоящей нам группировки. Дивизия кадровая. С первого дня войны на нашем фронте. Пополняется главным образом за счет уроженцев Берлина и его окрестностей. Возраст солдат не превышает тридцати пяти лет. В последних боях потеряла до трети состава, однако по-прежнему обороняется с исключительным упорством. Боеспособные немецкие части пытаются закрепиться на выгодных рубежах — реках [18] и речках Березовка, Ингул, Громоклея, Еланец, Мертвовод. Цель: задержать наше дальнейшее продвижение и выиграть время для отвода разбитых соединений за Южный Буг. На правом берегу Южного Буга гитлеровцы спешно готовят оборонительный рубеж. Но эти данные требуют дополнительной проверки. Моральное состояние вражеских дивизий по-прежнему высокое...
Все, о чем доложил начальник разведотдела, было в какой-то мере известно участникам совещания. Я спросил Щербенко:
— Как вы полагаете, изменилась в последние дни тактика противника?
— Да, заметно изменилась, — ответил он. — После поражения в районе Кривого Рога, вероятно вследствие недостатка сил и резервов, гитлеровцы стали строить оборону на широком фронте, очагами, прикрывая важнейшие направления. Танки в боях используют мелкими группами в составе отрядов прикрытия. Особенно упорно обороняют дороги, мосты, ближние подступы к населенным пунктам и сами населенные пункты. Стали значительно чувствительнее к ударам с флангов и тыла. Стоит даже небольшой группе наших бойцов появиться ночью в тылу или на фланге, как немцы начинают отходить.
— Это очень важно, товарищи, — вставил генерал-лейтенант Шарохин. — Думаю, нет нужды объяснять, что ночные действия намного увеличивают элемент внезапности. Кроме того, ночью наши войска не подвергаются ударам с воздуха. Гитлеровцы боятся ночных действий. Эту слабину врага надо использовать как можно полнее. Хотелось бы знать, что думают наши операторы. Ваше мнение, товарищ Диков.
Петр Андреевич был, как всегда, немногословен:
— В данной ситуации ночные действия обещают наибольший успех. У Кузнецова и Осташенко некоторые полки действуют преимущественно ночью. И результат налицо: при минимальных потерях наносят огромный ущерб противнику. Майор Чудный обобщил опыт ночных действий войск в специальной статье, которую собирается опубликовать в армейской газете. Не возражаете, товарищ командующий, против такой статьи? [19]
— Дело полезное, чего же возражать, — живо отозвался Шарохин. — Кстати, Арефа Константинович, — обратился он ко мне, — надо немедленно передать в войска указание о более широком применении тактики ночных действий. Петр Андреевич прав.
Я тут же набросал текст приказания, дал прочитать Шарохину.
— Пусть передают. Потом оформите приказом, — распорядился он, возвращая мне подписанный листок.
Диков вызвал своего заместителя Михаила Демьяновича Чудного и поручил проследить, чтобы указание командарма было как можно быстрее доведено до командиров корпусов, дивизий и полков. Подписанная Шарохиным радиограмма обязывала командиров уделять максимальное внимание ночным действиям войск, а дневное время при летной погоде использовать для отдыха личного состава, подвоза боеприпасов, продовольствия и подготовки к ночным боям.
Предусматривались также изменения и в тактике боевых действий. Ставилась задача: сковывать силы отступавшего противника на направлениях основных коммуникаций небольшими боевыми отрядами в составе стрелковых рот и взводов с приданными им легкими орудиями, минометами и пулеметами. Главными силами рекомендовалось под прикрытием темноты смелее проникать в тыл вражеских войск, используя промежутки между узлами обороны.
Начальник инженерных войск генерал-майор Александр Иванович Голдович, прежде чем высказать свое мнение по поводу предстоявшего форсирования Южного Буга, извлек из нагрудного кармана гимнастерки небольшой блокнот, отыскал нужную страничку, произвел какие-то подсчеты.
— Южный Буг очень серьезная водная преграда, — начал он. — В полосе наступления армии ширина реки колеблется от шестидесяти до ста метров, глубина в пределах пяти — восьми метров. Скорость течения полтора-два метра в секунду. Но эти данные относятся преимущественно к летнему периоду. Сейчас уровень воды, надо полагать, гораздо выше. Следовательно, потребуется большое количество переправочных средств, а они застряли где-то в тылу. Автотранспорт [20] армейских и корпусных инженерно-саперных частей на шестьдесят — семьдесят процентов стоит из-за отсутствия горючего.
Горючего действительно не хватало. Большая часть автомашин простаивала. В связи с этим невеселую картину нарисовал в своем выступлении командующий артиллерией генерал-майор В. П. Хитровский. Пушки на автотяге отстали, докладывал он. С трудом удается двигать лишь зенитные орудия на тягачах повышенной проходимости. Малокалиберная зенитная артиллерия на конной тяге тоже постепенно отстает — лошади выбиваются из сил. Нельзя использовать и трофейных тяжеловозов — нет сбруи необходимого размера.
Генерал-майор Хитровский, человек веселый, общительный, никогда не предававшийся унынию, в этот раз выглядел серьезным и озабоченным.
Слушая доклады начальников отделов и служб, командарм что-то чертил на карте, занимавшей весь стол, непрерывно курил, время от времени машинально теребил густую светло-каштановую шевелюру.
Как выйти из создавшегося положения? Этот вопрос волновал всех, но прежде всего и больше всего генерала Шарохина. С него главный спрос. Широкий фронт наступления требовал огромного количества снарядов, мин, патронов. А нехватка горючего создавала трудности в их подвозе...
Оторвавшись от карты, Михаил Николаевич встал из-за стола, раза два прошелся по комнате и негромко обратился ко мне:
— Докладывайте теперь вы, Арефа Константинович, как обстоит дело с пополнением.
Ни для кого из присутствовавших не было секретом, что наши части и соединения ощущали острый недостаток в людях. Тем не менее многие удивились, узнав, что стрелковые дивизии в преобладающем своем большинстве имели в ту пору в среднем по сто восемьдесят — двести так называемых активных штыков. Армия понесла значительные потери в боях за Кривой Рог. К началу нового наступления мы не смогли в достаточной мере восполнить их. Доукомплектовывать стрелковые соединения предстояло в ходе боев. [21]
Пополнение поступало, но далеко не в таком количестве, какое требовалось. К тому же довольно часто мы вынуждены были задерживать отправку людей в дивизии: не хватало обуви, обмундирования.
— Почему вдруг возникли затруднения с обувью и обмундированием? — обратился член Военного совета Аношин к начальнику тыла Нестерову.
Тот неторопливо поднялся во весь свой огромный рост, смущенно пояснил:
— Мы тут ни при чем, Иван Семенович. Кожаной обуви фронт отпускает недостаточно, к тому же обувь идет маломерная. То же самое и с обмундированием.
— Какой же выход вы предлагаете, товарищ Нестеров?
— Будем добиваться всего, что положено. Надеюсь, кое-что получим. Только вот за своевременный подвоз не ручаюсь.
Трудности материального снабжения! Готовясь к наступлению, мы, конечно, имели их в виду, но, говоря откровенно, не представляли, что они будут столь серьезными. Кто мог знать, что на армейские склады поступит примерно тридцать процентов шинелей, брюк, гимнастерок, кожаных сапог и ботинок самых маленьких размеров? Где-то, видимо, мудрили, экспериментировали, экономили интенданты, а значительной части солдат приходилось наступать по грязи в валенках. Нелепость? Да, нелепость. К сожалению, она была фактом.
Вражеские войска отступали. Нельзя было ни на день прекращать их преследование. А тут то одно, то другое. Приходилось заниматься в буквальном смысле слова изобретательством, чтобы в условиях бездорожья обеспечивать полки и дивизии хотя бы самым необходимым.
В итоге обсуждения было принято соломоново решение, правда не очень мудрое, но, пожалуй, в то время самое рациональное. Артиллерию, в том числе дивизионную и зенитную, договорились целиком перевести на конную тягу, для чего использовать трофейных лошадей-тяжеловозов. Сбрую для них готовить в армейских и дивизионных мастерских. Там, где была возможность, использовать для подноски снарядов личный состав частей, а также местное население, [22] тем более что жители освобожденных сел сами проявляли в этом отношении инициативу... Войскам, в первую очередь инженерно-саперным частям, приказали изыскивать на месте подручные средства для строительства переправ. Штатные и самодельные паромы, лодки и другие переправочные средства грузить на подводы и двигать вслед за наступающими частями. Каждой дивизии для этого выделялись по двадцать пять — тридцать пароконных подвод и отбитые у противника в районе Кривого Рога верблюды (немцы завезли их на Украину из Африки). Кожаной обувью решили обеспечивать в первую очередь бойцов и командиров передовой линии...
Заседание Военного совета закончилось далеко за полночь. Начальники отделов и служб, командующие родами войск отправились готовить необходимые распоряжения. Мне и Аношину командарм предложил остаться.
— Давайте подумаем, как поднять боеспособность стрелковых подразделений, за счет чего увеличить их численный состав, — сказал он, озабоченно потирая лоб.
— А что, Михаил Николаевич, если потрясти тылы и штабные подразделения? — сразу же предложил Аношин. — Это, конечно, не бог весть что, дефицит, как говорится, мы не покроем, но все же... Зачем нам полнокровные тылы, когда в полках не хватает стрелков и автоматчиков.
Командующий поддержал предложение члена Военного совета, и вскоре оно было реализовано.
По рекомендации начальника отдела комплектования полковника С. Г. Будника и члена Военного совета по тылу генерала В. В. Сосновикова было осуществлено еще одно мероприятие, позволившее эффективнее пополнять стрелковые и механизированные подразделения наступавших частей.
Заключалось оно в следующем. Согласно существовавшему в то время порядку, все раненые, для лечения которых требовалось не менее двух-трех недель, эвакуировались в тыловые госпитали, в глубь страны. После выздоровления они, как правило, не возвращались в свои части. Наша армия теряла из-за этого наиболее опытных воинов, носителей боевых традиций, любимых бойцами младших и средних командиров. [23] Военный совет принял решение: «Легкораненых бойцов и командиров лечить в медсанбатах и армейских госпиталях. В глубокий тыл эвакуировать лишь тех, кто нуждается в особо длительном лечении». В результате более семидесяти пяти процентов раненых и больных возвращались после выздоровления в свои части.
Несмотря, однако, на все наши усилия, стрелковые подразделения оставались недоукомплектованными. И если армия все же гнала врага, наступала, то это объяснялось прежде всего тем, что стратегическая обстановка на юге Украины весной 1944 года в результате предшествовавших наступательных операций Украинских фронтов сложилась не в пользу немецко-фашистских захватчиков, а оперативная и тактическая инициатива принадлежала командованию советских войск. Самым же главным обстоятельством, пожалуй, явилось возросшее военное мастерство командиров и солдат Красной Армии, их моральное превосходство над врагом и непревзойденное мужество в боях.
Уже в первом часу ночи, когда я вернулся от командующего, ко мне зашли Феодосий Семенович Щербинин и Василий Петрович Пучков, чтобы посоветоваться насчет проведения очередного партийного собрания.
— Надо бы обсудить вопрос о повышении ответственности коммунистов — работников штаба — за выполнение приказов и распоряжений командующего, — первым начал мой заместитель по политчасти подполковник Щербинин. — По мере развития наступления возникает немало трудностей. По-моему, не все достаточно ясно понимают их причины. Словом, разговор может быть полезным и нужным.
— У нас много молодых коммунистов, — добавил подполковник Пучков. — Им особенно важно напомнить о высокой ответственности аппарата штаба во время наступления.
Договорились провести на следующий день партийные собрания на основном и передовом командных пунктах.
Коммунисты штаба собрались в одном из классов [24] сельской школы. Разместились кто где смог: за партами, на подоконниках, а кое-кто прямо на полу.
Я сделал небольшой доклад о задачах парторганизации по оказанию помощи командованию в управлении войсками в ходе наступления. Доклад вызвал не только оживленные прения, но и суровую критику работы некоторых отделов штаба. Больше всех досталось, пожалуй, начальнику восьмого отдела майору М. Ф. Семилеткину и начальнику штабной канцелярии капитану Т. Е. Корниенко. Немало серьезных справедливых замечаний раздалось и в мой адрес.
Много говорилось о недостатках политико-воспитательной работы. Это был откровенный и полезный для всех нас разговор.
Партийное собрание, проведенное в самый разгар весеннего наступления, послужило своеобразным толчком к устранению недостатков, с которыми мы в известной мере свыклись за время обороны. Оно еще больше сплотило штабной коллектив, нацелило всю его деятельность, обострило чувство ответственности каждого офицера за выполнение функциональных обязанностей.
5
По мере приближения войск армии к Южному Бугу усиливалось сопротивление оборонявшихся немецко-фашистских частей и соединений. Они все чаще переходили в контратаки то на одном, то на другом участке. Особенно упорно гитлеровцы оборонялись в населенных пунктах и на выгодных в тактическом отношении естественных рубежах.
Трудная обстановка сложилась в полосе наступления 57-го стрелкового корпуса. Оставив сильные группы прикрытия с артиллерией и танками на высотах восточнее села Устиновка, противник сумел на некоторое время приостановить продвижение частей корпуса. Попытки сбить вражеские группы прикрытия и с ходу овладеть селом успеха не имели. Тогда генерал Ф. А. Осташенко решил силами 58-й и 228-й стрелковых дивизий обойти Устиновку с севера и юга, нанести по закрепившимся в селе фашистам одновременные фланговые удары. Эта операция была осуществлена [25] в ночь на 15 марта. Пользуясь темнотой, части обеих дивизий почти вплотную подошли к высотам севернее и южнее села, концентрическим ударом сбили немецкие заслоны, прорвали оборону и частью сил окружили устиновский гарнизон. Основные силы корпуса всю ночь гнали врага на запад.
На следующий день гитлеровцы мощным подвижным заслоном в тридцать пять — сорок танков с несколькими пехотными батальонами попытались оттеснить 57-й стрелковый корпус от реки Ингул и удержать переправы в районе Софиевки. Не выдержав внезапной контратаки, некоторые подразделения корпуса, обескровленные в последних боях, стали медленно отходить. Длилось это всего несколько часов. Контратака была, по сути дела, местной, и гитлеровское командование не могло рассчитывать на сколько-нибудь серьезный успех: другие наши части продолжали продвигаться вперед, угрожая окружением вражеской группировке.
На рассвете 22 марта некоторые стрелковые подразделения нашей армии в сопровождении преимущественно полковой и батальонной артиллерии вышли к Южному Бугу. Дивизионную артиллерию подтянули к берегу не более чем на сорок процентов. Тяжелая полностью отстала. Где-то далеко позади осталась и 35-я зенитно-артиллерийская дивизия. Таким образом, в самый критический момент армия почти не имела прикрытия с воздуха, если не считать зенитных орудий, двигавшихся на конной тяге.
К форсированию реки армия начала готовиться заблаговременно, в ходе наступления. «Старички», хорошо помнившие опыт форсирования Днепра, рассказывали о нем новичкам. На дневках и привалах солдаты свивали из трофейного провода тросы для крепления плотов, вязали из жердей рамы и устанавливали их на пустые бочки из-под горючего, сколачивали из старых досок и тесин лодки.
С выходом к Южному Бугу войска почти полностью использовали и без того мизерные запасы патронов, снарядов и мин. Машины с боеприпасами либо безнадежно застряли в грязи, либо стояли без горючего. Оставалась единственная возможность — за десятки километров подносить боеприпасы вручную. [26]
Этим неимоверно тяжелым трудом занялись не только солдаты, но и тысячи жителей освобожденных сел. Растянувшись в нескончаемые цепочки, женщины, старики, подростки несли на плечах снаряды, ящики с патронами и минами. Ни холодный, пронизывающий до костей ветер, ни дождь, ни слякоть — ничто не останавливало этих людей, только что освобожденных из фашистской неволи.
Запомнился такой случай. Возле села Гейковка одна из полковых батарей поддерживала атаку стрелковой роты. Я и командир батальона наблюдали за ходом боя. К огневой, тяжело переставляя по липкой грязи ноги, подошли несколько стариков, каждый со снарядом на плече. Артиллеристы поблагодарили крестьян, приняли от них снаряды, зарядили орудия и тут же произвели залп по врагу.
— Та и вжэ? — растерянно развели руками наши добровольные помощники.
— Что вжэ? — не поняли солдаты.
— Висим километрив нэслы мы оци штукы по грязюци, а вы раз — и нема...
Вспоминая теперь, спустя многие годы, о трудностях, которые преодолевали войска на пути к Южному Бугу, невольно задаешь себе вопрос: откуда брались у людей силы, чтобы наперекор всему идти вперед, не останавливаться, не задерживаться, продолжать громить и гнать врага даже тогда, когда, казалось, исчерпаны все возможности наступления?
В мозгу возникают привычные слова и понятия: советский патриотизм, любовь к Родине, верность военной присяге, приказы и требовательность командиров... Да, все это правильно. Но дело не только в приказах, не только в присяге. Войска были полны решимости как можно быстрее очистить советскую землю от фашистских орд, полны ненависти к врагу, и это удваивало, утраивало их силы. Развитию наступательного порыва в огромной степени способствовала партийно-политическая работа, которая велась среди личного состава непрерывно, изо дня в день. Противника можно победить, научившись ненавидеть его всем своим существом. Разъяснение войскам этой простой истины было незыблемым законом деятельности не только партийно-политических работников, но и [27] командиров. Активное участие в политической работе в войсках принимали многие генералы и офицеры армейского штаба. Выезжая по делам службы в части и соединения переднего края, они, если позволяла обстановка, выступали перед бойцами и командирами с лекциями и докладами, проводили беседы о текущих политических событиях, выступали на митингах.
Должен признать, что на первых порах не все ладно шло у нас с пропагандистскими выступлениями: штабные офицеры оказались не очень искушенными в тонкостях воспитательной работы, не все владели секретом магической власти слова. Помню, сам переживал неприятные минуты, когда почувствовал, выступая на митинге в одном из батальонов 30-го гвардейского полка, что слушают меня без всякого интереса. Приходилось учиться этому искусству у других. В том же 30-м гвардейском вслед за мной слово взял невысокий худощавый лейтенант Павел Ганьшин. После первых же произнесенных им фраз лица бойцов сразу преобразились. А между тем лейтенант и говорил не очень громко, и ораторскими способностями не блистал, и слова у него были самые простые. Но он сумел найти стежку к сердцам людей, взволновал их, растревожил, заставил забыть об усталости, зажег в них желание немедленно ринуться в бой. У таких, как Ганьшин, не мне одному, а многим штабникам приходилось учиться мастерству просто и откровенно разговаривать с бойцами, поднимать их дух.
Несмотря на огромную занятость, выкраивал время для пропагандистских выступлений на красноармейских митингах и командующий армией. Михаил Николаевич тоже не был прирожденным оратором, но те, кто слушал его, не оставались равнодушными.
Однажды мне довелось побывать вместе с генералом Шарохиным в 523-м стрелковом полку 188-й дивизии. Полк находился тогда в Малой Сербуловке, готовился к очередному бою. Накрапывал мелкий дождь. Командир полка объявил митинг. Первое слово предоставил командарму. Генерал Шарохин стоял на «виллисе», превращенном во временную трибуну. Ветер трепал его светлые волосы, развевал полы длинной — кавалерийской — шинели. Особенно запомнилась концовка его выступления. Запомнилась, видимо, [28] потому, что в те дни все мы жили одной мыслью, одним стремлением: форсировать Южный Буг.
— Знаю, вы устали, — сказал Шарохин. — Трудно, очень трудно сейчас наступать. Не хватает боеприпасов, не хватает артиллерии — она отстала. А что делать? Каждый день промедления — это новые тысячи замученных оккупантами советских людей. Озлобленный неудачами на фронте, враг свирепеет час от часу. Можем ли мы ждать, откладывать наступление до хорошей погоды? Гитлеровцы готовятся остановить нас на Южном Буге. Этому не бывать! Не позволим фашистским извергам отсидеться за Южным Бугом! Вперед и только вперед!
Много внимания уделяли мы в то время политической работе и среди местных жителей в освобождаемых от оккупантов деревнях.
Мой заместитель по политчасти, или, как его по привычке называли, комиссар штаба, подполковник Феодосий Семенович Щербинин почти постоянно находился в подчиненных штабу частях и подразделениях. Заедет, бывало, на час-полтора в штаб, расскажет, как идут дела у связистов, саперов, тыловиков, и опять в путь, опять колесит на вороном коне по раскисшим от дождя полям и проселкам. В штабных частях его всегда встречали как желанного гостя, знали, Щербинин обязательно сообщит последние новости, даст деловой совет, ободрит уставших.
Вот он дождливой, холодной ночью возвращается из небольшого, недавно освобожденного села. Передав взмыленного коня ординарцу, насквозь промокший, с ног до головы забрызганный грязью, вваливается в занимаемую мною сельскую хату.
— Доброй ночи, Арефа Константинович, — говорит он еще в сенях. — Извини за поздний визит. Я из Израилевки прямо к тебе.
— Ну, что там извинять. Раздевайся, садись, рассказывай.
Феодосий Семенович неторопливо достает из полевой сумки сложенный вчетверо лист бумаги, подает его мне:
— Рассказывать вроде нечего. Лучше прочитай. Развертываю листок.
Мы, жители села Израилевка, собравшиеся на митинг, [29] посвященный успешному наступлению Красной Армии и освобождению от гитлеровских захватчиков нашего села, выражаем свою радость и беспредельную благодарность Красной Армии, вернувшей нас снова к жизни, к счастью.Близок час окончательной победы над ненавистным врагом, кровью своей поганой расплатится он за все зверства.
Мы обязуемся положить все силы на то, чтобы восстановить наш колхоз, выполнить план весенней кампании, помочь родной Красной Армии добить ненавистного врага.
В боях за наше село Израилевку и районный центр Устиновку смертью храбрых пали Герои Советского Союза гвардии старший лейтенант М. И. Осипов и гвардии лейтенант Е. И. Стерин... Для увековечения памяти славных героев просим Совет народных комиссаров УССР переименовать наше село Израилевку, назвать его по имени Героя Советского Союза М. И. Осипова — Осиповка, переименовать населенный пункт Устиновку, назвать его по имени Героя Советского Союза Е. И. Стерина — Стерино.
Память о погибших героях будет жить в веках.
Да здравствует наша Родина и героическая Красная Армия, несущая освобождение родной земле!
18 марта 1944 года.
— Здорово написано. Не иначе как ты, Феодосий Семенович, посоветовал колхозникам принять такую резолюцию? — спрашиваю я, возвращая бумагу.
— Отчасти помог, конечно, — смущенно говорит Феодосий Семенович. — А вообще-то они сами решили. Несмотря на дождь и слякоть, все до единого собрались на митинг, попросили рассказать об Осипове и Стерине. Ну я и рассказал, что знал. А резолюцию — это они сами...
Подполковник Щербинин — человек до застенчивости скромный, не любил похвал. Не помню случая, чтобы он жаловался на усталость. С исключительной добросовестностью выполнял свою нелегкую работу. Никогда не торопился, не рубил сплеча.
В ту памятную встречу Феодосий Семенович начал было рассказывать мне о погибших героях, но тут же спохватился, что мне все известно, неловко умолк. [30]
Мне приходилось встречаться с гвардии старшим лейтенантом Осиповым и гвардии лейтенантом Стериным. Оба они из 175-го полка 58-й стрелковой дивизии, оба отличились в боях на Днепре.
Двадцатидвухлетний Миша Осипов командовал стрелковой ротой, хотя в душе был артиллеристом, и, видимо, потому, вопреки правилам, на его погонах всегда поблескивали артиллерийские эмблемы. Густые темные волосы, по-юношески ясные сине-голубые глаза, внимательный взгляд, немного припухлые губы, лицо простого русского парня — таким он запомнился мне на всю жизнь. Познакомился я с ним. когда он был уже Героем Советского Союза. При первой же встрече Осипов скупо, в нескольких словах, рассказал о себе, о том, «как было дело на Днепре». Он одним из первых переправился со своим подразделением на остров Пушкаревский и во взаимодействии с другими подразделениями очищал его от гитлеровцев. Затем были бои в Верхне-Днепровске, куда рота Осипова ворвалась тоже первой, отрезала гитлеровцам пути отхода и в исключительно трудных условиях вела неравный бой. Это позволило 175-му гвардейскому полку быстро продвинуться вперед. За несколько дней боев в районе Верхне-Днепровска рота Осипова уничтожила до батальона вражеской пехоты, расчеты одиннадцати станковых пулеметов, девяти минометов и двух артиллерийских орудий. Немалое число фашистов истребил лично Михаил Иванович Осипов.
Двадцатилетний комсомолец Ефим Стерин в период форсирования Днепра командовал огневым взводом семидесятишестимиллиметровых орудий. Артиллеристы любили своего молодого командира не только за храбрость и отвагу, но и за скромность, за щепетильную вежливость. Но обходительность и скромность не мешали Ефиму Стерину, казавшемуся подростком, быть непреклонным и по-своему суровым в бою.
Ему, как и Осипову, выпала честь первым переправиться на Пушкаревский остров. Переправлялись на зыбких плотах, под яростным огнем противника и с ходу вступали в бой: нужно было прикрывать огнем артиллерии форсировавший Днепр стрелковый батальон. Эту ответственную задачу взвод Ефима Стерина выполнил безукоризненно. Однако случилось так, [31] что артиллеристы, увлекшись боем, не заметили, как сами оказались в кольце врагов. Молодой командир не растерялся — приказал открыть по фашистам огонь прямой наводкой, а когда некоторым из них все же удалось прорваться на огневые позиции взвода, Стерин первым бросился врукопашную. Увлеченные мужеством и самоотверженностью командира, бойцы-артиллеристы с такой яростью обрушились на врагов, что обратили их в бегство. В трудных условиях круговой обороны взвод полностью сохранил материальную часть и понес минимальные потери в людях. Позже, уже за Днепром, Ефим Ильич Стерин был назначен командиром батареи.
И вот теперь героев не стало. Они пали в трудных боях на подступах к Установке и Израилевке. Похоронили их с воинскими почестями: Михаила Осипова у здания Устиновской средней школы, Ефима Стерина у здания неполной средней школы в Израилевке.
Это была тяжелая потеря для всей армии.
— Если бы ты слышал, как взволнованно говорили жители Израилевки об Осипове и Стерине, — сказал Щербинин. — И я верю, всем сердцем верю, они никогда не забудут героев.
6
Наши части, вышедшие к Южному Бугу, продолжали напряженно готовиться к форсированию.
Во многих местах все еще продолжались бои на восточном берегу. Решив во что бы то ни стало остановить наше наступление на рубеже Южного Буга, немецко-фашистское командование не торопилось отводить свои боеспособные части на новую оборонительную линию. Слишком поспешный отход был невыгоден гитлеровцам по тактическим соображениям. В первую очередь они стремились вывести за реку части, которые понесли наибольшие потери, а для их переправы требовалось надежное прикрытие. На направлениях, ведущих к переправам, вражеские войска оборонялись с особым ожесточением, то и дело переходя в контратаки при поддержке танков и авиации.
Погода временами улучшалась. Из-за рваных клочьев облаков показывалось солнце — по-весеннему [32] лучезарное, словно умытое дождями. Но это не радовало. Вместе с солнцем в небе появлялась вражеская авиация, а зенитно-артиллерийское прикрытие наших войск оставалось по-прежнему слабым. Не получали мы пока сколько-нибудь значительной поддержки и от 17-й воздушной армии, действовавшей преимущественно на главном направлении фронта. Как раз об этом и шла речь на основном командном пункте армии в двадцатых числах марта.
Командующий только что заслушал по телефону доклады командиров корпусов П. Г. Кузнецова и Ф. А. Осташенко. Они сообщили: над полем боя свирепствует авиация врага, наступление захлебывается.
Положив на стол телефонную трубку, Шарохин несколько минут молча ходил по комнате, о чем-то сосредоточенно думал. Аношин, Хитровский и я сидели на широкой деревянной скамье и вполголоса комментировали то, о чем доложили по телефону командиры корпусов. Сквозь открытые окна отчетливо слышалось характерное урчание моторов «рамы».
— Кружит, проклятая! — озабоченно проговорил генерал Хитровский. — И к сожалению, ничего нельзя сделать: «тридцатисемимиллиметровки» не достают, открывать из них огонь по «раме» бесполезно, а средних зениток раз-два и обчелся, да и те без снарядов. Вот тут и думай, что предпринять. Вы бы, Арефа Константинович, позвонили в штаб семнадцатой воздушной, — обратился он ко мне. — Может, смилостивятся, выделят и для нас хотя бы десятка два истребителей. Не помешали бы и бомбардировщики...
Я попросил дежурного на ВЧ вызвать генерала Корсакова — начальника штаба 17-й воздушной. Разговор начал издалека, с намека-предисловия:
— Николай Михайлович, скажите, как бы вы поступили, если бы на ваших глазах разбойники убивали вашего друга?
— О чем это вы? Что-то не пойму, — в свою очередь спросил Корсаков.
— Все о том же, Николай Михайлович, о помощи. Сегодня с самого утра немцы бомбят нашу пехоту, головы не дают поднять. Танкистам и артиллеристам тоже достается. А мы ничего не можем сделать. Надежда [33] на вас. Подбросьте «ястребков». Много не просим. Штук двадцать пять, не больше.
— Рад бы в рай, Арефа Константинович, да, как говорится, грехи не пускают, — прогудело в трубке. — Помочь, к сожалению, ничем не могу. Истребители прикрывают Плиева и Чуйкова. Таков приказ — все сосредоточить на главном направлении.
— Вы бы хоть попугали стервятников в нашей полосе, Николай Михайлович. А то ведь совсем худо: в воздухе господствуют фашисты, а надо наступать, — пытался я уговорить Корсакова.
— Не просите, не могу, — отрезал он.
— Это окончательно?
— Да, окончательно. — Некоторое время в трубке слышались неясные шорохи, потом снова зазвучал голос Корсакова: — Просьба ваша законная, тут ничего не скажешь. А помочь все же бессилен. Вы-то по земле движетесь, хотя и с трудом, но уходите все дальше, на запад. А мы привязаны к одному криворожскому аэродрому. У немцев авиации раза в полтора больше. Поблизости у них несколько аэродромов — одесский, тираспольский, кишиневский и другие... Сами понимаете, в каком мы положении. Чтобы поддержать наступающих на главном направлении, приходится летать за сто пятьдесят — двести километров. Для истребителей путь не близкий... Короче говоря, не можем мы вам помочь...
Генерал Корсаков положил трубку.
— Значит, не получилось? — спросил Хитровский.
Я машинально кивнул, думая о своем. А мысли были невеселые. В сложившейся ситуации наступать наземным частям днем почти невозможно. И перспективы на будущее не сулят облегчения. Мы все дальше уходим от своих аэродромов и баз снабжения. Немцы, наоборот, приближаются к своим базам и аэродромам. Преимущество, выходит, на их стороне?
— И все же мы не можем прекратить наступления, — как бы отвечая на мои мысли, сказал командарм. — Нельзя днем, будем наступать ночью. Вы как-то, Арефа Константинович, рассказывали мне о молитве, что обнаружили в бумажнике убитого фашистского офицера. Так вот, будем бить их молитве вопреки, до полного уничтожения... [34]