Освобождение Донбасса
Из Москвы возвратились ободренные вниманием Ставки.
Разработанный нами план предстоящей операции был одобрен и утвержден. Я испытывал чувство гордости за то доверие, которое оказывал нам лично И.В. Сталин. Прошло много лет, но и теперь память сохранила детали этой встречи.
Когда я закончил доклад, товарищ Сталин встал, прошелся возле стола и сказал:
— Операция задумана и спланирована хорошо. У нас есть все основания полагать, что она будет проведена успешно. Какое ваше мнение? — неожиданно спросил он Ф. И. Толбухина.
Федор Иванович ответил, что в успехе не сомневается, только вот у фронта маловато в резерве подвижных соединений для развития успеха в глубине.
— А как вы на это смотрите, товарищ Антонов? — обратился Сталин к Начальнику Генерального штаба.
Антонов поддержал нашу просьбу и заявил, что у Ставки есть возможность оказать нам помощь. При этом он внимательно смотрел в глаза Сталину. Я [170] слышал, что Иосиф Виссарионович не любил, если говорящий с ним человек «прячет глаза».
— Используйте эту возможность, товарищ Антонов, — приказал Верховный Главнокомандующий. — Выделите для Южного фронта один — два танковых корпуса и, желательно, один кавалерийский. — Он сделал паузу, попыхтел своей трубкой и добавил: — Учитывая донские просторы, конница вместе с танковыми соединениями может сделать полезное дело. — А затем, обращаясь уже к Толбухину, посоветовал: — Нужно непременно конницу использовать в сочетании с механизированными войсками.
В нашем плане именно это и предусматривалось. Но то, что об этом сказал Сталин, было в то время крайне важно...
Часа через четыре после вылета из Москвы нас встретило в воздухе звено наших истребителей. Командующий воздушной армией предусмотрительно выслал их для сопровождения нашего самолета в прифронтовой зоне. Мы несколько снизились — пошли почти «на бреющем». Значит, уже недалеко аэродром посадки, а там рукой Подать и до штаба фронта.
Мне, как говорится, не сиделось на месте. Утверждение нашего плана Ставкой — это ведь только начало дела. Теперь предстояло провести план в жизнь. А это означало новые бессонные ночи и полные напряженной работы дни. Если в тылу на колхозных полях, над которыми мы только что пролетали, заканчивалась уже уборка урожая, то у нас начиналось что-то вроде посевной кампании. В самом деле, что посеешь — то и пожнешь; как подготовишься к операции — такие будут и результаты...
Сразу же по возвращении на КП фронта Ф. И. Толбухин приказал собрать руководящий состав, до командира корпуса включительно. Все прибывшие по этому вызову были в бодром, приподнятом настроении. Весть о том, что нас вызывали в Ставку, уже дошла до них, и каждый понимал, что войскам фронта в ближайшее время предстоит наступление.
Перед собравшимися первым выступил Федор Иванович. На основе информации, полученной в Ставке, он сделал обстоятельный доклад о военно-политическом [171] положении Советского Союза и задачах войск Южного фронта.
Я, конечно, не могу припомнить сейчас все, что он говорил, но основное все же сохранилось в памяти. Особый упор был сделан командующим на то, что победы наших Вооруженных Сил, одержанные в зимней кампании 1942/43 г., положили начало коренному перелому в ходе Великой Отечественной войны. Подчеркивалось также, что это результат усилий всего советского народа, свидетельство дальнейшего укрепления экономического, политического и военного могущества Советского Союза. Благодаря правильной политике Коммунистической партии военно-хозяйственный потенциал страны поднялся на такой уровень, при котором Вооруженные Силы смогут получить все необходимое для разгрома фашистской Германии.
После такого вступления тов. Толбухин подошел к карте, показал и подробно охарактеризовал группировку советских войск.
— Контрнаступление советских войск, начавшееся в районе Курска, должно в ближайшее время перерасти в общее наступление на широком фронте, — заявил он. — В плане этого стратегического наступления перед Южным фронтом стоит ответственная задача — разгромить донбасскую группировку противника и освободить Донбасс.
Затем командующий остановился на характеристике противостоящих Южному фронту немецко-фашистских войск.
— В оценке противника, — отметил Федор Иванович, — нужно всегда быть объективным и стремиться правильно определить его силы и характер обороны. Учтите, перед нами стоят опытные войска, прошедшие большую боевую школу...
Миусский рубеж обороняла тогда 6-я немецкая армия. В составе ее были три армейских корпуса, объединявших 11 дивизий. Непосредственно против войск Южного фронта в полосе протяженностью около 180 км в первом эшелоне оборонялись 7 пехотных и 1 авиаполевая дивизии. Кроме того, в донбасскую группировку противника входила его 1-я танковая армия, а в оперативной глубине имелась еще крымская армейская группировка. [172]
Правее нас, на рубеже реки Северный Донец, действовали войска Юго-Западного фронта под командованием генерала армии Р. Я. Малиновского. Обратив на это внимание собравшихся, командующий перешел к изложению общего замысла операции.
Замысел был очень широким. Концентрическими ударами двух фронтов предстояло разгромить главные силы гитлеровской группировки армий «Юг» и полностью освободить Донбасс. В дальнейшем войска Юго-Западного фронта имели задачу выйти в район Запорожья, а войска Южного фронта — развивать наступление в Северной Таврии к низовьям Днепра и Крымскому перешейку. При прорыве обороны противника на реке Миус войска Южного фронта главный удар наносили силами 5-й ударной, 2-й гвардейской и 28-й армий в 25-километровой полосе, ограниченной населенными пунктами Дмитриевка и Ясиновский.
5-я ударная армия (командующий генерал-лейтенант В. Д. Цветаев, член Военного совета И. Б. Булатов, начальник штаба полковник А. П. Пенчевский) основные усилия сосредоточивала на своем левом фланге в направлении Калиновка, Артемовка. Ей предстояло прорвать вражескую оборону на фронте в 13,5 км севернее Куйбышево и, уничтожив засевшего там противника, выйти на рубеж Степановка, Амвросиевка, Кутейниково.
2-я гвардейская армия (командующий генерал-лейтенант Г. Ф. Захаров, член Военного совета генерал-майор Н.Е. Субботин, начальник штаба генерал-майор В.Н. Разуваев) должна была прорвать вражескую оборону на 9-километровом фронте южнее Куйбышево и развивать удар в западном направлении с целью выхода на рубеж реки Кальмиус в районе Каракубстроя. Этим создавалось охватывающее положение по отношению к группировке войск противника в центре Донбасса
28-я армия (командующий генерал-лейтенант В. Ф. Герасименко, член Военного совета генерал-майор А.П. Мельников, начальник штаба генерал-майор С. М. Рогачевский), прорывавшая оборону противника на узком участке севернее Ясиновский, получила задачу наносить удар в направлении Анастасиевка, Федоровка, а затем во взаимодействии с 44-й армией, механизированными и кавалерийскими соединениями завершить [173] [Схема 6] [174] окружение и уничтожение немецких войск в районе Таганрога. Оперативное построение армий, осуществлявших прорыв, было принято в два и три эшелона. Соединениям первого эшелона придавались танковые части прорыва. Плотность орудий и минометов на направлении главного удара составляла: в 5-й ударной армии — около 100, а во 2-й гвардейской и 28-й армиях — до 200 стволов на 1 км фронта.
Войскам 51-й армии, действовавшим на правом фланге, и 44-й армии — на левом, ставились задачи с ограниченными целями: сковать противостоящие им вражеские соединения.
В заключение командующий ознакомил присутствовавших с данными Ставки о том, что на «Миусфронте» противник рассчитывает измотать и обескровить наши войска, а затем захватить инициативу в свои руки.
— Но это ему не удастся, — твердо сказал Федор Иванович. — Завоеванную инициативу мы из своих рук не выпустим. Главное, к чему надо стремиться, — осуществить прорыв как можно глубже и своевременно ввести в него танковые и кавалерийские корпуса...
После выступления командующего слово было предоставлено мне. Я в деталях ознакомил руководящий состав фронта с оперативным построением войск, с их ближайшими и дальнейшими задачами по этапам, с глубиной операции и темпами наступления. Доложил состав сил и средств усиления для армий, действующих на главном направлений. Подробно изложил вопросы взаимодействия, особо выделив задачи 8-й воздушной армии. Остановился на вопросах управления, оперативной маскировки. Объявил календарный план всех подготовительных мероприятий.
Перед операцией нам предстояло произвести значительную перегруппировку войск, проиграть различные варианты наступления и пополнить запасы материально-технических средств с таким расчетом, чтобы их хватило на всю операцию.
Совещание несколько затянулось. Да и по окончании его собравшиеся не спешили разъезжаться. На фронте руководящему составу не часто приходилось встречаться так вот, всем вместе. И если это случалось, [175] то, как правило, разговорам старых боевых товарищей не было конца.
Но уже на следующий день и в штабе фронта, и в войсках закипела напряженная работа. Поголовно все включились в подготовку к большому и ответственному делу.
Для развития успеха нашей ударной группировки в глубине была создана подвижная конно-механизированная группа из 4-го механизированного и 4-го гвардейского Кубанского кавалерийского корпусов. Учитывая то, что опыта по применению таких групп мы еще не имели, нам пришлось очень много потрудиться над разработкой порядка ввода ее в прорыв и организацией взаимодействия между танками, кавалерией и мотопехотой на всех этапах операции. Были тщательно учтены также все недочеты, имевшие место при вводе второго эшелона в июльской операции.
Штаб фронта предполагал, что этой подвижной группе неизбежно придется столкнуться с танковыми соединениями противника, на вооружении которых имелись танки типа «Тигр» и самоходные орудия «пантера», Поэтому пришлось усилить ее более мощной артиллерией.
С командным составом мы еще раньше провели специальное учение, на котором проигрывалась тема «Ввод механизированных и кавалерийских соединений в прорыв и действия их в глубине обороны противника». Это было чрезвычайно полезное и совершенно необходимое дело. Уча других, мы учились и сами. На занятиях приходилось прислушиваться к голосу боевых командиров, порой даже перестраиваться на ходу, а иногда до седьмого пота растолковывать этим же командирам соединений, как надо и как не следует поступать в каких-то конкретных случаях.
Очень много внимания пришлось уделять изучению местности и оборонительных сооружений противника. Вся оборонительная полоса гитлеровцев была сфотографирована в плане и в перспективе. Фотосхемы, на которых четко вырисовывалась система вражеской обороны и хорошо просматривались отдельные ее детали, штаб заблаговременно разослал в войска. Из населения, а [176] частично из своих же бойцов были подобраны проводники, знающие местность в полосе каждой дивизии и особенно по маршруту движения конно-механизированных групп.
Огромную работу проделал в это время партийно-политический аппарат. На открытых партийных собраниях обсуждались задачи коммунистов и комсомольцев. В подразделениях выпускались боевые листки. Видную роль в мобилизации личного состава играли армейские газеты, и особенно наша фронтовая — "Сталинское знамя". Ее редактор полковник Ю. М. Кокорев учел прошлые ошибки, держал постоянную деловую связь со штабом и потому действовал осмотрительнее и вернее.
Войска наши обильно пополнились новыми людьми. Пополнение прибыло из Сибири, а также из освобожденных районов. Это, как всегда, прибавило забот и командирам, и политработникам. Новое пополнение нужно было в кратчайший срок подтянуть до уровня бывалых воинов, передать ему накопленный боевой опыт.
Вспоминается такой случай. Ехал я как-то в 4-й гвардейский механизированный корпус. Дорога шла через лесок. Вижу, стоит там группа солдат, а впереди офицер борется с сержантом. Борьба идет не на шутку. То сержант перекинет через себя офицера, то офицер бросится в ноги сержанту и так «приземлит» его, что у того, наверное, искры из глаз сыплются... У офицера щека оцарапана, кровь сочится.
Предполагая недоброе, я приказал шоферу остановить машину. Подхожу к борющимся, спрашиваю строго:
— Что это такое происходит?
Борьба прекратилась.
— Младший лейтенант Антонов, — представился офицер. — Готовлю разведчиков к рукопашной схватке, — доложил он, а сам дыхание перевести не может.
— Не слишком ли увлеклись?
— Никак нет, товарищ генерал. Мы получили задание — достать «языка». Скоро идем в тыл к противнику. Вот и тренируемся...
Позже мне стало известно, что тренировались они не напрасно. Антонов со своей группой разведчиков захватил и привел очень осведомленного офицера из крупного [177] штаба немецких войск, за что был удостоен звания Героя Советского Союза, а остальные участники поиска получили боевые ордена...
Я всегда испытывал чувство радости, когда приезжал в войска. Но в тот раз 4-й гвардейский механизированный корпус особенно порадовал меня. Командир его генерал-лейтенант Т. И. Танасчишин умел управлять своим сложным «хозяйством». Танки, окрашенные под цвет местности, стояли готовые хоть сейчас идти в бой. Танкисты имели геройский вид.
Обычно, когда наблюдаешь танковый бой со стороны, кажется, что в машинах сидят какие-то сверхчеловеки с железными сердцами. А посмотришь на танкистов где-нибудь в районе сосредоточения — и убеждаешься: перед тобой обыкновенные советские люди, горячо любящие свою Родину. Даже удаль у них какая-то по-своему скромная. Это удаль хорошего заводского рабочего или сноровистого колхозного тракториста...
От танкистов путь мой лежал в 4-й Кубанский гвардейский кавалерийский корпус к генерал-майору Н. Я. Кириченко. Дня за три до начала операции я попросил прибыть туда же командующего 8-й воздушной армией, начальника штаба 5-й ударной армии, а также командира 4-го гвардейского механизированного корпуса для того, чтобы вместе с ними окончательно доработать все вопросы по взаимодействию. В назначенное для встречи время при входе в землянку я услышал обрывки фраз довольно жаркого спора между Кириченко и Хрюкиным. Спор касался взаимодействия конников с авиацией в глубине обороны противника.
— Кто кого собирается обеспечивать? — спросил я, пожимая генералам руки.
— Прошу, чтобы конница поддержала авиацию, — вполне серьезно ответил мне тов. Хрюкин и даже не улыбнулся.
«Умный человек, — подумал я, — а шутит не вовремя».
Но в следующую минуту Хрюкин рассеял недоразумение.
— Мы уже договорились о порядке авиационного прикрытия и авиаобеспечения боевых действий кавкорпуса, — сказал он. — Не можем вот только договориться о том, чтобы и кавалерия помогала авиации. [178]
При этом Хрюкин развернул карту и указал на ней ближайшие аэродромы противника. Командующий воздушной армией просил, чтобы конница, выйдя на оперативный простор, захватила бы их внезапно, не дала гитлеровцам возможности разрушить аэродромные сооружения и уничтожить материально-технические средства. Ведь эти аэродромы так необходимы для последующей работы нашей авиации.
Я всецело поддержал тов. Хрюкина.
Дальнейшая наша работа по уточнению вопросов взаимодействия и ввода в прорыв конно-механизированной группы проходила, как выразился тогда генерал Пенчевский, «при полном взаимопонимании и глубоком уважении друг к другу». Если не считать, конечно, что тот же тов. Хрюкин долго не хотел соглашаться, чтобы часть штурмовой и истребительной авиации временно была закреплена за конно-механизированной группой: он опасался «распыления сил авиации»...
Еще детальнее отрабатывалось взаимодействие командирами соединений и частей Они буквально ползали по переднему краю нашей обороны и при участии представителей всех родов войск на месте уточняли, где, когда, кто и что именно должен делать.
Все командные пункты переместились ближе к передовой на курганы или, как они называются в здешних местах, «могилы». Эти «могилы» возвышаются над местностью иногда до десяти метров, и в условиях равнинной степи с них хорошо просматривалось поле предстоящей битвы.
Когда все приготовления были закончены, командующий доложил в Ставку, и управление фронта тоже стало выдвигаться вперед. Это было в ночь на 17 августа 1943 года.
На передовой командный пункт, являвшийся в то же время и нашим НП, сначала выехал я вместе с начальником войск связи. Затем туда же проследовали командующий и член Военного совета фронта. Ночь стояла темная. Синоптики обещали хороший безоблачный день.
Приближаясь к переднему краю, я обратил внимание на необычную тишину. С досадой подумалось: «А ведь всех предупреждали, чтобы огонь вели как [179] всегда». Но тут же я живо представил себе обстановку в окопах первой линии, на огневых позициях артиллерии, в танковых подразделениях, на аэродромах. Сейчас там каждый по-своему ждет часа атаки.
Прижавшись к нагретой за день щедрым солнцем стенке окопа, сидит в задумчивости пехотинец. Он уже проверил все: и оружие, и подгонку снаряжения. Не забыл на всякий случай, как бы невзначай, оставить другу домашний адресок. Мало ли что может случиться в бою? Конечно, в случае чего родные получат сообщение. Но штаб сделает это сухо, официально, а у друга всегда найдутся душевные слова, он опишет все обстоятельно, не скупясь на детали...
У танкистов и летчиков свои заботы: не подведет ли техника? У артиллеристов — свои; в эти минуты артиллерист думает прежде всего о том, как бы расчистить огнем путь пехоте и танкам...
Перед моим мысленным взором возникает орденоносный минометный расчет братьев-коммунистов Гуровых. Все пятеро — Николай, Павел, Алексей, Дмитрий и Михаил — хлопцы как на подбор. Сейчас они наверняка томятся такими же думами и терпеливо дожидаются команды или условного сигнала на открытие огня
А саперы — те уже действуют. Пользуясь темнотой ночи, они подползают к вражеским заграждениям, режут ножницами колючую проволоку, снимают мины. Работа сапера — тонкая и всегда полна опасных неожиданностей. Недаром говорят: сапер ошибается один раз в жизни. Ошибиться второй раз ему не дано...
В деле уже и связисты. Они в последний раз опробуют проводные линии, проверяют настройку радиосредств — переговариваются.
Волнуются врачи: сколько будет раненых? Как ужасно, когда привозят искалеченного человека, а ему нельзя сразу оказать помощь, потому что не успели обработать привезенных раньше.
Даже повара озабочены больше обычного: хочется лучше накормить солдат перед боем...
Словом, у всех в такой час нервы натянуты как струна. Сам я тоже, конечно, не представляю исключения. Пока ехал на НП, раз десять задал себе вопрос:
«А все ли предусмотрено, не допущена ли где ошибка в планировании операции?» [180]
С НП я некоторое время наблюдал за поведением противника. Над передним краем его обороны изредка поднимались в небо осветительные ракеты. Реже, чем обычно, перебранивались пулеметы. Еще реже были орудийные выстрелы.
За этими наблюдениями и застал меня командующий. Несколько минут он постоял молча рядом со мной. Потом взглянул на часы и приказал:
— Передай, Сергей Семенович, Хрюкнну, чтобы приступал.
Я спустился в блиндаж. Взяв телефонную трубку, сразу услышал в ней голос командующего воздушной армией. Он уже ждал команды.
— Хороша погодка, — сказал я для начала, давая Хрюкину возможность хорошенько узнать по голосу и меня.
— Не жалуюсь, товарищ ноль три.
Для взаимного опознавания этого было достаточно. От меня последовала команда:
— Восемь, три, два...
Через несколько минут в воздухе послышался рокот десятков моторов. В темном еще небе летели наши самолеты. Их задача — нанести удар по резервам, железнодорожным станциям, штабам и пунктам управления противника.
Вскоре за линией фронта застучали зенитки. Затем послышались взрывы бомб.
Хрюкин доложил о результатах. Особенно удачно прошла бомбардировка вражеских пунктов управления.
К этому времени начало уже светать. Рассвет наступал быстро. Облака над горизонтом приняли розовую окраску. Командующий фронтом приказал начинать артиллерийскую подготовку.
Федор Иванович старался быть спокойным, говорил четким, уверенным голосом. Но чувствовалось по всему, что он волновался. Волновались и все мы, его ближайшие помощники, хотя твердо были уверены, что те неудачи, которые были у нас при первой попытке прорвать «Миусфронт», больше не повторятся...
Артподготовка началась дружно: в одно мгновение мы увидели неисчислимое множество вспышек и впереди, и с флангов, и сзади. Вспышки от выстрелов и вспышки от разрывов снарядов сверкнули почти одновременно. [181]
Потом вздрогнула земля и раздался грохот, похожий на бесконечный, раскатистый гром. Этот гром не утихал больше часа, перемежаясь время от времени напоминавшими горный обвал залпами «катюш».
А «катюшам» глухо вторил "брат андрюша". Так фронтовики прозвали другого представителя реактивной артиллерии. Этот головастый снаряд запускали прямо с земли с небольших деревянных подставок. Летел он, оставляя за собой хвост огня, а разрывался как бомба. Весил такой снаряд 100 кг.
Над передним краем обороны противника стояла черная, непроницаемая для взгляда стена дыма и пыли, а артиллерия все продолжала свою разрушительную работу. И вдруг (опять мгновенно) она как будто стихла. Но это был всего лишь обман слуха. В действительности артиллеристы перенесли огонь в глубину, и грохот разрывов несколько удалился.
Зато мы с предельной четкостью услышали дробь пулеметов. А над головами у нас загудели моторами штурмовики — их удар по переднему краю вражеской обороны был как бы заключительным аккордом перед броском в а гаку нашей пехоты и танков.
На этом несколько приглушенном фоне звуков боя выделялись одиночные выстрелы противотанковых орудий, бивших по противнику прямой наводкой. Они производили странное впечатление. Вроде как опоздала пушчонка и тявкает...
В стереотрубу хорошо было видно, как продвигались вперед, войска 5-й ударной армии. По всему чувствовалось, что наступление развивается успешно. Теперь только бы не ошибиться с вводом в бой вторых эшелонов. И самое главное — вовремя двинуть вперед подвижную группу фронта!
Командующий поминутно спрашивает:
— Как дела у Кириченко?.. Что делает Танасчишин? Едва успеешь переговорить с ними по радио и доложить результаты, как снова вопрос:
— Где сейчас конница?.. А где штаб мехкорпуса?.. Затем Федор Иванович сам связался по телефону с командующим 5-й ударной армией генералов Цветаевым. Эта армия в общем успешно наступала на Калиновку и Колпаковку. Но Цветаев просил поддержать его [182] с воздуха, и Толбухин выделил ему из своего резерва два полковых вылета штурмовиков.
Я тем временем переговорил с командующим 2-й гвардейской армией. У него дела шли несколько хуже. Некоторые полки залегли перед траншеями врага. Пришлось и здесь привлечь на помощь авиацию, а также поставить дополнительную задачу фронтовой артиллерии...
После того как вражеская оборона на фронте Дмитриевка — Куйбышево была прорвана и войска 5-й ударной армии углубились в расположение противника до 10 км, командующий фронтом отдал приказ ввести в прорыв 4-й гвардейский механизированный корпус. Танки с десантом автоматчиков, как в ворота, влетели в обозначенные флажками проходы через минные поля и затем, развернувшись в боевые порядки, устремились на оперативный простор.
Ввод в прорыв механизированного корпуса сразу дал свои положительные результаты. Даже 2-я гвардейская армия, которая встретила на своем пути наиболее ожесточенное сопротивление противника, начала наращивать темпы наступления. Лишь 28-я армия, в полосе которой оказалось наибольшее количество дотов и дзотов, в первый день операции продвижения не имела.
К вечеру мы подвели итоги и пришли к выводу, что в целом фронт имеет успех, операция развивается в основном по плану. А еще сутки спустя исключительно прочная главная оборонительная полоса врага была прорвана на всю глубину. 20 августа наши войска вели бои уже на рубеже Степановка, Саур-Могила, Артемовка.
В результате глубокого вклинения соединений 5-й ударной армии противостоящая Южному фронту группировка врага была разрезана на две части и ее фланги оказались открытыми для ударов с севера и с юга. Для ликвидации этой угрозы немцы начали снимать части с менее активных участков фронта и сосредоточивать их у основания нашего клина, намереваясь пересечь его в районе Калиновки. Между 20 и 24 августа сюда прибыла из Крыма 13-я танковая дивизия. Затем 25 августа разведка установила появление 9-й танковой и боевой группы 258-й пехотной дивизий с Центрального фронта. А 28 августа объявилась боевая группа 17-й танковой дивизии с изюм-барвенковского направления. [183]
Но все эти меры были уже запоздалыми. Они не могли спасти противника от разгрома на «Миусфронте». Нам удалось вскрыть перегруппировку его глубоких оперативных резервов и подготовить им надлежащую встречу. Бомбардировочная авиация наносила по ним удары еще на подходе. Затем их атаковали наши конно-механизированные части.
В двадцатых числах августа противник вынужден был оставить Алексеевку, Криничку, Александровку и отойти на вторую полосу обороны, оборудованную по западному берегу реки Крынка. Только здесь он бросил в бой свою 13-ю танковую дивизию. Но из этого опять ничего не получилось.
На шестой или седьмой день нашего наступления ко мне привели взятого в плен фашистского офицера. На допросе он заявил:
— Вы прорвали «Миусфронт», и вместе с этим у немецкого солдата рухнула вера в самого себя и в своих начальников.
Пленный только качал головой и удивлялся. Ему было трудно поверить, что такие прочные оборонительные сооружения не смогли задержать наступление советских войск.
— Если уж их вы взяли, то перед вами не устоит ни одна крепость...
Вот как заговорили гитлеровцы! Массовое изгнание немецко-фашистских захватчиков с нашей земли продолжалось. И действительно, никакие крепости уже не могли помочь противнику задержать наше победоносное наступление.
В ночь на 27 августа мы ввели в прорыв 4-й гвардейский Кубанский кавкорпус. Ему предстояло совместно с другими войсками участвовать в разгроме таганрогской группировки врага.
В Таганрогской операции наша кавалерия продемонстрировала высокие боевые качества, и потому мне хочется рассказать о ее действиях поподробнее.
Перед вводом кавалеристов в прорыв артиллерия произвела по противнику, оставшемуся на флангах, мощный огневой налет. Затем на участке ввода в прорыв конницы рота танков со специальным оборудованием и [184] десантом автоматчиков очистила местность от колючей проволоки и уничтожила ожившие огневые точки врага.
Первой проследовала 9-я Кубанская кавалерийская дивизия под командованием генерала И. В. Тутаринова. С ней находилась и оперативная группа штаба корпуса во главе с полковником Г. А. Валюшкиным.
3-а 9-й вошла в прорыв 30-я кавдивизия во главе с генералом В. С. Головским и 10-я под командованием генерала Б. С. Миллерова.
К рассвету кавкорпус, введенный в районе Амвросиевки, углубился на 40 — 50 км. Такое быстрое продвижение нашей конницы создавало реальную угрозу полного окружения войск таганрогской группировки противника. Он начал отход.
Первоначально кавалеристы ликвидировали лишь отдельные гарнизоны и относительно небольшие подразделения. Потом 10-я дивизия в конном строю вступила в бой с вражеской кавалерийской дивизией и полностью разгромила ее. Это была уже победа крупного масштаба
Развивая свой успех дальше, кавалерийские соединения вышли в долину реки Мокрый Еланчик и, повернув на юг, сбили там прикрытие противника, а затем ударом с тыла овладели населенными пунктами Мало-Кирсановка, Греково-Тимофеевка, Ефремовка. Тем временем стрелковые и механизированные войска фронта достигли рубежа Ново-Николаевка, Марфинская, Григорьевка. Противнику были отрезаны основные пути отхода. Однако сплошного окружения нам создать не удалось, и вражеское командование продолжало поспешно отводить свои войска на запад, используя прибрежные дороги, еще не перехваченные нашими передовыми частями.
В это время особенно отличился 38-й кавалерийский полк под командованием подполковника И. К. Минакова. Вырвавшись вперед, он один на один встретился с немецкой пехотной дивизией и, спешившись, вступил с нею в бой. Правда, эта дивизия была в свое время основательно потрепана на Кавказе 38-й Донской кавдивизией, а перед самой встречей с полком Минакова попала под удар нашей авиации. Однако и в таком состоянии она представляла еще большую силу. Трудно сказать, как закончился бы этот неравный бой, если бы у [185] полка Минакова был иной номер. Ошибочно приняв 38-й кавполк за 38-ю Донскую дивизию, немцы пришли в ужас. А Минаков. прознав об этом, сразу же направил к противнику парламентеров с кратким, но категорическим посланием: «Предлагаю сдаться в плен. Командир 38-й казачьей дивизии».
Всю ночь совещались гитлеровцы и все-таки решили принять ультиматум. Утром к Минакову прибыли два немецких офицера с ответом. А часов в 12 дня пожаловал сам командир дивизии в сопровождении 44 офицеров. И какой же конфуз пережил гитлеровский генерал, когда узнал, что вместе со своей дивизией он сдался в плен советскому кавалерийскому полку!
В корпусе Кириченко командный состав был как на подбор — молодец к молодцу, один лучше другого. Но, пожалуй, больше других повезло в этом отношении 9-й кавалерийской дивизии. Не случайно она всегда выделялась в боях своей напористостью и инициативой. Ее командир генерал Тутаринов был блестящим организатором и очень храбрым человеком. Этими же качествами отличались и командиры полков.
Лучшим командиром полка считался там М. А. Карапетян. Вровень с ним стоял и заместитель по политической части И. И. Шакин. Этому полку поручались самые сложные задания. В бой он, как правило, шел в авангарде.
Действуя со своим полком в тылу врага на удалении 30 км от линии фронта, Карапетян был ранен и потерял зрение. Но как ни уговаривали его, он отказался эвакуироваться в госпиталь до окончания боя. Собрав командиров подразделений, Карапетян заявил:
— До тех пор пока вы не возьмете опорный пункт, я полка не оставлю...
В подобранной тогда на поле боя записной книжке немецкого офицера Альфреда Курца мы обнаружили такую запись:
«Все, что я слышал о казаках, времен войны 1914 года, бледнеет перед теми ужасами, которые мы испытываем при встрече с ними теперь. Одно воспоминание о казачьей атаке приводит меня в ужас, и я дрожу... Даже ночью во сне меня преследуют казаки. Это какай-то черный вихрь, сметающий все на своем пути. Мы боимся казаков, как возмездия всевышнего... Вчера [186] моя рота потеряла всех офицеров, 92 солдат, три танка и все пулеметы».
Да, в Таганрогской операции казаки действительно показали себя во всей красе!..
События разворачивались очень стремительно. 29 августа после неудачных попыток прорваться на запад противник стал отходить по побережью на юг, чтобы затем вдоль Миусского лимана улизнуть на Мариуполь. Для обеспечения этого маневра с северо-запада он выставил сильное прикрытие на рубеже Атамановка, Ново-Хрещатик, Красный Луч, Латоново и неоднократно переходил здесь в контратаки крупными силами танков и пехоты при поддержке авиации. Отражая эти сильные контратаки и сбивая прикрытие врага, кавалерийские сотни перехватили дорогу у Ломакина и взорвали мост через Миусский лиман. А 30 августа войска 44-й армии атаковали таганрогскую группировку гитлеровцев с востока, тогда как с тыла по ней нанесли удар части 4-го гвардейского механизированного корпуса совместно с кубанскими казаками.
К исходу 30 августа Таганрог был освобожден, а таганрогская группировка войск противника разгромлена. Город достался нам целехоньким. Вражеские команды разрушения и поджога, как и в Новочеркасске, оказались застигнутыми врасплох и подверглись почти полному истреблению. Попытки гитлеровцев эвакуироваться морем были сорваны действиями нашей авиации и кораблей Азовской военной флотилии под командованием контр-адмирала С. Г. Горшкова.
Разгром противника в районе Таганрога и успешно развивавшееся в это время наступление войск Юго-Западного фронта создали непосредственную угрозу донбасской группировке немцев. Однако 6-я немецкая армия в результате восстановления потрепанных в боях дивизий и пополнения новыми соединениями, переброшенными с других участков советско-германского фронта, представляла еще значительную силу. Она имела в своем составе 15 дивизий, из них три танковые.
К 1 сентября противнику удалось из района Саур-Могилы нанести контрудар, отбросить некоторые части [187] 5-й ударной армии и выйти к тылам 2-го и 4-го гвардейских мехкорпусов, отрезав их от наступавших следом частей той же 5-й ударной, а также 2-й гвардейской армий. Но на большее враг не рискнул. Чувствуя, что сам может попасть здесь в ловушку и быть уничтоженным войсками второго эшелона фронта, он с наступлением темноты начал отвод своих войск на новый оборонительный рубеж.
Мы вовремя получили сведения об этом. Однако они требовали тщательной проверки. А еще больше нас волновало то, что два наших механизированных корпуса, узнав о выходе противника на их тылы и не желая еще больше отрываться от своих войск, приостановили наступление.
Обеспокоенные создавшимся положением, Военный совет фронта и представитель Ставки одобрили мое предложение об установлении личного контакта с мехкорпусами и поручили мне самому отправиться к Танасчишину, а затем к Свиридову, разобраться там в обстановке и на месте принять соответствующее решение. Это было уже под вечер, и мне следовало торопиться. Августовская ночь не длинна, а я мог уверенно выполнять свое задание только под прикрытием темноты.
Василевский, Толбухин и Гуров, провожая меня, очень волновались. Они пожимали мне руку так, словно расставались навсегда...
До реки Миус и несколько километров после нее я с офицерами связи ехал на автомашине. Потом мы вынуждены были продолжать свой путь пешком. В темноте натыкались на разрушенные доты, землянки, окопы.
То и дело приходилось сверяться по карте и компасу. Нас особенно беспокоили минные поля. Попасть на них ночью очень легко.
Кругом пахло гарью и трупами. То справа, то слеза неожиданно вырастали разбитые немецкие танки. Иногда встречались небольшие группы наших солдат. Одну из таких групп я остановил:
— Что, хлопцы, делаете?
В ответ кто-то сердито буркнул:
— Не видишь, что ли, — своих разыскиваем. Хоронить утром будем.
И тонкий луч карманного фонарика заскользил по земле — солдаты двинулись дальше. [188]
Со мной в качестве проводников были два офицера — один из 5-й ударной армии, другой из 2-й гвардейской — да еще два автоматчика. Мы шагали довольно быстро, но соблюдали все меры предосторожности.
Обычно при подходе к линии фронта видишь беспрерывно взмывающие в небо осветительные ракеты, слышишь неумолчную перебранку пулеметов. А тут ни освещения, ни стрельбы. Это все больше убеждало меня в достоверности сведений об отходе немцев.
— Правильно идем? — спросил я офицера связи из 2-й гвардейской армии.
— Совершенно точно. Мне эти места хорошо известны, — ответил он.
— А по-моему, — вмешался в разговор один автоматчик, — надо немножечко правее держаться...
— Этот солдат тоже местный, — пояснил офицер.
— Значит, следует принять его совет?
— Следует.
— Ну, хорошо, — согласился я, и мы зашагали еще увереннее, взяв несколько вправо.
Немного погодя увидели впереди темнеющую громадину танка. Я послал солдата выяснить, чей он — наш или немецкий. Тот пополз и, возвратившись, доложил:
— Танк-то свой, но возле него часовой с автоматом. Заметит нас и без всякого оклика резанет в темноту длинной очередью.
Но часовой все же нас окликнул:
— Стой, кто идет?
Я назвал фамилию командира 4-го гвардейского механизированного корпуса. Лишь когда мы приблизились вплотную, лейтенант, сопровождавший меня, объявил часовому правду:
— Это генерал из штаба фронта...
Мы вышли точно на командный пункт 4-го гвардейского механизированного корпуса. Он хорошо охранялся. Пока нас вели по каким-то тропкам, мимо танков и орудий, пришлось несколько раз объясняться с часовыми.
Наконец мы подошли к нужной нам землянке. Землянка глубокая, с кривым ходом. Нетрудно было догадаться, что она досталась в наследство от гитлеровцев.
Внутри оказалось очень много офицеров. Табачный дым стоял густым неподвижным облаком. На меня [189] сначала никто не обратил внимания. Я перешагнул через какие-то ящики и оказался перед столом.
— Начальник штаба фронта? — удивился командир корпуса. — Как вы оказались здесь... в тылу противника?..
— Смотал удочки ваш противник, — отрезал я. — Как только стемнело, так он и ушел, не спрося вас.
— Быть не может. Вечером к нам не могли пробиться даже танки, сопровождавшие цистерны с горючим.
— Вечером было одно, а сейчас другое...
С трудом преодолевая замешательство, командир корпуса стал давать срочные указания по разведке противника. Я подбодрил его:
— Ничего... На войне все бывает. Значит, не силен враг, если бежит без боя. Давайте сюда вашу карту...
На уточнение обстановки не потребовалось много времени. Я подтвердил ранее отданный корпусу приказ о наступлении и поспешил к другому комкору — тов. Свиридову. Проводной связи с ним не оказалось. Радиообмен тоже не был налажен. Но по карте я видел, что пробраться туда можно уже на автомашине. Да и командир 4-го гвардейского мехкорпуса подтвердил:
— Дорожку к Свиридову наш офицер связи хорошо знает. Проедете за милую душу...
Однако в прямом смысле дороги туда не было. Ехать пришлось по местности, изрезанной оврагами, во многих местах заминированной.
Начало светать, а на земле все еще держалась страшная духота. Воздух был пропитан запахами разлагающихся трупов и бензина, горелого зерна и порохового дыма.
Нас окружала необыкновенная тишина. Лишь где-то в стороне Таганрога и на севере- гремела артиллерия.
Вскоре мы подъехали к небольшому сараю, в котором, как сказал офицер связи, должен был находиться командир 2-го гвардейского механизированного корпуса. Часовой нас не задержал.
И здесь у командира корпуса мы застали совещание. Оно приняло, видимо, затяжной характер. На дворе уже светло, а в сарае горит огонь. На стене карта. Обсуждается вопрос о действиях корпуса в окружении.
Я опять незамеченным подошел к столу. На ляпе у генерала Свиридова тоже появилось удивленное [190] выражение. И когда я сообщил о том, как за ночь изменилась обстановка, все облегченно вздохнули.
Но облегчение моральное не избавляло командиров от напряженного труда. Наоборот, работы у них теперь прибавилось. Нужно было немедленно возобновлять наступление, решительно ударить по отходящему врагу, не дав ему укрепиться на промежуточных позициях.
Через несколько минут я связался по радио с командующим фронтом и доложил ему, что 4-й и 2-й гвардейские механизированные корпуса продолжают выполнение той задачи, которую он сам поставил перед ними.
— Благодарю... Все мы благодарим вас, — донесся до меня в ответ радостный голос Федора Ивановича. — Жду. Возвращайтесь...
Солнце уже поднялось над разрушенными хуторами, когда я тронулся в обратный путь. Духота стала еще несноснее. Бледно-голубое, словно выцветшее, небо вдоль и поперек чертили истребители. Над степью шел воздушный бой. А ниже, над самой землей, сотрясая все вокруг гулом моторов, проносились штурмовики. Они уже возвращались с задания.
Со стороны Таганрога по-прежнему слышался гул артиллерийской стрельбы. Над горизонтом поднималось темное облако пыли и, как столб, стоял беловатый дым от сбитого самолета.
Днем я сравнительно легко добрался до командного пункта фронта, хотя дорога была ужасна. На земле не осталось, кажется, ни одного квадратного метра, не поврежденного снарядом или бомбой. Там и сям торчали дыбом бревна и рельсы, являвшиеся некогда перекрытиями в немецких блиндажах. Часто попадались раздавленные танками пушки.
В одном месте меня остановил раненый сержант. К сожалению, я не мог посадить его в машину, потому что в ней уже разместились человек пять таких же, как он, наскоро перевязанных окровавленными бинтами. Да сержант и не претендовал на это. У него ко мне был только один вопрос:
— Товарищ генерал, высоту-то наши взяли?
— Взяли, — ответил я, хотя и не знал, что это за высота.
— Ну, тогда все в порядке. Буду спокойно лечиться. Спасибо... [191]
По возвращении на КП мне случилось проходить мимо радистки, прихорашивавшейся перед зеркалом. Случайно глянул в это же зеркало на себя и не поверил глазам своим: я это или не я? Поцарапана щека, лоб черный от пыли, смешанной с потом, фуражка вся в глине...
— А нельзя ли здесь у вас умыться? — обратился я к девушке.
Сорвется порой с языка такое, а потом и сам не рад... Вокруг меня сразу образовалась толпа. Откуда они только появились? Одна мыло дает, другая воду льет, третья с полотенцем стоит.
— Мы уж думали, что больше и не увидим вас, — сказала какая-то простодушная, совсем крохотная девчурка.
— Это почему же?
— Потому что знаем, где вы были.
— Да, от вас действительно не скроешься. Недаром, видно, говорят, что радист, телефонист да машинистка — это сейфы, сплошь набитые секретами...
Наскоро умывшись, я поблагодарил девушек и поспешил к командующему. В присутствии члена Военного
совета доложил ему подробно о всем виденном и сделанном. Он выслушал меня внимательно и сразу же повел речь об очередных неотложных делах:
— Теперь, Сергей Семенович, я прошу вас подготовить план ввода новых корпусов.
— Радуйтесь, — кивнул мне Гуров, — подходят обещанные Ставкой оперативные резервы.
— Сколько?
Федор Иванович махнул недовольно рукой и ответил:
— Корпусов-то два: пятый гвардейский Донской кавалерийский и одиннадцатый танковый. Но потрепанные страшно. Одной полноценной дивизии не стоят...
— Дареному коню в зубы не смотрят, — улыбнулся Гуров.
И действительно, хорошо хоть это прибыло. Нам в то время очень требовались новые соединения для наращивания силы нашего удара.
Наступление продолжало развиваться. Войска Южного фронта заняли город Ворошиловград (Луганск), а соседний Юго-Западный фронт форсировал Северный [192] Донец и овладел Лисичанском. Бои шли по всему полукольцу, охватывающему Донбасс с севера, востока и юга.
Гитлеровцы, как голодные шакалы, вцепились в лакомый кусок — нашу «всесоюзную кочегарку». Они назвали Донбасс восточным Руром и готовили ему судьбу немецкой колонии. Невообразимые зверства творили там фашисты, стремясь сломить волю свободолюбивых советских людей.
Однажды к нам на командный пункт пришел в сопровождении офицера из разведки человек средних лет, без документов, оборванный и до крайности истощенный.
— Я донецкий шахтер, — отрекомендовался он и попросил представить его командующему.
— А что у вас такое? — поинтересовался я и назвал свою должность.
— Пришел просить... нет, требовать: ускорьте освобождение Донбасса. Люди гибнут! Тысячи заживо погребены в темных забоях... Мы сами вам поможем. Донбасский пролетарий — он знаете какой! Его не так-то просто сломить, а покорить совсем невозможно.
И тут я, кажется, впервые услышал то, о чем позже довелось читать в талантливой повести Бориса Горбатова «Непокоренные», в известном ныне каждому советскому человеку романе Александра Фадеева «Молодая гвардия». Наш нежданный гость с той стороны фронта поведал мне о героической и многогранной борьбе нашей шахтерской гвардии, во главе которой стояло крепкое. закаленное боевое ядро коммунистов-подпольщиков.
Ночью мы помогли шахтеру вернуться обратно через линию фронта и вместе с ним послали разведчиков, которые должны были связаться с донецким большевистским подпольем, с местными партизанами. Их посланца Военный совет заверил, что будут приложены все усилия к скорейшему освобождению Донбасса от немецко-фашистских оккупантов.
Донбасс был нужен всей нашей стране. Он давал до воины около 60 процентов общесоюзной добычи угля, выплавлял до 30 процентов чугуна и 20 процентов стали. Здесь выжигали кокс, добывали соль, делали [193] блюминги Здесь же разрабатывались богатейшие залежи гипса, мела, графита огнеупорных глин.
Но и враг знал толк во всем этом. В упоминавшейся уже книге «Утерянные победы» фон Манштейн пишет:
«Донбасс играл существенную роль в оперативных замыслах Гитлера. Он считал, что от владения этой территорией, расположенной между Азовским морем, низовьями Донца и простирающейся на запад примерно до линии Мариуполь (Жданов) — Красноармейское — Изюм, будет зависеть исход войны. С одной стороны, Гитлер утверждал, что без запасов угля этого района мы не можем выдержать войны в экономическом отношении. С другой стороны, по его мнению, потеря этого угля Советами явилась бы решающим ударом по их стратегии. Донецкий уголь, как считал Гитлер, был единственным коксующимся углем (по крайней мере в Европейской части России). Потеря этого угля рано или поздно парализовала бы производство танков и боеприпасов в Советском Союзе».
Эти строки примечательны во многих отношениях. В них не только фашистская алчность. Они свидетельствуют еще и о том, что враг недостаточно знал нашу экономику. Он не представлял, что даже потеря мощной металлургической и угольной базы на юге страны не может парализовать нашу оборонную промышленность и обезоружить, таким образом, армию.
Дальше Манштейн пишет, пожалуй, более резонно:
«Вопрос состоял, однако, в том, хватит ли у нас сил, чтобы удержать Донбасс... Возможность удержания Донбасса стала сомнительной...»
А вот у нас к этому времени никаких сомнений уже не было. Командование Южного фронта твердо было уверено в том, что противник не в состоянии сдержать наше победоносное наступление и Донбасс будет освобожден!
Во вражеской обороне образовалась зияющая брешь между Амвросиевкой и Таганрогским заливом. Закрыть ее гитлеровское командование не имело ни достаточных сил, ни времени. Для противника создалась неотвратимая угроза охвата с юга фланга и тыла всей его донбасской группировки войск.
Чтобы спасти эти войска от полного разгрома, гитлеровским генералам пришлось поспешно отводить их за [194] реки Днепр и Молочная. В первую очередь начали отход части 1-й танковой и 6-й армий. Однако и отходя, они упорно оборонялись, предпринимали контратаки, оставляли на нашем пути бронированные заслоны.
Сопротивление несколько поубавилось лишь после того, как войска Юго-Западного, Степного и левого крыла Воронежского фронтов еще больше нависли над Донбассом с севера. И тут нам вместе с Юго-Западным фронтом Ставка поставила задачу: скорее завершить освобождение Донецкого угольного бассейна и развивать наступление на запорожском и мелитопольском направлениях.
Мы стремились в первую очередь овладеть важнейшим промышленным узлом Донбасса — городами Сталино, Макеевка, Горловка, где на сравнительно небольшой площади были сосредоточены крупнейшие шахты и металлургические заводы. Штаб Южного фронта так планировал и координировал действия армий, чтобы не выпустить отсюда немецко-фашистские войска и не дать им возможности привести в исполнение свои намерения по взрыву доменных и мартеновских печей, по затоплению шахт, не позволить вывезти награбленное добро и угнать в рабство местное население. Именно поэтому заботы наши сосредоточились теперь на правофланговых армиях. Туда была нацелена большая часть авиации, резервы артиллерии и танков. Это, естественно, приводило к некоторому ослаблению войск, действовавших вдоль побережья Азовского моря, но другого выхода у нас не было.
Наступательный порыв был неудержим. В освобожденных городах и шахтерских поселках жители встречали нас со слезами радости.
Наша фронтовая газета опубликовала в те дни открытое письмо трудящихся Донбасса. Обращаясь ко всем солдатам, офицерам и генералам Южного фронта, они писали:
«Дорогие товарищи! Сердечный шахтерский привет шлют вам ваши отцы — старые шахтеры, жены ваши и сестры, что наравне с мужчинами геройски работают в шахтах, юные горняки — дети, что заменили своих отцов в трудный час... Гоните немца безостановочно. [195] Бейте его, проклятого. Скорее освобождайте нашу пострадавшую горняцкую землю».
Это письмо читали тогда на митингах, партийных и комсомольских собраниях. Слова в нем были привычные, однако в тот момент они имели какую-то магическую силу.
Несмотря на исключительную занятость оперативными вопросами, мне тем не менее приходилось читать политические донесения, наградные материалы. И как часто в этих документах упоминалось обращение горняков при мотивировке мужественных поступков и истинного геройства наших бойцов и командиров! Мы имели несколько случаев повторения бессмертного подвига Александра Матросова. Были у нас свои прославленные снайперы, храбрейшие разведчики. Был и свой Гастелло. Однажды при штурмовке противника получил тяжелое повреждение самолет, пилотируемый младшим лейтенантом Поповым и имевший на борту воздушного стрелка сержанта Кручинина. Машина вспыхнула. И в этот момент прозвучал по радио спокойный голос Попова: «Спасти машину невозможно. Обрушиваю ее на врага. Прощайте, друзья. Вспоминайте иногда о нас...»
В боях за Донбасс во всем блеске проявилось боевое мастерство А. И. Покрышкина — ныне трижды Героя Советского Союза. Там же приумножили свою славу дважды Герои Советского Союза Б. Б. Глинка, В. Д. Лавриненков, А. В. Алелюхин и многие другие, чьи имена так популярны среди нашего благодарного народа.
А сколько героев было среди пехотинцев, танкистов, артиллеристов!
Пример незаурядного мужества показали бойцы стрелкового батальона под командованием гвардии майора Г. И. Тиунова. Ведя бой на главном направлении, подвергаясь беспрерывным атакам авиации и танков противника, они упорно теснили гитлеровцев и блестяще выполнили поставленную перед батальоном задачу.
В одном из боев прямым попаданием бронебойного снаряда был подожжен танк коммуниста гвардии лейтенанта Григория Харченко. Осколками ранило в ногу и руки механика-водителя гвардии старшину Ивана Толстоусова (тоже коммуниста). Но, превозмогая боль, он продолжал управлять танком. Огонь проник в боевое отделение. На лейтенанте Харченко загорелась одежда. [196]
Он тушил пламя, прижимаясь к стенкам башни, и делал свое обычное дело — стрелял из пушки. Пылающий танк мчался по полю боя, круша врага. Лишь после того как в него попал еще один снаряд и Харченко тоже был ранен, Толстоусов последним усилием развернул машину к каменному строению и укрылся за ним...
Теснимые нашими войсками, гитлеровцы попытались закрепиться на рубеже Никитовка, Горловка, Харцызск, Моспино и дальше по реке Кальмиус. Сильно пересеченный характер местности и наличие множества прочных каменных строений благоприятствовали им, позволяли создать здесь устойчивую оборону. Все населенные пункты на подступах к городам и важнейшим железнодорожным магистралям противник превратил в узлы сопротивления. Оборона городов носила ярко выраженный противотанковый характер, была круговой и глубоко эшелонированной. Подвалы домов превращались в доты. Широко применялись железобетонные колпаки. Их, как правило, устанавливали на перекрестках дорог, на городских окраинах.
И все-таки мы пробивались вперед. Уже 4 сентября бои шли в Горловке. Как сейчас помню выпущенный в те дни плакат:, мощная рука советского бойца душит Гитлера. И внизу надпись "ЗА ГОРЛОвку...".
Но вот Горловка взята. На очереди Сталине. Пользуясь хорошими степными дорогами, немцы перебросили туда на автомашинах свежие резервные части. Одна за другой следуют контратаки. Некоторые пункты на подступах к городу по нескольку раз в день переходят из рук в руки. Бои не затихали даже ночью.
С нарастанием темпов наступления работы в штабе прибавилось. Увеличивался поток донесений из войск. Доносили устно и письменно, по радио и по телефону. Все это нужно было соответствующим образом обработать, изменения в обстановке нанести на карту, важные выводы своевременно доложить командующему и представителю Ставки. А Федор Иванович — человек дотошный: докладываешь ему о действиях 5-й ударной или 51-й армий, все, кажется, осветил и начинаешь уже складывать рабочую карту, но не тут-то было: Толбухин придерживает ее рукой и переводит взгляд к верхнему обрезу.
— Как дела на Юго-Западном? [197]
И начальник штаба должен ответить сразу же. Он обязан быть в курсе всех событий, даже на соседних фронтах.
Доложишь о положении войск Юго-Западного фронта, а командующий тебе новый вопрос:
— А где сейчас транспорт сорок два — тридцать четыре?
— Уже разгружается.
— Пусть ускорят разгрузку, и все скорострельные пушки немедленно отправьте механизированным корпусам
Я уже привык, что у командующего вопросы могут быть самые разнообразные:
— Каковы потери у Свиридова за вчерашний день?.. А мост через Еланчик не разбомбили немцы?.. Есть ли места в госпитале номер двадцать девять?..
Выручало то, что меня еще в военной академии научили хорошо вести рабочую карту. Затем, уже на службе в войсках я усовершенствовал эту систему. На обрезе рабочей карты у меня всегда имелись записи, дополняющие общую обстановку. Делал я эти записи тоже условными знаками...
7 сентября бои за Сталино вступили в заключительный этап. Соединения 5-й ударной армии осуществили свой обходный маневр, овладели пригородными населенными пунктами и обрушились на фашистский гарнизон с трех направлений силами 9-го и 3-го гвардейского стрелковых корпусов. Тем временем 28-я армия овладела Старой Ласпой и создала условия для ввода в прорыв 11-го танкового корпуса.
Даже 2-я гвардейская армия, перед которой не стояла задача непосредственного участия в освобождении «шахтерской столицы», направила туда отряд под командованием капитана Ратникова. Этот отряд к 19 часам 7 сентября вышел к шахте «Мария», а затем ворвался на восточную окраину города Несколько позже гвардейцы из того же отряда тт. Жуйков и Герасименко достигли городского театра и водрузили над ним Красное знамя.
8 сентября город Сталине был полностью очищен от немецко-фашистских захватчиков, и я стал очевидцем многих радостных и горестных сцен. Радостно было наблюдать, как шли по улицам под развернутыми [198] боевыми знаменами наши войска и конники везли в седлах улыбающихся ребятишек. А грусть навевали руины.
Почуяв неизбежность отступления, пять дней, как дикари, метались из конца в конец города команды поджигателей. Лучшая улица города, его краса и гордость — Первая линия — совсем перестала существовать. Почти все здания культурных учреждений и промышленные предприятия подверглись разрушению. У входа в кинотеатр имени Т. Г. Шевченко большими буквами было написано: «ВХОД ТОЛЬКО ГЕРМАНЦАМ». На заборах висели объявления, в тексте которых часто повторялось — выделенное жирным шрифтом слово «расстрел». В первоклассной гостинице «Донбасс» при оккупантах размещалось гестапо. В гостинице «Октябрь» они устроили дом терпимости. Многие каменные дома были переоборудованы под тюрьмы.
Такую же мрачную картину увидели мы и в других городах Донбасса. Богатейший край подвергся страшному опустошению. Не слышно стало паровозных и заводских гудков. Потухли факелы бессемеров и коксовых печей. Опустели и обезлюдели шахтные эстакады. Густым бурьяном поросли заводские дворы...
В груду камней превратили фашисты Горловку. Цветущий город стал пустырем. А в пригороде в семи глубоких траншеях нашли себе могилу тысячи горловчан. Обреченных людей привозили сюда и заставляли тесно ложиться в ряд на дно ямы лицом вниз. Затем их сверху расстреливали. На расстрелянных, среди которых копошились еще живые, заставляли ложиться новых — и так до тех пор, пока траншея не заполнялась доверху.
На шахте № 51 людей бросали живыми в шурф. И таким истязаниям подверглись не два — три и даже не десяток человек, а более 1800. В Краматорске было расстреляно и повешено 3 тысячи горожан. Еще больше — в Славянске.
В Чистяковском районе наши солдаты нашли жуткое письмо. Оно было опубликовано в нашей фронтовой газете, и мне хочется воспроизвести его здесь:
«Дорогие братья, мы верим, что вы скоро придете сюда и тогда, наверное, найдете наше письмо. Знайте, здесь был концентрационный лагерь. Около лагеря, там, где стоит крест, покоится прах 7000 советских граждан, расстрелянных или замученных штыками и голодом... Здесь убито около 600 раненых военнопленных. Мы пишем вам перед смертью. Через 5 — 10 минут нас тоже добьют... [199] Сообщите о нашей участи всем. Пусть отомстят. Чувствуя свою гибель, фашисты, как бешеные, издеваются над нашими людьми... Прощайте! За нами уже идут. С коммунистическим пламенным приветом: старший лейтенант медицинской службы К. X. Хамедов, санинструктор Курченко, красноармеец Андреев. 30 августа 1943 года».
Подобные документы попадались нам нередко. И они оставляли глубокий след в сердце каждого из нас.
Преследуя отступающего врага, все мы очень торопились. Был дорог каждый час. Малейшее промедление означало, что гитлеровцам удастся увеличить число своих жертв, произвести еще большие разрушения и опустошения на многострадальной донецкой земле.
Не знаю, как на других фронтах, а у нас на Южном именно в это время завелось хорошее правило: в освобожденные от противника города и рабочие поселки входить не кое-как, а в четком строю и с песней. Само собою разумеется, что каждому такому импровизированному параду войск предшествовала тщательная разведка: подразделения автоматчиков прочесывали развалины, саперы с миноискателями обследовали перекрестки улиц.
Война пошла по-новому. Враг уже не имел возможности драться за каждый населенный пункт. Но он еще упорно цеплялся за каждый выгодный рубеж. А таких рубежей в Донбассе немало. Местность там — со множеством речек и глубоких балок, — кажется, самой природой подготовлена для ведения оборонительных боев. Гитлеровцы, конечно, пользовались этим, старались если не приостановить совсем, то хотя бы задержать продвижение наших войск. И на реке Кальмиус им в какой-то мере это удалось.
Введенные в прорыв ночью 11-й танковый и 5-й гвардейский Донской кавалерийский корпуса действовали недостаточно решительно и не смогли с ходу преодолеть Кальмиус. К утру они сгрудились в узкой долине. Враг сразу же воспользовался этим. Он контратаковал нашу подвижную группу довольно значительными силами при поддержке более 30 «фердинандов».
Я прибыл в тот район со, скромной задачей — организовать временный пункт управления. Но вместо этого [200] пришлось взять на себя руководство боем двух наших j корпусов, оказавшихся в тяжелом положении. Кавалерийские части, с трудом сохраняя порядок, отходили назад. Танкисты теряли одну за другой боевые машины. Командир 11-го танкового корпуса явно растерялся.
У меня быстро созрело решение: атаковать противника на широком фронте всеми имеющимися силами и как можно быстрее сбить его с занимаемых позиций. Другого выхода я не видел.
Танки 11-го танкового корпуса, беспорядочно сгрудившиеся в узком дефиле, были выведены оттуда. Одновременно развернулись механизированные полки 5-го гвардейского Донского кавалерийского корпуса. И все это разом обрушилось на врага. Удар оказался ошеломляющим. Несколько «фердинандов» было тотчас подбито. Остальные стали поспешно отходить. Тут вступила в дело наша конница — началось энергичное преследование противника. Наступление возобновилось.
Однако непродолжительная задержка на Кальмиусе дорого стоила нам. Гитлеровцы за одну ночь разрушили и сожгли значительную часть Мариуполя.
Впрочем, об этом мы узнаем несколько позже А в тот памятный для меня день, доложив командующему фронтом о том, что заминка ликвидирована и корпуса успешно развивают наступление на Мариуполь, я получил от него указание выехать в 44-ю армию. Она следовала за подвижными соединениями и вместе с ними должна была участвовать в освобождении этого крупного центра металлургической промышленности на юге Украины.
День был жаркий. Дул слабый, но сухой восточный ветер. Всюду виднелись следы только что закончившегося боя подбитые танки, изуродованные орудия, разрушенные блиндажи, трупы людей и лошадей. По обочинам дороги вели пленных. Вид у немцев злой. Грязные, оборванные, разных возрастов, они совсем не походили на гитлеровских солдат 1941 года.
Ехали мы быстро. Спидометр показывал скорость около ста километров. Но в зеркальце, укрепленном перед водителем, я заметил две автомашины, догонявшие нас. Когда они поравнялись, за рулем одной из них оказался командующий 44-й армией генерал Хоменко. Мы остановились. [201]
— Ну и гоните вы, — пожаловался командарм.
— А вы?
— Я тоже люблю проехаться с ветерком, — засмеялся генерал. — Но в данном случае торопился из-за вас. Узнал, что вы держите путь в передовые наши части, и решил догнать...
Командарм пригласил меня к себе в машину. Я отказался:
— Своему водителю доверяю больше. Садитесь лучше вы ко мне.
Хоменко пересел, но по выражению его лица нетрудно было понять, что он сделал это с неудовольствием. Ему явно хотелось показать мне свое мастерство в управлении автомобилем.
Вкратце доложив о положении дел в армии, командарм заговорил о людях дивизии, в которую мы направлялись. Чувствовалось по всему, что войска он знает хорошо. Да иначе и не могло быть. Хоменко принадлежал к числу людей волевых, энергичных и очень общительных.
Слушать его было интересно: он не злоупотреблял малозначащими подробностями, умел подчеркнуть главное, вовремя вставить остроумную шутку. Много времени прошло с того дня, а я и сейчас помню рассказ Хоменко о двух комсомольцах-автоматчиках. Один из них, по фамилии Плащук (память сохранила даже фамилии!), перестрелял в бою более десятка гитлеровцев, но и сам получил смертельное ранение: осколок мины пробил комсомольский билет и угодил в сердце. Другой — ефрейтор Витковский, мстя за товарища, бросился с противотанковой гранатой на вражеский станковый пулемет и начисто уничтожил весь расчет...
На пути нам попалась небольшая лощинка, сплошь забитая ящиками, тюками, бочками. Пришлось остановиться.
— Чьи склады?
— Второй Азербайджанской стрелковой дивизии, — доложил седоусый старшина.
— Сколько от вас до передовой?
— Километров десять — не больше.
— А почему ж так скученно расположились? Ведь разбомбить могут.
— Свободно могут, — невозмутимо ответил старшина. [202]
Приказав старшине немедленно связаться со своим старшим начальником и передать ему категорическое требование командарма о рассредоточении складов, мы двинулись дальше. Хоменко заметно помрачнел. Он как-то болезненно воспринял мое замечание о том, что из-за такой вот беспечности тылы не всегда справляются со своей первейшей обязанностью — бесперебойно обеспечивать войска всем необходимым для жизни и боя.
Вскоре нам пришлось обогнать длинную автоколонну. Хоменко выскочил на середину дороги, поднял руку, и головной грузовик затормозил у самых его ног.
— Что это значит? — вспылил командарм. — Почему дистанции между машинами не соблюдаются? Куда так гоните? Как фамилия? Чья колонна?
Вышедший из кабины грузовика офицер, робея, доложил сердитому генералу, что автоколонна эта фронтовая, а везет он груз для 44-й армии.
— Водители не спят пятые сутки, — оправдывался офицер.
Этот довод, как видно, подействовал на командарма. Он отпустил начальника автоколонны и возвратился в нашу машину. Я пошутил:
— Что же это вы, товарищ Хоменко, сами нарушаете правила вождения, а другим не разрешаете?.. Смотрите, когда-нибудь ваше собственное автолихачество может закончиться очень печально...
И, к нашему общему сожалению, это мое шутливое предупреждение вскоре оправдалось. С тов. Хоменко действительно произошло большое несчастье. Но к этому необычному происшествию нам придется еще вернуться...
А в тот раз Хоменко ничего не сказал в ответ на мою шутку, он только согласно кивнул головой, думая о чем-то своем, и мы молча доехали до штаба дивизии.
На наблюдательный пункт нас повел офицер из оперативного отделения. Он уверенно шагал впереди вдоль какого-то ручейка, потом попросил меня и командарма задержаться, а сам во весь рост прошелся по возвышенности и снова возвратился за нами. Я догадался, что офицер, рискуя жизнью, проверял таким образом, насколько безопасно мы сможем перевалить гребень, обойти который было нельзя.
Нам повезло — на гребне противник нас не заметил. Но едва наша группа появилась на НП, как начался [203] жесточайший обстрел. Мины рвались справа и слева, снаряды с воем проносились над головой.
2-я Азербайджанская стрелковая дивизия прочно удерживала плацдарм на западном берегу реки Кальмиус, и этим создавалась вполне реальная возможность освобождения Мариуполя. Внимательно осмотрев местность, мы с командармом выработали план использования здесь 11-го танкового корпуса. Командующий
войсками фронта согласился с нами и приказал мне , возвращаться.
В ночь на 10 сентября группа кораблей Азовской военной флотилии произвела высадку десанта западнее Мариуполя. А утром войска 44-й армии вместе с 11-м танковым корпусом, а также донские казаки ворвались в город и к исходу дня полностью овладели им.
На этом Донбасская наступательная операция была, по существу, завершена. Еще одна крупная группировка немецко-фашистских войск потерпела жесточайшее поражение.
15 сентября 1943 года жители «шахтерской столицы» — города Сталино — вышли на улицы со знаменами и плакатами. Многочисленные колонны рабочих, работниц, советской интеллигенции, школьников шумным потоком устремились к традиционному месту народных торжеств — широкой площади перед Домом Советов. На воздвигнутую там трибуну поднялись секретарь ЦК Коммунистической партии (большевиков) Украины Д. С. Коротченко, командующий войсками Южного фронта генерал-полковник Ф. И. Толбухин, представители местных партийных и советских организаций.
Первое слово было предоставлено Ф. И. Толбухину.
— Товарищи горняки, горнячки, металлурги, комсомольцы и пионеры, все советские люди города Сталино! — начал он. — Передаю вам боевой, сердечный, дружеский привет от солдат, офицеров и генералов Южного фронта, которые изгнали немецких оккупантов из пределов Донецкого бассейна...
Затем Федор Иванович напомнил о чудовищных злодеяниях немецко-фашистских захватчиков, о превращенных в развалины городах, сожженных селах, убитых и угнанных в рабство сотнях тысяч советских людей. Все это было очень еще свежо в памяти присутствующих, и многие из них не смогли удержаться от слез. Но горестные [204] воспоминания тотчас же сменились бурным ликованием, когда командующий заговорил об исторических победах Красной Армии под Сталинградом, о новых успехах наших войск в Донбассе и на многих других участках советско-германского фронта.
Над людским морем внезапно появились цветы. Их, как драгоценный дар, за спасенные жизни, за возвращенную свободу передавали демонстранты воинам-победителям.
Затем слово получил шахтер Кронов. Медленно, с глубокой скорбью стал рассказывать он о тех, кому не удалось дожить до радостного дня освобождения.
— Виктора Баранова, честного труженика, повесили в концлагере за то, что он подошел к ограде. Девятилетнего ребенка убил на моих глазах гитлеровский часовой «за нарушение запретной зоны»...
На трибуну поднимались также представители от местной интеллигенции и воинских частей, а в заключение с большой и яркой речью выступил Д. С. Коротченко. Он призвал трудящихся города быстрее дать стране уголь, металл и тем приблизить день окончательной победы над врагом. От имени ЦК КП(б)У Д. С. Коротченко передал благодарность всем воинам Южного фронта за освобождение Донбасса и горячо пожал руку Ф. И. Толбухину.
По единодушному решению участников митинга от имени жителей города Сталине и воинов Южного фронта были посланы приветственные телеграммы Иосифу Виссарионовичу Сталину и Первому секретарю ЦК КП(б) Украины Никите Сергеевичу Хрущеву.
Освобождение советскими войсками Донбасса имело важное политическое, военное и экономическое значение Разгром крупной группировки противника на южном крыле советско-германского фронта оказал большое влияние на победоносное развитие наступления по всей Левобережной Украине и на Северном Кавказе.
Войска Южного и Юго-Западного фронтов, выйдя на реку Молочная и к Запорожью, создали серьезную угрозу для немецкой обороны в низовьях Днепра и на подступах к Крыму. Больше того, победа советских войск в Донбассе изменила военно-политическую обстановку во [205] всем Причерноморье и заметно повлияла на политику ? государств, расположенных в этом районе.
Освобождение Донбасса являлось частью широко задуманного стратегического плана, осуществлявшегося войсками Южного и Юго-Западного фронтов в тесном взаимодействии с Воронежским и Степным фронтами. Своими наступательными действиями в Донбассе мы содействовали войскам, развивавшим наступление на белгородско-харьковском направлении с последующим выходом на Правобережную Украину.
Лично же для меня Донбасская операция явилась своеобразным экзаменом на зрелость в новом качестве. Здесь я впервые выступал в роли начальника штаба фронта. [206]