Разгром Манштейна
Служба в 48-й армии закончилась для меня неожиданно. 4 декабря 1942 года почти всю ночь я провел на НП нашей левофланговой дивизии, где, по данным разведки, немцы готовились нанести нам удар. Ночь была звездная, морозная. Сквозь легкую дымку смутно просматривался передний край вражеской обороны. Задолго до рассвета мы выслали туда небольшие группы разведчиков в белоснежных маскировочных халатах. Они во многих местах подползли вплотную к траншеям противника, в течение нескольких часов наблюдали за его поведением и, вернувшись, доложили, что никаких признаков подготовки к наступлению нет. А когда на востоке занялась заря, я и сам имел возможность убедиться в этом: немцы вели себя совсем спокойно, их огневые точки безмолвствовали, над окопами лишь кое-где поднимался едва заметный пар.
Наступающий день не сулил нам никаких перемен. И в тот момент однообразная жизнь в обороне показалась мне какой-то особенно удручающей, похожей на бесцельное прозябание. Мучительна была наша [91] длительная прикованность к одному месту в то время, когда на юге, у стен Сталинграда, шла невиданная в истории битва. Конечно, умом я отчетливо сознавал, что здесь, в Брянских лесах, мы тоже не можем оголить фронт, что наша 48-я армия выполняет ответственную задачу. Но, как говорят, душа противилась рассудку, мы испытывали неудовлетворенность от вынужденной неподвижности.
В такие минуты раздумья невольно вспоминались последние сообщения Совинформбюро. Они передавались под волнующим названием «В последний час» и оповещали мир не о новом натиске гитлеровских полчищ, а об успешном наступлении советских войск. До сих пор в ушах звучит торжественный голос диктора Юрия Левитана:
— Наши войска за три дня боев, преодолевая сопротивление, продвинулись на 60 — 70 км, заняли ряд городов и перерезали железные дороги, снабжавшие группировку противника, расположенную восточное Дона. В боях отличились части генералов Романенко, Чистякова, Толбухина, Труфанова и Батова. Наступление продолжается.
Как тут было не позавидовать товарищам! Меня неудержимо влекло к ним. Хотелось вместе с ними принять участие в этих исключительно важных для судьбы Родины боях...
Мои размышления прервал начальник разведки армии:
— Что будем делать дальше, товарищ генерал?
— Труби отбой, — невесело пошутил я и пригласил его позавтракать.
Мы уже собрались уходить с НП, как позвонили из штаба армии. Начальник оперативного отдела полковник И. А. Долгов доложил, что из Москвы получен срочный документ, касающийся лично меня.
За многолетнюю военную службу человек привыкает ко всяким неожиданностям. Однако и привычный всегда старается сократить срок пребывания в неизвестности «Что же это все-таки может быть? — ломал я голову. — Почему не сказали по телефону?»
На фронте особенно дорого время, и это хорошо понимали водители легковых автомашин. Они ездили «с ветерком». Но на этот раз мне казалось, что мы не [92] едем, а ползем, и я несколько раз просил шофера «прибавить газку».
В свой так называемый кабинет-землянку я не вошел, а буквально влетел. Там меня ожидала телеграмма, подписанная Верховным Главнокомандующим И. В. Сталиным. В телеграмме говорилось, что я назначен на должность начальника штаба 2-й гвардейской армии, управление которой находится в Тамбове. К месту нового назначения предлагалось выбыть через два часа после получения телеграммы.
Вначале меня огорчила эта нежданная весть: не хотелось ехать в тыл. Но, поразмыслив у карты, я успокоился. Было ясно, что армия, находящаяся пока в резерве, непременно пойдет на юг, в район Сталинграда. В Ставке как будто угадали мои сокровенные мечты!
Радовало и то, что попадаю в гвардию. Советская гвардия составлялась из отборных частей, отличавшихся высоким воинским мастерством, боевым опытом, дисциплиной, организованностью и мужеством. Не по росту и не по форме, как в царское время, а только по заслугам на поле брани зачислялись люди в советскую гвардию. Высокое звание гвардейца завоевывалось у нас кровью.
Первые гвардейские соединения появились в сентябре 1941 года. В гвардию были преобразованы тогда четыре стрелковые дивизии — 100, 127, 153 и 161-я, показавшие в борьбе с врагом образцы героизма и стойкости. А еще через год у нас были уже не только гвардейские соединения, но и целые армии. В одну из них зачислялся теперь и я.
Наскоро передав дела своему заместителю, я искренне пожалел, что не могу проститься с командующим (он был в отъезде), и пошел с последним докладом к члену Военного совета 48-й армии Н. А. Истомину. Он посмотрел на меня дружелюбным, понимающим взглядом и крепко пожал руку:
— Ну, что ж, гвардия, счастливого тебе пути. Хотел бы я быть на твоем месте...
Тем временем начальник тыла полковник М. В. Бобков уже организовал прощальный обед. К столу собрались мои ближайшие товарищи из управления армии. Все они тоже пожелали мне успеха и выразили [93] надежду, что в скором времени мы встретимся снова где-нибудь на подступах к Берлину...
Ровно через час после получения приказа я тронулся в путь. На душе было и радостно, и немного грустно. Не без сожаления покидал я дружный боевой коллектив управления 48-й армии, с которым успел уже сродниться.
Путь мне предстоял не близкий и не легкий — более трехсот километров по разбитым войной дорогам Орловской и Тамбовской областей.
Вспомнились лермонтовские строки:
Тамбов на карте генеральной
Кружком означен не всегда.
Теперь это, конечно, не соответствовало действительности. Я знал, что Тамбов — растущий центр большой области. Но, как он выглядит, представлял себе смутно. Раньше бывать там не пришлось, хотя родился в соседней, Рязанской области. Слышал только, что Тамбов стоит на берегу Цны, окруженный садами, почти вплотную смыкающимися и лесом...
Пока раздумывал над этим, мы отъехали километров на двадцать в тыл и словно попали в иной мир. Не слышно орудийных выстрелов, исчезли с дорожных перекрестков регулировщики.
По пути то и дело попадались большие села. Там прежде всего бросалось в глаза отсутствие мужчин. Почти не видно было на улицах и ребятишек.
К вечеру дороги оживились. Навстречу нам сплошным потоком шли автомашины с боеприпасами, продовольствием, горючим. Время от времени попадались маршевые роты.
Смотрел я на этот живой поток и думал: до чего же она прожорлива — эта распроклятая война! Сколько людей и с каким напряжением трудятся для того, чтобы обеспечить фронт всем необходимым! И в то же время меня переполняло чувство глубокой благодарности к скромным труженикам тыла — к нашим героическим женщинам, к старикам, к подросткам. Какое непосильное бремя легло на их плечи!
Вся страна трудилась для фронта. Исключения не [94] составляли и деятели нашей культуры — артисты, композиторы, писатели.
В то время особую популярность приобрел выдающийся советский драматург Александр Корнейчук. Его пьеса «Фронт» была полностью напечатана в «Правде» и в буквальном смысле завладела умами миллионов.
А. Е. Корнейчук сумел отразить глубокие процессы, происходившие в те дни внутри нашей армии, и в первую очередь среди ее высшего командного состава. Не только перед зрителями, а и перед читателями этой безусловно талантливой пьесы во весь рост встали два антипода: с одной стороны, заслуженный в прошлом, но безнадежно отставший генерал Горлов, с другой — представитель новой военной интеллигенции, взращенный партией в тридцатые годы, смелый новатор Огнев.
Я узнавал в Горлове черты многих моих начальников, упорно цеплявшихся за старое. Слепая вера в свой авторитет, основанный на прежних заслугах, нежелание учиться и расширять свой военно-теоретический кругозор, пренебрежительное отношение к подчиненным и их советам — все это делало таких генералов просто несносными. Они тормозили развитие нашей армии, мешали ей сполна реализовать свое превосходство над противником. Драматург с беспощадной правдивостью показал, что Горловы и горловщина доживают последние дни, что в новых условиях решающее слово принадлежит не им, а таким, как Огнев.
Помнится, что кое-кого (и не только из людей, похожих на Горлова) эта пьеса повергла в замешательство. Трудно было возражать против нее по существу. Но смущал сам факт ее опубликования в самой массовой газете, выходящей миллионными тиражами, в то время как враг все еще наступает, а Красной Армии приходится вести тяжелые оборонительные бои. Казалось непостижимым, чтобы в такой момент подвергалась столь острой и широкой критике определенная часть нашего военного руководства. Ведь «Правду» читали тысячи красноармейцев. И нет сомнения, что они не ограничивались обсуждением лишь художественных достоинств нового драматургического произведения, а сравнивали поведение и поступки героев этой пьесы с действиями хорошо знакомых им живых людей, в том числе и прямых своих начальников... [95]
Однако подавляющее большинство советских граждан не видело в этом серьезной опасности. Не могли разделять таких опасений и мы, старшие командиры, прошедшие все испытания первого года войны с фашистской Германией. Для нас была совершенно очевидна необходимость развенчать дутый авторитет людей, которые оказались неспособными руководить войсками в сложных условиях внезапного нападения превосходящих сил врага и не желали делать правильные -выводы из своих ошибок.
В том, что такая пьеса появилась прежде всего на страницах «Правды», каждый здравомыслящий человек усматривал мудрость нашей партии. Этим партия еще раз показала, что она сильна, не боится критики, верит в разум своего народа и неизбежность нашей победы над гитлеровскими захватчиками.
...Раздумывая над всем этим по пути к новому месту службы и представляя себе мысленно встречу с неизвестным мне командующим 2-й гвардейской армией, я очень хотел, чтобы он был похож на Огнева, а не на Горлова.
На окраину Тамбова мы въехали уже за полночь. Кругом была кромешная тьма — в городе строго соблюдались правила светомаскировки.
Осветив карманным фонариком номерной знак на первых же воротах, я прочитал: «Улица Советская». Поехали дальше по ней. Где-то в центре свернули влево и оказались на большой площади. Машинально сверился с картой и сообразил, что на повороте мы допустили ошибку: надо держать курс не влево, а вправо, через мост и в лес. Не може1 быть, чтобы штаб армии разместился в городе.
На карте хорошо различались квадратики дач за рекой Цной. Опыт подсказывал, что штаб нужно искать именно там. Приказал водителю разворачиваться...
За мостом нас сразу же остановил часовой. Я попросил его вызвать начальника караула. Появился стройный, безукоризненной выправки лейтенант. Внимательно проверив наши документы, он сказал, что мы прибыли именно туда, куда надо, и вызвался проводить меня. [96]
Мы въехали в густую рощу. Над нами спокойно шелестели верхушки высоких сосен. Пахло свежей смолой. Добрались до дачки, которую занимал бывший начальник штаба армии полковник М. Д. Грецов.
Домик уютный. Тепло, чистенько, подведены линии связи. На стене лениво стукают ходики. Часовая стрелка уже прошла единицу.
— Где же сам полковник? — спросил я у дежурного.
— На докладе у командующего, — ответил тот. — Там и член Военного совета, и бывший командующий армией генерал Крейзер.
— Почему бывший?
— Потому, что прибыл новый — генерал Малиновский. Крейзер будет его заместителем...
Я решил, прежде чем идти к командующему, встретиться наедине со своим предшественником, вступавшим теперь в должность начальника оперативного отдела. М. Д. Грецов не заставил долго ждать себя. Вместе с ним появился и бывший начальник оперативного отдела полковник В. А. Коровиков.
Они вооружились топографическими картами, извлекли из сейфов последние директивы Ставки и коротко, но достаточно внятно рассказали мне об армии, о ее задачах.
Что же представляла собой 2-я гвардейская армия? Она была развернута по приказу Ставки в октябре 1942 года на базе 1-й резервной армии. Для формирования ее был определен район. В состав армии входили 1-й и 13-й стрелковые корпуса (по три дивизии в каждом), один механизированный корпус и специальные части.
К моему приезду формирование армии было уже закопчено. В своем большинстве гвардейцы имели достаточный боевой опыт. Солидную прослойку среди них составляли бывшие моряки.
В стрелковых корпусах имелось по одному танковому полку. Артиллерии, как полевой, так и противотанковой, а также автоматов и пулеметов было куда больше, чем в 48-й армии.
В районе нашего расположения в то время стояла пора метелей и вьюг. Но этим никак не нарушалась [97] планомерная боевая учеба. Войска усиленно тренировались. Ежедневно совершались переходы по 30 — 40 км. На стрельбищах от зари до зари гремели выстрелы. Выкраивалось время и на расчистку путей подхода к железнодорожным погрузочным площадкам. Приказа на погрузку ожидали с часу на час, и в штабах соединений были уже подготовлены соответствующие расчеты и расписания.
Все это, признаться, очень обрадовало меня, и, закончив в третьем часу ночи свое первое ознакомление с армией, я пошел представляться командующему.
Он был не один. За столом сидели трое: в центре — генерал-лейтенант с серыми, внимательными глазами и спокойным, волевым лицом, слева — дивизионный комиссар, справа — генерал-майор.
В генерал-майоре я сразу узнал Я. Г. Крейзера, с которым мы вместе служили в Московской пролетарской дивизии. Нетрудно было определить и командующего, хотя до этого мне никогда не приходилось встречаться с Р. Я. Малиновским. Среди тех, кто сидел за столом, командармом мог быть только генерал-лейтенант, и я направился с докладом прямо к нему.
Малиновский выслушал меня стоя, приветливо улыбнулся и протянул руку. Затем представил мне своих собеседников:
— Член Военного совета армии дивизионный комиссар Ларин... Заместитель командующего генерал-майор Крейзер...
С Крейзером мы поздоровались по-приятельски. Малиновскому это понравилось.
— Хорошо, когда встречаются старые знакомые, — заметил он и пригласил всех садиться.
Родион Яковлевич расположил меня к себе с этой первой же нашей встречи. Он держался очень просто, по-товарищески, хотя уже и тогда пользовался репутацией крупного военачальника. Под его командованием советские войска провели ряд важных операций на юге. Он имел за плечами большой жизненный опыт, хорошо знал немцев, с которыми дрался еще в первую мировую войну, находясь в составе русского экспедиционного корпуса во Франции. Я искренне порадовался, что судьба свела меня с таким командующим. [98]
Беседа наша шла неторопливо. Р. Я. Малиновский интересовался, как я чувствую себя после дороги, хорошо ли устроился с жильем, где сейчас находится семья, где и в каком качестве воевал. Потом посмотрел на меня в упор и задал последний вопрос:
— Хватит вам, Сергей Семенович, два — три дня, чтобы осмотреться и вступить в должность?
Я ответил, что уже осмотрелся — боевой состав армии мне известен, оперативные директивы тоже, — и попросил разрешения приступить к исполнению своих служебных обязанностей немедленно.
— Не возражаю, — улыбнулся командующий. — Чем быстрей, тем лучше.
И тут же стал излагать некоторые свои соображения. Обратил мое внимание на то, что главная наша задача — быстро и организованно провести перебазирование всех частей в район Сталинграда. Дал краткие характеристики каждому из руководящих лиц армии. Рекомендовал мне сразу же «твердо взять в руки» управление войсками и заверил, что поддержит своего начальника штаба «в трудную минуту».
Расстались мы уже часов в шесть утра.
Чтобы сбросить с себя усталость бессонной ночи, я, вернувшись на отведенную мне квартиру, разделся по пояс и вышел во двор на зарядку. Серебристые снежинки осыпались с дремучих сосен и приятно освежали разгоряченное тело. У забора разогнул спину солдат, усердно коловший дрова.
— И не холодно тебе? — спросил он с удивлением. На его курносом веснушчатом лице играла добрая улыбка.
— Кто систематически этим занимается, тому не холодно, — ответил я.
— Силен!..
В это время вышел адъютант и, подавая полотенце, назвал меня по званию. Мой собеседник широко открыл глаза и сразу переменил тон:
— Извините, товарищ генерал...
Теперь пришла моя очередь задавать вопросы:
— А за что вас извинить?
— Да как же... В потемках принял вас за телеграфиста Кубина. Здоровенный он тоже... [99]
— Ничего, в темноте ошибиться может всякий, — отозвался я и, чтобы как-то избавить курносого гвардейца от неловкого для нас обоих замешательства, попросил у него колун.
В юности я был мастером по этой части: около двух лет работал на заготовке дров. Да и в школе имени ВЦИК с топором расставаться не приходилось — отопление там у нас было печным.
Старая сноровка не подвела. Колун точно ударил по самой сердцевине смолистой плахи, и она со звоном развалилась на две ровные части.
Так начался мой первый день пребывания в штабе 2-й гвардейской армии.
Познакомившись лично с офицерами штаба, я остался доволен ими. Штаб был укомплектован подготовленными работниками. Правда, некоторые не имели боевого опыта, но у них, как говорится, все еще было впереди...
Особенно хорошее впечатление произвел на меня полковник М. Д. Грецов — человек спокойный, вдумчивый и рассудительный. В противоположность ему мой заместитель по ВПУ полковник В. А. Коровиков оказался очень горячим и экспансивным, но свое дело он знал превосходно.
Только, пожалуй, от начальника связи я не был в восторге. Сразу бросалось в глаза, что это офицер несобранный, сущность своей работы не постиг, к решению важных вопросов подходит поверхностно.
Отдав необходимые указания своим новым помощникам, я с разрешения командующего вместе с полковником Грецовым выехал в войска. Путь наш лежал на станцию Рада через величественный зимний лес, какой можно встретить только в нашей среднерусской полосе. На деревьях перестукивались дятлы. Белки осыпали снег с сучьев. Внизу у самой дороги сплошные кружева заячьих следов. Сосны — стройные, высокие и хороши, как на полотнах у Шишкина. Недаром великий художник писал многие свои картины в здешних местах...
Весь день мы пробыли в частях 1-го гвардейского стрелкового корпуса. Командовал им тогда голубоглазый великан Иван Ильич Миссан. Несмотря на неторопливость [100] движений и спокойную речь, во всем его облике чувствовались непреклонная решимость, воля и смелость Впоследствии я неоднократно имел возможность убедиться в правильности этого первого впечатления. Генерал Миссан был бесстрашным воином. Он никогда не терялся и уверенно руководил войсками в самой сложной обстановке. Говорил Миссан с каким-то странным акцентом. Из-за этого многие считали его латышом. хотя в действительности Иван Ильич был стопроцентным украинцем.
Понравился мне и командир 24-й стрелковой дивизии Петр Кириллович Кошевой, хотя он совсем не походил на Миссана: был очень подвижен, говорил скороговоркой. К тому времени генерал Кошевой уже прошел большую школу фронтовой жизни и тяжелых боев. Об этом свидетельствовали ордена на его груди.
Все части 1-го гвардейского стрелкового корпуса отличались какой-то особой, не слишком броской, но обнадеживающей подтянутостью. Это шло, очевидно, от моряков, которые являлись здесь своего рода костяком. Но было немало и необстрелянной молодежи как среди солдат, так и сцеди офицеров, только что призванных из запаса. Они составляли предмет постоянной заботы ветеранов. Корпус имел значительную партийно-комсомольскую прослойку, и этим, конечно, прежде всего обусловливался высокий моральный дух его личного состава.
В подразделениях шла напряженная боевая учеба. Учились все: и бывалые фронтовики, уже побывавшие в ожесточенных боях под Сталинградом, и те, что лишь месяц назад приняли присягу на верность Родине. Но ветераны корпуса были в то же время и наставниками молодых, щедро делились с ними своим боевым опытом.
В одной из частей я встретил знаменитого бронебойщика Героя Советского Союза гвардии старшину Петра Болото. Слава о подвиге Петра Болото и его товарищей, сдержавших в наиболее тяжкую пору обороны Сталинграда натиск целого танкового полка противника и уничтоживших при этом 15 бронеединиц, облетела тогда всю страну. Теперь Петр Болото был лучшим инструктором в подразделении противотанковых ружей, а сам старательно овладевал специальностью пулеметчика. [101]
В войсках мне часто задавали одни и те же вопросы:
— Скоро ли отправка на фронт? Когда будем бить* фашистов?
И я каждый раз отвечал, что выступление скоро и нам придется не только бить, но и добивать противника.
Цель моей поездки в войска и состояла, собственно, в том, чтобы на месте уточнить все детали подготовки армии к отправке на фронт. Прежде всего меня интересовало то, что было связано с погрузкой дивизий в эшелоны на железнодорожных станциях.
Еще у себя в штабе, знакомясь с планом перебазирования армии, я обратил внимание на некоторые упущения, но решил не докладывать о них командующему, пока лично не уточню все с работниками военных сообщений и не поговорю сам с командирами соединений. Поездка в войска и на железную дорогу окончательно убедила меня, что план наш далеко не совершенен и в него необходимо внести существенные поправки. Емкость железнодорожных станций не обеспечивала погрузку войск в намеченный нами срок. Кроме того, не было учтено, что все станции погрузки находятся под воздействием авиации противника, тупики и разъезды забиты порожняком, а по путям нескончаемым потоком следуют в район Сталинграда тяжелые составы с боеприпасами, боевой техникой, продовольствием...
Пришлось несколько пересмотреть и порядок погрузки наших дивизий. Оказалось, что во многих случаях в первые эшелоны не были включены части связи и боевого обеспечения, а без них нельзя организовать бой. Не была предусмотрена и своевременная высылка в новый район сосредоточения армии оперативной группы ее штаба, а также вспомогательного пункта управления.
Вернувшись в Тамбов уже поздним вечером, я сразу же направился к командующему и доложил ему свои соображения. Р. Я. Малиновский во всем согласился со мной, дал указания к утру исправить план, подготовить — оперативную группу и объявил, что он сам немедленно вылетит с нею в новый район сосредоточения...
Всю ночь в штабе кипела напряженная работа. Более тщательные расчеты дали возможность сократить количество эшелонов. С целью ускорения погрузки для некоторых дивизий были изысканы дополнительные [102] погрузочные площадки и сразу же приняты меры по дооборудованию их.
Неутомимо работал и политотдел армии. Начальник его, бригадный комиссар А. Я. Сергеев, оказался человеком очень энергичным и опытным. Он позаботился о правильном распределении по эшелонам и командам коммунистов и комсомольцев, которые своим авторитетным словом и личным примером должны были обеспечить на погрузке, в пути следования и при выгрузке высокую дисциплину и образцовый воинский порядок.
Сказать сейчас, что все мы сделали хорошо и перебазирование армии прошло без сучка, без задоринки, я, конечно, не могу. Как мы ни старались, но у нас имели место и досадные просчеты, и даже явные ошибки. Их не избежал, пожалуй, никто из управления армии. Ошибки случались и у меня, и у других начальников. Но в целом задача была решена успешно.
Этому немало способствовало величайшее воодушевление, охватившее в те дни весь личный состав. Всем было ясно, что мы направляемся под Сталинград, и каждый понимал, что именно там назревает начало решительного перелома в ходе войны. Ради этого можно было ограничить время сна до 2-3часов в сутки, до костей промерзать на тридцатиградусном морозе, день и ночь работать на сильнейшем ветру, бросающем в лицо жесткий, как наждак, снег.
В штабе армии беспрерывно зуммерили телефоны, с предельной нагрузкой трудились телеграфисты, один за другим появлялись посланцы из частей — кто с просьбой, кто с жалобой, кто за советом. Относительное спокойствие устанавливалось лишь в момент передачи по радио очередного сообщения Совинформбюро. Тут все превращались в слух, ожидая новых вестей из-под Сталинграда. А вести эти день ото дня становились все отраднее. Советские войска уже пленили в этом районе свыше 75 000 солдат и офицеров противника, захватали более тысячи его танков, сотни самолетов, неисчислимое количество автомашин. А сколько живой силы и техники врага было уничтожено!..
Наступление советских войск развивалось там так стремительно, что не только в штабе армии, но и у каждого солдатского костра во время короткого отдыха неизменно возникали одни и те же разговоры: «Эх, если [103] бы союзники ударили сейчас с запада — наверняка к весне с Гитлером покончили бы...» Однако США и Англия не торопились с открытием второго фронта. Американские войска под командованием Эйзенхауэра высадились лишь в Алжире и Марокко, чтобы поддержать Монтгомери, которого Роммель прижал к самой Александрии. И если бы не Сталинград, то можно сказать наверняка, что эта американская поддержка оказалась бы запоздалой. Не Эйзенхауэр, а советские войска, наступавшие под Сталинградом, спасли английского фельдмаршала от полной катастрофы: они оттянули на себя резервы, предназначавшиеся Роммелю. Уже осенью 1942 года немецкие танки, окрашенные в желтый цвет африканской пустыни, появились в донских степях.
Не получив подкреплений, Роммель лишился возможности довести свою наступательную операцию до конца и стал медленно отходить, теснимый с запада американцами, а с востока — англичанами. На стороне англоамериканских войск было многократное превосходство в силах, которым они, однако, не сумели воспользоваться в полной мере. Союзникам так и не удалось тогда ни окружить, ни уничтожить корпус Роммеля в Ливии и Тунисе.
И вот эту-то частную, малорезультативную операцию западная пресса пыталась выдать за открытие второго фронта! Такие несуразности уже тогда вызывали у всех советских людей горькое разочарование в союзниках и дискредитировали самую идею второго фронта. От высадки американцев в Марокко и Алжире наши войска не почувствовали ни малейшего облегчения. Но еще горше, пожалуй, читать повторение этих бредней ныне в «трудах» буржуазных историков и битых нами гитлеровских генералов вроде Типпельскирха. Всячески раздувая значение совершенно незначительной североафриканской операции Эйзенхауэра, они оскорбляют память героев Сталинграда, сложивших свои головы во имя победы над фашизмом...
Однако возвратимся ко 2-й гвардейской армии. Недолго она оставалась в тылу. Через несколько дней после моего вступления в должность войска начали грузиться в эшелоны. А вслед за ними в новый район сосредоточения армии вылетел и я. [104]
Остерегаясь «мессершмиттов», наш тихоходный и совершенно беззащитный самолет По-2 шел буквально впритирку к макушкам леса и крышам деревенских изб. Под плоскостями машины мелькали отдельные картинки ставшего уже привычным пейзажа, а в голове неспешной чередой проходили один за другим обрывки нестройных мыслей.
Накануне меня попросил зайти член Военного совета армии генерал-майор И. И. Ларин. Едва переступив порог его кабинета, я сразу по выражению лица Ларина догадался, что предстоит какая-то торжественная церемония. И не ошибся.
— Товарищ генерал, — начал Ларин подчеркнуто официальным тоном, — в связи с вашим вступлением в должность начальника штаба армии вручаю вам от имени Военного совета армии нагрудный знак «Гвардия». Носите его с честью...
Потом он крепко пожал мне руку и заговорил уже проще:
— Теперь, Сергей Семенович, у тебя симметрично будет: слева — орден Ленина, справа — гвардейский знак.
Вспомнив об этом на борту самолета, я, как обычно бывало в те дни, сразу же перенесся мыслями под Сталинград. Дивизии Советской Армии все плотнее сжимали там железное кольцо окружения. Однако гитлеровцы упорно сопротивлялись и отклоняли все наши предложения о. капитуляции: они еще надеялись, что им удастся вырваться из котла. По опыту боев на других участках советско-германского фронта можно было безошибочно предсказать, что противник пойдет здесь на все, чтобы деблокировать свою сталинградскую группировку. Для него это было теперь не только вопросом престижа.
Напряжение боев и на внутреннем, и на внешнем кольцах окружения росло с каждым днем. Наши войска, второй месяц участвовавшие в наступлении, очень нуждались в подкреплениях. Я понимал, какую надежду возлагает Верховное Главнокомандование на нашу свежую 2-ю гвардейскую армию...
Пилот прервал мои размышления. Он резко качнул машину с крыла на крыло, давая понять, что полет, наш окончен. Под нами была посадочная площадка, а по [105] соседству с ней виднелся небольшой населенный пункт. Нетрудно было догадаться, что это — Паньшино, где должен развернуться штаб 2-й гвардейской.
2-я гвардейская армия предназначалась для усиления войск Донского фронта. Новый район сосредоточения был указан ей севернее окруженной в Сталинграде группировки гитлеровских войск. Район этот имел в поперечнике с севера на юг — от станции Фролове до станции Качалинской — почти сто километров. И если нам пришлось испытать большие трудности при погрузке, то выгрузка оказалась во много раз трудней.
Обширность района сосредоточения не позволила штабу армии сразу же установить прочную связь с войсками. Все населенные пункты были забиты тыловыми частями, учреждениями, складами и ремонтными органами Донского фронта, который именно с этого рубежа начал 19 ноября ТЭД2 года свое знаменитое наступление во фланг сталинградской группировке немецко-фашистской армии. Прибывающим войскам приходилось размещаться в заснеженной степи, под открытым небом. А морозы стояли лютые.
Офицеры штаба армии буквально сбились с ног. Требовалось не только организовать встречу и разгрузку эшелонов, марши и размещение частей. Нужно было еще наладить управление войсками на случай боя, службу регулирования движения на фронтовых дорогах, питание личного состава. Особенно важное значение имело прикрытие армии с воздуха, так как мы вынуждены были совершать передвижение не только по ночам, но и в светлое время.
В этих условиях очень многое зависело от службы связи, а она-то, как я и предполагал, оказалась у нас ахиллесовой пятой. В армии мало было проводных средств. Использовать радио нам еще не разрешали в целях маскировки. Наш начальник связи, который произвел на меня такое неблагоприятное впечатление при первой встрече, здесь окончательно дискредитировал себя. Он, попросту говоря, растерялся и не мог ничего. предпринять. Пришлось фактически переложить его обязанности на начальника оперативного отдела. И это было правильно. Инициативный и решительный, М.И. Грецов нашел выход из тяжелого положения. Он [106] блестяще использовал для связи штаба армии с дивизиями самолеты По-2, хотя в небе беспрерывно рыскали «мессершмитты»...
Пока шло сосредоточение 2-й гвардейской армии, обстановка на фронте осложнилась. Чтобы деблокировать группировку Паулюса, в составе которой к моменту ее окружения было 22 дивизии общей численностью более 330 000 человек, гитлеровское командование подтянуло в Тормосин и Котельниково новые крупные силы. Отсюда подготавливались удары в направлении Сталинграда. Противник намеревался прорваться извне к своим окруженным войскам и затем совместно с ними восстановить фронт по рекам Дон и Волга.
Эта задача была возложена на генерал-фельдмаршала Манштейна, одного из наиболее опытных генералов вермахта, в прошлом заместителя начальника генерального штаба фашистской Германии. К моменту начала войны с СССР Манштейн командовал корпусом, но уже через месяц его назначили командующим 11-и армией, а затем, после захвата Крыма, он возглавил группу армий «Дон».
Гитлер очень верил в Манштейна. Теперь ему были подчинены все войска, действовавшие к югу от среднего течения Дона до Астраханских степей, а также окруженные в районе Сталинграда 6-я полевая и часть сил 4-й танковой армии. Кроме того, Манштейн получил подкрепление с других участков советско-германского фронта и из Франции — до 10 дивизий, в том числе 4_танковые, имевшие в своем составе более 500 боевых машин{1}. [107]
К вечеру 11 декабря на котельниковском направлении против нашей 51-й армии противнику удалось создать почти трехкратное превосходство в танках. Две его танковые дивизии были развернуты на узком участке фронта вдоль железной дороги. Им противостояла лишь одна наша стрелковая дивизия, очень ослабленная предшествовавшими боями.
Эта ударная группировка перешла в наступление утром 12 декабря. Под ее натиском части 51-й армии вынуждены были оттянуться к реке Аксай, и самоуверенный Манштейн тут же радировал в Сталинград Паулюсу: «Будьте уверены в нашей помощи».
Но тем временем командование Сталинградского фронта перебросило на рубеж реки Аксай часть войск из своего резерва. Бой вспыхнул с новой силой. Противник понес большие потери, и к 15 декабря танки его, едва достигнув берегов Аксая, остановились.
Манштейн, однако, не отказался от своих первоначальных намерений. Он продолжал стягивать на это направление новые силы, готовясь нанести здесь еще более мощный удар.
Перед нашим Верховным Главнокомандованием встала дилемма: кого бить в первую очередь — Паулюса или Манштейна? В первом случае надо было суметь сдержать натиск извне теми силами, которые уже вели тяжелые бои на рубеже реки Аксай, а свежую 2-ю гвардейскую армию использовать для нанесения главного удара по окруженным фашистским войскам. Во втором случае следовало ограничиться пока блокированием окруженной группировки Паулюса и перебросить гвардейцев на котельниковское направление. От того, какой из этих двух вариантов лучше и какой в конечном счете будет принят, зависел исход Сталинградской битвы. Стратегический просчет грозил здесь тяжелыми последствиями.
Военный совет Сталинградского фронта предложил бросить 2-ю гвардейскую армию на внешний фронт для разгрома группы Манштейна. Такой же точки зрения придерживались представитель Ставки Верховного Главнокомандования генерал-полковник А. М. Василевский и командующий 2-й гвардейской армией генерал-лейтенант Р.Я. Малиновский. И, как показал весь дальнейший ход событий, эта точка зрения была единственно правильной. [108] Она полностью отвечала сложившейся оперативной обстановке.
Отлично помню, как на одном из совещаний Никита Сергеевич Хрущев с присущей ему убедительностью доказывал, что враг еще достаточно силен и нельзя допустить, чтобы Манштейн, хотя бы и ценой больших потерь, продолжал продвигаться к Сталинграду. Требовалось как можно быстрее разгромить манштейновские танковые дивизии, устремившиеся к Сталинграду, и тем самым исключить всякую возможность выхода армии Паулюса из окружения.
Ставка согласилась с этим предложением. 2-я гвардейская армия из Донского фронта перешла в состав Сталинградского. При этом нас усилили свежим 7-м танковым корпусом, которым командовал энергичный и опытный генерал П.Г. Ротмистров, а также передали в наше подчинение уже втянутые в бой на внешнем фронте сильно поредевшие 97-ю и 300-ю стрелковые дивизии.
Разгромить Манштейна и не допустить продвижения его к окруженной группировке — вот задача, которая была поставлена перед нами командованием Сталинградского фронта. Для того чтобы выполнить ее, требовалось упредить Манштейна в захвате рубежа на реке Мышкова. В голой заснеженной степи эта река была единственным препятствием, воздвигнутым природой на пути вражеских танков. После Мышковы они могли двигаться почти до самого Сталинграда, не встречая никаких естественных преград...
От штаба армии потребовалась исключительная мобильность. Нужно было в считанные часы разработать план переброски войск, подготовить командующему все необходимые данные для постановки боевых задач соединениям. Обеспечить взаимодействие с соседними армиями Сталинградского фронта. Да только ли это! Круг наших обычных забот значительно расширился, так как 2-й гвардейской армии были подчинены в оперативном отношении почти все войска, сдерживавшие натиск : ударной группировки Манштейна.
По заснеженным дорогам, навстречу колючему ветру, форсированным маршем шли гвардейцы на новые позиции. Пехоту обгоняли танкисты. Тягачи тащили через [109] сугробы артиллерию, а там, где у них не хватало сил, выручало плечо солдата.
Но не все и не везде было ладно. Я помню содержание тревожных телеграмм командующему фронтом, звучавших как сигнал бедствия: «Дайте горючее. Положение крайне тяжелое, не можем идти вперед. Нет возможности своевременно подать войскам боеприпасы и продовольствие».
Много хлопот доставляла коварная погода. По ночам трещали морозы, а днем под солнцем таял снег. Хорошо экипированные для действий в суровых зимних условиях, красноармейцы оказались в тяжелом положении. За день валенки у них намокали и разбухали, а ночью становились как железные и уже совсем не согревали ноги. Многие обмораживались. Но и в этих условиях темп движения частей к фронту не снижался.
— Мы-то к морозам привычные, — говорили солдаты, — а вот фашисты пусть понюхают, что такое русская зима...
Некоторым частям почти без передышек пришлось у пройти. 200 километров. И здесь опять решающую роль сыграли коммунисты и комсомольцы. Мне хорошо запомнился один случай... На дороге остановилось подразделение бронебойщиков. На плечах у солдат — длинные, похожие на жерди, противотанковые ружья. Остановка непродолжительная — всего 10-15 минут. Только бы успеть пообедать! Но пока старшина возится с термосами, от роты отделяется небольшая группа и располагается возле сарая, в котором оказался я с несколькими штабными офицерами. Стены сарая все в щелях, и мне не только слышно, но и видно, что происходит снаружи. Вот бронебойщики бросили на снег патронный ящик, на него встал молодой лейтенант и объявил партийное собрание роты открытым. Собрание это длилось не более пяти минут. Решение было вынесено короткое: «Коммунистам на марше и в бою быть впереди!»
В другой раз, тоже во время перехода, я спросил одного солдата:
— Какая у вас задача?
Мне хотелось выяснить, знает ли он, куда и зачем идет. Но солдат понял мой вопрос по-своему и ответил так: [110]
— Моя первая задача — уничтожить один танк врага. А там будь что будет...
Долго я размышлял над этим ответом. Солдату хочется уничтожить хоть один танк. Он знает, что танки являются у Манштейна основной ударной силой, и если перебить их все, то наступление врага захлебнется. То, что подбить фашистский танк — дело опасное и трудное, солдат, конечно, понимает, но это не меняет сути дела. Главное — уничтожить врага... Этот рядовой боец хорошо усвоил существо задачи, поставленной перед 2-й гвардейской армией. И, как видно, здесь тоже не обошлось без соответствующей работы партийной организации.
...А положение на котельниковском направлении все осложнялось. Находившиеся впереди нас части 51-й армии уже несколько суток вели ожесточенные бои, не прекращавшиеся даже по ночам. Особенно тяжелой была обстановка у нашего правого соседа — 5-й ударной армии. Входивший в эту армию 4-й кавалерийский корпус понёс большие потери и отошел на восток. Многие командиры-кавалеристы погибли. Смертельно ранен был заместитель командира корпуса генерал-майор Я.К. Кулиев — "мой боевой товарищ по Брянскому фронту. Горячая душа, хороший, отзывчивый человек! Помню, как он мечтал тогда об оперативном просторе, с каким упорством учился «воевать по-новому». И хотя кавалерия уже не могла играть такой роли, как в годы гражданской войны, благодаря командирам, подобным Кулиеву, она все же сделала много полезного в беспримерное единоборстве советского народа с гитлеровскими захватчиками.
17 декабря Манштейн ввел в бой свежие силы, в частности переброшенную из глубокого тыла 17-ю танковую дивизию. Используя численное превосходство, он настойчиво пробивался к рубежу реки Мышкова. Оборонявшиеся здесь войска, ослабленные длительными боями, без нашей помощи уже не в состоянии были удержать фронт. Только свежая 2-я гвардейская армия могла стать тем могучим утесом, о который разбились бы яростные волны вражеского наступления.
Отзвуки боя на берегах Мышковы все отчетливее доносились до нас. А в тылу грохотала артиллерия [111] Донского фронта, ведя упорную борьбу с группировкой Паулюса.
Особенно яростным был натиск противника в районе Верхне-Кумского. Здесь наступление вела 6-я танковая дивизия немцев, усиленная батальоном только что появившихся на советско-германском фронте тяжелых боевых машин типа «тигр». Как потом стало известно, Гитлер возлагал очень большие надежды на эту новинку боевой техники. Он не сомневался, что с помощью «тигров» Манштейн пробьет коридор к немецким войскам, — окруженным под Сталинградом. Но стойкость, личная отвага и возросшее воинское мастерство советских солдат, офицеров и генералов оказались крепче крупповской брони.
Верхне-Кумский оборонялся 1378-м стрелковым полком под командованием подполковника М. С. Диасамидзе и 55-м отдельным танковым полком во главе с подполковником А. А. Аслановым. Бок о бок с ними , самоотверженно сражались артиллеристы 20-й истребительной противотанковой бригады и 565-го истребительного противотанкового полка, а также два полка гвардейских минометов. Здесь каждый воин был богатырем. Несколько суток эти части героически отстаивали занимаемые рубежи.
Именно тогда навеки прославил свое имя боец взвода противотанковых ружей комсомолец И. М. Каплунов. Будучи уже тяжело раненным — осколком мины оторвало ступню, пуля прошила руку, — он подбил три вражеских танка и с гранатой погиб под гусеницами четвертого. Каплунову посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.
Стойкость 1378-го стрелкового и 55-го отдельного танкового полков, а также поддерживавших их артиллеристов и минометчиков позволила передовым соединениям нашей армии на шесть часов упредить противника с выходом к реке Мышкова и занять по северному ее берегу заранее подготовленную оборону. Это произошло к исходу дня 18 декабря. А с рассветом 19 декабря бои на рубеже Мышковы достигли своего кульминационного пункта.
К этому времени наша армия занимала следующее положение: справа — полки 1-го гвардейского стрелкового корпуса генерала И. И. Миссана, в центре — [112] 13-й гвардейский стрелковый корпус генерала П. Г. Чанчибадзе, левый фланг прикрывали бригады 2-го гвардейского механизированного корпуса генерала К. В. Свиридова. Противник выступил против нас, имея только в первом эшелоне четыре танковые дивизии (17, 11, 6 и 23-ю), за которыми следовали моторизованные соединения. Общее число бронеединиц перед фронтом нашей армии достигало 500. Атаки наземных войск поддерживались ударами с воздуха. Над нашими боевыми порядками, как воронье, кружили «юнкерсы» и «хейнкели».
Главный удар противника приходился по правому флангу 2-й гвардейской армии. Там пролегал кратчайший путь к окруженной группировке Паулюса.
Гитлеровцам удалось захватить Нижне-Кумский, Васильевку. Кое-где они вышли на северный берег Мышковы. И, как отмечал впоследствии Манштейн, именно в этот день он был наиболее близок к цели. В его уже упоминавшейся книге «Утерянные победы» есть такое место: «Если когда-либо с конца ноября, когда Гитлер запретил Паулюсу осуществить немедленный прорыв через недостаточно еще прочное кольцо вражеского окружения под Сталинградом, имелась возможность спасти 6-ю армию, то это было 19 декабря...»
Однако и на сей раз замыслы врага потерпели крах. Гвардейцы выстояли. Все вокруг гудело, горело, заливалось кровью. Но больше уже ни на шаг не продвинулись танки врага.
У меня сохранилась датированная 19 декабря 1942 года лента телеграфных переговоров с командиром правофланговой 300-й стрелковой дивизии. Вот она:
«Нижне-Кyмcкий aтaковaн 50 тaнкaми и мотопехотой. Двадцать танков подбиты, с остальными идет смертельный бой».
На этом, помнится, связь прервалась. Но бой за Нижне-Кумский продолжался без перерыва в течение 22 часов. Этот населенный пункт несколько раз переходил из рук в руки. Некоторые наши батальоны дрались в полном окружении, несли большие потери и все же остались непобежденными.
В окружении оказался и 1378-й стрелковый полк. Он вырвался из железных объятий врага только 20 декабря и присоединился к нашей 2-й гвардейской армии в [113] районе Громославки. Вышел к нам и 55-й отдельный танковый полк. С ним мы встретились в поселке Черноморов. Указом от 22 декабря 1942 года Президиум Верховного Совета СССР присвоил командирам этих двух полков, М. С. Диасамидче и А. А. Асланову, звание Героя Советского Союза...
В первые же дни боев на реке Мышкова нами было захвачено много пленных. Одного из них — мотоциклиста, обслуживавшего штаб не помню уже какой танковой дивизии, доставили ко мне на допрос. Первое, что бросилось в глаза, — одет он был явно не по сезону. Единственной теплой вещью у него оказался женский вязаный платок, украденный, видимо, у какой-нибудь нашей колхозницы. Посиневшее от холода, обмороженное на степном ветру лицо. Глаза слезятся. Едва переступив порог, он стал всхлипывать и обещал рассказать все что знает.
Знал пленный не так уж много, но на каждый мой вопрос старался ответить как можно обстоятельнее. По его показаниям выходило, что дивизия, в которой он служил, была сформирована всего месяц назад и сразу же брошена в бой на котельниковском направлении. Первые же бои обернулись для нее громадными потерями и в значительной мере деморализовали личный состав.
— Наши солдаты, — утверждал пленный, — считают себя приговоренными к смерти. Каждый думает только о том, как бы не попасть на передовую. Все стремятся улизнуть куда-нибудь на другой участок фронта...
Тут же выяснилась и еще одна очень любопытная деталь: новое пополнение полученное Манштейном, ничего еще не знало об окружении 22 немецких дивизий под Сталинградом. Офицеры тщательно скрывали это, от солдат.
Выслушивая показания хныкающего немецкого гренадера, я невольно вспомнил спесивого гитлеровца, взятого в плен в июле 1941 года. Немного прошло с тех пор времени а какая разительная перемена в поведении!
Да и сами мы стали иными. Совсем не те, что были, скажем, на быховском плацдарме! Такой же, кажется, бешеный натиск фашистских танков, те же «мессершмитты» и «юнкерсы» над головой, а воспринимается все это по-другому. Наших людей — от рядового бойца до [114] командующего армией — не покидает уже спокойствие и уверенность в своих силах. Почему? Да потому, что мы прошли школу войны, хорошо узнали врага, его слабые и сильные стороны, научились бить фашистов наверняка. Кроме того, благодаря героическому труду советского народа у нас не убавилось, а, наоборот, стало больше средств, с помощью которых можно останавливать вражеские танки и сбивать фашистские самолеты...
Зацепившись за северный берег реки Мышкова, 2-я гвардейская армия не только стойко держала оборону, но и готовилась к переходу в решительное наступление. Командующий армией генерал-лейтенант Р. Я. Малиновский так использовал силы, что у него все время оставался крепкий резерв.
На рассвете 22 декабря Манштейн опять возобновил свой попытки прорваться к окруженной группировке Паулюса. Бои с самого начала приняли ожесточенный характер. Р. Я. Малиновский перебрался на командный пункт 98-й стрелковой дивизии, оборонявшей наиболее ответственный рубеж. Я находился в 24-й гвардейской стрелковой дивизии у генерала Кошевого, на правом фланге армии.
Поднялась пурга. Мороз крепчал. В занесенных снегом окопах совсем не видно было солдат.
Особенно меня беспокоил полк полковника Г. И. Кухарева, перед которым противник сосредоточил большие силы. Решил сам побывать там. Но не успел я добраться до кухаревского НП, как гитлеровцы открыли ураганный артиллерийский и минометный огонь и подвергли расположение полка жестокой бомбежке с воздуха. Казалось, все живое здесь будет уничтожено. А на горизонте показались уже вражеские танки. Двигались они, часто меняя курс, и было их более 60.
Отражение такой атаки противника — дело нелегкое. На позициях в подобных случаях бывает обычно много раненых и убитых. Сколько нужно выдержки, чтобы, не обращая на все это внимания, вести бой! Но на то мы и гвардия...
Я неоднократно бывал в жарких боях, а такого еще не видел. Особенно героически действовали бывшие моряки-тихоокеанцы. Многие из них скинули бушлаты и в одних тельняшках с гранатами в руках бросались на фашистские танки. [115]
Отличились опять и артиллеристы 20-й истребительной противотанковой бригады. Они приняли на себя удар основных сил противника.
Бой затянулся до самой ночи. И как ни старался враг, ему нигде не удалось прорвать наши позиции
Когда я вернулся на командный пункт армии, там находился уже и Родион Яковлевич Малиновский. Несмотря на усталость, настроение у него было приподнятое. Он кратко подытожил результаты нелегкого дня, а заключил все так:
— Сегодня мы окончательно остановили грозного противника. Теперь сами пойдем в наступление...
На войне настолько привыкаешь к героике и самоотверженности наших людей, что порой даже не замечаешь этого. В глазах иного фронтовика самый яркий подвиг выглядит обычным, будничным явлением.
Помню такой случай...
Орудие стояло на прямой наводке. Подступы к нему открыты со всех сторон. И вдруг на огневую катит грузовик с боеприпасами. Идет себе по снегу, даже пар валит из радиатора, а рядом мины рвутся. Стекла в кабине водителя давно выбиты. Сам водитель ранен. Но машина упорно пробивается к цели, доставляет груз по назначению, забирает раненых и лишь после этого направляется в тыл.
Я спросил оказавшегося рядом командира-артиллериста:
— Кто это был?
Он, как видно, не понял меня:
— Кому ж быть, кроме артснабженцев?.. — И недовольно махнул рукой: — Вечно "запаздывают...
— Этот водитель достоин награды, — напомнил я.
— За что? — искренне удивился мой собеседник. — Танк он таранил, что ли?..
Истребление вражеских танков гвардейцы считали в ту пору, пожалуй, единственным боевым делом, достойным всеобщего внимания. Танки Манштейна уничтожались артогнем, по ним стреляли из противотанковых [116] ружей, их подрывали противотанковыми гранатами, До сих пор помнится, с каким уважением велись тогда в армии разговоры о том, как вышел с гранатами против танка раненый младший лейтенант Кулдышев, как подразделение П. П. Ковасева за 11 часов почти непрерывного боя подбило 16 танков противника.
По достоинству оценивалось и мастерство армейских зенитчиков, а также нашей истребительной авиации. Над сталинградскими степями редко ходят тучи. Небо целый день голубое. Средства ПВО играли там исключительно важную роль. И они оказались в надежных руках, расчеты зенитных орудий, которыми командовали тт. Ковалев и Бабин, сбили по четыре самолета, а расчет тов. Маслова — даже пять. Что же касается летчиков-истребителей, то наибольшей популярностью у нас пользовались в то время А. К. Рязанов, Д. Д. Сырцов и М.С. Погорелов Они сбили по десятку вражеских самолетов и стали Героями Советского Союза...
24 декабря мной была подписана первая оперативная сводка, в самом начале которой не оказалось привычной фразы «Войска армии вели упорные, оборонительные бои...». У этой сводки начало было совсем другим «Войска армии главными силами перешли в наступление на фронте Черноморов, Громославка, Васильевка, Капкинка...».
Согласно плану, разработанному штабом Сталинградского фронта, наша 2-я гвардейская армия, взаимодействуя с 5-й ударной и 51-й армиями, должна была нанести главный удар по войскам Манштейна, освободить Котельниково и открыть путь на Ростов. Момент для перехода в наступление выбрали очень удачно; это случилось в то самое время, когда противник, потеряв надежду прорвать наш фронт в районе Громославки, стал перебрасывать свои войска в сторону 51-й армии, рассчитывая пробить коридор вдоль железной дороги Котельников — Сталинград. Тут-то и вступили в действие резервы 2-й гвардейской армии — механизированный и танковый корпуса, полностью сохранившие свою ударную силу
В 8 часов утра 24 декабря после десятиминутной артиллерийской подготовки мы относительно легко овладели переправами через реку Мышкова. По ним сразу [117] же устремились на противоположный берег наши подвижные части и завязали там ожесточенный бой. Для противника это оказалось полной неожиданностью. Гитлеровцы начали отход, оставляя позади себя заслоны из румынских частей. Ценой жизни румынских солдат они хотели спасти свои танки, но тщетно.
Особенно напористо действовал корпус генерала Ротмистрова. Широко маневрируя и смело атакуя противника во фланги, он вышел к Новоаксайскому, захватил там большое количество пленных, много техники, оружия, боеприпасов и обеспечил беспрепятственное продвижение вперед нашим стрелковым частям, действовавшим правее
Утром 28 декабря начались бои за Котельниково. Они носили очень упорный характер, но опять закончились в нашу пользу. Из Котельниково генерал Ротмистров прислал следующее донесение:
«Гарнизон противника общей численностью до двух стрелковых полков (преимущественно немцев) с 30 танками и 40 орудиями противотанковой обороны частично уничтожен и пленен, частично отошел на юг».
На этом документе командарм написал: «Замечательно. Жду почаще таких донесений. 29.12.42 г. Малиновский».
Этот успех был высоко оценен и Ставкой Ротмистров в числе первых генералов Советской Армии был награжден только что учрежденным тогда орденом Суворова II степени. Одновременно ему присвоили звание генерал-лейтенанта. А 7-й танковый корпус стал именоваться 3-м гвардейским Котельниковским. На следующий день танкисты заняли вражеский аэродром с совершенно исправными самолетами и большими запасами первосортного бензина. К этим трофеям в течение дня прибавилось еще несколько «мессершмиттов» и «юнкерсов». Не подозревая, что на аэродроме хозяйничают уже советские танкисты, летчики противника спокойно заходили на посадку.
Но как бы ни радовали нас первые успехи наступления, мы понимали, что слишком обольщаться ими нельзя. Основное ударное ядро группировки Манштейна — танковые дивизии — пока что не было разбито. Малейшая наша задержка на каком-то рубеже [118] грозила срывом всей так удачно начатой операции. Надо было удержать за собой боевую инициативу. И мы ее удержали.
2-я гвардейская, одна из самых сильных в то время армий, постоянно ощущала исключительное внимание к себе со стороны Военного совета Сталинградского фронта, членом которого был Н. С. Хрущев. Никита Сергеевич проявлял много забот о том, чтобы войска были всегда обеспечены боеприпасами, горючим, обмундированием, питанием. Он частенько встречался с командармом генерал-лейтенантом Р. Я. Малиновским. Вместе они бывали в дивизиях, на командных пунктах полков.
Припоминается такой случай. В конце декабря, когда требовалось сосредоточить силы для разгрома тормосинской группировки противника, у нас возникли затруднения с горючим для танков. Не все ладно было и с продовольствием. Командующий поехал в штаб фронта. Вернулся он оттуда сияющий:
— Есть горючее, есть и продовольствие. Никита Сергеевич помог. Теперь мы можем поставить танковым войскам несколько большую задачу. Пишите приказ...
Приказ был готов к 20.00, и его немедленно передали в корпуса и дивизии. Освобождение Тормосина имело важное значение. Там у противника была база снабжения, питавшая продовольствием и боеприпасами не только его тормосинскую, но и нижнечирскую группировки. Кроме того, немецкие войска, занимавшие Тормосин, нависали над правым флангом 2-й гвардейской армии, успешно продвигавшейся вперед, и создавали непосредственную угрозу нашим коммуникациям. Здесь в тот момент образовался некоторый разрыв между войсками Юго-Западного и Сталинградского фронтов.
В разгроме тормосинской группировки главная роль отводилась 2-му гвардейскому механизированному корпусу. Но путь ему пересекал Дон.
Для пехоты и артиллерии форсирование этой серьезной водной преграды зимой не представляло особых затруднений, а вот переправа через реку танков Т-34 была [119] [Схема 3] [120] сопряжена с большим риском. К тому времени толщина льда на Дону достигала всего лишь 30 — 40 см.
Не располагая лесоматериалами для наводки мостов, инженерные части занялись искусственным наращиванием льда. Дело у них шло как будто успешно, переправа росла на глазах. Но первый же Т-34, вступивший на это зыбкое сооружение, провалился в воду А задерживаться было нельзя. Р. Я. Малиновский принял решение — ограничиться пока переброской на противоположный берег лишь мотопехоты, бронемашин и легких танков Т-70. На первых порах этого оказалось достаточно... К исходу дня 30 декабря 2-й механизированный корпус перешел в решительное наступление. Действия его развивались успешно. У противника возникла паника, нарушилось взаимодействие наземных войск с авиацией. Случалось, что вражеские бомбардировщики наносили удары по своим. Так было, в частности, в бою за населенный пункт Балабановский. Наши части только еще накапливались на рубеж атаки, а 18 самолетов противника уже "бомбили "этот сильный узел сопротивления. И когда фашистские летчики ушли от цели, наши гвардейцы относительно легко ворвались в Балабановский.
К Тормосину мы вышли с трех сторон Вначале противник оказывал нам сильное огневое сопротивление на подготовленных заранее рубежах восточное и южнее Тормосина. Но затем, не выдержав нашего натиска, поспешно стал отходить на север 31 декабря Тормосин был освобожден. Хороший подарок преподнесли гвардейцы Родине в честь нового, 1943 года.
Противник понес большой урон в людях и технике Но нам все же не удалось окружить и полностью уничтожить его тормосинскую и нижнечирскую группировки. Что поделаешь! На войне не всегда получается так, как хотелось бы. Враг ведь тоже имеет свои планы свои планы и старается осуществить их...
За смелые и решительные действия 2-я гвардейская л армия получила благодарность от Верховного Главнокомандующего. Многие генералы, офицеры и солдаты были награждены орденами и медалями
Как бы то ни было, а главного мы достигли: «спаситель» окруженных под Сталинградом гитлеровцев [121] теперь спасался сам Остатки некогда грозной группы Манштейна бежали к Ростову{2}.
Настало время менять хорошо обжитый нами командный пункт армии. Об этом, может быть, не стоило бы и говорить, если бы не одно обстоятельство. По всей видимости, тот наш командный пункт был единственным в своем роде во всей военной истории. Дело в том, что там, в хуторе Верхне-Царицынском, под одной крышей расположились генералы Малиновский и Толбухин, командовавшие двумя армиями, действовавшими в диаметрально противоположных направлениях: наша, 2-я гвардейская, наносила удар на запад — по Манштейну, а толбухинская, 57-я, была повернута фронтом на восток — добивала окруженную группировку Паулюса.
Именно тогда я и познакомился с Ф. И. Толбухиным, с которым в дальнейшем пришлось немало пройти вместе по дорогам войны.
Когда мы перебрались сюда из Паньшино, командование и штаб 57-й армии оказали нам гостеприимную встречу. Они по-братски выручили нас в период сосредоточения войск, предоставив в наше распоряжение все свои средства связи. А связь у них была организована отлично. Они располагали даже прямым телеграфным, сообщением с Москвой.
И вот приспела пора расставания 2-я гвардейская неудержимо продвигалась на запад, а 57-я с каждым днем, по мере расчленения на отдельные группы окруженных вражеских войск, все больше приближалась к Сталинграду. [122]
Гитлеровцы повсюду терпели неудачи и опять пытались объяснить это то морозами, то бездорожьем. Такие версии вытаскивались ими на свет всегда, как только они оказывались битыми Советской Армией. Мне припоминается случай, который пришлось наблюдать в те дни в районе Котельниково. Пленный немецкий полковник скрипел зубами и рыдал, проклиная русскую зиму
— Она у вас главный союзник. Мы не выносим таких холодов. Дикая ваша страна покрылась снегом, ветер пронизывает до костей...
— Холода и ветер не милуют и нас, — резонно возразил ему командир нашего полка, проводивший допрос пленного.
Мне было интересно послушать этот «разговор» двух командиров полков — своего и вражеского. Наш — коренастый, подтянутый, энергичный, с открытым взглядом, гладко выбритый и раскрасневшийся. Немец — долговязый, лысый, какой-то опустившийся. Он все время шмыгал носом и кривил рот.
— Вы у себя дома. Ваши тылы близко. А мы слишком далеко зашли, слишком оторвались от своих баз.
— Кто же вас просил так далеко заходить?.. Отвечайте-ка лучше: сколько еще имеется у вас в резерве танков?
— Нет у нас вообще резервов. Сражение проиграно. Манштейн капут! Гитлер — тоже...
Да, развязка великой Сталинградской битвы приближалась. Попытки Гитлера спасти окруженную группировку с помощью Манштейна провалились. В результате наступления войск Сталинградского фронта, в составе которого находилась и наша 2-я гвардейская армия, за одну неделю — с 24 по 30 декабря — Манштейн был по существу разбит. Наши передовые части удалились от Сталинграда на 170 — 250 км. Положение окруженных войск Паулюса, находившихся все время под воздействием Донского фронта, значительно ухудшилось. Территория, занимаемая ими, сократилась и почти повсеместно простреливалась советской артиллерией. У Паулюса подходили к концу боеприпасы, продовольствие, горючее и медикаменты. Снабжение его по воздуху почти прекратилось. Летавшие теперь из-под Ростова «транспортные самолеты врага, как правило, уничтожались нашими истребителями или сбивались зенитчиками. [123]
1 января 1943 года Сталинградский фронт был переименован в Южный и получил задачу выйти на рубеж Шахты, Новочеркасск, Ростов, Батайск, чтобы отрезать пути отступления войскам противника с Северного Кавказа. Во взаимодействии с Закавказским фронтом мы должны были уничтожить эти войска до того, как они отойдут за реку Дон. [124]