Вслед за войсками
Вскоре окружающий нас пейзаж изменился. По-другому выглядели деревни. И не только архитектура домов была иная. Сами поселки стояли какие-то притихшие, настороженные. Да, мы вступили на вражескую землю.
Я наблюдал за настроением бойцов. У всех сосредоточенные, сумрачные лица. Их можно было понять. Много, ох как много горя принесли нашему народу гитлеровцы! Но ненависть к фашистам нельзя было распространять на все население Германии. Не должны из-за этих варваров XX века страдать старики, женщины, дети.
Перед вступлением наших войск на территорию фашистской Германии Военный совет армии издал директиву, в которой поздравил весь личный состав с этим долгожданным событием и указал, что воины страны социализма вступают в Германию как освободители, помогающие немецкому народу избавиться от ненавистного фашистского режима, гитлеризма. Военный совет призывал военнослужащих проявлять гуманность по отношению к мирному населению, высоко нести честь и славу советского человека.
Политотдел армии тоже поставил перед редакцией газеты задачу — неустанно разъяснять воинам, что за развязывание подлой войны, за зверства и грабежи на нашей земле отвечают фашистские главари и их приспешники, но отнюдь не мирное население немецких городов и сел.
А необходимость в подобных разъяснениях, повторяю, была. У многих, очень у многих наших бойцов и командиров еще кровоточили сердечные раны, вызванные потерей близких, надругательствами над родными, учиненными фашистами. У многих враг разорил и сжег дома. Все знали, что гитлеровцы убивали в наших городах и селах ни в чем не повинных стариков, женщин и детей. А тут были родители, жены и дети как раз тех самых солдат, что с огнем и мечом прошли по временно оккупированной территории советской земли. И притом живущих подчас в совершенно целехоньком, [352] неразрушенном городе. И слепое чувство мести — око за око, зуб за зуб — могло вырваться наружу.
Вот почему командиры всех степеней, и прежде всего конечно же политработники, партийные и комсомольские активисты, неустанно разъясняли воинам смысл обращения Военного совета армии. А наша газета стала чаще писать о взаимоотношениях с мирным населением Германии, о том, как наши бойцы, движимые чувством человечности, спасали немецких детей, кормили из своего походного котла стариков, женщин, ребятишек. Эти материалы, построенные на убедительных фактах, производили глубокое впечатление на читателей, вызывали у них чувство гордости за свою принадлежность к армии-освободительнице.
Находясь в составе войск 2-го Белорусского фронта, мы снова встретились с воинами 10-й гвардейской Краснознаменной дивизии, которая в начале войны отважно сражалась с врагом на мурманском направлении. Теперь это соединение, возглавляемое все тем же генералом X. А. Худаловым, действовало на главном направлении. Преодолевая упорное сопротивление гитлеровцев, ее полки безостановочно шли вперед.
В частях 10-й гвардейской как раз находились сейчас наши сотрудники майор Филипп Цабенко и ленинградский писатель Александр Смолян. Мы с нетерпением ждали от них первых вестей. Однако время шло, а ничего не поступало. Газета задерживалась. Печатники нервничали. Их волнение передавалось и мне. Подхожу к редактору, говорю:
— Александр Алексеевич, полосы готовы, может, не будем больше ждать? Подписывайте номер к печати. Ведь и так уже опаздываем.
Но редактор, подумав, не согласился, сказал:
— Повременим еще немножко. Ваши орлы наверстают упущенное.
Все же Мурашов снял трубку телефона и попытался выяснить, где же задержались Цабенко и Смолян.
Но вот наконец небольшая корреспонденция от них получена. В ней сообщается об успешном прорыве вражеской обороны и об отличившихся бойцах. Редактор доволен. Заметка быстро заверстывается в полосу, вычитывается, и газета подписывается к печати.
Прочитав свежую корреспонденцию, я сразу понял, почему редактор решил дождаться ее. Ведь это было сообщение о первой победе воинов нашей армии здесь, на западе. Да, до сих пор 19-я армия успешно дралась с противником [353] в условиях Заполярья. Здесь же обстановка была несколько иной. Больше простора для маневра, больше приданных войск. И нужно было, основываясь на свежих фактах, рассказать бойцам об особенностях театра военных действий, передать новичкам опыт бывалых воинов, показать, что и в здешних условиях можно успешно бить врага. Это-то и сделали своими материалами Цабенко и Смолян.
Вскоре начали поступать материалы от других корреспондентов.
Но что все-таки случилось с Цабенко и Смоляном? Почему они так долго молчали?
А с ними, оказывается, произошло несчастье. Возвращались они в редакцию на той же издательской полуторке, на которой и выехали. В кабине с водителем сидел Филипп Цабенко. А в кузове находились писатель Александр Смолян и одна белорусская женщина с ребенком, в свое время угнанная гитлеровцами из родных мест на работу в Германию. Женщина до этого шла на восток пешком, а вот теперь наши товарищи согласились подвезти ее.
В тот день погода резко ухудшилась, шел густой мокрый снег. Ехать ночью на полуторке было опасно. Однако майор Цабенко, памятуя об указании редактора доставить в газету материал не позже 24 часов, приказал водителю Яну Хомалайнену гнать машину в редакцию.
Мы знали Яна как опытного и дисциплинированного водителя. Ездил он всегда на средней скорости, со всеми предосторожностями. И все же сейчас его подстерегла беда. Отступая, гитлеровцы взорвали мост через небольшую речку. Шофер же из-за густого тумана этого не заметил, и грузовик свалился в речку. При этом он перевернулся. Писателя Александра Смоляна и женщину с мальчиком накрыло кузовом.
Когда первый испуг прошел, выяснилось, что все живы. Мальчик, правда, испугался, расплакался, но тем не менее крепко держался за мать, которая, как и Смолян, стояла по грудь в воде. Их накрывал кузов, борта которого, к счастью, попали на обломки взорванного моста.
Убедившись, что между этими обломками можно пролезть, если поднырнуть под борт, Смолян помог женщине выбраться. Потом передал ей мальчонку и вылез сам. Выбрались из кабины и Цабенко с водителем Хомалайненом. Они задержались в ней потому, что вначале долго не могли перевернуться. Потом еще оказалось, что дверцы заклинило, и пришлось вылезать через окно.
Хомалайнен остался с машиной, помог женщине добыть [354] из-под кузова ее узлы, а Смолян с Цабенко вылезли на берег. Огляделись. Вблизи никого не было. И тогда наши сотрудники, ориентируясь по дорожным указателям, побежали отыскивать ближайшую воинскую часть.
И им, надо сказать, повезло. Вскоре они попали в инженерно-саперную роту. Рассказали командиру о случившемся и сразу же передали по телефону информацию о наступлении наших войск. После этого их в роте переодели и на попутном транспорте отправили в редакцию. А саперы занялись извлечением из реки нашей полуторки.
В первые же дни боев войска нашей армии продвинулись вперед до 25 километров. Были заняты города Баркенфельде, Клаусфельде, Кристфельде, Буххольц, Моссин; захвачено много пленных, оружия и техники.
Как-то в конце апреля мы приняли по радио Указ Президиума Верховного Совета СССР, в котором говорилось, что за выполнение заданий командования в боях с немецко-фашистскими захватчиками при овладении городами Лауденбург, Картузы (Картхауз) и проявленные при этом доблесть и мужество 10-я гвардейская стрелковая дивизия награждается орденом Александра Невского. Части дивизии также награждались разными орденами.
Воодушевленные высокой наградой Родины, воины дивизии, ломая сопротивление гитлеровцев, с боями продвигались вперед, отбрасывая врага все дальше и дальше.
Наша славная 10-я во главе с ее испытанным командиром генерал-майором X. А. Худаловым успешно, как и в Заполярье, вела наступательные бои в Померании.
Чтобы не отстать от наступающих частей, редакция и типография переехали в Прайс-Фридланд.
Это был первый немецкий город, в котором довелось разместиться нашим корреспондентам и полиграфистам. Только вчера его с боем взяли войска 19-й армии. Город еще горел. Откуда-то изредка била по нему вражеская артиллерия.
Мы смотрели на этот ночной горящий немецкий город и вспоминали Мурманск. Вспоминали другую, июньскую ночь 1942 года. Вот этот город почти уцелел, хотя и горели отдельные дома, разрушенные, как нам сказали, самой же фашистской артиллерией. Мурманск же тогда гитлеровцы сожгли почти полностью, хотя так и не овладели им...
Наш, образно выражаясь, квартирьер капитан Вагин занял под типографию небольшой старинный особняк на окраине города. Дом принадлежал какому-то барону, удравшему на Запад. Был он трехэтажным, с небольшим, но [355] уютным двориком, металлической оградой, красивыми железными воротами, увенчанными двумя статуями, которые смотрели на мир мертвыми, ничего не выражающими глазами.
Наши девушки-корректоры — быстроногая, стройная, как молодая березка, Нина Лосева, улыбчивая, небольшого росточка Тоня Яблокова, высокая и серьезная Полина Есина — уже разместились в комнатушке на третьем этаже. Через час они навели там порядок: расставили кровати, принесли откуда-то зеркало, посреди комнаты установили стол для читки гранок и полос. Комнату украшал большой камин, отделанный мрамором и цветным изразцом. Можно было понять радость наших девушек: за столько дней и ночей войны, за все годы неудобств впервые разместились «по-барски». Надолго ли?
Наборщики расположились на первом этаже. Здесь был большой зал, очевидно служивший прежнему хозяину гостиной. Сюда-то и внесли кассы, реалы, тискальный станок, инвентарь и всевозможные инструменты и приспособления для набора и верстки полос. Большой раздвижной стол, за которым некогда сидели, видимо, гости барона, приспособили для верстки полос. Здесь же, у реалов и касс, оборудовали и места для отдыха.
Но спать некогда. Не прошло и часа, как из секретариата принесли в набор новые, только что полученные статьи о героях, отличившихся в последних боях. Все срочно в номер. Время не ждет, газета завтра выходит, Петр Дзюбак раздает материал наборщикам — Алексею Копысову, который что-то бурчит, идя к своей кассе, Алексею Мелехову, нервному, жилистому, высокому и гибкому, который с серьезным видом сразу же приступает к набору текста.
В это время наш завхоз Сергей Павлович Коротаев размещает офицеров редакции с их немудреным имуществом на втором этаже. Поставлены столы, внесены стулья. Кто-то уже примостился на краешке стола и пишет оперативную корреспонденцию в номер. Начинает стучать пишущая машинка, управляемая маленькой, толстенькой, с пухлыми пальчиками Клавой Кольцовой.
Ответственному редактору выделили отдельную небольшую комнатку. Связисты сразу же установили в ней полевой телефон.
Секретариат, как всегда, разместился рядом с кабинетом редактора.
Водитель автомашины, на которой стоит печатная машина, по команде печатников Петра Брацуна и Саши Акинфиева [356] подгоняет автобус задом к окну первого этажа дома, в котором разместился наборный цех. Это удобно — через окно прямо к печатной машине можно будет подавать сверстанные полосы.
Обхожу свои владения, проверяю, кто и как разместился, все ли удобно и готово для выпуска очередного номера. Кажется, все устроены хорошо. Думаю, что здесь мы постоим несколько дней.
Взяв из автомашины свои вещи, прошел в отведенную нам с Вагиным комнату и сел на кровать. Отдышался, закурил, потом решил с часок подремать. Но только закрыл глаза, как в комнату влетел ответственный секретарь редакции Аванес Чинарьян.
— Вставай! — кричит. — Мурашов срочно вызывает.
Вставать не хочется. И еще. Ведь я только что был у Мурашова, обо всем с ним на завтра договорился...
— Скорей иди, — тормошит меня Чинарьян. — Мурашову только что начальство звонило.
Что делать? Надо идти, хотя и трудно подняться с постели. Ведь целые сутки на ногах, устал чертовски, захотелось отдохнуть, а тут... Встаю, быстро одеваюсь и бегу к Мурашову.
— Что случилось, Александр Алексеевич?
А редактор в это время рассматривает развернутую на столе карту.
— Вот смотри сюда, — говорит он, показывая мне точку на карте. — Видишь этот город? Это место нашей передислокации. Понял? Я сейчас еду туда, возьму с собой Вагина. Он подберет место для нашей новой стоянки, а ты двигай следом за нами с наборным цехом. Захвати Чинарьяна. Мой заместитель Пузиков подождет здесь до окончания печатания тиража газеты. Приедет с печатниками.
Выйдя от редактора, думаю, что же сказать людям. Ведь всем так хотелось отдохнуть после долгой изнурительной дороги. Так старательно все устраивались. Но что делать?
Даю команду после сдачи полос в печать грузить в автомашины кассы, реалы, в общем, все наши пожитки, и — в путь, на новую стоянку. Где она и надолго ли наша походная типография на ней задержится, никто не знает. Мы идем за войсками. А те стремительно наступают.
Из номера в номер наша газета печатает материалы, зовущие воинов на полный разгром врага. Помнится, в конце [357] февраля старший наборщик Петр Дзюбак, получив макет с шапкой на всю полосу «Шире шаг, победа близка», удовлетворенно сказал:
— Приятно набирать такие слова! Вот пришел и на нашу улицу праздник!
Особо хочется сказать о выпуске номера газеты за 28 февраля 1945 года. В тот день в набор поступил свежий приказ Верховного Главнокомандующего. В нем отмечалось, что войска 2-го Белорусского фронта, продолжая наступление, сломили сопротивление противника западнее города Хойнице (Конитц) и за четыре дня боев продвинулись вперед до 70 километров. В ходе наступления они овладели на территории Померании городами Шлохау, Штегерс, Хаммерштайн, Бальденберг, Бублиц — важными узлами коммуникаций и сильными опорными пунктами обороны гитлеровцев. Среди военачальников, войска которых отличились в этих боях, был назван и командующий нашей 19-й армией генерал-лейтенант Г. К. Козлов. Газета вышла с призывом: «Новыми боевыми делами ответить на благодарность Родины!»
Кстати сказать, приказы Верховного Главнокомандующего, адресованные 2-му Белорусскому, печатались в тот период почти в каждом номере газеты. 4 марта, например, Родина салютовала войскам нашего фронта, вышедшим к Балтийскому морю. И наборщик Мелехов вновь с радостью набрал гротеском сорок восьмого кегля шапку на всю полосу: «Наши войска вышли в Померании к Балтийскому морю!» 7 марта газета сообщила: «Новая победа Белорусского фронта». А ниже указывалось: «Захвачено 7 немецких городов, до Берлина стало еще ближе!»
Особенно упорные бои разгорелись за Штольп — важный узел железных и шоссейных дорог и мощный опорный пункт обороны противника в Северной Померании. 9 марта город был взят. В Шпигель очередного номера мы вынесли такие слова: «Вчера Москва салютовала доблестным войскам маршала Рокоссовского, овладевшим городом Штольп». Всю вторую полосу посвятили подвигам коммунистов.
Но это — небольшое, хотя и приятное, отступление. И привязка к городу Штольпу. Ибо именно туда нам предстояло переехать.
На заре, когда отпечатали весь тираж газеты, наша небольшая колонна вышла на основную дорогу и влилась в поток других машин, которые тоже двигались, видимо, к новому месту дислокации. [358]
Несмотря на густой туман, которым заволокло все вокруг, мы все же кое-что видели и с любопытством рассматривали следы недавних боев — разбитую технику врага, полуразобранные завалы, деревья, к которым были подвязаны заряды тола, но так и не подорванные фашистами, убегавшими под ударами воинов 19-й армии...
Въезжаем в притихший после боев Штольп, быстро находим свой первый эшелон — автобус с наборщиками. Ими уже набрана и сверстана газета завтрашнего дня. Значит, пора снова запускать печатную машину.
Неожиданно лицом к лицу сталкиваюсь со знакомым корреспондентом фронтовой газеты «Фронтовая правда». Мы тепло здороваемся, и затем, естественно, начинаются расспросы. Расспрашиваю конечно же в основном я: как Рыскин, здоров ли Родионов?
Подполковник А. Б. Рыскин — мой коллега, начальник издательства фронтовой газеты. Когда и как мы с ним познакомились? Да едва ли не в первый день прибытия в состав 2-го Белорусского фронта. Как? Очень просто. Фронтовое-то издательство побогаче нашего, оно располагало почти всеми необходимыми материалами, да к тому же имело и большие возможности в их приобретении. Вот мне и пришлось чуть ли не сразу выступить в качестве просителя.
А однажды мы с начальником издательства фронтовой газеты разговорились о том, как они организуют выпуск своей газеты. И одно из новшеств, подсказанное им, показалось мне полезным и разумным. Заключалось оно в следующем. Как правило, при переезде на новое место полиграфистам приходилось затрачивать лишнее и в общем-то немалое время на установочную регулировку наборных машин — линотипов. А порой и вовсе разбирать их, а затем вновь собирать на новом месте. Специалисты же из фронтового издательства пошли по иному пути. Они находили в занятом нашими войсками немецком городе типографию, устанавливали магазины с русскими матрицами в немецкие наборные машины и сразу же приступали к набору материалов в газету.
Мне захотелось поподробнее ознакомиться с этим методом. И тогда Анисим Борисович Рыскин познакомил меня с линотипистом ефрейтором Родионовым.
— Дело это он знает в совершенстве, — сказал подполковник. — Пожалуй, даже лучше меня все тебе расскажет о перестановке магазинов и что это дает по времени для газеты. [359]
Так почти в конце войны мне пришлось познакомите я с Евгением Гавриловичем Родионовым, лучшим линотипистом фронтовой газеты.
Шестнадцатилетним пареньком пришел Родионов в наборный цех типографии «Красной звезды». И довольно быстро овладел сложной линотипной машиной.
Через три года началась война, и Родионов добровольцем ушел в армию. Рвался на передовую, однако командование сочло, что его место опять-таки за наборной машиной. Красноармеец Родионов был направлен в типографию фронтовой газеты «За Родину».
Вместе с ее коллективом пережил горечь первых неудач и отступления. Поезд с типографией под огнем отходил от Риги до Старой Руссы. Десятки пробоин — следов от осколков фашистских бомб — остались на стенах его вагонов. А когда в войне наступил перелом и советские войска начали громить захватчиков сначала на территории Белоруссии, а затем в Польше и Померании, поезд-типография пошел уже вперед, на запад, еле поспевая за стремительно наступающими частями фронта.
Менялись заголовки газеты. Из «За Родину» она была переименована во «Фронтовую правду», а затем даже в «Знамя Победы». Но неизменными оставались люди, делавшие газету.
— Живем большой и дружной семьей, — рассказывал мне при нашей первой встрече Евгений Гаврилович (правда, тогда его все звали просто Женей). — Набираем и печатаем газету не только на русском, но и на казахском, татарском, узбекском и молдавском языках. Выпускаем еще и листовки на немецком языке. Их сбрасывают наши самолеты в расположение противника.
За отличную работу, за оперативность красноармейцу Родионову присваивается звание ефрейтора, он награждается медалью «За боевые заслуги».
«Полиграфкомбинат» на колесах действовал круглосуточно. Работала ротация, исправно делали свое дело немецкие линотипы, приспособленные Родионовым для набора советской газеты. Да, ефрейтор творил буквально чудеса. Ответственный секретарь редакции фронтовой газеты подполковник С. А. Говберг вспоминал, что были случаи, когда, дорожа каждой минутой, чтобы как можно скорее выпустить и отправить на передний край газету, журналисты диктовали Жене только что принятые по телефону важные сообщения [360] прямо на линотип. И он мигом выставлял целый «уголок» набора. Причем без единой ошибки.
В конце войны Е. Г. Родионов был награжден орденом Красной Звезды.
В 1947 году, после демобилизации из армии, Евгений Гаврилович возвратился в Москву и поступил в типографию «Сталинский сокол» механиком наборных машин. Вскоре его назначают начальником наборно-газетного цеха. А в 1953 году, после того как эта типография объединяется с типографией газеты «Красная звезда», Е. Г. Родионов вновь попадает в свой родной коллектив краснозвездовцев. Не теперь он уже не линотипист, каковым был здесь перед войной, а заместитель начальника наборного цеха!
На этой должности по-настоящему раскрываются его организаторские способности. И в 1971 году он назначается уже начальником цеха.
Систематически работая над собой, Евгений Гаврилович успешно оканчивает курсы начальников цехов, затем экономические курсы. Как коммунист ведет большую общественную работу, неоднократно избирается членом парткома. Руководимый Е. Г. Родионовым коллектив вскоре завоевывает для своего цеха звание «Цех коммунистического труда». Наборщики почти всегда выходят победителями в социалистическом соревновании. Они равняются на Евгения Гавриловича — отличного специалиста, знающего досконально все процессы наборного производства.
В своем цехе Е. Г. Родионов организовывает техническую учебу, готовит молодые кадры наборщиков и линотипистов. Его труд и в мирные дни отмечается многочисленными наградами — грамотами и ценными подарками от министра обороны СССР, знаком «Победитель социалистического соревнования». Вот какой человек учил меня тогда, в последние месяцы войны, искусству заставлять работать трофейную полиграфическую технику на нужды советской военной печати! И я благодарен ему за это и по сей день!
Как-то из наступающих войск армии возвратился капитан Смолян, чем-то сильно взволнованный, а вернее, даже подавленный.
— Александр Семенович, что с тобой? — спросил я его. — Ведь такие радостные события, части идут вперед, мы еле успеваем за ними, а ты расстроен.
— Да, есть чему расстраиваться, — ответил Смолян и тут же поведал такую печальную историю. [361]
На обочине шоссе бойцы нашли и передали ему полуразорванную тетрадь, в которой какая-то девушка-украинка, угнанная фашистами в Германию, записывала свои стихи. Конечно, это были далеко не совершенные стихи, к тому же русские слова в них то и дело перемежались с украинскими, но вот горе, тоска по Родине, жгучая ненависть к фашистам были выражены с потрясающей силой.
Александр Семенович долго думал, как лучше поступить с этой находкой. И вот, посоветовавшись с секретарем, а затем и редактором, он решил написать очерк, дав ему заголовок «Плач сердца».
Очерк на добрую половину и состоял из этих стихов, которые автор приводил, нисколько их не приглаживая и не редактируя, только иногда объясняя в комментариях значения некоторых украинских слов.
Пожалуй, из всех материалов, опубликованных в ту весну в нашей газете, самый большой отклик, огромное число солдатских писем вызвал именно этот очерк. Стихи неизвестной девушки произвели такое впечатление на читателей, стали так популярны, что некоторые из них нам вскоре привелось услышать уже как песни — их пели бойцы, пели девушки-связистки, положив на подходящий мотив других, уже известных песен.
Но это — о материалах газеты. Нас же, полиграфистов, в ту пору волновало и многое другое. Ведь войска по-прежнему стремительно шли вперед, и надо было вовремя доставить им свежие газеты вот с таким, как стихи полонянки, зарядом ненависти к врагу. А у нас то и дело случались перебои с электроэнергией. Магнето движка Л-6 часто выходило из строя. Причем подчас это случалось в самые горячие моменты. Что делать?
Выручила находчивость старшего шофера-механика Якова Изюмцева. Однажды он предложил соединить печатную машину приводом... с мотором обычного автомобиля.
В успех этой затеи вначале мало кто поверил. Но иного выхода не было, и все взялись помогать Изюмцеву. Прорезали в дне кузова отверстие для приводного ремня, сняли шину с диска колеса. Поддомкратили задний мост и установили его на подставку. Потом, правда с большим трудом, удалось соединить приводом маховик печатной машины с диском колеса. От печатника в кабину водителя провели сигнализацию. Завели поддомкраченный автомобиль, включили скорость — и дело пошло!
Так был найден выход из сложного положения. Весь тираж газеты мы тогда отпечатали в срок. За инициативу [362] и находчивость подполковник А. А. Мурашов представил Изюмцева к награде, которую он и получил. Вскоре нам, правда, привезли новый движок Л-6, но и впоследствии мы не раз прибегали к способу печатания газеты, придуманному механиком.
Почти всю войну наборный цех у нас размещался в двух автомашинах. Это создавало массу неудобств, Но наши водители и тут нашли способ улучшить условия труда наборщиков. Однажды, например, к нему, где временно расположилась редакция, подкатил громадный трофейный автобус.
— Посмотрите, — сказал пригнавший его Изюмцев, — может быть, подойдет для наборного цеха?
Мы осмотрели машину. Все хорошо: автобус просторный, с новым дизельным мотором. Чудесные сиденья. Одно плохо: салон низковат и наборщикам стоять будет неудобно. Но умельцы сразу же взялись за дело и надстроили его. В нем-то и разместился наборный цех. Там же производилась теперь и верстка газеты.
Известно, что снимки, рисунки и плакаты не только украшают газетные полосы, но и несут в себе определенный идейный заряд. Но как сделать, чтобы они появлялись в печати чаще? Ведь в далеко не совершенной походной цинкографии изготовить хорошие клише очень трудно. К тому же частенько не хватало и химикатов, цинка.
На выручку пришел старший сержант Зырин. До армии он окончил архитектурный институт и некоторое время работал по своей специальности. В дни войны Зырин попал к нам в редакцию и стал художником. Он быстро освоил ретушь, неплохо рисовал. И вот он-то и предложил первым готовить клише не из цинка, а вырезать его на линолеуме! Уж не фантазия ли опять? И все же... А что, если и в самом деле попробовать? Может, и получится. Как с тем, например, делом, которое предложил Изюмцев. Ведь тогда тоже посчитали — фантазия! Но получилось же!
В это время нужно было как раз сделать клише с портрета одного героя-разведчика. Посовещавшись, решили поручить его изготовление старшему сержанту Зырину. Естественно, предложенным им самим способом.
Зырин тут же принялся за работу. Он отшлифовал кусок линолеума и через копирку нанес на него контуры портрета. Затем вырезал его обыкновенным пером, заточенным с тыльной стороны. И... Оттиски получались четкими, ясными. Снова победа! Ведь достать линолеум гораздо проще, чем цинк. [363]
Кстати, к этому методу изготовления клише газета потом прибегала довольно часто. Художник вырезал из линолеума не только портреты героев, но и плакаты, карикатуры, заставки. Читатели сразу же заметили и высоко оценили инициативу редакции.
19-я армия продолжала уверенно продвигаться вперед, а нашей типографии все чаще приходилось менять места расположения и работы. Иногда за одни только сутки мы делали переходы от 50 до 100 километров. Конечно, проехать такой путь на автомашине по знакомому и свободному шоссе не так-то уж сложно. А вот по разрушенной, забитой боевой техникой дороге сделать это было нелегко, и особенно ночью, в плохую погоду.
Очень затрудняли движение беженцы. Одни из них со своим скарбом брели на запад, другие — на восток. Вскоре, однако, все изменилось. Напуганные фашистской пропагандой о русских «зверствах», люди стали покидать насиженные места еще задолго до подхода к ним Красной Армии. Но далеко уйти им все же не удавалось, и вскоре они оказывались в зоне действия наших войск. И тут немцы на личном примере убеждались, что им нечего бояться, что наши войска очень гуманно относятся к гражданскому населению. Успокоенные, они поворачивали назад. Так что вскоре поток беженцев направился в одну сторону, на восток.
Среди разноплеменного этого потока встречались и наши соотечественники. Они часто останавливали типографские машины, обнимали нас, со слезами на глазах расспрашивали о Родине. Мы как могли утешали их, кормили, желали доброго пути.
Однажды ранним апрельским утром мы с редактором выехали в город Нейештеттин с целью подобрать подходящее место для размещения редакции и типографии. Но вскоре перед нашими глазами встала невероятная картина. Как оказалось, на этом небольшом участке дороги несколько дней назад скопились огромные колонны войск и боевой техники врага. Наше командование тут же бросило сюда авиацию и танки. Они-то и сокрушили все и вся. Повсюду громоздилась разбитая фашистская техника. Тысячи танков, самоходок, орудий, грузовиков! Радостно было сознавать, что это оружие жестокости и злодейства навсегда выбито из вражеских рук.
Но и дорога, по которой мы двигались, была сильно разбита снарядами и бомбами. Так что ехали мы буквально с черепашьей скоростью. Но приехали. Нашли подходящие [364] помещения, вызвали наши автобусы и успели не только набрать и отпечатать газету, но и вовремя доставить ее на полевые почты.
Да, высокий темп продвижения наших войск требовал и от работников редакции и типографии особой мобильности. Поэтому, чтобы не тратить много времени для размещения на новом месте, мы при каждом переезде высылали вперед квартирьеров. Они делали то, что сделали в Нейештеттине и мы с редактором. То есть находили подходящее место для размещения редакции и типографии, а также для ночлега людей.
Чаще всего в качестве квартирьера выезжал ответственный секретарь редакции. Объяснялось это прежде всего тем, что он больше других был заинтересован в том, чтобы работа на новом месте начиналась без малейшего промедления.
Такие поездки не всегда заканчивались благополучно. Ведь шла война. Однажды, например, автоколонна, в которой ехала и машина Чинарьяна, подверглась налету вражеской авиации. Одна из бомб разорвалась поблизости с их газиком. Машину разбило, водителя тяжело ранило. Ответственный секретарь был тяжело контужен. Но все же сумел на попутной полуторке добраться до того населенного пункта, где нам предстояло разместиться. Отправив водителя в госпиталь, он один успешно выполнил все обязанности квартирьера.
Встретив нас, Аванес Чинарьяв старался держаться бодро, даже храбрился. Но лицо его было бледно, он едва стоял на ногах. Мы сильно переживали за своего товарища. Но когда убедились, что все у него обошлось более или менее благополучно, быстро взялись за дело: ведь газета должна выйти в срок. И вновь на своем посту работал майор Чинарьян — ответственный секретарь редакции, наш, как говорится, начальник штаба.
18 марта 1945 года мы получили для набора обращение Военного совета 2-го Белорусского фронта, в котором говорилось: «Двадцать четыре раза столица нашей Родины — Москва салютовала доблестным войскам 2-го Белорусского фронта... Вперед — на Данциг и Гдыню, боевые друзья! Удвойте, утройте свои усилия, беспощадно громите окруженного противника... Водрузим над Данцигом в Гдыней Знамя Победы! Железной рукой сметем все преграды на пути к нашей близкой победе над врагом!» [365]
Этот материал редактор распорядился поставить на первую полосу.
Ликвидацию гдынской группировки противника командование фронта возложило на нашу 19-ю армию и 3-й гвардейский танковый корпус. Учитывая это, редактор тут же принял решение командировать в войска сразу группу корреспондентов в составе Ашуева, Смоляна и Миронова. Возглавить ее было поручено заместителю ответственного редактора Пузикову. Группа в тот же день выехала в дивизии, которые готовились первыми штурмовать Гдыню, этот город-крепость на Балтике. В редакцию стали ежедневно поступать от них корреспонденции.
В эти горячие дни наш редактор подполковник Мурашов часто наведывался в типографию, интересовался, как идет набор оригиналов, верстка номера. И бывало так, что номер уже готов, а на первой полосе остались еще ничем не заполненные места.
— Ждем важных сообщений из районов боев, — пояснял Мурашов наборщикам. — Вы уж постарайтесь подналечь, когда их получим. Без них никак нельзя выходить. Но и опаздывать негоже.
И наборщики старались.
От цинкографов редактор требовал, чтобы клише делались быстро, чтобы снимки, только что присланные нашим фотокорреспондентом Агеевым с места боев, сразу же попадали в номер.
Но как мы подчас ни спешили с набором и версткой газеты, все же старались покрасивее оформить ее: делали клишированные заголовки, заставки, помещали как можно больше фотографий.
Помнится, как раз в те дни, когда еще шли решающие бои за Гдыню, пришел Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении большой группе воинов нашей армии звания Героя Советского Союза. Кстати, этой высокой государственной награды они были удостоены еще за бои в Заполярье, когда в 1944 году наши войска освобождали Киркенес и Петсамо. Теперь же бойцы и командиры, получившие это высокое звание, вызывались на прием к командующему армией.
Начальник отдела армейской жизни нашей газеты майор Ашуев, присутствовавший на этой встрече, сразу же, как только награжденные вышли от командующего, пригласил их в редакцию. Здесь мы тепло приняли героев, а корреспонденты побеседовали с каждым из них. Редактор предупредил: [366]
— Имейте в виду, материалы эти должны уже завтра появиться в газете.
Еще не закончилась встреча в редакции, а ответственный секретарь уже сидел и прикидывал, как оформить завтрашнюю полосу, посвященную героям и их подвигам. Ведь делаться она будет этой ночью.
Художник в свою очередь уже вырезал на линолеуме клишированную шапку для полосы.
Вышедшая на другой день газета с полосой, посвященной Героям Советского Союза нашей армии, была с удовлетворением встречена в войсках. Она помогла повысить наступательный дух воинов, вдохновить их на проявление еще большего мужества в бою.
«На поле брани, — писала, в частности, газета, — побеждает тот, кто дерзок и расчетлив, смел и отважен, кто держит инициативу в своих руках».
«Каждый из наших героев, — говорилось в этом же материале, — в неоднократных схватках с врагом показал высший класс воинского мастерства и отваги. Эти простые люди не родились героями. Они выросли и закалились в огне войны, здесь возмужали я обрели мастерство».
Далее шли рассказы о старшем сержанте Степане Муругове, сержанте Иване Шабунине и других.
Во время встречи в редакции мы все любовались сержантом Иваном Шабуниным. Росту он был богатырского, в плечах — косая сажень. С рассказом о нем в нашей газете выступил парторг роты сержант Дорошенко.
«Через два месяца после прихода Ивана Шабунина в наше подразделение, — говорилось в заметке, — он на боевом деле доказал, что душа у него такая же богатырская, как и фигура.
Его отделение обороняло высоту, на которую лезло около роты гитлеровцев. Заметив, что группа фашистов пробралась во фланг, Шабунин заменил тяжелораненого пулеметчика и лично уничтожил эту группу. Несколько часов горстка наших героев вела неравный бой, и враг в конце концов откатился.
После этого боя Иван Васильевич вступил в партию. Тогда же он получил и свою первую награду — медаль «За боевые заслуги».
Во время нашего наступления в Заполярье Шабунин опять отличился при взятии двух важных высот. При штурме первое отделение сержанта Шабунина атаковало гитлеровцев [367] с фланга. При этом, равняясь на своего командира, особенно отважно действовали гвардейцы Ратин, Сирота, Суворов и Истомин. Они уничтожили расчет вражеского пулемета, захватили этот пулемет и открыли из него огонь по соседней высоте, которая была еще занята фашистами. Шабунин же, приказав бойцам держать противника на второй высоте под непрерывным пулеметным огнем, по-пластунски подобрался к вражеской траншее и начал из-за валуна бросать в нее гранаты. Вслед за командиром на высоту тут же подтянулись и другие бойцы отделения, которые затем бесстрашно ворвались в траншею.
В разгар рукопашной схватки Шабунин оказался окруженным большой группой фашистов. Но он продолжал сражаться, вел меткий огонь из автомата, бросал гранаты. И сумел не только отбиться, но и захватить в плен нескольких гитлеровцев.
В другой раз, находясь на плацдарме, Шабунин вместо убитого лейтенанта принял на себя командование взводом. Это подразделение отразило три атаки противника, а затем одним из первых ворвалось в населенный пункт. Вот как воюет Герой Советского Союза сержант И. В. Шабунин! Берите с него пример!»
Инициативно и смело действовал в наступательных боях и командир пулеметного отделения старший сержант Степан Муругов. Вот что рассказывала о нем наша газета.
...Батальон подошел к водному рубежу. Фашисты закрепились на противоположном берегу и вели по нашим боевым порядкам плотный огонь из орудий и минометов.
Поступил приказ форсировать реку и выбить врага с занимаемых им позиций. Вечерело. Муругов обратился к комбату с просьбой разрешить ему со своим расчетом станкового пулемета первым переправиться через реку и с противоположного берега прикрыть огнем батальон, когда тот начнет форсирование.
Комбат одобрил инициативу Муругова. Его расчет тут же нашел выброшенную на берег лодку, погрузил на нее пулемет, коробки с лентами. Пользуясь туманом и наступающими сумерками, смельчаки быстро переправились через реку. Но когда расчет Муругова уже высаживался на другой берег, его атаковало более десятка фашистов. В рукопашной схватке наши бойцы истребили врагов. А затем заняли позицию и открыли огонь по другим гитлеровцам.
Трижды полнокровная рота фашистов пыталась сбросить храбрецов в реку. И трижды откатывалась назад, устилая свой путь трупами. [368]
Тем временем батальон уже начал переправу. Под прикрытием пулеметного огня бойцы преодолели реку быстро к почти без потерь. И в этом была большая заслуга командира пулеметного расчета Муругова.
В дай боев за Гдыню расчет Муругова в составе штурмового отряда одним из первых вышел к побережью. Здесь пулеметчики меткими очередями вывели из строя прислугу нескольких береговых орудий, и наши бойцы захватили их.
А в последнем бою, сражаясь уже севернее Гдыни, старший сержант Муругов огнем из автомата лично уничтожил девять гитлеровцев.
В заключение газета снова призывала воинов армии равняться на своих героев, без устали гнать врага, окружать и уничтожать его.
Так уж случилось, что наш сотрудник капитан Смолян одним из первых входил в дымящуюся после ожесточенных боев Гдыню. Он не просто видел героизм бойцов и командиров, штурмовавших этот город. Он вместе с ними в одной цепи шел в атаку, лично видел, какие препятствия на пути к цели им пришлось преодолеть. Поэтому-то с таким знанием дела он и писал потом в своей статье «На улицах Гдыни»: «Позади остались противотанковые рвы и проволочные заграждения, позади — позиции эсэсовцев и их ожесточенные контратаки. Усталые, запыленные, но вдохновленные горячим наступательным порывом ворвались наши бойцы на улицы этого города».
Да, гитлеровцы остервенело обороняли Гдыню. Они окружили город мощнейшими укреплениями, противотанковыми рвами, опоясали рядами траншей с отсечными позициями, проволочными и минными заграждениями. А в самом городе каждый дом превратили в дот. Все окна были заложены мешками с песком или замурованы специальными железобетонными плитами, между которыми густо торчали не только стволы пулеметов, но и артиллерийских орудий.
Как же были преодолены нашими воинами все эти препятствия? Капитан Смолян подробно рассказывает и об этом.
...Два наших автоматчика — сержант Борисов и красноармеец Иванов — ворвались в подвал дома, откуда били сразу три вражеских станковых пулемета. Борисов автоматной очередью уничтожил расчет одного пулемета, а Иванов — расчет другого. Но находившийся в подвале фашистский офицер выстрелом из маузера тяжело ранил Иванова. [369]
Он упал и потерял сознание. Борисов остался один против четырех фашистов: офицера и трех солдат. К тому же в магазине его автомата кончились патроны.
Однако сержант не растерялся. Бросившись вперед, он ударом приклада вышиб маузер из рук офицера. Но тут одному из гитлеровцев удалось свалить Борисова с ног. Он уже было занес над ним кинжал, но автоматная очередь разом уложила всех четырех фашистов. Это очнувшийся красноармеец Иванов выручил своего товарища...
Одним из самых укрепленных районов города был привокзальный. Здесь улицы гитлеровцы перегородили завалами из громадных железобетонных и металлических труб, из поваленных троллейбусов и стволов вековых лип. Но подразделения офицеров Зайцева и Жимаева, прорвавшись через южную окраину города к морю, вдруг круто повернули назад и ударили по привокзальному району со стороны пристани. Бой сразу же переместился к северной части города.
...Сжатые со всех сторон гитлеровцы засели в парке, у самой гдынской окраины. Они вели оттуда артиллерийский и минометный огонь, их снайперы обстреливали прилегающие к парку улицы. С моря к тому же по нашим наступающим подразделениям били вражеские корабли. Да и в самом городе были подавлены далеко еще не все очаги сопротивления. Но к концу дня наши саперы разминировали и растащили многие уличные завалы, по городу уже свободно двигались советские танки.
А на готическую крышу вокзала тем временем взбирался кавалер ордена Славы старшина 2-й статьи Владислав Околышев. Вот он уже на крыше, срывает там с флагштока знамя с паучьей свастикой. Вражеские пули крошат черепицу крыши. Но Околышев слез с нее лишь после того, как прикрепил к флагштоку красное полотнище. Знамя нашей победы взвилось над Гдыней!
Вскоре 19-я армия получила приказ выйти в район Трептова, расположенного недалеко от Штеттина (Щецин). Ей вменялось в задачу разгромить группировку противника, обороняющую Свинемюнде (Свиноуйсьце) и прилегающие к нему острова.
Начался более чем 250-километровый марш. Мы шли по разбитым дорогам, загроможденным к тому же и металлоломом, в который советские воины превратили хваленую вражескую технику, часто останавливались, чтобы растащить завалы. [370]
Газета в те дни писала об организации марша, рассказывала о лучших водителях автомашин и танков. А вскоре на ее страницах появились корреспонденции об умении форсировать водные преграды, о переправе на подручных средствах. Ведь частям армии предстояло одним броском преодолеть довольно широкий залив, а затем, возможно, и Одер.
Наше небольшое подразделение двигалось вместе с войсками вдоль побережья Балтийского моря. Правда, лишь в ночное время. А как только наступал рассвет, типографские машины останавливались и наборщики тут же склонялись над кассами.
Вот и опять с первыми лучами солнца наша автоколонна замерла на окраине небольшого полуразрушенного поселка. Люди выскакивают из машин, разминают затекшие ноги. А Петр Дзюбак уже приступил к работе. Взяв себе в помощники несколько наборщиков, он переносит кассы со шрифтом из автобуса в ближайший пустой дом и там устанавливает их поудобнее. Потом идет к майору Чинарьяну за материалами для набора.
Наш завхоз Сергей Павлович Каратаев проверяет, есть ли поблизости вода, пригодная для питья. Колонка оказывается рядом. Механик Яков Изюмцев наполняет из нее алюминиевый бак, предлагает желающим освежиться с дороги. Умывшись и наскоро позавтракав, наборщики Поля Есина, Алексей Копысов и Григорий Сизов тоже приступают к работе. А корректор Нина Лосева устраивается за небольшим походным столиком. Скоро к ней поступит первая гранка.
Капитан Смолян выносит из кабины грузовика пишущую машинку, ставит ее на стол тут же, во дворе. За ним спешит майор Ашуев с двумя стульями в руках. Ясно; что оба они намерены сейчас же продиктовать свои корреспонденции машинистке Клаве Кольцовой.
Клава может без устали стучать на своей машинке. Она с одинаковым успехом печатает и под диктовку, и с рукописи, умеет разбирать самые, казалось бы, корявые почерки.
Но литературные сотрудники очень любят все жке диктовать ей. И Клава понимает всю важность порученного ей дела, старается, чтобы рукопись была чистой, без ошибок и опечаток, и шла прямо в набор. И еще. Наша машинистка обладает достаточным терпением и тактом, чтобы спокойно подождать, если автор задумается над какой-либо фразой. И ни единым вопросом или жестом не будет сбивать [371] его с мысли. Вот почему все работники редакции и типографии относятся с большим уважением и признательностью к этой скромной и трудолюбивой женщине.
Работа над номером была уже в самом разгаре, когда подъехала автомашина с печатниками. Александр Акинфиев, Яков Мурычев и Петр Брацун сразу же направились к талерам, чтобы узнать, готовы ли газетные полосы. Потом пообедали и начали опробовать печатную машину.
Около типографских автобусов хлопотал и старший шофер-механик Яков Изюмцев: проверял систему зажигания у моторов автомобилей. Рядом, на подножке, сидел заместитель начальника издательства капитан Вагин и внимательно изучал по карте новый маршрут. Ведь скоро снова предстояло двинуться в путь.
Подобная картина была типичной для нашего маленького, но дружного и работоспособного коллектива. Здесь никто и минуты не сидел без дела.
И сейчас, оглядываясь на те минувшие грозные годы, хочется снова и снова вспомнить добрым словом всех своих фронтовых товарищей, безотказных тружеников, обеспечивавших бесперебойный выпуск армейской газеты.
В те последние дни и месяцы войны официального материала в газету поступало довольно много. Немало сдавали в набор заметок и свои, штатные литературные сотрудники. А газета по-прежнему выходила всего лишь на двух полосах. Вместить на них все было конечно же невозможно. Случались частые переверстки, что, естественно, вызывало недовольство наборщиков, задерживало выход газеты.
Вот и опять: поздно ночью на 30 марта наша радистка приняла Указ Президиума Верховного Совета СССР. Чинарьян прибежал ко мне с оригиналом в руке.
— Вот смотри, — взволнованно говорит он, — я не виноват. Но придется опять переверстывать первую полосу, — И вдруг улыбнулся: — Но какой Указ! Новыми орденами «Победа» троих товарищей наградили!
Вскоре собрались все офицеры редакции и издательства. Читаем Указ Президиума Верховного Совета СССР. «За умелое выполнение заданий Верховного Главнокомандования по руководству боевыми операциями большого масштаба, — говорится в нем, — в результате которых достигнуты выдающиеся успехи в деле разгрома немецко-фашистских войск, награждены орденом «Победа» Маршалы Советского Союза Конев Иван Степанович, Жуков Георгий [372] Константинович, Рокоссовский Константин Константинович...»
Указ сдаем в набор. Аванес Чинарьян освобождает для него на первой полосе центральное место. Ведь все мы в редакции знаем, отдаем себе отчет в том, с каким огромным волнением и радостью будут читать этот правительственный материал воины, которым в скором времени придется штурмовать Берлин под руководством прославленных военачальников.
Правда, газета немного задержалась. Но на сей раз на эту задержку никто не роптал, промолчал даже самый ворчливый наборщик Алексей Копысов.
Запомнилась нам и ночь на 1 Мая. У всех уже с вечера было приподнятое настроение. Даже дождь и туман, который усложнял нашу очередную передислокацию, не омрачил общей радости. Ведь завтра — праздник, завтра 1 Мая!
Все мы чувствовали — война вот-вот закончится. Закончится нашей победой! И эту радость, гордость за нашу партию, за советский народ еще больше усилили слова из первомайского приказа Верховного Главнокомандующего. «Ушли в прошлое и не вернутся больше тяжелые времена, когда Красная Армия отбивалась от вражеских войск под Москвой и Ленинградом, под Грозным и Сталинградом, — говорилось в нем. — Ныне наши доблестные войска громят вооруженные силы противника в центре Европы, далеко за Берлином, на реке Эльбе... Дни гитлеровской Германии сочтены... Смертельно раненный фашистский зверь находится при последнем издыхании. Задача теперь сводится к одному — доконать фашистского зверя...»
Эти слова были обращены и к нашим воинам, которые еще вели ожесточенные бои за Штеттин. А мы... Мы рано утром отправим эту газету в части и соединения армии. И бойцы и командиры, прочитав приказ Верховного, будут еще напористее громить фашистского зверя. Значит, и мы внесем посильный вклад в общее дело.
Да, война идет к концу. Над дымящимся рейхстагом развевается гордое Знамя Победы, наши войска — в Берлине! Воины 2-го Белорусского фронта уже жмут руки своим союзникам. Конники из 3-го гвардейского кавкорпуса вышли к Эльбе. Наши стрелковые части и подразделения высадили десанты на острова Воллин, Узедом, Борнхольм и там добивают гитлеровцев...
В это самое время полки прославленной 10-й гвардейской Краснознаменной и 113-й стрелковой дивизий армии с [373] боями форсировали залив у Свинемюнде. Но здесь в рядах наступающих вышла небольшая заминка. Дело в том, что в Померанской бухте, вблизи города, находился немецкий линкор «Шлезнен», охраняемый эскадренным миноносцем. Он собирался еще воевать! И, направив свои орудия на город, выжидал, надеялся! На что?
Наше командование тут же вызвало морскую торпедоносную авиацию. И вот — победа! Линкор «Шлезнен», эскадренный миноносец и много других кораблей врага потоплены! Наши войска вновь идут на штурм города. Бойцы действуют смело и напористо, и враг смят.
Итак, тяжелейшие бои за город Свинемюнде позади. И тут к нам поступила мурманская областная газета «Полярная правда». На первой ее полосе — обращение трудящихся Мурманской области к воинам 10-й гвардейской Краснознаменной стрелковой дивизии. К тем, кто в свое время вместе с другими соединениями отстоял Мурманск, а сейчас штурмует последний оплот врага. Вот что говорилось в том обращении:
«Гвардейцы Севера, герои обороны советского Заполярья! Был труден ваш путь, но славен. Вы начали его в сопках сурового Заполярья, на скалах у моря Баренца и вышли к Балтийскому морю, на берега немецкой земли. Слава вам, слава!
Мы никогда не забудем вашего подвига на подступах к Мурманску. У фашистского зверя были тогда крепкие клыки, цепкие когти, а на лохматой груди — цветок эдельвейса, знак легкой победы, купленной предательством квислинговцев. Звериным рыком и артиллерийским грохотом огласились горы, черные тучи стервятников закрыли заполярное небо Казалось, гранитные скалы готовы были рухнуть. Но вы не дрогнули, стали насмерть в горных воротах Мурманска и бились, как бьются солдаты нашей социалистической Родины!
Это был первый ваш подвиг и первая слава. Родина прислала вам гвардейское Знамя, а трудящиеся советского Заполярья — свою любовь и сердечную благодарность.
Гвардейцы Севера! Трудящиеся Мурманска и всего Кольского полуострова будут вечно благодарны вам за то, что вы отстояли родную землю, ее свободу, честь и независимость.
Мы знали, что этим ее закончится ваш славный путь, сердце вело вас туда, где решалась полная победа над врагом, [374] — в логово фашистского зверя. И там вы не обманули наших надежд. С какой радостью мы услышали в Заполярье весть о том, что вместе с другими войсками фронта вы ломали оборону фашистов у города Хойнице и за четыре дня наступления продвинулись на 70 км в Померании! Это было в конце февраля. А 3 марта Знамя гвардейцев Севера уже полыхало над померанским городом Руммельсбург, через неделю вы штурмовали важный узел и мощный опорный пункт обороны гитлеровцев в Северной Померании — Штольп.
Мы неустанно следили за вашим победным маршем, и сердца наши наполнялись гордостью за доблестных северян. 10 марта мы увидели вас вышедшими на данцигское направление, через два дня вы уже находились на подступах к Гдыне, а 28 марта овладели этим крупным портом и военной базой фашистов на Балтийском море.
5 мая вы вошли в крупный порт и военно-морскую базу врага — Свинемюнде. К этому времени Знамя нашей Победы уже развевалось над Берлином.
От Киркенеса до Свинемюнде! Мы никогда не забудем этот путь славы, совершенный гвардейцами Севера. И сегодня, когда гитлеровская Германия повержена, а советский народ ликует на празднике Победы, наши сердца, исполненные непередаваемой радостью, бьются так же горячо, как и ваши.
Отсюда, с берегов Кольского залива, мы протягиваем вам свои руки, посылаем слова нашей самой горячей любви и благодарности героям, столь славно и победоносно завершившим свой бранный путь.
Слава вам, гвардейцы Севера! Слава!»
Радость воинов 10-й гвардейской Краснознаменной дивизии, а вместе с ними и всей 19-й армии была неописуемой. Им салютует Родина, их помнят труженики героического Мурманска!
Это были последние бои, которые пришлось вести 19-й армии. На рассвете 4 мая, когда печатался очередной номер газеты, мы с редактором на трофейной легковой машине выехали к побережью. Настроение у нас было приподнятое, праздничное. Ведь всего несколько дней назад мы приняли по радио и опубликовали на первой полосе газеты сообщение о взятии нашими войсками Берлина. Радость переподняла сердца всех советских людей.
Мы вышли из машины и по песчаному откосу заправились к морю. Оно лежало перед нами, тихое, безмятежное. [375]
У самого берега покачивалась на волне немецкая каска. Это все, что напоминало здесь об оккупантах.
Молча мы сели на берегу и с наслаждением дышали свежим морским воздухом, сдобренным пряными весенними запахами. Приятно было сознавать, что побережье Балтики полностью очищено от фашистской нечисти.
В заключительной операции в составе 19-й армии действовала 1-я польская танковая бригада. Кровь, пролитая в боях за счастье и свободу советского и польского народов, скрепляла нашу дружбу. Сквозь дымку времени виделось, что эти ныне пустынные пляжи скоро оживут, что здесь будут отдыхать, набираться сил люди мирного труда...
Где-то в глубине виднеющегося через залив острова раздался взрыв. Он сразу вернул нас к действительности, напомнил о крупных группировках гитлеровских войск, все еще оказывающих сопротивление, о вражеской авиации, пока еще появляющейся в воздухе. Мы поспешили к машине. Предстоял переезд на новое место, поближе к Одеру.
В ходе боев войска 2-го Белорусского фронта, в состав которого входила теперь 19-я армия, продвинулись на 200 километров к западу от Одера. Они очистили от немецко-фашистских войск северо-западную часть Померании с островами Воллин (Волин), Узедом (Узнам) и Рюген, большую часть провинции Бранденбург. Но в штурме Берлина наши части не участвовали. Однако кому не хотелось побывать в поверженной столице фашистской Германии?! Об этом тогда мечтали все воины, много дней и ночей прошагавшие по кровавым дорогам войны. Редакция стала получать письма с просьбой рассказать, как был взят Берлин, поведать о героических делах наших воинов, штурмом овладевших столицей Германии и водрузивших над рейхстагом Знамя Победы.
Помню, в ночь на 5 мая 1945 года подполковник Мурашов вызвал меня и приказал подготовить к рейсу автомашину.
— Завтра утром, — сказал он, — вместе с заместителем редактора майором Пузиковым и майором Ашуевым поедете в Берлин. Задача: подготовить полосу о героях штурма германской столицы. Заодно поищите и оборудование для типографии.
Трудно передать словами мою радость, когда рано утром мы отправились в путь. Майор Ашуев напомнил, что сегодня День советской печати. Настроение от этого стало еще более приподнятым.
В Берлине не чувствуется весны. Майская зелень как [376] бы придавлена грудами кирпича и щебня. Нелегко проехать на машине по узким захламленным улицам. Разрушены целые кварталы. Да, тяжела расплата народа за кровавую авантюру руководителей третьего рейха.
Для тех, кто сражался за Берлин, война окончилась 2 мая. В этот день капитулировали все группировки столичного гарнизона. Нам хотелось скорее попасть к рейхстагу. К этому зданию в те дни продолжалось целое паломничество. Наверное, каждый советский боец, и офицер, и генерал, находившийся в Берлине, считал своим долгом побывать в рейхстаге, расписаться на его испещренных пулями колоннах или выщербленных стенах. Надписи эти были символичны, как было символично само здание, олицетворяющее германскую государственность, как Знамя Победы, развевающееся над ним, воплощающее наше торжество над врагом. Мы осмотрели мрачные помещения, грязный каменный пол со следами выгоревшего паркета, закопченные обломки мебели, отметины от снарядов и гранат — страшные следы беспощадных боев. Нам хотелось скорее разыскать тех бойцов и командиров, которые лишь три дня назад дрались за это здание, героическими усилиями штурмом овладели им, несмотря на сильнейшее сопротивление фашистов.
У рейхстага находим наконец бойцов и командиров, участвовавших в штурме Берлина. Майор Ашуев беседует с людьми, организует материал для газеты. Мы с Пузиковым помогаем ему разыскать наиболее отличившихся воинов. Потом все вместе поднимаемся на крышу здания и осматриваем близлежащие кварталы поверженного Берлина. На массивных колоннах рейхстага оставляем и свои подписи.
У входа в рейхсканцелярию валяется огромная фашистская свастика. Наш советский воин метлой выметает из помещения фашистские ордена. Символично!
Снова едем по городу на автомашине, разыскивая героев боев. Майоры П. Ашуев и Н. Пузиков беседуют с командирами, политработниками, рядовыми бойцами и записывают их рассказы в блокноты.
Город оживал. Уже нет стрельбы, но зато слышатся удары кирки и лома. Первые мирные звуки! Берлинцы разбирали, растаскивали руины и баррикады. Глядя на осунувшихся, бледных горожан, я хотел верить, что они до конца осознали свою вину перед человечеством и прокляли войну как величайшее зло на нашей чудесной планете.
Невдалеке от Бранденбургских ворот у походной кухни выстроилась очередь берлинцев. Повар-весельчак под шутки-прибаутки [377] накладывал русскую кашу в подставленные ему миски и кастрюли.
В редакцию мы вернулись поздно ночью. Утром материалы о боях за Берлин, о героях сражения стали поступать в набор. Все они были опубликованы в газете и получили высокую оценку читателей.
Огромное впечатление, помню, произвела на меня в ту весну 1945 года демонстрация населения в Быдгоще, посвященная освобождению этого города Красной Армией. По улицам нескончаемым потоком шли десятки тысяч людей, и у каждого демонстранта в руке было по две гвоздики — красная и белая. Это был символ освобождения нации от гитлеровского ига, символ национального красно-белого флага поляков.
По многим военным дорогам прошли машины нашей армейской редакции и типографии. Они не были похожи на реактивные установки — «катюши», но представляли все-таки грозную силу. Они являлись своего рода дальнобойным идейным оружием, помогавшим советским воинам громить ненавистного врага. Наше командование хорошо понимало это. После каждой успешной операции наиболее отличившиеся работники редакции, издательства и типографии награждались орденами и медалями. К концу войны почти все наши товарищи имели государственные награды.
Вслед за передовыми частями армии двигалась и наша небольшая автоколонна, все больше углубляясь на вражескую территорию. Так мы подошли к главному городу Померании — Штеттину. Окончание войны застало нас в поселке Плата, расположенном около реки Одер.
Завершив выпуск очередного номера газеты, мы собирались отдохнуть. И вдруг небо осветило множество ракет. Потом застучали автоматные и пулеметные очереди, загремели одиночные винтовочные и пистолетные выстрелы.
— В чем дело? Что случилось?
Люди, утомленные долгим бдением у наборных касс и чтением корректуры, не сразу поняли, что произошло.
Ясность внесла наша радистка. Она выбежала из радиорубки и радостно воскликнула:
— Все! Война кончилась! Гитлеровская Германия капитулировала! Победа!..
Наборщики и печатники бросились к автомашинам. Они доставали автоматы, винтовки и тут же присоединялись к салютующим.
Офицеры редакции, собравшиеся без всякого оповещения, немедленно приступили к подготовке праздничного номера. [378] Несколько корреспондентов отправились в ближайшую часть, чтобы рассказать о том подъеме, с которым встретили советские воины весть о капитуляции врага. Ответственный секретарь майор Чинарьян подобрал соответствующий призыв для первой полосы: «Да здравствует Победа!» А чуть пониже подписал: «Германия безоговорочно капитулировала».
И работникам редакции, и нам, полиграфистам, хотелось, чтобы номер, посвященный победному завершению Великой Отечественной войны, выглядел особенно ярко. Ведь кроме сообщения о капитуляции гитлеровской Германии здесь публиковался Указ Президиума Верховного Совета СССР об объявлении 9 мая Праздником Победы. Все мы очень сожалели о том, что у нас нет возможности отпечатать газету в две краски.
Ночь, когда готовился и печатался праздничный номер газеты, запомнилась надолго. В редакции и типографии царил небывалый подъем. Яркий свет то и дело взмывающих в небо ракет, казалось, еще лучше высвечивал большой и нелегкий путь нашего народа, его героической армии к этому славному, долгожданному дню.
Отгремели залпы войны. В мае 1945 года состоялся парад войск 19-й армии. Принимал его генерал-лейтенант В. З. Романовский. 10-я гвардейская шла в первых рядах. Открыл смотр сил армии 24-й гвардейский, дважды Краснознаменный, орденов Ленина, Александра Невского, Богдана Хмельницкого стрелковый полк. Воины полка прошагали от сурового Баренцева до Балтийского моря.
Находясь вблизи трибуны, я стоял и думал о суровом Севере, о тяжелейших боях на всем длинном пути к победе, о тех, кто не дожил до этого славного дня, о том, что подвиг героев, защитников Родины, радостью и болью отзовется в каждом сердце.
По установившейся традиции Военный совет армии после окончания парада устроил торжественный прием.
Пока в огромном зале особняка накрывались столы, в примыкающем парке командарм, член Военного совета, начальник штаба армии встречали гостей. Сюда в парадных мундирах прибывали командиры корпусов, дивизий, генералы и офицеры штаба армии, Герои Советского Союза, политработники. Все в новых золотых погонах, с орденами, медалями, многие с Золотыми Звездами. Собрались люди, хорошо знавшие друг друга. Вместе работали, планировали [379] операции, мотались по разбитым фронтовым дорогам, ночевали в блиндажах, окопах, плюхались в кюветы во время бомбежек и артобстрелов — одним словом, воевали.
И вот к парку подъезжает еще одна машина. Выходит стройный, высокий военный; на плечах — погоны Маршала Советского Союза, на груди — две Звезды Героя Советского Союза, значок депутата Верховного Совета СССР, многочисленные ордена и медали: советские, польские, монгольские, английские. Это — командующий 2-м Белорусским фронтом Константин Константинович Рокоссовский. Но, несмотря на награды, на высокое положение, Рокоссовский остался таким же доступным, простым, каким был всегда. Начальник штаба армии генерал Маркушевич пытался доложить ему, с какой целью собрались генералы и офицеры... Но Константин Константинович прервал доклад, сказав при этом: «Не на строевой смотр собрались». Он обошел всех стоящих вблизи генералов и офицеров, пожал каждому руку, поздравил с победой, для каждого нашел теплое слово.
Все мы, участники этого торжественного вечера, восхищались своим командующим фронтом. О его военной славе, доброте, требовательности и человеческом внимании и заботе знали все от красноармейца до генерала. С именем Рокоссовского связано много славных, выдающихся побед наших войск.
И вот командующий 19-й армией генерал-лейтенант В. З. Романовский, учитывая общее настроение, решил в тактичной форме сказать маршалу об этом. И все мы увидели Константина Константиновича смущенным и еще раз убедились, что командующий фронтом, слава которого прогремела от Москвы до Эльбы, имя которого широко известно во всем мире, в сущности, очень застенчивый человек.
Прервав начавшего речь командарма, Рокоссовский махнул рукой:
— Бросьте, товарищи, все это. Что бы я мог сделать без всех вас?
Маршал поднял бокал и предложил тост за нашего героического солдата, победно прошагавшего от Москвы до Берлина, до Эльбы.
И еще одним удивил всех нас маршал. Кончился ужин. Зазвучала музыка. Начались танцы. И вот Константин Константинович подходит к девушкам, галантно приглашает на танец одну из них.
Всего несколько часов провел Маршал Советского Союза Константин Константинович Рокоссовский среди нас, но на всю жизнь оставил самые теплые о себе воспоминания. [380]
После окончания войны 14-я и 19-я армии были расформированы. Прекратили свое существование и издаваемые ими газеты. Последний номер вышел 5 июля 1945 года. Его подписал заместитель ответственного редактора майор Н. Д. Пузиков. До войны он был ответственным секретарем республиканской газеты Белоруссии «Звезда», работал в Белгосиздате редактором сельхозлитературы. В начале войны старший политрук Н. Д. Пузиков был на западном направлении литсотрудником дивизионки. Я работал с этим замечательным человеком, знающим газетчиком, чутким и отзывчивым товарищем, около двух лет. Всегда он был внимателен к людям, принципиален, выдержан.
Очистив от фашистской нечисти Померанию и побережье Балтийского моря, 2-й Белорусский фронт передислоцировался в район Лигницы и был переименован в Северную группу войск. А на базе редакции, издательства и типографии 19-й армии была создана редакционно-издательская группа, которая разместилась в городе Бреслау. Там по решению политуправления Северной группы войск на местной полиграфической базе стали издавать политическую литературу. Возглавил эту группу майор Н. Д. Пузиков. Я стал его заместителем. По долгу службы мне приходилось встречаться с начальником политического управления Северной группы войск генералом А. Д. Окороковым. Помню первую встречу. Нам поручили издать некоторые работы В. И. Ленина. Важность этого задания мы хорошо понимали.
— Смотрите, — говорит Александр Дмитриевич, — это ваша первая работа, постарайтесь сделать так, чтобы Москва была довольна.
Мы знали генерала Окорокова как высокообразованного, культурного человека, пользующегося заслуженным авторитетом в войсках фронта, и особенно у политработников. Наш небольшой коллектив бывшей редакции и типографии подыскал в Бреслау полуразрушенную типографию, собрал специалистов-немцев и приступил к делу. Однако работать долго мне в этой должности не пришлось. Как-то в начале августа меня внезапно вызвал к себе генерал А. Д. Окороков и после обстоятельной беседы сказал, что получена телеграмма, в которой мне предписывается выехать в Москву.
В Бреслау наш печатник Брацун, назначенный поваром, при помощи корректоров подготовил прощальный вечер. Провели мы его в тесной редакционной семье. Было высказано много пожеланий. Доброй завистью смотрели на меня мои фронтовые друзья. Вот, мол, едешь в Москву, там и трудиться будешь. А что будет с нами, еще неизвестно. [381]
Тепло распрощавшись с сослуживцами, в бодром настроении я вместе с неутомимым водителем Хомченко быстро доехал до Варшавы. Приехали на так называемый вокзал. Почему так называемый? Потому что никакого вокзала не было. Не было и самого города Варшавы. Перед нашим взором он предстал в руинах, до основания разрушенным фашистскими вандалами.
На возвышенном левом берегу Вислы стояли лишь разбитые коробки зданий. Враг не пощадил ни изумительных по красоте старинных дворцов, ни средневековых памятников Старе Мяста, ни храма Святого Яна. Над широкой рекой безжизненно чернели разрушенные конструкции когда-то красивейших мостов.
Но по дорогам к городу уже тянулись варшавяне. Они встречали советских воинов со слезами искренней благодарности.
Иной увидел я столицу народной Польши через тридцать лет после войны. Также проездом в 1975 году удалось мне задержаться на пару дней в Варшаве. Заместитель главного редактора польской военной газеты «Народная армия» полковник Антон Пастернак встретил меня в центре города на торжественном разводе караула у могилы Неизвестного солдата. После краткого знакомства на вопрос, видел ли я Варшаву раньше, я ответил, что видел ее всю разбитую фашистами. Он, не долго думая, усаживает меня в машину и везет показывать свою столицу.
Моим глазам открылся восстановленный, нет, точнее, заново построенный красивый город.
Мы с любезным хозяином бродили по улицам Варшавы, ездили на машине, сидели в крохотном кафе на Новом Святе. Посетили Музей Вооруженных сил (Исторический музей).
Проходя по варшавским улицам мимо памятника Шопену, наблюдая там беспечно гуляющих людей, видя множество малышей в колясках, я понял, что совершилось то, чего никогда не было в новейшей истории Польши. Вырос город, выросло, воспитывает уже собственных детей первое послевоенное поколение, рожденное в мирное время, не ведавшее лишений, не помнящее, как тяжко было налаживать жизнь после войны. [382]