Воскрешенное имя
В начале июля 1941 года до нас дошел слух, что командир 14-й стрелковой дивизи генерал-майор Александр Афанасьевич Журба пропал без вести. Понятие это тогда не укладывалось в нашем сознании. Случалось, рядовой боец уходил в разведку и не возвращался. И то разведчики, как правило, старались донести до своих раненого или убитого товарища. А тут командир дивизии, генерал. Ведь он почти всегда на виду, в окружении людей, штабных работников. Как он может пропасть? Всегда при желании можно найти свидетелей, которые расскажут, что произошло. Но факт оставался фактом. Даже семья А. Журбы в ноябре 1941 года получила письмо от командующего 14-й армией, извещавшее, что генерал пропал без вести.
Тогда в редакции, несмотря на некоторые недоуменные вопросы, мы приняли это известие как должное. Сомнения начали мучить нас значительно позднее.
Странное это понятие: пропал без вести. Оно могло означать, что человек убит на поле боя, но тело его не нашли (или и не делали попытки найти) и подтвердить смерть поэтому не смогли. Но оно же оставляло возможность предположить, что боец сдался или попал в плен. И это последнее предположение казалось всем особенно зловещим и бросало незаслуженно тень и на самого бойца, скорее всего уже павшего в бою, и на его семью, и на его родственников. И несмотря на это, никто ни в высших эшелонах власти, ни в командовании фронтов, ни в Генеральном штабе даже не попытался внести в эту ситуацию ясность. Кажется, не было даже директивы Генштаба о том, чтобы обязательно после боя выяснять судьбу каждого бойца. О захоронении была, и довольно строгая, директива, а вот по поводу пропавших директивы не припомню. Не потому ли во фронтовых и в армейских штабах так часто пользовались столь удобной формулой: пропал без вести. Ни искать человека не надо, ни выяснять его судьбу. Пиши — пропал, [48] и все тут. И странно, что такое формальное и бездушное отношение к своим же товарищам не только не встречало отпора, но и было введено в правило. Так случилось в о генералом Журбой. Искать его, выяснять, что с ним сталось, — это беспокойство, бессонные ночи. Вот и написали в штабном документе: «Пропал без вести 29.6.41 г. Основание: донесение ОК 14-й армии от 2.07.41 г.» Все. И основание есть. Нет только человека. Не ясна его судьба. Но это, видимо, считалось не столь важным. Была бы по форме отмечена бумага.
Мне трудно понять, как могло командование 14-й армии, куда входила 14-я стрелковая дивизия, доносить о том, что у них пропал генерал. Еще можно найти какое-то оправдание такому донесению в том, что шли тяжелые бои и обстановка прояснялась не сразу. Но тогда и донести следовало честно и правдиво: «Пока не удалось выяснить судьбу генерала Журбы, который не вернулся с передовых позиций на свой командный пункт. Но в ближайшее время мы все выясним и сообщим дополнительно».
Нет, не очень-то выясняли и дополнительно ничего существенного не сообщили. Генерала особенно-то никто и не искал. Списали, вычеркнули из списка личного состава, и все. Но вот закончились бои. Территория, на которой шли ожесточенные сражения в первые дни войны, была в 1944 году освобождена от оккупантов. Но и тогда о генерале и о том, что надо бы прояснить его судьбу, никто не вспомнил. Ликвидировался Карельский фронт. Территория, на которой когда-то шли бои, перешла к Ленинградскому, потом к Северному, затем вновь к Ленинградскому военному округу. О генерале Журбе так и не вспомнили. Словно и не было человека.
Многое можно, конечно, объяснить обстановкой тех сталинских лет, всеобщей подозрительностью и боязнью прослыть «врагом народа». Но простить трудно.
Поиск начался только спустя 30 лет после окончания Великой Отечественной войны. И опять-таки инициатива исходила, что было бы естественно, не от командования и политуправления округа, не от ветеранов армии и дивизии, которую возглавлял Журба. Поиск начали самодеятельные группы. Красные следопыты. Особенно много усилий приложили мурманчане — сотрудник газеты «Полярная правда» В. Сексте и заместитель председателя Мурманского городского совета ветеранов войны С. Полозов.
До сих пор не могу себе простить, что я включился в этот поиск слишком поздно. Обидно, что почти ничего не [49] сделали для восстановления светлой памяти генерала Журбы журналисты «Часового Севера». А ведь мы знали командира 14-й стрелковой дивизии не понаслышке. Штаб дивизии стоял в Мурманске, неподалеку от редакции нашей армейской газеты. Мы часто обращались к ее командованию по различным вопросам. Мне приходилось видеть Журбу на общегородских партийных активах и на хозяйственных совещаниях в армии. Как депутат Мурманского городского совета, Журба часто встречался с избирателями, вел активную общественную работу. О нем говорили как об очень энергичном, требовательном командире, много внимания уделявшем тактической выучке бойцов и командиров, воспитанию у них высоких боевых качеств.
Вот почему вновь и вновь возвращает меня память к судьбе этого незаурядного человека. Хочется прояснить в ней все до конца. И часто задумываюсь: всегда ли верно мы оцениваем людей, вставших в грозный час на пути озверевшего врага. Тех, скажем, кто погиб в первый день или даже в первый час войны. И тех, кто был сражен вражеской пулей на подступах к рейхстагу. И даже тех, кто прошел всю войну без единой царапины, участвовал в штурме Берлина и освобождении Праги и победителем вернулся домой к мирному труду. Иногда закрадывается крамольная мысль. Кто из них внес больший вклад в победу? Кто больше чтим в народе? И после зрелых размышлений прихожу к выводу: все они равны перед народом. Каждый выполнил свой долг и внес свой вклад в победу. Без подвига пограничника Кижеватова и его друзей, без мужества защитников Брестской крепости, героев Севастополя и того неизвестного солдата, что похоронен у Кремлевской стены, не было бы победы. Она ковалась с первого часа войны до последнего.
С этой позиции, думается, и следует подходить к судьбе генерала Александра Афанасьевича Журбы. Ему пришлось воевать всего два дня. Дивизия, которой он командовал, вступила в бой с перешедшим в наступление противником утром 29 июня, а 30 июня он уже погиб в неравной схватке с фашистами. Но это потом, много лет спустя, стало известно, что он погиб в бою. А тогда, летом сорок первого года, семье генерала поспешили сообщить однозначно: пропал без вести. И сразу же на судьбу генерала будто легло пятно. О нем постарались забыть. Несколько десятилетий ни в одной книге о войне в Заполярье имя Журбы даже не упоминалось. К правде о войне мы возвращались медленно.
В 60-х годах, когда в какой-то мере открылись военные архивы, продолжил и я попытку собрать фактические данные [50] о жизни и деятельности А. Журбы, его воинском подвиге. И отталкивался я не только от документов, но опирался и на свои личные впечатления. И уже тогда, как и многие мурманчане, я приходил к выводу, что такой человек, как Журба, попав в трагические обстоятельства, до конца вел бой. Не мог он ни сдаться в плен, ни бежать с поля боя. В этом убеждает все: его биография, весь пройденный им путь. Он ничем не запятнал себя.
Родился Журба в бедной крестьянской семье в городе Верный Семиреченской области (ныне город Алма-Ата). Отец его, Афанасий Илларионович, арендовал две-три десятины земли. Мальчику исполнилось семь лет, когда, заболев тифом, отец умер. Семья осталась без кормильца. Чтобы содержать шестерых детей, мать пошла в прачки. Стирала белье местным чиновникам и всегда была занятая, уставшая. Семье жилось трудно, но дети росли дружными, трудолюбивыми. Охотно помогали матери, летом работали в садах по сбору фруктов. Было тяжело, и все же Александр пошел учиться в церковноприходскую школу. С 1912 года, после окончания школы, он уже на самостоятельной работе. Сначала в типографии, затем в кузнице. Труд для четырнадцатилетнего мальчика нелегкий. Через год он уезжает в Ташкент и поступает в ремесленное училище. В 1917 году, после окончания училища, получает звание подмастерья по слесарному делу. Немного довелось послесарить Журбе. В автобиографии есть такая запись: «Принимал активное участие в свержении Временного правительства в качестве красногвардейца и выборного командира взвода, участвовал в боях с белоказаками в Алма-Ате и в районе города».
Тогда, собственно, и началась для него военная служба. В феврале 1919 года он вступает добровольно в Красную Армию. Зачисляется во 2-й алма-атинский полк в команду конных разведчиков рядовым. В этом полку он — начальник команды конных разведчиков, а затем командир батальона. Но вот закончились бои с белогвардейцами. Журба командируется в Москву на стрелковые курсы (ныне курсы «Выстрел»). По окончании их в 1921 году назначается командиром батальона в Ташкентскую школу комсостава. Затем он — командир батальона и начальник строевой части Туркестанской объединенной школы командно-политического состава. В начале 1927 года — командир батальона в Рязанской пехотной школе. Затем курсы усовершенствования командного состава в Москве — и снова командир батальона в Рязани. С 1932 года — начальник учебного центра командного состава РККА. В конце 1937 года, учитывая [51] склонность к командной работе, Журбу назначают командиром 147-го стрелкового полка 49-й стрелковой дивизии в Боровиках. С 1938 года Журба — помощник командира 1-го стрелкового корпуса. Он переезжает с семьей в Новгород. К этому времени старшей его дочери Людмиле шел шестнадцатый год, младшей, Ирине, исполнилось десять. Жена Мария Дмитриевна привыкла к постоянным переездам. Работала она в 20-х годах медицинской сестрой сначала в своем родном городе Владимире, а затем в Ташкенте, где и познакомилась с Александром. В Новгороде им пришлось пробыть недолго. Переехали в Псков. А вскоре Журба получил назначение командиром 14-й стрелковой дивизии. Это назначение он воспринял с радостью: хотелось проявить себя на самостоятельной работе, приложить полученные знания там, где они дадут большую отдачу. Но к новому месту службы на Севере пришлось поехать без семьи. Жена с детьми осталась в Ленинграде.
Хотя и тяжело было без семьи и скучал он по детям, но все же считал, что решение принял правильное; Много лет провел он в Средней Азии — в Ташкенте, Алма-Ате. Жара, пески. А тут, в Заполярье, не легче: холод, снежные вьюги, голые, безлесные скалы.
Дивизии пришлось сосредоточиваться для обороны на побережье Кольского полуострова. Подразделения перевозили морем. Трудными были и погрузка на корабли, и выгрузка на побережье. Не было причалов и пристаней. Приходилось во многом рассчитывать на энергию, настойчивость, изобретательность личного состава. Именно здесь, в труднейших условиях Севера, Журба почувствовал, насколько неиссякаемы энтузиазм советского человека, его стойкость и выдержка, его запас прочности. Он видел, как люди буквально на руках переносили орудия, осторожно, как ребенка, ставили их на землю и катили на будущие огневые позиции. Переброска дивизии прошла планово и четко. Развернулись работы по укреплению побережья, обеспечению снабжения и устройства войск. Все эти работы Журба держал под постоянным личным контролем. Много усилий приложил он для налаживания быта частей и подразделений в условиях тундры и полярной ночи. Его трудно было застать в штабе. Постоянно в частях. Интересуется жильем для командиров и бойцов, беспокоится, чтоб всюду имелись бани, кухни, места для учебы и отдыха.
В мае 1940 года комбригу Александру Афанасьевичу Журбе присвоили новое воинское звание — генерал-майор. А в конце октября 1940 года Журбу вызвали в Москву. [52]
Заместитель Председателя Президиума Верховного Совета СССР А. Е. Бадаев вручил ему орден Красной Звезды, которым Журба был награжден, как говорилось в наградном листе, «за большую, самоотверженную работу, направленную на укрепление оборонной мощи нашей Родины». В газете «Красная звезда» от 27 октября 1940 года появился снимок, на котором запечатлен А. А. Журба, получающий свой первый и последний в жизни боевой орден. Он стоит в генеральской форме, слегка наклонив вперед голову, одной рукой принимая орден, а другую протянув для пожатия. Это последний дошедший до нас снимок генерала Журбы.
Мне доводилось довольно часто видеть Журбу перед войной в Мурманске, встречаться с ним, правда большей частью по хозяйственным вопросам. У меня остались о нем очень хорошие впечатления.
И теперь, чем больше я вчитывался в личное дело генерала, чем внимательнее знакомился с отзывами о нем, с его послужным списком, тем яснее становился мне образ этого зрелого командира, глубоко преданного Родине, своему народу и готового отдать все силы делу, которому он служил. Такой человек не мог струсить в трудную минуту, не мог растеряться и бросить своих бойцов на произвол судьбы.
Но я по роду своей деятельности все же производственник, полиграфист. Поэтому хотелось получить подтверждения своим выводам от людей сугубо военных, тех, кто лучше знал командирские качества генерала, его подготовку и мог их лучше оценить.
Поиски людей, знавших Журбу еще до войны, привели меня к полковнику Андрею Григорьевичу Закутному, который служил и воевал в 14-й стрелковой дивизии.
Закутный встретил меня настороженно, но вскоре мы разговорились. Ниже среднего роста, коренастый, подвижный, он оживился, едва речь зашла о боях в Заполярье. Родился он на Киевщине. Был агрономом. В 1935 году поступил в Одесское пехотное училище. По окончании был направлен командиром пулеметного взвода в 14-ю стрелковую дивизию, располагавшуюся тогда во Владимире. Через год дивизия передислоцировалась в Мурманск. Именно тогда и принял ее Журба. Когда началась война, лейтенанту Закутному шел двадцать пятый год. Был он начальником штаба 1-го батальона 325-го стрелкового полка, а также и начальником штаба гарнизона острова Кильдин, где стоял батальон. [53]
«Первая встреча с комдивом произошла на острове Кильдин, — рассказывал Закутный. — Журба прибыл на яхте, чтобы ознакомиться с гарнизоном. Я тогда оставался за начальника гарнизона, находившегося в отпуске. Поэтому я встречал комдива и докладывал ему. Выслушав меня, Журба крепко пожал руку и, пригласив сесть, перешел сразу к делу. Его интересовали все стороны жизни гарнизона. Я, естественно, волновался, торопился.
— Не спешите, — попросил Журба.
Он внимательно слушал, расспрашивал о размещении людей, о боевой учебе.
— Ведь вы стоите на бойком месте, — заметил он. — Прикрываете вход в незамерзающий наш порт. Я слышал, что остров Кильдин называют мурманским Кронштадтом.
Комдив осмотрел расположение батальона и артдивизиона. Побывал в землянках, выдолбленных в скалах, зашел в офицерскую столовую, располагавшуюся на плато у озера. Здесь же стоял клуб, находились склады.
— А где вы брали лес для построек? — спросил Журба.
— Все дало нам море. Вылавливали то, что волнами прибивало к берегу.
Комдив остался доволен состоянием подразделений гарнизона. В заключение он попросил изложить наши нужды. Адъютант записал все, что просили.
— Постараюсь вам помочь, — пообещал Журба.
Попрощавшись, он направился к причалу. Ему предстояло еще посетить Тириберку, где располагался 2-й стрелковый батальон нашего полка. Я сопровождал комдива на яхту. Журба пригласил меня в салон. Я еще раз внимательно всмотрелся в нового командира. Он показался мне очень молодым. Высокий, крепкий, с мужественными чертами лица, располагающий к себе. Его моложавое красивое лицо показалось мне озабоченным. Подумалось: «Дивизия растянута вдоль побережья почти от Архангельска до финской границы и далее вдоль границы еще на десятки километров. Сколько же забот ложится на плечи комдива?»
Вторая встреча, вспоминает А. Закутный, произошла в Мурманске, где проходило совещание начальников гарнизонов. Оно состоялось за несколько недель до войны. На нем выступали пограничники, докладывали свои наблюдения. Они видели подход немецких войск к границе, выдвижение артиллерии, наблюдали рекогносцировочные группы офицеров, появлявшиеся на высотах, примыкавших к советской границе. [54]
Генерал Журба выслушал эти доклады с большим вниманием. Был по-деловому сосредоточен. Потребовал ускорить инженерные работы в гарнизонах, учить подразделения действовать в различных сложных условиях, на тактических занятиях усложнять обстановку, изучать с командным составом тактику врага, в совершенстве владеть оружием, изучить, в частности, поступившую на склады самозарядную винтовку.
Я расспрашивал о Журбе и генерал-лейтенанта артиллерии в отставке Я. Д. Скробова, который в начале войны служил помощником начальника штаба 104-го пушечного артиллерийского полка, дислоцировавшегося на полуострове Средний.
— Командира 14-й стрелковой дивизии генерал-майора Александра Афанасьевича Журбу, — рассказывал Я. Д. Скробов, — мне довелось видеть еще летом сорокового года, а затем зимой сорок первого, когда он приезжал в штаб нашего артиллерийского полка. Помню, среди других вопросов, связанных с выполнением возложенных на войска, дислоцированные в Заполярье, обсуждались в задачи, связанные с противодесантной обороной полуостровов Рыбачий и Средний. Журба придавал этому большое значение. Он говорил о важности строительства оборонительных сооружений на десантоопасных направлениях. При этом он исходил из убеждения, что если на нас нападут, то противник может высадить морской десант, чтобы захватить очень важные для обороны Заполярья полуострова Рыбачий и Средний.
— Этого мы допустить не имеем права, — убедительно говорил Журба. — Захват противником Рыбачьего в Среднего создаст угрозу флангу и тылу 14-й стрелковой дивизии в поставит нас в очень тяжелое положение. Поэтому давайте все предусмотрим заранее, чтобы не быть застигнутыми врасплох.
Я. Скробов, вместе с другими офицерами присутствовавший на беседе генерала Журбы с командиром 104-го пушечного артиллерийского полка полковником М. Щербаковым, внимательно слушал обоснованные доводы комдива. Он понимал, что в случае войны артиллеристам 104-го пушечного полка и пехотинцам 14-й стрелковой дивизии придется сражаться против врага рука об руку. Как впоследствии выяснилось, Журба точно предвидел развитие событий. В начале войны фашистское командование действительно попыталось, как об этом предупреждал Журба, высадить морской десант на полуострове. Наши войска оказались готовыми к отпору врага. [55]
Для полноты картины хотелось бы сослаться еще на воспоминания Героя Советского Союза подполковника в отставке К. Гонтаря, командовавшего во время войны ротой, затем батальоном.
«Генерал-майор Журба, — вспоминал он, — был первым моим командиром дивизии. Под его началом я, молодой лейтенант, проходил азы воинской службы. Ему обязан многим. Он советовал нам не знать устали в учебе. На всю жизнь запомнил его наказ: в военном деле нет мелочей.
Наш 95-й полк перед войной стоял в поселке Титовка. Усиленно занимались боевой учебой. Помню май и июнь 1941 года. Регулярно, один-два раза в неделю, командир дивизии генерал Журба объявлял учебные тревоги. Мы совершали марш-броски, выходили на рубежи с организацией обороны на различных высотах. Все мы сознавали серьезность обстановки. Ведь на границе в десяти — пятнадцати километрах от нашего лагеря уже стояли фашистские войска. Они неоднократно нарушали нашу государственную границу под разными надуманными предлогами: уверяли, что заблудились, потеряли ориентировку и т. п.
— Изучайте местность, — говорил генерал Журба. — Здесь нам придется воевать. Учитесь искусству организации обороны в пересеченной местности, умению маневрировать огнем, использовать для победы каждую складку местности, каждую высотку и ложбинку.
Случалось, что отдельные командиры роптали по поводу частых выходов в поле, особенно в воскресные дни. На это Журба говорил:
— Нам нельзя терять ни минуты. Навыки, добытые в учении, сторицей окупятся в бою. А немцы ведь уже воюют. Кто поручится, что они в какой-то момент не нападут на нас?»
Могу подтвердить, поскольку сам служил тогда в Мурманске, что первый летний месяц 1941 года для всех, кто стоял тогда на Кольском полуострове, был особенно тревожным. Немало сведений о диверсионных группах, переходивших границу, о передвижениях войск за кордоном поступало и в штаб генерала Журбы. Штаб действовал активно. Командиры старались поддерживать боевую готовность войск, учили бойцов воевать в горно-лесистой местности.
Журба чувствовал приближение военной грозы. Когда вечером 21 июня поступил приказ командующего 14-й армией генерал-лейтенанта В. А. Фролова выдвинуть 95-й полк на линию государственной границы, Журба в душе уже был готов к этому. Всю ночь в штабе шла напряженная работа. [56] Отрабатывались боевые документы, офицеры штаба контролировали выполнение отданных частям распоряжений. Всем казалось, что проводится очередное учение. Штабная сутолока улеглась только под утро. Прилег отдохнуть и генерал Журба. Утром его разбудил телефонный звонок. Взволнованным голосом начальник штаба сообщил, что началась война.
Журба с часу на час ждал наступления гитлеровских войск. Он отдал распоряжение о строительстве дополнительных оборонительных сооружений, о подготовке артиллеристами заградительного огня, об усилении наблюдения за противником.
В три часа утра 29 июня на командном пункте 14-й стрелковой дивизии, располагавшемся в районе Титовки, раздался телефонный звонок. Докладывал командир 95-го стрелкового полка майор С. Чернов:
— Противник ведет сильный артиллерийский огонь по подразделениям полка. Особенно мощному обстрелу подвергаются опорные пункты на высотах. Да, головы не дает поднять. Думаю, что это артподготовка. Готовлюсь к отражению атаки горно-егерских частей.
Журба приказал поддерживать постоянную связь с подвергшимися артиллерийскому налету подразделениями, быть готовыми к бою, огнем и контратаками с опорных пунктов уничтожить противника в случае его перехода в атаку.
— И не забывайте о связи, — напомнил он. — Пошлите в подразделения надежных офицеров связи, почаще вызывайте батальоны и держите меня в курсе всех событий.
Полтора часа противник вел интенсивный артиллерийский огонь по позициям, занятым 95-м стрелковым полком и 35-м отдельным разведывательным батальоном 14-й стрелковой дивизии. Затем над полем появилось до 120 фашистских бомбардировщиков. И вот части 2-й и 3-й горно-егерских дивизий пошли в атаку.
Наиболее сильные бои развернулись на флангах и в центре обороны 14-й стрелковой дивизии, как и предполагал генерал Журба. Донесения из района боев поступали неутешительные. В первые же часы враг вклинился в нашу оборону южнее высоты 179,0. Упорное сопротивление противнику оказали бойцы первого взвода мотострелковой роты 35-го разведывательного батальона. Под руководством командира взвода младшего лейтенанта И. Парфирова они отбили все атаки противника.
Командующий Северным флотом адмирал А. Г. Головко в те первые дни войны записал в своем дневнике: «Сообщения [57] с передовой кратки: борьба идет за каждый метр, за каждую сопку, скалу, расщелину. Даже там, где в дотах остается по два-три человека, люди не капитулируют, не сдаются.
Приморским участком фронта командует генерал-майор Журба. Знаю его: старый солдат, лично храбрый человек. Делает все, чтобы не допустить прорыва гитлеровцев к Мурманску, сдержать их напор, но остановить не в состоянии. Линия фронта медленно перемещается в направлении побережья Кольского залива, к нам».
И чуть позже еще одна запись, касающаяся Журбы: «Поступило сообщение от командарма 14-й Фролова. На суше положение оказалось сложнее. Потери в пехотных частях большие, особенно среди командного состава. Противник непрерывно теснит наши войска, пользуясь численным превосходством в живой силе и технике. По гранитным скалам, без дорог, через тундровые болота наши войска разрозненными группами, почти без командиров, цепляясь за каждый валун, за каждый бугорок, медленно отходят к Полярному, к побережью Кольского залива... Титовка сдана. Командующий участком генерал-майор Журба погиб вместе с адъютантом. Только один батальон вышел к заливу с командиром во главе, причем этот командир имеет более десяти ран...
135-й стрелковый полк, дравшийся на границе, после прорыва гитлеровцев к Титовке отошел не к побережью Кольского залива, а на полуостров Средний, где задержался на перешейке, соединяющем полуостров с материком. Фашистам с ходу не удалось сбить этот полк, и он оседлал склоны горного хребта Муста-Тунтури, прикрывая перешеек».
Значение этих слов мы вспомним тогда, когда будем говорить о том, как Журба пытался прорваться на соединение со 135-м полком. Но обращает на себя внимание фраза о том, что Журба погиб вместе с адъютантом. Командующий армией доносил, как мы помним, что Журба пропал без вести. Это противоречие никто тогда не пытался разъяснить.
Думается, стоит сослаться и на воспоминания бывшего комиссара 23-го укрепленного района П. А. Шабунина. Части этого укрепрайона отражали натиск врага на полуостровах Средний и Рыбачий. В книге «1200 дней и ночей Рыбачьего» он пишет: «... в первые часы наступления немцев нам несколько раз звонил командир стрелковой дивизии Журба. В последний раз Журба сообщил мне, что у него на левом фланге создалось тяжелое положение и он едет туда. Я сказал об этом коменданту укрепрайона полковнику Красильникову, [58] но сделать что-либо было уже невозможно — нас отрезали от Большой земли. Вскоре мы узнали, что Журба и сопровождавшие его командиры не вернулись — они погибли во время обстрела». Тут опять утверждение, которое противоречит официальной версии о том, что Журба пропал без вести.
Вернемся, однако, к положению на фронте перед 14-й дивизией. Оно в связи с прорывом противника резко осложнилось. К десяти часам утра 29 июня 1941 года связь командования 14-й дивизии с ведущими бои подразделениями прервалась. По последним данным, противник потеснил наши войска в районе высоты 179,0 у южного моста через реку Титовка, в районе высот 198,3 и 255,4. Анализируя эти данные, генерал Журба пришел к выводу, что основной удар противник наносит на нашем левом фланге. Но чтобы управлять боем, нужно знать истинное положение. Узнать же что-либо о положении наших войск и о намерениях противника сейчас, без связи с подразделениями, было невозможно.
— Использовать все средства для обеспечения устойчивой связи с подразделениями и получения информации с поля боя, — распорядился Журба.
Именно в этот тяжелый момент Журба принимает решение лично отправиться на левый фланг, чтобы на месте разобраться в обстановке и принять меры к отражению противника. Об этом своем решении он доложил командующему 14-й армией генерал-лейтенанту В. А. Фролову. После некоторого раздумья командующий утвердил это решение, назвав его в сложившейся обстановке наиболее верным. Он приказал комдиву разобраться в обстановке, организовать отпор врагу и чаще докладывать в штаб армии.
Конечно, сейчас трудно установить все побудительные мотивы, заставившие генерала Журбу отправиться на левый фланг дивизии. Имеются документы, свидетельствующие о том, что в сложившейся обстановке утром 29 июня 1941 года генерал Журба принял единственно правильное решение об отводе 95-го стрелкового полка на правый берег реки Титовка, а затем на рубеж реки Западная Лица. Это решение было принято до того, как комдив ушел с командного пункта. Оно, видимо, было поддержано и командующим 14-й армией, поскольку стало ясно, что соотношение сил слишком неравное. Возможно, что генерал Журба с согласия командования 14-й армии на короткий срок ушел в район обороны левофлангового подразделения для обеспечения отхода артиллерии и оборонявшегося там батальона, а также [59] для встречи 112-го стрелкового полка 52-й стрелковой дивизии, который был на подходе к реке Титовка в районе южного моста. Не случайно же вместе с другими командирами с комдивом был также представитель штаба 14-й армии майор Иванов. Как бы то ни было, но решение было принято, и, распрощавшись, генерал сел в машину и уехал. С ним поехали исполняющий обязанности командующего артиллерией дивизии майор Крылов и адъютант комдива лейтенант Абрамов. В машине генерал продолжал обсуждать с майором Крыловым меры, которые можно будет принять против прорвавшегося противника.
В полдень они были на огневых позициях 241-го артиллерийского полка в районе южного моста через реку Титовка. Журба выслушал доклад командира полка. Вместе они наблюдали за боем, развернувшимся южнее высоты 198,3. Журба приказал накрыть огнем выдвигавшуюся из-за высоты колонну противника. Снаряды ложились точно. Но противник значительными силами уже укрылся за скат высоты.
— Там его не достанешь, — с горечью сказал командир полка.
— Доставайте там, где можно. Ваша помощь пехоте самая ощутимая. А где остальные ваши батареи?
— В самом тяжелом положении пятая. Ее командир, старший лейтенант Беляков, доложил, что батарея окружена противником, но продолжает сражаться. Это вот здесь, севернее озера Чапр. Бьют прямой наводкой по врагу. К сожалению, помочь я им ничем не могу.
— Значит, наши подразделения севернее Чапра отошли или разбиты, — предположил Журба.
— Вероятно. Наши огневые позиции враг обнаружил и бомбил уже несколько раз. Вот опять прилетели штурмовики.
— Думаю, чтобы обезопасить себя, вам лучше сменить огневые позиции и перебраться на правый берег реки Титовка. Подумайте, как лучше это сделать, не прекращая вести огонь по противнику. А я попытаюсь выяснить, где наши подразделения и в какой помощи они нуждаются. Будьте наготове в ожидании моих команд.
Генерал уехал, не вняв просьбам подождать, пока закончится налет вражеской авиации. Больше от него сведений не поступало. Но есть свидетельство генерал-лейтенанта Г. Вещезерского. В книге «У хладных скал» он пишет, что на командный пункт дивизии вернулся шофер Журбы. Он доложил, что машина разбита бомбой возле южного моста [60] и все командиры погибли. Позднее говорили, что кто-то видел генерала Журбу у безымянного озера. Он руководил боем небольшой группы воинов.
Все это походило уже на легенду. Видел генерала какой-то неизвестный человек, озеро безымянное, фамилии бойцов тоже не названы. В истории Великой Отечественной войны таких легенд немало. Они создаются в народе, когда подвиг воина оказывается окутан в какой-то мере тайной, судьба героя не вполне ясна. Но ведь есть факты, не подлежащие сомнению. Журба был на огневых позициях артиллерийского полка, разговаривал с его командиром. Во время бомбежки уехал. Водитель, вернувшийся на командный пункт дивизии, доложил, что машина разбита. А Журбу видели после этого среди вступивших в бой воинов. Что это? Легенда или так было в действительности? Много лет этот эпизод в судьбе генерала Журбы не находил подтверждения. И вот новые свидетельства.
Мурманчанка Варвара Демьяновна Бичик, бывшая медсестра 75-го медсанбата 14-й стрелковой дивизии, рассказала, что видела А. Журбу в конце июня 1941 года на берегу реки Титовка в районе южного моста. Он был в легковой машине М-1 (эмка).
Интересны воспоминания бывшего командира из штаба 14-й армии капитана запаса Владимира Максимовича Равичева. Он пишет о том, какие меры принимались штабом армии и лично командармом генерал-лейтенантом В. Фроловым по розыску Журбы и установлению с ним связи. Да, такие попытки предпринимались. Но надо сказать, очень робкие. В штабе было известно, что утром 29 июня Журба выехал на легковой машине, которая потом была разбита бомбой. Генерал после этого будто бы добрался пешком в расположение 35-го отдельного разведывательного батальона. Оттуда он выехал на танкетке Т-27 в сторону позиций одного батальона 95-го стрелкового полка. О дальнейшей судьбе Журбы ничего узнать тогда не удалось. Да, видимо, серьезно этим и не занимались. Иначе чем же объяснить, что не было придано особого значения показаниям шофера генерала Журбы, вернувшегося с поля боя и доложившего, что генерал и сопровождавшие его офицеры убиты? Этим показаниям, видимо, безосновательно поверили, в то время как генерал был жив и вел смертельный бой с врагом, пробиваясь к своим.
О том, насколько невнимательно штабные работники разбирались в судьбе генерала Журбы, свидетельствует и такой факт. Как сообщает в книге «Девятый день войны» [61] Н. Мар, в политдонесении, которое отправили в те дни из политотдела дивизии, ясно говорилось: «Наши потери составляют, по предварительным данным, 480 человек. Среди них генерал-майор Журба, майор Крылов, лейтенант Абрамов». Стоило посерьезнее вдуматься в это донесение и проанализировать его.
Только много лет спустя после войны все это начали анализировать. Новый толчок поискам истины дали письма бывшего пограничника старшего лейтенанта запаса Петра Ивановича Терентьева. Он рассказал, что с утра 29 июня взвод пограничников под командованием сержанта Николая Осиповича Ремизова в районе высоты 298,4 в полуокружении отбивал атаки врага. Силы были слишком неравны. Опасаясь полного окружения, пограничники решили отойти. Им задалось оторваться от противника. На соседней высоте они встретились с группой воинов из 14-й дивизии.
— Кто такие? — спросил Ремизов.
— Разведгруппа генерала Журбы, — ответил боец.
Генерал взял командование группой на себя. Решили отходить на соединение с подразделениями 14-й дивизии.
Вскоре завязался бой. С сопки генерал ушел одним из последних. Заняв новый рубеж, группа приспособила валуны и камни для защиты от пуль и снарядов. И снова бой, длительный, изнуряющий. Доходило до рукопашных схваток. В одной из атак генерал был смертельно ранен.
Так, в одной из лощин хребта Муста-Тунтури в окопе между двумя большими валунами, как свидетельствовал пограничник, отбивая очередную атаку фашистов, пал смертью храбрых генерал Журба. Это пока единственное более или менее обоснованное, дошедшее до нас свидетельство о гибели комдива. Хотя, конечно, и оно может у кого-то вызывать сомнения. И все же ясно одно. Командир дивизии генерал Журба оказался одной из первых жертв войны в Заполярье. И эта жертва была не напрасной. Прибыв в самый напряженный момент на левый фланг дивизии, он своим мужеством и волей воодушевил наши подразделения на отпор врагу. И артиллеристы 241-го полка, и бойцы 2-го батальона 95-го стрелкового полка, сражавшиеся на левом фланге, знали, что командир дивизии с ними, получали от него четкие задачи и всеми силами выполняли их. Это позволило какое-то время сдерживать противника. А затем подошло подкрепление. Подошла 52-я стрелковая дивизия и с ходу вступила в бой.
Да, генерал Журба погиб, как погибали в то время многие. Но остались воспитанные им бойцы и командиры, которые [62] продолжали борьбу с врагом. Командир 95-го стрелкового полка, собрав свои подразделения, отвел их на север на соединение со 135-м полком. Здесь, на рубеже реки Западная Лица, враг был остановлен. Сохранил боеспособность своей роты и лейтенант Гонтарь, сражавшийся на высоте 252,0. Соединившись с подразделениями 112-го полка 52-й дивизии, рота успешно отражала атаки противника. Наши бойцы приобретали боевой опыт, учились бить противника.
Сейчас иногда высказывают недоумение: почему, дескать, командир дивизии, отправляясь в путь, не обеспечил себя надежной связью. Что тут сказать? Связь была, конечно. Но в бою часто лишаются не только средств связи. Попадают в окружение, сражаются в одиночку. Все бывает. Говорят о том, что зачем, дескать, командир дивизии оставил свой командный пункт. С него мог надежнее управлять подразделениями, быстрее восстановить их боеспособность. Мол, останься он на КП, не погиб бы. Все так. Но здесь уместно напомнить народную пословицу: если б знать, где упадешь, соломки бы постелил. Погибнуть можно и на КП. Для этого достаточно одной бомбы. Тут важно другое: умение и готовность до конца выполнить свой долг. Генерал Журба выполнил его достойно.
Жаль, что много лет его имя находилось в забвении. Немало времени заняли и поиски места гибели командира 14-й стрелковой дивизии. Погребение его останков состоялось только 17 августа 1976 года на городском кладбище города Мурманска. Почтить отважного защитника Заполярья, отдавшего жизнь за свободу и независимость нашей Родины, пришли жители города. И сейчас не зарастает к этой могиле народная тропа. На гранитной плите высечено:
Командир 14-й стрелковой дивизии
генерал-майор Журба
Александр Афанасьевич
29.111.1898
Погиб в бою 30 июня 1941 г.
Родина высоко оценила подвиг генерала А. А. Журбы. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 6 мая 1965 года он посмертно награжден орденом Отечественной войны I степени. Орден этот передан на вечное хранение в семью генерала Журбы.
С этой семьей я знаком уже несколько лет. С самого начала мне хотелось побольше узнать не только о деловых, но и чисто человеческих качествах генерала. В Мурманске ветераны Карельского фронта посоветовали разыскать дочь [63] генерала Журбы Людмилу Александровну. Поиски увенчались успехом, и вскоре я позвонил на московскую квартиру дочери Александра Афанасьевича Журбы — Людмиле Александровне. Мы встретились в ее квартире и долго говорили об отце. Затем она прислала письмо, в котором дополнила рассказ о своей семье. Все это позволило создать общее представление, многое уточнить.
«Отец, — писала Людмила Александровна, — оставил в нашей жизни такое яркое, такое сильное впечатление, что забыть его невозможно. Хотя прошло уже несколько десятков лет, а все кажется, что он сидит с нами, рассказывает о своей нелегкой службе и, улыбаясь, говорит: «Ничего, потерпите немного, будет легче. Не буду от вас надолго уезжать».
Но все же расставались мы часто. С конца 1940 года по май 1941 года отец жил в Москве, учился на высших академических курсах. 5 мая 1941 года он присутствовал на приеме выпускников военных академий в Кремле. По пути в Мурманск остановился на два дня в Ленинграде. Это была наша последняя встреча. Отец рассказывал о Москве, о приеме в Кремле. Я спросила, почему он закончил учебу на курсах раньше, чем предполагалось. На это отец ответил, что международная обстановка очень серьезная и всем нужно быть на своих местах.
Затем мы говорили о моих экзаменах, о предстоящем поступлении в институт. Я тогда заканчивала школу.
Отец уехал, а вскоре началась война. Мы понимали, конечно, что отец очень занят. Ведь он командовал дивизией, стоявшей на самом северном участке советско-германского фронта, прикрывавшей Мурманск. Именно в эти дни от отца пришло письмо. Первое и последнее с войны. Датировано оно было 28 июня и кончалось словами: «Не волнуйтесь. Берегите себя». Он думал о нас даже в эти невероятно тяжелые дни.
С жадным интересом вчитывались мы в сводки Совинформбюро, стараясь узнать из них хоть что-нибудь об отце, о положении на мурманском направлении. Уже много лет спустя после войны стало известно, что 29 июня немцы перешли в наступление на Севере и вклинились в расположение 14-й дивизии. Было трудно, и все же у отца нашлась минутка для нас. Дело в том, что 29 июня — день моего рождения. А в 1941 году в этот день мне исполнилось восемнадцать лет. И там, на фронте, отец, оказывается, об этом помнил. В этот день от него пришла поздравительная телеграмма, коротенькая, всего два слова: «Поздравляю совершеннолетием [64] «. Но как дороги были в то суровое время для всей нашей семьи эти два слова! Кроме всего прочего они означали, что отец жив, что он борется, воюет.
Еще помню: утро 3 июля, по радио передали сводку Совинформбюро. Особое впечатление произвели на нас такие слова: «На мурманском направлении наши войска, преградив путь противнику, наступающему силами до двух пехотных дивизий на полуостров Средний и на юго-восток, огнем и контратаками нанесли ему большой урон».
Мама тогда сказала: «Отец наш там, на мурманском направлении». Больше ничего не было сказано, но мы все ходили в тот день какие-то особенно молчаливые, ушедшие в себя. Все думалось: как-то там отец? Никаких известий от него больше не было. Только в ноябре 1941 года мама получила письмо от командующего 14-й армией, в котором сообщалось, что «Александр Афанасьевич Журба в одном из жестоких боев пропал без вести...».
Будучи в Мурманске, я узнал, что в краеведческом музее имеется большая экспозиция, посвященная комдиву, что дочери А. А. Журбы Людмила Александровна и Ирина Александровна передали в дар музею шашку генерала. Она была вручена А. А. Журбе Председателем Президиума Верховного Совета СССР М. И. Калининым в 1940 году после присвоения генеральских званий первой группе советских военачальников. По решению Мурманского областного Совета народных депутатов на доме, в котором жил А. А. Журба, установлена мемориальная доска. Улица, на которой стоит этот дом, стала называться улицей генерала Журбы.
Мурманчане, ветераны Карельского фронта, свято чтят память об отважном командире 14-й стрелковой дивизии. Это выражается в самых различных формах, демократично, в духе нашего времени. Так, например, в связи с 45-летием разгрома немецко-фашистских войск в Заполярье мурманчане провели 23 сентября 1989 года праздник улицы генерала Журбы. Перед пришедшими на праздник выступили ветераны боев в Заполярье. Они рассказали, как генерал Журба сделал все что мог, чтобы задержать врага хотя бы на несколько часов, пока батальоны 135-го стрелкового полка перебрасывались на полуостров Средний и организовывали оборону на перешейке, отделяющем эти острова от Большой земли. Праздник надолго запомнился.
Подвиг генерала А. А. Журбы лишь один миг в четырехлетней эпопее Великой Отечественной войны. Он лишь луч, сверкнувший в далеком теперь уже сорок нервом. Но именно в таких лучах засияла в сорок пятом наша Победа! [65]