Крутые ступени

Сборы были недолгими. Уложив вещички в небольшой походный чемоданчик, я еще раз прочел предписание, свернул его вчетверо и положил в карман гимнастерки. Мне предлагалось явиться в политотдел 19-й армии. Штаб ее располагался в районе Кандалакши. Осталось проститься с друзьями из редакции и типографии. Ведь с ними прожиты самые трудные дни и месяцы, начало войны, ожесточенные бои на мурманском направлении, изнуряющие налеты вражеской авиации. Ничто так не роднит людей, как суровая фронтовая обстановка, вместе пережитые опасности, общие огорчения и радости. Хотя враг был еще силен, мы уже видели первые отблески занимающейся зари победы. Уже завершились разгромом гитлеровцев битва под Москвой, сражения под Сталинградом и на огненной Курской дуге. У нас, на Севере, обстановка тоже улучшилась. Потерпев поражение под Мурманском, не сумев добиться своих целей ожесточенными бомбежками города с воздуха, враг присмирел, атаки его ослабли, а затем и вовсе затихли. Это тоже была победа, в достижение которой какую-то частицу внес и коллектив редакции и типографии газеты «Часовой Севера». [93]

В то суровое время мужчины были сдержанны при встречах и расставаниях. Вот и я пожал руки обступившим меня друзьям, взял чемоданчик и поспешил на вокзал.

Мурманский железнодорожный вокзал кишел людьми. Кого только тут не было! Военные и гражданские моряки, пехотинцы, артиллеристы, летчики, молодые женщины и совсем уже дряхлые старушки. Все спешили, всем необходимо было немедленно уехать. Один получил краткосрочный отпуск на родину, другой следовал в штаб фронта по служебным делам, третий торопился к новому месту службы. Среди молодых девушек были такие, которые, окончив среднюю школу, отправлялись на фронт или на курсы радистов, санинструкторов, снайперов. Старушки большей частью ехали искать своих родных, потерявшихся во время эвакуации.

В этой толчее нелегко было разобраться. Поезда ходили редко, и пассажиры придумывали всякие хитрости, чтобы попасть в вагон. Не пускали в дверь — пролезали в окна. Правда, комендантская служба четко выполняла свои обязанности и поддерживала определенный порядок.

Комендант вокзала помог мне достать билет, но сесть в вагон никак не удавалось. Куда ни кинусь — везде толчея, крики, визг. На мое счастье, подвернулся очень расторопный лейтенант из штаба армии. По каким-то делам он направлялся в Беломорск в одно из управлений штаба фронта. Мы объединились и вскоре оказались в центре вагона, заняв самые удобные по тем временам верхние багажные полки.

Лейтенант из штаба армии, забравшись наверх, снял сапоги, гимнастерку и спрятал все это имущество под чемоданчик, положенный в изголовье.

— Так надежнее будет, — сказал он. — А то бывает, проснешься — и гол как сокол. Есть мастера... [94]

Последовав примеру спутника, я тоже подстелил шинель под себя и с наслаждением вытянулся на полке.

Вагон быстро наполнился пассажирами. Внизу, как говорится, негде было яблоку упасть. Люди сидели, плотно стиснувшись, на полках, на своих вещах, стояли в проходах. Все о чем-то говорили. Но о чем, разобрать было невозможно.

Когда поезд тронулся, гомон постепенно начал стихать. Теперь стало слышно, о чем толковали внизу.

— Наши Орел взяли, — доверительно рассказывала молодому краснофлотцу маленькая старушка с морщинистым продолговатым лицом, завязывая под подбородком кончики потрепанного платка. — А у меня там племянница жила. Не знаю, успела али нет эвакуироваться, когда изверг подошел. Вот еду узнать. Кроме нее, племянницы-то, никого на свете родных не осталось. Может, и ее не найду. Тогда...

— Найдете, как не найти, — успокаивал ее моряк. — Если жива, почему же не найти.

— Если жива... — вздыхала старушка.

Рядом розовощекий лейтенант достал из планшета газету, развернул, начал читать сводку Совинформбюро. Перегнувшись с полки, я посмотрел и радостно улыбнулся: наш родной «Часовой Севера».

— Что пишут-то? — поинтересовалась старушка. — Я по трубе, что на столбу у станции висит, намеревалась послушать, да ничего не разобрала. Один хмык из нее идет.

— Пишут, что успешно идут бои на харьковском направлении, — сказал лейтенант. — Наши войска заняли город Богодухов.

— Слава тебе господи, — перекрестилась старушка. — Может, и погонют теперь злыдня без останову.

Чуть поодаль две пожилые женщины обсуждали недавно опубликованное сообщение о злодеяниях гитлеровцев [95] на оккупированной советской земле. Вспомнилось, что в типографии «Часового Севера», как только получили это сообщение, сразу же провели митинг. Митинги состоялись и в войсках. Мы писали о них в газете. Бойцы гневно осуждали захватчиков, загорались еще большей ненавистью к врагу. Конечно, в том стремительном наступлении, которое ведут сейчас наши войска, есть заряд этого гнева, зовущего как можно скорее изгнать врага с советской земли.

Разговор внизу стал постепенно смолкать. Положив голову на чемодан, я задремал. Проснулся оттого, что кто-то усиленно теребил меня за плечо.

— Вставай, вставай! Кандалакша! — энергично тряс меня мой спутник — представитель штаба армии. — Сейчас остановка.

Поезд лязгнул тормозами, и я, торопливо попрощавшись с соседями по вагону, вышел на перрон.

Первым в редакции газеты 19-й армии я встретил молодого майора. Он сидел за письменным столом, слева от него лежала стопка рукописей. Я доложил о прибытии. Он протянул мне крепкую, мускулистую руку и сказал:

— Килин, ответственный секретарь редакции.

Майор располагал к себе. И пяти минут не прошло, а мы уже разговаривали как старые добрые товарищи. Лицо у Виктора Килина было весьма приметное: глаза светлые, взгляд мягкий, доброжелательный, губы полные, мясистые. Даже когда он сердился или выражал недовольство, с них не сходила мягкая улыбка.

После короткой беседы Виктор Килин проводил меня в кабинет ответственного редактора газеты подполковника Александра Алексеевича Мурашова.

Робко вхожу в небольшую комнатку с канцелярским столом в углу. На нем несколько книг. Остальные стоят в стареньком шкафу. Чувствуется, что хозяин кабинета [96] заботится прежде всего о том, чтобы все необходимое находилось под рукой, чтобы хорошо работалось. Собственно, такая же обстановка была и в рабочих комнатах «Часового Севера». Попав в знакомую стихию, я даже приободрился. Прибавилось уверенности в том, что и на новом месте справлюсь с порученным мне делом.

Немного успокоившись, докладываю:

— Старший лейтенант Бескоровайный прибыл на должность начальника издательства и типографии армейской газеты.

Мурашов внимательно осмотрел меня с ног до головы и, как мне показалось, остался чем-то недоволен. По выражению его лица можно было предположить, что в этот момент он подумал примерно так: «Присылают тут всяких юнцов на трудные участки, возись с ними, а дело будет страдать. Ведь просил же кадровиков подобрать человека посолидней, со стажем. Нет, не захотели повозиться, прислали того, кто под руку попал».

Вслух редактор этой мысли, конечно, не высказал. После паузы, показавшейся мне слишком долгой, он предложил сесть и начал расспрашивать меня о прежней службе.

Надо отметить, что подполковник Мурашов по своему характеру заметно отличался от майора Килина. Например, если Виктор сходился с людьми сразу и через минуту-другую уже мог судить о них безапелляционно, то Александр Алексеевич любил понаблюдать за человеком и поразмышлять, прежде чем высказать о нем окончательное суждение.

Однако об этой особенности характера нашего редактора я узнал позже. В тот же момент, ничего не подозревая, а лишь боясь, как бы сразу не оставить о себе дурного впечатления, я торопливо стал рассказывать свою биографию. Мурашов слушал внимательно и лишь иногда короткими вопросами-репликами ориентировал [97] меня, если я уклонялся в сторону. Он спрашивал, где я служил, давно ли в армии, имею ли опыт работы в полиграфии.

Предполагая, что редактор может молодость мою отождествить с неопытностью в издательском деле, я поспешил сказать, что с полиграфией знаком давно, уже восемь лет. Был наборщиком, начальником цеха, верстал районные и центральные газеты. Некоторое время даже руководил районной типографией.

Мурашов слушал спокойно, ничем не выдавая своего отношения к сказанному. Он только изредка продолжал подбрасывать уточняющие вопросы. Редактор даже не выказал удовлетворения тем, что в полиграфии я не новичок. Это, признаться, меня смутило и даже расстроило. Но что делать? Я продолжал информировать его о себе. Сказал, что в Красной Армии служу с 1940 года, в армейской газете «Часовой Севера» три года работал начальником типографии.

— Сколько же вам лет? — спросил Александр Алексеевич.

Я ответил, что мне двадцать четыре года. Но видимо, я выглядел тогда намного моложе своих лет. А может, новенькая военная форма (я недавно стал командиром) так молодила меня. Но во всяком случае после этих моих слов редактор внимательно посмотрел на меня и взгляд его потеплел. Теперь уже начал говорить он, знакомить меня с обстановкой. Мурашов рассказал о коллективе редакции, о работниках издательства и типографии, о полиграфическом оборудовании. И тут наступил мой черед удивляться и кручиниться. Оказалось, что походная типография сильно поизносилась, печатная машина часто выходит из строя, не хватает шрифтов, особенно заголовочных. К тому же они однообразны. Редактор показал полосы, принесенные ему на подпись. [98]

— Вот посмотрите, — сказал он, — чем мы набираем заголовки. Скука, однообразие, никакой выразительности.

Только теперь начал я понимать ту настороженность, с которой встретил меня редактор. Он наделся, что придет опытный, старый полиграфист, наладит наконец производство, раздобудет шрифты, заменит или на худой конец надежно отремонтирует печатную машину. А тут на такую ответственную должность, да еще в старую разбитую походную типографию, прислали, по существу, юнца. Было от чего прийти в уныние.

В довершение ко всему оказалось, что типография ощущает острую нехватку специалистов. Нужны квалифицированные наборщики, печатники, корректоры. В «Часовом Севера» у нас в этом отношении был полный порядок. Типография размещалась хотя и в подвальном, но сравнительно просторном помещении. Там стояли высокопроизводительные наборные и печатные машины. Была своя цинкография, склад бумаги. При этом надо, конечно, иметь в виду, что полиграфическая база «Часового Севера» создавалась в довоенное время и являлась стационарной. В 19-й армии типография формировалась в 1942 году, когда наши ресурсы были крайне скудны. Я это понимал и чувствовал, что дел на новом месте будет невпроворот. Впереди — крутые ступени.

Охватившие меня чувства, видимо, как-то отразились и на моем лице. Опытный редактор быстро понял их, догадался, что меня волнует, и начал успокаивать.

— Ничего, — говорил Мурашов, — дело поправимое, если за работу взяться по-боевому. Советую не распыляться, в первую очередь решать основные, коренные вопросы. Начните, пожалуй, с подбора специалистов. Наверняка они в армии есть, надо их выявить. Потом наведите порядок в шрифтовом хозяйстве. Надо пополнить его. И еще одна немаловажная задача — необходимо [99] создать подходящие условия для работы литературных сотрудников, всего творческого коллектива редакции.

Признаться, от редактора я ушел невеселым и озадаченным. Полиграфическую базу предстояло чуть ли не создавать заново. А после того как я коротко познакомился с людьми и бегло осмотрел типографское хозяйство, на душе у меня и вовсе стало тревожно. Сразу же возникло сомнение: справлюсь ли с предложенной должностью, с новыми обязанностями?

Но я был молод, а молодости не свойственно долго предаваться унынию. На другой же день я с увлечением взялся за работу. Прежде всего обстоятельно познакомился с полиграфистами, с теми, кто набирал, верстал и печатал газету. Вскоре убедился, что в типографии есть хорошие, преданные своему делу люди, полные стремления овладеть новыми для них обязанностями. Были здесь и опытные специалисты. Среди них выделялся наборщик Петр Игнатьевич Дзюбак. Среднего роста, широкоплечий, коренастый, он производил впечатление человека обстоятельного, степенного. В беседе Петр рассказал, что до войны трудился наборщиком в городской типографии «Кировский рабочий». Пришел туда юношей, получил специальность, стал к наборной кассе. В 1939 году назначили его директором городской типографии. На этой должности и застала война Петра Дзюбака, С каждым днем все сильнее закипала в нем ненависть к фашистским захватчикам. Враг оккупировал Белоруссию, Украину, рвался к Сталинграду. Петр считал, что его место на фронте. И вот в трудные для нашей Родины дни лета 1942 года он добивается разрешения о призыве в армию. Кировский горвоенкомат направил его на фронт.

Дзюбак рассчитывал быть автоматчиком. Но как раз в это время формировалась редакция газеты 19-й армии. И Петр, как специалист, попал в типографию этой [100] газеты. Ему пришлось быть и наборщиком, и выпускающим, и радистом. И все он делал быстро, четко, умело. Своей специальностью Петр особенно гордился. Ведь она перешла к нему как бы по наследству: наборщиком был его отец.

Работал Дзюбак всегда с увлечением. Думается, даже в самом процессе набора он находил огромное удовлетворение. Очень не любил, если его отвлекали на другие дела, отрывали от кассы. Тогда Петр хмурился, ворчал, и настроение у него портилось. У наборной же кассы Дзюбак чувствовал себя хозяином. Он знал ее как свои пять пальцев и мог с закрытыми глазами найти любую литеру.

Присмотревшись к Дзюбаку, оценив его отношение к товарищам и умение влиять на них, мы решили, что он может быть не только старшим наборщиком, но и старшиной нашего небольшого подразделения, в которое входили и печатники, и шоферы, и другие специалисты. Это свое назначение сержант Дзюбак встретил с пониманием. Оставаясь до конца войны старшиной подразделения, он был отличным организатором производства, требовательным и заботливым младшим командиром.

Таким же увлеченным полиграфистом оказался и печатник Александр Акинфиев. До войны он работал в крупной московской типографии «Искра революции». Пришел туда шестнадцатилетним подростком. Сначала числился в учениках. А перед призывом в армию, в 1940 году, уже стал специалистом высокой квалификации, получил восьмой разряд. Сразу после мобилизации Акинфиев попал в стрелковую роту. Там прошел полный курс бойца. В первые месяцы войны Александр переменил несколько профессий, был санитаром, связным у командира полка. Наконец попал он в разведроту. Здесь совершенно случайно его встретил литсотрудник армейской [101] газеты. Узнав, что Акинфиев печатник, корреспондент предупредил:

— Никому об этом ни слова. Специальность у тебя редкая. Перехватить могут.

Вскоре Акинфиев был переведен в, типографию 19-й армии.

Приятно было наблюдать, как работал красноармеец Акинфиев. Нежно, будто над ребенком, склонялся он над полосой, приправляя ее в печатной машине, добиваясь, чтобы каждая буковка вышла четкой и яркой. А сделать это на нашей разбитой машине было чрезвычайно трудно. И даже такому мастеру, как Акинфиев, это не сразу удавалось. Однако не запомнилось ни одного случая, чтобы он пустил машину, когда полосы плохо приправлены.

Такое отношение Акинфиева к своему труду имело для типографии большое значение. Дело в том, что до него печатниками работали у нас люди, не имеющие опыта. Приправку полос они делали грубо, нажим на шрифт создавали большой. В итоге шрифт очень быстро сбивался, выходил из строя, и приходилось или менять его, или мириться с тем, что газета получается грязной, читать ее трудно. Акинфиев же даже при сбитом шрифте добивался сносной печати умелым выклеиванием барабана. А когда мы получили новый шрифт, он бережно работал с ним до конца войны.

В корректорской пример трудолюбия показывала Нина Лосева. Она пришла в типографию со школьной скамьи и очень быстро освоила свою первую в жизни специальность. Девушка вычитывала гранки чисто, крайне редко пропускала ошибки.

Вот эти люди и стали на первых порах моей опорой, добровольными помощниками. Мы собрались вместе, поговорили и наметили план укомплектования типографии кадрами. [102]

Через несколько дней я зашел к редактору с текстом краткого объявления. Это было обращение редакции к специалистам-полиграфистам с просьбой откликнуться и сообщить о себе.

— Александр Алексеевич, — говорю Мурашову, — вот это объявление надо обязательно опубликовать в газете.

— Так уж и обязательно, — улыбнулся редактор. Он еще не знал, о каком объявлении идет речь.

Взяв бумажку и прочитав текст, Мурашов засомневался.

— Нет уж, — после небольшого раздумья сказал он, — такого объявления печатать не будем.

— Но почему же? Ведь таким путем легче всего выявить нужных нам людей.

Однако Мурашов никак не хотел согласиться с моими доводами. Даже тогда, когда я сказал, что газета «Часовой Севера» печатала такие объявления, он продолжал стоять на своем.

— Позвольте мне обратиться к начальнику политотдела армии, — выпалил я. — Если он разрешит, вы согласитесь дать объявление?

Александр Алексеевич вместо ответа только пожал плечами. А я, разволновавшись, выбежал из комнаты.

Не помню, ходил ли я к начальнику политотдела армии или нет, но нам с Килиным все же удалось уговорить редактора. Объявление появилось в газете, и уже через несколько дней мы стали получать письма, в которых наборщики, печатники и другие полиграфисты сообщали свои адреса. И вот тут нам крепко помог начальник политотдела армии полковник В. Поморцев. Наверное, редактор все же говорил с ним и о нехватке кадров, и об объявлении в газете. Во всяком случае, Поморцев сразу же договорился с начальником штаба армии (а им в ту пору был генерал-майор С. А. Маркушевич) [103] о переводе указанных специалистов из частей в издательство газеты.

Вскоре так нужные нам полиграфисты стали прибывать в Кандалакшу. Как правило, это были квалифицированные специалисты. Но попадались и случайные люди.

Помню, получили мы письмо от рядового Карпенко. Он сообщал, что хорошо знает печатное дело, и указывал свой адрес. Нам очень нужен был печатник, и я тотчас же побежал с письмом к Мурашову.

— Александр Алексеевич, — говорю, — вот человек, который нам нужен до зарезу. Давайте поскорее вызовем его.

Но отозвать Карпенко из части оказалось не так-то просто. Он служил где-то на аэродроме, в воздушной армии. Наши кадровики никак не могли договориться с ее командованием. Дело затягивалось. Мы доказывали всем, кому только можно было, что Карпенко нам очень нужен. Надоедал я с этим вопросом и редактору.

Мурашов волновался, звонил кадровикам, своим приятелям в штабе армии, просил посодействовать. Ходил он не раз по этому вопросу и в политотдел армии.

И вот все преграды преодолены. По письму редактора командование 19-й армии возбудило ходатайство перед командованием воздушной армии о переводе рядового Карпенко для прохождения дальнейшей службы в типографию газеты «Сталинский боец». Ходатайство это было удовлетворено, и в один из вечеров ко мне явился долгожданный печатник. Был он небольшого роста, юркий, подвижный.

Я расспросил его о службе, о том, как он добрался, и сразу перешел к главному: в какой, спрашиваю, типографии и где работал до войны.

— В типографии я не работал, — бойко ответил Карпенко. [104]

Опешил я немного, но все же опять спрашиваю:

— А где же вы учились на печатника?

— Да я не печатник, а печник, — отвечает невозмутимо боец.

Признаться, я совсем растерялся.

— Как, — спрашиваю, — печник? А ваше письмо? Вы же пишете, что печатник, что хорошо знаете печатное дело.

А солдат наивно смотрит на меня и тоже, вероятно, удивляется, какой непонятливый начальник попался.

— Да вы не волнуйтесь, — говорит, — это дело я освою быстро, в два счета.

Поругал я бойца, сказал, что так поступать нельзя, ведь мы тут не в бирюльки играем, у всех заботы серьезные.

— В авиационной армии, — толкую ему, — у вас тоже обязанности, наверное, были важные.

— Да, — отвечает, — там с самолетами дело связано. Там успех от каждого человека зависит.

Не знаю, понял или нет свой промах Карпенко, но нам-то не оставалось ничего иного, как откомандировать его обратно в часть.

И невольно вспомнился в те дни опыт издательской работы, накопленный в «Часовом Севера». Там издательство с помощью офицеров штаба армии и политотдела заранее выявило и заблаговременно взяло на учет всех специалистов-полиграфистов, где бы они ни проходили службу. Это позволяло нам всегда пополнять специалистами типографию «Часового Севера» и оказывать помощь в комплектовании дивизионных и корпусных газет.

Случай с Карпенко многому нас научил. К словесным и письменным заверениям мы стали относиться более настороженно. Старались лично убедиться в пригодности [105] того или иного работника, прежде чем ходатайствовать за него.

Усилия наши не пропали даром. В короткий срок нам удалось полностью укомплектовать штат. Отзывая из войск опытных полиграфистов, мы использовали и другой путь: брали в типографию грамотных девушек, изъявивших желание учиться наборному делу. Настоящих учебных пунктов, таких, например, какие существуют на предприятиях сейчас, мы, разумеется, тогда создать не могли. Обходились своими силами. Искусству набора девушек обучал Петр Дзюбак, как я уже говорил, виртуоз своего дела. И вскоре в наборщиках у нас не стало недостатка.

Конечно, на этом работа по укомплектованию типографии и улучшению ее состава не закончилась. Она продолжалась и дальше. Мы выявляли специалистов и, если в этом была необходимость, брали их в штат. Я часто наведывался на пересыльный пункт, где собирались выздоровевшие бойцы, бывал и в госпитале. Всюду просил выявлять специалистов-полиграфистов и сообщать о них в редакцию.

И вот однажды на пересыльном пункте мне встретился бывший директор областной мурманской типографии Сергей Павлович Каратаев. Я знал его еще по довоенному времени. Это был солидный мужчина с тонкими, правильными чертами лица и окладистой бородой. Ходил он в русской косоворотке с шелковым поясом. На него приятно было смотреть. И вдруг на Кандалакшском пересыльном пункте вижу высокого худого человека, со стриженой головой и без бороды. Лишь внимательно присмотревшись, узнал в этом человеке Каратаева.

Сергей Павлович рассказал, что его за ошибки, допущенные при перебазировании областной типографии в укрытие, сняли с должности. Тогда он ушел на фронт, [106] был ранен и после излечения попал в Кандалакшу на пересыльный пункт.

Сергей Павлович был, конечно, крупным специалистом. Он знал все тонкости типографского дела. Не упускать же такого человека! Мы договорились с соответствующими начальниками и взяли Каратаева к себе. Он стал у нас заведовать всеми ценностями издательства и типографии, такими, как бумага, шрифты, химикаты. Еще когда я принимал дела, редактор предупредил меня, что особенно бережно надо хранить спирт. При прежнем начальнике издательства, сказал он, с этим продуктом происходили чудеса. Каждый месяц появлялись акты на его списание не по целевому назначению. В них были такие формулировки: «Ночью проникла кошка, случайно опрокинула бутылку и разбила». Или: «0,5 литра было израсходовано в медицинских целях (борьба с простудой)».

Честнейшим образом выполнял Сергей Павлович свои обязанности до конца войны. А на наши ценности, особенно на спирт, находилось немало охотников.

Каратаев не был ни печатником, ни наборщиком. Но он являлся мастером высокого класса по беловым товарам. Изготовленные им для штаба и политотдела альбомы всегда получали высокую оценку. Краснеть нам за его труд не приходилось.

Вскоре состоялось еще одно назначение. На должность заместителя начальника издательства прибыл капитан В. И. Вагин. Виктор Иванович не был ни издателем, ни полиграфистом. И мы, признаться, поначалу приуныли. Думали, что помощи от него ждать придется долго. Но вскоре оказалось, что Виктор Иванович отличный экономист. До войны он работал в Ленинграде главным бухгалтером одного из крупнейших комбинатов. И немного потребовалось времени, чтобы убедиться, [107] что новый заместитель начальника издательства хороший организатор, умеющий работать с людьми. К тому же он был скрупулезно исполнительным и обязательным человеком. Он многое сделал для облегчения жизни и работы творческих сотрудников редакции, умело и своевременно решал хозяйственные дела, связанные с устройством и обеспечением издательства и типографии всем необходимым. Мы не испытывали трудностей со снабжением. Вагин мог всегда достать необходимые для производства материалы. И дело тут было не в каких-то личных его связях или в умении доставать по блату. Нет! К нечестным методам Вагин никогда не прибегал. Успехов в работе он добивался прежде всего благодаря высокой личной организованности. Оказалось, куда важнее всякого блата вовремя направить заявку в соответствующую организацию, убедить людей, что именно такие материалы очень нужны типографии, что потребность в них объясняется спецификой нашей работы. И когда кто-нибудь спохватывался и заявлял, что у нас нет, скажем, краски, вскоре оказывалось, что Вагин давно уже сделал нужную заявку, проследил за ее исполнением и что краска завтра прибудет.

Организаторские способности Вагина, исполнительность других наших сотрудников играли на фронте исключительную роль. Они позволяли нам в труднейших условиях работать ритмично и обеспечивать своевременный и качественный выпуск газеты.

Несколько иными, чем в «Часовом Севера», оказались в 19-й армии и требования к оборудованию типографии. Там она была стационарной, и в первые годы войны вопрос о ее продвижении вслед за войсками не возникал. Объяснялось это просто: поскольку наши войска занимали оборону, то и типография располагалась в постоянных помещениях. [108]

Здесь, же, в 19-й армии, политотдел потребовал поставить типографию, «на колеса». Это и понятно. Ведь в любой момент, штаб мог получить приказ сняться с занимаемых позиций. И тогда нам не было бы отпущено ни одного часа на сборы, на демонтирование печатных машин и полиграфического оборудования, установку их, на автомашины.

И вот получен приказ — к установленному сроку полностью поставить типографию «на колеса», чтобы она могла в любой момент двигаться вслед за передовыми частями армии. Нам выделили новые автомашины. Переоборудовать их предстояло своими силами.

Прежде всего надо было позаботиться о наборном цехе, установить и закрепить в кузове шкафы с наборными кассами, столы для верстки газеты. Руководство этим делом поручили Петру Дзюбаку. Вокруг него организовалась своеобразная бригада. Нашлись и плотники, и слесари, раздобыли мы и необходимые инструменты. В оборудовании походной типографии активно участвовали также печатник красноармеец А. Акинфиев, цинкограф красноармеец А. Фадеев и наши девчата — наборщицы и корректоры.

Вскоре наша походная типография обосновалась в шести грузовых автомобилях. В двух из них разместился наборный цех, еще в двух — печатная и тигельная машины. Один ЗИС мы отвели под цинкографию. Шестая автомашина предназначалась для экспедиции и различного полиграфического оборудования. При передислокации нам всегда выделялись дополнительные грузовики. На стоянках сотрудники газеты размещались, как правило, в палатках. Нам редко удавалось занять землянки. И, несмотря на северные холода, пургу, дожди, я не помню случая, чтобы кто-либо простудился и заболел. [109]

Конечно, в таких условиях нелегко было писать материал в газету, вести прием информации по радио. А часто приходилось на слух принимать чрезвычайно важные приказы Верховного Главнокомандующего. Мы старались облегчить труд сотрудников редакции, возили с собой раскладные столы, стулья, доставали теплые одеяла и одежду. Немалые трудности испытывали и работники типографии. Набирать и верстать газету приходилось в тесных кабинах машин. Да и для отдыха не было другого места. Но люди трудились, не считаясь с неудобствами.

Однако работа в походной типографии имела и свои несомненные преимущества. Одно из них состояло в том, что редакция и издательство располагались вблизи своих войск, могли следовать за ними нередко в первом эшелоне штаба армии. Это позволяло сотрудникам редакции постоянно чувствовать пульс жизни войск, оперативно доставлять материал для набора. Облегчалось и экспедирование газеты.

* * *

В эти трудные дни становления армейской полиграфической базы большую помощь нам оказывал майор Виктор Андреевич Килин. Секретариат часто называют штабом редакции. В газете 19-й армии он действительно был боевым органом, в котором рождались и претворялись в жизнь многие интересные замыслы.

Килин никогда и ни на кого не повышал голоса, но от задуманного не отступал. Он умел добиться выполнения своего и редакторского замысла не суровостью, а добротой, простотой в обращении. В то же время все в редакции и типографии знали, что если Виктор сказал, то расшибись, а выполни. Он все равно добьется, чтобы рукопись была сдана в набор вовремя и нужного качества, чтобы в корреспонденции речь шла именно [110] о том событии, которым живет сейчас армия, или о том человеке, который вчера совершил подвиг.

Требовательность секретаря не была безрассудной или чересчур тяжкой для сотрудников. Если Килин видел, что человеку трудно, что он не успеет выполнить задание в срок, всегда приходил ему на помощь, предлагая свои услуги, добивался обеспечения журналиста транспортом, связью, договаривался о встрече с нужными людьми. В результате казавшиеся неодолимыми трудности оставались позади, нужный очерк или статья поспевали в очередной номер.

С майором Килиным мы подружились с первой встречи и всегда согласованно трудились над выпуском газеты. Дружба эта не мешала Виктору Андреевичу быть требовательным, не спускать типографии ни одного промаха, добиваться, чтобы мы трудились по-фронтовому, с полной отдачей сил.

Работа ответственного секретаря только с виду может показаться кое-кому чисто административной, организаторской. На самом деле она глубоко творческая, эмоциональная, каждый раз требующая особого подхода, разнообразия. И Килин буквально горел на этой работе, отдаваясь ей целиком. Ранним утром его можно было уже увидеть за письменным столом, за вычиткой очередной партии оригиналов. Труд этот требовал своего рода таланта, умения не только проникнуть в замысел автора, но и отобрать из обилия материалов самое важное и злободневное.

Но вот все статьи и корреспонденции прочитаны. Часть оригиналов Килин возвратил в отделы на доработку. А то, что предназначено для очередного номера, лежит перед ним на столе. Представитель типографии уже сидит напротив ответственного секретаря, ждет, когда получит макет хотя бы одной полосы, чтобы можно было начать верстку пораньше. Ведь от этого [111] зависит не только ритмичность работы типографии, но и своевременность поступления газеты в подразделения. А читатель у нас особый, он ведет жаркие бои, каждую минуту рискуя жизнью. И мы готовы в лепешку разбиться, чтобы дать ему вовремя газету.

Закончив отбор материала, Килин задумывается. Он еще чем-то обеспокоен. Вот секретарь снимает телефонную трубку и разговаривает с кем-то из офицеров штаба армии. Затем такой же звонок в политотдел. Несколько торопливых записей в блокнот.

— Так, так... Когда это было? Донесение уже отправили? А где сейчас эти герои? Так, так... Спасибо.

Положив трубку, Килин потирает руки, словно радуясь счастливой мысли, и подходит к литсотруднику лейтенанту А. Пилипенко.

— Над чем корпишь, Алеша? — спрашивает он. — Очерк о снайперах? Очень подходящая вещь. Мы побережем его для следующего номера. Там как раз недостает центрального, «гвоздевого» материала. А пока сбегай в штаб армии. Нужна корреспонденция об артиллеристах. Они вчера таких дел натворили, что гитлеровцы до сих пор не разберутся, где у них хвост, а где грива. Разузнай, как было дело. Постарайся добыть боевой материал. Ашуев, я думаю, возражать не будет.

Майор Ашуев — начальник отдела армейской жизни, — конечно, согласен, и Алеша, сунув в карман блокнот, уходит. Слыл он в редакции человеком оперативным, всегда готовым отложить начатую корреспонденцию ради поездки за оперативным материалом. А Килин тем временем направляется к редактору доложить, как складывается номер, какие материалы уже можно сдать в набор и какие вот-вот должны поступить.

Корреспондент, посланный Килиным в штаб армии, возвратился быстро. Он докладывает своему непосредственному [112] начальнику майору Петру Ашуеву о том, что удалось выяснить. Фактов, деталей пока мало. Чтобы получилась по-настоящему боевая заметка, нужно съездить к артиллеристам.

— Как быть? — спрашивает Алеша. — Времени в обрез. Транспорта нет.

— Попытаться достать машину, — говорит Килин, к этому времени вернувшийся от редактора.

И вот наш ответственный секретарь начинает звонить по всем инстанциям. Он обращается и к работникам издательства, и к редактору, и в политотдел. Наконец машина есть. Алеша уезжает к артиллеристам. Заметку для очередного номера он сдает вовремя.

Виктора Килина любили в коллективе. Литературные сотрудники знали, что если они как следует поработают, принесут действительно добротный, как у нас говорили, «гвоздевой», материал, то он не залежится в папке у секретаря, уже завтра появится в газете. И с полиграфистами Килин умел поддерживать дружеский, деловой контакт. Случались, правда, между ними конфликты. Но он умел их улаживать.

Как-то один из наших корреспондентов капитан Деркачев, вернувшись с передовой, получил новое срочное задание и стал торопливо собираться в путь. Узнав об этом, Килин сказал:

— Знаешь, я, пожалуй, сам туда съезжу. А ты отпишись. Ведь в блокнотах-то есть запас фактов.

Он быстро собрался, доложил редактору о своем решении и уехал на передний край.

Такие поездки Виктору нравились. Возвращался он вдохновленный, с огромным зарядом энергии. Какое-то время работал как оглашенный, писал, правил, вычитывал оригиналы, донимал верстальщиков новыми идеями, как улучшить оформление полос. А потом вновь уезжал в войска. [113]

Майор часто бывал в районах боев, не только собирал материал, но и писал прямо в блиндажах и землянках. Его статьи об артиллеристах и разведчиках, снайперах и работниках тыла привлекали внимание читателей.

В редакции Виктора считали знатоком военного дела. К нему нередко ходили советоваться, когда требовалось описать тот или иной сложный бой.

Килин добросовестно, с огоньком относился к порученному делу. Но работа ответственного секретаря, в основе своей организаторская, требующая усидчивости, видимо, не вполне удовлетворяла его. Он хотел быть поближе к войскам, чтобы чаще встречаться с героями боев, видеть их подвиги, писать о них. И как ни жаль, а пришлось расстаться с чудесным товарищем и прекрасным журналистом. Виктора Килина назначили начальником отдела армейской жизни газеты «Боевой путь».

Хотя армия, в которую он уехал, находилась по соседству, некоторое время мы ничего не слышали о своем товарище. Но в период летнего наступления 1944 года его имя прогремело на весь Карельский фронт. О нем и его подвиге писала газета «Боевой путь». Мы получили этот номер и с гордостью прочли рассказ о Викторе Килине, журналисте, принявшем участие в операции разведчиков и отличившемся в бою.

Как же сложилась жизнь майора Килина после того, как он уехал из нашей армии? Хоть и был он начальником отдела, но, как и все корреспонденты, по-прежнему часто бывал в войсках, непосредственно в окопах. Встречался с рядовыми бойцами — с разведчиками, снайперами, пехотинцами, саперами и артиллеристами. Писал о них очерки и статьи, организовывал заметки и письма. Однажды Виктор упросил разведчиков, отправлявшихся в тыл врага, чтобы они взяли его с собой. [114]

Там он не был в тягость бойцам, вместе с ними смело: шел вперед, участвовал в атаке, в захвате «языка». Вернулась группа с богатым «уловом». Притащили пять «языков». О действиях разведчиков во вражеском тылу Килин написал обстоятельную яркую корреспонденцию. Только о себе ничего не сказал. Так оно и должно быть: журналисту не положено выставлять себя напоказ. Скромность — прежде всего.

Вскоре Виктор Килин уехал на родной Урал в краткосрочный отпуск. Но и там он не сидел сложа руки. Собирал материал для своей родной газеты о подвиге тружеников тыла. По радио он услышал, что началось наступление на Карельском фронте, что освобожден от врага Петрозаводск. Килин сразу прервал отпуск и умчался в свою редакцию.

На старом месте, под Кандалакшей, он, конечно, никого не застал: все были уже в пути. Майор догнал редакцию у Суоярви. Ознакомившись с боевой обстановкой, он сразу же выехал в полк майора Синенького, который вел наступление. Журналист прибыл туда как раз в тот момент, когда бойцы начали переправляться на островок, омываемый быстрой Суной. Килин решил идти с ними. Он чувствовал, что именно там развернутся основные события.

Преодолев вброд рукав реки, Килин добрался до островка и вместе с закрепившимися там бойцами стал вести наблюдение за противником. Местность простреливалась насквозь. От мин и снарядов не было спасения. Остался только один выход — ринуться вперед через реку и закрепиться на том берегу.

Но попытки переправиться через Суну с островка успеха не имели. Плоты с нашими бойцами враг накрывал огнем. Подразделения несли потери, а продвинуться вперед не могли. Что же предпринять? Этот вопрос решали и командиры, и бойцы. Думал об этом и журналист [115] Виктор Килин. «А почему бы не попытаться преодолеть реку вплавь? — прикидывал он. — Группу бойцов врагу труднее заметить, чем большой плот».

Долго не решался Килин предложить свой план командиру полка. Он в деталях продумывал, как переправить на ту сторону нитку телефонного кабеля, чтобы потом с его помощью перетянуть небольшие плотики с оружием и боеприпасами. Важно зацепиться за противоположный берег и внезапно атаковать противника.

Когда командир полка узнал о предложении корреспондента, то не сразу согласился с ним. Все это выглядело как-то не очень масштабно. Но время не ждало. Нужно было на что-то решиться. А план журналиста, пожалуй, был наиболее реальным. И командир полка принял его.

Теперь предстояло найти смельчаков, готовых рискнуть первыми преодолеть водную преграду. Стали думать об этом. И тут Килин сказал, что он сам поговорит с бойцами и отберет подходящих для дела. Желающих вплавь добраться до противоположного берега нашлось немало, но отобрали лишь пятерых. Стали уславливаться о порядке переправы.

— Первым поплыву я, — сказал Килин. — А вы за мной на дистанции двадцать — тридцать метров.

Наступила ночь. Но не многим она отличалась от дня. Было разве чуть потемнее да потише на переднем крае. У фашистов только часовые находились на посту, остальные наверняка спали.

Килин вел свою группу через прибрежные заросли. У самой воды воины залегли. Укрепив на голове сверток с верхней одеждой, Виктор поплыл первым. За ним устремились его помощники. Когда они подплывали к западному берегу, противник открыл огонь. Пули свистели [116] над головой, падали в воду, поднимая фонтанчики. Плыть стало тяжелее.

«Не надо расслабляться, приказал себе Килин. — Еще немного — и мы у цели». Вскоре он действительно нащупал дно ногами, но, бросившись вперед, тут же упал. Пулеметчики Татарчук и Спиридоненко, плывшие следом, втащили его в окоп.

И вот на плацдарме собрались шесть наших бойцов. Через реку, как и предполагалось, протянули телефонный кабель. С его помощью подтащили плотик с ручным пулеметом, автоматами и патронами. Когда фашисты пошли в атаку, наши воины встретили их сильным огнем. Гитлеровцы вынуждены были отступить.

Виктор Килин решил отправить донесение командиру полка, сообщить о выявленных огневых точках противника. Послал он также записку-обращение к бойцам, призвав их смело форсировать реку, не давать врагу опомниться. Письмо подписали все шесть защитников плацдарма.

Вскоре с острова прибыл еще один плотик с боеприпасами и запиской. Командир полка поздравлял отважных десантников с победой и обещал подкрепление. Но успели переправить лишь три таких плотика с тремя бойцами, оружием и боеприпасами. Кабель перебило осколком снаряда.

Фашисты между тем готовились к атаке. Многое теперь зависело от стойкости и отваги наших бойцов. Килин со своими друзьями решил упредить удар врага. Используя всю мощь огня ручного пулемета и автоматов, забрасывая врага гранатами, смельчаки ворвались в ближайшую траншею противника.

Эта дерзкая атака оказалась очень кстати. Пока гитлеровцы дрались с десантом, началась массовая переправа наших войск. Высадившись на плацдарм, полк атаковал противника и ворвался в село Поросозеро. [117]

Уже после войны мне удалось разыскать наградной лист на майора Виктора Андреевича Килина. В этом документе, подписанном командующим армией, говорилось:

«В. А. Килин показал себя хорошим командиром, способным журналистом и бесстрашным воином. В бою за овладение рубежом реки Суна в районе населенного пункта Поросозеро он проявил личный героизм и совершил подвиг... Пораженные внезапностью нападения группы Килина, фашисты, думая, видимо, что наши войска обошли их, поспешно отступили с рубежа, бой за который длился в течение трех суток. Тов. Килин, дважды раненный в этом бою; со своей небольшой группой бойцов открыл путь для переправы 55-го полка, что обеспечило боевой успех всей 176-й стрелковой дивизии».

Летом 1944 года Виктор Килин за личный героизм и умение, проявленные в бою на реке Суна, приказом командующего фронтом был награжден орденом Красного Знамени.

* * *

Вся работа секретариата проходила, разумеется, под руководством редактора газеты. Его не миновали ни один организационный вопрос, ни одна творческая задумка. Это касалось не только редакции, но и издательства, хотя оно и являлось как бы самостоятельной единицей. Собственно, журналисты и полиграфисты составляли единый монолитный коллектив, хотя и с несколько неодинаковыми функциями. Они делали одно общее дело. Поэтому редактор в равной степени занимался подбором и воспитанием как редакционных, так и издательских кадров.

Подполковник Мурашов на первый взгляд мог показаться несколько суховатым. Был он немногословен, шутил [118] редко, с подчиненными поддерживал чисто служебные отношения. Однако когда вопрос касался газеты, подготовки того или иного материала, он нередко увлекался и тогда мог говорить долго, обстоятельно и подробно, стараясь, чтобы сотрудник лучше понял замысел статьи или очерка. В таком случае он мог не жалеть времени на беседу, но лишь при одном условии — если был убежден, что разговор принесет пользу.

Непременным условием плодотворной деятельности редакции Мурашов считал хорошую осведомленность ее сотрудников. Поэтому он и сам поддерживал теснуню связь с руководящими органами и от начальников отделов требовал бывать в штабе и политотделе, чтобы точно знать задачи, поставленные перед войсками, партийными и комсомольскими организациями. Надо сказать, что командарм относился к газете с большой теплотой, всегда принимал редактора, подсказывал темы выступлений, называл героев, о которых надо рассказать читателям.

Мы не раз убеждались, что требование редактора о поддержании постоянных контактов с командованием армии и политическим отделом очень помогает в работе. Газета часто била в цель, освещала как раз те вопросы, которые были наиболее актуальными для войск.

Как-то командующий армией в беседе с редактором подчеркнул значение разведки, сказал, что некоторые командиры не изучают противостоящего противника, его оборону и замыслы. Не всегда бойцам удается тихо взять «языка», скрытно проникнуть в расположение врага, чтобы разведать его огневые точки и инженерные сооружения. Такое положение нельзя было считать терпимым. Требовалось быстро устранить этот недостаток, изменить сам подход к разведке, вести ее непрерывно.

Вернувшись от командующего, Мурашов вызвал к себе начальника отдела армейской жизни майора [119] П. Ашуева. Вскоре в войска направилась группа наших корреспондентов. Они привезли обстоятельные статьи о разведке и разведчиках. Были тут и раздумья командиров, и рассказы бойцов о рейдах в тыл врага, и заметки артиллерийских наблюдателей. Материалов набралось на целую полосу.

— А что, — сказал редактор, — пожалуй, и дадим полосу. Сразу будет видно, на что мы нацеливаем войска.

К подготовке полосы привлекли и нас, полиграфистов. Важно было получше оформить ее, заранее заказать клишированные заголовки, хорошие фотографии. Полоса получилась интересной. Командующий похвалил наше выступление. В дальнейшем редактор следил, чтобы материалы о разведчиках регулярно появлялись на страницах газеты. На еженедельных летучках он непременно интересовался, какие статьи о разведке готовятся, кто из корреспондентов имеет конкретное задание, связанное с этой темой.

Заботясь о том, чтобы газета шла в ногу с жизнью, редактор при планировании номера интересовался не только тем, какое впечатление вынес сотрудник, находясь в подразделении, но часто спрашивал и начальников отделов:

— А вы были в штабе армии, в политотделе? С кем вы советовались?

Многие темы статей, подготовки которых требовал потом ответственный секретарь от начальников отделов, рождались в кабинете редактора. Он умел подсказать тему, вдохновить корреспондента на творческий труд. Непременным качеством любого работника газеты редактор считал оперативность. «Если событие произошло сегодня, — говорил он, — наш долг — сообщить о нем читателям в следующем же номере». К этому привыкли. И корреспондент, возвратившись в редакцию из войск, [120] тотчас же садился доделывать статью. Он знал, что каждую минуту его могут вызвать к редактору и лучше всего явиться к нему с готовым материалом. Прочитав статью или очерк, Мурашов обычно приглашал автора и советовал ему, как можно улучшить материал. Особенно часто заходили к редактору, чтобы посоветоваться, обговорить ту или иную тему, наши специальные корреспонденты-писатели, как они тогда значились по штатному расписанию, Владимир Курочкин и Александр Смолян. Как-то Курочкин написал статью «Сороки и фрицы». В ней едко высмеивались гитлеровцы за их хвастовство. Редактор прочитал статью, посоветовал, как ее доработать, и сказал:

— Вы идите доделывайте, а я скажу ответственному секретарю, чтобы он запланировал ваш материал в завтрашний номер. Статья бьет в точку. Не надо с ней тянуть.

Весь дальнейший контроль за прохождением материала осуществлялся ответственным секретарем редакции. Мурашов видел уже готовую статью, как правило, лишь при читке газетных полос. Если корреспондент учел его советы, он обязательно говорил ему об этом. Но бывали случаи, когда редактор оставался недоволен доводкой того или иного материала.

— Не дотянули вы статью, — говорил он. — А жаль: выступление могло прозвучать лучше. Не попытаться ли вам еще раз поднять эту тему? Уже на других примерах. А? Попробуйте.

Он верил, что любой сотрудник мог поставлять в газету добротный материал. Нужно только, чтобы статья была им выстрадана, отвечала тому направлению, с которым он лучше знаком, чтобы корреспондент чувствовал окрыленность и важность именно такого выступления газеты. Однажды сотрудник отдела армейской жизни капитан Ф. Деркачев, встретившись с интересными [121] фактами, написал статью о партийно-политической работе в оборонительных боях.

— Не получилось у вас, — откровенно сказал журналисту редактор. — О партполитработе писать очень трудно. Тут нужно большое мастерство, А вы попытайтесь сперва, написать о коммунистах-саперах, об их личном примере, их мужестве. Такие статьи тоже очень нужны. Материал вы знаете. Можно рассчитывать на успех.

В разговоре с другим сотрудником — капитаном И. Мироновым — он советовал:

— В тот раз вы удачно написали о коммунистах. Поезжайте в полк. Попробуйте выступить с хорошим очерком о секретаре парторганизации. У вас должно получиться.

И получалось. [122]