Рождение коалиции

Начало

Новые задачи

Нападение гитлеровской Германии на Советский Союз коренным образом изменило всю международную обстановку. Завершился процесс превращения второй мировой войны, начавшейся как конфликт двух соперничавших группировок империалистических держав, в войну антифашистскую, освободительную. Создались реальные предпосылки для образования военно-политического союза в составе СССР, Англии и США. Однако возникновение такого союза не было единовременным актом. Если говорить о юридической стороне образования антигитлеровской коалиции СССР, США, Англии и других антифашистских государств, то оно происходило в несколько этапов и завершилось в первой половине 1942 года. На протяжении всего этого периода Советский Союз вел целеустремленную борьбу за создание боевого союза народов в войне против фашизма.

С первых же дней после нацистского вторжения перед советской дипломатией встали новые задачи. Главной целью советской внешней политики стало обеспечение наиболее благоприятных международных условий для организации отпора врагу, а в дальнейшем для освобождения оккупированной им советской территории и полной победы над фашистскими державами. Советская дипломатия прежде всего должна была позаботиться о том, чтобы буржуазные государства, уже воевавшие против гитлеровской Германии и фашистской Италии, стали как можно более прочными союзниками СССР. Для этого нужно было добиться создания и укрепления коалиции государств, воевавших против нацистской Германии, и скорейшего открытия второго фронта в Европе. Необходимо было также приложить все усилия к тому, чтобы предотвратить нападение государств, сохранявших в то время официальный нейтралитет в советско-германском вооруженном конфликте: Японии, Турции, Ирана и других. Это требовало немалого дипломатического искусства. Наконец, задачей внешней политики СССР в тот период было оказание всей возможной помощи народам Европы, порабощенным фашизмом, в борьбе за свободу и восстановление их суверенных прав.

Достижение этих задач осложнялось тем, что правительства Англии и США преследовали в войне, помимо разгрома фашистских [85] держав, и иные цели. Они, конечно, тоже стремились разбить Германию и ее союзников, устранить опасность германской мировой гегемонии и отстоять свою независимость. Вместе с тем правящие круги Лондона и Вашингтона прежде всего думали об ослаблении Германии как своего империалистического соперника и опасного конкурента на мировом рынке. США и Англия намеревались использовать войну для распространения своего влияния на возможно большее число стран во всех частях земного шара и хотели установить в послевоенном мире англо-американское господство.

Эти империалистические мотивы усиливались в политике западных держав по мере того, как приближался разгром Германии. Черчилль, возглавивший с мая 1940 года английское правительство, рассчитывал, что война ослабит Советское государство и по окончании военных действий оно окажется в зависимости от Англии и США. Это подтверждает, например, письмо Черчилля Идену от 8 января 1942 г., в котором он писал: «Никто не может предвидеть, каково будет соотношение сил и где окажутся армии-победительницы к концу войны. Однако представляется вероятным, что Соединенные Штаты и Британская империя не будут истощены и будут представлять собой наиболее мощный по своей экономике и вооружению блок, какой когда-либо видел мир, и что Советской Союз будет нуждаться в нашей помощи для восстановления страны в гораздо большей степени, чем мы будем тогда нуждаться в его помощи».

Победы «третьего рейха» в Западной Европе и Северной Африке, разгром Франции, порабощение Греции, оккупация Югославии, продвижение войск держав «оси» через Балканы к нефтяным источникам Ближнего Востока — все это представляло настолько огромную опасность для британского империализма, что сторонникам Гитлера в Англии стало весьма трудно, если не невозможно, осуществить давно вынашиваемые ими планы сговора с фашизмом, организации совместного «похода против большевизма». Гитлер и Муссолини в своих агрессивных устремлениях зашли слишком далеко, нанесли столь сильный удар по жизненным центрам Британской империи, что возможность сговора правящих кругов Лондона с заправилами «третьего рейха» стала нереальной.

Гитлер, очевидно, думал, что война против Советского Союза спишет все его прегрешения перед «западными демократиями». Он, однако, жестоко просчитался. Путь к новому сговору с английскими мюнхенцами оказался для него закрытым. Уже в день нападения Германии на Советский Союз — 22 июня 1941 г. — английское правительство заявило, что целиком поддержит борьбу советского народа против вторгшегося на территорию СССР врага. В этом, несомненно, нашли отражение и усилия советской дипломатии. Советское правительство не дало

себя втянуть в конце 1940 года в обсуждение идеи раздела «британского имущества», выдвинутой Гитлером на переговорах с советской делегацией в Берлине с целью рассорить СССР с Англией и тем самым затруднить в будущем возможность совместных советско-английских действий против Германии. Последовательно проводя ленинскую внешнюю политику, Советская страна избежала изоляции на международной арене и подготовила условия для сотрудничества с западными державами в борьбе против общего врага.

Зондаж Лондона

В период, непосредственно предшествовавший началу Великой Отечественной войны, отношения с Англией, да и с США были у нас весьма натянутыми. Наркоминдел, естественно, поддерживал контакт с английскими и американскими дипломатами, аккредитованными в Москве. Соответствующие контакты сохранялись советскими посольствами в Лондоне и Вашингтоне. Происходило, в частности, прощупывание взаимных позиций держав касательно перспектив отношений с Германией, а также возможного развития военных действий. 18 апреля 1941 г. при встрече с заместителем наркома иностранных дел СССР А. Я. Вышинским британский посол Стаффорд Криппс вручил памятную записку, в которой пространно излагались соображения о возможных акциях английского правительства на ближайшее будущее. В записке давалось понять, что выбор Лондоном той или иной альтернативы зависит от позиции Советского Союза. Авторы записки не упустили также случая напомнить, что в Англии имеются влиятельные силы, готовые пойти на сговор с Гитлером. В памятной записке указывалось: «Определенным кругам в Великобритании могла бы улыбнуться идея о заключении сделки на предмет окончания войны на той основе, вновь предложенной в некоторых германских кругах, при которой в Западной Европе было бы воссоздано прежнее положение. Германии, однако, не чинилось бы препятствий в расширении ее жизненного пространства в восточном направлении. Такого рода идея могла бы найти последователей и в Соединенных Штатах Америки. В связи с этим следует помнить, что сохранение неприкосновенности Советского Союза не представляет собой прямого интереса для правительства Великобритании, как, например, сохранение неприкосновенности Франции и некоторых других западноевропейских стран...»

Как видим, чиновники Форин оффис, составившие эту записку, называли вещи своими именами. Иден, которые раньше, скажем, в период Мюнхена, скрывались, теперь излагались без всякого стеснения. Далее в британском документе говорилось: «Казалось бы, что развитие событий в Восточной Европе могло происходить по одному из двух вариантов: Гитлер мог бы удовлетворить [87] свои потребности двояким образом — либо путем соглашения с Советским Союзом, либо, если он не сможет заручиться заключением и выполнением такого соглашения, путем применения силы, чтобы попытаться захватить то, в чем он нуждается. Что касается первого варианта, то правительство Великобритании было бы, очевидно, поставлено перед необходимостью усилить свою блокаду везде, где это представляется возможным. При втором варианте у нас был бы обоюдный интерес... и в этом случае правительство Великобритании, исходя из своих собственных интересов, стремилось бы по мере сил помешать Гитлеру в достижении его целей... Мы приложили бы поэтому все старания, чтобы оказать содействие Советскому Союзу в его борьбе, причем помощь давалась бы нами в экономическом смысле или другими практическими способами, например координированной воздушной активностью...»

В заключение в памятной записке указывалось, что если события пойдут по второму варианту, то следовало бы приступить к улучшению отношений между Англией и СССР, что «послужило бы на пользу и той и другой стороне».

В какой мере высказанная в памятной записке возможность сделки Лондона с Берлином отвечала в то время подлинному положению дел вопрос особый. Вряд ли лидеры английского империализма могли рассчитывать, что Гитлер пошел бы с ними на мировую без далеко идущих требований. Скорее можно было полагать, что претензии Берлина носили неприемлемый для британских правящих кругов характер, что даже при всем желании договориться с Гитлером им пришлось бы трижды подумать, прежде чем пуститься на подобную авантюру. С другой стороны, сам факт такого зондажа в Москве в апреле 1941 года весьма знаменателен. Видимо, уже тогда в Лондоне понимали, что без Советского Союза западным державам очень трудно было бы противостоять Гитлеру. Отсюда — стремление английской дипломатии прощупать почву в Советском Союзе.

Однако Криппс не получил никакой возможности для умозаключений. Вскоре, впрочем, вероломное нападение гитлеровской Германии на Советский Союз дало ответ на вопросы, интересовавшие Лондон: Англия и СССР оказались по одну сторону фронта.

Вокруг полета Гесса

В момент гитлеровского вторжения на советскую территорию посол Криппс находился в Лондоне. Спустя несколько дней — 27 июня он возвратился в Москву во главе специальной военно-экономической миссии.

В тот же день нарком иностранных дел Советского Союза принял Криппса, который торжественно представил ему весь

состав миссии. Посол зачитал декларацию, в которой выражалось сочувствие Советскому Союзу, подвергнувшемуся нападению, и содержались, правда весьма неопределенные, обещания насчет помощи.

После этого состоялась беседа между послом Криппсом и наркомом иностранных дел. В ходе ее нарком поинтересовался, как представляет себе английское правительство сотрудничество британской миссии с Советским Союзом. Криппс ответил, что члены военной миссии должны войти в контакт с представителями советских военных кругов. При этом он тут же подчеркнул, что военная часть миссии не будет зависеть от него. Что касается экономической стороны дела, то, по мнению посла, следовало бы установить контакт с А. И. Микояном. Бросалось в глаза, что Криппс при этом не упомянул ни о каких политических предпосылках для предстоящих бесед военной и экономической миссий.

С советской стороны было обещано быстро дать ответ на предложение Криппса и высказано пожелание, чтобы английская печать не поднимала шумиху вокруг приезда в Москву английской миссии. Криппс обещал принять меры.

Затем разговор перешел на другие темы. В частности, посла попросили проинформировать советских руководителей о деле Рудольфа Гесса и о цели его прилета в Англию. Криппс ответил, что в прошлом Гесс был связан с пронацистски настроенными кругами в Англии и потому полагал, что с этой группировкой можно договориться и заключить мир. Криппс высказал убеждение, что Гесс прибыл в Англию не без ведома Гитлера.

— В настоящий момент, — закончил посол, — Гессом в Англии не интересуются. Английское правительство поддерживало различные слухи о Гессе и не сделало сразу официального заявления, стремясь держать германских лидеров в неведении... В действительности Криппс мог бы сообщить о деле Гесса гораздо больше, ибо в Лондоне отнеслись к его полету вовсе не так индифферентно, как пытался изобразить британский посол. Это видно хотя бы по дневникам, которые вел в то время постоянный заместитель министра иностранных дел Англии Александр Кадоган, показывающим, что с «первым заместителем фюрера», внезапно объявившимся в Англии, велись весьма серьезные переговоры.

«Воскресенье, 11 мая 1941 г. В 5.30 утра мне позвонили и сообщили следующее: германский пилот приземлился недалеко от Глазго и спрашивал герцога Гамильтона. Последний так этим потрясен, что летит в Лондон и хочет встретиться со мной сегодня вечером. Назначил беседу на 9.15 вечера. Однако полчаса спустя узнал, что премьер-министр послал человека встретить герцога на аэродроме и привезти его к себе в Чекерс.

Понедельник, 12 мая (пишу 13-го). Все эти годы вел дневник, но никогда не был так перегружен, как сейчас. Главным образом [89] из-за прилета Гесса, который занял все мое время. Я работал 48 часов подряд. Беседовал с Антони Иденом и герцогом Гамильтоном, который подтвердил, что это действительно Гесс. Гамильтон знал его еще перед войной. Решили направить Эвона Киркпатрика для встречи с Гессом. Он согласился. Встретился с Киркпатриком около 1.15 дня и дал ему соответствующие инструкции. В 3.15 встретился с Иденом и Киркпатриком. Герцог прибыл в 4 часа, взял свой самолет и они отправились в 5.30. В 9 часов германское радио передало сообщение о Гессе. Вместе с Иденом отправились к премьер-министру, который уже слыхал о германском сообщении, согласно которому Гесс прибыл в Англию на благо человечества. Это выглядит как предложение о мире. Но нас это сейчас не устраивает и мы, видимо, будем вести линию, согласно которой Гесс якобы поссорился с Гитлером.

Вторник, 13 мая. Очень тяжелый день, главным образом из-за Гесса. Беседовал с Киркпатриком и продиктовал его отчет о беседе с Гессом. Несомненно, это действительно Гесс.

Среда, 14 мая. Гесс по-прежнему занимает все мое время. Премьер-министр решил, что ему следует сделать в парламенте заявление по поводу Гесса. Он диктовал при мне свой текст очень медленно. Все, что он первоначально написал, по моему мнению, абсолютно не годилось. Он сообщал то, что сказал нам Гесс (предложение о мире и т. д.). Но ведь именно этого ожидали от нас немцы. Я сказал, что если премьер-министр сделает такое заявление, то Гитлер вздохнет с облегчением. Премьер-министр не принял во внимание мои соображения. Я связался с Иденом, который встал на мою сторону. В конце концов премьер-министр, выведенный из себя, заявил, что он не сделает никакого заявления. Это самое лучшее, что могло произойти.

Четверг, 15 мая. На заседании кабинета в 12 часов премьер-министр признал нашу точку зрения правильной. Позднее премьер-министр позвонил мне и спросил, имею ли я уже отчет о беседе Киркпатрика с Гессом сегодня. Я мог получить этот отчет только позже.

Суббота, 17 мая. Гесс благополучно прибыл в Лондон сегодня утром. Каким-то образом вся пресса знала об этом.

Понедельник, 19 мая. Премьер-министр снова носится с идеей своего заявления по поводу Гесса. Настоял на том, чтобы прочесть его всему кабинету. К счастью, все единодушно были против этого заявления и, как я думаю, премьер-министр вообще отказался от этой идеи. Киркпатрик прибыл с очередным докладом. Премьер-министр согласился со мной, что нам следует тянуть переговоры с Гессом, делая вид, что мы действительно хотим их вести.

Вторник, 10 июня. В беседе с лордом Саймоном Гесс изложил свои мысли на бумажках и объяснил, почему он приехал в Англию... Если Англия не придет сейчас к соглашению с Германией, [90] то она будет обречена, хотя фюрер будет сожалеть об этом. Если бы они смогли прийти к соглашению, то Европа была бы сферой германских интересов, а Британия могла бы сохранить свою империю. Гесс сделал небольшой намек на предстоящее нападение Германии на Россию...»

В английском руководстве шла, как видим, серьезная борьба вокруг Рудольфа Гесса. На каком-то этапе британские политики были даже готовы объявить публично о цели его прилета в Англию: добиться соглашения между Лондоном и Берлином на базе антикоммунизма и твердого обязательства Гитлера осуществить поход против Советского Союза.

Заявление, которое, как указывает Кадоган, хотел сделать Черчилль, создало бы новую ситуацию для англо-германских маневров и возможного сговора между Англией и Германией. Однако вся международная обстановка, тот факт, что Англия уже находилась в войне с Германией, так же как и усилившиеся к тому времени антифашистские настроения английской общественности, крайне затрудняли подобный поворот. Черчилль колебался. Тем временем нападение гитлеровской Германий на Советский Союз кардинальным образом изменило обстановку. Правящие круги Лондона увидели, что перед ними открывается другая перспектива действуя совместно с Советским Союзом, не только отвратить от Англии нависшую угрозу нацистского порабощения, но и нанести поражение «третьему рейху», амбиции которого стали представлять серьезную угрозу для интересов Британской империи.

Советско-английское соглашение

В ходе беседы между послом Криппсом и наркомом иностранных дел СССР состоялся также обмен мнениями в отношении позиции Соединенных Штатов. Криппс заявил, что за неделю до нападения Германии на СССР он побудил Черчилля связаться с Рузвельтом и обсудить с ним возможность возникновения такой войны. Криппс доверительно сообщил, что вернувшийся из Америки посол США в Англии Вайнант, а также Криппс и Черчилль составили речь, которую британский премьер-министр произнес по радио 22 июня, как только стало известно о вторжении Германии на советскую территорию. Вайнант был полностью удовлетворен выступлением Черчилля, ибо оно, по его мнению, отражало взгляды Рузвельта. Молотов спросил, не предупредил ли Гесс англичан о начале войны против СССР. Криппс отрицал это, заявив, что Лондон получил сведения из других источников. Тут британскому послу трудно было поверить, а из дневника Кадогана мы теперь видим, что Гесс прямо сказал об этом в беседе с лордом Саймоном.

Вечером 27 июня состоялась вторая беседа наркома иностранных [91] дел с Криппсом. Нарком сообщил, что, после того как он доложил Советскому правительству о предложениях посла, возник вопрос, каковы будут масштабы и размеры помощи, которую стороны могут оказать друг другу.

— Британское правительство, — ответил Криппс, — готово сделать все, чтобы начать сотрудничество между обеими странами. Я не вижу причин, которые ограничивали бы размеры возможной экономической помощи, и вообще не вижу предела помощи, необходимой для достижения обеими странами общей цели.

Молотов заметил, что взаимную помощь необходимо обусловить каким-то соглашением на определенной политической базе. На такой базе можно было бы осуществить военное и политическое сближение между обеими странами. Криппс ответил уклончиво, дав понять, что к политическому соглашению с СССР английское правительство не готово. Такой ответ не мог удовлетворить советскую сторону, считавшую, что в создавшейся обстановке, когда обе страны имели общего врага, следовало думать не только о конкретных текущих вопросах, но и о проблеме более широкого военно-политического сотрудничества. Советский представитель спросил, правильно ли он понял, что английское правительство считает возможным в настоящий момент наладить сотрудничество лишь по специальным вопросам и не ставит задачу военно-политического сотрудничества? Криппс ответил, что, по его мнению, сейчас более необходимо достичь сотрудничества по военным и экономическим вопросам, а это создаст базу и для политического сотрудничества.

29 июня 1941 г. Молотов снова принял Криппса. Ссылаясь на информацию, полученную из Лондона о недавней беседе советского посла И. М. Майского с членом английского военного кабинета лордом Бивербруком, нарком поставил вопрос об усилении действий английской авиации против Германии и вообще в Западной Европе, а также о высадке десанта во Франции. Именно о возможности таких операций говорил Бивербрук. Криппс, несомненно, уже был информирован о встрече Майского с Бивербруком и получил инструкцию о том, как держать себя в случае возникновения такого вопроса. Он, не задумываясь, ответил:

— В принципе английское правительство готово сделать все, чтобы помочь Советскому правительству. Однако английский флот не может взяться за какую-либо операцию, не зная, в чем, собственно, она будет состоять. Следовательно, сейчас нельзя сказать что-то определенное относительно действий английских вооруженных сил, которые облегчили бы положение на советском фронте.

Как видим, вопреки словесным заявлениям Черчилля и членов его кабинета о стремлении английского правительства оказать Советскому Союзу самую широкую помощь, на практике никаких конкретных шагов не предвиделось. [92] Во время встречи с членами английской военной миссии 30 июня 1941 г. нарком иностранных дел СССР вновь заявил о желательности усиления активности британской авиации на западе Германии и на оккупированной территории Франции, а также высадки десанта в упомянутом Бивербруком районе. На этот раз слово взял генерал Макферлан и заявил, что его задача состоит в том, чтобы поскорее получить подробные сведения о действиях и планах советских войск. Тогда, мол, и английское командование выработает соответствующий план операций.

В конце концов Советскому правительству все же удалось побудить правительство Англии пойти на договоренность, которая носила не только технический характер. 12 июля 1941 г. в Кремле состоялось подписание «Соглашения между правительствами СССР и Великобритании о совместных действиях в войне против Германии». В соглашении указывалось:

1. Оба правительства обязуются оказывать друг другу помощь и поддержку всякого рода в настоящей войне против гитлеровской Германии.

2. Они далее обязуются, что в продолжении этой войны они не будут ни вести переговоров, ни заключать перемирия или мирного договора, кроме как с обоюдного согласия.

Это соглашение может рассматриваться как начало антигитлеровской коалиции.

Однако оно действительно было только началом. Как мы видели, английская сторона нехотя пошла на то, чтобы связать себя военно-политическими обязательствами. В значительной степени это вызывалось следующим: среди британских военных экспертов и многих политических деятелей преобладало мнение, что Советский Союз не выдержит ударов гитлеровской военной машины, опирающейся на промышленный потенциал почти всей Западной Европы. Военные специалисты в Лондоне считали, что Красная Армия сможет сдерживать натиск гитлеровских полчищ лишь на протяжении пяти-шести недель.

Ознакомительный визит Гарри Гопкинса

Аналогичные оценки возможности Советского Союза противостоять гитлеровской Германии делались и в США. Разница заключалась лишь в том, что вашингтонские военные стратеги называли еще меньшие сроки «русского сопротивления». Рузвельт не очень доверял таким прогнозам и, стремясь получить информацию из первых рук, решил направить в Москву в качестве своего специального представителя Гарри Гопкинса. В то время Гопкинс находился в Англии, и Рузвельт поручил ему отправиться в Советский Союз прямо оттуда. Совершив на английском самолете почти двухсуточный перелет из Шотландии в [93] Архангельск, Гопкинс во второй половине дня 28 июля прибыл в Москву. За несколько дней, проведенных в Москве, он имел встречи с руководителями Советского правительства, получил обстоятельную информацию о положении на советско-германском фронте, увидел решимость советского народа вести войну до победного конца. Эта решимость произвела на него глубокое впечатление.

Вечером, в день приезда, Гарри Гопкинс был принят главой Советского правительства И. В. Сталиным. В документах Белого дома, составленных Гопкинсом, содержание состоявшейся беседы излагается следующим образом.

Гопкинс сказал, что прибыл в качестве личного представителя президента, который считает Гитлера врагом человечества и потому желает оказать помощь Советскому Союзу в его борьбе против Германии.

— Моя миссия, — продолжал Гопкинс, — не является дипломатической, поскольку я не уполномочен оформить какую-либо договоренность. Мне поручено лишь выразить убежденность президента в том, что самое важное сейчас — это нанести поражение Гитлеру и гитлеризму. Президент и правительство США полны решимости оказать любую возможную помощь Советскому Союзу, причем как можно скорее.

Далее Гопкинс рассказал о роли, которую он играет в вашингтонской администрации, и добавил, что только что встречался в Лондоне с Черчиллем, который просил передать Советскому правительству те же чувства, которые выразил президент.

— Таким образом, наши взгляды совпадают, — сказал в заключение И. В. Сталин.

Гопкинс коснулся далее вопроса о помощи Советскому Союзу, заметив, что данную проблему следует разделить на две части. Во-первых, — это вопрос о том, что срочно требуется России от Соединенных Штатов и что Соединенные Штаты могли бы немедленно поставить. Во-вторых, следует выяснить, каковы потребности России на длительный период войны.

Согласившись с таким разграничением, глава Советского правительства зачислил в категорию непосредственных потребностей прежде всего зенитные орудия среднего калибра с боеприпасами. Требуются также крупнокалиберные пулеметы и винтовки. Говоря о потребностях длительной войны, глава Советского правительства отметил прежде всего высокооктановый бензин, во-вторых, алюминий для строительства самолетов.

В ходе беседы обсуждался также вопрос о поставке американских самолетов в Советский Союз.. Сталин заметил, что Советскому Союзу прежде всего нужны бомбардировщики ближнего действия.

В заключение Гопкинс сказал, что хотел бы подчеркнуть, как высоко ценит народ Соединенных Штатов блестящее сопротивление Красной Армии, и выразил еще раз решимость президента [94] сделать все, чтобы помочь Советскому Союзу в его героической борьбе против германских захватчиков. Сталин попросил передать президенту Рузвельту благодарность Советского правительства.

На следующий день после переговоров с представителями Красной Армии Гопкинс имел встречу с послом Англии сэром Стаффордом Криппсом. Они обсуждали главным образом предстоящую встречу Рузвельта и Черчилля в свете развития событий на советско-германском фронте. Как отмечает в своих записях Гопкинс, оба деятеля высказали мысль, что было бы хорошо, если бы президент и премьер-министр направили совместное послание Сталину в конце конференции (на ней была разработана Атлантическая хартия). Такое послание было отправлено спустя две недели. В нем говорилось: «Мы воспользовались возможностью, которую предоставило нам ознакомление с докладом Гарри Гопкинса, сделанным после его возвращения из Москвы, для того, чтобы посоветоваться друг с другом относительно наиболее подходящей помощи, которую обе страны могли бы оказать Вашей стране в ее замечательной обороне, которую она противопоставляет нацистской атаке».

Во второй половине дня 31 июля Гарри Гопкинс и американский посол в СССР Штейнгарт встретились с наркомом иностранных дел в Кремле. Обсуждался главным образом вопрос о положении на Дальнем Востоке. Как отметил в своем дневнике Гарри Гопкинс, у него сложилось впечатление, что советская сторона стремится не осложнять положение на своих дальневосточных границах и, по возможности, оттянуть конфликт с Японией. Вместе с тем Гопкинс сделал из этой беседы вывод, что было бы желательно, чтобы Соединенные Штаты в какой-то форме предупредили Японию, что, если та совершит нападение на Советский Союз, Соединенные Штаты окажут помощь жертве агрессии.

Нужды фронта и перспективы войны

Вечером Гарри Гопкинс был снова принят главой Советского правительства И. В. Сталиным. Беседа, которую переводил M. M. Литвинов, продолжалась три с половиной часа.

Гопкинс передал просьбу президента Рузвельта, который хотел из первых рук получить информацию о военных действиях на советско-германском фронте. И. В. Сталин привел данные о численности германских и советских дивизий, подчеркнув, что немцы могут мобилизовать до 300 дивизий, тогда как советская сторона сможет противопоставить им 350 дивизий. Они будут готовы принять участие в весенней кампании, которая начнется в мае 1942 года. Серьезное беспокойство причиняют немцам партизанские [95] отряды, которые сейчас формируются и в будущем окажут большое влияние на ход войны. Сталин добавил, что немцы недооценили силу Красной Армии, и хотя они используют большое количество войск, в конце концов им самим придется перейти к обороне. Они уже сейчас в ряде мест закапывают свои тяжелые танки, создавая линию обороны. Обнаружено около 50 таких позиций. Немцы явно обеспокоены тем, что им приходится держать слишком большое количество войск на советском фронте. Они оголили свои позиции на Западе. Что касается морального духа советских войск, продолжал Сталин, то он очень высок. Люди понимают, что защищают свою землю, свои дома, свой народ. К тому же они действуют на знакомой им территории. Немцы уже убедились, добавил Сталин, что передвигать механизированные войска по территории России гораздо труднее, чем по бульварам Бельгии и Франции. Сталин сказал далее, что Красная Армия подверглась внезапному нападению. Он сам полагал, что Гитлер не нанесет удара именно сейчас. Немцы не предъявляли никаких требований Советскому Союзу. Советское правительство все же принимало все необходимые меры предосторожности и готовило страну к возможному нападению. Тем не менее в результате внезапного вторжения Советской стране пришлось на ходу организовывать оборонительную линию. Сейчас Красная Армия контратакует во многих местах.

Сталин сказал, что крупные советские танки гораздо лучшего качества, чем немецкие, — они уже неоднократно показывали свое превосходство. Что касается авиации, то Сталин признал, что немцы располагают мощными воздушными силами, но качество многих германских самолетов не первоклассное. Советским летчикам не так уж трудно уничтожать немецкие самолеты.

Глава Советского правительства отметил, что значительная часть предприятий, производящих вооружение и боеприпасы, находилась в европейской части СССР. В настоящее время станки из многих районов переправляются на Восток — там налаживается бесперебойное производство. Он подчеркнул, что немцы имеют значительные резервы продуктов питания, людской силы, военных материалов и горючего. По его мнению, одна из слабостей англичан заключается в том, что они недооценивали противника, он же не собирается этого делать. Поэтому он считает, что, обладая большими людскими резервами, имея достаточное количество продуктов питания и горючего, германская армия способна провести зимнюю кампанию в Советском Союзе, но к тому времени линия фронта стабилизируется.

Далее Сталин снова подчеркнул, что Красной Армии прежде всего необходимы зенитные орудия, чтобы охранять линии коммуникаций от нападения низко летающих германских самолетов. Второе, что особенно необходимо, — это алюминий, который нужен для производства самолетов. Третье — это пулеметы, а также зенитные орудия для обороны городов.

Гопкинс спросил, видели ли русские на фронте какие-либо итальянские дивизии или добровольцев Франко, о чем сообщалось в газетах западных стран. Сталин воспринял этот вопрос с улыбкой, заметив, что советские солдаты не прочь встретить итальянцев или испанцев, которые особой опасности не представляют. Главный противник — это немецкие солдаты.

Гопкинс сказал, что правительства Великобритании и США хотели бы сделать все возможное в ближайшие недели для того, чтобы прислать необходимые России материалы. Но, во-первых, их нужно произвести, во-вторых, необходимо время для доставки. Поэтому вряд ли что-либо реальное может быть сделано до поздней осени. Легче делать планы на длительный период, войны. Но чтобы выполнить эти долгосрочные планы, правительству США важно знать не только о военном положении в России, но и о типах, количестве и качестве ее оружия, так же как и о ресурсах сырья и производственных мощностях. Гопкинс добавил при этом, что правительства США и Англии вряд ли начнут отправку тяжелого оружия, например танков, самолетов и зенитных орудий, на русский фронт до того, как состоится соответствующая конференция представителей трех правительств, в ходе которой соответствующие стратегические интересы на каждом фронте, а также интересы каждой из стран будут полностью и совместно изучены. Поскольку сейчас идут тяжелые бои на советско-германском фронте, Гопкинс полагает, что лично Сталин вряд ли сможет уделить время такой конференции, пока положение не стабилизируется. Сталин ответил, что, как он полагает, фронт будет стабилизирован не позднее 1 октября. В своем дневнике Гопкинс поясняет, что при сложившейся в то время ситуации на советско-германском фронте он считал нецелесообразным проводить указанную выше конференцию. Он хотел оттянуть срок ее начала и созвать ее лишь тогда, когда станет ясен исход происходящих на фронте сражений.

Таким образом, хотя Гопкинс и не разделял пессимистических прогнозов американского командования, сомневавшегося в способности Красной Армии противостоять натиску гитлеровских полчищ, он все же не был уверен в том, удастся ли Советскому Союзу в скором времени стабилизировать фронт. Поэтому он и высказывался за оттяжку конференции, не желая связывать США и Англию определенными обязательствами. В итоге была достигнута договоренность о проведении таких переговоров между 1 и 15 октября.

Составляя отчет о своих беседах со Сталиным, Гопкинс выделил специальную часть, которую отправил под грифом «лично для президента». В этом разделе сообщалось следующее: «Закончив обзор военного положения, Сталин сказал, что хотел бы передать президенту следующее личное послание. Он собирался изложить его в письменном виде, но полагает, что лучше передать его президенту через меня, Сталин сказал, что величайшая [97] слабость Гитлера в том, что он подавил и угнетает большое число народов, а также в аморальности его правительства. Сталин, убежден, что угнетенные народы, а также миллионы из числа наций, еще не завоеванных фашистской Германией, ожидают поощрения своей борьбы и моральной поддержки для сопротивления Гитлеру. Поэтому важно, чтобы Соединенные Штаты заняли твердую позицию против Гитлера. По мнению Сталина, дело неизбежно придет к тому, что Соединенные Штаты столкнутся в военном конфликте с Гитлером. Вступление Соединенных Штатов в войну нанесло бы серьезный моральный удар Гитлеру и в конечном счете привело бы к его поражению. Сталин: сказал, что он убежден, что война будет тяжелой и, по-видимому, длительной. Он сказал, что если Соединенные Штаты вступят в войну, то американский народ, надо полагать, будет настаивать на том, чтобы его армия вступила на поле боя в вооруженный конфликт с германскими солдатами, и он хотел бы передать через меня президенту, что он приветствовал бы американские войска на любом из фронтов».

Обещая передать это послание президенту Рузвельту, Гопкинс заметил, что его миссия распространяется исключительно, на вопросы снабжения и он поэтому не может обсуждать проблему вступления США в войну, что, по сути дела, зависит от самого Гитлера, от того, насколько непосредственно он затронет интересы Соединенных Штатов.

Оценивая эту встречу в Кремле, Гопкинс записал, что считает свою поездку в СССР и беседы с главой Советского правительства поворотным пунктом в отношениях, сложившихся в военное время между Англией и Соединенными Штатами, с одной стороны, и Советским Союзом — с другой. «Теперь, — писал он, — англо-американские расчеты не могут больше основываться на возможности скорого крушения России. После этого весь подход к проблеме должен серьезно измениться».

Выступая на пресс-конференции 31 июля перед отлетом из Москвы, Гарри Гопкинс заявил, что при встрече с советскими руководителями обсуждалось положение в Советской стране в связи с войной с Германией и что он, по поручению Рузвельта, сообщил Сталину: «Тот, кто сражается против Гитлера, является правой стороной в этом конфликте... США намерены оказать помощь этой стороне».

После поездки в Москву Гопкинс пришел к выводу, что Советский Союз способен не только выдержать натиск врага, но и нанести ему в дальнейшем серьезные удары. Доклад Гопкинса правительству США и лично президенту во многом способствовал формированию последующего курса администрации Рузвельта по оказанию помощи Советскому Союзу в борьбе против фашистской агрессии.

Поездка Гопкинса открыла дорогу для практических шагов американского правительства в этом направлении. Но все же [98] оказание реальной помощи, конкретные поставки начались далеко не сразу. Разумеется, в условиях того времени при учете огромных расстояний, а также военных действий в Атлантике, в Северном море и на европейском континенте налаживание поставок было не простым делом. Однако подготовка к этому заняла слишком уж длительное время, главным образом потому, что правящие круги западных держав все еще продолжали колебаться. Они присматривались к тому, как будут развиваться события на советско-германском фронте. Они не верили еще полностью в способность советского народа противостоять гитлеровской агрессии.

В этих условиях визит Гарри Гопкинса в Москву и его трезвый анализ обстановки сыграли положительную роль. Он способствовал в конечном счете благоприятному развитию событий в процессе формирования антигитлеровской коалиции.

Определенное значение имела и большая работа, проделанная в Англии и США делегацией советских военных экспертов во главе с генералом, впоследствии маршалом Советского Союза Ф. И. Голиковым.

Миссия генерала Голикова

Советская военная миссия направилась в Англию в начале июля 1941 года. Она возглавлялась генералом Ф. И. Голиковым, и в ее состав входили адмирал H. М. Харламов, полковник Н. Н. Пугачев, полковник В. М. Драгун, майор А. Ф. Сизов, военный инженер 2-го ранга П. И. Баранов. Позднее в Лондоне к миссии присоединились советский военный атташе полковник И. А. Скляров и его помощник майор Б. Ф. Швецов. Генерал Голиков занимал в то время пост заместителя начальника Генерального штаба Красной Армии. В дни подготовки миссии к отъезду он встречался с наркомом иностранных дел В. М. Молотовым, с начальником Генерального штаба Красной Армии Б. М. Шапошниковым, наркомом обороны С. К. Тимошенко, наркомом внешней торговли А. И. Микояном. Незадолго до отъезда генерал Голиков был принят Председателем Государственного комитета обороны И. В. Сталиным, Таким образом, миссия получила всеобъемлющие инструкции.

Как писал впоследствии в своих воспоминаниях маршал Ф. И. Голиков, речь шла прежде всего о том, чтобы договориться с английским правительством об организации совместных действий против общего врага. Миссия, должна была поставить вопрос о последовательном осуществлении следующих операций:

Операция № 1  — создание общего с англичанами фронта на севере Европы. На этот фронт англичане могли бы направить военно-морской флот, авиацию и несколько дивизий пехотных войск. Советское правительство считало целесообразным занятие [99] союзниками в ближайшее время островов Шпицберген и Медвежий, что было необходимо для обеспечения морских коммуникаций между СССР и Англией, а также между СССР и США.

Операция №2  — высадка значительного контингента английских войск на севере Франции. Правительство СССР поручило военной миссии при обсуждении этого пункта передать правительству Англии, что оно считает особенно важным осуществление «французской операции», то есть высадки английских войск на французской территории если не сейчас, то хотя бы через месяц.

Операция № 3  — боевые действия английских войск на Балканах. По срокам и по выделенным силам эта операция должна была занимать второстепенное место.

На первом заседании в Форин оффис с участием министра иностранных дел А. Идена и его заместителя Кадогана Голиков сделал заявление о решимости Советского Союза довести войну против фашистской Германии до полной победы. Вместе с тем он подчеркнул значение максимальной помощи союзников в виде незамедлительного проведения совместных боевых действий Англии и СССР на севере Европы и в районе Заполярья. Самое же главное, подчеркнул Голиков, это открытие второго фронта в Европе, высадка значительного контингента английских войск во Франции.

Однако Иден не стал вдаваться в существо дела и предложил, чтобы миссия обсудила все вопросы с начальниками главных штабов английских вооруженных сил. Основные переговоры проводились между миссией и начальником генерального штаба английских вооруженных сил генералом Диллом, начальником штаба военно-воздушных сил вице-маршалом авиации Порталом и начальником штаба военно-морских сил адмиралом Паундом.

Англичане явно не хотели прийти ни к какой договоренности; они не верили в успех борьбы советского народа. Поэтому к вопросу о сотрудничестве английских вооруженных сил с Красной Армией английские военные руководители подходили прежде всего с точки зрения своих военных планов, сводившихся в то время лишь к тому, чтобы не допустить распространения военных действий за пределы Европы. Все же в результате настойчивой работы, проделанной советской военной миссией, британское правительство в конце июля 1941 года приняло решение передать Советскому Союзу 200 истребителей «томагавк» из числа тех, которые поставили Англии Соединенные Штаты. 140 из них были уже в Англии, а 60 оставлены в США. Советская миссия добивалась, чтобы английское правительство передало СССР также 700 истребителей «томагавк», находившихся в то время в Каире, но англичане отказывались, ссылаясь на недостаток английских боевых самолетов на Ближнем Востоке.

В середине июля генерал Голиков был вызван в Москву, где получил указание отправиться в Соединенные Штаты. Перед [100] тем, как вылететь туда, он был снова принят Сталиным. Во время беседы речь шла о вопросах военно-политического характера, а также о приобретении в США вооружения и стратегических материалов. Важным был вопрос о предоставлении США займа Советскому Союзу, надобность в котором могла возникнуть.

Переговоры советской военной миссии в США проходили не без трудностей. Дело осложнялось тем, что Лондон всячески препятствовал позитивным решениям. Англичане опасались, что если Соединенные Штаты согласятся предоставить СССР необходимые военные материалы, то это может сказаться на американских поставках Англии. Генерал Голиков, а также советский посол в США Уманский вынуждены были доложить Советскому правительству о препятствиях, с которыми сталкивалась советская миссия в ходе переговоров с представителями военного ведомства и государственного департамента США.

Определенное позитивное значение имела состоявшаяся 31 июля беседа генерала Голикова с президентом Рузвельтом. Она помогла продвинуть вперед переговоры о военных поставках.

В целом советская военная миссия проделала в Англии и США большую, полезную работу, которая способствовала дальнейшему налаживанию и развитию отношений между союзниками.

Первое испытание

Проблема Ирана

Молодая Советская республика с первых лет своего существования установила с Ираном отношения, основанные на принципах добрососедства, дружбы и равноправного сотрудничества. Но война осложнила эти отношения. Порой они довольно резко обострялись. Советское правительство делало все от него зависящее, чтобы нормализовать обстановку, прилагало усилия к тому, чтобы удержать правящие круги Ирана от опрометчивых шагов, на которые их подталкивала гитлеровская агентура, действовавшая, в частности, и в самом Тегеране. Важно было, чтобы Иран сохранил нейтралитет. В этой связи выработка совместной с Англией и США позиции по отношению к Ирану явилась, как мне представляется, одним из первых практических испытаний механизма сотрудничества трех держав антигитлеровской коалиции.

Дружественный нейтралитет Ирана мог сыграть важную роль в борьбе против фашистских агрессоров. В самом деле, участие Финляндии в войне на стороне гитлеровской Германии, захват Норвегии и Шпицбергена весьма осложняли возможность использования морских коммуникаций, ведущих в северные порты Советского Союза. Хотя Англия и располагала в то время сильнейшим флотом, она не всегда обеспечивала достаточно эффективную охрану конвоев, следовавших до Баренцева моря. Поэтому Иран с его незамерзающим Персидским заливом и пересекавшей почти всю страну с юга на север железнодорожной магистралью мог стать важным дополнительным путем для поставок в Советский Союз вооружения, необходимого оборудования и продовольствия.

Задача союзников состояла в том, чтобы решить проблему Ирана совместными усилиями. Но для этого надо было прежде всего выработать согласованную позицию, что в тех условиях было далеко не так просто. Проблема Ирана оказалась, пожалуй, первым важным вопросом международного характера, по которому участники антигитлеровской коалиции смогли договориться, несмотря на различие исходных позиций.

В прошлом, еще задолго до трагической гибели в Тегеране российского посла Грибоедова, в чем, как известно, весьма неблаговидную роль сыграла британская Ост-Индская компания, в Иране находился весьма чувствительный узел противоречий [102] между Англией и Россией; англо-русские соглашения, которых в отдельных случаях удавалось достичь в этом районе, были неустойчивыми. Британские представители в Тегеране постоянно строили антирусские, а после Октябрьской революции антисоветские интриги. Установление по инициативе В. И. Ленина дружественных отношений Советской страны с Ираном в Лондоне встретили с неприязнью и подозрением. Однако угроза, перед которой оказалась Англия в результате гитлеровской агрессии, побудила лондонских политиков более трезво смотреть на жизнь. Так возникла почва для советско-английского сотрудничества в отношении Ирана.

Поскольку неоднократные попытки убедить тегеранские власти в необходимости принять решительные меры против подрывной деятельности гитлеровской агентуры в Иране оказались безрезультатными, было решено временно ввести в эту страну советские и английские войска. Советский Союз предпринимал эту акцию самообороны в соответствии со статьей 6 советско-иранского договора 1921 года. Советские части должны были занять северные районы страны, а английские — юго-западные.

С Вашингтоном же длительное время не удавалось найти общий язык. Помню частые приезды в то время в Наркоминдел, на Кузнецкий мост, посла США Штейнгардта. Он все вновь и вновь пускался в рассуждения о том, что по отношению к Ирану не следует принимать резких мер, что нужно постараться уговорить старого Реза-шаха пресечь деятельность гитлеровской агентуры и установить более тесные отношения с союзниками. Тогда, дескать, можно будет решить и все другие вопросы, в частности проблему налаживания транспортного пути через Иран от Персидского залива до советской границы.

Советские официальные лица объясняли американскому послу, что дело обстоит гораздо сложнее, чем это представляется Вашингтону. Отношения правящей верхушки Ирана с фашистскими державами, особенно с Германией, зашли слишком далеко. Немаловажное значение имели личные симпатии старого Реза-шаха к Гитлеру. К тому же проблема налаживания транспортировки грузов через Иран была куда более трудной, чем это могло показаться на первый взгляд. Трансиранская дорога требовала серьезной модернизации, кое-где надо было перешить путь, укрепить полотно, проложить новые пути, расширить станции и депо, значительно увеличить подвижной состав и т. д. Наконец, очень важно организовать охрану дороги и перевозимых по ней грузов. В ряде мест железнодорожное полотно проходит по пустынной и дикой местности, в горах и ущельях, в районах, по существу контролировавшихся враждующими с центральным правительством племенами. Шейхи некоторых из этих племен были подкуплены гитлеровской агентурой, и они могли устраивать по ее заданию диверсии и налеты на железную дорогу, особенно когда перевозка военных грузов по ней усилится. [103] Центральные иранские власти даже при доброй воле не могли обеспечить безопасность перевозок.

В конце концов Вашингтон не стал возражать против советско-английской акции в Иране.

После того как операция по вводу советских и английских войск в Иран была успешно завершена, глава Советского правительства И. В. Сталин писал премьеру У. Черчиллю: «Дело с Ираном, действительно, вышло неплохо. Совместные действия британских и советских войск предрешили дело. Так будет и впредь, поскольку наши войска будут выступать совместно. Но Иран только эпизод. Судьба войны будет решаться, конечно, не в Иране». Он имел при этом в виду необходимость скорейшего открытия второго фронта во Франции.

За несколько недель до ввода войск проводилась дипломатическая подготовка этой акции. Иранского посла в Москве Мохаммеда Саеда часто приглашали в Наркоминдел, где его внимание обращали на факты подрывных действий германской агентуры в Иране. Насколько я могу сейчас судить, посол Саед был человеком здравых взглядов. Думаю, что его заверения в том, что развитие ирано-советской дружбы — цель его жизни, были искренними. Но как дипломат, как представитель тегеранского правительства он, разумеется, должен был выполнять соответствующие инструкции, а смысл их был прост: отрицать все и вся и уверять, будто у Советского Союза нет никаких оснований для беспокойства по поводу положения в Иране.

Саед много лет провел в Советском Союзе, отлично говорил по-русски (он получил высшее образование еще в Петербурге) и прекрасно понимал опасности, связанные с политической обстановкой в Иране. Его, несомненно, глубоко беспокоила напряженность, возникшая между Ираном и Советским Союзом. И когда он как лояльный представитель правительства своей страны передавал полученные из Тегерана инструкции, глаза его, умные и печальные, как бы говорили, что сам он знает подлинную цену этим малоубедительным заверениям.

Провозгласив бредовую идею мирового господства германской расы, Гитлер рассчитывал после порабощения Советского Союза захватить и страны, лежащие к югу от Кавказского хребта. С этой целью он заранее забросил свою подрывную агентуру в Иран. После нападения фашистов на Советский Союз эта агентура активизировалась. Она имела возможность действовать все более нагло, хотя правительство Ирана уже 26 июня 1941 г., то есть через четыре дня после нападения Гитлера на СССР, обязалось соблюдать «полный нейтралитет».

Советское правительство трижды — 26 июня, 19 июля и 16 августа 1941 г. — обращало внимание иранского правительства на опасность, которую представляла собой подрывная деятельность гитлеровской агентуры. Иранская сторона игнорировала предостережения Москвы. В этих условиях Советскому [104] правительству ничего не оставалось, как прибегнуть к мерам, предусмотренным советско-иранским договором 1921 года. В советской ноте Ирану от 25 августа 1941 г. говорилось: «За последнее время и, особенно, с начала вероломного нападения на СССР гитлеровской Германии, враждебная СССР и Ирану деятельность фашистско-германских заговорщических групп на территории Ирана приняла угрожающий характер. Пробравшиеся на важные официальные посты более чем в 50 иранских учреждениях германские агенты всячески стараются вызвать в Иране беспорядки и смуту, нарушить мирную жизнь иранского народа, восстановить Иран против СССР, вовлечь его в войну с СССР».

Агенты германского рейха, говорилось далее в ноте, организовали диверсионные и террористические группы для переброски их в Советский Азербайджан и Советский Туркменистан, а также для подготовки военного переворота в Иране.

Нацистские агенты под руководством германского посольства в Тегеране создавали в ряде пограничных пунктов Ирана вооруженные банды для переброски в Баку и другие важнейшие пограничные советские пункты с целью организации диверсий на территории СССР. Германские агенты имели в своем распоряжении во многих районах Ирана склады оружия и боеприпасов. В частности, в северной части страны, в окрестностях Мианэ, они заготовили для своих преступных акций свыше 50 т взрывчатых веществ.

В окрестностях Тегерана они проводили военную подготовку своей агентуры. На иранские военные предприятия под видом инженеров и техников проникли десятки германских разведчиков. Среди них особенно крупную роль играли представители немецкой фирмы «Фридрих Крупп» в Иране, эсэсовец Ортель, директор представительства фирмы «Сименс», известный германский шпион фон Раданович, его заместитель Кевкин, служащий конторы «Иранэкспресс» в Пехлеви Вольф, являвшийся одновременно руководителем германской разведки на севере Ирана и на Каспийском побережье. «В своей преступной работе, — указывалось в советской ноте, — эти германские агенты самым грубым и беззастенчивым образом попирают элементарные требования уважения к суверенитету Ирана, превратив территорию Ирана в арену подготовки военного нападения на Советский Союз».

Далее в советской ноте говорилось, что «создавшееся в Иране, в силу указанных обстоятельств, положение чревато чрезвычайными опасностями. Это требует от Советского Правительства немедленного проведения в жизнь всех тех мероприятий, которые оно не только вправе, но и обязано принять в целях самозащиты, в точном соответствии со ст. 6 Договора 1921 г.».

В ноте от 25 августа 1941 г. Советское правительство разъясняло также, что эти меры никоим образом не направлены против [105] иранского народа. «Советское Правительство, — подчеркивалось в ноте, — не имеет никаких поползновений в отношении территориальной целостности и государственной независимости Ирана. Принимаемые Советским Правительством военные меры направлены исключительно только против опасности, созданной враждебной деятельностью немцев в Иране. Как только эта опасность, угрожающая интересам Ирана и СССР, будет устранена, Советское Правительство, во исполнение своего обязательства по советско-иранскому Договору 1921 г., немедленно выведет советские войска из пределов Ирана».

После ввода советских и английских войск обстановка в Иране изменилась. Удалось сорвать гитлеровские планы в отношении Ирана и вообще Ближнего и Среднего Востока, обеспечить транспортный путь в СССР из Англии и США через Персидский залив и Трансиранскую дорогу.

30 января 1942 г. был подписан договор между СССР, Великобританией и Ираном. В договоре указывалось, что союзные государства «совместно и раздельно обязуются уважать территориальную целостность, суверенитет и политическую независимость Ирана» и что войска союзных государств должны быть выведены с иранской территории после прекращения всех военных действий между союзными государствами и Германией. Это обязательство, как известно, было выполнено,

В телеграмме, направленной Председателем Совета Народных Комиссаров СССР И. В. Сталиным Председателю Совета министров Ирана М. А. Форуги по случаю подписания договора, выражалась твердая уверенность, что «новые союзные отношения между нашими странами укрепят узы дружбы между иранским народом и народами Советского Союза и будут успешно развиваться в интересах наших стран». В ответном послании, адресованном главе Советского правительства, иранский премьер высказал убеждение, что «этот договор будет способствовать укреплению дружественных связей и лучшему пониманию между нашими двумя странами и что Иран сможет извлечь выгоду из сотрудничества, основанного на уважении взаимных интересов».

Миссия Бивербрука — Гарримана

Важным этапом в развитии отношений между тремя главными участниками антигитлеровской коалиции стали переговоры, которые велись в конце сентября — начале октября 1941 года во время пребывания в Москве англо-американской миссии, возглавлявшейся лордом Бивербруком (Англия) и Авереллом, Гарриманом (США). По сути дела, это была первая трехсторонняя конференция, обсуждавшая практические проблемы англо-американо-советского сотрудничества и принявшая важные практические [106] решения. Цель миссии Бивербрука и Гарримана состояла в том, чтобы выяснить, в каких конкретно материалах нуждается Советский Союз, и достичь с Советским правительством договоренности относительно возможных поставок.

В первый же день пребывания миссии в Москве Бивербрук и Гарриман были приняты главой Советского правительства. При этом Гарриман передал И. В. Сталину личное послание президента Рузвельта. Оно гласило:

«Уважаемый г-н Сталин,

это письмо будет вручено Вам моим другом Авереллом Гарриманом, которого я просил быть главой нашей делегации, посылаемой в Москву.

Г-ну Гарриману хорошо известно стратегическое значение Вашего фронта; и он сделает, я уверен, все, что сможет, для успешного завершения переговоров в Москве.

Гарри Гопкинс сообщил мне подробно о своих обнадеживающих и удовлетворительных встречах с Вами. Я не могу передать Вам, насколько мы все восхищены доблестной оборонительной борьбой советских армий.

Я уверен, что будут найдены пути для того, чтобы выделить материалы и снабжение, необходимые для борьбы с Гитлером на всех фронтах, включая Ваш собственный.

Я хочу воспользоваться этим случаем в особенности для того, чтобы выразить твердую уверенность в том, что Ваши армии в конце концов одержат победу над Гитлером, и для того, чтобы заверить Вас в нашей твердой решимости оказывать всю возможную материальную помощь.

Искренне Ваш Франклин Д. Рузвельт»

В ходе состоявшейся беседы, которая воспроизводится в документах госдепартамента, советская сторона подробно сообщила о положении на советско-германском фронте, а также изложила свои первоочередные потребности в военных материалах. Английский и американский представители высказали соображения о том, что конкретно можно было бы безотлагательно предоставить Советскому Союзу из английских и американских запасов.

Сделав обзор военного положения, И. В. Сталин добавил, что немцы будут добиваться превосходства в танках, поскольку без поддержки танков германская пехота слаба по сравнению с советской. Из необходимой Советскому Союзу боевой техники Сталин поставил на первое место танки, на второе — противотанковые орудия, затем средние бомбардировщики, зенитные орудия, истребители и разведывательные самолеты, а также колючую проволоку. [107]

Обращаясь к лорду Бивербруку, глава Советского правительства особо подчеркивал значение более активных действий Англии и ее военного сотрудничества с Советским Союзом. Он высказал мысль, что англичане могли бы послать свои войска в СССР, чтобы присоединиться к советским и сражаться с ними на Украине. Бивербрук подчеркнул, что британские дивизии концентрируются в Иране и что эти войска могут быть в случае необходимости передвинуты на Кавказ.

Сталин отклонил это предложение, решительно заявив:

— На Кавказе нет войны, война идет на Украине.

Бивербрук предложил, чтобы советский и британский генеральные штабы обменялись мнениями о возможности различных стратегических решений. Гарриман поднял вопрос о состоянии сибирских аэродромов и о возможности поставок американских самолетов через Аляску. Сталин пообещал представить соответствующую информацию. Когда Гарриман предложил, чтобы поставляемые через Сибирь самолеты пилотировались американскими экипажами, Сталин возразил, сославшись на то, что это все еще недостаточно освоенный и слишком опасный маршрут.

Затем была затронута проблема послевоенного урегулирования. Сталин высказал мысль, что немцы должны возместить тот ущерб, который они причинили. Бивербрук уклонился от прямого ответа, заметив, что «сначала нужно выиграть войну».

Во время следующей встречи между главой Советского правительства и руководителями англо-американской миссии сложилась весьма острая ситуация. И. В. Сталин выразил недовольство тем, что Англия и США изъявили готовность поставить лишь совсем незначительное количество материалов и оборудования, необходимых Советскому Союзу, несущему главное бремя войны.

Бивербрук и Гарриман всячески оправдывались; пытаясь доказать, что Лондон и Вашингтон делают все возможное для оказания помощи Советскому Союзу. Каждая из сторон осталась при своем мнении.

После этой встречи Бивербрук и Гарриман отправились в английское посольство, где, видимо, обменивались мнениями относительно сложившейся ситуации. Каким-то образом произошла утечка информации. На следующий день гитлеровская пропагандистская машина распространила сообщение о том, что в ходе переговоров в Москве между Советским Союзом, с одной стороны, Англией и Соединенными Штатами — с другой, возникли серьезные противоречия. «Западные буржуазные страны, — уверяло берлинское радио, — никогда не смогут договориться с большевиками». Когда в тот же день в 6 часов вечера Бивербрук и Гарриман снова встретились со Сталиным, он упомянул о сообщении нацистской пропаганды и с юмором заметил, что теперь от них троих зависит доказать, что Геббельс лгун. Затем был рассмотрен перечень материалов, которые [108] могли бы быть немедленно предоставлены Советскому Союзу Англией и США. Англичане и американцы взяли некоторые обязательства относительно дополнительных поставок. Бивербрук спросил Сталина, доволен ли он согласованным сейчас списком. Сталин ответил, что список его удовлетворяет.

Во время этой беседы глава Советского правительства подчеркнул также, что было бы желательно получить побольше автомашин, особенно так называемых «джипов». Он добавил, что в нынешней войне та страна, которая сможет производить наибольшее количество моторов, окажется в конечном счете победительницей.

Упомянув о том, что в ближайшем будущем отношения между США и СССР станут еще более тесными и деловыми, Гарриман сказал, что, как он надеется, Сталин будет без колебаний обращаться непосредственно к президенту Рузвельту по любому вопросу, который Советское правительство сочтет достаточно важным. Гарриман добавил, что Рузвельт будет приветствовать такой деловой обмен телеграммами, который уже установился между Рузвельтом и Черчиллем. Сталин ответил, что рад слышать это и готов, в случае необходимости, обращаться к президенту. Бивербрук сказал, что было бы очень важно, если бы Сталин и Черчилль встретились с глазу на глаз. Встреча закончилась в весьма дружественной атмосфере.

В ходе этих переговоров были приняты важные решения, способствовавшие дальнейшему сплочению держав — участниц антигитлеровской коалиции. Правда, Лондон по-прежнему отказывался предпринять активные военные действия против гитлеровской Германии, но логика совместной борьбы все более настоятельно требовала таких действий, приводя к серьезным разногласиям в правящей верхушке Англии.

Любопытно в этой связи письмо, которое лорд Бивербрук направил Гарри Гопкинсу вскоре после окончания московской встречи.

«После моего возвращения из России, — говорилось в письме, — примерно в середине октября 1941 года я поставил вопрос об открытии второго фронта с целью помочь России. Я считаю, что наши военные лидеры демонстрируют свое постоянное нежелание предпринять наступательные действия. Наше вступление в Иран — это незначительная, операция... Единственные операции, которые мы еще предприняли, — это бомбардировка на западе Германии и налет истребителей на территорию Франции, что никак не может помочь России и повредить Германии в нынешней кризисной ситуации.

Наша стратегия все еще основывается на давно устаревшей точке зрения на войну, не учитывающей срочные потребности и возможности настоящего момента. Не было никаких попыток использовать новые факторы, возникшие благодаря усиливающемуся русскому сопротивлению. [109]

В настоящее время имеется, по сути дела, только одна военная проблема — как помочь русским. А именно по этому вопросу генштабисты ограничиваются заявлением, что ничего сделать нельзя. Они постоянно указывают на трудности, но не вносят никаких предложений о том, как эти трудности преодолеть.

Бессмысленно утверждать, что мы ничего не можем сделать для России. Мы можем сделать, как только мы решим пожертвовать долгосрочными прожектами, которые мы все еще лелеем, но которые стали абсолютно устаревшими в день, когда Россия подверглась нападению.

Сопротивление России предоставило нам новые возможности. По-видимому, оно оголило Западную Европу от германских войск и сделало невозможным для держав «оси» предпринимать где-либо наступательные действия в других местах. Сопротивление России создало близкую к взрывной ситуацию в каждой оккупированной немцами стране, сделав западноевропейское побережье уязвимым для атаки британских войск.

Тем не менее создалось положение, при котором немцы могут безнаказанно передвигать свои дивизии на Восток. Произошло это потому, что континент все еще рассматривается нашими генералами как район, недоступный для британских войск. А восстания в оккупированных странах рассматриваются как преждевременные или заслуживающие порицания, когда они происходят, поскольку мы сейчас в таких восстаниях не заинтересованы.

Начальники штабов хотели бы, чтобы мы ждали, пока не будет пришита последняя пуговица к мундиру последнего солдата из тех, которых мы готовим для вторжения. Они полностью игнорируют открывающиеся ныне возможности.

Они при этом забывают, что вторжение немцев в Россию принесло нам новые опасности наряду с новыми возможностями. Ведь если мы не поможем России сейчас, может случиться, что она не выдержит натиска, и Гитлер, свободный от всякой угрозы с Востока, сконцентрирует все свои силы против нас на Западе. Он не будет ждать, пока мы подготовимся. И мы допускаем большую ошибку, ожидая чего-то сейчас. Мы должны нанести удар сейчас, пока не поздно».

Как известно, эта точка зрения не нашла поддержки ни в Лондоне, ни в Вашингтоне.

1 октября на заключительном заседании Московской конференции были подведены итоги проделанной работы. Глава советской делегации В. М. Молотов в своей речи сказал, что конференция в несколько дней «пришла к единодушному решению по всем стоявшим перед нею вопросам».

Подчеркивая политическое значение конференции, глава советской делегации отметил, что отныне против гитлеровцев создан мощный фронт свободолюбивых народов во главе с Советским Союзом, Англией и Соединенными Штатами Америки. [110]

С таким мощным объединением государств Гитлер еще не имел дела. С советской стороны была выражена уверенность, что великий антигитлеровский фронт будет быстро крепнуть и что нет такой силы, которая сломила бы этот фронт; против гитлеризма создалось объединение таких государств, которые найдут пути и средства, чтобы стереть с лица земли нацистский гнойник в Европе.

От имени англо-американской миссии выступил Гарриман. Он сказал, что на конференции решено предоставить в распоряжение Советского правительства практически все то, в отношении чего были сделаны запросы советскими военными и гражданскими органами. Советское правительство снабжает Великобританию и Соединенные Штаты большим количеством сырьевых материалов, в которых эти страны испытывают неотложную нужду. В полной мере рассмотрен вопрос о транспортных возможностях и разработаны планы увеличения объема грузопотоков по всем направлениям.

Гарриман отметил сердечность, которой была проникнута конференция, что сделало возможным заключение соглашения в рекордно короткое время...

На этом же заседании В. М. Молотов, Аверелл Гарриман и лорд Бивербрук подписали протокол о поставках и было также согласовано коммюнике об окончании работы конференции. В нем говорилось, что конференция представителей трех великих держав — СССР, Великобритании и Соединенных Штатов Америки «успешно провела свою работу, вынесла важные решения в соответствии с поставленными перед нею целями и продемонстрировала полное единодушие и наличие тесного сотрудничества трех великих держав в их общих усилиях по достижению победы над заклятым врагом всех свободолюбивых народов». Миссия Бивербрука — Гарримана отбыла из Москвы 2 октября 1941 г. На следующий день глава Советского правительства направил премьер-министру Англии Черчиллю послание следующего содержания:

«Приезд в Москву британской и американской миссий и особенно личное возглавление этих миссий лордом Бивербруком и г. Гарриманом имели весьма благоприятное значение...

Не скрою от Вас, что наши теперешние потребности военного снабжения ввиду ряда неблагоприятных обстоятельств на нашем фронте и вызванной этим эвакуацией новой группы предприятий не исчерпываются согласованными на конференции решениями, не говоря уж о том, что ряд вопросов отложен до окончательного рассмотрения и решения в Лондоне и Вашингтоне, но и сделанная Московской конференцией работа обширна и значительна. Надеюсь, что Британское и Американское Правительства сделают все возможное, чтобы в будущем увеличить месячные квоты, а также чтобы уже теперь при малейшей возможности ускорить намеченные поставки, поскольку предзимние [111] месяцы гитлеровцы постараются использовать для максимального нажима на СССР».

В послании Рузвельту говорилось:

«Пользуюсь случаем, чтобы выразить Вам глубокую благодарность Советского Правительства за то, что Вы поручили руководство американской делегацией столь авторитетному лицу, как г. Гарриман, участие которого в работах Московской конференции трех держав было так эффективно.

Я не сомневаюсь, что Вами будет сделано все необходимое для того, чтобы обеспечить реализацию решений Московской конференции возможно скоро и полно, особенно ввиду того, что предзимние месяцы гитлеровцы наверняка постараются использовать для всяческого нажима на фронте против СССР.

Как и Вы, я не сомневаюсь в конечной победе над Гитлером стран, которые теперь объединяют свои усилия для того, чтобы ускорить ликвидацию кровавого гитлеризма, для чего Советский Союз приносит теперь столь большие и тяжелые жертвы.

С искренним уважением И. Сталин»

Выступая 6 ноября 1941 г. с докладом на торжественном заседании Московского Совета депутатов трудящихся, И. В. Сталин высоко оценил значение переговоров с англо-американской миссией.

— Недавняя конференция трех держав в Москве при участии представителя Великобритании г. Бивербрука и представителя США г. Гарримана, — сказал он, — постановила систематически помогать нашей стране танками и авиацией. Как известно, мы уже начали получать на основании этого постановления танки и самолеты. Еще раньше Великобритания обеспечила снабжение нашей страны такими дефицитными материалами, как алюминий, свинец, олово, никель, каучук. Если добавить к этому тот факт, что на днях Соединенные Штаты Америки решили предоставить Советскому Союзу заем в сумме 1 миллиарда долларов, — то можно сказать с уверенностью, что коалиция Соединенных Штатов Америки, Великобритании и СССР есть реальное дело, которое растет и будет расти во благо нашему общему освободительному делу...

Приезд в Москву Бивербрука и Гарримана, их непосредственное знакомство с положением в Советском Союзе во многом способствовали развитию сотрудничества трех держав в борьбе против общего врага.

Утром 16 октября я, как обычно, пришел в 9 часов на работу и занялся текущими делами. Поначалу ничто, казалось, не предвещало особых событий. [112] Еще в первой декаде октября основной архив Народного комиссариата иностранных дел был отправлен в Куйбышев, где на случай осложнения ситуации под Москвой готовились помещения для Наркоминдела, а также для иностранных посольств и миссий, аккредитованных в Советском Союзе. Но в последние дни создавалось впечатление, что положение на фронте под Москвой стабилизировалось, и хотелось думать, что эвакуации еще оставшихся в столице правительственных учреждений не произойдет. Но все сложилось по-иному. Около 11 часов утра в отделе, где я работал, раздался телефонный звонок, и всем было передано распоряжение немедленно собрать дела и самые необходимые личные вещи и отправляться на Казанский вокзал. Хотя подсознательно мы этого ждали, но внезапно полученное указание покинуть Москву произвело впечатление грома среди ясного неба. Всех нас охватила тревога. Пока мы собирали последние бумаги, кто-то принес неприятное известие, что ночью гитлеровцам, несмотря на упорное сопротивление защитников Москвы, удалось прорваться на ближних подступах к столице и что именно этим вызвано решение о немедленной эвакуации.

У подъезда наркомата на Кузнецком мосту выстроились покрытые брезентом грузовики. Падал снег. Сотрудники носили в машины папки с бумагами. Здесь же толпились и те из членов семей, которые по различным причинам не эвакуировались раньше. Им было разрешено взять с собой лишь по чемоданчику. Разместились по машинам быстро и организованно. Вереница грузовиков, выехав на Садовое кольцо, направилась к Комсомольской площади. Прохожих было мало. Многие предприятия вместе со своим персоналом эвакуировались из столицы еще ранней осенью.

В высоком зале ожидания Казанского вокзала собралось довольно много пассажиров. Здесь уже находилась группа сотрудников аппарата Коминтерна во главе с Д. З. Мануильским. Они: тоже уезжали из Москвы. Посадка еще не была объявлена. Люди бродили по залу, собирались группами, обсуждали последние события. Я подошел к Мануильскому. В окружении нескольких человек он вел оживленную дискуссию. Я расслышал вопрос какого-то молодого человека, который допытывался, что означает внезапный отъезд из Москвы, — следует ли понимать, что столица оказалась под серьезной угрозой и, может быть, будет сдана врагу? Дмитрий Захарович решительно отрицал такое предположение.

— Положение, конечно, серьезное. Но дело не только в этом. Решение о переезде вовсе не следует понимать как свидетельство намерения сдать Москву. И ничего внезапного в этом нет. Все готовилось заранее. Теперь решили, что нужно создать более подходящие условия для нормальной работы правительственных учреждений, международных организаций и иностранных представительств, находящихся в Советском Союзе. [113]

— А говорят, что немцы подошли совсем близко, — не унимался молодой человек.

— Я твердо уверен, — отвечал Мануильский, — что защитники столицы выполнят свой долг и гитлеровцы не пройдут. Но остается фактом, что фронт проходит очень близко и потому в городе должны остаться лишь самые необходимые органы управления. Вместе с тем важно, чтобы все организации и учреждения нормально функционировали. В нынешнее сложное время это особенно необходимо. Долг каждого из нас — взять себя в руки, быстро и организованно перебазироваться на новое место и продолжать работу...

В Куйбышеве Наркоминделу было предоставлено здание, где раньше помещался техникум. Жилье получили в доме поблизости — в помещении какого-то ликвидированного учреждения. И в том и в другом здании еще продолжался ремонт. Но мы все же разместились. Поначалу особенно было трудно без телефонов. Но вскоре их установили. Посольства в большинстве случаев обосновались в старых купеческих особняках.

Первые дни на новом месте были заняты в основном приведением в порядок архива и решением всевозможных текущих, главным образом технических, дел.

6 ноября по случаю 24-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции в Куйбышевском оперном театре состоялся торжественный вечер. На нем присутствовал дипломатический корпус. Доклад сделал первый заместитель народного комиссара иностранных дел А. Я. Вышинский. На следующий день все узнали, что в Москве состоялось торжественное собрание, на котором с докладом выступил И. В. Сталин, а на Красной площади был проведен парад войск, уходивших прямо от Мавзолея В. И. Ленина на фронт защищать столицу нашей Родины.

Через два дня Б. Ф. Поддероб, В. Н. Павлов и я получили указание вернуться в Москву, где при остававшемся там наркоме иностранных дел В. М. Молотове была создана оперативная рабочая группа.

Рано утром 9 ноября мы вылетели на двухмоторном транспортном самолете из Куйбышева и к середине дня приземлились на аэродроме близ Ногинска. Из-за активности немецкой истребительной авиации. Центральный аэропорт и Внуково не принимали. Из Ногинска долго добирались на машине по заснеженному и обледенелому шоссе. Находясь в Москве, я стал свидетелем как тревожных дней конца ноября, так и ликования москвичей в связи с блестящей победой советских войск у ворот столицы в ходе контрнаступления, развернувшегося в начале декабря 1941 года.

Мы — участники оперативной группы при наркоме иностранных дел — ничего не знали о готовившемся контрнаступлении. Поэтому сообщение о поражении гитлеровских войск под Москвой [114] было для нас приятной неожиданностью. Помню, как, придя утром в Кремль после нескольких часов сна в холодном подвале здания Наркоминдела на Кузнецком мосту и развернув еще пахнувшую типографской краской «Правду», я увидел это волнующее сообщение. Рядом были помещены фотографии: засыпанная снегом искореженная боевая техника врага, нацистские вояки с поднятыми руками, сдающиеся в плен. Все мы давно хотели услышать такое сообщение, ждали его, твердо верили, что враг будет остановлен у стен столицы и отброшен назад. И вот наконец это свершилось! Трудно передать чувство радости и душевного подъема, которое все мы испытали при этом известии.

США вступают в войну

Пёрл-Харбор

На рассвете 7 декабря 1941 г. без предупреждения японские самолеты, поднявшиеся с незаметно пересекших Тихий океан авианосцев, обрушились на американскую военно-морскую базу Пёрл-Харбор на Гавайских островах, где находилось крупное соединение военно-морского флота США. В результате бомбового удара несколько американских кораблей взорвалось и затонуло, большое число самолетов было выведено из строя. В Соединенных Штатах до сих пор продолжается спор о том, насколько японское нападение было тогда неожиданным для высшего руководства в Вашингтоне. Многие полагают, что в Белом доме знали за несколько дней и уж, во всяком случае, за несколько часов до начала атаки о намерениях Японии. Эта точка зрения подкрепляется, в частности, тем, что американская разведка раскрыла японский дипломатический код и расшифровала секретные телеграммы, поступавшие из Токио японскому послу в столице США.

В этой связи представляет интерес составленная одним из ответственных работников Белого дома Робертом Шервудом запись, где воспроизводится обстановка накануне японского нападения на Пёрл-Харбор.

В овальном кабинете Белого дома президент Ф. Д. Рузвельт и Гарри Гопкинс обсуждали текущие дела. В это время в кабинет вошел командор Шульц, бывший в то время помощником капитана Бардела, который, в свою очередь, был помощником президента по военно-морским делам. Шульц принес пакет с дешифрованной телеграммой японского правительства своему послу в Вашингтоне. Президент прочел телеграмму и передал ее Гопкинсу. Ознакомившись с текстом, Гопкинс вернул телеграмму Рузвельту. Как вспоминает Шульц, президент Рузвельт сказал при этом, обращаясь к Гопкинсу:

— Это означает войну.

Гопкинс высказал мнение, что, судя по всему, японцы произведут внезапную атаку. Президент согласился с этим и сказал, что американцы не могут нанести превентивный удар.

— Мы демократическая страна, — добавил Рузвельт. — Мы миролюбивый народ, но после японской атаки у нас будет неплохой послужной список.

Итак, в овальной комнате Белого дома было, принято решение [116] ничего не предпринимать для упреждения японского нападения и ждать развития событий.

Комментируя эту сцену, Роберт Шервурд следующим образом охарактеризовал ситуацию. Рузвельт понимал, что нападение Японии неизбежно. Но он находился под давлением изоляционистов, обладавших прочными позициями в конгрессе. Даже нападение Японии на британские или голландские владения в районе Тихого океана не могло изменить положения. Для вступления Америки в войну должно было создаться положение, когда Соединенные Штаты оказались бы перед дулом пистолета, когда им надо было бы либо ответить ударом на удар, либо навсегда сойти со сцены как великая держава.

Нападение на территорию США было единственное, что японцы могли предпринять, чтобы помочь Рузвельту решить стоящую перед ним дилемму, и они сделали это одним ударом, причем столь вызывающим образом, что разобщенные и находившиеся в замешательстве американцы сразу же сплотились, обрели единство и уверенность.

Как впоследствии выяснилось, генеральный штаб также получил сведения о предстоящей японской атаке. Но генерал Маршалл, который в то время был начальником штаба, не связался сразу же после этого по телефону с командующим американскими военно-морскими силами в Гонолулу, хотя мог это сделать и соответствующий аппарат стоял у него на столе. В ходе расследования этого дела комиссией конгресса генерал Маршалл дал следующее объяснение: среди различных факторов, которые побудили его не пользоваться телефоном, было опасение того, что японцы дешифруют или во всяком случае установят факт объявления американским командованием тревоги на своих базах на Гавайях. Японцы могли бы ухватиться за это, использовав против правительства США ту часть американской общественности, которая занимала изоляционистские позиции, и изобразить дело так, будто Вашингтон готовится к каким-то действиям, которые могут заставить Японию напасть на США. Зато после японской атаки правительство смогло решительно потребовать от конгресса объявления войны Японии. Выступая по радио через два дня после японского нападения на Пёрл-Харбор, президент Рузвельт заявил:

— Мы должны признать, что наши враги осуществили блестящий акт дезинформации, отлично рассчитанный и выполненный с большой ловкостью. Это, конечно, было чрезвычайно бесчестным делом, но мы должны смотреть в лицо тому факту, что современная война, ведущаяся в манере нацистов, — вообще грязное дело. Мы не хотели ее, мы не хотели вступать в нее, но мы оказались втянутыми в нее и мы будем драться, используя средства, которыми мы располагаем.

Поступившие в Москву первые сообщения иностранных телеграфных агентств о катастрофе в Пёрл-Харборе были немногословны, [117] но сразу же стало ясно: произошло одно из важнейших событий второй мировой войны. Удар по Пёрл-Харбору, несомненно, означал неизбежность вступления в войну Соединенных Штатов, правда, пока еще только с Японией, а не с Германией. Но уже и это существенным образом меняло соотношение сил в мировом конфликте. Теперь особенно важное значение имело то, как будет реагировать на случившееся гитлеровская Германия — союзница Японии.

Выступление Японии против США было вовсе не той акцией, какую ожидал Гитлер. Летом и осенью 1941 года Берлин всячески убеждал японское правительство напасть на Советский Союз. 10 июля, то есть в разгар немецкого наступления на советском фронте, министр иностранных дел Германии Риббентроп направил немецкому послу в Токио следующую телеграмму:

«Поскольку Россия, как об этом сообщает из Москвы японский посол, фактически находится на краю катастрофы... просто невозможно, чтобы Япония, как только она будет готова к этому в военном отношении, не решила проблемы Владивостока и сибирского пространства. Я прошу вас использовать все находящиеся в вашем распоряжении средства, чтобы побудить Японию как можно скорее выступить войной против России, ибо чем скорее это произойдет, тем лучше. Естественная цель должна и впредь заключаться в том, чтобы Япония и мы до наступления зимы подали друг другу руку на Транссибирской магистрали».

Однако японские правящие круги отказывались таскать для Гитлера каштаны из огня. Имея свой опыт «сибирского похода» в период интервенции 1918 — 1922 годов, помня об уроках, полученных в Халхин-Голе и на озере Хасан, японские политики опасались втягиваться в войну с СССР. Зато они со все большим вожделением поглядывали в сторону Юго-Восточной Азии и Тихого океана, где видели своего главного противника и конкурента в лице США. Такое направление японской экспансии не вполне устраивало Гитлера, и он оказывал на Токио нажим с тем, чтобы Япония как можно дольше избегала столкновения с Соединенными Штатами. Вместе с тем Гитлер опасался и какого-либо соглашения между Токио и Вашингтоном, так как считал, что в таком случае США «прикрыли бы себе спину» для действий в Европе против Германии.

Между тем японские милитаристы имели свои расчеты. Планируя нападение на США, правительство Японии зондировало почву в Берлине. Показательна в этой связи беседа, состоявшаяся 28 ноября 1941 г. между японским послом в Германии генералом Осима и Риббентропом. В ходе этой беседы Осима спросил, приведет ли конфликт Японии с Соединенными Штатами к объявлению Германией войны Америке? Гитлеровский министр уклонился от прямого ответа.

— Рузвельт — фанатик, — сказал он — поэтому нельзя предсказать, как он поступит... [118]

Такая реакция не удовлетворила Осиму, и он прямо спросил, что намерена предпринять Германия в указанном случае? Тут уж Риббентропу пришлось заверить своего союзника по тройственному пакту в лояльности Берлина.

— Если Япония окажется втянутой в войну с Соединенными Штатами, — заявил он, — то Германия незамедлительно также объявит войну. Германия в такой ситуации ни в коем случае не пойдет на сепаратный мир с США. В этом вопросе фюрер занимает твердую позицию...

Разумеется, такая гарантия, данная гитлеровским правительством Японии, в то время держалась в строгой тайне. Вместе с тем из различных источников поступали сообщения, что в Токио на протяжении длительного времени идет борьба между различными группировками и что от ее исхода зависит, в каком направлении Япония нанесет удар. Все говорило о том, что в ходе этой борьбы гитлеровские дипломаты оказывают давление, стремясь побудить японское правительство выступить против Советского Союза. Между тем все чаще появлялась информация, согласно которой было видно, что Токио склоняется к удару в направлении Юго-Восточной Азии. Об этом, в частности, сообщал в Москву и Рихард Зорге.

Его информация подтвердилась. После того как японцы нанесли удар по крупнейшей военно-морской базе США, возникал, однако, вопрос: что предпримет гитлеровская Германия? Останется ли она верна своему союзнику или же, поскольку усилия Берлина направить Японию против Советского Союза не увенчались успехом, Гитлер предпочтет на какое-то время остаться в стороне от японо-американского конфликта?

Речь фюрера

После нападения на Пёрл-Харбор прошло несколько дней, а из Берлина все еще не поступало никаких сведений о позиции Германии. 11 декабря иностранные агентства сообщили, что вечером в рейхстаге Гитлер произнесет важную речь. Выступление должно было транслироваться по радио. Имелись основания предполагать, что именно на заседании рейхстага Гитлер объявит о своем решении.

Вечером в тот день меня вызвал к себе В. М. Молотов. Напомнив, что через несколько минут по берлинскому радио начнется передача речи Гитлера в рейхстаге, он сказал, что товарищ Сталин интересуется этой речью и хочет поскорее знать ее содержание. Я быстро настроил приемник на берлинскую волну. Сначала из громкоговорителя раздавались марши, затем посыпались выкрики «депутатов» рейхстага — видимо, Гитлер по своему обыкновению появился последним, когда все были в сборе, [119] и в этот момент шел к сцене по проходу в партере здания Кроль-опер под истошные крики «зиг-хайль» назначенных фюрером «парламентариев».

Работая перед войной в советском посольстве в Берлине, я несколько раз бывал в дипломатической ложе во время торжественных заседаний в Кроль-опер — в бывшем оперном театре, ставшем резиденцией гитлеровского «парламента» после поджога здания рейхстага. Я во всех деталях помнил эти балаганные представления. Отдельные возгласы слились в сплошной рев. Так продолжалось несколько минут. Затем стало тише и послышался хриплый голос Геринга. Он открыл заседание рейхстага и предоставил слово «фюреру германского народа». Вновь раздались выкрики «хайль Гитлер» и «зиг-хайль». Гитлер несколько раз кашлянул в микрофон, воцарилась тишина, и он начал свою речь.

Поначалу Гитлер говорил спокойно и размеренно. Потом постепенно стал себя взвинчивать. В отдельных местах впадал в истерический тон, визжал фальцетом, причем аудитория в такие моменты неистовствовала, и тогда было трудно разобрать смысл отрывочных фраз оратора.

Спустя минут десять после того как Гитлер начал речь, на письменном столе зазвонил зеленый телефон — это был аппарат, по которому мог звонить только Сталин. Быстро подойдя к столу, Молотов снял трубку. Вопросов я, естественно, не слышал, но, хотя мое внимание было сосредоточено на приемнике, все же каким-то вторым слухом улавливал, что отвечал Молотов:

— Да, уже начал... пока общие фразы... Еще не ясно, что они решили...

Сталин с нетерпением ждал, что предпримут в Берлине в связи с японо-американским конфликтом. Ведь от этого зависело многое. Тем временем по эфиру из Берлина сюда, в кремлевский кабинет, продолжал доноситься голос нацистского диктатора. Он громил президента Рузвельта, называя его «главным виновником» войны. Побесновавшись вдоволь, Гитлер, наконец, перешел к существу вопроса. Заявив, что акция Японии «встречена немецким народом и порядочными людьми во всем мире с глубоким удовлетворением», Гитлер прокричал, что разрывает отношения с Соединенными Штатами и объявляет им войну. Эти слова были встречены новым приступом истерии «депутатов» рейхстага.

Как только я перевел последнюю фразу, Молотов подошел к зеленому телефону, набрал номер. Услышав ответ, сказал:

— Они объявили войну Соединенным Штатам... Как поступит Япония?.. Об этом ничего не говорил, но, конечно, вопрос важный... Я тоже думаю, что вряд ли. Немцы сейчас получили такой урок в Подмосковье, что в Токио трижды должны подумать, прежде чем решиться на действия против нас... [120]

Вопрос о том, поддадутся ли японцы нажиму Берлина, требовавшего присоединения Токио к войне против Советского Союза, имел первостепенное значение. Этот нажим особенно усилился после объявления Германией войны США. Однако, как показали последующие события, в Токио предпочли действовать более осторожно. Провал гитлеровского «блицкрига» против Советского Союза становился все более очевидным, и японские политики не могли помышлять об авантюре в Сибири.

Между тем решение Гитлера присоединиться к Японии и объявить войну Америке означало, что Соединенные Штаты становятся полноценным участником антигитлеровской коалиции. Процесс формирования боевого сотрудничества трех великих держав в борьбе против общего врага продвинулся еще дальше.

Антони Иден в Москве

В начале декабря 1941 года я был включен в небольшую группу, которая готовила документацию к предстоящему визиту в Советский Союз министра иностранных дел Англии Антони Идена. Идея этого визита была выдвинута Лондоном и встретила положительный отклик советской стороны. Значительное расширение англо-советских отношений, задачи совместной борьбы против общего врага — все это делало не только желательным, но и необходимым проведение переговоров на высоком уровне. К тому же некоторые вопросы политического характера, которые поднимало Советское правительство в период формирования антигитлеровской коалиции, оставались открытыми.

Приезд Идена в Москву и его встречи с руководителями Советского правительства могли содействовать решению этих проблем.

Главное же заключалось в том, чтобы в ходе переговоров с британским министром иностранных дел подготовить соглашение между Англией и СССР о союзе в войне и послевоенном сотрудничестве. Наконец, в Москве рассчитывали обсудить с Иденом выдвинутое ранее советское предложение о посылке английских частей на советско-германский фронт для совместных действий с Красной Армией против гитлеровцев.

В послании премьера Черчилля Сталину от 22 ноября 1941 г. говорилось: «Мы готовы командировать в ближайшем будущем Министра Иностранных Дел Идена, с которым Вы знакомы. Он направится через Средиземное море для встречи с Вами в Москве или в другом месте. Его будут сопровождать высокопоставленные военные и другие эксперты, и он сможет обсудить любой вопрос, касающийся войны, включая посылку войск не только на Кавказ, но и на линию фронта Ваших армий на Юге. Ни наши судовые ресурсы, ни наши коммуникации не позволят ввести в действие значительные силы, и даже при этом Вам [121] придется выбирать между войсками и поставками через Персию».

Таким образом, не отклоняя в принципе идею использования английских войск на советско-германском фронте, Черчилль, однако, заранее выдвигал определенные оговорки.

Далее в послании британского премьера выражалась готовность обсудить послевоенную организацию мира: «Когда война будет выиграна, в чем я уверен, мы ожидаем, что Советская Россия, Великобритания и США встретятся за столом конференции победы как три главных участника и как те, чьими действиями будет уничтожен нацизм. Естественно, первая задача будет состоять в том, чтобы помешать Германии, и в особенности Пруссии, напасть на нас в третий раз. Тот факт, что Россия является коммунистическим государством и что Британия и США не являются такими государствами и не намерены ими быть, не является каким-либо препятствием для составления нами хорошего плана обеспечения нашей взаимной безопасности и наших законных интересов. Министр Иностранных Дел сможет обсудить с Вами все эти вопросы».

Соглашаясь принять руководителя Форин оффис в Москве, глава Советского правительства в послании Черчиллю указывал: «Ваше предложение направить в ближайшее время в СССР Министра Иностранных Дел г. Идена я всемерно поддерживаю. Обсуждение вместе с ним и принятие соглашения о совместных действиях советских и английских войск на нашем фронте и осуществление этого дела в срочном порядке имели бы большое положительное значение. Совершенно правильно, что обсуждение и принятие плана послевоенной организации мира должно исходить из того, чтобы помешать Германии и прежде всего Пруссии снова нарушить мир и ввергнуть снова народы в кровавую бойню».

Антони Иден прибыл в Москву 15 декабря и провел в советской столице почти неделю. Его сопровождали постоянный заместитель министра иностранных дел Александр Кадоган, а также гражданские и военные эксперты. За это время Иден имел несколько встреч с И. В. Сталиным и В. М. Молотовым, в ходе которых состоялся обмен мнениями по проблемам совместного участия в войне против гитлеровской Германии.

Что касается отправки британских войск на советско-германский фронт, то этот вопрос уже имел свою историю. В ходе переписки между Москвой и Лондоном английское правительство предложило послать британские войска на Кавказ для «охраны нефтяных районов», а также в северную часть Ирана, с тем чтобы находившиеся там советские войска, как и высвобождавшиеся в таком случае советские гарнизоны на Кавказе, были использованы в действующей армии на советско-германском фронте. Это предложение вновь представило Черчилля в весьма неприглядном свете; получалось, что для ведения гарнизонной [124] службы на советской и иранской территориях Англия могла выделить войска, а для боевых действий на советско-германском фронте войск «не оказалось». Советское правительство отклонило это сомнительное предложение, а переговоры с Иденом ничего нового в данный вопрос не внесли.

С Иденом в Москве обсуждалась также проблема западной границы Советского Союза, включая вопрос о прибалтийских республиках как составной части Советского государства. В 1940 году народы прибалтийских стран в результате их волеизъявления вступили в состав Советского Союза, что и было в свое время оформлено законодательными актами как государственных органов прибалтийских республик, так и Верховного Совета СССР.

Английское правительство уклонялось от официального признания факта восстановления Советской власти в прибалтийских государствах и вхождения их в состав СССР. Используя это обстоятельство, находившиеся в Лондоне осколки свергнутых буржуазных режимов Прибалтики проявляли все большую активность. Это, конечно, не могло не отравлять атмосферы отношений между союзниками. Естественно, что советская сторона была заинтересована в урегулировании данного вопроса.

Когда эта проблема была поднята в ходе переговоров в Москве, Иден всячески уклонялся от прямого ответа. Он уверял, [123] что не может сказать ничего конкретного по данному поводу, пока вопрос не рассмотрит британское правительство. Иден повторил, в частности, заявление Черчилля о том, что никакие территориальные изменения, происшедшие в ходе этой войны, не признаются британским правительством.

— Возможно, — сказал Иден, — что как раз это конкретное изменение будет приемлемо, но я должен сперва проконсультироваться с английским правительством.

При этом он ссылался, в частности, на Атлантическую хартию и на содержащиеся в ней положения о непризнании территориальных изменений. Таким образом получалось, что Лондон присваивал себе право определять правомочность законодательных актов Советской власти.

— Действительно ли необходимо, чтобы вопрос о прибалтийских государствах был обусловлен решением британского правительства? — иронически спросил Сталин. — Мы ведем сейчас самую тяжелую войну и теряем сотни тысяч, людей, защищая общее дело вместе с Великобританией, которая является нашим союзником, и я полагаю, что такой вопрос следует рассматривать как аксиому, и тут не требуется никакого решения.

— Вы имеете в виду будущее прибалтийских государств после окончания войны? — спросил Иден, явно стараясь выиграть время.

— Да, — ответил Сталин. — Будете ли вы поддерживать стремление этих трех государств быть в конце войны в составе Советского Союза? Ведь все, что мы требуем, это восстановления нашей страны в ее прежних границах. Я хочу подчеркнуть то обстоятельство, что если вы откажетесь от этого, то это будет выглядеть так, как будто вы хотите создать какую-то возможность для расчленения Советского Союза. Я удивлен и поражен тем, что правительство г-на Черчилля занимает такую позицию. По существу это та же позиция, которую занимало правительство Чемберлена, и я должен снова подчеркнуть, что отношение британского правительства к проблеме наших границ меня очень удивляет...

Иден принялся уверять, что добьется решения этого вопроса еще до того, как советские войска вступят в Прибалтику.

— Я полагал, — продолжал Сталин, как бы не слыша слов Идена, — что Атлантическая хартия направлена против тех наций, которые пытаются установить свое мировое господство, но теперь дело выглядит так, как будто бы Атлантическая хартия направлена против Советского Союза.

— Нет, это, конечно, не так, — поспешил возразить Иден. — Просто речь идет о том, что вы ставите передо мной некоторые вопросы, связанные с вашими границами, а я не в состоянии вам немедленно ответить и прошу вас дать мне время для того, чтобы получить такой ответ от своего правительства... [124]

По этому вопросу во время пребывания руководителя Форин оффис в Москве так и не было достигнуто договоренности. Проблема была урегулирована позднее, в ходе подготовки советско-английского договора о союзе в войне против, гитлеровской Германии и ее сообщников в Европе и о сотрудничестве после войны. Договор был подписан 26 мая 1942 г. и, наряду с другими документами того периода, в значительной мере способствовал укреплению антигитлеровской коалиции. В дни пребывания Идена в Москве отдельные положения и условия будущего договора были широко обсуждены.

Был также затронут вопрос о положении в Юго-Восточной Азии и на Дальнем Востоке. В частности, Иден сказал, что премьер-министр Черчилль хотел бы знать позицию Советского правительства в отношении Японии. Англичан интересовала перспектива вступления Советского Союза в войну на Дальнем Востоке.

— Если Советский Союз сейчас объявит войну Японии, — сказал Сталин, отвечая Идену, — то нам придется вести настоящую войну на суше, в воздухе и на море. Следовательно, мы должны тщательно взвесить и учесть те силы, которые будут включены в борьбу. Многое зависит от того, как развернется война против Германии. Если на немцев будет оказан сильный нажим, то не исключено, что они побудят японцев напасть на нас, и в этом случае нам придется сражаться. Но мы предпочли бы, чтобы это произошло возможно позже...

Тут содержался довольно прозрачный намек на то, что вся ситуация во многом зависит от готовности западных держав предпринять активные действия против гитлеровской Германии. Иден, видимо, понял это и решил не развивать неприятную для него тему. Во всяком случае, вопрос об отношениях Советского Союза и Японии на этих переговорах больше не поднимался.

В ходе бесед советских руководителей с Иденом состоялся также широкий обмен мнениями по проблемам послевоенного устройства, причем особое внимание было уделено мерам, которые исключили бы в будущем возможность новой германской, агрессии.

Иден пожелал побывать на фронте. Такая возможность была ему предоставлена, и он совершил поездку в район Клина, проехав по местам, откуда гитлеровцы были выбиты в начале декабря мощным контрнаступлением советских войск.

Вернувшись в Москву, Иден с восхищением отзывался о блестящей победе советских войск, поздравлял советских руководителей, высказывал пожелания дальнейших успехов. Но много позже в своих мемуарах он признался, что в действительности испытывал не столько удовлетворение по поводу побед Красной Армии, сколько тревогу за последствия для «британских интересов» неминуемого поражения гитлеровской Германии. Описывая поездку на подмосковный фронт, Иден рассказывает, как [125] его поразили груды боевой техники, брошенной поспешно бежавшими гитлеровцами.

Приводимая им в мемуарах пространная выдержка из его же дневника содержит подробное описание того, что он увидел на советско-германском фронте в декабре 1941 года. Но он очень скупо упоминает о страданиях советских людей, переживших гитлеровскую оккупацию. Зато британский министр иностранных дел во всех подробностях описал свою встречу и разговор с тремя пленными гитлеровцами, которым Иден, судя по тону его высказываний, явно симпатизировал. Он даже выразил им сочувствие. О том, что они с оружием в руках пришли сюда порабощать советский народ, Иден, кажется, забыл.

Такой подход к оценке событий на советско-германском фронте в конце 1941 года, подобная реакция на мощные удары, нанесенные советскими войсками «непобедимому» до того времени вермахту, весьма характерны для Идена. Он усмотрел в этом угрозу для империалистических устремлений Великобритании и США. Он опасался, как бы победа Советской страны над гитлеровской Германией не изменила соотношения сил в мире. Иден записал в своем дневнике: «Кажется неизбежным, что, если Гитлер будет опрокинут, русские войска окончат войну, оказавшись гораздо дальше в глубине Европы, чем при ее начале в 1941 году. Поэтому представляется целесообразным как можно раньше связать Советское правительство соответствующими соглашениями».

Мне вспоминается диалог, происходивший во время одной из бесед Идена со Сталиным. Речь зашла о дальнейшем развитии событий на советско-германском фронте. Иден высказал мысль, что борьба с немцами будет трудной и длительной.

— Ведь сейчас, — добавил он, — Гитлер все еще стоит под Москвой и до Берлина далеко...

— Ничего, — спокойно возразил Сталин, — русские уже были два раза в Берлине, будут и в третий раз.

Уверенный тон главы Советского правительства был, надо полагать, не очень-то приятен Идену.

Упомянув о том, что русские два раза были в Берлине, Сталин имел в виду вступление русских войск в этот город в 1760 году в период Семилетней войны. Затем русские оказались в Берлине в 1813 году, когда войска царя Александра I заняли город, преследуя отступавшую от Москвы наполеоновскую армию.

Уже много позднее Аверелл Гарриман вспоминал, что во время Потсдамской конференции он сказал Сталину:

— А ведь вам, должно быть, очень приятно, что вы, после того что пришлось пережить вашей стране, находитесь сейчас здесь, в Берлине...

— Царь Александр, — невозмутимо заметил Сталин, — до Парижа дошел... [126]

После завершения переговоров с Антони Иденом одновременно в Москве и Лондоне было опубликовано совместное англо-советское коммюнике. В нем говорилось:

«Беседы, происходившие в дружественной атмосфере, констатировали единство взглядов обеих сторон на вопросы, касающиеся ведения войны, в особенности на необходимость полного разгрома гитлеровской Германии и принятия после того мер, которые сделали бы повторение Германией агрессии в будущем совершенно невозможным. Обмен мнениями по вопросам послевоенной организации мира и безопасности дал много важного и полезного материала, который в дальнейшем облегчит возможность разработки конкретных предложений в этой области».

Московские беседы во время визита Идена знаменовали собой новый и важный шаг вперед в деле консолидации антигитлеровской коалиции.

Год 1942-й

Подходил к концу 1941 год, насыщенный эпохальными событиями. Советские люди, несмотря на тяжелейшие испытания, обрушившиеся на них, могли с законным удовлетворением подвести итог этому году. Гитлеровский план «блицкрига» против Советской страны провалился — к концу года это стало очевидным для всех. Хвастливые заявления фюрера о том, что он разместит своих вояк на зимних квартирах в Москве, оказались пустым звуком. Вместо этого хваленый вермахт получил у стен советской столицы сокрушительный удар. Тысячи гитлеровских завоевателей нашли свою гибель на полях Подмосковья.

Конечно, еще предстояла тяжелая борьба, враг еще оставался сильным и готовился к новому броску. Но было ясно: факторы, игравшие вначале на руку гитлеровцам, прежде всего связанные с внезапностью нападения, переставали действовать. Вступали в силу долговременные факторы, благоприятствовавшие Советскому Союзу: сплоченность советского народа, экономический и людской потенциал, преимущества социалистического строя, правильность советских стратегических концепций. Важное значение имело и укрепление антигитлеровской коалиции. Дальнейшей ее, консолидации содействовала подготовленная к тому времени Декларация Объединенных Наций. Торжественное ее подписание состоялось. 1 января 1942 г. Под декларацией поставили свои подписи представители четырех держав — СССР, Великобритании, США и Китая, а также 22 других государств. В декларации провозглашалось, что полная победа над фашистскими агрессорами необходима для защиты жизни, свободы и независимости народов. В ней содержалось обязательство употребить все ресурсы, военные и экономические, [127] против тех членов берлинского пакта, с которыми данный участник декларации находится в войне. Каждый участник декларации обязывался сотрудничать с другими подписавшими ее правительствами и не заключать сепаратного перемирия или мира с врагами.

Хотя время было трудное, хотелось все же как-то проводить 1941 год и встретить год 1942-й, Работать тогда всем приходилось очень много. Никто из остававшихся в тылу, естественно, не имел тогда ни выходных, ни отпусков, ни даже праздничных свободных дней. Работники Наркоминдела находились на особо строгом режиме. По существу, весь день, кроме сна и времени на дорогу домой и обратно, люди были заняты на работе. Во всех случаях отлучки из дома в редкое свободное время надо было оставлять дежурному точные координаты, вплоть до ряда и номера места в театре. И нередко, когда удавалось пойти на спектакль, голос по радио объявлял, что такого-то срочно требуют на работу.

Однако новый, 1942 год нам все же удалось встретить небольшой компанией. Оперативная группа работников Наркоминдела, остававшихся в Москве после эвакуации основного аппарата в Куйбышев, получила рабочие места в одном из пустовавших кабинетов в здании Совнаркома в Кремле. Мы были связаны прямой телефонной линией с Куйбышевом и регулярно поддерживали связь с различными отделами наркомата, находившегося на берегах Волги. Здание же Наркоминдела на Кузнецком мосту практически пустовало — там была лишь небольшая ячейка хозяйственного отдела, самый необходимый справочный архив и служебная столовая. В подвале было устроено общежитие, являвшееся одновременно и бомбоубежищем. Там мы ночевали, никуда не уходя и во время бомбежек, которые бывали довольно часто в ноябре и декабре 1941 года. Впрочем, разгром немцев под Москвой в начале декабря оказался таким шоком для гитлеровского командования, что «люфтваффе» стала гораздо реже появляться над советской столицей. К концу месяца можно было уже перебраться из подвала.

Нам с И. С. Чернышевым, также входившим в оперативную группу, предоставили на третьем этаже комнату в пустовавшем служебном помещении, где мы поставили раскладушки, стол и несколько стульев. Здание Наркоминдела, как и почти вся Москва, не отапливалось. Нас спасал камин, который был в этом кабинете. Где-то раздобыли дров, и тот из нас, кто приходил раньше с работы, спешил развести огонь.

В этой комнате мы встретили Новый год, располагая в ту ночь двумя-тремя свободными часами. Наша компания помимо нас с Чернышевым состояла из Киселева, с которым мы подружились еще до войны, когда он работал вице-консулом в Кенигсберге и часто приезжал к нам в Берлин, а также Коптелова, бывшего третьего секретаря нашего посольства в Германии. [128]

Коптелов работал в консульском отделе — он по своим делам приехал из Куйбышева на несколько дней. Киселев же появился совсем неожиданно. После возвращения из Германии он вместе со многими другими сотрудниками Наркоминдела пошел в ополчение, был ранен, лежал в госпитале и должен был снова возвращаться в действующую армию. Но к тому времени работа Наркоминдела стала вновь разворачиваться. Были также установлены консульские и дипломатические отношения со странами, с которыми раньше Советский Союз таких связей не имел. Понадобились опытные работники. Отдел кадров разыскивал бывших сотрудников и снова зачислял в Наркоминдел. Отыскался в госпитале и Киселев. Сначала он находился в Куйбышеве, а потом был вызван в Москву, где ждал назначения на новый пост — генконсулом в Нью-Йорк.

Собрались мы в начале двенадцатого. Камин уже пылал, излучая приятное тепло, — его растопил Чернышев, который пришел несколько раньше. Настроение было приподнятое. Только что по радио Левитан объявил об освобождении советскими войсками города Калуги — новогодний подарок Родине от героической Красной Армии. Год 1941-й кончался под знаком еще одной победы советских воинов. Уходящий год вся собравшаяся тут четверка встречала в столице Германии, еще не предполагая, что предстоит пережить нашей стране: горечь первых утрат и поражений, вынужденную сдачу врагу городов и сел, эвакуацию государственных учреждений из Москвы, бомбежки столицы, разрушения. Теперь 1941 год подошел к концу. Советский Союз выстоял, выдержал первый отчаянный натиск врага — это было самое главное. Красная Армия нанесла гитлеровцам немало сокрушительных ударов — под Тихвином, под Москвой, а только что освободила город Калугу.

И Михаил Иванович Калинин своим спокойным, несколько приглушенным голосом поздравлял по радио советских людей с Новым годом, с уже достигнутыми успехами и с грядущими победами...

В этот час мы вспоминали товарищей, которых уже не было с нами. Замечательный, душевный человек генерал Тупиков — наш военный атташе в Берлине — был убит на переправе под Киевом; заместитель торгпреда в Германии Кормилицын стал жертвой авиационной катастрофы в Иране, где он ведал транспортировкой союзнических поставок. Вспоминали мы и многих других наших товарищей, оказавшихся в числе первых жертв войны. Мы слушали рассказ Киселева о судьбе того отряда московского ополчения, где он служил. Эта часть, слабо вооруженная, противостояла мощному натиску гитлеровских танков и была почти вся истреблена...

Мы понимали, что впереди еще много трудностей, много жертв, но все же наступающий год встречали, как и все советские люди, с оптимизмом: было ясно, что гитлеровский «блицкриг» [129] дал осечку и что, какие бы трудности ни предстояли, конечная победа Советского Союза несомненна...

Разошлись мы вскоре после 2 часов ночи. Чернышев, который должен был в 9 утра заступать на дежурство, остался немного отдохнуть, Киселев и Коптелов спустились в хозяйственную часть, где была устроена импровизированная гостиница для приезжих сотрудников Наркоминдела. Я сразу же вернулся на работу. Шел в Кремль по заваленным сугробами улицам: снег не убирали, и вместо тротуаров темнели протоптанные тропинки. В небе стояла полная луна, и, хотя улицы не освещались, от нее и от снега было очень светло. На Красной площади расчищали только проезжую часть вдоль ГУМа, а вокруг высились снежные горы, среди которых в разных направлениях вились тропинки. Я пошел по той, что шла наискосок от Исторического музея к Спасским воротам. На башне куранты пробили половину третьего. Наступал первый день 1942 года...

Главные партнеры

Некоторые аспекты отношении с США

До того как оформилась антигитлеровская коалиция, советско-американские отношения прошли через несколько этапов. Несомненно, в развитии этих отношений решающее значение имела позиция, которую правительство Рузвельта заняло после нападения гитлеровской Германии на Советский Союз.

Как только в Вашингтоне стало известно, что 22 июня 1941 г. Гитлер вторгся в пределы Советской страны, государственный секретарь Корделл Хэлл (он рассказывает об этом в своих мемуарах) позвонил по телефону президенту Рузвельту, а затем своему заместителю Сэмнеру Уэллесу. Каждому из них он сказал:

— Мы должны оказать России всю возможную помощь. Мы неоднократно заявляли, что предоставим такую помощь, которую мы сможем оказать любому государству, сопротивляющемуся державам «оси». Нет никакого сомнения, что в настоящее время Россия подпадает под эту категорию...

На протяжении последующих недель эта концепция пробивала себе дорогу, однако не без труда. Как уже было сказано выше, многие вашингтонские военные эксперты заблуждались относительно истинной силы Красной Армии. Более реалистически мыслящие политики считали, что Соединенные Штаты, направляя в Советский Союз оружие и другое необходимое снаряжение, ничем не рискуют. Этой точки зрения придерживался и президент Рузвельт, который еще до нападения нацистов на СССР считал, что если Гитлер вторгнется в Советскую страну, то в конечном счете сломает себе шею.

Еще с начала 1941 года правительство Соединенных Штатов получило ряд сообщений о том, что Гитлер собирается напасть на Советский Союз. В январе 1941 года государственный секретарь Хэлл располагал конфиденциальным докладом С. Вудса, американского экономического атташе в Берлине. У Вудса был друг в Германии, который ненавидел нацистов, но был связан с гитлеровскими правительственными органами, а также с видными деятелями нацистской партии. В начале августа 1940 года этот друг информировал Вудса о том, что у Гитлера происходят совещания, посвященные подготовке войны против Советского Союза.

Вудс обычно встречал своего знакомого в одном из кинотеатров [131] Берлина. Покупая заранее два билета, он посылал один из них другу, и таким образом тот сидел рядом с ним и в полутьме опускал в карман Вудса записку. Информация, поступавшая от Вудса, находилась в противоречии с публичными заявлениями гитлеровцев о том, что они планируют вторжение в Великобританию. Однако люди, связанные с другом Вудса, утверждали, что воздушные налеты на Англию служат лишь маскировкой подлинного намерения Гитлера, заключающегося в том, чтобы выступить против Советского Союза. Позднее друг Вудса информировал его также о том, что для подлежащих оккупации советских территорий подобран экономический штат и напечатаны банкноты фальшивых рублей.

На основании информации, полученной от лиц, работавших в генеральном штабе вермахта, Вудс передал в Вашингтон сведения о главных направлениях готовившегося гитлеровского наступления на севере, на юге и в центре, нацеленного непосредственно на Москву. Все приготовления, согласно этой информации, должны были закончиться к весне 1941 года.

Когда впервые эти данные попали в госдепартамент, Хэлл, как он сам впоследствии признал, счел их гитлеровской дезинформацией. Однако после перепроверки по другим источникам сведения, полученные от Вудса, подтвердились и были переданы президенту Рузвельту. Возможно, они сыграли свою роль, побудив Рузвельта предпринять шаги, облегчившие впоследствии сотрудничество Соединенных Штатов с Советским Союзом.

Так или иначе, еще до нападения гитлеровской Германии на СССР Вашингтон осуществил ряд акций в этом направлении. 21 января 1941 г. было отменено эмбарго в отношении торговли с Советским Союзом, установленное после начала советско-финской войны в декабре 1939 года. По существу, это ничего не меняло, поскольку товары, ранее подпадавшие под эмбарго, теперь были включены в систему лицензий на основании закона от 2 июля 1940 г. и их экспорт строго контролировался. Таким образом, принятая Соединенными Штатами в январе 1941 года мера была скорее рассчитана на психологический эффект. Но она сыграла роль в будущем.

Руководящие деятели США не сомневались, что Советский Союз в случае нападения на него будет обороняться и сделает все возможное для того, чтобы победить агрессора. Поэтому, хотя и в небольшом объеме, поставки некоторых американских товаров в Советский Союз не прекращались. Знаменательно, что это вызывало недовольство Лондона. Прибывший в то время в Вашингтон новый посол Великобритании лорд Галифакс предложил при первой же встрече с государственным секретарем ограничить американские поставки в Советский Союз. 5 февраля 1941 г. Галифакс заявил Хэллу, что Англия опасается, как бы значительное количество снабжения, поступающего из Соединенных Штатов, не попало в конечном счете в германские руки. [132]

По этому поводу Галифакс даже вручил Хэллу специальный меморандум, в котором указывалось на значительно возросшие советские закупки в Соединенных Штатах. Хэлл ответил, что правительство США внимательно следит за американскими поставками в Советский Союз, и добавил:

— Независимо от того, что Советский Союз пока активно не участвует в войне, он все же остается чрезвычайно важным фактором, а также оказывает влияние на мир в целом как в Европе, так и в Азии...

Информация о состоявшейся беседе появилась в английской прессе. Это вызвало недовольство в Вашингтоне. Хэлл пригласил к себе Галифакса и заявил ему, что не следовало публиковать сообщение об английском требовании сократить американские поставки в СССР.

— Я полагаю, — сказал Хэлл, — что Англия слишком уж нажимает на одну чашу весов, когда позволяет, чтобы предложения о сокращении поставок в Советский Союз стали достоянием гласности.

Далее в своих мемуарах Хэлл указывает, что «в целом политика Соединенных Штатов по отношению к России была твердой, но дружественной». В действительности, однако, в отношениях между Соединенными Штатами и Советским Союзом имелись тогда значительные трудности. Положение особенно осложнялось систематической задержкой поставок различных важных материалов, о чем советский посол в США К. А. Уманский неоднократно делал представления американскому правительству. Так, 14 мая 1941 г. в ходе беседы с государственным секретарем советский посол вручил Хэллу памятную записку, в которой приводились конкретные случаи задержки грузов, следовавших в Советский Союз, а также указывалось на проявления враждебного отношения в Соединенных Штатах к Советскому правительству, что, конечно, ухудшало атмосферу взаимоотношений между обоими государствами.

Хэлл пытался возражать, уверяя, что правительство Соединенных Штатов не имеет ни малейшего чувства неприязни ни к Советскому Союзу, ни к его правительству; однако факты говорили о другом. Да и сам Хэлл косвенно признал это при изложении позиции США в отношении СССР. Он не мог также не согласиться с тем, что поставки в ряде случаев задерживаются, повторив при этом, по сути дела, те же аргументы, которые приводил в беседе с ним и Галифакс.

Здесь, как видим, проявилась определенная непоследовательность Хэлла. С одной стороны, он отклонил английский демарш, переданный ему послом Галифаксом, а с другой — оправдывал его же аргументами действия американских властей, сознательно задерживавших поставки в Советский Союз.

Впрочем, независимо от трений и трудностей, руководящие вашингтонские политики во главе с президентом Рузвельтом и [133] государственным секретарем Хэллом считали Советский Союз решающей силой, способной противостоять агрессии гитлеровской Германии и милитаристской Японии. Поэтому правительство США уже тогда приступило к формированию курса, направленного на оказание поддержки Советскому Союзу в возможном конфликте с гитлеровской Германией. Несомненно, тут сыграло роль то обстоятельство, что правящие круги США считали тогда для себя наиболее опасными империалистическими соперниками гитлеровскую Германию и милитаристскую Японию.

Следует, однако, иметь в виду, что в то время в Соединенных Штатах были еще очень сильны позиции изоляционистов. Кроме того, в Вашингтоне активно действовали пронацистские лоббисты, которые всячески обрабатывали американских законодателей, побуждая их сопротивляться включению США в европейский конфликт. Небезуспешно работала в США и тайная гитлеровская агентура. Рузвельту приходилось преодолевать серьезное сопротивление при проведении политики поддержки сил, выступавших против фашизма. На формировании позиции Рузвельта в то время, несомненно, сказывалась и его личная неприязнь к фашистам. Он называл гитлеровцев не иначе, как «гуннами», видимо, считая, что такая крайняя форма диктатуры буржуазии, как нацизм, слишком уж дискредитирует всю капиталистическую систему, убежденным сторонником которой он был.

Шаг за шагом Рузвельт подталкивал страну ко все более тесному сотрудничеству с воевавшими против фашистских держав странами. В январе 1941 года на узком совещании в Белом доме Рузвельт подчеркнул, что одна из важных целей его правительства заключается в том, чтобы «делать все возможное для продолжения поставок Великобритании», причем «военно-морской флот США должен быть готов конвоировать суда, идущие через Атлантику в Англию». Такая линия вызвала сопротивление изоляционистов. В конгрессе многие ораторы резко критиковали правительство. В письме к одному из сенаторов президент Рузвельт писал по этому поводу: «Пусть бог поможет мне понять, куда клонят те, кто затеял эту дискуссию в сенате. Зачем они оспаривают необходимость конвоев?»

Вступление Советского Союза в войну после вероломного нападения на него гитлеровской Германии придало новые силы тем американским политикам, которые видели первоочередную задачу в нанесении поражения Гитлеру, а заодно и германскому империализму, который стал угрожать интересам британского и американского капитала. Среди этих политиков особенно активную роль играли Гарри Гопкинс и Аверелл Гарриман. Не случайно, что именно Гопкинса, оказавшегося тогда в Лондоне, Рузвельт наметил для поездки в Москву в качестве своего личного представителя в июле 1941 года. Выше уже говорилось о [134] побывавшей осенью того же года в Москве англо-американской миссии, возглавлявшейся лордом Бивербруком и Авереллом Гарриманом, о важных решениях, принятых в ходе их переговоров с руководителями Советского правительства.

Перед отъездом домой Гарриман оставил в Москве входившего в состав американской делегации полковника Файмонвилла. Он возглавил группу, наблюдавшую за ходом поставок военных материалов из США в Советский Союз. Это назначение вызвало недовольство в военном ведомстве в Вашингтоне, поскольку Файмонвилл был известен как сторонник активной помощи Советскому Союзу. Между тем в то время военный атташе посольства США в Москве майор Итон слал своему начальству крайне пессимистические телеграммы, которые полностью расходились с информацией, поступавшей в Вашингтон от полковника Файмонвилл а. Так, 10 октября 1941 г. майор Итон радировал за океан, что «конец русского сопротивления близок» и что посему «с поставками военных материалов в Советский Союз спешить не следует», ибо они «могут быть захвачены немцами». А на следующий день в Вашингтон пришла телеграмма от Файмонвилла, который, ссылаясь на сведения, полученные от Генерального штаба Красной Армии, сообщал, что советские войска пресекли попытки немцев окружить Москву и что положение на Южном фронте хотя и серьезное, но не безнадежное. Отсюда Файмонвилл делал вывод, прямо противоположный тому, что доносил майор Итон: он подчеркивал, что американские поставки в Советский Союз следует по возможности ускорить. Гарри Гопкинс отметил в своем дневнике, что он не поверил сообщению Итона и счел более достоверной информацию полковника Файмонвилла, которая в дальнейшем подтвердилась.

Оценка обстановки на советско-германском фронте полковником Файмонвиллом, несомненно, оказала свое влияние на выработку курса правительства США по отношению к Советскому Союзу в тяжелые первые месяцы Великой Отечественной войны. В Вашингтоне были предприняты соответствующие шаги, направленные на ускорение практической помощи нашей стране.

Через много лет, в 1955 году, мы случайно встретились с Файмонвиллом в Сан-Франциско. К тому времени он уже был на отдыхе — ушел в отставку в чине генерала, однако остался таким же энергичным и подвижным, как тогда, когда мы с ним познакомились впервые. Мы долго беседовали о прошлом, о его работе в Москве, о перспективах советско-американских отношений. Файмонвилл и в те трудные 50-е годы, в самый разгар «холодной войны», оставался другом Советского Союза. Некоторое время спустя до меня дошло печальное известие о его кончине.

Вскоре после нападения гитлеровской Германии на Советский [135] Союз президент Рузвельт распорядился разморозить блокированные советские фонды. В начале августа 1941 года исполняющий обязанности государственного секретаря Уэллес и посол Уманский обменялись письмами, в которых американская сторона обещала «оказать всю экономическую помощь, которая возможна, с целью усиления Советского Союза в его борьбе против вооруженной агрессии».

13 августа во время встречи в Атлантике президент США и британский премьер направили И. В. Сталину послание, в котором говорилось: «Мы в настоящее время работаем совместно над тем, чтобы снабдить Вас максимальным количеством тех материалов, в которых Вы больше всего нуждаетесь. Многие суда с грузом уже покинули наши берега, другие отплывают в ближайшем будущем».

Жизнь, однако, показала, что это заявление скорее было декларацией о намерениях западных союзников, нежели практическим делом.

Англо-американские поставки

После того как на совещании советских, английских и американских представителей в Москве осенью 1941 года был согласован в принципе вопрос о поставках западными державами военных материалов Советскому Союзу, между главой Советского правительства И. В. Сталиным и президентом США Франклином Д. Рузвельтом состоялся обмен письмами по этому вопросу. В письме Рузвельта от 30 октября 1941 г. указывалось:

«Я ознакомился с протоколами Московской конференции, и члены миссии обсудили со мною подробности. Все военное имущество и все виды вооружения мною одобрены, и я приказал по возможности ускорить доставку сырья. Приказано также немедленно приступить к поставке материалов, и эти поставки будут производиться по возможности в самых крупных количествах. Для того, чтобы устранить возможные финансовые затруднения, немедленно будут приняты меры, которые позволят осуществить поставки на сумму до 1 миллиарда долларов на основе закона о передаче взаймы или в аренду вооружения («ленд-лиз»). Если на это согласится Правительство СССР, я предлагаю, чтобы по задолженности, образовавшейся в результате этого, не взималось никаких процентов и чтобы Советское Правительство начало покрывать ее платежами через пять лет после окончания войны, с тем чтобы они были закончены на протяжении десятилетнего периода после этого. Я надеюсь, что Ваше Правительство примет специальные меры для того, чтобы продавать нам имеющиеся в его распоряжении сырьевые материалы и товары, в которых Соединенные Штаты могут испытывать срочную необходимость, на основе соглашения, по которому все [136] поступления от этих продаж будут поступать в погашение счета Советского Правительства. Я пользуюсь случаем, чтобы передать Вам признательность Правительства Соединенных Штатов, за быстрое проведение Вами и Вашими сотрудниками Московской конференции по вопросам снабжения и заверить Вас, что мы до конца выполним все вытекающие из этой конференции обязательства. Я надеюсь, что Вы без колебаний будете непосредственно связываться со мной, если Вы этого пожелаете».

Как видим, правительство США предлагало в то время весьма широкую помощь Советскому Союзу, беря на себя также обязательство обеспечить доставку согласованных материалов в кратчайшие сроки. Такой подход встретил положительную оценку с советской стороны. На предложения президента США глава Советского правительства ответил следующим письмом от 4 ноября:

«Позвольте мне прежде всего выразить полное согласие с Вашей оценкой работ Конференции Трех Держав в Москве, что следует отнести в наибольшей мере к заслугам г-на Гарримана, а также г-на Бивербрука, сделавших все возможное для успешного завершения работ Конференции в кратчайший срок. За Ваше заявление о том, что постановления Конференции будут максимально выполнены, Советское Правительство выражает свою глубокую признательность.

Ваше решение, г-н Президент, о том, чтобы предоставить Советскому Союзу беспроцентный заем на сумму в 1 миллиард долларов на оплату поставок вооружения и сырьевых материалов Советскому Союзу, Советское Правительство принимает с искренней благодарностью, как исключительно серьезную поддержку Советского Союза в его громадной и трудной борьбе с нашим общим врагом, с кровавым гитлеризмом.

По поручению Правительства СССР я выражаю полное согласие с изложенными Вами условиями предоставления Советскому Союзу этого займа, платежи по которому должны начаться спустя 5 лет после окончания войны и будут производиться в течение 10 лет после истечения этого пятилетнего периода.

Правительство СССР готово сделать все необходимое, чтобы поставлять Соединенным Штатам Америки те товары и сырье, которые имеются в его распоряжении и в которых могут нуждаться Соединенные Штаты.

Что касается выраженного Вами, г-н Президент, пожелания, чтобы между Вами и мною был бы незамедлительно установлен личный непосредственный контакт, если этого потребуют обстоятельства, то я с удовольствием присоединяюсь к этому Вашему пожеланию и готов со своей стороны сделать все возможное для осуществления этого».

Этим обменом письмами было официально подтверждено соглашение о поставках, достигнутое в ходе московских переговоров [137] с Бивербруком и Гарриманом. Тем самым еще дальше продвинулось советско-американское сотрудничество, подготовлявшее почву для образования военного союза между тремя главными партнерами — СССР, США и Великобританией.

Сразу же после вступления США в войну против Германии (11 декабря 1941 г.) государственный секретарь Хэлл сделал от имени американского правительства важное заявление, содержавшее обязательство и в новых условиях оказывать эффективную помощь Советскому Союзу. В заявлении подчеркивалось:

«Союз Советских Социалистических Республик ведет героическую борьбу против мощного нападения, столь предательски предпринятого против него общим врагом всех свободолюбивых народов мира. В этой связи я хотел бы напомнить всем о заявлениях, сделанных президентом Соединенных Штатов во время приема им нового советского посла (M. M. Литвинова) 8 декабря 1.941 года — в день, когда мы объявили войну Японии. Президент при этом дал заверения, что правительство США твердо намерено продолжать осуществление своей программы по оказанию помощи Советскому Союзу в той борьбе, которую он ведет. События, происшедшие за последние несколько часов (речь идет об объявлении Германией войны Соединенным Штатам), еще больше укрепили эту решимость, и мы, со своей стороны, не сомневаемся в том, что правительство и народ Союза Советских Социалистических Республик полностью выполнят свою роль в борьбе против общей угрозы бок о бок со всеми миролюбивыми народами».

Не было в то время недостатка и в обещаниях Англии оказывать всю возможную помощь Советскому Союзу.

Однако практическое осуществление английских и американских обязательств оказалось весьма далеким от этих торжественных обещаний и заявлений. Претворение в жизнь достигнутой договоренности было сопряжено с немалыми трудностями, вызванными прежде всего тем, что США и Англия систематически нарушали свои обязательства.

Что касается обязательства Англии по московскому протоколу, то за октябрь, ноябрь и декабрь 1941 года из 800 самолетов которые она должна была поставить за эти месяцы в Советский Союз, фактически было поставлено 669, танков — 487 вместо 1000, танкеток — 330 вместо 600. Еще хуже обстояло дело с выполнением протокола Соединенными Штатами. Они обязались поставить с октября 1941 года по 30 июня 1942 г. 900 бомбардировщиков, 900 истребителей, 1125 средних и столько же легких танков, 85 тыс. грузовых машин и т. д. Фактически Советский Союз получил от США за это время только 267 бомбардировщиков (29,7%), 278 истребителей (30,6%), 363 средних танка (32,3%), 420 легких танков (37,3%), 16502 грузовика (19,4%). Все это, естественно, сильно затрудняло советскому командованию планирование военных операций. Практика, таким образом, [138] показала, что никак нельзя было полагаться на обещания союзников.

В первые месяцы Великой Отечественной войны ни Англия, ни США не предпринимали никаких боевых действий против Гитлера. В этих условиях можно было ожидать, что их помощь Советскому Союзу поставками различных материалов, необходимых нашей стране для борьбы против общего врага, будет куда более существенной. Однако приведенные выше цифры говорят о другом.

В западной прессе до сих пор кочует легенда, согласно которой англичане и американцы выполняли, дескать, свои обязательства быстро и полностью. Действительность была весьма далека от подобного рода уверений западной пропаганды. Вооружение и другие материалы, торжественно обещанные западными союзниками, не поступали вовремя в Советский Союз, а если и поступали, то в значительно урезанных количествах. По своему качеству это оружие не отвечало требованиям, предъявлявшимся фронтом.

Нередко это было оружие устаревших образцов или имело серьезные конструктивные дефекты. Англия, например, длительное время направляла в СССР отжившие свой век самолеты «харрикейн», уклоняясь от поставок новейших английских истребителей «спитфайер». В ряде случаев не лучшим было и американское вооружение, поступавшее в Советский Союз.

Проблема качества оружия не раз становилась предметом переписки между руководителями трех держав. Так, 18 июля 1942 г. глава Советского правительства обращался к президенту США:

«Считаю долгом предупредить, что, как утверждают наши специалисты на фронте, американские танки очень легко горят от патронов противотанковых ружей, попадающих сзади или сбоку. Происходит это оттого, что высокосортный бензин, употребляемый американскими танками, образует в танке большой слой бензиновых паров, создающих благоприятные условия для загорания. Немецкие танки работают тоже на бензине, но бензин у них низкосортный, не дающий большого количества паров, ввиду чего они гораздо меньше подвержены загоранию. Наиболее подходящим мотором для танков наши специалисты считают дизель».

Рузвельт на это ответил:

«Я весьма ценю Ваше сообщение о трудностях, испытываемых на фронте с американскими танками. Нашим специалистам по танкам эта информация будет весьма полезна для устранения недостатков этого типа танков. Опасность пожара в будущих типах танков будет снижена, так как они будут работать на горючем с более низким октановым числом».

О низком качестве военных материалов, поступавших в Советский Союз из США и Англии, И. В. Сталин говорил также [139] в беседе с посетившим в сентябре 1942 года Москву тогдашним лидером республиканской партии Уэнделлом Уилки. В присутствии послов США и Англии глава Советского правительства поставил вопрос:

— Почему английское и американское правительства снабжают Советский Союз некачественными материалами?

Сталин пояснил, что речь, прежде всего, идет о поставках американских самолетов П-40 вместо куда более современных «аэрокобр» и что англичане присылают никуда негодные самолеты «харрикейн», которые значительно хуже германских. Был случай, добавил Сталин, когда американцы собирались поставить Советскому Союзу 150 «аэрокобр», но англичане вмешались и забрали их себе.

— Советские люди, — продолжал Сталин, — отлично знают, что и американцы, и англичане имеют самолеты, равные или даже лучшие по качеству, чем немецкие машины, но по непонятным причинам некоторые из этих самолетов не поставляются в Советский Союз.

Заявление Сталина, сделанное находившемуся тогда в оппозиции к администрации Белого дома Уэнделлу Уилки, да к тому же в присутствии официальных представителей США и Англии, привело последних в замешательство. Американский посол, им был тогда адмирал Стендли, поспешил заверить, что не имеет никаких сведений на этот счет. Однако английский посол Арчибальд Кларк Керр признал, что он в курсе дела с «аэрокобрами», но принялся оправдывать их отправку в другое место тем, что эти 150 машин в руках англичан принесли, дескать, «гораздо больше пользы общему делу союзников, чем если бы они попали в Советский Союз».

Это объяснение английского посла было неправильным по существу и уж, во всяком случае, нетактичным по форме, поскольку основная борьба против общего врага по-прежнему шла на советско-германском фронте, а не в каком-то «другом месте». В ряде посланий главы Советского правительства английскому и американскому лидерам подчеркивалась важность ускорения отправки предназначенных Советскому Союзу материалов в полном объеме. 22 августа 1942 г. И. В. Сталин обратился к Рузвельту с такими словами:

«...Я хотел бы подчеркнуть нашу особую заинтересованность в данное время в получении из США самолетов и других видов вооружения, а также грузовиков в возможно большем количестве. Вместе с тем я надеюсь, что будут приняты все меры для обеспечения быстрейшей доставки грузов в Советский Союз, особенно северным морским путем».

Поскольку западные союзники, задерживая поставки, обычно ссылались на недостаток судов, Советское правительство выражало готовность временно пойти на уменьшение снабжения некоторыми видами вооружений при условии, что будет бесперебойно [140] поставляться то, что особенно необходимо. 7 октября 1942 г. в послании главы Советского правительства президенту Рузвельту говорилось:

«Мы готовы временно полностью отказаться от поставки танков, артиллерии, боеприпасов, пистолетов и т. п. Но вместе с тем мы крайне нуждаемся в увеличении поставок самолетов-истребителей современного типа (например, «аэрокобра») и в обеспечении при всех условиях некоторых других поставок. Следует иметь в виду, что самолеты «китигаук» не выдерживают борьбы с нынешними немецкими истребителями».

На это настоятельное обращение Рузвельт ответил, что американские «неотложные военные нужды исключают в настоящий момент возможность увеличения количества «аэрокобр» для Вас». Он лишь весьма неопределенно обещал «изучить» вопрос об увеличении поставок других видов вооружения, необходимого Советскому Союзу.

В тяжелый для Советского Союза период войны, когда летом и осенью 1942 года гитлеровские полчища рвались к Волге и Кавказу, американское и английское правительства полностью прекратили отправку конвоев северным маршрутом. 16 июля английский генерал Бэрнс, ведавший вопросами поставок в СССР, заявил советскому представителю, что «правительства США и Англии приняли решение прекратить направление судов с грузами для СССР в северные порты». Между тем через эти порты должно было направляться 3/4 всех поставок. В июле и августе 1942 года Англия не поставила Советскому Союзу ни одного самолета.

Одновременно английское правительство резко сократило военные перевозки для СССР по Трансиранской железной дороге. При этом оно ссылалось на заторы, хотя в прошлом неоднократно обещало увеличить пропускную способность железнодорожных путей в Центральном и Южном Иране. На 15 августа 1942 г. в портах Персидского залива скопилось 34 977 т неотправленных военных грузов.

Правительства США и Англии еще в начале марта 1942 года знали о масштабах предстоящих боев на советско-германском фронте. Они признавали, что именно на Восточном фронте решается исход войны. Так, в послании Рузвельту от 7 марта 1942 г. Черчилль писал: «Все предвещает возобновление весной в громадных масштабах германского вторжения в Россию». Причем британский премьер тут же добавил:

«Мы очень мало можем сделать, чтобы помочь этой единственной стране, ожесточенно сражающейся с германскими армиями».

Сокращение в летние месяцы до минимума поставок северным маршрутом Лондон и Вашингтон объясняли тем, что в период, когда за Полярным кругом светло, потери транспортов значительно возрастают. В этом, конечно, была доля истины. Но [141] многое зависело и от действий англо-американского командования, от его готовности преодолевать возникшие в тот период трудности.

Известна история с конвоем «PQ-17», состоявшим из 34 транспортов и двух спасательных судов. Конвой вышел из Исландии в начале июня 1942 года. Несмотря на летний период, охрана судов была организована из рук вон плохо. Для прикрытия конвоя в различных пунктах по пути его следования английское адмиралтейство, осуществлявшее верховное командование в данном районе, сосредоточило крупные американские и британские военно-морские силы. Но когда возникла подлинная опасность (стало известно, что немецкий линкор «Тирпиц» вышел на перехват транспортных кораблей), начальник английского морского штаба адмирал Д. Паунд приказал всем силам прикрытия отойти на запад. Транспорты оказались без всякой защиты. Имея предельную скорость лишь в 9 — 10 узлов, они стали легкой добычей для немецких подводных лодок и авиации. В итоге из 34 транспортных судов погибло 24. Командование советского Северного флота приняло энергичные меры для поиска и спасения уцелевших транспортов, выслав для этого в район бедствия свои корабли и самолеты. Оставшиеся на плаву суда благополучно пришли под охраной советских кораблей в Архангельск.

По поводу этого трагического эпизода с конвоем «PQ-17» И. В. Сталин писал Черчиллю 23 июля 1942 г. следующее:

«Приказ Английского Адмиралтейства 17-му конвою покинуть транспорты и вернуться в Англию, а транспортным судам рассыпаться и добираться в одиночку до советских портов без эскорта наши специалисты считают непонятным и необъяснимым».

Советское правительство настаивало, чтобы намеченные поставки продолжали регулярно поступать в Советский Союз, в том числе и северным путем. Но Лондон и Вашингтон, ссылаясь на случай с конвоем «PQ-17», решили приостановить отправки транспортов в советские северные порты. Движение конвоев этим маршрутом возобновилось лишь в сентябре.

Говоря о поставках по «ленд-лизу», важно сравнить объем советского производства вооружения с тем, что поступило за годы войны из США и Англии. При этом, пожалуй, наиболее показательно обеспечение Красной Армии такими важнейшими видами оружия того времени, как самолеты и танки. По американским официальным данным, из США в СССР за весь период войны было отправлено 14450 самолетов и около 7 тысяч танков. Из Англии с начала Великой Отечественной войны по 30 апреля 1944 г. было поставлено 3384 самолета и 4292 танка. 1188 танков были получены за тот же период из Канады. Советская же промышленность только в течение трех последних лет Великой Отечественной войны выпускала более 30 тыс. танков [142] и самоходных орудий и до 40 тыс. самолетов ежегодно. В целом поставки в СССР промышленных товаров союзниками за всю войну составили 4% объема советской промышленной продукции.

И все же советская сторона неизменно признавала, что военные материалы, которые СССР получал от союзников, оказали известную помощь Красной Армии в ее боевых операциях, особенно в первый период войны. Эта помощь была принята с признательностью советскими воинами, советским народом и правительством.

Проблема второго фронта

Совершая нападение на Советский Союз, Гитлер исходил из того, что с Запада в ближайший обозримый период ему ничто не угрожает. Франция была повержена, значительная ее часть находилась под пятой вермахта, а территорией, оставшейся под контролем Виши, управлял послушный Берлину коллаборационист маршал Петэн. Англия, пережив унижение поспешного бегства ее экспедиционных сил из Дюнкерка и подвергшаяся ожесточенным налетам люфтваффе осенью 1940 и весной 1941 года, что принесло серьезные разрушения Лондону, Ковентри и другим городам, все еще не могла оправиться от шока. В Атлантике пиратствовали немецкие подводные лодки, серьезно затруднявшие доставку из Соединенных Штатов на Британские острова вооружения, боеприпасов и другого снаряжения.

Летом 1941 года Гитлер все еще надеялся, что англичане будут по меньшей мере бездействовать, пока он займется «ликвидацией» ненавистного ему социалистического государства.

Исходя из таких расчетов, Гитлер сосредоточил против Советского Союза всю мощь «третьего рейха», экономический потенциал оккупированной им Западной Европы, а также своих сателлитов. Для вторжения в Страну Советов была сконцентрирована более чем пятимиллионная армия, располагавшая в изобилии самым современным оружием. Отсутствие активных военных действий на Западе позволило германскому командованию, по мере развертывания операций на Восточном фронте, бросать против Советского Союза все новые дивизии, танковые корпуса, авиаэскадрильи.

Поэтому важнейшая задача Советского правительства с самого начала формирования антигитлеровской коалиции заключалась в том, чтобы побудить ее западных участников открыть второй фронт в Западной Европе. Только так можно было наиболее эффективным образом сорвать замыслы гитлеровского командования, подорвать моральный дух противника и снять хотя бы часть бремени с Красной Армии, героически сопротивлявшейся наступавшим фашистским полчищам. [143]

Между тем Англия, а затем после Пёрл-Харбора и США из месяца в месяц, из года в год оттягивали открытие второго фронта, систематически нарушали собственные обещания осуществить операцию через Ла-Манш сначала в 1941, затем 1942 и 1943 годах. Это явилось одним из наиболее важных факторов, осложнявших отношения между участниками антигитлеровской коалиции. Нельзя было не видеть, что Лондон и Вашингтон умышленно затягивали открытие второго фронта. В Великобритании и США имелись влиятельные круги, которые не скрывали своих расчетов обескровить на советско-германском фронте обе сражающиеся стороны, с тем чтобы выступить на последнем этапе войны арбитрами и продиктовать свою волю. Подобные цели не имели, разумеется, ничего общего с союзническими обязательствами, с задачей обеспечения скорейшей победы над врагом человечества — фашизмом.

Проблема второго фронта постоянно затрагивалась как в переговорах между представителями стран — участниц антигитлеровской коалиции на различных уровнях, так и в переписке руководителей трех великих держав — Советского Союза, Соединенных Штатов и Великобритании. Особенно острая дискуссия происходила в 1942 и 1943 годах. В тот период отношения между Советским Союзом, с одной стороны, Англией и США — с другой, были весьма сложными из-за затяжки с открытием второго фронта.

Весной 1942 года президент Рузвельт сообщил главе Советского правительства, что считает целесообразным обменяться мнениями с авторитетным советским представителем по ряду важных вопросов ведения войны против общего врага. В личном и секретном послании, полученном в Москве 12 апреля 1942 г., президент США писал:

«К несчастью, географическое расстояние делает нашу встречу практически невозможной в настоящее время. Такая встреча, дающая возможность личной беседы, была бы чрезвычайно полезна для ведения войны против гитлеризма. Возможно, что, если дела пойдут так хорошо, как мы надеемся, мы с Вами сможем провести несколько дней вместе будущим летом близ нашей общей границы возле Аляски. Но пока что я считаю крайне важным с военной и других точек зрения иметь что-то максимально приближающееся к такому обмену мнениями».

Далее Рузвельт пояснял, что имеет в виду обсудить на достаточно высоком уровне весьма важное военное предложение, связанное с использованием американских вооруженных сил таким образом, чтобы облегчить критическое положение на советско-германском фронте. Подчеркнув, что этой цели он придает огромное значение, президент продолжал:

«Я хотел бы, чтобы Вы обдумали вопрос о возможности направить в самое ближайшее время в Вашингтон г-на Молотова [144] и доверенного генерала. Время имеет большое значение, если мы должны оказать существенную помощь...»

Послание это было знаменательным. Ведь на протяжении почти целого года после нападения гитлеровской Германии на Советский Союз западные державы под тем или иным предлогом отказывались даже обсуждать вопрос об открытии второго фронта. Теперь же в обращении президента США содержался весьма недвусмысленный намек на то, что, во всяком случае, Вашингтон готов предпринять своими вооруженными силами определенные военные акции с целью «облегчить положение на советско-германском фронте» и хочет в связи с этим посоветоваться с советской стороной перед принятием «окончательного решения».

Поэтому, давая положительный ответ на предложение президента США, советская сторона сочла необходимым подчеркнуть свою заинтересованность прежде всего в скорейшем открытии второго фронта в Европе.

20 апреля И. В. Сталин отправил Рузвельту послание, в котором говорилось:

«Советское правительство согласно, что необходимо устроить встречу В. М. Молотова с Вами для обмена мнений по вопросу об организации второго фронта в Европе в ближайшее время. В. М. Молотов может приехать в Вашингтон не позже 10 — 15 мая с соответствующим военным представителем...»

В этой поездке наркома иностранных дел сопровождал в качестве переводчика В. Н. Павлов. Их группа отправилась в переоборудованном для этой цели советском бомбардировщике дальнего действия через Шотландию в Лондон, а затем через Исландию в Вашингтон. Чтобы сбить с толку вездесущих английских и американских репортеров, делегация фигурировала под названием «миссия мистера Брауна». Как потом выяснилось, кое-какая информация о действительном руководителе этой миссии все же просочилась в довольно широкие круги Вашингтона через официального американского переводчика. Тем не менее в прессе об этом не появлялось сообщений, пока советская делегация не возвратилась домой.

Как уже сказано, наиболее важное место в ходе переговоров советской делегации в Лондоне и Вашингтоне занимал вопрос об открытии второго фронта.

В Лондоне между советскими и британскими представителями состоялись переговоры и по другим важнейшим вопросам, в частности об англо-советском договоре, который был тогда заключен.

Что же касается открытия второго фронта, то английское правительство поначалу уклонялось от определенных обязательств на этот счет. В ходе последующих переговоров наркома иностранных дел в Вашингтоне было все же достигнуто конкретное соглашение. После этого Лондон не мог уже оставаться в [145] стороне. Английскому правительству пришлось подписать англосоветское коммюнике, в котором повторялась согласованная ранее советско-американская формулировка: «достигнута договоренность в отношении неотложных задач создания второго фронта в Европе в 1942 году».

Между тем британское правительство, подписывая это коммюнике, вовсе не собиралось выполнять свое обязательство. В меморандуме от 10 июня 1942 г. оно сделало оговорки, открывавшие лазейку для уклонения от выполнения союзнического долга, требовавшего открытия второго фронта. При этом английское правительство заявляло, что если второй фронт не удастся почему-либо открыть в 1942 году, то вторжение во Францию обязательно начнется в следующем, 1943 году с участием английских и американских войск численностью до 1,5 млн. человек.

Далее события развивались следующим образом. Сразу же после завершения этих переговоров в Лондоне и Вашингтоне Уинстон Черчилль принялся убеждать правительство Соединенных Штатов в необходимости отказаться от только что достигнутой договоренности об открытии второго фронта в Европе в 1942 году (операция «Следжхэммер»). Он категорически заявил Рузвельту, что о высадке во Франции в ближайшее время не может быть и речи. Вместо этого Черчилль предложил изучить возможность военной операции, получившей в дальнейшем кодовое название «Факел» и имевшей целью освобождение Северной Африки. Поначалу американские военные, в том числе генерал Маршалл, возражали против «Факела», считая, что осуществление этой операции потребует такого количества времени, сил и средств, что сделает невозможным высадку крупных союзных сил во Франции не только в 1942, но и в 1943 году. Такого же мнения придерживался и Рузвельт, продолжавший настаивать на вторжении в Северную Францию осенью 1942 года. Британский премьер, однако, упорно стоял на своем.

8 июля он послал президенту Рузвельту телеграмму, в которой говорилось: «Ни один ответственный английский генерал, адмирал или маршал авиации не считает возможным рекомендовать «Следжхэммер» в качестве практически осуществимой операции в 1942 году. Лично я уверен, что оккупация французской Северной Африки является лучшим способом облегчить положение на русском фронте в 1942 году».

В Лондоне состоялось совещание английских властей и американских представителей во главе с Гопкинсом, на котором обсуждался вопрос, какой операции отдать предпочтение: «Факелу» или «Следжхэммеру». Черчилль доказывал неосуществимость операции во Франции и требовал подготовки к захвату Северной Африки. Переговоры поначалу зашли в тупик. Гопкинс апеллировал к Рузвельту, но тот не сделал никакой попытки спасти американский план и выполнить взятые перед Советским Союзом обязательства. [146]

Рузвельт даже не счел нужным обратиться в решающий момент к Черчиллю, хотя постоянно поддерживал с ним личную переписку. Президент США попросту принял оппозицию англичан «Следжхэммеру» как непреложный факт и телеграфировал Гопкинсу и Маршаллу, находившимся в Лондоне, что им следует найти «какие-либо другие наземные операции против немецких войск, в которых американские солдаты приняли бы обязательное участие в 1942 году». В качестве таких возможных операций президент, в частности, упомянул действия в Северной Африке или на Среднем Востоке. Получив такие директивы, Гопкинс и Маршалл быстро договорились с англичанами: вопрос о вторжении во Францию был снят с повестки дня.

Итак, Черчилль настоял на своем. Англия и США согласились, что в 1942 году второго фронта в Европе не будет и что англичане и американцы проведут операцию «Факел» в Северной Африке. Вместе с тем оба правительства заявили, что подготовка к осуществлению крупной операции по высадке в Северной Франции в 1943 году будет продолжаться. Суть дела заключалась в том, что уже тогда Черчилль готовил почву для отказа от вторжения во Францию и в 1943 году. Впоследствии он писал в своих мемуарах: «Общее мнение американских военных сводилось к тому, что решение в пользу «Факела» исключает всякую возможность крупной операции через Ла-Манш для оккупации Франции в 1943 году. Я тогда еще не мог согласиться с этим».

Тут британский премьер явно пытается выгородить себя задним числом. Ведь именно он был инициатором «Факела», а следовательно, не только отказа открыть второй фронт в Европе в 1942 году, но и создания условий, которые делали невозможной высадку во Франции и в 1943 году. Изображая впоследствии дело так, будто он не мог поначалу согласиться с мнением «американских военных», Черчилль, мягко говоря, грешил против истины. Маршал Монтгомери писал в своих воспоминаниях: «Когда североафриканский проект («Факел») был одобрен, все понимали, что это означает не только отказ от всяких операций в Западной Европе в 1942 году, но и утрату возможности подготовить в Англии военные силы для атаки через Ла-Манш в 1943 году».

Как уже сказано выше, весьма двусмысленную роль в данном вопросе сыграл президент Рузвельт. В период второй мировой войны, да и после нее, многие были склонны слишком уж идеализировать Рузвельта. О нем говорили как об убежденном антифашисте, горячем стороннике самоопределения наций. Между тем Рузвельт не совсем походил на этот приукрашенный портрет. Нельзя забывать, что он был прежде всего сыном своего класса. Вопреки воле наиболее твердолобых представителей крупной американской буржуазии, но стремясь, разумеется, действовать в интересах американского капитализма в тяжелейший [147] для него период — во время мирового кризиса 1929 — 1933 годов, он прибегал к мерам, выглядевшим иногда радикально. Однако он всегда был и до конца оставался представителем господствующей верхушки Соединенных Штатов. Его «новый курс» имел целью одно — содействовать укреплению американского капитализма.

Эта сущность Рузвельта как государственного деятеля проявлялась и в его внешнеполитических акциях. Вступив в военный союз с Советской страной во имя победы над общим врагом, Рузвельт в главных вопросах того времени проводил курс, отвечавший глобальным интересам американского империализма. Стоит в этой связи привести выдержку из книги сына президента — Эллиота Рузвельта «Его глазами». В ней воспроизводятся следующие слова, характеризующие позицию президента Рузвельта и понимание им роли, которую должны были сыграть Соединенные Штаты во второй мировой войне. Президент говорил своему сыну:

— Ты представь себе, что это футбольный матч. А мы, скажем, резервные игроки, сидящие на скамье. В данный момент основные игроки — это русские, китайцы и в меньшей степени англичане. Нам предназначена роль игроков, которые вступят в игру в решающий момент... Я думаю, что момент будет выбран правильно...

Эта точка зрения не раз находила свое выражение в позиции Рузвельта по проблеме второго фронта. Когда вопрос встал ребром: выполнять ли обязательства перед Советским Союзом или совместно с другим буржуазным политиком — Черчиллем разработать тактику, которая в то время казалась правящим кругам Лондона более подходящей, Рузвельт склонился на сторону британской империалистической политики.

Договорившись с Рузвельтом, Черчилль объявил, что лично объяснит Сталину причины, по которым Англия и США отказываются от ранее данного обещания открыть второй фронт в 1942 году. 18 июля он направил главе Советского правительства послание, в котором впервые официально сообщалось о решении западных союзников не осуществлять вторжение во Францию в 1942 году.

Послание Черчилля вызвало, естественно, резко отрицательную реакцию советской стороны. В ответном письме Черчиллю от 23 июля Сталин подчеркивал, что решение Англии и США принято, «несмотря на известное согласованное Англо-Советское коммюнике о принятии неотложных мер по организации второго фронта в 1942 году». Сталин далее писал: «Исходя из создавшегося положения на советско-германском фронте, я должен заявить самым категорическим образом, что Советское Правительство не может примириться» с этим.

Понимая, что сложившаяся ситуация может осложнить отношения с СССР, Черчилль поспешил отправиться в Москву. [148]

Уинстон Черчилль в Москве

Когда в первые годы существования Советской власти Уинстон Черчилль, бывший тогда членом британского кабинета, выступил вдохновителем антибольшевистского похода четырнадцати буржуазных государств, он, конечно, не мог подозревать, что спустя два десятка лет ему придется ехать в качестве эмиссара правящих кругов Англии и США в Москву — столицу советской державы, союзницы Великобритании. К тому же он вынужден был играть незавидную роль политика, которому приходится оправдываться и маневрировать в связи с нарушением торжественно принятого ранее обязательства открыть второй фронт.

Надо полагать, во время своего первого полета в Москву летом 1942 года Черчилль не мог не задуматься над поучительным уроком, преподанным ему историей. Во всяком случае, когда британский премьер во второй половине дня 12 августа спускался по трапу самолета, только что приземлившегося в Центральном аэропорту в Москве, он имел весьма озабоченный вид. И хотя официальная церемония встречи соблюдалась по всем правилам, включая исполнение национальных гимнов и обход почетного караула, атмосфера царила довольно холодная.

Советские официальные лица вели себя сдержанно. Обходя почетный караул, Черчилль, втянув голову в плечи, пристально всматривался в каждого солдата, как бы взвешивая стойкость советских воинов, сдерживавших отчаянный натиск гитлеровцев на гигантском фронте, пересекавшем советскую землю от Ледовитого океана до Черного моря.

Вместе с Черчиллем в Москву прибыли Гарриман в качестве личного представителя президента Соединенных Штатов на предстоявших переговорах, а также группа военных.

Прямо с аэродрома Черчилля отвезли в отведенную ему загородскую резиденцию в Кунцево, а Гарримана — в предоставленный в его распоряжение особняк в переулке Островского. Остальные члены делегации поселились в гостинице «Националь». Для отдыха у гостей оставалось мало времени: вечером Черчилль и Гарриман должны были встретиться с главой Советского правительства И. В. Сталиным. На этой беседе присутствовали также В. М. Молотов, К. Е. Ворошилов и британский посол Арчибальд Кларк Керр.

Это была первая встреча главы Советского правительства с лидером Британской империи. Черчилль был явно взволнован. Его выдавала излишняя суетливость. Премьер уверял, что его радости по случаю прибытия в героическую Москву нет предела. Сталин, напротив, держался очень сдержанно.

Черчилль, начав беседу, поинтересовался положением на советско-германском фронте. Сталин сказал, что ситуация вокруг [149] Москвы сравнительно нормальная. Но на южных фронтах дело обстоит сложнее. В направлении Баку и Сталинграда нацисты наступают с большей силой, чем ожидалось. Им удалось кое-где прорвать линию фронта Красной Армии. Сталин заметил, что ему просто непонятно, как Гитлер сумел собрать в один кулак такое большое количество войск и танков.

— Думаю, — продолжал Сталин, — что Гитлер выкачал все, что возможно, из Европы. Но мы полны решимости удержать Сталинград. Красная Армия готовится предпринять серьезную атаку севернее Москвы, чтобы отвлечь нацистские силы с южных фронтов...

Черчилль заметно помрачнел. Получив информацию о сложном положении на советско-германском фронте, он должен был теперь обосновывать, почему обещание об открытии в 1942 году в Европе второго фронта не будет выполнено, почему вновь откладывается вторжение через Ла-Манш.

Черчилль начал издалека. Сначала принялся многословно рассказывать, как проходит концентрация значительных контингентов войск Англии и Соединенных Штатов, а также боеприпасов и вооружений на Британских островах. Затем стал говорить о возможности сосредоточения значительных германских войсковых соединений на Западе, из-за чего операции союзников в Нормандии связаны, дескать, с большим риском. Наконец, он, как бы невзначай, сказал, что приготовления к высадке будут закончены в следующем году.

Сталин решительно возразил против такого плана. Он опроверг приведенные Черчиллем цифры относительно численности [150] германских войск, якобы находившихся в Западной Европе. Глава Советского правительства утверждал, что в действительности этих войск значительно меньше, а те дивизии, что имеются, не в полном составе. Что же касается риска, в котором упомянул Черчилль, то, по мнению Сталина, любой человек, который не хочет рисковать, не может выиграть войну. Черчилль нехотя согласился с этим в принципе, но сказал, что бессмысленно жертвовать войсками, которые будут так необходимы к следующему лету.

Последовала острая дискуссия, в ходе которой Сталин подчеркивал, что никак не может принять заявление Черчилля, хотя понимает, что не в состоянии заставить британское правительство поступить по-иному. Он вновь сказал, что Советское правительство самым решительным образом не согласно с этим. В свою очередь Черчилль, стремясь отойти от этой неприятной темы, перевел разговор на другую проблему. Он принялся излагать план операции «Факел» — вторжения в Северную Африку, которое намечалось осуществить в октябре 1942 года. Черчилль высказывал мысль, что эта операция выведет Италию из войны.

Гарриман поддержал план Черчилля, добавив, что, насколько он знает, президент Рузвельт хочет предпринять операцию в Северной Африке возможно скорее.

Сталин терпеливо выслушал сообщения об операции в Северной Африке и задал ряд конкретных вопросов. В частности, он поинтересовался политической реакцией на эту операцию во Франции и Испании. Черчилль ответил, что, как он полагает, во Франции будет положительная реакция. Что же касается Испании, то это его мало интересует.

Затем разговор снова вернулся к проблеме второго фронта в Западной Европе, причем Черчилль несколько раз подчеркивал важность операции в районе Балкан, которая станет, дескать, возможной после успешной высадки англо-американских войск в Северной Африке. Беседа закончилась поздно, но Черчилль так и не получил согласия советской стороны на изменение первоначально согласованного между тремя державами плана высадки западных союзников в Нормандии в 1942 году.

Балканский вариант

Высказанная Черчиллем идея развертывания операций из Северной Африки против «мягкого подбрюшья Европы» показывает, что уже тогда британский премьер вынашивал планы высадки англо-американских войск на Балканах, чтобы вступить в страны Юго-Восточной Европы раньше прихода туда Красной Армии. Суть дела заключалась в том, чтобы, сохранив в граничащих с Советским Союзом государствах реакционные [151] режимы, возродить так называемый «санитарный кордон» против большевизма, повторив тем самым операцию, которую державы Антанты осуществили после первой мировой войны.

Позднее Черчилль в своих мемуарах отрицал тот факт, что он хотел заменить высадку во Франции вторжением на Балканы. Но его изобличают факты и свидетельства современников. Так, известный политический деятель того времени Оливер Литлтон пишет в своих воспоминаниях: «Черчилль все вновь и вновь обращал внимание на преимущества, которые могли быть получены, если бы западные союзники, а не русские, оказались освободителями и оккупировали некоторые столицы, такие как Будапешт, Прага, Вена, Варшава...»

В записке, адресованной министерству иностранных дел Англии, сам Черчилль высказывался вполне определенно. «Вопрос стоит так, готовы ли мы примириться с коммунизацией Балкан и, возможно, Италии?.. Наш вывод должен состоять в том, что нам следует сопротивляться коммунистическому проникновению и вторжению».

Балканская авантюра Черчилля в конечном счете сорвалась из-за решительного сопротивления Советского Союза, а также позиции президента Рузвельта. Он, видимо, понимал, что британская стратегия имеет и антиамериканскую направленность, поскольку установление английского господства в Юго-Восточной Европе никак не соответствовало замыслам Вашингтона, который рассчитывал расширить свое влияние и в этом районе.

Характерно, однако, что даже после отклонения плана операции на Балканах Черчилль пытался оказать давление на тогдашнего командующего англо-американскими экспедиционными силами генерала Эйзенхауэра, с тем чтобы США поддержали балканскую стратегию Лондона. В своих воспоминаниях Эйзенхауэр подчеркивал, что, по мнению Черчилля, «послевоенное положение, когда западные союзники имели бы больше сил на Балканах, было бы более благоприятным для создания устойчивого мира… чем если бы русские армии оккупировали этот район». «Я отлично понимал, — писал далее Эйзенхауэр, — что стратегия может быть подчинена политическим соображениям, если президент и премьер-министр решат, что имеет смысл продлить войну и увеличить таким образом людские и материальные потери. Если это делается для того, чтобы добиться политических целей, которые им представляются необходимыми, я был бы готов незамедлительно и со всей лояльностью пересмотреть соответствующим образом свои планы. Но поскольку Черчилль приводил аргументы военного характера, я не мог с ним согласиться».

Это свидетельство Эйзенхауэра убедительно вскрывает подлинный смысл намерений Черчилля. Что касается замечания лидера британских тори насчет «устойчивого мира» в случае оккупации Балкан западными союзниками, то смысл его понять [152] нетрудно: он имел в виду прежде всего «устойчивость» британского контроля в этой части Европы. Добиваясь такого курса, он, по сути дела, грубо нарушал ранее данное им же обязательство. И это его нисколько не смущало. Впрочем, он сам как-то с предельным цинизмом изложил свое кредо: «Было бы просто катастрофичным, если бы мы твердо соблюдали все свои соглашения».

Идею балканской операции Черчилль с особой настойчивостью проталкивал в конце 1943 года во время Тегеранской конференции руководителей трех великих держав. Это было после того, как Англия и США вновь отказались выполнить свое обязательство о высадке в Северной Франции. Знаменательно, что год назад, будучи в Москве, он зондировал почву насчет балканского варианта. Следовательно, его идея высадки англоамериканских войск в Юго-Восточной Европе имела давнюю историю. Отсюда ясно, что победу над общим врагом Черчилль ставил на второй план. Главное, к чему он стремился, — это закрепить империалистические позиции Великобритании в Европе, ставя при этом во главу угла борьбу против коммунизма.

Характерно, что эти мысли занимали премьер-министра Англии тогда, когда Красная Армия вела кровопролитные бои с гитлеровскими полчищами, защищая не только свою землю, но и все человечество от фашистского порабощения. В летние месяцы 1942 года мы с тревогой следили за ходом боев на Южном фронте, где враг, несмотря на огромные потери, упорно продвигался к Волге и предгорьям Кавказа. Советские люди, напрягая до предела свои силы, делали все, чтобы помочь фронту. Тысячи и тысячи воинов, не щадя жизни, грудью преграждали путь врагу. В то время Советская страна особенно остро нуждалась в эффективной помощи союзников. Самое решающее значение имела бы тогда высадка англо-американских войск во Франции — именно этого ждала советская общественность. Но в Лондоне и Вашингтоне все вновь откладывали эту операцию, руководствуясь мотивами, ничего общего не имевшими с задачей сокращения сроков войны.

Два меморандума

На следующий день, 13 августа, в 11 часов вечера переговоры между главой Советского правительства и британским премьером возобновились. Сталин вновь упрекнул западные державы в том, что они не выполняют взятых на себя обязательств. Он напомнил, что всего лишь два месяца назад, когда Молотов был в Лондоне, там договорились об открытии второго фронта в 1942 году. Поскольку теперь выясняется, что эта операция не состоится, Красная Армия может оказаться в сложном положении. Глава Советского правительства далее подчеркнул, [153] что совершенно необходимо, чтобы второй фронт в Северной Франции был открыт именно в 1942 году. Перенесение этой операции на следующий год может сделать ее еще более трудной. Сталин вручил Черчиллю меморандум, в котором подробно излагалась позиция Советского правительства. В нем, в частности, отмечалось:

«В результате обмена мнений в Москве, имевшего место 12 августа с. г., я установил, что Премьер-Министр Великобритании г. Черчилль считает невозможной организацию второго фронта в Европе в 1942 году.

Как известно, организация второго фронта в Европе в 1942 году была предрешена во время посещения Молотовым Лондона и она была отражена в согласованном англо-советском коммюнике, опубликованном 12 июня с. г...

Вполне понятно, что Советское Командование строило план своих летних и осенних операций в расчете на создание второго фронта в Европе в 1942 году.

Легко понять, что отказ Правительства Великобритании от создания второго фронта в 1942 году в Европе наносит моральный удар всей советской общественности, рассчитывающей на создание второго фронта, осложняет положение Красной Армии на фронте и наносит ущерб планам Советского Командования.

Я уже не говорю о том, что затруднения для Красной Армии, создающиеся в результате отказа от создания второго фронта в 1942 году, несомненно, должны будут ухудшить военное положение Англии и всех остальных союзников.

Мне и моим коллегам кажется, что 1942 год представляет наиболее благоприятные условия для создания второго фронта в Европе, так как почти все силы немецких войск, и притом лучшие силы, отвлечены на Восточный фронт, а в Европе оставлено незначительное количество сил, и притом худших сил. Неизвестно, будет ли представлять 1943 год такие же благоприятные условия для создания второго фронта, как 1942 год...»

Ознакомившись с меморандумом, Черчилль, вопреки фактам, принялся уверять, что никакого определенного решения об открытии второго фронта в 1942 году якобы вообще не было. В конце концов он заявил, что ответит на этот меморандум в письменном виде.

Затем британский премьер стал распространяться о том, что планы высадки в Северной Африке это, по его мнению, наилучшая возможность помочь Советскому Союзу. Обращаясь к Гарриману, Черчилль предложил ему высказать свое мнение.

Гарриман поддержал премьер-министра Англии и заявил, что принятое сейчас в Лондоне и Вашингтоне решение является результатом серьезного взвешивания всех обстоятельств.

— Я хочу доложить, сказал Гарриман, что, по мнению президента Рузвельта, намеченное мероприятие отвечает интересам [154] Советского Союза. К тому же эти действия обещают нам успех...

Все эти доводы не поколебали Сталина. Он повторил, что западные союзники пренебрегают необходимостью поддержать Советский Союз именно сейчас, когда это особенно важно. Обращаясь к Черчиллю, он не без иронии сказал:

— Британская армия не должна так сильно бояться немцев...

Черчилль вспылил: он-де возмущен таким обвинением и может простить это только потому, что восхищается героической борьбой Красной Армии. Немного успокоившись, Черчилль добавил, что Сталин не должен упускать из виду существование такой водной преграды, как Ла-Манш. Затем Черчилль стал распространяться о том, что на протяжении первого периода войны Англия, дескать, одна стояла против немецких армий, хотя, как известно, основная акция британской армии в то время заключалась в поспешной эвакуации с европейского континента через Дюнкерк. Далее Черчилль скороговоркой повторил все те же аргументы против вторжения во Францию в 1942 году, не давая переводчику возможности воспроизвести его слова по-русски. Когда, наконец, Черчилль сделал паузу и переводчик с трудом попытался изложить то, что он говорил, Сталин прервал его.

— Дело не в том, — сказал он, — какие слова произнес премьер-министр, а в том, что он продемонстрировал нам здесь свою решимость и боевой дух...

Это замечание несколько разрядило обстановку. Разговор перешел на другие темы. Сталин выразил беспокойство по поводу приостановки конвоев, идущих в Мурманск и Архангельск. Катастрофа с конвоем «PQ-17», сказал он, не должна привести к задержке поставок. Гарриман в принципе согласился с этим, но подчеркнул необходимость более широкого использования южного маршрута через Персидский залив и Трансиранскую железную дорогу, а также пути, ведущего из Аляски в Сибирь.

Черчилль снова поднял вопрос о посылке британских войск после осуществления операции «Факел», чтобы «помочь Красной Армии» несением гарнизонной службы на Кавказе. Сталин не проявил интереса к этому предложению.

Совместное коммюнике

В 8 часов вечера Сталин, принимая гостей, собравшихся на обед в Екатерининском зале Кремлевского дворца, был в отличном настроении. Как будто и не было накануне неприятного разговора с Черчиллем и Гарриманом по поводу второго фронта. Но Черчилль в начале вечера явно был не в своей тарелке после резкого разговора со Сталиным, нервно дымил сигарой и часто прикладывался к коньяку. [155]

Между Черчиллем и Сталиным вскоре завязался оживленный разговор — начиная от военной тактики и кончая проблемами послевоенного устройства. Время от времени к беседе подключался Гарриман. В частности, он поднял вопрос о возможности встречи между премьером Сталиным и президентом Рузвельтом, спросив, когда и где такая встреча могла бы состояться. Сталин заметил, что эта встреча имела бы очень важное значение, и предложил провести ее как-нибудь зимой, когда он не будет столь сильно загружен делами фронта. Что касается места встречи, то назывались различные пункты — от Алеутских островов до Исландии.

Затем Сталин перешел к текущим вопросам. Он выразил недовольство задержкой с отправкой конвоев в северные порты Советского Союза и высказал пожелание, чтобы правительства Англии и США приняли меры к ускорению поставок. Черчилль и Гарриман обещали это учесть.

К концу обеда Сталин стал произносить тосты в честь различных родов войск Красной Армии, подходя соответственно к каждому из маршалов и генералов, командующих этими войсками. Из иностранцев тоста Сталина удостоился только президент Рузвельт. Черчилль был явно обижен, но молча проглотил эту пилюлю.

Кофе пили за маленьким столом в комнате, примыкавшей к Екатерининскому залу. Здесь продолжался непринужденный разговор. Сталин и Черчилль обменивались воспоминаниями о различных периодах советско-английских отношений. Заговорили, в частности, о поездке леди Астор в Москву в тридцатые годы. Сталин сказал, что леди Астор уверяла, будто Черчилль конченый человек, что он никогда не будет играть никакой роли на политической сцене. Но Сталин был тогда иного мнения. Он сказал леди Астор:

— Если произойдет война, Черчилль станет премьер-министром.

Черчилль поблагодарил Сталина за такую оценку его качеств политического деятеля.

— При этом, — заметил Черчилль, — я сам должен признать, что далеко не всегда относился дружественно к Советскому Союзу, особенно сразу же после первой мировой войны.

Сталин примирительно сказал:

— Я это знаю. Уж в чем вам нельзя отказать, так это в последовательности в отношении вашей оппозиции к советскому строю.

— Можете ли вы простить мне все это? — спросил Черчилль.

Сталин немного помолчал, посмотрел на Черчилля, прищурив глаза, и спокойно ответил:

— Не мое дело прощать, пусть вас прощает ваш бог. А в конце концов нас рассудит история. [156]

Во время этого обеда произошел инцидент, который вначале всполошил, а потом изрядно рассмешил всех присутствовавших. Как раз тогда, когда за пломбиром и кофе между Сталиным, Черчиллем и Гарриманом шел оживленный разговор, неподалеку от их столика вдруг раздался грохот. Внимание всех привлекли резкий звон разбитой посуды, возбужденные возгласы. Обернувшись, мы увидели распростертого на полу человека. Рядом валялись черепки фарфора, бутылки и осколки стекла. Казалось, случилось несчастье. Вокруг упавшего уже собирались другие гости, загораживая его от нас.

Когда к месту происшествия подошли Сталин, Черчилль и Гарриман в сопровождении переводчиков, все расступились, и мы увидели, что лежавший на полу человек с налитым кровью лицом и глупо моргавшими глазами был личный телохранитель и дворецкий британского премьера командор Томпсон, или Томми, как его ласково называл не чаявший в нем души Черчилль. Рядом с ним стоял во весь свой незаурядный рост посол его величества Арчибальд Кларк Керр в парадном, расшитом золотом сюртуке с муаровой орденской лентой через плечо и палашом, украшенным драгоценными камнями. Но что у него был за вид! По сюртуку и муаровой ленте расползался розовый пломбир, палаш был испачкан кофейной гущей, а сам Керр с трудом старался преодолеть растерянность, готовясь ответить на недоуменный и тревожный взгляд Черчилля.

— Объясните, что здесь произошло? — спросил британский премьер.

Посол Керр, наконец, овладел собой и скороговоркой произнес:

— Вы же знаете, ваше превосходительство, Томми может выпить уйму вина и никогда не пьянеет...

— За это я его и ценю, — вставил Черчилль и улыбнулся, уже догадываясь, что ничего страшного не случилось.

— Но на этот раз он переоценил свои возможности, соревнуясь с русскими коллегами, — продолжал Керр. — И надо же было, чтобы в этот момент ему почудилось, что вы, ваше превосходительство, нуждаетесь в его защите. Он резко вскочил, но не смог сохранить равновесие, схватился за скатерть... и вот видите...

Керр показал рукой на свой перепачканный сюртук, а потом на все еще лежавшего на полу Томпсона. Все весело рассмеялись. Томпсона быстро поставили на ноги и под руки увели за дверь. Инцидент был исчерпан.

На рассвете Черчилль, Гарриман и сопровождающие их лица, включая весьма помятого, но уже вполне трезвого Томпсона, прибыли на Центральный аэродром. В 5 часов утра, после официальной церемонии проводов, они вылетели в Тегеран, а оттуда дальше — в столицы своих стран. Уже после того как они прибыли к месту назначения, 18 августа было опубликовано [157] англо-советское коммюнике о переговорах премьер-министра Великобритании г. Черчилля с Председателем Совнаркома СССР И. В. Сталиным.

В нем, разумеется, не было и тени намека на серьезные разногласия между союзниками в вопросе об открытии второго фронта и на острые дискуссии. Это было естественным для того периода. Ведь шла жестокая война, и перед лицом коварного врага союзники должны были предстать едиными и непоколебимыми в их решимости добиться победы.

Тревожные месяцы

Лето 1942 года выдалось сухим и жарким. Стояли душные дни, и, когда удавалось хотя бы на несколько часов выбраться за город, с особой силой ощущалась прелесть подмосковной природы. Жизнь нашей группы сотрудников Наркоминдела постепенно входила в более или менее нормальную колею. Те из нас, кто до войны не имел в Москве жилплощади, получили комнаты или квартиры и перебрались, наконец, в свое жилье из служебного здания Наркоминдела. Там приводились в порядок помещения для работников, которых все чаще вызывали по делам из Куйбышева в Москву. Некоторые из них подолгу здесь оставались, а кое-кто не возвращался назад. На Клязьме вновь открылось несколько коттеджей в наркоминдельском дачном посёлке. Работавшие посменно могли проводить там свободное время.

В пойме реки Клязьмы появились небольшие огородные участки — желающие могли посадить там овощи. Обрабатывались эти участки в немногие свободные от работы часы, да к тому же в большинстве случаев совершенно неумело, и все же, когда поспели огурцы, морковь и капуста, это было неплохой добавкой к скудному пайку, который мы тогда получали.

В Москву вернулись из эвакуации некоторые театры. В Большом зале Консерватории давались концерты симфонической и органной музыки, в Центральном доме Красной Армии снова стал выступать прославленный ансамбль песни и пляски под управлением его основателя и дирижера профессора Александрова. Во МХАТе большой успех имела новая пьеса А. Корнейчука «Фронт». Вспоминается ее премьера. Театр был переполнен. Большую часть мест занимали военные — офицеры в полевой форме с зелеными фронтовыми знаками отличия. Те, кто приезжал с передовой в тыл на побывку или по делам, старались не упустить случая посмотреть эту пьесу, которая наделала тогда немало шума.

Происходивший на сцене конфликт между старыми командирами — ветеранами гражданской войны, с одной стороны, и молодыми военными специалистами — с другой, был, несомненно, [158] актуален, понятен и очень близок фронтовикам. Имение в тот момент, когда Красная Армия все еще вынуждена была, отступать, с особой остротой встал вопрос об авторитете и мастерстве командного состава. Потребовалось время, чтобы понимание необходимости реорганизации, которая позволила бы сочетать накопленный в прошлых войнах опыт с более глубокими знаниями, энергией, инициативой и быстрой реакцией молодых военных специалистов, пробило себе дорогу. Именно в этот момент появилась пьеса «Фронт».

Своим успехом пьеса была обязана также и тому, что ее автор, прославленный драматург, работавший с первых дней войны фронтовым корреспондентом (в 1943 г. А. Е. Корнейчук был назначен заместителем наркома иностранных дел СССР и ведал делами славянских стран), сумел глубоко проникнуть в существо проблемы, возникшей в первый период войны: старые командиры при всем их богатом опыте, закалке и самоотверженности не всегда оказывались на высоте новых требований, что серьезно осложняло положение в действующей армии.

При всей сложности ситуации, которая отображается в пьесе, несмотря на остроту показанного в ней конфликта между старыми кадрами и молодыми специалистами, пьеса «Фронт» в целом рождала у зрителей чувство оптимизма, уверенности в конечной победе над врагом.

Говорили, что пьеса «Фронт» получила одобрение Сталина. Видимо, так оно и было, поскольку текст пьесы полностью печатался в «Правде», став, таким образом, достоянием миллионов.

Другим выдающимся событием культурной жизни того периода была Ленинградская симфония Шостаковича, впервые исполненная в Москве летом 1942 года. Она производила тогда, в дни все еще продолжавшегося гитлеровского наступления, особенно сильное впечатление.

Все — ив тылу, и на фронте — зачитывались блестящими фронтовыми репортажами и рассказами М. Шолохова, А. Толстого, И. Эренбурга, стихами К. Симонова и А. Суркова, отражавшими глубочайшие патриотические чувства народа, жгучую ненависть к врагу, топтавшему землю Родины, решимость выстоять и победить.

В тревожные месяцы лета и осени 1942 года эти патриотические чувства помогали советским людям переносить все невзгоды, несмотря на неудачи на фронте, сохранить мужество, выдержку, волю к самоотверженной борьбе. А время было действительно очень и очень тяжелое. После блестящей победы советских войск под Москвой в конце 1941 года у всех возродились надежды на то, что, хотя еще и предстоят серьезные сражения, враг дальше не пройдет, что военная фортуна поворачивается в нашу сторону. Но второе лето Великой Отечественной войны принесло новые горькие испытания. Прорвав нашу оборону [159] на юго-восточном направлении, враг занял Ростов и стал продвигаться дальше, к Сталинграду и Кавказу. Гитлер спешил захватить житницы Ставрополья и Кубани, рвался к богатейшим нефтеносным районам Майкопа, Грозного, Баку. В сводках Совинформбюро появлялись все новые названия захваченных фашистами городов, от упоминания которых щемило сердце: Пятигорск, Ессентуки, Кисловодск...

Мы по-прежнему работали по 12 — 14 часов в сутки, дел было много, в Наркоминделе не прекращалась активная дипломатическая деятельность. Но тревожные мысли уносили нас туда, на Юго-Восток, где в степях между Доном и Волгой, в предгорьях Кавказского хребта гитлеровцы, не считаясь с потерями, теснили Красную Армию. У нас в комнате висела большая карта Советского Союза, и мы каждый день, прочтя очередную сводку, с горечью передвигали красные флажки в глубь нашей страны.

Каждый спрашивал себя — когда же все это кончится? Неужели, действительно, нет силы, которая сможет остановить гитлеровскую военную машину? Но ведь были же нацистские полчища разгромлены под Москвой? Это со всей очевидностью показало, что их можно остановить и погнать на Запад.

Будучи причастными к переговорам Советского правительства с Лондоном и Вашингтоном, мы, конечно, особенно ясно отдавали себе отчет в том, что гитлеровцы воспользовались отсутствием второго фронта в Западной Европе для переброски свежих сил из Франции и из других районов на советско-германский фронт. Западные демократии сослужили, таким образом, еще одну службу Гитлеру.

Все это вынуждало наш народ, Коммунистическую партию предпринимать нечеловеческие усилия, «взять себя в руки», как писали тогда советские газеты, и преградить путь врагу, остановить, а затем и разгромить его, полагаясь прежде всего на свои собственные силы. Понимание этой повелительной необходимости стало всеобщим. Но лишь немногие знали тогда о практических мерах, которые уже принимались Верховным Командованием Советских Вооруженных Сил для создания условий, позволивших в дальнейшем, после того как враг был остановлен в Сталинграде, развернуть грандиозное контрнаступление и приступить к массовому изгнанию гитлеровцев с территории нашей Родины.

Приезд Уэнделла Уилки

Важное значение для развития отношений между Советским Союзом и Соединенными Штатами имели в тот период визиты в нашу страну видных американских общественных и политических, деятелей. Среди них особое место занял приезд Уэнделла [160] Уилки — лидера республиканской партии и наиболее вероятного, как тогда считали, кандидата этой партии на президентский пост. Самолет с Уэнделлом Уилки приземлился на аэродроме в Куйбышеве 17 сентября 1942. г. Американского гостя встречали представители Наркомата иностранных дел, городские власти, работники посольства США. С аэродрома все направились в загородную резиденцию, предоставленную в распоряжение Уилки. Затем американский гость посетил Наркомат иностранных дел, а вечером посол США Стэндли устроил прием, на который были приглашены работники Наркоминдела, представители местных властей, а также главы дипломатических представительств, находившихся в Куйбышеве.

На следующий день Уилки осматривал различные предприятия Куйбышева, беседовал с рабочими, служащими. Среди вопросов, которые ему задавали, чаще всего фигурировала проблема открытия второго фронта в Европе. Уилки отделывался общими фразами, уверяя, будто США стремятся как можно скорее открыть второй фронт, но эта операция задерживается, поскольку она, дескать, требует серьезных приготовлений. Вникать же в подробности проблемы он отказывался.

Вечером заместитель наркома иностранных дел А. Я. Вышинский, выполнявший роль руководителя наркомата в Куйбышеве, устроил прием в честь Уилки, на котором присутствовал также и американский посол. Во время приема Уилки много говорил о необходимости улучшать взаимопонимание между советским и американским народами. Находясь 21 сентября вместе с послом США, адмиралом Стэндли, в Наркоминделе, Уилки выразил пожелание встретиться со Сталиным и вскоре попросил помочь в организации такой встречи. Встреча была назначена на 23 сентября.

В ходе беседы Сталин интересовался внутриполитическим положением США и планами республиканской партии. Уилки уверял, что республиканская партия выступает за совместные действия великих держав в борьбе против общего врага, и выражал надежду, что его партия одержит победу на предстоящих выборах. Встреча Сталина с лидером оппозиционной партии, несомненно, имела важное значение для советско-американских отношений. Она показала, что не только правящая партия, но и круги, стоящие в оппозиции, придают большое значение развитию контактов с Советским Союзом. В конце беседы Уилки попросил у Советского правительства разрешения вернуться в США через Сибирь и получил на это согласие.

26 сентября И. В. Сталин дал обед в честь Уилки. После обеда все отправились в соседнюю комнату пить кофе. Сталин пригласил за свой столик Уилки, Молотова, Уманского, Ворошилова, Соболева, британского и американского послов, а также генерала Брэдли. Во время беседы Сталин спросил, почему американский посол не возвращается в Москву. Тот ответил, что остается [161] в Куйбышеве, считая этот город официальной резиденцией дипломатического корпуса. Тогда Сталин посоветовал ему поскорее переехать в Москву.

— Я не вижу причин, почему бы этого не сделать, — продолжал он и, улыбнувшись, добавил:

— Может быть, вы боитесь немецких бомбежек? Так их теперь уже не бывает.

Стэндли принялся уверять, что у него подобного в мыслях нет. Он лично готов в любой момент перебраться сюда.

— Однако, — спросил посол, подхватив шутливый тон, — не создаст ли это трудностей в отношениях Советского Союза с японцами? Они ведь останутся в Куйбышеве.

Сталин серьезно ответил, что это никакого значения не имеет, поскольку через два-три месяца все дипломатические представительства вернутся в Москву.

Американский посол сказал, что очень польщен вниманием и предложением вернуться в Москву, где, как он подчеркнул, принимаются все важные решения. Он добавил, что незамедлительно отдаст соответствующие распоряжения.

Предлагая послу США переехать в Москву до того, как из Куйбышева вернутся все другие дипломатические представительства, Сталин, видимо, хотел подчеркнуть особый характер советско-американских отношений в тот период.

В ходе дальнейшей беседы американский посол спросил Сталина, слышал ли он сообщение о выступлении в Токио японского министра иностранных дел Масаюки Тани, только что назначенного на этот пост. Сталин ответил отрицательно, и тогда Стэндли пояснил, что новый японский министр сделал заявление о том, что японо-советские отношения остаются в прежнем состоянии, что нет никаких недоразумений и трудностей на маньчжурской границе и там не ожидается никаких осложнений.

— Это заявление меня заинтересовало, — продолжал посол, — поскольку в Куйбышеве распространяются слухи о переговорах, якобы происходящих между японцами и русскими. Не следует ли понимать, что переговоры закончились удовлетворительно?

— Такие переговоры, — ответил Сталин, — действительно имели место.

Потом, немного помолчав, добавил, что, как ему сообщили, гитлеровцы потребовали, чтобы японцы совершили нападение на советскую Сибирь. Японцы ответили, что если немцы смогут снабдить Японию миллионом тонн стали, а также алюминием и другими материалами, которые требуются Японии, то последняя готова будет рассмотреть предложение немцев. Однако Берлин отказался выполнить это условие, и тогда Япония, в свою очередь, отказалась выступить против Советского Союза.

— Отказ Германии удовлетворить японские требования, — заключил Сталин, — означает, что немцам недостает стали и [162] других материалов. Это также означает, что и Япония испытывает недостаток в сырье и других важных материалах...

Около полуночи Сталин предложил посмотреть фильм «Оборона Москвы». Все перешли в небольшой кинозал, примыкавший к парадным помещениям. Фильм продолжался около часа, после чего было подано шампанское. Гости стоя обменивались впечатлениями о фильме, говорили о перспективах войны, о многих трудностях, которые еще предстояло преодолеть участникам антигитлеровской коалиции. Уилки коснулся продовольственной проблемы в Советском Союзе. Сталин заметил, что он не собирался обсуждать сейчас эту проблему, но, поскольку Уилки проявил к ней интерес, он обрисует положение в общих чертах.

— Немцы, — продолжал Сталин, — захватили всю Украину, Северный Кавказ и большую часть черноземных областей, которые являются самыми богатыми по производству пищевых продуктов в нашей стране. Поэтому продовольственное положение будет плохим в предстоящую зиму. Советскому Союзу потребуется 2 миллиона тонн пшеницы, значительное количество концентрированных кормов и продуктов питания, таких как масло, сгущенное молоко, жиры, мясные продукты и так далее. Если Великобритания и Соединенные Штаты предоставят суда, которые плавали бы под советским флагом, эти продукты нетрудно будет доставить в тихоокеанские советские порты.

Уилки поблагодарил за информацию, но в существо дела не вдавался.

Переговоры с США по экономическим проблемам касались тогда главным образом вопроса об ускорении поставок продуктов питания, улучшении их качества. Обсуждался также вопрос об отправке значительного количества грузов через тихоокеанские порты, поскольку в Атлантике все более нагло действовали гитлеровские подводные лодки, атаковывавшие транспорты. Возникла, однако, проблема, под каким флагом должны плавать эти суда, поскольку американцы и англичане опасались нападений со стороны японского флота. Возможно, что, сказав об этом Уилки, лидеру оппозиции, Сталин хотел подтолкнуть решение данной проблемы.

Около двух часов ночи гости разъехались из Кремля, а на утро Уилки отправился из Москвы домой через Сибирь и Аляску.

Международные позиции

По мере того как советский народ убедительно демонстрировал силу своего сопротивления гитлеровской Германии, а Красная Армия наносила все новые сокрушительные удары по врагу, международные позиции Советского Союза продолжали укрепляться. Многие страны стремились нормализовать отношения с Советской страной, установить с ней дипломатические отношения, развивать торговлю.

Особенно это стремление проявилось в Западном полушарии, где многие реалистически мыслящие политики видели в Советском Союзе стабилизирующий фактор мировой обстановки и полагали, что нормализация отношений с Москвой может укрепить позиции их стран во взаимоотношениях с Соединенными Штатами. В тот период были установлены дипломатические отношения между Советским Союзом и Канадой, а также нормализованы отношения с рядом стран Латинской Америки. Одновременно многие правительства западноевропейских стран — большинство из них находилось в то время в изгнании в Лондоне — искали пути сближения с Советским Союзом и установления с ним деловых отношений.

Советская сторона приветствовала этот процесс, создававший предпосылки для формирования после войны мира, основанного на международном сотрудничестве, на базе мирного сосуществования государств с различными общественными системами. Нормализация отношений с Советским Союзом теми странами, которые раньше по разным причинам отказывались «признать» существование социалистического государства, объективно означала и укрепление позиций антигитлеровской коалиции, способствовала росту авторитета ведущих держав этого военного союза, в сохранении которого их народы видели залог надежного послевоенного устройства.

Между тем нельзя не отметить, что руководящие политические круги Англии и США весьма ревниво относились к готовности других стран нормализовать отношения с Советским Союзом и в ряде случаев старались помешать такому процессу. Как явствует из опубликованных документов государственного департамента, посольство США в Москве в те годы неоднократно направляло в Вашингтон «сигналы тревоги» по поводу развития международных связей Советского Союза. Например, [164] посольские чиновники специально собирали сведения о выдаче виз советским дипломатическим работникам, направлявшимся на Кубу, в Мексику, Колумбию, Уругвай. В одной из телеграмм, которые сменивший к тому времени адмирала Стэндли посол США в Москве А. Гарриман направлял по этому поводу в Вашингтон, высказывалась мысль, что, поскольку Советский Союз до этого практически не имел связей с Латинской Америкой, он хочет теперь «наверстать упущенное» и ознакомить с условиями на месте как можно больше своих квалифицированных дипломатов, чтобы иметь необходимые кадры на случай расширения отношений со странами этого континента.

«Учитывая, — говорилось далее в телеграмме, — что в дальнейшем могут открыться более широкие перспективы для советского влияния в Латинской Америке и для установления отношений между Советским Союзом и латиноамериканскими странами, Советский Союз намерен использовать миссии, уже имеющиеся в латиноамериканских странах, в качестве пунктов, где соответствующие работники могли бы проходить подготовку для последующей работы в других латиноамериканских странах». Гарриман также предупреждал, что Советский Союз, возможно, намерен проводить «политическую работу» в латиноамериканских странах и что эту сторону дела не следует упускать из виду.

В заключение Гарриман указывал, что посольство США в Москве будет и впредь внимательно наблюдать за развитием, событий и сообщать госдепартаменту все сведения, которые сможет получить.

Таким образом, естественное стремление других стран нормализовать отношения с Советским Союзом изображалось посольством США как некая потенциальная «опасность», а контакты с этими странами — как «политическая» и даже чуть ли не «подрывная» работа.

В опубликованных документах госдепартамента содержатся также меморандумы, которые чиновники этого ведомства разработали в результате «анализа» советской политики по отношению к коммунистическим партиям капиталистических стран.

В одном из таких меморандумов указывалось, что коммунисты играют важную роль в движении Сопротивления и создали ряд организаций «довольно широкого масштаба», в которых занимают ключевые позиции. В этой связи, говорилось далее в меморандуме, после войны коммунистические партии в Европе могут путем голосования получить значительное число или даже большинство голосов и принять участие в правительствах или же сами сформировать их в ряде стран Западной Европы, освобожденных от гитлеровской оккупации. Такой оборот дела, подчеркивалось в меморандуме, не в интересах США. В документе, составленном в отделе восточноевропейских стран государственного департамента, [165] говорилось:

«Во всяком случае для нас

(т. е. Соединенных Штатов. — В. Б. )

важно признать факт развития революции в Европе и приспособить к этому процессу свою политику. Эта политика лучше всего может быть осуществлена путем предоставления помощи и поощрения любых или всех подлинно либеральных правительств или групп... Предоставляя значительную экономическую помощь, мы, возможно, сможем не только помочь такого рода режимам, но также предотвратим состояние полного хаоса, который мог бы быть на руку лишь врагам либеральных демократических

(т. е., надо полагать, буржуазных, антикоммунистических. — В. Б. )

групп».

В других меморандумах подчеркивалось, что Советский Союз, понесший огромные потери в ходе войны, будет заинтересован прежде всего в восстановлении разрушенных объектов и в налаживании своих внутренних дел. Это потребует значительной помощи извне. Поэтому Соединенные Штаты должны воспользоваться такой ситуацией, чтобы добиться от Советского Союза занятия позиции, благоприятствующей целям Соединенных Штатов.

Так еще в годы войны определенные круги США старались повернуть ход событий таким образом, чтобы он отвечал устремлениям Вашингтона. Можно, пожалуй, считать, что составители вышеупомянутых меморандумов подготавливали почву для будущего «плана Маршалла», который правящие круги США использовали для подчинения американскому капиталу других буржуазных государств. Как видим, Вашингтон уже тогда исследовал пути установления своего господства в послевоенном мире.

Подход американцев

В первые месяцы 1943 года Красная Армия одержала крупные победы. Окружение, разгром и захват в плен мощной группировки фельдмаршала Паулюса под Сталинградом, уверенное продвижение советских войск на южном участке фронта демонстрировали перед всем миром решающие преимущества советской стратегии и тактики, возросший опыт советских воинов, высокое качество советской боевой техники. В приказе Верховного главнокомандующего от 23 февраля 1943 г. подчеркивалось, что «началось массовое изгнание врага из Советской страны». Вместе с тем И. В. Сталин, давая высокую оценку зимнему наступлению Красной Армии, предупреждал, что впереди еще могут быть серьезные трудности. «Враг потерпел поражение, но он еще не побежден, — говорилось в приказе. — Немецко-фашистская армия переживает кризис... Но это еще не значит, что она не может оправиться. Борьба... еще не кончена — она только развертывается и разгорается. Глупо было [166] бы полагать, что немцы покинут без боя хотя бы километр нашей земли».

До полного разгрома гитлеровской Германии было еще далеко. Но достигнутые на фронтах Великой Отечественной войны победы способствовали дальнейшему трудовому подъему в тылу, вдохновляли, многонациональный советский народ в его стремлении добиться великой цели — очистить Родину от оккупантов, помочь народам Европы и всего мира избавиться от фашистской чумы.

Все это существенным образом укрепляло роль и значение Советского Союза в антигитлеровской коалиции. Руководители западных держав все явственнее сознавали, что даже в условиях отсутствия второго фронта СССР способен не только противостоять гитлеровской Германии, но и нанести ей сокрушительный удар. Советское государство раскрывало свои огромные силы, выступая как ведущая военная держава антифашистского боевого союза. Вместе с тем наращивавшийся в Соединенных Штатах военно-промышленный потенциал все больше выдвигал США на первое место среди западных участников антигитлеровской коалиции. Постепенно СССР и США становились главными партнерами коалиции. Одновременно развивались и советско-американские связи.

Несмотря на уже имевшийся к тому времени немалый опыт военного сотрудничества с СССР, в Вашингтоне все еще господствовали различного рода превратные суждения о Советском Союзе. Одни считали, что. Москва преследует какие-то «тайные» цели и потому сотрудничество с СССР чревато, дескать, «опасностями» и «риском». Другие, умышленно поддерживая подобного рода предубеждения, стремились не допустить возникновения атмосферы доверия, причем именно потому, что сами строили планы установления господства Америки в послевоенном мире и усматривали в Советском Союзе главное препятствие, на пути достижения этой цели. Наконец, третьи, хотя и. стремились к установлению дружественных отношений между США и СССР, были все же весьма далеки от понимания сущности советского строя. Впоследствии государственный секретарь США Корделл Хэлл писал в мемуарах: «В начале 1943 года Россия была для нас полностью сфинксом во всех отношениях, за исключением лишь одного, а именно — она твердо стояла на ногах и сражалась героически».

Далее Хэлл отмечал, что при разработке курса США по отношению к Советскому Союзу вашингтонские политики ставили перед собой такого рода вопросы: что можно ожидать от Советского Союза в послевоенном мире? Будет ли СССР сотрудничать с западными державами? Присоединится ли Москва к будущей международной организации по поддержанию мира?

Разумеется, если бы в Вашингтоне взяли на себя труд серьезно проанализировать истоки ленинской внешней политики [167] Советского государства, если бы американские политики попытались понять его миролюбивый характер, отвечающий существу социалистического строя, они, возможно, смогли бы правильно оценить, «что можно ожидать от Советского Союза». Но правящие круги США не хотели, а возможно, и не могли этого сделать, ибо по-прежнему находились в плену превратных представлений о советской внешней политике, в плену амбиций и своекорыстных взглядов, закрывавших, словно шоры, перспективу развития дружественных отношений США с Советской страной.

И тем не менее, при всей сложности тогдашней обстановки советско-американские отношения в целом развивались позитивно, что проявлялось во многих конкретных совместных действиях, в согласованных решениях, достигнутых на взаимовыгодных основах.

Как мы уже видели, важные соглашения, хотя и не без сложностей, были достигнуты осенью 1941 года, сразу же после нападения гитлеровской Германии на Советский Союз. Они заложили основу для дальнейшего формирования советско-американских отношений. Общая политическая атмосфера улучшилась не только в итоге переговоров советских руководителей с приезжавшими в Москву высокопоставленными американскими представителями, но и в ходе систематических контактов Советского правительства с посольством США в Москве и посольства СССР в Вашингтоне с американскими властями.

Мне вспоминается, например, беседа посла Соединенных Штатов в Советском Союзе адмирала Стэндли с главой Советского правительства, состоявшаяся 23 апреля 1942 г. На встрече присутствовал также нарком иностранных дел. Американский посол передал послание президента Рузвельта, который уполномочил посла выразить восхищение по поводу замечательной храбрости и твердости, проявленных Красной Армией, советским народом в отражении гитлеровского нашествия.

Стэндли сказал далее, что, хотя между США и СССР бывали некоторые недоразумения, президент Рузвельт полагает, что если бы он и Сталин могли встретиться и обсудить ряд вопросов, то никаких недоразумений больше не возникало бы. В связи с этим, продолжал Стэндли, президент Рузвельт поручил ему внести предложение о встрече президента с главой Советского правительства где-нибудь на Аляске или в океанских водах, омывающих Сибирь, летом 1942 года, чтобы обсудить всю систему мировых проблем. Сталин поблагодарил за предложение президента, но сказал, что, хотя данный вопрос уже обсуждался в ряде посланий, до сих пор не удалось решить его так, чтобы это удовлетворяло обе стороны. Сталин выразил надежду, что такую встречу удастся провести, хотя не сказал ничего о возможных сроках.

Стэндли стал говорить, что он как посол США видит свою [168] задачу не только в том, чтобы поддерживать традиционные дружественные отношения, существовавшие между обеими странами, но также и развивать их всеми возможными средствами, что соответствует политике президента Рузвельта. Сталин приветствовал такое намерение и подчеркнул, что советская сторона также заинтересована в развитии отношений с США.

Как видим, уже на раннем этапе существования антигитлеровской коалиции американская сторона предлагала обсудить с советскими представителями «всю систему мировых проблем», то есть не только вопросы ведения войны против гитлеровской Германии. Рузвельт уже тогда понимал, что без Советского Союза нельзя построить прочный послевоенный мир.

Упомянутая выше беседа с американским послом любопытна также и тем, что в ней был затронут вопрос, по которому на протяжении длительного времени происходил обмен мнениями между советским и американским правительствами. Вашингтонские политики были тогда крайне заинтересованы во вступлении СССР в войну против Японии.

Проблема Японии не сходила с повестки дня советско-американских отношений и в последующее время. 17 июня 1942 г. посол Стэндли передал И. В. Сталину послание президента Рузвельта, в котором говорилось, что ситуация, складывающаяся в северном районе Тихого океана, а также в районе Аляски, не исключает возможности операций японского правительства против советского Приморья. «Если подобное нападение осуществится, — говорилось в послании, — то Соединенные Штаты готовы оказать Советскому Союзу помощь американскими военно-воздушными силами при условии, что Советский Союз предоставит этим силам подходящие посадочные площадки на территории Сибири. Конечно, чтобы быстрее осуществить подобную операцию, необходимо было бы тщательно координировать усилия Советского Союза и Соединенных Штатов».

В послании делалась ссылка на полученное Рузвельтом от советского посла в Вашингтоне M. M. Литвинова уведомление о том, что Советское правительство согласно на переброску американских самолетов через Аляску и Северную Сибирь на Западный фронт. Выразив удовлетворение по этому поводу, Рузвельт вновь вернулся к вопросу о возможном нападении Японии на советское Приморье и подчеркнул, что военные силы обеих стран должны быть готовы к возникновению этой новой опасности на Тихом океане. «Я считаю, — говорилось в послании, — что вопрос настолько срочный, что имеются все основания дать представителям Советского Союза и Соединенных Штатов полномочия приступить к делу и составить определенные планы. Поэтому я предлагаю, чтобы Вы и я назначили таких представителей и чтобы мы направили их немедленно для совещания в Москве и Вашингтоне». [169]

26 июня Молотов, ссылаясь на поручение Сталина, направил через американского посла Стэндли письмо для передачи Рузвельту. В нем говорилось, что Советское правительство полностью разделяет мнение относительно необходимости создания воздушного маршрута для поставок самолетов из США через Аляску и Сибирь на Западный фронт. Имея это в виду, Советское правительство уже дало необходимые распоряжения относительно того, чтобы в самом ближайшем времени закончить работу по подготовке к приему самолетов. Эта работа включает переоборудование существующих посадочных площадок и реорганизацию аэродромных служб. Что касается вопроса о том, чьи летчики должны доставлять самолеты с Аляски, то это дело можно поручить, как предполагал одно время государственный департамент, советским летчикам, которые будут посланы в Ном на Аляску или другое подходящее место в условленное время. Чтобы полностью обеспечить прием этих самолетов, советской стороне важно знать, какое их количество планируется перебросить этим маршрутом.

Что касается предложения о встрече представителей армии и военно-морского флота США и СССР в целях обмена информацией, то Советское правительство немедленно выразило согласие провести такую встречу в Москве.

В конечном счете была достигнута договоренность о такой встрече. Президент Рузвельт назначил американскими представителями генерал-майора Фоллета Брэдли, а также военно-морского атташе в Москве капитана Данкена и военного атташе в Москве полковника Микела. В инструкции генералу Брэдли его задачи были сформулированы следующим образом: организовать поставки через Аляску самолетов в Сибирь и на Западный фронт и обеспечить Советское правительство информацией относительно наличия самолетов, которые должны быть переброшены сибирским маршрутом.

О приготовлениях, связанных с возможными совместными действиями в случае японского нападения на Приморье, в инструкции ничего не говорилось. Возможно, что к тому времени в Вашингтоне уже не считали этот вопрос столь срочным. Во всяком случае, опасения насчет подобных действий Японии не подтвердились. Это нашло отражение в послании, направленном президентом Рузвельтом И. В. Сталину 5 августа. В нем говорилось: «До меня дошли сведения, которые я считаю определенно достоверными, что Правительство Японии решило не предпринимать в настоящее время, военных операций против Союза Советских Социалистических Республик. Это, как я полагаю, означает отсрочку какого-либо нападения на Сибирь до весны будущего года».

Хотя советско-американские отношения развивались в то время в целом благоприятно, уже и тогда имелось немало фактов, показывавших, что на пути их развития определенными кругами то и дело создавались трудности. Посол США Стэндли, который столь красноречиво говорил о своем намерении «всеми возможными средствами» развивать дружественные связи с СССР, также внес свою лепту в это недоброе дело.

В марте. 1943 года посол Стэндли созвал на пресс-конференцию иностранных корреспондентов, аккредитованных в Москве, и принялся жаловаться на то, что русские, дескать, проявляют «неблагодарность», не отдавая должное «американской помощи», и в частности пожертвованиям, которые делались в США в созданный там так называемый «Фонд помощи России». Это заявление явно было направлено на то, чтобы подогреть враждебные Советскому Союзу настроения в США и затруднить советско-американские отношения, которые в тот период и без того были весьма сложными из-за отказа западных союзников выполнить ранее принятое обязательство об открытии второго фронта в Европе в 1942 году. Когда Советская страна несла основное бремя борьбы против общего врага, когда на протяжении длительного времени Лондон и Вашингтон приостановили поставки необходимых СССР военных материалов, когда даже в Северной Африке операции западных союзников развертывались крайне вяло и становилось все более очевидным, что и в 1943 году не будет осуществлена высадка англо-американских войск во Франции, — в этих условиях обвинять советских людей в «неблагодарности» было по меньшей мере бестактным. Знаменательно, что даже среди западных корреспондентов в Москве заявление посла Стэндли вызвало отрицательную реакцию. Позднее Стэндли пытался оправдаться тем, что его, дескать, побудила сделать «упрек» русским позиция конгресса США, который он хотел «умиротворить».

В действительности, однако, в то время гораздо больше оснований было у советской стороны упрекать англичан и американцев в преднамеренном уклонении от выполнения союзнических обязательств. 16 марта 1943 г. глава Советского правительства, обращаясь к президенту Рузвельту, писал:

«Из послания г. Черчилля я узнал, что англо-американские операции в Северной Африке не только не ускоряются, но откладываются на конец апреля, причем даже и этот срок указывается не совсем определенно. Таким образом, в самый напряженный период боев против гитлеровских войск, в период февраль — март, англо-американское наступление в Северной Африке не только не форсировалось, но и вообще не проводилось, а намеченные для него сроки отложены. Тем временем Германия уже успела перебросить с Запада против советских войск 36 дивизий, из них 6 дивизий танковых. Легко понять, какие затруднения это создало для Советской Армии и как это облегчило положение немцев на советско-германском фронте... Вместе с тем я считаю своим долгом заявить, что главным вопросом является ускорение открытия второго фронта во Франции. [171]

Как Вы помните, открытие второго фронта и Вами и г. Черчиллем допускалось еще в 1942 году и, во всяком случае, не позже как весной этого года... После того как советские войска провели всю зиму в напряженнейших боях и продолжают их еще сейчас, а Гитлер проводит новое крупное мероприятие по восстановлению и увеличению своей армии к весенним и летним операциям против СССР, нам особенно важно, чтобы удар с Запада больше не откладывался, чтобы этот удар был нанесен весной или в начале лета... я считаю нужным со всей настойчивостью предупредить, с точки зрения интересов нашего общего дела, о серьезной опасности дальнейшего промедления с открытием второго фронта во Франции. Поэтому неопределенность как Вашего ответа, так и ответа г. Черчилля по вопросу об открытии второго фронта во Франции вызывает у меня тревогу, о которой я не могу умолчать».

Однако и после этого обращения Лондон и Вашингтон продолжали уклоняться от прямого ответа на вопрос о конкретном сроке открытия второго фронта. Бездействуя в Северной Африке и оттягивая все дальше вторжение во Францию, западные союзники не скупились на всякого рода театральные жесты, которые должны были создать видимость активности участников антигитлеровской коалиции. Одним из таких жестов была поездка в Москву в мае 1943 года Джозефа Дэвиса в качестве личного представителя президента Рузвельта.

Фильм посла Дэвиса

С 1936 по 1938 год Дэвис был послом США в Советском Союзе и его хорошо знали в Москве как человека, лояльно относящегося к нашей стране. Впоследствии он написал книгу «Миссия в Москву», по которой уже в годы войны в США был поставлен кинофильм. Отправляясь снова в советскую столицу в мае 1943 года, Дэвис попросил сделать на его самолете надпись: «Миссия в Москву». Вокруг этой поездки в английской и американской прессе был поднят изрядный шум, как о демонстрации «единства и сплоченности союзников», хотя, по существу, визит Дэвиса не дал каких-либо ощутимых результатов. Раздуванию сообщений об этой поездке немало способствовал и сам Дэвис, который, будучи склонен к саморекламе, не упускал случая порассуждать перед корреспондентами о «значении» своей миссии. Уже на аэродроме, где его встречала группа ответственных работников Наркоминдела и иностранных журналистов, Дэвис организовал импровизированную пресс-конференцию. Мне поручили сопровождать Дэвиса до особняка в переулке Островского, который был предоставлен в его распоряжение на время пребывания в Москве. По пути с аэродрома Дэвис рассказал, что привез важное послание от президента [172] главе Советского правительства, а также захватил с собой только что вышедший фильм «Миссия в Москву», сделанный по его книге.

После приема Дэвиса И. В. Сталиным этот фильм в присутствии Дэвиса смотрели руководители Советского правительства, они изрядно потешались по поводу полного несходства актеров с персонажами, которых те изображали. Но в целом фильм был, несомненно, выдержан в дружественных тонах и сыграл свою роль в разоблачении предвзятых мнений о Советском Союзе, все еще имевших хождение в Соединенных Штатах. Некоторое время спустя фильм «Миссия в Москву» был показан на широком экране в нашей стране, вызвав интерес советской публики.

Послание президента Рузвельта, которое привез с собой Дэвис, касалось перспектив личной встречи президента США и главы Советского правительства. В нем говорилось:

«Направляю Вам это личное письмо с моим старым другом Джозефом Э. Дэвисом. Оно касается лишь одного вопроса, о котором, по-моему, нам легче переговорить через нашего общего друга... Я хочу избежать трудностей, которые связаны как с. конференциями с большим количеством участников, так и с медлительностью дипломатических переговоров. Поэтому наиболее простым и наиболее практичным методом, который я могу себе представить, была бы неофициальная и совершенно простая встреча между нами в течение нескольких дней».

Отмечая далее, что он хорошо понимает загруженность И. В. Сталина в связи с военными операциями и что президент также не может отлучаться из Вашингтона на долгое время, Рузвельт остановился на двух сторонах вопроса.

«Первая — это согласованность действий в плане времени. Имеется полная возможность того, что историческая оборона русских, за которой последует наступление, может вызвать крах в Германии следующей зимой. В таком случае мы должны быть готовы предпринять многочисленные шаги в дальнейшем. Никто из нас сейчас не готов к этому. Поэтому я полагаю, что нам с Вами надлежит встретиться этим летом.

Второе — где встретиться. Об Африке почти не может быть речи летом, и при этом Хартум является британской территорией. Исландия мне не нравится, так как это связано как для Вас, так и для меня с довольно трудными перелетами, кроме того, было бы трудно в этом случае, говоря совершенно откровенно, не пригласить одновременно Премьер-Министра Черчилля.

Поэтому я предлагаю, чтобы мы встретились либо на Вашей, либо на моей стороне Берингова пролива. Пункт, выбранный подобным образом, был бы примерно в трех днях от Вашингтона и, как я думаю, примерно в двух днях от Москвы... Вы и я переговорили бы в весьма неофициальном порядке, и между нами состоялось бы то, что мы называем «встречей умов». Я не думаю, [173] чтобы потребовались какие бы то ни было официальные соглашения или декларации.

Мы с Вами, конечно, обсудим военное положение как на суше, так и на море, и я думаю, что мы сможем сделать это и в отсутствие представителей штабов.

Г-н Дэвис не знаком ни с нашими военными делами, ни с послевоенными планами нашего Правительства, и я посылаю его к Вам с единственной целью переговорить о нашей встрече...

По нашей оценке, положение таково, что Германия предпримет развернутое наступление против Вас этим летом, и мои штабисты полагают, что оно будет направлено против центра Вашей линии.

Вы делаете великую работу.

Доброго успеха!».

Это послание примечательно, по крайней мере, в двух отношениях. Во-первых, в нем Рузвельт со всей определенностью ставит вопрос о двусторонней встрече руководителей США и СССР без участия Черчилля. Во-вторых, Рузвельт, предупреждая о новом немецком наступлении на советско-германском фронте, ни словом не обмолвился об англо-американских планах открытия второго фронта в Европе. Не имея ничего сказать по поводу вопроса, который Советское правительство считало наиболее важным, Рузвельт предлагал провести двустороннюю встречу, к тому же даже без определенной повестки дня. Причем сроки, которые он предлагал, выглядели весьма нереально в свете ожидавшегося самими американцами нового наступления гитлеровцев на советско-германском фронте. Отвечая Рузвельту 26 мая, И. В. Сталин, учитывая все эти обстоятельства, подчеркнул, что его ответ на предложение президента насчет встречи «не может быть сейчас вполне определенным» и что, во всяком случае, июнь представляется не подходящим месяцем для такой встречи. Что касается места встречи, то глава Советского правительства в беседе с Дэвисом назвал Астрахань или Мурманск, причем если эти пункты не устраивают лично Рузвельта, то он мог бы прислать вместо себя «вполне ответственное доверенное лицо». Сталин сказал также Дэвису, что он не имеет возражений против присутствия Черчилля на этом совещании, с тем чтобы превратить его в совещание представителей трех государств.

Советская сторона и впредь придерживалась этой точки зрения.

Обострение дипломатической борьбы

После блестящей победы под Сталинградом Красная Армия неуклонно продвигалась на Запад, тесня врага. Но каждый понимал, что гитлеровская Германия все еще обладает большой [174] силой, что предстоят упорные и кровопролитные бои, что надо по-прежнему напрягать все силы, чтобы отражать возможные контратаки гитлеровцев и наносить им новые удары. Вместе с тем стали возникать все большие сомнения относительно готовности союзников выполнить обязательство об открытии второго фронта в Западной Европе в текущем году. Обещание, которое дал в 1942 году премьер-министр Англии Уинстон Черчилль, а от имени президента США подтвердил Аверелл Гарриман, — осуществить высадку в Северной Франции в 1943 году вместо ранее обещанного вторжения в 1942 году — не подкреплялось реальными делами. Естественно, что советская сторона не могла не интересоваться, как же обстоит дело с обещанной операцией, которая должна была, наконец, снять часть бремени с Красной Армии, отражавшей натиск основных сил гитлеровской Германии и ее европейских союзников.

В первые месяцы 1943 года в Лондоне и Вашингтоне часто вспоминали об этом обязательстве. Но потом было объявлено о совсем другом решении. В начале июня правительства Англии и США официально сообщили своему советскому союзнику, что и в 1943 году англо-американского вторжения в Западную Европу не будет и что высадка в Нормандии произойдет только весной 1944 года.

Это повторное нарушение принятого Лондоном и Вашингтоном обязательства не могло не вызвать самой резкой реакции в Москве. Ведь это означало, что Советскому Союзу предстояло по меньшей мере еще в течение целого года противостоять основным силам держав «оси», нести и дальше колоссальные жертвы, тогда как западные союзники ограничивались ведением второстепенных операций. К тому же не было никакой гарантии, что и в 1944 году будет действительно открыт второй фронт, что эту операцию не передвинут еще дальше. Как здесь было вновь не вспомнить о строившихся в определенных политических кругах Англии и США расчетах на то, чтобы по возможности обескровить главных участников вооруженного конфликта — Советский Союз и Германию, с тем чтобы в подходящий момент Лондон и Вашингтон могли добиться выгодных для себя условий мирного урегулирования.

Возникал серьезный вопрос о союзнических обязательствах западных участников антигитлеровской коалиции. Нельзя было не думать о том, что новое нарушение обещаний об открытии второго фронта способно вызвать серьезный кризис доверия внутри коалиции, осложнить перспективу сотрудничества ее главных партнеров не только в оставшийся период войны, но и в послевоенное время. Послания, которые в данной связи глава Советского правительства направил Рузвельту и Черчиллю, были составлены в самом решительном тоне и содержали серьезные упреки союзникам.

В личном и секретном послании И. В. Сталина президенту [175] Рузвельту, отправленном из Москвы 11 июня 1943 г., говорилось:

«Ваше послание, в котором Вы сообщаете о принятых Вами и г. Черчиллем некоторых решениях по вопросам стратегии, получил 4 июня. Благодарю за сообщение.

Как видно из Вашего сообщения, эти решения находятся в противоречии с теми решениями, которые были приняты Вами и г. Черчиллем в начале этого года, о сроках открытия второго фронта в Западной Европе.

Вы, конечно, помните, что в Вашем совместном с г. Черчиллем послании от 26 января сего года сообщалось о принятом тогда решении отвлечь значительные германские сухопутные и военно-воздушные силы с русского фронта и заставить Германию встать на колени в 1943 году.

После этого г. Черчилль от своего и Вашего имени сообщил 12 февраля уточненные сроки англо-американской операции в Тунисе и Средиземном море, а также на западном побережье Европы. В этом сообщении говорилось, что Великобританией и Соединенными Штатами энергично ведутся приготовления к операции форсирования Канала в августе 1943 года и что если этому помешает погода или другие причины, то эта операция будет подготовлена с участием более крупных сил на сентябрь 1943 года.

Теперь, в мае 1943 года, Вами вместе с г. Черчиллем принимается решение, откладывающее англо-американское вторжение в Западную Европу на весну 1944 года. То есть — открытие второго фронта в Западной Европе, уже отложенное с 1942 года на 1943 год, вновь откладывается, на этот раз на весну 1944 года.

Это Ваше решение создает исключительные трудности для Советского Союза, уже два года ведущего войну с главными силами Германии и ее сателлитов с крайним напряжением всех своих сил, и предоставляет Советскую Армию, сражающуюся не только за свою страну, но и за своих союзников, своим собственным силам, почти в единоборстве с еще очень сильным и опасным врагом.

Нужно ли говорить о том, какое тяжелое и отрицательное впечатление в Советском Союзе — в народе и в армии — произведет это новое откладывание второго фронта и оставление нашей армии, принесшей столько жертв, без ожидавшейся серьезной поддержки со стороны англо-американских армий.

Что касается Советского Правительства, то оно не находит возможным присоединиться к такому решению, принятому к тому же без его участия и без попытки совместно обсудить этот важнейший вопрос и могущему иметь тяжелые последствия для дальнейшего хода войны».

Послание, которое глава Советского правительства отправил 24 июня 1943 г. Уинстону Черчиллю, было еще более резким. [176]

«Мне вполне понятна сложность организации англо-американского вторжения в Западную Европу, в частности организации переброски войск через Канал, — писал И. В. Сталин. — ...Из Ваших сообщений прошлого и этого года я вынес уверенность, что Вы и Президент отдавали себе полный отчет в трудностях организации такой операции и что соответствующая подготовка этого вторжения Вами совместно с Президентом ведется с полным учетом этих трудностей и со всем необходимым напряжением сил и средств. Еще в прошлом году Вы сообщили, что вторжение в Европу английских и американских войск в большом масштабе будет произведено в 1943 году...

В начале нынешнего года Вы от своего имени и от имени Президента дважды сообщали о Ваших решениях по вопросу о вторжении англо-американских войск в Западную Европу с целью «отвлечь значительные германские сухопутные и военно-воздушные силы с русского фронта». При этом Вы ставили задачей поставить Германию на колени уже в 1943 году и определяли срок вторжения не позже сентября месяца...

В следующем Вашем послании, полученном мною 12 февраля сего года, Вы, уточняя принятые Вами и Президентом сроки вторжения в Западную Европу, писали:

«Мы также энергично ведем приготовления, до пределов наших ресурсов, к операции форсирования Канала в августе, в которой будут участвовать британские части и части Соединенных Штатов. Тоннаж и наступательные десантные средства здесь будут также лимитирующими факторами. Если операция будет отложена вследствие погоды или по другим причинам, то она будет подготовлена с участием более крупных сил на сентябрь».

В феврале, когда Вы писали об этих Ваших планах, и сроках вторжения в Западную Европу, трудности этой операции были более значительными, чем теперь. С тех пор немцы потерпели не одно поражение: они были отброшены на юге нашими войсками и потерпели здесь немалый урон; они были разбиты и изгнаны из Северной Африки англо-американскими войсками, в подводной войне немцы также попали в более трудное положение, чем когда-либо раньше, а превосходство англо-американских сил значительно, возросло; известно также, что американцы и англичане достигли господства своей авиации в Европе, а военный и транспортный морской флот возросли в своей мощи.

Таким образом, условия для открытия второго фронта в Западной Европе на протяжении 1943 года не только не ухудшились, а, напротив, значительно улучшились.

После всего этого Советское Правительство не могло предполагать, что Британское и Американское Правительства изменят принятое в начале этого года решение о вторжении в Западную Европу в этом году. Напротив, Советское Правительство [177] имело все основания считать, что англо-американское решение будет реализовано, что должная подготовка ведется и второй фронт в Западной Европе будет, наконец, открыт в 1943 году.

Поэтому, когда Вы теперь пишете, что «Россия не получила бы помощи, если бы мы бросили сотню тысяч человек через Канал в гибельное наступление», то мне остается напомнить Вам о следующем. Во-первых, о Вашем же собственном меморандуме от июня месяца прошлого года, когда Вы заявляли о подготовке к вторжению не одной сотни тысяч человек, а о

количестве англо-американских, войск свыше 1 миллиона человек уже в начале операции. Во-вторых, о Вашем февральском послании, в котором говорилось о больших подготовительных мероприятиях к вторжению в Западную Европу в августе — сентябре этого года, чем, очевидно, предусматривалась операция отнюдь не с одной сотней тысяч человек, а с достаточным количеством войск.

Когда же Вы теперь заявляете: «Я не могу представить себе, каким образом крупное британское поражение и кровопролитие помогло бы советским армиям», то не ясно ли, что такого рода заявление в отношении Советского Союза не имеет под собой никакой почвы и находится в прямом противоречии с указанными выше другими Вашими ответственными решениями о проводимых широких и энергичных англо-американских мероприятиях по организации вторжения в этом году, от которого и должен зависеть полный успех этой операции.

Нечего и говорить, что Советское Правительство не может примириться с подобным игнорированием коренных интересов Советского Союза в войне против общего врага.

Вы пишете мне; что Вы полностью понимаете мое разочарование. Должен Вам заявить, что дело идет здесь не просто о разочаровании Советского Правительства, а о сохранении его доверия к союзникам, подвергаемого тяжелым испытаниям. Нельзя забывать того, что речь идет о сохранении миллионов жизней в оккупированных районах Западной Европы и России и о сокращении колоссальных жертв советских армий, в сравнении с. которыми жертвы англо-американских войск составляют небольшую величину».

Обострение дипломатической борьбы между участниками антигитлеровской коалиции нашло отражение в публикациях советской прессы, особенно в журнале «Война и рабочий класс». Этот журнал был основан летом 1943 года и сыграл важную роль как рупор широкой советской общественности в последние годы войны (после победы над гитлеровской Германией журнал был переименован в «Новое время»).

Являясь изданием профсоюзной газеты «Труд», журнал затрагивал самые острые проблемы отношений между союзниками, в том числе вопрос о втором фронте, о положении в Италии, [178] где англичане и американцы пытались сохранить у власти реакционные элементы, проблему будущих отношений с Финляндией, по которой между участниками антигитлеровской коалиции также имелись известные расхождения. Послевоенные границы Польши, пробные шары гитлеровцев, искавших пути к сепаратному миру с западными державами, положение в Греции, анализ позиций Швеции и Турции, нейтралитет которых не всегда был безупречным (тут также имел место отнюдь не идентичный подход в лагере союзников), — все эти темы детально и глубоко обсуждались на страницах журнала. Там также довольно часто появлялись сдержанные, но вместе с тем меткие и бичующие тонкой сатирой карикатуры Бориса Ефимова, порой непосредственно направленные в адрес западных союзников, особенно в связи с задержкой ими открытия второго фронта.

Стоит отметить, что буржуазная пресса в Англии и США, даже в периоды наилучших отношений между участниками антигитлеровской коалиции, не переставала печатать, материалы, имевшие, мягко выражаясь, недружественный характер по отношению к Советскому Союзу. Однако, когда в журнале «Война и рабочий класс» стали появляться публикации, объективно показывавшие непоследовательность и противоречивость позиций западных держав по тем или иным конкретным вопросам, руководители Англии и США сочли это чуть ли не оскорблением и нарушением союзнических отношений. Так, в одном из своих посланий главе Советского правительства Черчилль, среди прочего, писал:

«Каждый день я получаю длинные выдержки из журнала «Война и рабочий класс», который, кажется, предпринимает постоянные нападки слева на нашу администрацию в Италии и политику в Греции... Поскольку эти нападки делаются открыто в советских газетах, которые в иностранных делах, как это, правильно или неправильно, полагают, не отклоняются от политики Советского Союза, то расхождение между нашими правительствами становится серьезным парламентским вопросом. Я отложил выступление в Палате общин до тех пор, пока не дождусь результатов битвы в Италии, протекающей совсем неплохо, однако через неделю или через 10 дней я должен буду выступить в Палате общин и коснуться вопроса, о котором я упомянул в этой телеграмме, поскольку я не могу позволить, чтобы обвинения и критика остались без ответа».

В том же послании Черчилль жаловался на опубликование газетой «Правда» сообщения собственного корреспондента из Каира, в котором указывалось, что, по сведениям заслуживающих доверия источников, состоялась секретная встреча гитлеровского министра иностранных дел Риббентропа с английскими руководящими лицами с целью выяснения условий сепаратного мира с Германией. При этой Черчилль уверял, что он [179] «никогда бы не стал вести переговоров с немцами отдельно и что мы сообщаем Вам, так же как Вы сообщаете нам, о каждом предложении, которое они делают».

Глава Советского правительства ответил на эти жалобы в одном из своих следующих посланий британскому премьеру.

«Что касается сообщения «Правды», — писал Сталин, — то ему не следует придавать чрезмерного значения, как нет основания и оспаривать право газеты печатать сообщения о слухах, полученных от проверенных агентов газеты. Мы, русские, по крайней мере никогда не претендовали на такого рода вмешательство в дела британской печати, хотя имели и имеем несравнимо больше поводов для этого. Лишь очень небольшую часть сообщений, заслуживающих опровержения, из напечатанного в английских газетах опровергает наш ТАСС...

О журнале «Война и рабочий класс» могу лишь сказать, что это профсоюзный журнал, за статьи которого Правительство не может нести ответственности. Впрочем, журнал, как и другие наши журналы, верен основному принципу — укреплению дружбы с союзниками, что не исключает, а предполагает и дружественную критику».

Ссылки Черчилля на то, что подобные публикации «становятся серьезным парламентским вопросом», как и рассуждения по поводу предполагаемого выступления премьера в Палате общин, Сталин вовсе игнорировал. Он сделал это, надо полагать, не случайно, ибо Черчилль уже не раз пытался прикрываться парламентом, когда хотел уклониться от обсуждения неприятного для него вопроса. У Сталина, который не был склонен принимать за чистую монету подобные аргументы, как и нередкие ссылки президента Рузвельта на необходимость считаться с американским конгрессом, это вызвало явное раздражение.

Что касается упоминавшихся выше секретных переговоров западных держав с гитлеровцами, то этот вопрос не раз становился предметом полемики внутри коалиции. Теперь уже документально доказано, что такие тайные контакты имели место в Берне, Лиссабоне и других местах. Когда советская сторона обращала на это внимание, руководящее политики Запада принимали вид оскорбленной невинности. В послании, полученном в Москве 24 января 1944 г., Черчилль, опровергая слухи о секретных англо-германских переговорах, отмечал: «Мы не думали о заключении сепаратного мира даже в тот год, когда мы были совсем одни и могли бы легко заключить такой мир без серьезных потерь для Британской Империи и в значительной степени за Ваш счет. Зачем бы нам думать об этом сейчас, когда дела у нас троих идут вперед к победе? Если что-либо имело место или что-либо было напечатано в английских газетах, что раздражает Вас, то почему Вы не можете направить [180] мне телеграмму или поручить Вашему Послу зайти и повидать нас по этому вопросу?»

Реакция советской стороны на эту тираду британского премьера была весьма резкой:

«...Я не могу согласиться с Вами, — писал И. В. Сталин в ответном послании, — что Англия в свое время могла бы легко заключить сепаратный мир с Германией, в значительной мере за счет СССР, без серьезных потерь для Британской Империи. Мне думается, что это сказано сгоряча, так как я помню о Ваших заявлениях и другого характера. Я помню, например, как в трудное для Англии время, до включения Советского Союза в войну с Германией, Вы допускали возможность того, что Британскому Правительству придется перебраться в Канаду и из-за океана вести борьбу против Германии. С другой стороны, Вы признавали, что именно Советский Союз, развернув свою борьбу с Гитлером, устранил опасность, безусловно угрожавшую Великобритании со стороны Германии. Если же все-таки допускать, что Англия могла бы обойтись без СССР, то ведь не в меньшей мере это можно сказать и про Советский Союз. Мне не хотелось бы обо всем этом говорить, но я вынужден сказать об этом и напомнить о фактах».

В целом можно сказать, что к концу лета 1943 года отношения между союзниками заметно осложнились. В этой обстановке началась подготовка к первому совещанию министров иностранных дел трех держав — Советского Союза, Соединенных Штатов и Великобритании, которое состоялось в Москве с 19 по 30 октября 1943 г. Созданию более благоприятной атмосферы для проведения конференции во многом способствовали блестящие победы советских войск, в особенности разгром гитлеровцев на Курской дуге.

Московская конференция

Изменившаяся обстановка

Необходимость встречи министров иностранных дел трех ведущих держав антигитлеровской коалиции — Советского Союза, Соединенных Штатов и Великобритании назревала давно. Ведение войны против общего врага, политические проблемы и расхождения, появившиеся в ходе развития боевого сотрудничества, новые задачи, возникшие в связи с приближавшейся победой над гитлеровской Германией, необходимость согласования точек зрения на кардинальные вопросы послевоенного устройства — все это требовало консультаций на достаточно высоком уровне, обмена мнениями, принятия общих решений.

В первые годы Великой Отечественной войны состоялся ряд двусторонних встреч на уровне министров иностранных дел — между В. М. Молотовым и Антони Иденом, В. М. Молотовым и Корделлом Хэллом, Иденом и Хэллом. Но три министра еще ни разу не встречались вместе. Поэтому было естественно, что уже с лета 1943 года вопрос о такой встрече стал обсуждаться в практическом плане.

Первоначально Черчилль предложил созвать совещание в Лондоне или в другом городе на английских островах. Президент Рузвельт высказал мнение, что лучше было бы избрать более спокойное и уединенное место. Он, в частности, назвал Касабланку, Тунис, Сицилию. Поскольку речь шла об участии Корделла Хэлла в таком совещании, американская сторона, ссылаясь на преклонный возраст государственного секретаря, настаивала на избрании места встречи «поудобнее и поближе к США». Поначалу Рузвельт даже дал понять, что если будет намечено более отдаленное место, то он не сможет рисковать здоровьем Хэлла и пошлет вместо него заместителя государственного секретаря Уэллеса.

Пока обсуждался вопрос о том, где же лучше всего встретиться (советская сторона предложила Москву, и англичане против этого не возражали), план посылки на совещание Уэллеса вместо Хэлла стал вызывать серьезные сомнения. Многие знали, что Уэллес не раз открыто выступал против сотрудничества с Советским Союзом. А когда ему предложили поехать в Москву, он объявил, что не видит смысла в такой конференции и считает, что никакого толка от переговоров не будет. Корделл Хэлл, видимо, понял всю нелепость сложившейся ситуации [182] и посоветовал президенту отказаться от посылки Уэллеса. Он заявил, что готов совершить поездку в Москву и принять участие в конференции министров иностранных дел. Рузвельт в конце концов согласился с этим.

Стоит отметить, что колебания Рузвельта и Хэлла были связаны также и с тем, что до того Хэлл ни разу в своей жизни не пользовался самолетом и вообще относился к этому виду транспорта с предубеждением. Все же понимание необходимости встречи трех министров взяло верх над чувством неприязни к самолету. Впрочем, стремясь по возможности сократить летное время, Хэлл отправился из США в Северную Африку на крейсере. Высадившись в Касабланке, он оттуда полетел через Каир и Тегеран в Москву.

В ходе переписки между Сталиным, Черчиллем и Рузвельтом, предшествовавшей созыву Московской конференции, было решено провести на ней широкий обмен мнениями по любым вопросам без какого-либо ограничения жесткой повесткой дня. Если по некоторым проблемам останутся серьезные расхождения, то их имелось в виду урегулировать на предстоящей встрече Сталина, Черчилля и Рузвельта.

Делегации Соединенных Штатов и Англии прибыли в Москву во второй половине дня 18 октября. В тот день стояла редкая для нашей осени ясная и теплая погода. На Центральном аэродроме по-летнему зеленела трава, ветер едва колыхал флаги трех держав — участниц антигитлеровской коалиции. Гостей встречали В. М. Молотов, M. M. Литвинов и другие советские официальные лица. Первым прибыл самолет министра иностранных дел Великобритании. Едва закончилась церемония встречи, как в небе показался американский бомбардировщик, на борту которого находился государственный секретарь США.

Хэлл, высокий худощавый старик, выглядел усталым. Казалось, ему трудно было произносить традиционную для таких случаев речь. Когда торжественная церемония завершилась маршем почетного караула, Хэлл, вяло улыбаясь, спросил Молотова, далеко ли до резиденции посла США, где он пожелал остановиться на время пребывания в советской столице. Намек был понят, и все поспешили к машинам.

Посольство США занимало в то время здание напротив Кремля, примыкавшее к гостинице «Националь», — там теперь главная контора «Интуриста». Но резиденция посла находилась, где и сейчас, — в Спасо-Песковском переулке на Арбате. Отсюда и название, которое у американцев закрепилось за резиденцией, — «Спасо-хауз». Позднее Хэлл в мемуарах с удовольствием вспоминал свое пребывание в этом тихом уголке Москвы. Вместе с Хэллом поселились еще четыре человека из американской делегации.

Накануне открытия конференции состоялось предварительное совещание трех министров иностранных дел. Они встретились [183] в Кремле в кабинете В. М. Молотова. Условились на конференции не произносить длинных речей, а сразу же приступить к делу. Открытие первого пленарного заседания назначалось на вторую половину 19 октября. До этого в соответствии с правилами протокола Хэлла посетили Иден и Молотов, каждый в отдельности.

Как потом писал в своих мемуарах Корделл Хэлл, он решил использовать эту встречу с британским министром иностранных дел для того, чтобы обсудить с ним некоторые тактические вопросы. В частности, Хэлл предложил английскому коллеге вести дело так, чтобы советская сторона не заподозрила о наличии единого фронта английской и американской делегаций.

— Важно, — сказал государственный секретарь Идену, — чтобы у советской стороны не создавалось впечатления, будто британская и американская группы сговариваются вместе и как бы выступают единым фронтом против. России.

Иден согласился.

При первой же встрече с В. М. Молотовым Хэлл информировал наркома иностранных дел, что согласно договоренности между ним и Иденом каждая из делегаций должна быть готова вести с любой другой переговоры на совершенно равной и самостоятельной основе.

Особняк на Спиридоновке

Дом приемов Наркоминдела на Спиридоновке некогда принадлежал богатому текстильному фабриканту Савве Морозову — известному в свое время меценату, покровительствовавшему прогрессивным писателям, художникам и артистам того времени, нередко выручавшему большевиков (однажды Морозов спас Баумана от преследовавших его жандармов, усадив его в свою коляску) и даже в случае необходимости готовому ссудить «на революцию» немалые суммы из своих капиталов.

Дом Морозова по архитектуре и по внутреннему убранству — подлинное произведение искусства. Окруженный старинным парком, он ласкает глаз строгими пропорциями поздней готики, а внутри декорирован лучшими скульпторами и живописцами начала XX века. Особенно прекрасны сохранившиеся до сих пор витражи работы Врубеля и сделанные по его эскизам чугунные решетки перил внутренних лестниц. Просторные парадные залы — каждая в своем стиле — украшены картинами старинных голландских и других мастеров, горками с тончайшим фарфором, статуэтками и серебряной посудой — поистине уникальными произведениями.

Пленарные заседания конференции проходили в белом мраморном зале, отделанном в стиле ампир. Здесь под огромной хрустальной люстрой стоял круглый стол, накрытый кремовой [184] скатертью. В центре его на дубовой подставке были укреплены флажки трех держав — участниц конференции. Вокруг стола стояли кресла для глав делегаций и стулья в несколько рядов для других участников встречи.

Распорядок работы был такой: с 10 утра до 1 часа дня — пленарное заседание. Затем объявлялся перерыв на 40 минут. Все шли в столовую с высоким камином, перед которым на длинном столе, покрытом белой скатертью, были расставлены холодные закуски, фрукты, прохладительные напитки. Подавались также кофе и чай. После перерыва заседание продолжалось до 5 часов, когда объявлялся перерыв на обед. Вечером снова созывалось пленарное заседание, которое иногда затягивалось за полночь. Впрочем, несколько вечеров были свободны для посещения театров и концертов.

Вспоминается любопытный эпизод, свидетелем которого я оказался во время представления оперы «Иван Сусанин». Почетных гостей, как обычно в таких случаях, пригласили в центральную ложу Большого театра. В первом ряду сидели Иден, Гарриман, Молотов и переводчики. Корделл Хэлл обычно не участвовал в подобного рода вечерних мероприятиях и, ссылаясь на усталость, отправлялся в «Спасо-хауз». Над ложей были прикреплены флаги трех держав. В первом акте, когда показывали бал во дворце польского короля, Иден наклонился к Молотову и, улыбаясь, произнес:

— Посмотрите, какие милые люди эти поляки, дружить с ними — одно удовольствие...

Британский министр иностранных дел, разумеется, имел в виду находившееся в то время в Англии польское эмигрантское правительство, с которым Советский Союз разорвал отношения после того, как это правительство приняло участие в очередной антисоветской провокации гитлеровцев.

В ответ на замечание Идена Молотов нахмурился:

— В жизни все сложнее, — произнес он ледяным тоном.

А когда позднее на сцене «сжигали» Ивана Сусанина, Молотов повернулся к Идену:

— Вот видите, в истории наших отношений бывало всякое. Что касается нас, то мы хотим хороших отношений с Польшей, с независимой и дружественной нам Польшей, — подчеркнул он. Иден после непродолжительной паузы ответил:

— Я вас понимаю, но поймите и вы нас — ведь мы из-за Польши вступили в эту войну...

Проблема отношений Советского Союза с эмигрантским польским правительством еще на протяжении длительного времени оставалась предметом переговоров, а порой и серьезных споров между СССР, с одной стороны, Англией и США — с другой.

Представители США и Англии пытались добиться, чтобы СССР восстановил дипломатические отношения с реакционным [185] Московская конференция трёх министров иностранных дел в октябре 1943 г. польским эмигрантским правительством. Это правительство в августе 1942 года вывело из СССР польские воинские части, сформированные на советской территории в соответствии с польско-советским соглашением от 30 июля 1941 г. Оно требовало восстановления границ, установленных Рижским договором, что означало сохранение за Польшей областей, населенных украинцами и белорусами, и, как уже сказано, не гнушалось участвовать в нацистских провокациях. Естественно, что Советское правительство категорически отказывалось иметь дела с такими людьми, тем более что они никак не представляли польский народ, изнемогавший под пятой гитлеровцев.

Ставя вопрос о восстановлении отношений с эмигрантским польским правительством, правительства США и Англии руководствовались вовсе не интересами улучшения советско-польских отношений. Они заботились исключительно об укреплении позиций польской реакции, в которой с полным основанием видели свою надежную агентуру. Советское правительство отказалось от восстановления отношений с этим антисоветским правительством, считая его чуждым своему народу и не понимавшим его основных интересов, выражавшихся, прежде всего, в прочной дружбе с СССР.

На первом пленарном заседании Московской конференции, открывшемся 19 октября, была согласована повестка дня конференции. Первым пунктом значились мероприятия по сокращению сроков войны, вторым — вопрос о подписании Декларации союзных держав. Советский делегат сказал, что было бы желательно также договориться о точной дате вторжения англо-американских войск в Северную Францию. Повестка дня была принята, после чего состоялась общая дискуссия. [386]

Следующее заседание конференции, 20 октября, было целиком посвящено проблемам, связанным с открытием второго фронта. Британский генерал Исмей, а также американский генерал Дин подробно изложили англо-американские планы высадки через Ла-Манш весной 1944 года. Однако они отметили, что планы эти могут быть осуществлены лишь при двух условиях. Первое заключалось в том, чтобы к тому времени союзники добились существенного уменьшения германской истребительной авиации в Северо-Западной Европе; второе условие — наземные войска гитлеровской Германии к моменту высадки во Франции не должны превышать определенного уровня.

Иден и Хэлл дали в принципе положительный ответ на вопрос относительно того, остается ли в силе данное Рузвельтом и Черчиллем в июне 1943 года обещание осуществить вторжение в Северную Францию весной 1944 года. Оба министра уверяли, что это обещание будет точно выполнено, и сообщили также, что оно было подтверждено на недавней англо-американской конференции в Квебеке, хотя его и поставили в зависимость от условий, о которых только что говорилось. Во всяком случае, подготовительные мероприятия, по словам английских и американских представителей, проходили усиленными темпами. Вместе с тем англичане и американцы не назвали точной даты высадки. Молотов выразил надежду, что на этот раз вторжение будет, наконец, осуществлено.

Открытие второго фронта, как уже было сказано выше, затягивалось из года в год правящими кругами западных держав. Между тем широкие слои английского и американского народов энергично требовали безотлагательного вторжения во Францию, что самым радикальным образом способствовало бы скорейшему разгрому фашизма. Не случайно в адрес Московской конференции, а также на имя Идена и Хэлла, когда они находились в советской столице, из Англии, США, Канады и других стран поступило большое количество телеграмм, призывавших западных союзников к скорейшему открытию второго фронта. Повсюду в сознание людей глубоко проникла мысль, что, затягивая окончание войны, правительства США и Англии обрекают народы на новые жертвы и страдания.

Вот некоторые из этих посланий, попавших в английскую и американскую прессу. В телеграмме, адресованной Идену, говорилось: «Мы, жители Ньюпорта, собравшиеся на митинг, шлем Вам горячий привет и настаиваем на соглашении относительно быстрого открытия второго фронта как единственного пути обеспечить скорую победу над фашизмом». Телеграмма из Бирмингема гласила: «Мы, члены авиационной секции Союза транспортников, настаиваем на жизненной необходимости открытия второго фронта и окончания войны в этом году». В одной из телеграмм, направленных в адрес Хэлла, можно было прочесть следующее: «Объединение американских рабочих электротехнической, [187] радио- и механических отраслей шлет сердечные поздравления вашей конференции. Мы вместе с другими свободолюбивыми народами ожидаем великих решений, которые, без сомнения, будут приняты конференцией, чтобы привести эту войну к быстрому и победному концу. Наш союз энергично поддерживает создание западного фронта и настаивает на немедленном открытии западного фронта как средства нанесения полного военного поражения гитлеризму». Рядовые англичане и американцы желали успехов Московской конференции, скорой победы боевому союзу трех держав над фашистскими агрессорами.

Декларация четырех

21 октября на пленарном заседании конференции значительная часть времени была посвящена обсуждению проекта Декларации союзных держав по вопросу о всеобщей безопасности. При этом возник вопрос о правомочности конференции принять Декларацию четырех (США, Англии, СССР и Китая), поскольку на ней формально были представлены только три державы. Кроме того, советская сторона не хотела давать повода для осложнения отношений с Японией и считала неудобным создавать ситуацию, выглядевшую так, словно во время московской встречи происходили и какие-то четырехсторонние переговоры, включая чанкайшистский Китай. Поэтому уже в самом начале дискуссии В. М. Молотов предложил, чтобы конференция рассматривала Декларацию трех, а не четырех. В дальнейшем, сказал он, после получения согласия китайского правительства, ее можно было бы превратить в Декларацию четырех держав. Хэлл возражал, подчеркивая значение психологического эффекта Декларации, исходящей от всех четырех держав. Вокруг этого вопроса шел оживленный обмен мнениями и в перерывах между заседаниями. Только к концу конференции (после встречи Хэлла с И. В. Сталиным, о чем речь пойдет ниже) советская сторона дала согласие на то, чтобы Декларация исходила от четырех держав. 30 октября три министра иностранных дел и китайский посол в Москве подписали Декларацию четырех государств. Текст этой Декларации гласил:

«Правительства Соединенных Штатов Америки, Великобритании, Советского Союза и Китая, объединенные в своей решимости в соответствии с Декларацией Объединенных Наций от 1 января 1942 года и с последующими декларациями продолжать военные действия против тех держав оси, с которыми они соответственно находятся в состоянии войны, пока эти державы не сложат своего оружия на основе безоговорочной капитуляции, сознавая свою ответственность в деле обеспечения освобождения самих себя и союзных с ними народов от угрозы агрессии; [188]

признавая необходимость обеспечения быстрого и организованного перехода от войны к миру и установления и поддержания международного мира и безопасности при наименьшем отвлечении мировых человеческих и экономических ресурсов для вооружений;

совместно заявляют:

1. Что их совместные действия, направленные на ведение войны против их соответствующих врагов, будут продолжены для организации и поддержания мира и безопасности.

2. Что те из них, которые находятся в войне с общими врагами, будут действовать совместно во всех вопросах, относящихся к капитуляции и разоружению этих соответствующих врагов.

3. Что они примут все те меры, которые они считают необходимыми, против любого нарушения условий, предъявленных к их противникам.

4. Что они признают необходимость учреждения в возможно короткий срок всеобщей Международной Организации для поддержания международного мира и безопасности, основанной на принципе суверенного равенства всех миролюбивых государств, членами которой могут быть все такие государства — большие и малые.

5. Что они будут консультироваться друг с другом и, по мере того как этого потребуют обстоятельства, с другими членами Объединенных Наций, имея в виду совместные действия в интересах сообщества наций в целях поддержания международного мира и безопасности, пока не будут восстановлены закон и порядок и пока не будет установлена система всеобщей безопасности.

6. Что по окончании войны они не будут применять своих вооруженных сил на территории других государств, кроме как после совместной консультации и для целей, предусмотренных в этой декларации.

7. Что они будут совещаться и сотрудничать друг с другом и с другими членами Объединенных Наций в целях достижения осуществимого всеобщего соглашения в отношении регулирования вооружений в послевоенный период.

В. Молотов

Корделл Хэлл

Антоны Идея

Фу Бин-чан.

Москва, 30 октября 1943 года».

Декларация четырех государств, несомненно, сыграла важную роль. Она заложила фундамент послевоенного устройства и наметила некоторые основные принципы деятельности будущей Организации Объединенных Наций.

В кабинете Сталина

В дни работы Московской конференции руководители делегаций Соединенных Штатов и Англии были по отдельности приняты И. В. Сталиным. Между каждым из министров иностранных дел и главой Советского правительства состоялась беседа по широкому кругу проблем, как связанных с ведением войны против общего врага, так и относящихся к послевоенному устройству. В каждом случае на этих беседах присутствовали. В. М. Молотов, посол соответствующей страны и переводчики. Мне пришлось выполнять обязанности переводчика во время встречи И. В. Сталина с Корделлом Хэллом. С американской стороны переводчиком был Чарльз Болен. Встреча состоялась днем 25 октября в кабинете И. В. Сталина.

Готовясь к этой ответственной беседе, я еще раз просмотрел объемистое досье по советско-американским отношениям. Поскольку я в то время работал помощником наркома по проблемам США, материал в целом был мне знаком. Все же следовало еще раз особенно внимательно проштудировать те документы, с которыми в свое время знакомился Сталин. Он обладал феноменальной памятью и мог коснуться любого конкретного вопроса, в котором и мне как переводчику надо было свободно [190] разбираться, — только в этом случае можно было сформулировать наиболее точный вариант перевода на английский язык. Кроме того, Болен, как мы уже заметили, не очень хорошо владел русским и приходилось ему немного помогать, а для этого, надо было быстро схватывать то, что скажет Хэлл.

За двадцать минут до назначенного времени я запер папку в сейф, взял блокнот, положил в карман несколько карандашей и вышел из своей комнаты в длинный коридор с высокими окнами, смотрящими во внутренний дворик. Поскольку нарком имел кабинет не только на Кузнецком мосту, но и в Кремле, у меня было удостоверение, по которому можно было проходить всюду. Однако оно не годилось для крыла здания, где находились апартаменты И. В. Сталина. Туда вел отдельный коридор, где стоял постовой, и тут требовался особый пропуск, о котором полагалось позаботиться заранее.

В приемной, куда меня направил дежурный охраны, стоял стол, покрытый белой скатертью. На краю стола высилась батарея бутылок с минеральной и фруктовой водой. На большом черном металлическом подносе, разрисованном яркими цветами, были перевернуты вверх дном чистые стаканы. Стол окаймляли ряды венских стульев. Больше ничего в комнате не было. Я сел за стол и стал ждать. Минут за пять до начала беседы — она была назначена на 15 часов — вошел дежурный и пригласил меня пройти в кабинет Сталина. Когда я проходил через комнату дежурного, дверь из коридора открылась и вошли Корделл Хэлл, Аверелл Гарриман и Чарльз Болен. Я поздоровался с ними и, не задерживаясь, прошел в кабинет. Я заметил только, что дежурный пригласил американцев в приемную, из которой я только что вышел.

Кабинет Сталина был обставлен по-деловому. Письменный стол с разноцветными телефонными аппаратами находился напротив входной двери. К нему примыкал маленький столик и два глубоких кресла, обтянутых темно-коричневой кожей. Вдоль стены, где был укреплен продолговатый ящик с вытягивающимися, подобно шторкам, картами, находился длинный стол для заседаний, покрытый зеленым сукном. Вокруг него было множество стульев для участников заседаний. За этим же столом Сталин обычно принимал иностранных собеседников. Над письменным столом висело увеличенное фото В. И. Ленина, читающего «Правду». На других стенах — портреты выдающихся русских полководцев: Суворова, Кутузова, Нахимова.

В кабинете, видимо, закончилось какое-то совещание — там было несколько членов Политбюро и группа незнакомых мне людей. Все они уже встали из-за стола, а Сталин прохаживался по ковру. Обернувшись в мою сторону, он слегка кивнул и сказал находившимся в кабинете лицам:

— Американцы уже здесь, ,нам надо заканчивать, я вас не задерживаю... [191]

Все, не мешкая, разошлись. Остался только Молотов. У меня был заготовлен текст краткого сообщения для печати о встрече с Хэллом. Я показал его Сталину. Он быстро пробежал глазами несколько строк и сказал:

— После беседы покажите Молотову, он решит. Подойдя к письменному столу и нажав кнопку звонка, добавил:

— Ну, пора... Вошел дежурный.

— Зовите, — бросил Сталин.

Встреча с Хэллом

Через несколько секунд в кабинет вошли Хэлл, Гарриман и Болен. Хэлл — сухой, высокий, с седой лысеющей головой — был одет в строгий черный костюм. На белоснежной, туго накрахмаленной рубашке выделялся темный галстук в светлую полоску.

Сталин вышел навстречу Хэллу, протянул руку. Потом поздоровался с Гарриманом и Боленом. Взяв Хэлла под руку, подвел к Длинному столу. После взаимных приветствий все расселись. Сталин занял место на краю стола, но не с торца, а со стороны стены с картами, на втором стуле с края. Указав на стул напротив, он предложил его Хэллу. Молотов расположился с торца стола, как бы на председательском месте. Я — справа от Хэлла, а Болен и Гарриман — слева от государственного секретаря. Слева от Сталина стул так и остался пустым.

Обращаясь к Хэллу, Сталин еще раз приветствовал его по случаю приезда в Москву и спросил, как он перенес далекое путешествие.

— Вполне благополучно, вопреки моему ожиданию, — ответил Хэлл, слегка улыбаясь, и пояснил: — Я впервые в жизни воспользовался воздушным транспортом, к которому отношусь недоверчиво. Чтобы поменьше быть в воздухе, Атлантику пересек на крейсере. Тем временем персональный самолет президента «Священная корова», который господин Рузвельт любезно предоставил в мое распоряжение, перелетая из США в Северо-Западную Африку. Оттуда мы отправились по воздуху через Каир, Персидский залив и Тегеран...

Сначала разговор шел на отвлеченные темы — о погоде, о видах на урожай. Потом Хэлл принялся делиться своими московскими впечатлениями. Выразив удовлетворение по поводу пребывания в советской столице, он сказал, что его давнишняя мечта посетить Советский Союз наконец сбылась. Хэлл добавил, что побывал на многих международных конференциях, но впервые в жизни он встретил такое гостеприимство и внимание, как здесь.

— Я не ожидал услышать от вас так много хвалебных [192] слов, — ответил Сталин, улыбаясь. — Ну, что же, давайте теперь перейдем к делу.

Хэлл согласился и сказал, что, по его мнению, одной из самых важных функций настоящей конференции в Москве является подготовка встречи между Сталиным, Рузвельтом и Черчиллем. Эту встречу, добавил он, будет приветствовать американский народ, так же как и народы всех стран, участвующих в войне против фашизма. Затем Хэлл вручил Сталину послание президента Рузвельта относительно места встречи.

Прочтя русский перевод послания, Сталин передал его Молотову и заметил, что, прежде чем дать ответ, необходимо продумать вопрос и проконсультироваться с коллегами. Молотов также прочитал послание и сказал, что в настоящее время на фронте происходят крупные военные операции и все высокопоставленные гражданские и военные деятели Советского правительства единогласно придерживаются мнения, что Сталин не может сейчас вообще выезжать из страны. Во всяком случае, он должен отправиться лишь в такое место, где будет обеспечен ежедневный контакт с Москвой.

Сталин кивнул в знак согласия и сказал, что, учитывая все это, быть может, следовало бы немного отложить встречу руководителей трех держав хотя бы до весны будущего года, когда, по его мнению, город Фербенкс на Аляске мог бы оказаться подходящим местом.

— И президент, и я сам, — возразил Хэлл, — глубоко убеждены, что именно сейчас самое подходящее время для встречи. Этого требует вся международная обстановка. Если такая встреча сейчас не состоится, то это вызовет глубокое разочарование среди народов союзных стран. Зато в результате такой встречи было бы достигнуто единство трех великих держав, что способствовало бы их сотрудничеству в войне и развитию их отношений в послевоенный период.

— Если мы будем ждать до конца войны, — продолжал Хэлл, — и только тогда сформулируем и согласуем основы послевоенной международной программы, то народы во всех демократических странах разбредутся в разные стороны, разногласия их усилятся, и этим воспользуются различные элементы и отдельные представители общественных групп, так же как и некоторые личности. В таких условиях, во всяком случае для Соединенных Штатов, будет очень трудно проводить соответствующую послевоенную программу и сплотить и объединить силы, которые требуются для ее поддержания. Сейчас положение совершенно другое, и если теперь кто-либо даже из довольно высокопоставленных деятелей Соединенных Штатов заявит, что он против разработки послевоенной программы, то он сразу же себя дискредитирует и будет выброшен за борт.

Хэлл добавил, что, хотя он и президент Рузвельт считают такую встречу важной, они, конечно, понимают, что приоритет [193] должен быть отдан задачам ведения войны. Поэтому он, Хэлл, с удовлетворением воспринял готовность Сталина внимательно изучить этот вопрос. Он надеется, что удастся найти подходящее решение. В связи с этим, подчеркнул Хэлл, он считает особенно важным, чтобы в итоге Московской конференции была подписана Декларация четырех.

Сталин сказал, что подумает об этом. Что же касается встречи трех лидеров, то он понимает ее необходимость. Однако положение осложняется тем, что в настоящее время Красная Армия проводит важные военные операции, и летняя кампания на советско-германском фронте постепенно переходит в зимнюю кампанию.

— Сейчас, — добавил Сталин, — представляется весьма редкая возможность, появившаяся, пожалуй, впервые за 50 лет, нанести серьезное поражение германским армиям. Немцы располагают очень незначительными резервами, в то время как Красная Армия имеет достаточно резервов для операций на протяжении целого года. Понятно, что Советский Союз не может каждые десять лет вести войну с немцами. Поэтому чрезвычайно важно воспользоваться открывающимися сейчас возможностями и преимуществами и решить кардинально эту задачу — избавиться на длительное время от германской угрозы. Что касается встречи трех, то необходимо все как следует взвесить и переговорить с коллегами.

Хэлл ответил, что с пониманием относится к соображениям советской стороны, но вместе с тем хотел бы, чтобы была найдена возможность для встречи трех лидеров.

— Информация, которой мы располагаем, — добавил Хэлл, — свидетельствует о том, что все правительства и народы союзных стран с нетерпением ожидают этой встречи, надеясь, что она принесет более тесное сотрудничество между Советским Союзом, Великобританией и Соединенными Штатами.

Сталин согласился с этим и заметил, что в принципе он вовсе не против такой встречи.

— У меня, однако, складывается впечатление, — возразил Хэлл, — что вы, господин председатель, скорее думаете о близких планах, нежели о более отдаленном будущем, для которого встреча трех имеет первостепенное значение.

Сталин ответил, что с его стороны тут не проявляется ни упрямства, ни заботы о престиже. Просто он не понимает, почему президент не может приехать, например, в Тегеран, поближе к советской территории? Почему задержка на два дня в доставке президенту важных американских государственных бумаг считается жизненно важным делом, в то время как не хотят понять, что любой неверный шаг в военных операциях будет не просто грамматической ошибкой, которую легко позднее исправить, а может обойтись в десятки тысяч жизней? Вот почему его так заботит надежная связь с Москвой. [194]

Хэлл заметил, что если встреча будет проведена в Басре, то американцы обеспечат надежную связь. Посол Гарриман сразу же подхватил эту мысль и сказал, что там главы государств будут находиться в полной безопасности, так как каждый сможет жить в своем городке в холмистой местности на окраине Басры и будет охраняться войсками своей национальности.

— Таким образом, — заключил Гарриман, — будет обеспечена полная безопасность.

Сталин на это возразил, что он обеспокоен вовсе не вопросами обеспечения охраны и безопасности, а тем, что ему надо быть поближе к советско-германскому фронту.

Встреча продолжалась уже почти час. Хэлл, посмотрев на часы, сказал, что, будучи всегда исправным учеником, он видит, что уже пора «идти в школу» на Спиридоновку. Сталин улыбнулся этой шутке и пожелал участникам конференции удачи.

Все встали, Хэлл обошел стол, приблизился к Сталину, пожал ему руку, произнеся по-русски:

— До свидания...

Сталин ответил, что весьма удовлетворен встречей с государственным секретарем Соединенных Штатов.

Некоторые итоги конференции

Помимо задачи сокращения сроков войны и связанной с ней проблемы второго фронта на Московской конференции обсуждались также и другие вопросы, по которым была достигнута значительная степень договоренности. Выше уже шла речь о Декларации четырех держав, явившейся важным итогом конференции. Среди других рассмотренных проблем были: германский вопрос, положение в Италии, судьба Австрии, учреждение Европейской консультативной комиссии.

Во время одного из перерывов в работе совещания, когда все прогуливались в садике, окружавшем особняк на Спиридоновке, Хэлл в разговоре с Молотовым заметил, что он хотел бы представить английской и советской делегациям по отдельности некоторые соображения в отношении Германии. Хэлл сказал:

— Это не официальное предложение Соединенных Штатов, а нечто такое, что просто должно показать ход наших мыслей. Поскольку речь идет об ориентировочных предложениях, мы с вами можем свободно их обсудить. Затем, если вы хотите, мы могли бы поговорить об этом и с Иденом и узнать, что думает он...

Молотов заинтересовался этим предложением и спросил, нельзя ли получить текст этого документа, чтобы более внимательно изучить его. Хэлл тут же передал его Молотову.

На следующий день, снова во время перерыва в заседаниях, Молотов, прогуливаясь с Хэллом, сказал следующее:

— Я показал вашу бумагу премьеру Сталину, и он в принципе [195] отнесся к ней положительно. Существо ее отражает советские идеи относительно обращения с Германией после победы над ней. Поэтому мы согласны поддержать эти идеи как основу для дальнейшей работы над соответствующим документом. Впрочем, в этом документе содержались и такие положения, которые Советское правительство не поддержало. В частности, в нем намечался план расчленения Германии. План этот был подвергнут обсуждению, но советская сторона отнеслась к нему холодно, подчеркнув, что данный вопрос требует специального изучения. Что касается остальных положений представленного американцами наброска, то они исходили из требования безоговорочной капитуляции Германии. Власти Германии или ее военные представители должны были подписать соответствующий документ. Этот документ должен был содержать признание факта полного поражения гитлеровской Германии, наделить державы-победительницы правами оккупирующей власти по всей территории Германии, обязать германские власти передать всех военнопленных и других лиц — граждан Объединенных Наций, угнанных в Германию. Объединенные Нации уполномочивались регулировать демобилизацию германских вооруженных сил, обеспечить, освобождение политических заключенных, ликвидацию концентрационных лагерей и задержание военных преступников. Германские власти должны были поддерживать в соответствующем состоянии учреждения, занимавшиеся экономическим контролем, включая их штаты, сохранить полную документацию и оборудование для дальнейшей передачи Объединенным Нациям, которые уполномочивались наблюдать за экономической деятельностью Германии.

Предусматривалось также, что германская территория должна быть оккупирована британскими, советскими и американскими войсками. Имелось в виду, что все нацистские официальные лица будут устранены и любые признаки фашистского режима искоренены. Нацистская партия подлежала роспуску. Германия обязана была уплатить репарации за материальный ущерб, причиненный Советскому Союзу и другим союзным державам, а также оккупированным странам, причем объем репараций должен был определяться комиссией по германским репарациям, состоящей первоначально из представителей трех держав. Германия полностью разоружалась, лишалась постоянной армии и генерального штаба. Что касается границ, то предполагалось этот вопрос рассмотреть при общем урегулировании германской проблемы.

Обсуждение этого плана на Московской конференции показало, что в отношении оккупационного статуса Германии в общем наметились совпадающие точки зрения. Характерно, что многие из выдвинутых тогда соображений легли в основу соответствующего документа, утвержденного впоследствии державами антигитлеровской коалиции. [196]

Обсудить на конференции положение в Италии предложила советская сторона. Следует иметь в виду, что к тому времени значительная часть Апеннинского полуострова была уже очищена англичанами и американцами от фашистских войск. Летом 1943 года Италия капитулировала, режим Муссолини был свергнут. Однако силы реакции в стране еще не были полностью разгромлены. Именно на них опирались американские и английские власти.

Оккупационные власти западных держав с первых же дней своей деятельности подвергались серьезной критике со стороны как демократических кругов Италии, так и прогрессивной общественности других стран. Естественно поэтому, что на Московской конференции советская делегация запросила у союзников подробную информацию о выполнении соглашения о перемирии с Италией. Советская делегация представила свои предложения о мерах, которые должны были обеспечить ликвидацию фашизма и способствовать развитию страны по демократическому пути.

По этому поводу на конференции произошла весьма острая дискуссия. Иден уверял, что меры, которые осуществляют западные союзники, направлены именно на демократизацию. Хэлл поддержал своего английского коллегу и пообещал совместно с ним составить и представить конференции специальный документ. В нем должен был содержаться хронологический и подробный список всех мероприятий, которые оба правительства осуществили в Италии после вторжения в Сицилию. Молотов подчеркнул, что необходимо все же сделать публичное заявление трех держав относительно Италии, которое включало бы и советские соображения. Это предложение в конечном счете было принято и нашло отражение в утвержденной конференцией Декларации. В ней говорилось:

«Министры Иностранных Дел Соединенных Штатов Америки, Соединенного Королевства и Советского Союза установили, что три их Правительства полностью согласны с тем, что политика союзников по отношению к Италии должна базироваться на основном принципе: что фашизм и все его пагубные влияния и последствия должны быть полностью уничтожены и что итальянскому народу должна быть предоставлена полная возможность установить правительственные и другие учреждения, основанные на принципах демократии».

Далее в Декларации указывалось, что министры иностранных дел трех правительств согласились провести в жизнь следующие меры:

«1. Необходимо, чтобы Итальянское Правительство было сделано более демократичным, путем включения представителей тех слоев итальянского народа, которые всегда выступали против фашизма. [197]

2. Свобода слова, вероисповедания, политических убеждений, печати и собраний будет возвращена в полной мере итальянскому народу, который должен также иметь право образовывать антифашистские политические группы.

3. Все учреждения и организации, созданные фашистским режимом, должны быть упразднены.

4. Все фашистские и профашистские элементы должны быть устранены из управления или из учреждений и администраций публичного характера.

5. Все политические заключенные фашистского режима должны быть освобождены и им должна быть предоставлена полная амнистия.

6. Должны быть созданы демократические органы местного управления.

7. Фашистские главари и другие лица, известные или подозреваемые в совершении военных преступлений, должны быть арестованы и переданы в руки правосудия...

Имеется в виду, что ничто в этой декларации не ограничивает права итальянского народа впоследствии избрать свою собственную форму правления».

Московская конференция постановила также создать Консультативный совет по вопросам Италии в составе представителей США, СССР, Англии, Французского комитета национального освобождения, Греции и Югославии. Совет должен был сформулировать рекомендации в целях координации политики союзников в Италии.

Это решение, несомненно, имело положительное значение. Оно несколько ограничивало возможность американских и английских военных властей произвольно действовать в Италии во вред интересам итальянского рабочего класса и демократическому развитию страны.

Обсуждая вопрос о послевоенной судьбе Австрии, участники конференции подчеркивали, что аннексия этой страны Гитлером была незаконной и что три державы не считают себя связанными изменениями, которые произошли в Австрии после 1938 года, когда был осуществлен «аншлюс».

Во время этой дискуссии в зал вошел один из технических секретарей советской делегации и передал В. М. Молотову листок бумаги. Пробежав его глазами, советский делегат постучал карандашом по столу и попросил у присутствующих внимания.

— Господа, — начал Молотов, и в его голосе чувствовалось волнение. — Только что получено сообщение о том, что Красная Армия освободила Днепропетровск. Эта победа достигнута в ходе широкого осеннего наступления, развернутого сейчас нашими войсками.

Раздались дружные аплодисменты, потом Хэлл и Иден поздравили советскую делегацию по случаю этой победы. В последующие [198] дни работы конференции Молотов несколько раз объявлял о новых крупных успехах Красной Армии.

После перерыва обсуждался проект Декларации об Австрии, которая и была принята. Вот ее текст:

«Правительства Соединенного Королевства, Советского Союза и Соединенных Штатов Америки согласились, что Австрия, первая свободная страна, павшая жертвой гитлеровской агрессии, должна быть освобождена от германского господства.

Они рассматривают присоединение, навязанное Австрии Германией 15 марта 1938 года, как несуществующее и недействительное. Они не считают себя никоим образом связанными какими-либо переменами, произведенными в Австрии после этой даты. Они заявляют о том, что желают видеть восстановленной свободную и независимую Австрию и тем самым дать возможность самому австрийскому народу, как и другим соседним государствам, перед которыми встанут подобные же проблемы, найти ту политическую и экономическую безопасность, которая является единственной основой прочного мира.

Однако обращается внимание Австрии на то, что она несет ответственность, которой не может избежать, за участие в войне на стороне гитлеровской Германии, и что при окончательном урегулировании неизбежно будет принят во внимание ее собственный вклад в дело ее освобождения».

Конференция рассмотрела некоторые вопросы, относившиеся к послевоенному устройству Европы. Эта проблема имела особенно важное значение, поскольку правящие круги США и Англии рассчитывали создать в Центральной и Юго-Восточной Европе федеративные объединения малых и средних государств. Нетрудно было догадаться, что эти объединения имелось в виду использовать в качестве орудия для достижения своекорыстных целей английских и американских империалистов. Такие планы означали попытку перекроить карту Европы в их интересах без учета пожеланий населения стран этого района. Советское правительство отрицательно относилось к такого рода проектам и не могло дать на них согласия.

В ходе состоявшейся дискуссии советский представитель решительно возразил против планов создания подобных федераций. Эти планы, сказал советский делегат, напоминают о предвоенной политике «санитарного кордона», направленной против Советского Союза.

Иден принялся уверять, что его правительство и не думает о создании «санитарного кордона» против Советского Союза. Оно, дескать, считает, что такой кордон должен быть направлен против Германии.

Молотов изложил советскую точку зрения по вопросу о послевоенном устройстве в Европе. Советское правительство, сказал он, исходит из того, что освобождение малых стран и восстановление их независимости и суверенитета является одной [199] из важнейших задач послевоенного устройства Европы и создания прочного мира. Советская делегация заявила об опасности преждевременного искусственного прикрепления малых стран к группировкам, запланированным без участия заинтересованных народов, о недопустимости какого бы то ни было постороннего вмешательства и внешнего давления при решении народами Европы своих судеб после войны. Советская делегация указала также, что попытки федерирования малых стран на основе решений, вынесенных эмигрантскими правительствами, не выражающими действительной воли народов, означали бы навязывание народам решений, не соответствующих их желаниям. В заключение советский представитель еще раз подчеркнул, что всякие попытки воскресить враждебную Советскому Союзу политику «санитарного кордона», скрывавшуюся за выдвинутыми на Западе проектами федераций, следует категорически отвергнуть.

Заняв твердую позицию по вопросу о заранее навязываемых извне формах объединения малых и средних государств в Европе, Советское правительство выступило в интересах послевоенной безопасности Советского Союза и других государств, в защиту суверенного права народов Восточной и Центральной Европы самим определять свою судьбу. Известно, однако, что западные политики, особенно Черчилль, еще не раз пытались протащить идею «федерации» различных стран Европы, например создать так называемую «Балканскую федерацию».

Большое значение для дальнейших взаимоотношений между союзными державами имело решение Московской конференции об учреждении Европейской консультативной комиссии (ЕКК). Постоянным местопребыванием комиссии был избран Лондон. Это решение можно рассматривать как конкретное проявление намерения трех держав сотрудничать по важнейшим послевоенным проблемам. На Европейскую консультативную комиссию была возложена задача «изучать европейские вопросы, связанные с окончанием военных действий, которые три правительства признают целесообразным ей передать, и давать трем правительствам по ним объединенные советы». В частности, комиссии была поручена разработка условий капитуляции вражеских государств.

О наказании гитлеровцев

Еще одной важной темой дискуссии на Московской конференции было обсуждение Декларации об ответственности гитлеровцев за совершенные преступления. Первоначальный проект этого документа был разработан американцами и одобрен лично Рузвельтом. Уже в один из первых дней работы конференции Хэлл передал этот проект английской и советской делегациям, [200] попросил рассмотреть его и в случае необходимости сделать к нему дополнения. Хэлл сказал также, что, по мнению американской стороны, Декларация должна быть подписана главами правительств трех держав. Он добавил, что было бы желательно обнародовать ее еще в ходе работы конференции. Молотов и Иден пообещали в ближайшее время рассмотреть проект Декларации.

В последующем текст проекта подвергся довольно обстоятельному обсуждению. В него были внесены некоторые изменения и дополнения, после чего он был направлен на окончательное утверждение трем руководителям держав антигитлеровской коалиции. Это заняло некоторое время, и в итоге Декларация была опубликована уже после окончания Московской конференции — 2 ноября 1943 г.

Текст этого документа в конечной редакции гласил:

«Декларация об ответственности гитлеровцев за совершенные зверства

Великобритания, Соединенные Штаты и Советский Союз получили из различных источников свидетельства о зверствах, убийствах и хладнокровных массовых казнях, которые совершаются гитлеровскими вооруженными силами во многих странах, захваченных ими, из которых они теперь неуклонно изгоняются. Жестокости гитлеровского господства не являются новым фактом, и все народы или территории, находящиеся в их власти, страдали от худшей формы управления при помощи террора. Новое заключается в том, что многие из этих территорий сейчас освобождаются продвигающимися вперед армиями держав-освободительниц и что в своем отчаянии отступающие гитлеровцы-гунны удваивают свои безжалостные жестокости. Об этом теперь с особой наглядностью свидетельствуют факты чудовищных преступлений на освобождаемой от гитлеровцев территории Советского Союза, а также на территории Франции и Италии.

В соответствии с вышеизложенным три союзные державы, выступая в интересах тридцати двух объединенных наций, торжественно заявляют и предупреждают своей нижеследующей декларацией:

В момент предоставления любого перемирия любому правительству, которое может быть создано в Германии, те германские офицеры и солдаты и члены нацистской партии, которые были ответственны за вышеупомянутые зверства, убийства и казни, или добровольно принимали в них участие, будут отосланы в страны, в которых были совершены их отвратительные действия, для того, чтобы они могли быть судимы и наказаны в соответствии с законами этих освобожденных стран и свободных правительств, которые будут там созданы. Списки будут составлены со всеми возможными подробностями, полученными [201] от всех этих стран, в особенности в отношении оккупированных частей Советского Союза, Польши и Чехословакии, Югославии и Греции, включая Крит и другие острова, Норвегии, Дании, Нидерландов, Бельгии, Люксембурга, Франции и Италии.

Таким образом, немцы, которые принимали участие в массовых расстрелах итальянских офицеров или в казни французских, нидерландских, бельгийских и норвежских заложников или критских крестьян, или же те, которые принимали участие в истреблении, которому был подвергнут народ Польши, или в истреблении населения на территориях Советского Союза, которые сейчас очищаются от врага, должны знать, что они будут отправлены обратно, в места их преступлений, и будут судимы на месте народами, над которыми они совершали насилия. Пусть те, кто еще не обагрил своих рук невинной кровью, учтут это, чтобы не оказаться в числе виновных, ибо три союзные державы наверняка найдут их даже на краю света и передадут их в руки их обвинителей с тем, чтобы смогло свершиться правосудие.

Эта декларация не затрагивает вопроса о главных преступниках, преступления которых не связаны с определенным географическим местом, и которые будут наказаны совместным решением правительств-союзников.

Черчилль

Рузвельт

Сталин »

Стоит отметить, что во время предварительного обсуждения на конференции проекта этой Декларации Иден много говорил о необходимости создания «юридических форм» для «законного» рассмотрения дел военных преступников. Хэлл был настроен более решительно. Он заявлял, что, поскольку вопрос о совершении преступлений не вызывает сомнения, юридическая процедура только затянет дело, между тем как лица, совершившие преступления, должны быть наказаны без промедления. Этой же позиции придерживалась и советская делегация. Впрочем, спор этот был беспредметным, ибо сам текст Декларации предусматривал наказание именно тех, кто был виновен, причем в соответствии с законами стран, где преступники бесчинствовали. Декларация об ответственности гитлеровцев за совершенные зверства установила ряд принципиальных положений, которые были использованы при учреждении Международного Нюрнбергского трибунала.

Впоследствии некоторые западные политики, особенно Черчилль, пытались взять под защиту фашистских злодеев. Тут довольно ярко проявилось двуличие лидера тори. Ведь не кто иной, как сам Уинстон Черчилль, был автором той фразы Декларации, где говорилось, что союзники найдут виновных «даже на краю света». [202]

На Московской конференции обсуждались и некоторые вопросы военно-технического характера. Поводом послужил доклад американского генерал-майора Дина, где вносился ряд конкретных предложений. Одно из них заключалось в том, чтобы Советский Союз предоставил базы для британских и американских самолетов, которые будут производить «челночные» операции по бомбардировкам промышленных районов Германии. В дальнейшем этот вопрос нашел положительное решение, и базы для таких операций были предоставлены советской стороной в районе Полтавы. Второе предложение касалось обеспечения более эффективного взаимного обмена информацией о погоде. В итоге обмен такой информацией был значительно расширен. Третье предложение предусматривало улучшение воздушных коммуникаций между СССР и США. По этому пункту Хэлл имел отдельную беседу с Молотовым. С советской стороны было дано согласие на развитие авиасвязи, и соответствующие советские органы получили указание разработать данный вопрос.

В ходе конференции состоялся обмен мнениями о желательности вступления в войну на стороне союзников Турции, а также о сотрудничестве со Швецией. С советской стороны была выдвинута точка зрения, что присоединение Турции к антигитлеровской коалиции способствовало бы сокращению сроков войны. Участники конференции обсуждали различные варианты вопроса о том, как побудить Турцию в ближайшее время объявить войну гитлеровской Германии. Что касается сотрудничества со Швецией, то на конференции обсуждалась возможность получения на ее территории баз для посадки самолетов союзников, действующих в районах Севера. В итоге состоявшейся дискуссии участники конференции согласились, что три державы продолжат в будущем изучение проблем Турции и Швеции.

По вопросу о репарациях были установлены некоторые общие принципы. Репарации следовало предъявить Германии таким образом, чтобы их выплата способствовала усилению послевоенной мировой экономики. Поэтому репарации должны осуществляться в виде товаров и услуг, а не деньгами. Они должны распределяться пропорционально потерям каждой из жертв гитлеровской агрессии, и их следует ограничить определенным периодом. Стороны договорились о создании специальной комиссии по германским репарациям, в которую первоначально должны были входить представители трех держав, с тем чтобы в дальнейшем к ним могли присоединиться и представители других заинтересованных государств.

На одном из заседаний Хэлл поставил вопрос относительно Декларации Объединенных Наций в отношении зависимых стран, а также населения колониальных и подмандатных территорий. Проект соответствующего документа был подготовлен государственным департаментом, и Хэлл сказал, что он передал [203] его Идену еще во время пребывания последнего в Соединенных Штатах в марте 1943 года.

Поднимая этот вопрос, Хэлл сказал, что хочет лишь ознакомить участников конференции с позицией Вашингтона по данной проблеме и не имеет в виду решать ее здесь, поскольку понимает, что нет времени для рассмотрения намеченных предложений во всех деталях. Иден заявил, что он не готов к обсуждению данного вопроса, и добавил, что его правительство не согласно с точкой зрения, выраженной в этом документе. Молотов подчеркнул, что Советское правительство придает вопросу о зависимых странах большое значение и считает его заслуживающим дальнейшего изучения. По существу, в этом предложении американцев нашло отражение их стремление прибрать к рукам отдельные районы, контролировавшиеся европейскими колониальными метрополиями. Естественно, что англичанам идея обсуждения вопроса о судьбе колониальных и подмандатных территорий не понравилась.

Обед в Кремле

Вечером 30 октября в Екатерининском зале Кремля И. В. Сталин давал обед по случаю завершения работы Московской конференции трех министров иностранных дел. Гостей было особенно много. Среди приглашенных находились участники переговоров, члены Политбюро и Государственного комитета обороны, министры. Зал был заставлен столами, украшенными красными гвоздиками и сервированными серебром и сверкающим фарфором. На них красовались всевозможные закуски, бутылки с винами и напитками. Генерал Игнаташвили, ведавший церемониалом приемов, составил особенно изысканное меню. В разложенных у каждого прибора кремовых карточках с тисненым государственным гербом Советского Союза перечислялись блюда русской, французской и кавказской кухни.

Настроение у всех было приподнятое. К тому времени уже явно обозначился поворот в войне в пользу антигитлеровской коалиции, позади были многие успешные сражения, блестящие операции командования Красной Армии, убедительные победы советского оружия. Под Сталинградом, а затем и на всем Южном фронте гитлеровские войска потерпели сокрушительное поражение. Советские войска выиграли труднейшую битву на Курской дуге. Красная Армия форсировала Днепр и продолжала стремительное наступление на запад. Англо-американские войска развивали наступление на Апеннинском полуострове. Крупнейший союзник гитлеровской Германии — Италия — был, по существу, выведен из войны...

Среди присутствовавших в Екатерининском зале военных выделялись представители блестящей плеяды молодых талантливых [204] советских полководцев, показавших преимущества нашей стратегии и тактики над гитлеровской. Их имена все вновь и вновь повторялись в последнее время в приказах Верховного Главнокомандующего, в честь их войск в Москве гремели салюты. Смотреть на этих прославленных командиров было одно удовольствие: энергичные, решительные, подтянутые и корректные, в красивой парадной форме, они как бы олицетворяли собой цвет Красной Армии, настойчиво и целеустремленно шагавшей к победе.

Самый большой стол тянулся вдоль стены, обтянутой зеленоватыми муаровыми обоями. В центре сидел И. В. Сталин, справа от него — Корделл Хэлл, слева — посол США в Москве Аверелл Гарриман. Справа от Хэлла было мое место как переводчика. Напротив нас в таком же порядке по обе стороны от В. М. Молотова расположились Антони Иден, посол Великобритании в Москве Арчибальд Кларк Керр и Павлов в качестве переводчика. Дальше места заняли члены Политбюро и руководители английской и американской военных миссий. За другими столами вперемежку с советскими министрами, маршалами и генералами, руководящими работниками Совнаркома, Наркоминдела и Наркомвнешторга сидели гости: члены делегаций США и Англии на Московской конференции, дипломаты, аккредитованные в Москве, а также советские и иностранные журналисты.

Едва все расселись, как Сталин поднялся, держа рюмку в руке. Молотов, заметив это, постучал ножом по стоявшей перед ним бутылке, призывая всех к вниманию. Микрофонов тогда на столе не было. Сталин говорил негромко, в зале сразу же воцарилась такая тишина, что каждое его слово было отчетливо слышно даже в самом отдаленном уголке зала.

И. В. Сталин поздравил участников конференции с успешным завершением работы. Он выразил уверенность, что принятые только что решения будут способствовать сокращению сроков войны против гитлеровской Германии и ее сателлитов в Европе.

— Отныне, — продолжал Сталин, — сотрудничество трех великих держав будет еще более тесным, атмосфера доверия, в которой проходила работа конференции, будет сопутствовать дальнейшим совместным шагам антигитлеровской коалиции во имя победы над общим врагом. Что касается Советского Союза, то я могу заверить, что он честно выполнит свои обязательства. За нашу победу, друзья!

Сталин высоко поднял рюмку, окинул всех веселым взглядом, чокнулся с Хэллом, приветливо кивнул Идену. Все встали, присоединяясь к произнесенному тосту.

Вслед за Сталиным попросил слово Корделл Хэлл. Он передал всем собравшимся привет от президента Рузвельта и заверил, что его правительство сделает все возможное, чтобы успешно [205] выполнить решения, о которых достигнута договоренность на конференции в Москве. В заключение он также выразил уверенность, что совместными усилиями объединившихся народов враг будет повержен. Затем выступали Антони Иден, Молотов, послы Гарриман и Керр, руководители английской и американской военных миссий.

В перерывах между тостами Сталин и Хэлл оживленно переговаривались. Разговор в основном вращался вокруг работы конференции и положения на фронтах. Хэлл рассказывал о трудностях, с которыми сталкиваются англо-американские войска в Северной Италии, об упорном сопротивлении немцев. Сталин, в свою очередь, кратко изложил обстановку на советско-германском фронте. Он сказал, что в ближайшее время основные операции будут развиваться на Украине и, надо полагать, скоро удастся освободить Киев. Хэлл воспринял это с большим интересом и сказал, что он незамедлительно сообщит президенту Рузвельту о планах Красной Армии.

Как бы отвечая в частном порядке на первый тост Сталина, государственный секретарь сказал:

— Успех Московской конференции я должен приписать прежде всего Вам, маршал Сталин. Этот успех достигнут потому, что ваша страна, ваш народ сделали решающий шаг к участию совместно с Великобританией и Соединенными Штатами во всемирной программе будущего, основанной на взаимном сотрудничестве...

Сталин улыбнулся и ответил, что он целиком выступает за широкую программу международного сотрудничества, военного, политического и экономического, — в интересах мира.

Собеседники немного помолчали, занятые каждый своими мыслями. Тут я заметил, что Сталин наклонился в мою сторону за спиной Хэлла и манит меня пальцем. Я перегнулся поближе и он чуть слышно произнес:

— Слушайте меня внимательно. Переведите Хэллу дословно следующее: Советское правительство рассмотрело вопрос о положении на Дальнем Востоке и приняло решение сразу же после окончания войны в Европе, когда союзники нанесут поражение гитлеровской Германии, выступить против Японии. Пусть Хэлл передаст это президенту Рузвельту как нашу официальную позицию. Но пока мы хотим держать это в секрете. И вы сами говорите потише, чтобы никто не слышал. Поняли?

— Понял, товарищ Сталин, — ответил я шепотом.

Пока я переводил слова Сталина, стараясь с предельной точностью воспроизвести их на английском языке, Сталин глядел в упор на Хэлла и время от времени кивал головой в подтверждение.

Видно было, что Хэлл чрезвычайно взволнован тем, что услышал. Американцы давно ждали этого момента. Теперь правительство США получило от главы Советского правительства [206] официальное заявление по столь важному для Вашингтона вопросу, конечно, в строго конфиденциальном порядке.

Месяц спустя Сталин сказал об этом уже в более широкой аудитории на конференции в Тегеране при встрече руководителей трех великих держав. Затем он повторил данное им обязательство на Ялтинской конференции в феврале 1945 года. Но на обеде в Кремле 30 октября 1943 г. впервые было сделано заявление о решении советской стороны вступить в войну против Японии после победы над Германией. Это сообщение прямо-таки преобразило Хэлла.

В своих мемуарах Хэлл рассказал, что на рассвете, заехав в «Спасо-хауз» по пути в Центральный аэропорт, он успел составить президенту Рузвельту телеграмму, разделив ее из предосторожности на две части. Первая часть была отправлена шифром военно-морского флота, вторая — армейским шифром. Американцы опасались, что какой-то из этих кодов раскрыт вражеской контрразведкой.

Текст телеграммы был уже после войны опубликован госдепартаментом США. Вот как выглядела эта депеша, отправленная посольством США из Москвы с двухдневной задержкой (возможно, американцы боялись посылать телеграмму, пока Хэлл не доберется до безопасного места):

«Секретно. Срочно Москва, 2 ноября 1943 г.

Строго секретно только президенту от Хэлла. Лицом, пользующимся наибольшей властью, мне передано в строгой тайне сообщение для вас лично. В сообщении содержится обещание выступить и помочь нанести поражение врагу. Дополнение в другой шифровке».

Вторая половина телеграммы, отправленная, как уже сказано, другим шифром, гласила:

«Секретно Москва, 2 ноября 1943 г.

Без номера. Строго секретно только президенту от Хэлла. На Дальнем Востоке после поражения Германии (этим заканчивается сообщение, содержащееся в другой шифровке). Прошу радировать подтверждение получения мне в Каир».

Одновременно Хэлл отправил и вторую телеграмму, где речь шла о перспективе встречи Сталина с Рузвельтом и Черчиллем. Хэлл информировал президента, что Сталин совершенно твердо решил не ехать в Басру. Поэтому Хэлл советовал Рузвельту еще раз рассмотреть вопрос о Тегеране, ибо согласие на проведение конференции в этом городе представляет единственный шанс для встречи.

Телеграмма Хэлла, видимо, сыграла свою роль, так как вскоре президент Рузвельт дал согласие на встречу в иранской столице.

Услышав за обеденным столом в Екатерининском зале [207] Кремля заявление Сталина, Хэлл с трудом сдерживал волнение. Пергаментный цвет его худощавого лица покрылся розовыми пятнами, свидетельствовавшими о глубоком волнении.

— Передайте маршалу Сталину, — сказал он, обращаясь ко мне и понизив голос, — что правительство США искренне благодарно за его сообщение. Я лично высоко ценю оказанное мне доверие и прошу верить, что мы сохраним это важное решение в строгой тайне. Я, разумеется, сразу же передам о нем президенту Рузвельту. Американский народ всегда будет с благодарностью помнить о готовности Советского Союза помочь ему в тяжелой борьбе. Мы особенно признательны за эту готовность Советского правительства, хорошо зная, какие огромные усилия прилагает Красная Армия во имя победы союзников в Европе. Еще раз благодарю вас, маршал Сталин, и в вашем лице всех ваших коллег...

В ответ Сталин кивнул, но ничего не сказал.

Потом речь зашла о предвоенной политике западных держав, в частности о политике американского правительства. Сталин заметил, что изоляционистская позиция чуть было не разорила Соединенные Штаты и могла бы нанести серьезный ущерб и Советскому Союзу. Затем Сталин стал развивать мысль о необходимости сотрудничества и кооперации между Соединенными Штатами и Советским Союзом.

Хэлл согласился, сказав, что это замечательная идея и что оба народа — советский и американский — очень похожи друг на друга и имеют много общего.

— Каждый из них, — сказал Хэлл, — великий народ, и поэтому важно позаботиться о развитии тесного взаимопонимания, доверия и дружбы, основанных на духе сотрудничества...

Обед продолжался. И. В. Сталин стал поднимать тосты за военачальников, за работников генерального штаба, за отдельные рода войск. Каждый раз, произнеся краткую речь, он выходил из-за стола и направлялся к названному им маршалу или генералу, чокался с ним, держа рюмку в правой руке, а левой касался плеча удостоившегося тоста. Иногда по пути он задерживался у английских или американских гостей и приветствовал их. Следуя за ним, я переводил возникавшие краткие беседы.

Так продолжалось до начала первого ночи. Затем в соседнем зале был сервирован кофе. Сталин, Молотов, Хэлл, Иден и переводчики сели за отдельный столик.

В саркастических тонах Сталин опроверг циркулировавшие в некоторых странах слухи о том, будто Советский Союз и гитлеровская Германия могут заключить сепаратный мир. Хэлл сказал, что все, кто хоть немного знает советский народ и историю взаимоотношений с гитлеровской Германией, убеждены, что советские люди никогда не заключат сепаратного мира. Однако Иден насупился и промолчал. [208]

Сталин, бросив быстрый взгляд на британского министра иностранных дел, заметил, что ему очень приятна такая уверенность Хэлла, и еще раз повторил, что распространение подобных слухов — величайшая глупость.

Думаю, Сталин специально выбрал данный момент, чтобы коснуться слухов о сепаратных переговорах с гитлеровской Германией. Ведь тогда вновь появились сведения о контактах между гитлеровскими эмиссарами и представителями Англии и США в ряде нейтральных стран. В частности, оживленные переговоры с нацистскими агентами вел в Женеве резидент разведки США Аллен Даллес. Заговорив об этих слухах, Сталин, видимо, хотел прощупать Хэлла и Идена, а возможно, и получить от них определенное заявление на этот счет. Но ни тот, ни другой не развивали эту тему, сделав вид, что не поняли намека.

Затем все перешли в кинозал для просмотра фильма «Волочаевские дни». Эта советская картина об освобождении Сибири и Приморья от японских интервентов, выпущенная в 1938 году и пользовавшаяся большим успехом у зрителей, вызвала в свое время протесты японского посла в Москве. И, разумеется, не случайно именно этот фильм Сталин выбрал для показа. Содержание фильма как бы подкрепляло слова, только что сказанные Сталиным государственному секретарю США относительно готовности Советского Союза присоединиться к борьбе союзников против Японии после разгрома гитлеровской Германии.

На демонстрации фильма присутствовали только члены Политбюро, главы английской и американской делегаций, послы США и Англии.

По ходу картины Сталин несколько раз обращался к Хэллу, комментируя различные эпизоды и вспоминая о том периоде борьбы советского народа против японских оккупантов. После одного из эпизодов Хэлл, наклонившись к Сталину, взволнованно произнес:

— Теперь я вижу, маршал Сталин, что и у Вас есть свой счет к японцам и Вы, конечно, его им в свое время предъявите. Я Вас хорошо понимаю и уверен в Вашем успехе — и он протянул Сталину свою худощавую старческую руку.

Сталин пожал ее и спокойно сказал:

— Вы правы, мы не забыли о том, что творили японские милитаристы на нашей земле...

После просмотра Сталин проводил государственного секретаря до широкой мраморной лестницы, спускающейся в вестибюль Большого Кремлевского дворца. Здесь они постояли некоторое время, обмениваясь пожеланиями на будущее. Сталин дважды пожал руку Хэллу, подчеркивая, что остался доволен этой встречей. [209]

Перед самым концом конференции было утверждено совместное коммюнике, опубликованное одновременно в Москве, Вашингтоне и Лондоне 2 ноября 1943 г. вместе с принятыми конференцией документами, о которых речь шла выше.

В коммюнике, в частности, указывалось:

«В ходе встречи состоялись исчерпывающие и искренние дискуссии по поводу мероприятий, которые следует предпринять для сокращения сроков войны против Германии и ее сателлитов в Европе. Было использовано присутствие военных советников, представляющих соответствующих начальников Генеральных штабов для того, чтобы обсуждать определенные военные операции, в отношении которых были приняты решения, чтобы создать базу для теснейшего военного сотрудничества в будущем между тремя странами.

Признав первейшей целью ускорение конца войны, три Правительства также единодушны в том, что в их собственных национальных интересах и в интересах миролюбивых наций важно продолжить теперешнее тесное сотрудничество, установленное для ведения войны, также и на период, который последует за окончанием военных действий. Только этим путем можно добиться поддержания мира».

В атмосфере взаимного доверия и понимания, указывалось в заключение в коммюнике, «подверглись рассмотрению и другие важные вопросы как текущего характера, так и относящиеся к будущему обращению с гитлеровской Германией и ее сателлитами, к экономическому сотрудничеству и к обеспечению всеобщего мира».

Завершающим актом встречи в Москве со стороны западных участников конференции были личные письма, направленные ими главе советской делегации. В письме Корделла Хэлла говорилось:

«Перед тем как покинуть Москву, я желаю выразить свою искреннюю благодарность за бесчисленные любезности и внимание, которые Вы и Ваши коллеги из делегации Советского Союза проявили в отношении меня и членов американской делегации. Возможность сотрудничать и работать вместе по вопросам, стоявшим на конференции, доставила всем нам громадное удовлетворение. Мы также навсегда останемся благодарными за безграничное гостеприимство, оказанное нам во время нашего пребывания здесь. Мы надолго сохраним в нашей памяти все связанное с нашим совещанием в столице Вашей великой страны».

Антони Иден в своем письме указывал:

«Сейчас, когда пришло время проститься, я чувствую, что должен написать Вам о том, какое удовольствие доставило мне посещение Москвы. Наши труды на конференции трех увенчались [210] успехом, и я твердо уверен, что мы заложили прочные основы для будущего сотрудничества трех стран. Мы не могли бы поставить перед собой более важной задачи, чем эта... В заключение я хотел бы поблагодарить Вас за большое количество любезностей, которые были оказаны мне и моей делегации со стороны советских властей во время нашего пребывания в Москве. Для всех нас это был весьма памятный визит».

Рано утром 1 ноября американская и английская делегации покинули Москву. Погода стояла сырая и прохладная. В Центральном аэропорту, украшенном флагами трех держав, был выстроен почетный караул. Первыми отбыли Корделл Хэлл и его делегация. Подойдя к микрофонам советской кинохроники, государственный секретарь США заявил:

— Я хочу сделать небольшое прощальное заявление официальным лицам и народу Советского Союза. Не хватает слов, чтобы выразить благодарность за замечательное гостеприимство, чувства доброй воли и дружбы, проявленные официальными лицами и народом этой страны ко мне и моим сотрудникам в течение нашего пребывания здесь. Эта международная конференция свидетельствует о больших возможностях и реальностях в отношении самых широких планов на будущее. Я уверен, что результаты этой конференции станут более ясными с течением времени и по мере того, как представится возможность осуществить то, что здесь было решено. Я вновь хочу выразить благодарность всем тем, кто способствовал удобству и успеху нашего посещения...

Группу советских представителей, провожавших государственного секретаря США и министра иностранных дел Великобритании, возглавлял нарком иностранных дел СССР. Прощаясь, он попросил Хэлла передать президенту Рузвельту от маршала Сталина сердечный привет и выразил надежду, что личная встреча между этими двумя государственными деятелями скоро состоится. Хэлл ответил, что разделяет эту надежду и добавил, что президент Рузвельт очень желает и ждет такой встречи. Пройдя несколько шагов по мокрой траве, Хэлл поднялся по трапу, помахал рукой и скрылся в почти касавшемся земли толстом брюхе огромного американского бомбардировщика. После того как самолет исчез из виду, состоялась церемония проводов английской делегации.

Так закончилась Московская конференция трех министров иностранных дел. Она имела важное значение для дальнейшего развития сотрудничества внутри антигитлеровской коалиции. Решения конференции положил» начало разработке принципиальных позиций держав-победительниц как в отношении отдельных государств, так и в вопросах послевоенного устройства. Вместе с тем в ходе работы конференции ее участники получили возможность более обстоятельно ознакомиться с точкой зрения каждой из сторон, лучше понять суть противоречий, существовавших [211] по конкретным вопросам текущей политики и в отношении более широких проблем.

Знакомясь сейчас с документами, опубликованными конференцией, с публичными заявлениями ее участников, читатель должен иметь в виду, что эти публикации делались в разгар войны с коварным врагом, который, изучая подобного рода документы, пытался выискать хотя бы намек на разногласия среди союзников, чтобы попытаться использовать возможные расхождения в своих интересах. Естественно поэтому, что коммюнике и другие публичные сообщения и заявления того периода составлялись таким образом, чтобы в них нельзя было обнаружить и тени разногласия. Разумеется, вопрос о втором фронте и связанные с ним противоречия занимали особое место и, в сущности, из этого не делалось особого секрета, что видно, в частности, из приведенного выше интервью И. В. Сталина представителю американской прессы. Но существовали, конечно, и другие серьезные расхождения между СССР и его союзниками из капиталистического мира, которые выявились, в частности, на Московской конференции.

Вместе с тем эта конференция показала и возможность согласованного решения сложных проблем, относящихся как к вопросам ведения войны, так и послевоенного урегулирования. Наряду с принятием важных решений Московская конференция подготовила также условия для первой встречи глав правительств трех держав, которая и состоялась в Тегеране с 28 ноября по 1 декабря 1943 г.

Результаты Московской конференции были встречены демократической мировой общественностью с большим одобрением. Само собой разумеется, что эти результаты и вообще вся политическая атмосфера, в которой проходила конференция, были подготовлены блестящими победами советского оружия на фронтах Великой Отечественной войны.