Глава 1.

Училище

К моменту нашего поступления училище существовало пятый год и как раз провело первый выпуск своих питомцев. Некоторые суворовцы-выпускники успели побывать на фронте и хватить там лиха. Несколько таких боевых ребят продолжали учиться в училище.

Условия нашей жизни в училище достаточно подробно описаны в указанной во введении книге Анатолия Хронусова, и мне не хотелось бы здесь повторяться. Очень кратко обрисую только общую картину.

Училище размещалось и размещается до сих пор в большом трехэтажном здании бывшего института благородных девиц.

Училище располагает большой территорией, включающей хороший парк, спортивный городок общего пользования и размещенные отдельно спортивные площадки (потом к этому добавился собственный стадион), учебно-подсобный сад-огород, тир, хозяйственный двор с гаражом (раньше там была и конюшня), котельной и другими необходимыми постройками.

Эти здание и территория были выбраны для училища первым его начальником — Василием Васильевичем Болозневым. Перед отъездом в Казань он вместе с другими боевыми генералами был вызван к Сталину, который дал им задание создать в разных городах суворовские училища и наделил чрезвычайными полномочиями по решению вопросов, касающихся их формирования.

Перед парадным входом в училище, с обеих сторон которого стояли старинные пушки-гаубицы, раскинулся сквер с кленами и ясенями. Он прорезался широкой заасфальтированной аллеей, ведущей от пропускного пункта к центральному входу и далее к началу парковой зоны. На этой аллее проводились общие построения училища, по ней мы проходили торжественным маршем мимо стоящих на ступенях главного входа руководителей, с нее начинался путь в город, когда училище строем двигалось к местам проведения торжественных мероприятий.

Каждый отдельный класс представлял собой учебное отделение, кото­рое в выпускных классах или во время пребывания в учебных лагерях именовалось взводом. Учебное отделение имело свою классную комнату, свою спальню, за каждым из нас была закреплена собственная парта (точнее, полови­на парты), где хранились наши учебники, тетради и дневники, которые не нужно было таскать с собой, имелась своя койка (металлическая с пружинной сеткой), своя тумбочка для личных вещей, которых было не очень много. Отделения одного года обучения объединялись в роты. Таких параллельных отделений набиралось два или три на каждый год обучения. Одновременно в училище обучалось семь классов (с первого по седьмой, которые соответствовали четвертому — десятому классам гражданских школ). Но поскольку всего в училище было пять рот, в некоторых из них были собраны отделения двух ближайших лет обучения. Так было и с нашей ротой, в которой в первый год нашего пребывания в Казанском СВУ одновременно учились три отделения первого класса и два — второго.

Каждая рота размещалась компактно и имела свои общие помещения — ленинскую комнату, туалет, умывальник, вешалки для шинелей, каптерку для хранения имущества, комнату для преподавателей и офицеров-воспитателей и кабинет командира роты.

Кроме обычных классных комнат в училище были отдельные кабинеты по некоторым предметам, требующим специального оснащения для проведения теоретических занятий или лабораторных работ.

Как это начиналось для нас

Большая группа ребят нашей роты прибыла в училище из Ленинграда. Там в июле 1949 года из окончивших 3 или 4 класса мальчиков отбирали кандидатов для последующего обучения в суворовских или нахимовских училищах страны. При предварительном отборе немаловажным фактором было наличие родителей, погибших или пострадавших во время войны. Я прошел этот тур, поскольку мой отец пропал без вести в 1941 году, а мать во время войны служила связисткой в действующих войсках. Затем были проведены конкурсные экзамены. После этого всех ребят, успешно сдавших экзамены, разбили на несколько групп, каждая из которых направлялась в определенное суворовское училище. Для одной такой группы численностью около сорока человек, в которую был включен и я, местом назначения было определено Казанское суворовское училище.

Мои попытки попасть в суворовское училище начались еще в 1948 году. После войны я жил в Ленинграде с бабушкой и сестрой матери в 15-метровой комнате в коммунальной квартире, где кроме нас жили еще две семьи. Мать в это время ездила по воинским гарнизонам, куда военная служба заносила моего отчима — капитана-артиллериста. С ними я встречался, в основном, во время каникул. Сейчас уже и не вспомнить, откуда появилась мысль о суворовском училище — то ли от впечатлений о порядке в воинских гарнизонах и высоком авторитете офицеров армии-победительницы, то ли от неустроенности коммунальной, достаточно голодной послевоенной жизни. Но в 1948 году мы с бабушкой поехали поступать в Курское СВУ. Экзамены я сдал успешно, но не прошел мандатную комиссию — оказался слишком молод (тогда мне не было еще и десяти лет). Пришлось возвращаться в Ленинград. На следующий год эпопею с поступлением мы начали пораньше. Сначала военкомат проводил набор в нахимовские училища. Мы подали документы туда, я успешно сдал экзамены, но оказалось, что не хватает еще какой-то справки. Пока доставали эту справку, закончился конкурс в нахимовские училища и открылся набор в суворовские. Мои документы передали туда, зачли сданные экзамены. В результате я был зачислен в команду, отправлявшуюся в Казанское СВУ.

В назначенный день и час отъезда мы собрались на Московском вокзале Ленинграда, чтобы в сопровождении родителей или родственников отправиться к месту дальнейшей учебы. Наш путь в Казань лежал через Москву.

И вот мы рассаживаем­ся в общих вагонах. Сложили на полки свои нехитрые пожитки и в ожидании указаний сопровождающих прильнули к окнам, за которыми были видны лица провожающих и родных. Поезд тронулся. Вместе с нашими родными и близкими на перроне оставалось наше беззаботное гражданское детство.

Как это обычно бывает среди мальчишек, мы быстро перезнакомились. Оживленными разговорами старались отвлечься от своих беспокойных мыслей: Что-то нас ждет в дальнейшем? Как нас примут в Казани? Не придется ли кому-то из нас вернуться назад?

Каждый из нас имел с собой что-то домашнее из еды на первый случай. Ехали мы без матрацев, постельного белья, без удобств, устраивались, кто как мог. Кому повезло, залезли на самые верхние третьи полки, предназначавшиеся для поклажи. На них можно было лежать, но переворачиваться с трудом, поскольку они были низкие и узкие. Кроме того, оттуда неудобно было смотреть в окно, так как вместо панорамы было видно только небольшое пространство около вагона. Тем не менее, многие с удовольствием на них залезали. Сам процесс залезания и слезания с полки был для нас развлечением. Вечером проводник зажег в проходах между отсеками вагона свечи, и стало чуточку светлее. Незаметно под стук колес все уснули...

Утром мы уже были в столице на Ленинградском вокзале, перешли Комсомольскую площадь и вступили под своды Казанского вокзала, который в то время и десятилетиями позже был грязным и неуютным. Собрали нас в один угол и приказали ждать. Одна из сопровождающих нас, Полина Яковлевна — мать Юры Шеина, пошла компостировать билеты. Пришла она довольно быстро, несмотря на внушительные очереди у касс: видимо, оформила билеты че­рез военного коменданта или через кассу в комнате матери и ребенка. Вечером мы уже тряслись в еще более грязном вагоне казанской железной дороги. Та же духота в вагонах, те же свечи, те же толчея и неразбериха. Сутки с небольшим пролетели быстро.

В Казань приехали ближе к вечеру. Нас построили и представили каким-то офицерам. Один из офицеров объявил нам, что сейчас нас поведут в расположенную неподалеку баню, где мы пройдем санитарную обработку и помоемся, а потом уже отправимся в училище.

Построившись в колонну по два, мы двинулись вдоль трамвайных путей в баню. Глядя по сторонам, мы были поражены обилием бродячих кошек и собак. У нас в Ленинграде бродячих собак практически не было, так как в блокадные дни их почти всех съели, а в первые послевоенные годы они еще не успели расплодиться, да и только немногие жители города могли себе позво­лить содержать собачку — самим порой есть было нечего.

Пройдя километра три, мы очутились на берегу какой-то речушки, которая впадала в озеро под названием, как мы потом узнали, Кабан.

— Ребята, — сказал сопровождающий нас офицер, — сейчас вам дадут мыло и полотенца, вы помоетесь, а перед этим свою одежду и белье вы должны повесить на вешалки (в руках у него появилось что-то круглое и железное) и отнести все в камеру для «прожарки». После мытья вы все это получите обратно, но уже обработанное. Затем мы поедем в училище, где вам все объяснят.

Потом нам выдали согнутые из толстого металлического прута большие кольца с крючками на концах, на которые мы должны были насадить свою одежду и отнести ее к приемному окну. Сдав свою одежду, мы отправились в помывочное отделение, где и смыли дорожную грязь.

После мытья и вытирания мы еще минут двадцать ждали, пока в печи жарились наши предполагаемые «блошки-вошки», прихваченные во время путешествия.

Наконец, двери камеры открылись, и мы смогли получить нашу еще горячую одежду. Оделись и присели на скамейки в ожидании дальнейших команд. Подали грузовики, мы забрались в кузов, и нас повезли. Ехали мы минут пятнадцать, посматривали по сторонам и удивлялись всему: внешнему виду казанских трамваев, архитектуре зданий, малоэтажности домов. Ведь в Ленинграде мы привыкли к шести-, восьмиэтажным домам с красивыми фасадами, к дворцам и памятникам на каждом шагу, а здесь, в Казани — двух-, трех-, четырехэтажные постройки. Некоторые из них и на дома-то не похожи, однако, что удивляло, люди там жили. Наконец, мы подъехали к железным воротам, за которыми виднелось трехэтажное здание.

Миновав ворота, мы очутились на территории суворовского училища. В нос ударил терпкий аромат летних цветов. В дальнейшем этот незабываемый запах встречал нас каждый раз в конце августа по возвращении с летних каникул на протяжении всех семи лет пребывания в училище! Поместили нас всех вместе в небольшом доме в два этажа. Часть комнат в нем занимали семьи офицеров. Накормили нас ужином и развели по небольшим помещениям. В них стояли двухъярусные койки, заправленные одеялами, на подушках были чистые наволочки. В общем, все, как и должно быть в армии.

— Пока поживете здесь, а после сдачи вступительных экзаменов мы вас переоденем в форму и переведем жить в главный корпус училища, — сказал сопровождавший нас офицер. — Всю вашу группу мы разбили на учебные отделения, и в каждое отделение назначены офицеры-воспитатели и их помощники. С ними вы потом познакомитесь.

Я, Стальэр Смирнов, Саша Ермолаев, Валера Каминский, Бронислав Кошевой, Стасик Новицкий попали в одно учебное отделение, Миша Станкевич, Гера Смирнов, Володя Якимчук, Леня Иванов, Боря Молотков и Гена Серебренников — в другое учебное отделение В дальнейшем наши отделения пополнились ребятами из других городов.

Нам дали возможность немного позаниматься в классе: мы что-то писали, что-то решали, а через неделю начались экзамены.

Первым экзаменом была математика. Экзамены почему-то проходили в кабинете ботаники на первом этаже. Рассадили нас по два человека за парту, выдали бумагу, ручки, чернильницы. На одной половине классной доски был написан вариант №1 (он предназначался для сидящих на парте с левой стороны), на другой — вариант №2 (для сидящих с правой стороны). Затем были экзамены по русскому языку, строгая медицинская проверка нашего здоровья в медсанчасти училища. Сорок наших ребят выдержали все испытания и были зачислены в суворовское училище, правда, в разные отделения. Но четверым все же пришлось вернуться домой.

В медсанчасти нас всех взвесили, измерили в высоту и в ширину. Мои данные на момент поступления: рост — 127 см, вес — 27 кг. Основная масса ребят обладала более солидными данными, а некоторые имели и совсем внушительные параметры: были и повыше, и потяжелее. Например, Долгирев Юра, Иванов Володя — в строю они всегда стояли на правом фланге. А мы — «малышня», «мелюзга» — занимали последние «строчки» и иногда были очень этим огорчены (особенно, когда стали старше и начали интересоваться девочками). Потом, правда, мы попривыкли к своему месту в последних рядах и даже находили в этом определенные преимущества — во-первых, никто не наступал тебе на пятки, во-вторых, на наше поведение в строю обращали меньше внимания, в-третьих, нам чаще доставалась возможность ходить сзади строя с сигнальными флажками или фонарями, что представлялось большой удачей.

Когда в училище собрались все ребята, которым предстояло дальше там учиться, была сформирована пятая, самая младшая рота в составе пяти учебных отделений. Три отделения поступали в первый класс (то есть, по нормальному гражданскому исчислению — в четвертый), а два отделения — во второй (пятый) класс. Они потом выпустились на год раньше нас. Критериями для разделения на классы служили физические данные ребят и знания, показанные на экзаменах.

А как мы были счастливы, когда всем нам выдали форму! Черная гимнастерка, пара красных погон, черные брюки с красными лампасами, новый широкий кожаный ремень с пряжкой (ее мы называли «бляха»), украшенной звездой, черно-красная фуражка. Когда мы все это одели на себя, то еще долгое время нет-нет и поглядывали на себя в попадающиеся по пути зеркала. Какими красавцами мы тогда казались сами себе!

Слава Соколов вспоминает, что, одев форму, он несколько раз специально проходил мимо старшины Воропаева, чтобы поприветствовать его, и получал от этого большое удовольствие, испытывал чувство гордости.

Командиром нашего, третьего отделения и офицером-воспитателем был назначен майор Демихов Николай Семенович. Помощником офицера-воспитателя у нас был сержант-сверхсрочник Евгений Макаров. В других отделениях офицерами-воспитателями были капитаны Суняев Иван Матвеевич, Уланов Виктор Семенович. Руководство пятого отделения было укомплектовано местными кадрами татарской национальности — капитан Мифтахов Абдулла Хазиевич и сержант Миша Шамгунов, которого между собой мы так и звали — Миша. Он был сверхсрочник, холостой, а поэтому имел больше, чем его семейные сослуживцы, свободного времени, которое он проводил с нами.

После завершения экзаменов мы пару недель, пока завершался ремонт основного корпуса, прожили в палаточном городке, который размещался в конце училищного парка. А к первому сентября мы перебрались в основной корпус и приступили к занятиям. Начался первый год учебы в стенах суворовского военного училища.

Разместили нашу пятую роту на третьем этаже слева, если подниматься по главной лестнице. Но главной лестницей мы пользовались редко, да и то преимущественно тогда, когда этого не могли заметить офицеры. Поэтому каждому такому путешествию предшествовала своеобразная разведка обстановки. Обычно мы поднимались и спускались вниз по боковым лестницам, в том числе при следовании на занятия или в столовую.

Каждому суворовцу определили его место в классе и в спальне, объяснили распорядок дня. Несмотря на то, что страна еще не залечила все раны, нанесенные ей войной, она давала нам все возможное, чтобы мы, в основном дети-сироты, ни в чем не нуждались. Мы жили, что называется, на всем готовом. Все, что нас окружало, было сделано на совесть, все было новое, чистое и добротное. В то время мы об этом, конечно, не задумывались — кормят, одевают, учат бесплатно, — значит, так и должно быть. Это только потом мы узнали, во сколько обходилось полуголодной стране полное содержание одного суворовца. И цифры (сорок тысяч тех рублей в год на одного), надо сказать, нас ошеломили.

Питались мы в столовой училища на первом этаже. Первоначально там стояли длинные столы и скамейки, и мы размещались по 10 человек за столом, потом, в более поздние годы мы уже сидели за квадратными столами по 4 человека. Во время приема пищи дежурные офицеры-воспитатели следили за нашим поведением за столом и нашими манерами и, когда замечали нарушения, учили нас, что при приеме пищи ложку держат в правой руке, вилку — в левой, нож — тоже в правой. И показывали, как нужно это делать. В дальнейшем эти приемы стали для нас привычными.

В рацион питания постоянно включались продукты, богатые витаминами. Для нас, детей войны, это было просто необходимо. Ведь некоторые из нас выглядели изможденными, слабыми и такая дополнительная витаминизация была очень кстати. Довольно часто нам перед обедом или ужином давали по ложке рыбьего жира (не скажу, чтобы мы глотали его с восторгом, но отвертеться от его приема не удавалось) или масляного раствора витамина Д (его принимать было несколько приятнее), в обед надо было каждому съесть натощак по головке лука, которые уже лежали в тарелке на столе. Мы даже устраивали соревнования, кто сумеет съесть всю головку без хлеба, соли и без слез. Частыми гостями на столе были также сырая морковь, кочанная капуста. Иногда в свободное время мы сами подпитывались сырыми овощами, делая скрытные набеги на огороды нашего подсобного хозяйства (потом на месте этих огородов был построен стадион училища).

Другим дополнительным приварком к пище (хотя мы и не голодали) были морковь и капуста, завозимые в училище на зиму. Привозили овощи на грузовиках, которые надо было разгружать. Те, кто назначался на эти работы, считали себя счастливчиками. Наедались до отвала не только сами, но не забывали и о товарищах. За пазухой, в карманах, всюду, где удастся, прятали сочную морковку и хрустящие кочаны и выносили ребятам мимо бдительного ока нашего начпрода. Кто попадался, из тех все вытряхивалось. Тем не менее, в этот день рота хрустела вовсю, запасаясь витаминами. А морковку часто даже и не мыли — и ничего, обходилось...

Накануне Нового, 1950 года в клубе училища установили елку. Красивая была елка, такой мы никогда раньше в своей жизни не видели. Разукрашена блестящими игрушками, разноцветными шарами, гирляндами и лам­почками, увешана флажками. И в классах каждого отделения тоже устанавливались елки, правда, поменьше ростом. Суворовцы сами их наряжали принесенными в отделение игрушками, флажками, разноцветными лампочками, порой сами мастерили игрушки из бумаги, ваты, других подсобных материалов — желудей, скорлупы от орехов, палочек и спичек. В Новый Год всем давали подарки. Это была для нас огромная радость! Конфеты, печенье, яблоки, мандарины... Содержимое пакетов со сладостями было разным — кому что доставалось. Мы потом менялись друг с другом: кто конфетами, кто яблоками — кто что больше любил. Кушали их открыто, не таились и под подушку друг от друга не прятали. Хотя бывали и такие случаи, но ребят, уличенных в жадности, не любили и строго, по-мужски наказывали. А потом все-таки прощали и плохое старались забыть.

Начинались зимние каникулы! Впереди были походы в цирк, катание на лыжах, увольнения в город. В училище в эти дни почти ежедневно показывали кинофильмы, устраивались концерты, спортивные соревнования, и было многое другое, о чем большинство ребята «на гражданке» и мечтать не могли. Командование училища, преподаватели и наши воспитатели старались, чтобы каникулы прошли весело и интересно. Спасибо им. Приятным для нас подарком было и то, что во время каникул подъем был на 1 час позже, и это давало нам возможность наконец-то выспаться! Некоторым из ребят удалось съездить во время каникул домой, но таких было мало. Десять дней каникул пролетели очень быстро, и мы снова уселись за парты.

Один день с утра до ночи

Уже в самом распорядке дня были заложены возможности для нашего гармоничного развития. В нем предусматривалось время и для полноценных школьных занятий, и для физического развития. Посмотрим конкретнее.

День начинался с подъема в 7 часов утра. Буквально через пять минут мы должны были уже стоять в строю для движения на физзарядку. Сначала отведенные на все приготовления 5 минут казались нам очень маленьким промежутком — сам переход от сна к бодрствованию представлял большие трудности, хотелось поваляться, «добрать» еще несколько мгновений сна, потянуться, полежать, но этого нам не позволяли наши дежурные офицеры-воспитатели или их помощники — сержанты. В первое время приходилось даже тренироваться в быстром совершении процедуры подъема. На таких тренировках на построение отводилось уже не 5 минут, а только 20–30 секунд. За это время мы должны были соскочить с кроватей, натянуть на себя некоторые детали одежды, а иногда и всю форму, обуться и выскочить в коридор, чтобы успеть занять свое место в строю. Естественно, приходилось совершать несколько таких попыток. После построения следовала команда «Разойдись! Отбой!», и мы должны были снова все с себя снять, аккуратно сложить брюки и гимнастерки на отведенные для этого табуретки, выровнять носки своих сапог, и лечь в постель под одеяло. Иногда мы пытались при этом лечь в постель, не все с себя сняв, чтобы не тратить время на повторное одевание, но эти попытки пресекались проводящим тренировку дежурным офицером и удавались крайне редко. Такие тренировки устраивались для нас и после отбоя, если отделение вместо того, чтобы спать, вело себя шумно или развлекалось запрещенными играми типа битвы подушками.

Физзарядка проводилась на свежем воздухе, в нашем парке независимо от погоды. В соответствии с метеоусловиями изменялась только форма одежды, что объявлялось при подъеме. Летом, когда было жарко, мы выбегали в одних трусах. Ближе к осени — в брюках с голым торсом, затем в майках, рубашках, гимнастерках. Только зимой при температуре ниже 15 градусов мороза физзарядка заменялась прогулкой строем в шинелях. Физзарядка начиналась с пробежки вокруг нашего парка, что составляло около 700–800 метров (во время соревнований за счет незначительного изменения маршрута эта дистанция доводилась до одного километра). После пробежки мы, уже разогревшиеся даже при легком морозе, приступали к физическим упражнениям. Они проводились по команде дежурного офицера, который, как правило, и сам выполнял упражнения, а иногда и под сопровождение оркестра. Завершалась физзарядка опять же пробежкой, включавшей теперь не один, а два-три круга. При этом уже допускалось нарушение первоначального строя в соответствии с индивидуальными способностями. После пробежки можно было еще поработать над собой на различных спортивных снарядах, находящихся на улице, или просто сделать еще какие-то необходимые именно тебе упражнения. Поскольку нам регулярно приходилось сдавать разные физические нормативы — по подтягиванию, отжиманию, бегу, прыжкам и т.д., — такая возможность была не лишней. Тем более, что она шла в счет остающегося после зарядки времени, отведенного на приведение себя и своей постели в порядок, умывания, одевания и приготовления к завтраку. На физзарядку отводилось около 25–30 минут и столько же времени давалось на подготовку к завтраку.

В наших туалетных комнатах в то время не было горячей воды и мы умывались до пояса холодной водой, что способствовало закаливанию наших не всегда крепких организмов и вырабатывало достаточно хорошую устойчивость к охлаждению и простудным заболеваниям, которые у нас были крайне редкими. За нашим умыванием до пояса следили строго наши «няньки» — помощники офицеров-воспитателей Миша Шамгунов, Шакиров, Евгений Макаров и др. Только выйдешь, помывшись, тут же учиняется проверка: проведет по голенькому животу или спине рукой — теплые. Значит — топай назад, товарищ суворовец, обливайся, как положено. Бывало, и удавалось прошмыгнуть мимо старшины незаметно, но крайне редко. Затем следовала заправка постелей. Требовалось, чтобы они были заправлены красиво и ровно: мы взбивали подушки и разглаживали наволочки, аккуратно закладывали одеяла под матрас и «отбивали» у них бортики (то есть, старались сделать его край прямоугольным), выравнивали табуретки и т.п. Потом приводили в порядок себя: подшивали чистые подворотнички, чистили пуговицы и бляхи (пряжки ремней), наводили блеск на сапоги. Пуговицы и бляхи в ту пору изготавливались из латуни, чистить их приходи­лось зубным порошком или специальным составом — асидолом. А когда кончался порошок, в ход шел мел, которым белили стены. Маленькими щеточками, а иногда и зубными щетками проводили сначала по стенам, а затем и по смоченным слюной пуговицам, после чего пуговицы растирались той же щеткой или шерстяной тряпкой до блеска. Стены в наиболее излюбленных местах через некоторое время оказывались истертыми до штукатурки, зато пуговицы и пряжки на ремнях сияли!

В 8 часов после утреннего осмотра мы уже стройными колоннами, чистые, взбодренные и довольные, шли на завтрак в столовую. После завтрака в 8.30 начинались плановые уроки, которых ежедневно было по пять — шесть. Некоторые занятия, в частности, физкультура, соединялись, чтобы получалось по два часа сразу и меньше времени тратилось на переодевания и перемещение к местам занятий. Иногда сдваивались уроки русского языка или литературы, когда надо было писать сочинения. Большинство уроков проводилось в собственном классе учебного отделения. В этом же классе проходила и самоподготовка суворовцев. Некоторые предметы, например, физика, химия, черчение, требовали проведения занятий в специальных кабинетах, где имелись необходимые приборы и оборудование для демонстрации изучаемых явлений и проведения опытов, лабораторных работ. Между уроками были небольшие перерывы — по 10–20 минут, во время которых можно было успеть сбегать в туалет или переместиться в другой класс, если это было необходимо. Некоторые суворовцы в старших классах использовали это время для перекуров, хотя при этом приходилось тщательно скрываться от дежурных офицеров, которые, в свою очередь, применяли разные тактические приемы для поимки курильщиков непосредственно на месте преступления с поличным. В весенние и летние периоды во время перерывов основная масса, кроме дежурных, устремлялась на улицу — подышать воздухом и погреться на солнышке. Иногда успевали и поиграть во что-нибудь: чехарду, отмерялы, ножички и т.п.

Закончив занятия и сделав небольшой перерыв (а зимой и достаточно большой), мы шли на обед. После обеда полагался дневной сон около полутора часов. Если в младших классах мы еще как-то его использовали по назначению, то по мере взросления спать днем хотелось все меньше, и мы искали всякие возможности использовать это время для других целей. Иногда мы убегали на речку покупаться, зимой — побродить по оврагам, или просто почитать интересные книги, поговорить сообща. Все эти занятия, естественно, во время сна запрещались, наше нахождение на месте контролировалось, поэтому приходилось изощряться, чтобы добиться запланированной цели. На купание приходилось убегать через окно, которое выходило на крышу прилегающей к зданию котельной, выждав удобный момент и оставив на своем месте «куклу» из одежды под одеялом. Не очень часто, но иногда такие самоволки засекались и соответствующим образом наказывались. О наказаниях мы поговорим попозже.

После дневного сна и заправки постелей начиналось «личное время» длительностью около трех часов, в течение которых можно было заниматься чем угодно (естественно, в пределах допустимых видов деятельности), но не выходя за пределы училища. Это было — приведение формы в порядок, чтение книжек, написание писем (чаще, правда, это делалось во время самоподготовки), гуляние по парку, занятия в кружках, собственные занятия физкультурой, изготовление необходимых тебе вещей и приспособлений. Иногда на это время планировались и какие-либо мероприятия за пределами училища, как правило, в составе команд. Это могли быть посещения музеев, городских кружков, соревнований и т.п. Конечно, это было для нас самое приятное время в течение всего дня.

То, что личное время начиналось сразу после сна, облегчало задачу возвращения из самовольных отлучек, о которых я говорил, тем более если тебя подстрахует товарищ и заправит твою разобранную постель.

По окончании личного времени начиналась самоподготовка — работа над домашними заданиями, решение задач и примеров, рисование контурных карт, чтение иностранных текстов и заучивание слов, ну и всего, что было или будет задано. Занятия проходили под непосредственным надзором классного офицера-воспитателя или, в его отсутствие, дежурного офицера. Никакими посторонними делами заниматься в это время было нельзя, пока не сделаны все задания. Только продемонстрировав выполненную работу и получив разрешение офицера-воспитателя, можно было почитать книгу или заняться чем-нибудь отвлеченным, не мешая при этом другим и не выходя из класса. Длительность самоподготовки составляла три учебных часа с 10-минутными перерывами между ними. Условия были такие, что хочешь — не хочешь, а приходилось делать уроки.

Заданий на дом (точнее, заданий для самоподготовки) нам задавали помногу. Большинство ребят старались их сделать полностью, трудились добросовестно. Между параллельными взводами (классами) было постоянное соревнование за лучшие знания и лучшие оценки. Ежедневно в коридоре вывешивались результаты учебы за прошедший день с указанием количества полученных отметок разного достоинства. Ох, как не хотелось никому подводить свой взвод! Неудачи кого-либо переживали все вместе, зато и победа была общая, одна на всех. Поэтому самоподготовке в училище уделялось большое внимание. Уже позже, когда сам стал отцом, часто удивлялся, как это теперешние школьники успевают делать домашние задания за каких-то 30–40 минут, а то и вовсе не садясь за уроки и утверждая при этом, что им ничего не задано. У нас в училище не было случая, чтобы ничего не задавали на дом.

Иногда для отработки некоторых сложных предметов, например, чтения французского текста, разрешалось выходить в коридор, чтобы читать его вслух, не мешая другим. Конечно, усидеть три часа за уроками было для нас достаточно тяжело и мы изыскивали разные способы отлынивания. Например, под учебник подкладывалась интересная книга и читалась вместо учебника, делались какие-то отвлеченные дела, связанные с написанием, рисованием, гравированием, вырезанием. И все это в присутствии в классе офицера, который время от времени вставал и ходил по комнате, проверяя, кто чем занимается. Естественно, надо было успеть убрать предмет своего запрещенного внимания.

Но иногда офицеры выходили из класса в коридор или в свой кабинет. Вот тогда класс преображался. Начиналась возня с шумом и гамом, или спешно выполнялись работы, связанные с необходимостью шумных действий — выпиливание, выравнивание, заточка напильником, или откровенное чтение книг, шумные разговоры, споры, иногда схватки, подготовка каверз для предстоящих на следующий день уроков. При этом мы старались уловить приближение вышедшего или дежурного офицера, чтобы сразу принять примерное положение и продемонстрировать активную работу над уроками. К сожалению, нам это не всегда удавалось. Для некоторых офицеров соперничество с нами, по-видимому, представляло определенный спортивный интерес и они прибегали к различным уловкам, чтобы застать нас врасплох на месте нарушения. Довольно часто это приносило свои плоды. Например, майор Аполлонов, бывший кавалерист, сам был грациозный и легкий и ходил так бесшумно (кстати, очень не любил сапоги со скрипом), что, появляясь в классе неожиданно в разгар наших активных занятий, заставал картины, чем-то похожие на немую сцену из гоголевского «Ревизора», правда, в нашем исполнении. Нарушения в зависимости от их тяжести карались предупреждением, одним-тремя нарядами вне очереди, лишением очередного увольнения в город.

Наряды вне очереди можно было также получить еще и за курение. Некоторые из ребят уже пришли в училище, пройдя на «гражданке» приобщение к куреву. Я тоже, еще учась на «гражданке» (а это был третий-четвертый класс), баловался куревом. Даже иногда удавалось самому покупать сигареты на сэкономленные от сладостей копейки. Правда, это были самые дешевые — «Ракета», «Памир» (их еще называли «горный воздух»), «Прима», папиросы «Север» или «Беломор». Однажды мне за это влетело от моей бабушки. Она зашла в туалет сразу после того, как я там покурил. Она нашла пачку сигарет, которую я прятал под висящим на стене корытом для стирки, и влупила мне по первое число.

Приобретенный курительный опыт однажды позволил мне провести интересную демонстрацию. Это было в конце августа, когда нас только приняли в училище. Занятия еще не начались, но некоторые суворовцы старших классов уже приехали. Одна группа таких суворовцев сидела в конце парка и покуривала. Один из них с явным оттенком превосходства спросил, когда я проходил мимо: «Эй, шкет, покурить не хочешь?» Я в ответ — «А что, давай». И со знанием дела спокойно затянулся несколько раз. Это произвело на ребят достаточно хорошее впечатление и оттенок пренебрежения изменился на удивление и даже почти уважение. После этого в течение всего времени обучения в СВУ и потом еще несколько лет я не курил.

Большинство же ребят, куривших до училища, продолжало курение, а в старших классах в ряды курильщиков вливались все новые ребята, несмотря на то, что это пресекалось и каралось, что трудно было доставать курево (некоторые доставали его, выменивая на мыло у бабок за забором). Курили обычно в туалете во время перерывов, как правило, одну папиросу или сигарету на всю команду, затягиваясь по очереди. При этом кто-то стоял на «шухере», стараясь увидеть приближающегося офицера и предупредить остальных об опасности. Иногда в этом соревновании удача выпадала офицерам и они заставали курильщиков врасплох и с вещественными доказательствами в руках. За этим следовало выворачивание карманов и выбрасывание в туалет обнаруженных папирос или сигарет, а затем щедрая раздача нарядов вне очереди или применение других санкций. В этих эпизодах кошачья походка майора Аполлонова также не раз давала ему большие преимущества в борьбе за наше здоровье.

После завершения самоподготовки мы шли на ужин. Потом было еще некоторое свободное время для доработки несделанного, приготовления своей формы к завтрашнему дню, замены подворотничков, пришивания и чистки пуговиц на гимнастерках и шинелях, чистки обуви, глажки-утюжки своих брюк и гимнастерок.

После этого проводилась вечерняя прогулка строем, во время которой мы разучивали строевые песни или просто прогуливались, если было холодно. У каждой роты была своя любимая песня. У нас любимой была песня «Их было только двадцать восемь». Но были и такие песни, которые пело все училище, — «Взвейтесь, соколы, орлами!», «Бородино» и др.

Завершался день вечерней проверкой. Мы выстраивались в коридоре всей ротой по отделениям и дежурный офицер проводил перекличку всего личного состава по списку. Названный суворовец должен был громко и четко ответить «Я!» Иногда кому-нибудь приходилось отвечать «Я!» за своего отсутствующего товарища, который или опаздывал из увольнения, или занимался другим неотложным делом, не предусмотренным распорядком дня.

Поскольку вечерняя проверка тянулась достаточно долго — в списке роты было около сотни человек — мы искали возможности скрасить это время. Расскажу об одном из приемов. Я стоял на левом фланге нашего первого отделения, а рядом начинался строй второго отделения и самым крайним стоял высокий Толя Разгуляев. Он довольно часто зевал во время проверки и эта процедура была так выразительна и комична, что мы иногда его специально провоцировали. Несколько стоящих в конце нашего строя ребят начинали поочередно имитировать позевывание, производя за спиной Разгуляева соответствующие негромкие звуки. После нескольких попыток это приводило к желаемому результату — у Разгуляева включался механизм зевания. Сначала он понемногу раскрывал рот, причем раствор его рта все увеличивался, потом по мере дальнейшего раскрытия в действие приводился кончик его достаточно длинного носа, который вследствие натяжения околоротовых мышц начинал опускаться вниз. Весь этот процесс потом завершался сладостным звуком хорошего облегчения. Наблюдение за этим зеванием, которое могло длиться до двух-трех минут, доставляло нам, стоящим на левом фланге, массу удовольствия, и мы едва сдерживались от смеха. Иногда он прорывался, что привлекало внимание других, в том числе и самого Разгуляева, который не мог понять, в чем же причина нашего веселья.

После завершения переклички дежурный офицер докладывал о наличии суворовцев командиру роты. Иногда командир роты делал перед строем какие-либо заявления, кого-то хвалил, а кого-то отмечал как нарушителя, подводил итог проведенному дню или более длительному периоду. Затем основная масса шла готовиться ко сну — мыть руки, лицо и ноги, разбирать постель и укладывать свое обмундирование на стоящую со стороны ног табуретку. Все это должно было быть аккуратно сложенным и выровненным. Вниз укладывались аккуратно сложенные по отутюженным складкам брюки, сверху — свернутая гимнастерка погонами к проходу, рядом с табуреткой ставились сапоги с обмотанными вокруг голенищ портянками.

Потом, в 22.30, звучало «Отбой!» и мы должны были засыпать. Засыпать нам полагалось на правом боку, спали мы полуобнаженные, левая рука должна была лежать сверху одеяла, поэтому практически вся верхняя часть тела была открыта. Дежурные офицеры после отбоя проходили по нашим спальням, следили, чтобы мы правильно лежали и не разговаривали, поправляли сбившиеся одеяла.

Время отхода ко сну, когда выключался свет и в спальне воцарялись темнота и тишина, было самым удобным для общих разговоров. Обсуждались какие-то касающиеся всех вопросы, философские проблемы, высказывались разные мнения, мы делились друг с другом новыми знаниями и интересными наблюдениями. Кто-то начинал делиться со всеми воспоминаниями о своих «подвигах» на «гражданке». То были истории, связанные со скитаниями осиротевшего пацана, когда приходилось и подворовывать, и драться с такими же бедолагами. Иногда речь заходила и о девчонках. В то время практи­чески никто из нас ничего не знал про секс. Это сейчас 11–12 — летние мальчишки и девчонки знают все. Мы же в этом возрасте мало что в этом понимали. Поэтому, когда заходил разговор на такую тему, наши уши становились «локаторами». Рассказы «опытного» товарища, который уже обнимался и целовался с девчонками, а то и заходил в общении с ними куда-нибудь дальше, все слушали, затаив дыхание, после чего начиналось коллективное обсуждение, носившее по преимуществу теоретический характер.

Другим нашим развлечением после отбоя были прыжки через кровати. Несколько кроватей составлялось вплотную и надо было с разбега перепрыгнуть как можно больше — сначала одну, потом две и т.д., как получится. Иногда при приземлении на очередную кровать происходило ее складывание и падение на пол, сопровождавшееся грохотом. Это привлекало внимание дежурного офицера с вытекающими отсюда последствиями в виде соответствующих наказаний конкретных нарушителей, а если их не удавалось выявить, то и всего отделения в целом.

Со спальней было связано и еще одно не совсем обидное развлечение. Наши кровати были сборно-разборными. Каркас сетки имел на концах специальные выступы, которые вкладывались в соответствующие выемки на специальном утолщении спинки. Кто-то из нас придумал вытащить сетку с одной стороны из этого соединения и просто положить ее на опору, не вставляя в выемку. При этом получалось неустойчивая конструкция, со стороны выглядевшая нормальной кроватью. Однако, если хозяин кровати садился на нее, это равновесие нарушалось, спинка отваливалась, а сетка падала на пол, вызывая испуг севшего на кровать суворовца и восторг остальной публики. Однажды Слава Соколов устроил такую шутку Толе Фролову. Но события стали развиваться не так, как ожидалось. Когда Фролов сел на кровать, то равновесие сохранилось. Потом он сел поглубже — кровать по-прежнему стояла. И только, когда он почти уже лег, это соединение не выдержало и конструкция развалилась. Но спинка упала не в проход, а внутрь кровати и долбанула Толю по носу. В результате — травма, кровь и долгие утешения с извинениями. После этого случая подобные шутки не повторялись.

После отбоя и завершения отработки всех внеочередных нарядов в коридоре оставался суворовец-дневальный, который должен был стоять у специально выставляемой в коридор тумбочки и не дремать. Дневальные менялись каждые два часа. Среди ночи стоять было достаточно тяжело, и дневальные ухитрялись находить разные способы, чтобы скоротать это время в чутком сне, прислонившись к стене или облокотившись на тумбочку. Дежурный офицер находился в своей комнате и иногда выходил из нее, чтобы проверить порядок. Кстати, застать дремлющего на посту дневального было еще одним из «спортивных» увлечений наших офицеров. С позиций теперешних наших лет этот их спортивный азарт вполне можно понять — ведь большинству из них было около или немногим более тридцати лет, тем более, что из-за войны они не доиграли в свои мальчишеские игры. О наиболее интересных случаях разоблачения спящих дневальных они потом рассказывали нам. Вспоминается случай, когда один из дневальных уснул, привалившись грудью на тумбочку и свесив голову с другой стороны. Когда к нему подошел дежурный офицер и разбудил его, он, не меняя позы, поднял вверх руку с вытянутым указательным пальцем, тихо произнес: «Тс-с!» и пытался сделать вид, что он старается разглядеть мышку, которая залезла под тумбочку.

Наряды вне очереди

После команды или сигнала «Отбой!» сон начинался не для всех. Для нарушителей дисциплины или «разгильдяев», кто получил наряды вне очереди, наступало время расплаты.

Иногда, правда, отработки нарядов проводились в дневное «личное» время — работы на хоздворе, в роте, на кухне, в столовой. Но обычно — после отбоя.

Ночная отработка нарядов вне очереди заключалась в чистке туалетов и умывальников, натирке до зеркального блеска паркетных полов в классах или коридоре. А коридоры в училище были длиннющие, метров по 50–60, и шириной метра четыре, что позволяло проводить в них построения роты. Процедура натирки заключалась в следующем. Сначала горячей водой заливали в ведре жирную мастику, предварительно размяв ее руками. Затем вместе со стиральным порошком ее размешивали и с помощью щетки-швабры намазывали тонким слоем на предварительно подметенный пол. Пол должен был часа три посохнуть, и только потом можно было приступать к его натирке. Поскольку те, кто должен «драить» пол, были известны заранее, они в целях экономии своего времени после отбоя старались размазать мастику пораньше, уже в ходе самоподготовки или сразу после ужина, чтобы к отбою она уже подсохла и была готова к растиранию. Но и это еще было не все. Для придания блеска на натертый мастикой пол ножом стругали или соскабливали с парафиновых свечей стружку и потом растирали этот воск войлоком или сукном вместе с мастикой. После натирки такой пол выглядел очень даже здорово!

Для натирки полов использовались щетки и специальные бархотки — шерстяные тряпки, имеющие перемычки для надевания на ногу. Те, кто часто попадал в разряд натиральщиков полов, в течение короткого времени приобретали достаточно хорошие навыки, которые позволяли им быстро и качественно выполнять порученную работу. Появлялись координация движений, ощущение качества паркета и выбор необходимого режима натирки. Полы после труда таких профессионалов ровно и гладко блестели и доставляли просто эстетическое удовольствие. А поначалу все это выполнялось долго, щетки и бархотки соскакивали с ноги, на паркете оставались огрехи, приходилось по несколько раз проходить по одному и тому же месту, добиваясь ровного блеска. Мне достаточно часто приходилось упражняться в натирке полов, отрабатывая наряды в основном за свои ехидные комментарии из строя к заявлениям дежурных офицеров или командира роты, когда они казались мне несправедливыми. Поэтому о премудростях данного дела говорю с полной ответственностью. Если просуммировать длину всех натертых мной участков коридоров и комнат, могла получиться многокилометровая дистанция.

После того, как выделенный тебе кусок работы был выполнен и принят дежурным офицером, ты тоже мог идти спать. Иногда такие работы заканчивались далеко заполночь.

О клешах

Когда все в роте утихало, начинались разные запрещенные акции. Одной из них была растяжка брюк. В период нашего обучения среди суворовцев была мода на брюки клеш. То есть, начиная от колена, штанина должна была постепенно расширяться книзу и достигать в самом низу ширины до 40–42 см (обычная ширина не превышала 22–24 см). Как выглядел суворовец в достаточно хорошо расклешенных брюках, можно представить по приведенной здесь фотографии Славы Станкевича.

Превращение нормальных брюк в клеши достигалось разными способами. Одним из них была вставка клиньев во внутренний шов брюк. Другой способ, более распространенный, заключался в растягивании штанин с помощью специальных фанерных растяжек. Технология этого процесса заключалась в том, чтобы загнать в намоченную штанину эту фанерную растяжку и с помощью утюга высушить ее. Тогда штанина сохраняет такое растянутое состояние в течение длительного периода. Нам выдавали брюки из хорошего черного сукна, которое такую процедуру выдерживало. Правда, чтобы достичь нужной ширины, приходилось выполнять эту процедуру несколько раз, поскольку за один раз засунуть достаточно далеко вглубь фанерную вставку, даже сильно выгнув ее, не удавалось. Эта трудоемкая работа выполнялась ночью, украдкой, чтобы не заметил дежурный офицер, который иногда выходил из своей комнаты для контроля обстановки в роте. Перед тем, как идти спать, суворовцы устанавливали очередь, и тот, кто завершил свою работу, будил очередного, тот — следующего и так в течение почти всей ночи. Иногда попытки ускорить процесс растяжки заканчивались плачевно. Брюки не выдерживали слишком интенсивного нажима и лопались, чаще по шву, но иногда и по живому месту. Тогда приходилось их латать и довольно долго ходить в заштопанных брюках до следующей их замены. В редких случаях удавалось списать порчу брюк на несчастный случай, тогда замена их наступала быстрее.

Такая погоня за модой совсем не приветствовалась нашими офицерами, и когда они замечали подобное безобразие, принимались соответствующие меры — растянутые штанины опускались в воду, где они сразу съеживались и принимали жалкий вид, а суворовец отправлялся в комнату, где стоял утюг, и под надзором утюжил свои брюки, возвращая им исходную ширину и придавая уставной вид. Для сторонников другой технологии наказание сводилось к принудительному выпарыванию клина из брюк. В конце концов был найден определенный компромисс, который одновременно удовлетворял модников и не слишком раздражал офицеров — ширина брюк доводилась до размера, который позволял закрывать носки ботинок, — то есть 30–32 см. А потом прошла и эта мода и мы стали носить нормальные брюки.

Выходные дни

В выходные дни распорядок, естественно, претерпевал определенные изменения. Время отсутствующих занятий и самоподготовки заполнялось спортивными или культурными развлечениями, соревнованиями, увольнениями в город. Будучи совсем маленькими, мы ходили в город просто погулять по улицам, посмотреть на дома и магазины, познакомиться с городом или в гости к своим соученикам, жившим в Казани. Часто ходили в расположенный недалеко от училища Центральный парк культуры и отдыха имени Горького. Дальние края этого парка подходили довольно близко к нашему училищу — в него можно было попасть, просто прейдя через достаточно глубокий овраг. Иногда из нашего парка было слышно, как в ЦПКО играл оркестр на танцплощадке.

Позже у некоторых из нас появились собственные знакомые девочки и во время увольнения мы ходили к ним в гости или вместе с ними гуляли по городу или в парке. Иногда за какие-либо провинности нас лишали увольнения и тогда, чтобы не обмануть ожидания знакомых девочек, для встречи с ними приходилось идти в самоволку.

Иногда в самоволки уходили целыми отделениями или ротой. Это случалось тогда, когда кто-либо из уволенных суворовцев, находясь в парке или на танцплощадке, становился объектом нападения гражданских ребят или возникала групповая драка с участием суворовцев. В особо тяжелых ситуациях одного из них посылали в училище за подмогой. Когда прибежавший оттуда суворовец приносил такую весть, все отделение и примкнувшие к ним из других отделений с криком «Наших бьют!» устремлялись через овраг в парк и включались в потасовку, используя в качестве оружия навернутые на руку ремни с металлическими бляхами. Победа в таких битвах, как правило, была на нашей стороне. Потом еще долго не сходил воинственный пыл, возбужденные ребята заново переживали отдельные моменты этой схватки.

Должен признаться, что в более старших классах мне больше понравилось ходить именно в самоволки, а не в нормальное увольнение. Это было гораздо проще. Во-первых, не нужно было проходить процедуру придирчивого осмотра своего внешнего вида или выполнения прыжка через гимнастического коня, что тоже иногда практиковалось. Во-вторых, не нужно было объяснять цель своего выхода в город. В-третьих, выйти в город и возвратиться не представляло никакого труда: хочешь — через овраг, хочешь — через забор. Важно было только вовремя вернуться и в городе не встретиться с офицером-воспитателем из своей роты или патрулем. Правда, избегать этого удавалось не всегда.

В клубе в выходные дни проходили разные торжественные мероприятия, какие-либо тематические вечера, смотры художественной самодеятельности. Иногда устраивались бально-танцевальные вечера с приглашением девочек из соседних школ или своих знакомых из города.

Кино было одним из любимых наших детских развлечений! Каждую субботу, а в воскресенье иногда даже дважды нам крутили всевозможные фильмы, в большинстве своем патриоти­ческого содержания. В то время других картин и не снимали. На советских фильмах той поры мы выросли и воспитались. А какие это были кинокартины! «Чапаев», «Парень из нашего города», «Кубанские казаки», «Семеро смелых», «Смелые люди» и многие другие. Про Василия Ивановича и Петьку нам показывали так часто, что мы все реплики героев знали наизусть. Один из нас завел специальную тетрадь, в которую в алфавитном порядке записывал просмотренные фильмы — получился длиннющий список.

Одной из любимых нами кинокартин был фильм «Трактористы» с Николаем Крючковым, Мариной Ладыниной, Петром Алейниковым и Борисом Андреевым в главных ролях. С этим фильмом связан один интересный эпизод из жизни третьего взвода (хотя тогда он не представлялся таким интересным). Вспомните ситуацию, когда герой Петра Алейникова поет «встречные» куплеты танкисту Климу, которого играл Николай Крючков. Они начинаются со слов: «Здравствуй, милая моя, я тебя дождалси...». Так вот. Мы очень любили напевать эти незатейливые строчки куплета, подражая герою фильма ужимками и гримасами. Однажды в третьем взводе должен был состояться урок французского языка. Преподавала его старший лейтенант Брегина, моложавая евреечка. Она была сугубо штатским человеком, хотя и носила военную форму. В общем, приходит Брегина в класс. Дежурный суворовец, как положено, отдает ей рапорт на французском языке. Она поздоровалась с ребятами и объявила, что сейчас класс будет писать контрольную работу. То ли ребята были не готовы к ней, то ли по другой причине, но класс недовольно загудел: у-у-у-у. Она никак на гул не отреагировала, повернулась к классу спиной и начала на доске писать контрольное задание. Надо сказать, что в то время рота переживала увлечение изготовлением пистолетов, стреляющих бумажными и металлическими «пульками», и других аналогичных устройств. В данном эпизоде использовалось такое «изобретение»: к сидению парты приделывался прижим для «пульки», а спусковой крючок находился в верхнем углу ящика парты. При необходимости можно было произвести выстрел, сохраняя положение руки, лежащей на парте, как и положено воспитанному ученику. Незаметно для всех и, прежде всего, преподавателя рука нажимала на спуск, и туго свернутая из бумаги «пулька» под действием растянутой резинки, предварительно выдернутой из подтяжек, вылетала стрелой и попадала в карту Европы, которая висела на стене рядом с классной доской. Щелчок от удара получался довольно громким, от чего преподаватель вздрагивал, и на какое-то время урок прекращался. Этого мы и добивались. Затем начинались «разборки». Виновный, как правило, не находился...

Так вот, «француженка» что-то на доске писала. Был произведен выстрел, но «пулька» попала не в карту, а прямо в преподавательницу — видимо, сбился прицел. Куда, конкретно, угодила «злополучная» пуля, сейчас уже и не вспомнить. Преподавательница бросилась вон из класса за помощью к дежурному офицеру, но того не оказалось на месте, и ей пришлось возвращаться в класс одной.

Тем временем Миша Станкевич и Гена Серебренников залезли в книжный шкаф, где хранились различные учебные пособия, и затаились. «Француженка» входит в класс, а тут вдруг двери шкафа открываются, и оттуда вываливаются два маленьких балбеса и, кривляясь, приплясывая и кланяясь, как герой Алейникова в «Трактористах», затянули:

— «Здравствуй, милая моя, я тебя дождалси-и-и, ты пришла, меня нашла, а я растерялси-и-и»...

Класс гоготал, как стадо растревоженных гусей. Миша с Геной были довольны и чувствовали себя героями. Брегина бегом помчалась в канцелярию за подмогой... «Герои» получили за свой «подвиг» по два наряда на работу, но цель была достигнута — контрольная в тот день не состоялась.

Праздники

В дни великих праздников — Первого мая, 7 ноября — училище принимало участие в гарнизонных мероприятиях. Праздничные церемонии и военный парад проводились на площади Свободы и включали торжественное построение с выступлениями военных начальников или представителей местной власти и прохождение строем мимо трибун.

Перед каждым таким большим праздником нас, суворовцев, заблаговременно готовили к военному параду. Обращали основное внимание на строевую подготовку. Для тренировок использовалась главная аллея парка. Выстраивался наш оркестр, и под звуки военных маршей мы вышагивали, старательно держа равнение в рядах и поднимая ногу, как сейчас помню, на 20–25 см от земли. Подготовка продолжалась в течение примерно месяца. Затем следовала заключительная генеральная репетиция всего личного состава училища на главной городской площади Казани — площади Свободы.

В день праздника суворовцы, сержанты и офицеры одевали парадную форму. Всем участникам военного парада выдавали новые белоснежные перчатки — предмет нашей особой гордости! После завтрака училище выстраивалось перед центральным входом (в то время он был с той стороны, где стоят пушки). Раздавалась команда:

-Училищ-е-е! — мы все замираем. — Равня-я-йсь! Под знам-я-я! Сми-р-рно! Равнение н-а-а — право!

Знаменосец-офицер со знаменем училища и два его ассистента-суворовца проходят, печатая шаг, и становятся перед строем. Офицеры, сержанты отдают честь, и мы все, не спуская глаз со знамени, сопровождаем его поворотом головы. В дальнейшем, проходя службу в различных частях, я никогда не испытывал такой любви к знамени части и такого восторга при его выносе, какие испытывал в нашем родном Казанском суворовском военном училище!

Начальник училища, не подавая команды «Вольно!», зачитывает праздничный приказ Министра обороны:

— «Товарищи солдаты и матросы, сержанты и старшины! Товарищи офицеры, генералы и адмиралы!...»

Закончив читать приказ министра обороны, начальник училища зачитывает приказ по училищу о поощрении лучших суворовцев, а также офицеров-воспитателей, сержантов, преподавателей, добившихся высоких результатов в деле нашего воспитания. После зачтения приказов следует команда «Вольно!», и мы можем немного передохнуть. Знаменосцы занимают место во главе колонны. Звучит ко­манда:

— Училище! Сми-р-рно! Напр-а-а-во! Шаг-о-о-ом, марш!

Грянул оркестр, и мы строем выходим за ворота училища и далее шествуем по улице Карла Маркса к площади Свободы.

За суворовским училищем в те годы было закреплено право первыми открывать военный парад. Следом за нашей колонной шли курсанты военных училищ и солдаты расквартированных в городе частей. После парада начиналась демонстрация трудящихся. Знамена, флаги, транспаранты, воздушные шарики, бумажные цветы и, наконец, музыка из всех динамиков — все это здорово поднимало настроение. Все громко кричат «Ур-р-ра!», смеются. Всем очень весело, и, как всегда, все счастливы от того, что живут в самой свободной и прекрасной стране.

Мы всегда с нетерпением ждали праздников. Несмотря на месяц предварительных строевых занятий, они приносили 2–3 выходных дня, когда можно подольше поспать, поиграть в различные игры и просто побездельничать. А когда немножко подросли и «обзавелись» девочками, то можно было неплохо провести время и в увольнении...

В торжественные и праздничные дни нас иногда водили в городской Дом офицеров, где мы слушали, а иногда и сами давали концерты, участвовали в танцевальных мероприятиях. Правда, ввиду малости нашего возраста, в основном приходилось ограничиваться ролью наблюдающего. Но нам и это было интересно.

Но праздники, к сожалению, быстро заканчивались, и опять начинались рабочие будни. Мы зубрили стихотворения, французские слова, теоремы и формулы.

Еще одно мероприятие, которое происходило достаточно регулярно — раз в месяц или в два месяца, — было посещение городского цирка. Это выпадало на выходной день и представляло собой достаточно внушительную церемонию. В ней участвовал весь свободный от дежурств личный состав училища. Все роты выстраивались в походные колонны. Впереди — самые старшие, замыкали строй самые младшие классы. Впереди общего строя двигался оркестр, который своей музыкой или барабанным ритмом задавал темп движения суворовских колонн. Наверное, такое движение по городу всего суворовского училища стройными колоннами, одетыми в одинаковую форму, черно-красную зимой и бело-черно-красную летом, да еще под громкую маршевую музыку, представляло из себя весьма интересное зрелище и создавало праздничную атмосферу. По крайней мере, прохожие, попадавшиеся по пути, останавливались и с интересом следили за нашим движением, а некоторые, заслышав музыку оркестра, прибегали посмотреть на нас с соседних улиц.

Большое удовольствие мы получали и от самих цирковых представлений. Со вниманием и интересом мы наблюдали за ловкостью акробатов и канатоходцев, мужскими играми силачей, смеялись над проделками клоунов. В то время перед нами выступали сестры Кох — эквилибристы на велосипедах, дрессировщики Филатов, Запашный и другие артисты. Мы веселились и смеялись от души. Получали хороший отдых и заряд бодрости. Потом уже дома пытались воспроизводить некоторые из увиденных упражнений, иногда даже и успешно.

После окончания представления мы такой же торжественной процессией возвращались в училище, оживляя своим шествием и оркестровыми маршами жизнь города Казани.

Случалось, что в училище приходила беда. После тяжелой болезни умер начальник училища генерал-майор Руднев. Хоронили его торжественно — были почетный караул у гроба, похоронная процессия с оркестром и Знаменем, траурный митинг на кладбище, салют из карабинов. Случались несчастья и с суворовцами. Так, в озере Кабан утонул Колобов — он должен был скоро выпускаться. Говорили, что был неплохим пловцом. Снова траурный ритуал, слезы друзей, родных и близких. Мы, мальчишки, как-то подолгу не переживали. За своими играми и детскими делами мы мало говорили о печальных событиях, а потом... и вовсе забывали. Жизнь брала свое...

Иногда, уже после окончания училища, в голову приходили мысли, что в отношении к нам горожан была какая-то любовь и даже гордость за то, что мы живем и учимся в их городе. Мы чувствовали себя как бы одной из достопримечательностей Казани. Ведь в то время народ жил довольно голодно. Вполне возможно, что наш ухоженный и достаточно сытый вид мог вызывать чувство зависти у некоторых жителей. Может быть, именно в этом заключались причины наших неоднократных стычек с гражданскими сверстниками в парке культуры. Однако, когда наш строй проходил по городу, мы ощущали чувства восхищения и радости, которые излучали жители Казани.

Ода физкультуре

Мужской коллектив, пусть даже и такой маловозрастной, представляет из себя довольно суровый организм, реализующий достаточно жесткие методы воспитания, основу которых, все-таки, составляет культ физической силы. Наверное, не случайно мы уделяли много внимания своему физическому воспитанию. Этому способствовало то, что уже в то время училище располагало хорошей спортивной базой. За каждой ротой, а их в училище было пять, были закреплены по волейбольной и баскетбольной площадке, имелся хороший общий гимнастический городок с перекладинами разной высоты, брусьями, кольцами, канатами, конями и козлами для опорных прыжков, ямы с песком для прыжков в длину и в высоту. Имелся также спортивный зал, где мы занимались физкультурой зимой. Высота его была маленькой и не позволяла крутить на перекладине большие обороты (в просторечии — «солнце»), свободно играть в волейбол и баскетбол, поскольку мяч часто ударялся о потолок. Зато в этом зале мы осваивали такие нестандартные приемы, как настильные траектории при бросках в баскетболе, короткие пасы в волейболе.

Сам парк, входящий в территорию училища, давал хорошие возможности для занятий легкой атлетикой, а зимой — лыжной подготовкой. По периметру его проходила километровая дистанция, на которой мы сдавали нормативы по физкультуре. Там же в парке была устроена полоса препятствий с двумя параллельными дорожками и соответственно с двойным комплектом препятствий — стенок, бревен, ям, окопов.

По спортивным достижениям Казанское суворовское училище было сильнейшим в городе. Довольно часто наше училище на равных участвовало в городских и гарнизонных соревнованиях между взрослыми командами и нередко побеждало. Традиционно 2 мая в городе проводился большой спортивный праздник, непременным элементом которого был легкоатлетический кросс по городу. И, как всегда, основными претендентами на первое место были команды Казанского СВУ и авиационной спецшколы. Все горожане болели за какую-то из этих команд. Чаще победа доставалась суворовцам, хотя бывали и огорчения.

У нас работало много спортивных секций и каждому было из чего выбрать! Капитаны Абельханов Ш.С., Фролов Ю.Н., Прокудин Н.И., Шахназаров А.Р. вели занятия на высоком спортивном уровне. Они проводили общефизическую подготовку со всеми суворовцами в соответствии с учебными планами, готовили значкистов БГТО и ГТО. Были в то время такие нормативы в разных спортивных дисциплинах, сдача которых давала право суворовцу стать вла­дельцем значка БГТО — «Будь готов к труду и обороне» (это для совсем маленьких) или ГТО — «Готов к труду и обороне». А в спортивных секциях они готовили разрядников по многим видам спорта. Мы занимались гимнастикой и фехтованием, боксом и лыжами, легкой атлетикой и конным спортом, футболом, баскетболом, стрельбой и многими другими спортивными дисциплинами.

У каждого преподавателя физкультуры был свой спортивный профиль, свои любимые виды спорта, по которым они и вели секции. С Шамилем Сулеймановичем Абельхановым ребята занимались боксом и фехтованием, с Юрием Николаевичем Фроловым — гимнастикой и волейболом, с Александром Рубеновичем Шахназаровым, в котором удачно сочетались кошачья пластика с физической силой, — плаванием, легкой и тяжелой атлетикой. Многие ребята ухитрялись посещать сразу 2–3 спортивные секции. Были в пятидесятые годы в училище собственная конюшня и свои лошади. Одним из преподавателей конной подготовки был капитан Аполлонов В.Н., большой мастер, участник войны, который потом стал нашим офицером-воспитателем.

Причем занятия в секциях велись профессионально не только в спортивном, но и в психологическом отношении. Сергей Ходаков из 11-го выпуска недавно с благодарностью вспоминал Шамиля Сулеймановича Абельханова. Он рассказал, что, придя в училище, был долговязым, но нерешительным и физически слабым. Поэтому достаточно долго был объектом издевательств со стороны своих однокашников или что называется «мальчиком для битья». Однажды после очередной выволочки в расстроенных чувствах он встретил Абельханова, который проявил к нему участие и в качестве средства исправления судьбы пригласил в свою секцию заниматься боксом. По мере повышения уровня подготовки Сергея он постепенно сводил его на ринге со всеми обидчиками, начиная с самых слабых, предоставляя возможность показать свое преимущество над ними в честном бою. Так он воспитал в нем уверенность в своей силе и стойкость. После этого существенно изменилось и отношение к Сергею со стороны сверстников.

В те дни, когда занятий в секциях не проводилось, можно было до посинения гонять футбольный мяч в парке, осваивать баскетбольную или волейбольную технику на своих ротных площадках, устраивая соревнования между произвольно собранными командами. В баскетбол можно было тренироваться и в одиночку.

В роте было много хороших баскетболистов, например, Дуров Борис, Малышев Георгий, Дроздов Руслан. Иногда наши училищные команды участвовали в гарнизонных первенствах, соревнуясь на?равных с курсантами военных училищ. Мои физические данные не особенно располагали к участию в сборных командах. Максимум, куда я попадал, была сборная взвода, реже — роты. Но я научился достаточно хорошо судить баскетбол и нередко судил и гарнизонные соревнования. Наверное, это забавно выглядело со стороны, когда между мужиками ростом под два метра бегал и вмешивался в игру судья ростом «метр с кепкой».

На третьем или четвертом году нашего обучения командование приняло решение построить на территории училища настоящий стадион с футбольным полем, беговыми дорожками, трибунами и всем прочим. Футбол любили все ребята, а мячик погонять было особенно негде, разве что на аллеях или между деревьями парка. А тут свой стадион! Здорово! Началось строительство. Основной объем работ, естественно, выполнялся силами и руками самих суворовцев. А работы были, в основном, земляные: лопатами копали дренажные канавы, выравнивали грунт. Отведенный для строительства участок имел весьма сильный уклон в сторону оврага. К моменту начала строительства перепад высот противоположных концов стадиона составлял, наверное, метров десять. Поэтому приходилось на носилках таскать зем­лю, песок, щебень с более высокого конца будущего стадиона на другой, более низкий. Сколько же нашего пота было там пролито, сколько мозолей натерто! Когда на стадионе велись работы, он напоминал муравейник. Одни копали, другие накладывали, третьи носили. Работы проводились и вместо физкультуры, и в личное время, и в выходные дни. Шла эта стройка около года. Не могу сказать, чтобы мы работали с большим энтузиазмом, скорее под большим нажимом. А вот когда, наконец, работы были завершены, и тогда мы очень гордились сделанным.

Зимой футбольное поле заливали горячей водой, и когда та застывала, получался прекрасный каток. Зимы в Казани, как правило, были не только морозные, но и снежные. Снег мог идти несколько дней подряд, и каток приходилось постоянно чистить от снега. Этим занимались все роты: и младшие, и старшие — за каждым взводом закреплялся участок катка, его мы и чистили по утрам вместо зарядки, в перерыв перед обедом или в личное время вечером. Для чистки снега использовались деревянные лопаты, специально сколоченные фанерные щиты, которые надо было двигать вдвоем, но они обеспечивали более широкий захват снега.

В этом деле мы тоже находили технологические приемы, позволяющие более быстро и качественно выполнять работы. Несколько ребят выстраивались в ряд, соединяли свои лопаты и единым фронтом соскребали основной снег. Потом переходили дальше и так до конца участка. После этого дочищали уже поодиночке оставшиеся огрехи. Окончательный лоск, который особенно был необходим перед повторной заливкой катка, наводили метлами, привязанными к длинной палке. При регулярной тренировке в этом деле тоже вырабатывались определенные навыки.

Потеть приходилось изрядно! Здесь на помощь рассчитывать было нельзя. Если же, например, командир соседней роты просил у нашего помощи, и тот давал согласие, то гул недовольства долго не смолкал. Кому охота выполнять чужую работу! Но приказ есть приказ: деревянные лопаты и щиты — в руки и... вперед. Кататься на коньках, играть на таком блестящем и гладком льду в хоккей с мячом (другого тогда не знали) было одно удовольствие! Клюшек, конечно, не было. Мы мастерили их сами из подручного материала, в основном из толстых веток, имевших на одном из концов естественный загиб. Эти клюшки после игры прятали в снег или еще куда-нибудь, так как в здание училища проносить их не разрешалось. Этот стадион практически в том же виде сохранился и до сих пор. Признаюсь, было приятно, приехав на юбилей училища, походить по его дорожкам и газонам, понаблюдать с трибуны за спортивными выступлениями суворовцев и гостей. Выходит, поработали мы тогда не зря...

Сейчас спортивная база училища существенно расширена — построен отдельный спортивный комплекс, включающий полно­мерный игровой зал, 25-метровый бассейн и помещения для занятий другими видами спорта.

В интересах физического развития суворовцев в распорядке дня предусматривалось довольно много — утренняя зарядка в любое время года (летом — в одних трусах, зимой — в брюках и гимнастерках, за исключением очень холодных зимних дней, когда зарядка заменялась прогулкой в шинелях), умывание холодной водой, возможность пользоваться спортивной базой в любое свободное время. Кроме того, работали отдельные спортивные секции, куда можно было свободно записаться, в зависимости от предпочтений суворовцев — гимнастика, легкая атлетика, плавание, фехтование, бокс, спортивные игры. Зимой даже сам распорядок перестраивался так, чтобы мы могли подольше быть на свежем воздухе. Сразу по окончании уроков мы должны были на полтора часа выходить на улицу, брать лыжи или коньки и кататься на катке, окрестных горных склонах или, если температура была ниже 20 градусов мороза, — просто гулять по улице.

Парк училища был окружен довольно глубокими оврагами с крутыми склонами. Эти овраги были любимым местом наших летних и зимних похождений в свободное время, что также давало дополнительную физическую нагрузку. Кроме того, на другой стороне оврага находился городской парк культуры и отдыха — излюбленное место для наших самоволок в выходные, да и в будние дни. Зимой на сравнительно пологих склонах этих оврагов мы отрабатывали технику спуска на лыжах, выполнения разных поворотов, прыжков с естественных трамплинов, а когда при больших морозах нас выпускали без лыж, мы осваивали другие прикладные способы физкультуры. После сильных метелей с ветром, которые не редкость в Казани, в оврагах наметало огромные сугробы, а иногда и большие снежные карнизы. Мы прыгали на эти карнизы, а потом, сидя на образовавшейся лавине, катились вниз на «пятой точке» до самого дна с последующим карабканьем наверх для очередной попытки. Иногда такие путешествия заканчивались травмами. Так например, Стасик Новицкий во время такого спуска наткнулся на сучок, которого под снегом не было видно, и ему достаточно долго пришлось ходить не совсем естественной походкой. В другой раз мы выполняли сальто или другие акробатические прыжки, отталкиваясь от верхнего края склона и приземляясь в глубокие сугробы, которые предохраняли нас от травм при неудачном выполнении прыжка. Обычно это были групповые прыжки, поскольку несколько человек прыгали одновременно, соревнуясь друг с другом в качестве выполнения и длине полета. Интересный случай был со Славой Соколовым. Сильно оттолкнувшись, чтобы пролететь подальше, он вдруг во время полета передумал выполнять сальто и врубился в снег головой, довольно глубоко пропахав снежный склон. Слава Богу, снега было много и обошлось без травмы. А сколько снега приносили мы в карманах своих шинелей после таких упражнений, не заметив, что он набрался, и не вытряхнув его из карманов! Шинели висели потом на вешалке, снег таял и из карманов потихоньку и стекала по полам шинели. Как же неприятно было одевать такую промокшую шинель на следующий день или вечером для прогулки.

Были и другие увлечения — например, катание с гор на своих сапогах. Отработка этой техники происходила на утрамбованных склонах оврагах в конце парка, где в относительно теплые дни мы катались на лыжах. Многие добивались поразительных успехов в этом занятии. Они научились не только быстро и устойчиво скользить по плотному снегу, лихо выполняя повороты на боковых ребрах своих сапог и подпрыгивая на импровизированных трамплинах, но и проскакивать, не зарываясь, участки рыхлого снега. Это требовало хорошей подготовки и незаурядного умения.

Наши спортивные увлечения формировались в процессе плановых занятий физкультурой, на которых мы должны были освоить азы практически всех спортивных дисциплин. На регулярных уроках физкультуры мы проходили и гимнастику, и легкую атлетику, и фехтование на рапирах, шпагах или с макетами карабинов, и штангу, и бокс, и спортивные игры. При этом осваивались правила выполнения упражнений, основные технические приемы, а далее — организовывались соревнования по разным видам спорта в самом училище или предоставлялась возможность выступить на городских либо гарнизонных соревнованиях, где можно было попытаться выполнить нормативы спортивных разрядов.

Распространенным явлением в училище было наличие спортсменов-многоразрядников, то есть выполнивших разрядные нормативы по нескольким видам спорта. Среди суворовцев это считалось большой честью и выставлялось напоказ: несмотря на то, что уже были введены общие разрядные значки, каждый такой «многостаночник» превращал их в видовые значки и носил на своей гимнастерке по несколько значков одновременно. При этом приходилось размещать значки в два или три ряда. В нашей роте тоже были такие ребята. Миша Станкевич, например, к концу обучения в училище имел 8 спортивных разрядов, и считался одним из лучших спортсменов. Дважды он становился участником Всесоюзных спартакиад суворовских училищ (в Куйбышеве и Воронеже). Были такие многоразрядники и у нас в классе — Смирнов Стальэр, Кошевой Бронислав, Долгирев Юрий и другие.

Само изготовление видового значка требовало самостоятельной кропотливой работы. В качестве материала для изготовления основного элемента использовались мелкие серебряные монеты, которые с одной стороны выравнивались, полировались, затем им придавалась выпуклая форма, на них гравировался символ соответствующего вида спорта, и приделывалось крепление к значку. И все это делалось подручными материалами — иглой, кончиком ножа.

Весьма обожаемым видом спорта был бокс, особенно поединки между суворовцами и солдатами соседней воинской части. Были и общие любимцы среди боксеров. Первым среди них был Шамиль Галиуллин. Его редко выпускали на ринг, так как для него у нас не находилось достойных соперников. Зато, когда он был на ринге, весь зал гудел от восхищения, долго не смолкали аплодисменты. Ребята записывались в секцию бокса. На занятиях колотили «груши», мешки с песком и друг друга. Правда, толковых боксеров из большинства не получилось, но здоровье сумели укрепить многие. Между кадетами драки хотя и случались, но не часто. А вот, со «шпаками», так мы называли гражданских парней, драться приходилось. Мы их колотили, иногда перепадало и нам.

После прохождения теории бокса и некоторой практической отработки техники — движений, приемов уклонения, ударов, — в роте были проведены общие соревнования под названием «открытый ринг». Каждый из нас, о желании тут речь даже не заходила, должен был провести несколько боев со своими товарищами. Естественно, нам на руки одевали боксерские перчатки. Продолжительность каждого из трех раундов была небольшая — всего две минуты. Правда, за эти минуты из-за суетливости и отсутствия практики мы успевали изрядно выдохнуться и устать. В перерывах мы хватали ртом воздух, как вытащенная из воды рыбина. Некоторые выигрыши боев были засчитаны по техническим показателям, а в других происходили и более серьезные последствия — нокдауны и нокауты. Для меня второй бой, а моим противником в тот раз оказался Валера Завальский, закончился нокдауном, который случился после его удара в солнечное сплетение, оставленное мной неприкрытым. На этом мое практическое знакомство с боксом закончилось. А для некоторых из нас проведенный открытый ринг послужил только началом более серьезных занятий этим видом спорта.

Несколько раз выступления наших боксеров включались в программу праздничных вечеров как номер художественной самодеятельности. Иногда проводились показательные бои фехтовальщиков. Каждому из них к металлической маске сверху прикрепляли «султанчик» из перьев, и тот, кто сумеет срезать его у противника, сохранив свой, признавался победителем. Естественно, мы активно «болели» за своих ребят.

Все на лыжи!

Нередко для поддержания собственного престижа приходилось доказывать свою способность выполнить то или иное упражнение, прыгнуть с крыши какой-либо хозяйственной постройки или из окна 2-го этажа, пробраться куда-то по крыше или подтянуться некоторое число раз на перекладине, отжаться на руках от пола или на брусьях, отстоять свою правоту в драке. И это приходилось делать достаточно часто. Помню, когда мы уже учились в предвыпускном классе, кем-то было высказано, а потом овладело всей ротой мнение, что настоящий смелый суворовец должен обязательно прыгнуть на своих лыжах с городского трамплина. Находился этот трамплин недалеко от суворовского училища на берегу реки Казанки. Обычно мы проходили мимо, когда шли на лыжах на длинные дистанции или просто уходили в те края, чтобы покататься с горок, которые там были покруче и поразнообразнее.

Надо сказать, что с лыжами мы были в хороших отношениях. У нас была большая лыжная база, где хранились лыжи для каждого суворовца, и зимой мы очень много времени проводили на лыжах. В те времена мы пользовались полужесткими креплениями, которые охватывали обувь и имели сзади замок. Такие крепления не обеспечивали жесткой стыковки лыжи и ноги, поэтому приходилось дорабатывать свои крепления для катания на лыжах с гор. Один из таких способов заключался в том, что мы вбивали в лыжи с боков в районе пятки небольшие гвозди, привязывали к ним шнурки и с их помощью закрепляли пятку на лыже. Получалось что-то похожее (очень отдаленно) на слаломные лыжи. Несмотря на такую экипировку, очень многие из нас освоили катание с самых крутых склонов, научились закладывать виражи на лыжах при спуске, чтобы объехать деревья, ямы, или для остановки после спуска.

Естественно, на склонах гор возникали свои соревнования: кто спустится с той горки, где еще не ступала нога (лыжа) другого человека, или с горы, с которой проехал товарищ. Причем для спуска выбирались достаточно сложные трассы, сопряженные с объездом стоящих на склоне деревьев или проездом по естественным неровностям. Выбирались самые головокружительные спуски, изобилующие неровностями, осваивались необычные стойки. Многие из нас научились спускаться с гор, тесно прижав друг к другу боковые части лыж. Получалась как бы одна лыжина удвоенной ширины. Чтобы не мешали крепления, одну ногу мы выдвигали вперед, и это помогало сохранять равновесие. Спустившись вниз, мы потом ревниво осматривали оставленный на склоне тонкий след, который в виде утолщения показывал нам места нашей нерешительности и неустойчивости. Следующим шагом было катание на одной лыжине. Суворовская лыжная практика потом сослужила мне хорошую службу, когда я впервые поехал в Терскол покататься на настоящих горных лыжах.

Однако, вернемся к нашему городскому трамплину. Трамплин был рассчитан на прыжки длиной до 20 метров и, кроме разгонного участка со столом отрыва, которые располагались на деревянной вышке, имел достаточно длинную и крутую гору приземления. Если встать на вершине этой горы под столом отрыва, то не видно, где кончается спуск, как он переходит в горизонтальный участок и каково состояние трассы, по которой ты должен проехать. А если залезть на вышку, где начинался разгонный участок, то оттуда был виден только небольшой верхний кусок горы приземления. Все остальное терялось в неизвестности.

Когда прошел клич «Все на трамплин!», естественно, все начали тренироваться, чтобы прыгнуть с этой вышки. Вспоминаю, когда я первый раз просто попытался съехать с вершины горы приземления, то скорость внизу была такая, что при выходе с горы на равнинный участок центробежная сила так придавила меня к земле, что ноги разъехались в стороны и, естественно, я упал с лыж, сел на свою пятую точку. Потом, правда, мы научились съезжать с этой горы в специальной стойке, выдвинув одну ногу несколько вперед, и таким образом сохраняя устойчивость при выкате с горы. Следующим этапом был уже спуск с вышки с прыжком. Сколько же было комических ситуаций при выполнении этих прыжков, особенно на начальной стадии. Помню свой первый спуск. Когда с горы разгона я выехал на стол отрыва, меня начало усаживать назад и это движение продолжилось, когда я прошел стол отрыва и вылетел с него в воздух. Так я и вращался в полете до момента приземления на свою спину и последующего кувыркания вниз. Помню другой трагикомический случай, когда мой коллега из другого отделения (по-моему, это был Синев, хотя теперь я могу и ошибиться) сделал толчок ногами не в момент вылета со стола отрыва, а чуть-чуть позже, когда он его уже прошел и находился в воздухе. Это вызвало движение его лыж вниз и вращение всего тела вперед. Так он и приземлился на гору своей передней частью, включающей лицо, грудь, живот, что называется «мордой об стол». Потом довольно долго его лицо хранило заметные следы того героического полета. После нескольких не совсем удачных попыток основная масса освоила прыжки с этой вышки, а некоторые с тех пор стали специально тренироваться в прыжках с трамплина уже на настоящих прыжковых лыжах и потом выступали в городских соревнованиях. В числе таких прыгунов был и Миша Станкевич. Он тоже вспоминает, что первую свою попытку совершил не столько по желанию, а скорее от отчаяния, чтобы не уронить свою честь. Когда он залез на самый верх трамплинной вышки, то тоже, не увидев своей предполагаемой трассы, возымел желание спуститься вниз по лестнице. Однако, лестница была обледенелой, скользкой, на ступеньках очень легко было навернуться и полученная таким образом травма показалась ему более опасной, да еще и ущемленное чувство гордости подало свой голос. В результате, махнув рукой на возможные последствия, он встал на лыжню и решительно покатился вниз. Естественно, он упал, но первый шаг уже был сделан. Дальнейшие дались легче. Через месяц он уже выполнил норматив третьего взрослого спортивного разряда по прыжкам и в награду получил для тренировок настоящие прыжковые лыжи.

А какое оживление царило в училище, когда проводились массовые соревнования между ротами или сдача норм комплекса ГТО. Особенно кроссы — легкоатлетический или лыжный. С утра все в училище шумело, бегали суворовцы в спортивной форме, приводя себя в порядок и морально настраиваясь на соревнование. Не все любили эти мероприятия, но участвовать в них все равно приходилось. При проведении кроссов офицерами организовывался контроль прохождения дистанции, чтобы нельзя было ее срезать. Но бегуны все же передавали друг другу информацию о расположении контрольных постов, и поэтому иногда некоторое сокращение дистанции нам удавалось. Во время больших зимних лыжных кроссов, когда в них одновременно участвовало все училище, на месте старта-финиша устанавливалась палатка, где можно было спрятаться от ветра, попить горячего чайку после дистанции и получить, если нужно, медицинскую помощь. Иногда это было крайне необходимо.

Бывали случаи, когда на каких-то участках дистанции приходилось идти против сильного ветра. Застывало не только лицо, но и некоторые детали, располагающиеся ниже живота. Для скорости в расчете на активное движение сверху надевалось достаточно легкое, не совсем теплое спортивное имущество. А снизу находились кальсоны, которые мы носили зимой и которые впереди имели не застегивающуюся прореху. Поэтому во время движения по дистанции все наше тогда еще не совсем мужское достоинство иногда вываливалось из прорехи и, оказавшись за тонкой преградой спортивного костюма или форменных брюк, подвергалось жестокому воздействию холодного встречного ветра. Несмотря на попытки спрятать это приспособление поглубже, через некоторое время все опять повторялось и этот пикантный орган начинал отмерзать вплоть до хрустального звона. Представьте себе, каковы были ощущения, когда после окончания дистанции все это начинало отходить от мороза! Правда, однажды пройдя через такие ощущения, мы уже стали перед кроссом применять некоторые меры предосторожности: одевать свои кальсоны задом наперед, чтобы прореха оказывалась сзади, или сверху кальсон дополнительно одевать плавки. Не так удобно, но от некоторых последствий спасало. Говоря о физкультуре, я всегда с благодарностью вспоминал свое суворовское училище, которое дало разностороннее развитие в этой области, заложило крепкие основы для поддержания и сохранения здоровья и на всю жизнь подружило со спортом. Для подтверждения этого могу воспользоваться личным опытом. Вообще, в период обучения в училище я всегда был хилым малым, имел маленький рост и проходил все 7 лет обучения на левом фланге. Довольно часто был объектом для демонстрации силовых преимуществ своих одноклассников. Мои попытки продвинуться в спорте и получить официальное признание завершились тем, что к моменту окончания училища я смог вытянуть только на третий юношеский разряд по гимнастике. Это чуть больше, чем ничего. Я думаю, что это было связано с задержкой моего физического развития. Но крепкий фундамент все же был заложен. Когда я выпустился из училища, то достаточно быстро продвинулся по лестнице спортивных достижений, выполнив уже на первом курсе разрядные нормативы по нескольким видам спорта — лыжи, стрельба, волейбол, баскетбол, гимнастика, настольный теннис, а на пятом курсе обучения еще и по штанге. Причем по волейболу и баскетболу уже после учебы, проходя службу в НИИ Министерства обороны, много лет был бессменным участником команд управления, института, а затем и главного штаба ВВС среди частей центрального подчинения. По этим видам спорта мне был присвоен первый разряд, хотя мои физические данные (рост — 167 см) не особенно располагали к успехам в этих видах. Кроме того, уже в возрасте более 40 лет я вдруг попробовал заняться карате, причем в стиле Кио-кушин-кай (стиль полного контакта), вступив в группу значительно более молодых офицеров, и добился определенных успехов, обогнав большинство из них и дойдя до 6 кю (синий пояс). Иногда мне приходилось заменять на занятиях нашего сансэя (тренера) и самому руководить тренировками своих коллег.

Житье-бытье

В нашем училище не было такой практики, которая потом получила название «дедовщина». Более старшие суворовцы опекали младших, помогали им освоить нелегкую поначалу казарменную жизнь, когда все приходилось делать самому — гладить свои брюки и гимнастерку, пришивать подворотнички, погоны, пуговицы, чистить свои сапоги. Почти у каждого суворовца-малыша были друзья из старшей роты. Они покровительствовали нам и, когда требовалось, защищали. В благодарность за это пацанята добровольно таскали старшим что-нибудь из столовой, отрывая от себя: булочку, кулебяку или еще что-нибудь. Если «покровитель» вдруг попадал в карцер, находившийся на первом этаже рядом с комнатой дежурного по училищу, то «арестанту», сидевшему на простой пище, подшефные хлопчики таскали еду и просовывали ее в щель под дверью карцера. Карцер, правда, быстро ликвидировали, исходя, видимо, из гуманных соображений.

Потом соответственно и мы стали шефствовать над более младшими ребятами. У нас даже существовала практика, когда воспитанник старшего класса назначался шефом над каким-либо классом младшей роты и в свободное время приходил к ним, организовывал их игры, придумывал какие-нибудь полезные дела, выслушивал и помогал разрешить их проблемы, рассказывал о своем опыте. Я сам уже в предвыпускном классе был таким шефом в отделении ребят, учившихся на четыре года младше. В свою очередь, младшие суворовцы выбирали себе кумиров из более старших рот. Обычно это были наиболее заметные спортсмены, отличники учебы, авторитеты художественной самодеятельности, а иногда и наиболее ретивые нарушители порядка и дисциплины. Такие тоже у нас были, и это вполне естественно. Малыши бегали стайками за своими кумирами и были очень горды, когда им перепадало внимание своих любимцев. Традиционными были также случаи переписки суворовцев с выпускниками. Такая переписка была у меня с Альбертом Байгильдеевым (на снимке справа), суворовцем третьего выпуска, который ушел учиться в радиотехническое военное училище ПВО. А после окончания СВУ я состоял в переписке со своим подшефным классом (через Геннадия Казакова) практически до их выпуска в 1961 году (13 выпуск). Они присылали мне свои фотографии, рассказывали мне о своих занятиях и успехах.

Изредка кто-нибудь из нас получал посылки из дома. Чаще всего они приходили тем ребятам, родители которых проживали в Белоруссии или на Украине. Присылали сало, конфеты, печенье, пряники, яблоки. Правило было для всех одно — все делить поровну, или почти поровну, так как все же тому хлопцу, которому прислали посылку, разрешалось оставлять себе чуть больше гостинцев. Продукты не прятали, хранили их в спальне, рядом с кроватью, в тумбочке. Негласным правилом, которое неукоснительно выполнялось, было — чужого не брать. Однажды, уже не помню у кого, из тумбочки пропало немного конфет или печенья. Как-то сумели определить, кто мог это сделать. Виновника бить не стали — ему объявили бойкот, а это похуже: с тобой никто не разговаривает, от тебя отворачиваются, стараются не замечать. И так может продолжаться несколько дней, неделю. Потом, как правило, его прощали. Но память о таком наказании некоторые сохранили аж до сих пор.

Надо сказать, что в училище много делалось для того, чтобы мы росли разносторонне развитыми людьми. Мы были хорошо обеспечены учебниками — практически по всем предметам у каждого из нас были свои учебники, тетради, ручки, дневники. У каждого была своя спортивная форма, причем участникам секций добавлялись еще и спортивные костюмы, что имело дополнительную притягательную силу. Было и имущество общего пользования. Оно размещалось в «ленкомнате» — специальной комнате для внеклассных занятий, где находились настольные игры, книги, стенные газеты, боевые листки и журналы, различные стенды и т.п. Такие ленинские комнаты были в каждой роте и за их оформлением и содержанием следили мы сами, естественно, под руководством офицеров-воспитателей. Непременным атрибутом такой комнаты было пианино. В свободное время для желающих организовывались занятия музыкой с преподавателями. Нашей роте в этом отношении и повезло и не повезло одновременно. Не повезло тем, что прозанимавшись музыкой с преподавателем некоторое время, нам пришлось прекратить эти занятия, поскольку на нас пришлось сокращение соответствующих преподавательских единиц. Фактически мы только-только освоили нотную грамоту и некоторые начальные упражнения, а хороших навыков игры выработать не успели. Правда, потом, спустя пару лет, занятия музыкой в училище возобновились, но мы оказались уже в числе неперспективных, и нас это восстановление не затронуло.

Повезло же нам тем, что в нашей роте учился Марк Мараховский, который к моменту поступления в училище уже получил достаточно хорошее музыкальное образование и блестящие, по нашим меркам, профессиональные музыкальные навыки. Он достаточно бегло играл не только те пьесы, которые выучил в школе, но и наиболее популярные в то время мелодии. В период, когда регулярные занятия музыкой для нас прекратились, он оказывал практическую помощь в обучении игре на пианино тем из нас, кто решил продолжить это обучение самостоятельно. Он показывал нам аккорды, технику аккомпанирования, исправлял наши ошибки, подсказывал, как преодолевать трудные места. Остальное мы дополняли своим музыкальным слухом, подбирая популярные мелодии и нехитрый аккомпанемент, и достаточно упорными тренировками. Несмотря на такой стиль освоения пианино, некоторые из нас вышли на исполнение ряда весьма серьезных произведений. Большой популярностью в те времена у нас пользовался чардаш Монти, требующий владения весьма сложными техническими приемами.

Такие непрофессиональные занятия дали некоторым из нас достаточно хорошее владение инструментом на слух, но в нотной грамоте, к сожалению, до чтения с листа мы, конечно, не добрались. Это приобщение к фортепьянной музыке в последующем дало толчок к освоению других инструментов. В последние годы обучения в нашей роте сформировался небольшой оркестр, состоящий из гитар (Юра Долгирев (на фото), Олег Мартынов), банджо (Анатолий Разгуляев), аккордеона или пианино (Марк Мараховский). Хотя я и не стал музыкантом-специалистом, достаточно близкое знакомство с пианино потом не однажды помогало мне на отдыхе, в компаниях, и позволило в дальнейшем без боязни взяться за гитару, которая в период увлечения горным туризмом скрашивала вечера на привале у костра или на турбазе. Да и сейчас я иногда скрашиваю свои вечера или выходные дни музицированием на приобретенном электронном синтезаторе.

Кроме спортивных секций существовали и всевозможные кружки художественной самодеятельности: русских народных инструментов, игры на аккордеоне, пения, художественного чтения и др. Желающие могли записаться в тот или иной кружок и его посещать. Некоторые из нас умудрялись заниматься почти во всех кружках. Правда, один из кружков — хоровой, — был обязательным для посещения. На занятия туда нас водили строем. Занятия проводились в нашем клубе, где нас ставили в несколько рядов, и по команде преподавателя мы начинаем тянуть на разные голоса: «Где-е найдешь страну на све-е-те кра-а-ше Родины моей...» После таких тренировок мы достаточно успешно выступали и на праздничных концертах, где выступление хора было обязательным номером. Какой-то период, пока у меня был еще высокий чистый детский голос (не как у Робертино, конечно, но все же), я был запевалой хора. Хоровые навыки также пригодились в дальнейшей жизни — в самодеятельности на новом месте службы, на привале у туристского костра. Кое-кто из ребят продолжил свою вокальную практику и достиг вполне заметных успехов. Можно как пример привести Игоря Самсонова (Цаппа), который всегда пел с большим настроением. Он с успехом выступил с исполнением романсов на сцене казанского дома офицеров на концерте, посвященном 50-летию нашего училища. Своим бархатным, хорошо поставленным голосом он доставил большое удовольствие всем присутствующим на концерте.

Как-то по училищу прошел слух — всем суворовцам выдают какие-то жетоны. Оказалось, что это не жетоны, а личные знаки. Изготовлены они были из металла и имели квадратную форму, а посредине выбит номер. Мне достался знак с номером 37. Если, скажем, идешь в город в увольнение — обязан иметь при себе личный знак. Хранились знаки в комнате дежурного по училищу в специальном ящике. Прошло совсем немного времени, а некоторые из нас уже сумели сделать себе дубликаты таких личных знаков и пользовались ими для ухода в самоволки. Правда, при личной неожиданной встрече со своим офицером воспитателем или преподавателем они нас не спасали от последующего возмездия. Кроме этих знаков, позже были введены «Ученические билеты суворовца» — что-то вроде удостоверения личности. В билете указывались Ф.И.О. владельца, имелась фотокарточка, а также «памятка суво­ровцу», в которой были записаны наши права и обязанности: что можно делать суворовцу, а чего нельзя. Конечно, нельзя было пить, курить, ходить в кабаки (то бишь, рестораны) и еще многое из того, что мы любили и продолжали делать. Этот ученический билет я до сих пор храню дома, как ценную реликвию.

Каждый раз, когда мы возвращались в училище после летних каникул, оно нас встречало традиционным благоуханием цветов, от чего сердечко немножко екало. Мы докладываем дежурному по училищу о прибытии и идем в расположение своей роты, которое в очередной раз меняется: то мы были на третьем этаже, то на втором, то — в правом крыле, то — в левом и т.д.

Когда мы доросли до старшей роты, то есть осталось 2 года до выпуска из училища, нам разрешили носить короткую стрижку (а до этого стригли наголо). Это было для нас радостным событием, но порождало некоторые проблемы: шевелюра у многих была непокорной, волосы торчали во все стороны. Приходилось применять специальные меры для придания им покорности. Многие из нас научились с помощью самодельных челноков плести из ниток тонкие сеточки, которые на ночь надевали на прически. Сетки умудрялись плести на уроках и на самоподготовке, но старались, чтобы преподаватель или офицер-воспитатель этого не заметили.

Были в училище два «пришкольных» участка. На них выращивались разные овощи: картофель, лук, морковь и пр. Росли там и ягоды — смородина, крыжовник. Теоретические знания, полученные на уроках ботаники, мы закрепляли на практических занятиях в огороде и саду. Многим ребятам работа на земле доставляла большое удовольствие. Надо сказать, что мы были не прочь иногда полакомиться «учебными пособиями». Но не только мы. С примыкающего к училищу двора городских жителей на наш садовый участок любили захаживать куры. Наш преподаватель, капитан Лепилов, по этому поводу сильно сокрушался. И мы решили отучить кур ходить в чужой огород. Происходило это самым естественным образом. Мы такую нарушительницу отлавливали, кое-как общипывали и потом коптили на огне где-нибудь в укромном, не доступном для наблюдения с хозяйского двора месте. Правильно коптить дичь на огне мы не умели, поэтому курица обычно получалась горелой и невкусной. Гораздо большее удовольствие мы получали от самого процесса. Конечно, хозяева кур обнаруживали пропажу и не раз приходили жаловаться командованию училища. Командование, конечно, догадывалось, куда могли деваться хозяйские куры, но виду не подавало, а наоборот, призывало жалобщиков получше следить за своей живностью. Нас, конечно, строго предупреждали, но специальных расследований по данному поводу не проводили

Комсомол

Духовным воспитанием суворовцев по большому счету занимался комсомол. Оглядываясь назад, можно уверенно сказать, что в условиях столь жесткой регламентации всей нашей жизни эта организация не была крайне необходимой. Она фактически дублировала воспитательные воздействия наших офицеров-воспитателей, командиров рот, преподавателей, руководства училища. Ведь обходились же мы без пионерской атрибутики!

Тем не менее, у нас существовали комсомольские организации в классах, комсомольские бюро в ротах, комсомольский комитет в училище и был помощник начальника политотдела по комсомолу капитан Трубаев Николай Романович, который направлял деятельность комсомольских организаций училища в согласованное с директивами партии русло. Все ребята по достижении 14-ти лет становились комсомольцами и акт приема в комсомол, несмотря на попытки придать ему праздничную окраску, воспринимался как формальный акт, хотя задержка в приеме на некоторое время все же рассматривалась как наказание.

Поскольку вся жизнь в училище была довольно строго расписана, то большого простора для комсомольского творчества не было и основная деятельность комсомольцев сосредотачивалась на оформлении ленинской комнаты, выпуске боевых листков в классах, стенной газеты в роте, каких-то общих стендов для училища. Кроме того, проводились, как требовалось по уставу, регулярные комсомольские собрания, где мы обучались критике своих нерадивых и недисциплинированных сотоварищей, выступая в качестве дополнительного рычага воздействия на них. Несмотря на то, что я сам был секретарем комсомольской организации нашего отделения, какого-то заметного следа в моей жизни, в моем воспитании комсомольская работа в СВУ не оставила. Как память о ней осталась только фотография секретарей комсомольских организаций, сделанная в 1953 году после очередного инструкторского сбора в политотделе. В то же время опыт работы в комсомоле помог мне уже потом, в Рижском училище, а потом и в НИИ, где я тоже был выдвинут на руководящую комсомольскую работу и со знанием дела ею занимался даже уже и после того, как стал членом КПСС. Там она предоставляла более широкие возможности для творчества и довольно часто требовала напряжения и физического, и морального.

Уроки танцев

Еще одним отвлечением от размеренной суворовской жизни были занятия танцами. В книге Хронусова описаны наши принудительно-обязательные танцевальные занятия, которые проводились факультативно, то есть сверх плановых уроков и потому не встречали у нас большой эмоциональной поддержки. Занимались мы с неохотой, особенно на начальной стадии, когда речь шла об освоении классических позиций, отработки положения и движений ног и рук, элементарных танцевальных па. Тем более, что эти занятия проводились тогда, когда нам было по 11–13 лет и танцы никак не вписывались в круг наших интересов. Мы считали танцевальные занятия потерями времени. С гораздо большим желанием мы бы погоняли в баскетбол или просто полазили бы по оврагам.

Однако по мере нашего взросления интерес к танцам стал возрастать. Мы стали проникать на танцевальные вечера, которые не регулярно, но проводились в училище для старшеклассников, иногда замечали там приглашенных девочек и с благоговением следили за их скольжением по паркету. Из этого рождалось желание и самому поучаствовать в таком мероприятии, а для этого надо было научиться танцевать. В то время на вечерах танцевали бальные танцы — вальс, мазурка, па-де-грас, миньон, па-де-катр, па-д'эспань, краковяк и другие. Эти танцы достаточно сложны в освоении и приходилось заниматься усердно. Хотя занятия по-прежнему проводились факультативно, мы стали заниматься с большей охотой. Во многом этому способствовал и преподаватель танцев — Павел Павлович Якушев (мы его звали Пал Палыч, хотя он иногда поправлял или критиковал нас за это). Он сам прекрасно танцевал, его осанка и движения были легки и грациозны. Было просто приятно смотреть на него со стороны. Кроме того, он учил нас и хорошим манерам — как пригласить девушку на танец, как проводить ее на место, как вести себя во время танца, где и как держать руки, голову, какой должна быть спина. Довольно часто мы попадали под огонь дружеской критики за неграмотное или вульгарное использование русского языка. Он сам демонстрировал уважительное отношение к каждому из нас и мы невольно старались на его уроках выглядеть культурными, воспитанными и галантными. Я стал замечать за собой, что танцы как-то преображают меня. Поскольку по сравнению с однокашниками я никогда не считал себя достаточно физически сильным, что вызывало комплекс неуверенности, я обычно ходил ссутулившись. Но во время танцев моя спина распрямлялась, я чувствовал себя легким и стройным, движения мои были четкими и красивыми. И впоследствии я замечал, что вступая в танец, я непроизвольно принимаю то же классическое положение, выпрямляюсь и ощущаю себя уверенным, а свои движения — красивыми и изящными.

В дополнение к плановым занятиям танцами действовал еще и танцевальный кружок для энтузиастов. На занятиях кружка отрабатывались элементы плясок типа «Яблочко» или других плясовых композиций — чечетка, приступы, прихлопы, а также постановки торжественных бальных танцев — полонеза, мазурки. Потом эти плясовые или бальные постановки демонстрировались на сцене в нашем клубе на вечерах самодеятельности. Для участия в этих танцах приглашались девочки из дружественной женской школы и соответственно, некоторые наши тренировки проходили с их участием. Они для нас были как неземные создания, феи, волшебницы. Вспоминаю тот трепет, с которым мы ждали их появления, как нас охватывал озноб при прикосновении руки к девичьей спине или когда она клала свою руку на твою и ты бережно и торжественно нес эту драгоценную ношу, выполняя нужные па танца. Я думаю, что именно ради таких моментов многие из нас ходили на этот танцевальный кружок. С тех пор большинство из нас сохранило в душе это трепетное отношение к женщинам, чистое желание любоваться ими, ухаживать за ними, проявлять галантность и заботу о них. Потом эти партнерские отношения перерастали в дружеские, а у некоторых — в длительные увлечения, переходящие в последующую совместную жизнь. Так, например, произошло с Володей Никитиным. У некоторых ребят дружба с девочками продолжалась в училище несколько лет, и хотя она не всегда заканчивалась женитьбой, удавалось и потом сохранить хорошие отношения и поддерживать длительную переписку, несмотря на то, что у каждого были уже свои семьи. До сих пор и я с трепетом вспоминаю свою партнершу — Светочку Савельеву. Как я старался во время, да и в перерывах между занятиями отработать все движения, чтобы в ее глазах выглядеть достойным кавалером, не вызвать ее раздражения или недовольства, как я радовался любому ее доброму взгляду. Фактически это была моя первая детско-юношеская влюбленность, в которой ничего не было, кроме платонических чувств и чистого восхищения, ощущения радости просто от ее присутствия на земле, рядом. На ее внимание кроме меня претендовал еще и Стальэр Смирнов, и у нас часто на этой почве возникали с ним ссоры, доходящие до потасовки. Еще и сейчас хочется верить, что она все же отдавала предпочтение мне.

Еще немного... о девочках. Конечно, эта тема нас волновала. Все мы что-то про любовь знали. Конечно, не столько, сколько знают нынешние ребята. Мы встречались со сверстницами, знакомились, целова­лись, бывало, расставались и вновь встречались. Суворовская форма, конечно, украшала мальчишек, мы это знали и этим пользовались в своих интересах. Многие девочки из городских школ мечтали познакомиться с суворовцами. Это было престижно, поэтому они приходили к нам на танцевальные вечера, которые устраивались по субботам, и, как мы знали, охотились за пригласительными билетами. Наши комсомольские работники передавали часть этих билетов непосредственно в женские школы (тогда еще было раздельное обучение). Остальная часть пригласительных билетов раздавалась по отделениям офицерами-воспитателями в количестве 8–10 билетов на отделение, чтобы можно было пригласить именно свою знакомую. На всех желающих их иногда не хватало.

Тем не менее симпатичные девочки имели шанс попасть к нам на вечер и без билета. Дело в том, что на входе в здание училища стояли 2–3 дежурных суворовца, обычно из старших рот. Они придирчиво осматривали гостей: если девочка, по их мнению, не была достаточно привлекательной, то билет у нее забирали и пропускали дальше. А далее, у самого входа в фойе, где мы танцевали, стоял еще один заслон, на котором снова требовали билеты. Ссылки на то, что билеты у них отобрали, не срабатывали и таких девочек не пропускали. Зато у симпатичных девчат билеты даже не спрашивали. Таким образом происходил отбор наиболее красивых, с нашей точки зрения, партнерш для танцев, а, возможно, и для последующих более длительных знакомств.

Мы всегда с нетерпением ждали субботы. В субботу будут танцы, девочки, поцелуи в темных углах коридора, в укромных местах парка, а потом, после отбоя — жаркие воспоминания о любовных волнениях за прошедший день в кругу таких же Ромео. В субботу и отбой был на час позже, что добавляло нам дополнительное время для развлечений. За субботой следовало воскресенье, а значит, выходной, когда можно было подольше поспать, и от этих сладких мыслей на нашей ребячьей душе становилось радостней и светлее. Если в воскресенье не было лыжного кросса или еще какого-нибудь мероприятия, то каждый находил себе занятие по душе: катание с гор на лыжах, стадион, где тебя ждал каток, спортивные площадки, игра на пианино в ленинской комнате или на аккордеоне прямо в спальне, интересная книга… Можно было и просто поваляться на кровати, пока никто не видит. Правда, книгу в руках у кого-то в выходной день можно было увидеть нечасто, но что день проходил интересно — это точно.

Поскольку речь зашла о девочках, надо добавить несколько слов о нашем половом воспитании, точнее о полном его отсутствии. Этой темы у нас не касались ни офицеры-воспитатели, ни преподаватели. Предмета под названием «Про Это…» у нас тоже не было. Кое-какую информацию мы получили, изучая анатомию, потом учитель танцев просвещал нас по поводу того, как надо приглашать девушку на танец, что после танца ее надо отвести на место, проявлять галантность и заботу. На этом наше просвещение по проблемам отношения полов практически заканчивалось. Более реальные вопросы, касающиеся техники сексуального общения, нам приходилось решать самостоятельно, опираясь на сведения, полученные от более опытных товарищей, которые прошли этот же путь чуть раньше. Там же, где его не хватало, включался общеизвестный метод проб и ошибок.

Ввиду заметного различия в физическом развитии ребят период полового созревания был значительно растянут по времени. Одни ребята уже почти прошли его, а другие, особенно сильно ослабленные войной, все еще пребывали в безмятежном детском возрасте. И они слушали, навострив уши, своих более развитых товарищей, весьма смутно представляя себе предмет обсуждения.

По-видимому, учитывая особенности возрастного периода, который мы переживали в СВУ, необходимо было эти вопросы как-то в более доходчивой форме нам все-таки преподносить. Но где находится золотая середина в этом деле? Может быть, этот вынужденный аскетизм позволил многим из нас сохранить в тот период свои достаточно важные силы, которые потом сыграли свою положительную роль в достижении успехов в других областях?

Баня

Значительным еженедельным событием было для нас посещение бани. В то далекое время училище собственной бани не имело и на помывку нас водили в городскую баню, которая располагалась не так далеко — 2–3 трамвайных остановки. Каждую субботу в 6 часов, то есть на час раньше обычного времени игрался подъем. Роту выстраивали в колонну по четыре, и через некоторое время мы уже двигались строем по спящим еще улицам города к месту нашей помывки. Народу попадалось мало, в зимнее время на улицах было еще темно. Да и сами мы шли, еще не полностью проснувшись, двигались вяло и неохотно. Хорошо еще, что идти было не очень далеко. Весь путь составлял около получаса. В то время в Казани был распространен гужевой транспорт. Следы его прохождения и соответствующие выбросы довольно часто попадались нам по пути следования в баню. Иногда, особенно зимой, они служили нам вместо футбольного мяча, который надо было удержать внутри строя как можно дольше либо точно попасть ударом в какую-либо попавшуюся на дороге цель.

Баня была достаточно большой и одновременно можно было вымыться целой роте. Мы раздевались, развешивали свою верхнюю одежду по шкафчикам, а нижнюю сваливали в одну общую кучу и устремлялись в моечное отделение. Там каждому выдавался кусочек хозяйственного мыла (мы его называли «собачьим») и мочалку. Иногда доста­вался кусок земляничного мыла, но в первые годы это случалось редко. Воду наливали в тазы, которые были грязными до безобразия. Кое-как ополаскивали их горячей водой под краном, наливали сначала горячую для обливания выбранного места, а затем близкую к горячей теплую воду для мытья и приступали к намыливанию и умыванию, терли друг другу спины мочалками. Особенно долго нам размываться не давали, поскольку следом стояла следующая рота. Поэтому приходилось мыться в хорошем темпе. Однако мы успевали не только помыться, но еще и похулиганить, подшутить друг над другом. Например, перекрыть товарищу горячую воду, когда он с закрытыми от мыла глазами устремляется под душ, или спрятать номерок от шкафчика, который обычно привязывался к ручке тазика, или окатить группу товарищей из своей шайки, в которую для этого набиралась холодная вода. Любили кидаться друг в друга мылом, мочалками. На выходе из «мыльной» в раздевалке стоял старшина и проверял качество мытья. Он старательно тер ладонью наши спины, животы, и если под его рукой скатывалась грязь, отправлял назад перемываться. Это могло повторяться несколько раз. Наконец, пройдя этот контроль, мы получали чистые полотенца и выстиранное нижнее белье: летом — трусы, майки, носки, а зимой — кальсоны, рубахи и портянки. Особенно радовались, если попадалось новое байковое белье, а зимой — байковые теплые портянки. Время от времени, особенно после возвращения с летних каникул, проводилась санобработка нашей верхней одежды. Ее успевали сделать, пока мы мылись, и тогда нам вручали нашу еще горячую одежду.

После одевания — построение на улице и обратный путь. После мытья наше настроение, естественно, несколько поднималось и обратный путь мы проходили более энергично. Иногда некоторым удавалось оторваться от строя и проехать часть обратного пути на трамвае. В училище завтракали, и уже в 9 часов начинались занятия.

Иногда во время движения в баню или обратно мы пели строевые песни. Наш взвод часто исполнял песню «Ежик», которую откуда-то принес Слава Соколов. Он же ее, как правило, и запевал, хотя вокальными данными и музыкальным слухом не обладал. Может быть, именно данный факт, а также большой энтузиазм запевалы и делали эту песню такой популярной.

Что и говорить, блюли нас так, как не каждая мать своего сына. Низкий поклон вам, дорогие наши воспитатели и преподаватели! Это потом, через многие годы, мы поняли, что имели в училище многое из того, чего не могли иметь миллионы наших сверстников на «гражданке»...

Строевая и военная подготовка

Непременным ежедневным атрибутом нашей жизни были занятия, связанные с нашим воинским воспитанием. В расписании уроков присутствовала отдельная дисциплина — военная подготовка. В программу занятий входили строевая подготовки, изучение стрелкового оружия, его разборку, чистку и сборку, освоение порядка прицеливания, практические стрельбы из мелкокалиберного оружия (винтовок ТОЗ-5, -6 или пистолета Марголина) в своем тире и даже из карабина калибра 7,62 мм (во время летних лагерей). Тир общего пользования был у нас в овраге в конце парка, и при проведении стрельб вокруг выставлялось охранение, чтобы кто-нибудь не попал случайно в опасную зону. Был также небольшой тир в подвале нашего основного здания, но там стреляли только участники стрелкового кружка. В этом тире я впервые познакомился с марголинским спортивным пистолетом, который так удобно лежал в руке, что даже держать его было большое удовольствие. Для того, чтобы рука с пистолетом не дрожала от напряжения, мы тренировались в долгом удержании разных тяжестей в вытяну­той вперед руке — утюгов, камней, гантелей.

Мы также изучали воинские уставы, правила ношения военной формы, отрабатывали строевые приемы с оружием на месте и в движении, приемы фехтования с макетами карабинов (рукопашного боя), учились преодолевать полосу препятствий на время.

Но военная подготовка осуществлялась и вне плановых занятий. В течение дня все наши основные перемещения — на зарядку, в столовую, на вечерней прогулке — выполнялись строем. Мы строились сразу после подъема, перед занятиями, во время вечерней проверки, по различным торжественным случаям. Для строевых занятий и таких торжественных построений в училище существовал плац — специальная заасфальтированная площадка, примыкавшая к спортивному городку. Сейчас плац занимает практически всю территорию бывшего хозяйственного двора. Раньше это была задняя часть училища, теперь же здесь — основной вход в здание. На плацу размещается парадная трибуна, к нему примыкают столовая и клуб.

На этом плацу по торжественным дням выстраивалось по-ротно все училище, производился вынос Знамени училища, оглашались приказы Министра обороны, делались другие необходимые объявления. Такие праздничные церемонии завершались торжественным маршем, во время которого каждая рота строем, чеканя шаг и демонстрируя идеальное (по возможности) равнение, проходила мимо импровизированной трибуны, где размещалось командование училища и прибывшие другие должностные лица. Причем, эти прохождения превращались в соревнование между ротами в уровне своей строевой подготовленности. Если нам удавалось пройти лучше других рот, то наши сердца наполнялись законной гордостью. И наоборот, если мы шли не очень хорошо, мы чувствовали неудовольствие, а командирам это давало повод провести с нами дополнительные занятия по строевой подготовке. Наши ротные и взводные строевые занятия также в основном проходили на этом плацу, хотя иногда для этого использовались асфальтированные дорожки территории нашего училища или аллеи парка. Во время строевой подготовки мы изучали теоретически и практически основные положения строевого устава, отрабатывали строевую стойку, отдание чести на месте и в движении, уставные повороты одиночно и строем, различные способы построения и движения строем. Иногда строевая подготовка использовалась в качестве воспитательной меры и назначалась дополнительно за какие-либо провинности, которые не могли быть приписаны кому-то одному и относились ко всему отделению в целом либо когда конкретный виновник не был выявлен. Это происходило и в случаях, когда во время торжественных прохождений мы демонстрировали не очень высокую строевую выучку. Потом приходилось заниматься строевой подготовкой за счет личного времени или более приятных занятий физкультурой.

Иногда нам устраивали учебные тревоги. Среди ночи, ближе к утру, вдруг раздавалась команда: «Тревога!». Мы вскакивали с кроватей и начинали суматошно одеваться, поскольку времени на одевание нам практически не давалось. Некоторые из нас вместо того, чтобы аккуратно навернуть портянки, клали их сверху сапога и сквозь них просовывали внутрь ногу. При этом портянка создавал внутри неприятные складки. Хорошо, если тревога заканчивалась просто тренировкой быстрого подъема. Но иногда после этого с нами проводили марш-броски на несколько километров с быстрым движением строем. Вот тогда эти портянки давали себя знать! Чаще всего такие тревоги устраивали во время летних учебных лагерей. Несмотря на то, что наши командиры старались такие тревоги проводить неожиданно, мы как-то узнавали об их проведении заранее и проводили соответствующую предварительную подготовку. Некоторые ребята перед тревогой ложились спать, не снимая некоторых деталей одежды, чтобы быстрее одеться при объявлении подъема.

Летние лагеря

Наша военная подготовка более интенсивно продолжалась в летних учебных лагерях, которые проводились после окончания всех плановых занятий и сдачи экзаменов. В первые годы лагерь, а точнее палаточный городок, выстраивался в нашем же училищном парке, в дальней его части, примыкающей к оврагам. Там размещались большие армейские квадратные палатки из расчета одна палатка на 10–15 человек с дощатыми стенками высотой около шестидесяти сантиметров, а далее — брезентовое полотнище, опирающееся в центре на большой шест-столб. На деревянных нарах, устроенных внутри палатки, размещались вплотную друг к другу матрасы, на которых мы спали ночью.

На время лагеря нам выдавали полевую форму — гимнастерки и галифе цвета хаки, армейские пилотки. Погоны, правда, оставались у нас красные, суворовские. Вместе с нами в лагеря выходили и наши офицеры-воспитатели, и некоторые преподаватели. Дневные занятия строевой, огневой и спортивной подготовкой проходили на территории училища, где все нам было уже известно — и аллеи, и спортивный городок, и тир, и даже центральный городской парк культуры и отдыха, расположенный на другой стороне оврага. Довольно часто можно было слышать музыку, призывно доносящуюся оттуда. По выходным дням там устраивались разные увлекательные мероприятия и многие из нас посещали их, удирая из палаточного городка в самоволку в отведенное для спорта личное время до ужина или после него. Кто не хотел идти в парк, бродили по окрестным оврагам, по парку училища в поисках приключений. Главное было — возвратиться в городок к вечерней проверке.

Иногда случались и неприятности. Так, ребята однажды толкали между палатками ядро. И вот, когда один из них бросил, из-за палатки вышел Руслан Дроздов, и ядро угодило ему в грудь. Хорошо еще, что он успел отреагировать и смягчить удар, поэтому обошлось без последствий.

Был также однажды случай, когда ночью к нашим палаткам подобрался какой-то хулиган из гражданских ребят и стал палкой бить по полотнищам палаток. При этом некоторым ребятам досталось по голове и пришлось обращаться за медицинской помощью. Пока наши ребята выскочили, ему удалось убежать. После этого случая стали более внимательно относиться к охране палаточного городка ночью, поскольку со стороны оврага к нему можно было подойти очень просто.

Некоторое развлечение, хотя и не очень приятное, доставляли дожди. Если палатка была плохо натянута, то она от дождя начинала провисать и в таких местах могла скапливаться вода, которая потом начинала капать на наши матрасы и одеяла. Естественно, спать в таких условиях было не особенно приятно и тем, кто лежал у края палатки, приходилось выскакивать под дождь и натягивать палатку посильнее. Такие же проблемы могли возникнуть, если во время дождя по неосторожности заденешь брезент изнутри головой или рукой, что вполне было возможно во время беспокойного мальчишеского сна. При затяжном дожде на тебя начинало потихоньку капать, и сон уже не доставлял удовольствия или просто становился невозможным. Приходилось искать более сухое место, выжимая своего соседа, который, естественно, сопротивлялся.

Примерно с четвертого года обучения наши летние лагерные занятия стали проводиться на территории, примыкающей к летним лагерям гарнизонных частей и военных училищ. Для нас, подростков, это были первые в жизни полевые лагеря военного образца. Ждали их с нетерпением! Наиболее отличившимся в учебе и спорте обещали разрешить нести настоящие винтовки. Но, как потом выяснилось, это оказались обыкновенные «мелкашки» — мелкокалиберные винтовки. Но и их на роту выделили всего 5–6 штук. В наших глазах даже эти винтовки представлялись боевым оружием. Пройти с ними в строю по городу и ловить на себе завистливые взгляды местных пацанов, видеть на лицах девчонок восхищение хотелось каждому! Остальным доставались деревянные муляжи винтовок. Зато их нести было гораздо легче, а при дальнем переходе это было немаловажно. Переход к месту лагерных сборов проводился пешком, путь составлял около 18–20 километров. Кроме указанных винтовок или их макетов, мы несли на себе вещевые мешки с запасной одеждой и едой, шинели в скатках, фляги с питьевой водой, саперные лопатки. Остальное имущество ехало на грузовиках.

Особенно вспоминается первый переход в лагерь. Погода была жаркая. Без привычки, да еще с поклажей, идти было тяжеловато. Те, кто неправильно намотал портянки, уже не доходя до первого привала, успели натереть себе мозоли, которые полопались и доставляли при каждом шаге весьма неприятные болезненные ощущения. Приходилось останавливаться, выскакивать из строя, усевшись где-то сбоку на траве, быстро перемотать сбившуюся портянку, а потом бегом догонять ушедший вперед свой взвод. Хорошо еще, что сопровождающие колонну офицеры смотрели на это спокойно, хотя по армейским порядкам за это полагалось взыскание как за подрыв боевой готовности подразделения. Несмотря на предупреждения наших офицеров-воспитателей, многие из нас достаточно быстро опустошили свои фляги с питьевой водой. Однако это не спасло их от жажды, а даже наоборот, сделало ее еще более нетерпимой. Поэтому, дойдя до привала, мы не только падали с ног от усталости, но и готовы были пить воду из любой лужи. Чтобы этого не случилось, офицеры на привалах устраивали специальные посты около таких лесных резервуаров и делились с нами своими запасами питьевой воды.

Все-таки к вечеру мы добрались до нашей летней стоянки. Прибыв на место, надо было обустроиться. На машинах подвезли палатки, колья, матрацы, постельное белье. Мы все это получаем, натяги­ваем палатки, укладываем по краям дерн, выкапываем водосточные канавки, чтобы вода при дожде не заливалась внутрь палатки, наводим порядок в лагере.

В последующие годы такие переходы в лагерь уже не казались такими тяжелыми и даже доставляли нам определенное удовольствие, несмотря на усталость. С водой мы тоже научились обращаться бережно и иногда доходили до места, практически полностью сохранив свои запасы воды. И как ни странно, идти при таком питьевом режиме было даже легче.

Наш палаточный городок размещался компактно. На каждое отделение приходилось в среднем по 2 палатки, в каждой из которых размещалось от 10 до 15 человек. Палатки одной роты занимали несколько рядов в глубину, по 3–4 палатки в ряд. Ротные палаточные городки примыкали друг к другу по фронту. Палатки друг от друга были разделены аккуратными узкими дорожками, за которыми был постоянный уход. Они всегда были подметены и посыпаны песком. Дорожки между ротами были несколько пошире. Впереди всего училищного городка проходила так называемая «генеральская линейка» — песчаная аллея шириной около шести метров, которая соединяла лагерь нашего училища с палаточными городками других частей гарнизона, располагавшимися по соседству. По этой аллее нам ходить категорически запрещалось. Она предназначалась для прохода руководства гарнизона или других инспектирующих лиц. Через эту генеральскую линейку на нашем участке было устроено всего два прохода по краям расположения палаток училища, что для нас было не всегда удобно, и иногда, чаще по вечерам, мы нарушали девственность этой аллеи своими ногами, что было утром особенно заметно, поскольку она была мягкой, как следовая полоса на границе, из-за толстого слоя песка. По утрам нашим дежурным приходилось в первую очередь заравнивать раны на генеральской линейке, а потом уже наводить порядок на остальной территории.

В палатках имелись нары. Одни из них, побольше, вместимостью до 10 человек, располагались напротив входа в палатку от одной боковой стенки до другой, а вторые, поменьше, на 3–4 человека, слева от входа в палатку. На нары вплотную укладывались матрасы, сверху которых расстилалось спальное белье и одеяла. После подъема все это должно было аккуратно заправляться, полы палаток сворачивались и поднимались вверх, как паруса, и привязывались к растяжкам. И весь палаточный городок в утренних лучах солнца напоминал большую стоянку парусных судов.

Генеральская линейка отделяла жилую территорию от учебного поля. На жилой территории позади палаток располагались хозяйственные постройки — склады имущества, столовая, баня, душевые, щитовой домик для канцелярии, который одновременно служил и летним клубом. Там можно было получить спортивное имущество — мячи для волейбола и баскетбола, ракетки и шарики для настольного тенниса, городки и т.п. Около этого дома устанавливался и стол для пинг-понга, однако суворовцу, не умеющему играть, пробиться к нему из-за массы желающих удавалось в лучшем случае один раз в день. Там же позади палаток в вечернее время нам иногда привозили и показывали кинофильмы. Для этого между деревьями натягивался матерчатый экран, мы сидели на открытом воздухе, демонстрация фильма велась из походной кинопередвижки. Поскольку запас фильмов был невелик и они, с учетом показа другим частям, демонстрировались достаточно часто, пленка часто рвалась и мы терпеливо (иногда) ждали, пока будет устранена неполадка и показ будет продолжен.

Другие наши развлечения сводились к путешествиям в темноте по территории лагеря или примыкающим окрестностям. В выходные дни, когда занятий не было, а свободного времени хоть отбавляй, мы проводили борьбу с грызунами — заливали водой норки сусликов и потом их ловили. Некоторые ребята даже пытались снимать с них шкурки, но это занятие не было поддержано.

Впереди за генеральской линейкой лежала учебная территория, на которой располагались спортивные площадки — баскетбольные и волейбольные, летний спортивный городок с типовым набором металлических конструкций — брусьев, стенок, перекладин, каната для лазания, колец, лестницы. Дальше начиналось большое поле, на котором мы проводили наши занятия и тренировки.

Рядом с нашим лагерем располагались лагеря других частей гарнизона. Мы их называли «солдатскими». Это было удобно тем, что нашим «курцам» удавалось без труда разжиться махоркой и даже папиросами.

Утренний подъем был общим для всех. Сначала звучала «солдатская» труба, а потом сразу же и наша. Наш распорядок дня был аналогичен тому, к которому мы привыкли в училище: шесть часов занятий, включающих строевую подготовку, изучение воинских уставов, тактику, инженерное дело, огневую подготовку, а вечером — самоподготовка. Немного оставалось времени для личных дел и отдыха. Во время дневных занятий мы тренировались в ползании по-пластунски, в рытье окопов, начиная с окопа для стрельбы лежа и кончая окопом полного профиля. При этом насыпанная спереди выкопанного окопа земля маскировалась срезанным при копании дерном, в окопах устраивались необходимые упоры для рук при стрельбе и полочка (берма) для размещения боекомплекта. Причем на откапывание окопов отводилось определенное время, в которое мы должны были уложиться. Такие окопы за месяц нашего пребывания в лагере приходилось копать неоднократно. Хорошо еще, что почва там была не каменистой и не глинистой.

Там же мы отрабатывали различные приемы обращения с оружием — на месте, в движении, в импровизированной атаке, при выполнении команд «Ложись!», «Встать!», «Положить (Взять) оружие!» и т.д. На этом же поле проходили тренировки и других частей гарнизона, которые использовали боевую технику и имели более мощное стрелковое оружие. Когда нам удавалось соприкасаться с ними, наше руководство использовало эти возможности для того, чтобы познакомить нас с современной боевой техникой. Мы держались за пулеметы и гранатометы, лазили по танкам и бронетранспортерам, брали в руки автоматы и карабины. И все это, естественно, с большим удовольствием и восхищением.

На этом же поле за небольшой рощицей, недалеко от лагеря располагался большой пруд, где были оборудованы летний бассейн-купальня с 25-метровыми дорожками, тумбочками для ныряния и отдельный «лягушатник». В лягушатнике нас учили плавать, причем плавать правильно, соответствующим стилем, движения которого мы отрабатывали на берегу, а в бассейне принимали нормативы по плаванию из комплексов ГТО.

Должен признаться, что практически до последнего года я так и не умел плавать. В раннем детстве, когда я с родственниками ездил в Лугу и барахтался в воде недалеко от берегу, меня угораздило попасть в воронку от бомбы и я чуть не утонул в трех шагах от берега. С тех пор я боялся воды и от берега далеко не отходил. Только в последний год своего пребывания в лагере я вдруг неожиданно для себя поплыл, что доставило мне большое удовольствие. Через несколько дней я уже спокойно плавал со своими товарищами по всему пруду, заплывая на самую середину.

Наш лагерный сбор совпадал с периодом размножения лягушек и поэтому пруд был обильно заполнен головастиками, которые на наших глазах из маленьких икринок превращались сначала в рыбок, а потом в хвостатых и бесхвостых лягушек. Особенно большое неудобство они причиняли во время сдачи нормативов. Во время плавания явственно ощущалось, как руки при движении просто разгребают головастиков. А представьте себе наши ощущения, когда из-за старания плыть побыстрее иногда сбивалось дыхание и вместо вдоха мы заглатывали воду…

Приходилось также нести круглосуточные дежурства по роте, дежурства на кухне с мытьем посуды, чисткой картошки, заготовкой дров для приготовления пищи, выполнять различные хозяйственные работы по уборке территории лагеря. Во время одной из таких работ я чуть было не отрубил себе большой палец. Это случилось, когда я маленьким топориком обрубал сучья на одном из срубленных деревьев, держа его вертикально левой рукой. На одном из сучьев топор соскользнул и я саданул себя по левой руке в основание большого пальца. Хорошо еще, что я успел среагировать и смягчить этот удар. Палец остался на месте, но шрам на руке до сих пор присутствует.

В период проведения лагерей мы иногда выходили в учебно-тренировочные походы на несколько дней. Помню один из таких походов, когда наш взвод под руководством майора Аполлонова ходил в поход на Волгу. После переходов мы устраивали привалы (слева на снимке) на берегу реки, ловили рыбу, готовили себе еду, которая так приятно пахла дымком. А по вечерам сидели у костра, пекли картошку в золе и слушали рассказы Аполлонова о войне и о жизни. Этот поход запомнился мне тем, что там я поймал на удочку свою первую рыбку — плотвичку. Я был так горд, что носил ее и всем показывал, пока она не умерла у меня в руках, после чего мне пришлось ее выбросить.

После лагерных сборов мы разбирали палаточный городок, возвращались в училище, откуда разъезжались на каникулы. Для проезда нам выдавались солдатские проездные документы и мы обычно путешествовали на третьих полках общих вагонов. Приходилось также приходить в комендатуру по месту отдыха и отмечать свой отпускной билет.

Наши шкоды и забавы

Несмотря на достаточно строгий режим нашей жизни в училище, мы все же находили возможности для различных шалостей и развлечений, которые, надо признаться, не всегда были безобидными. Многие из них свойственны, наверное, учащимся любых школ. Например, какой-то период времени мы увлекались стрельбой через металлические трубки горохом, бузиной, пережеванной бумагой. Все это набиралось в рот и выстреливалось напором воздуха (точнее, выплевывалось) в сторону цели. В другой период проводились соревнования по подбрасыванию «маялки» — камешка или металлического кружка с бахромой, придающей им правильную баллистику. Нужно было сделать как можно больше ударов внутренней боковой частью стопы, не давая маялке упасть на землю. У нас были специалисты, которые могли держать эту маялку более сотни ударов, в течение нескольких минут. Играли мы и на деньги (металлическими монетами) — в «расшибалки», когда монеты укладываются столбиком, а потом по очереди по ним бьют специальной битой, чтобы они переворачивались орлом вверх, или в «пристеночек» — ребром монетки ударяют об стенку, чтобы она упала на пол как можно ближе к монете соперника. Если до нее можно дотянуться пальцами, то монетку можно забрать.

Некоторые наши забавы были, наверное, весьма специфичны. Каждое из таких увлечений имело временный характер и соответствовало определенному периоду, после чего интерес к этому виду занятия мог пропасть совершенно. Всех забав я не перечислю, но на некоторых хотелось бы остановиться. Отдельные развлечения, например, связанные с покорением окружающих оврагов, я уже описал. Теперь о некоторых дополнительных.

В свое время широкое распространение, особенно во время самоподготовки, получили у нас прыжки с поворотом. Надо было, разбежавшись, подпрыгнуть и, повернувшись во время прыжка, своей задницей стукнуться о шкаф или выделенную для этого стену. Суть соревнования была в том, чтобы место касания о шкаф или стену было как можно выше. Естественно, если упражнение выполнялось об шкаф, это сопровождалось большим шумом, и проведение таких соревнований требовало большой бдительности и слежения за местом пребывания своего офицера-воспитателя. При отработке таких прыжков были и падения, и травмы, но были и положительные итоги. Мы могли, например, свободно запрыгнуть и, не касаясь руками, сесть на высокого коня (имеется в виду гимнастический конь), на уложенную в высокую стопку горку спортивных матов или на другой высоко расположенный предмет. Потом мы научились еще одному прыжку — запрыгиванию прямыми ногами на достаточно высокий предмет. Это требовало очень хорошей прыгучести, которая и развивалась в ходе описанного развлечения. Весьма интересно было наблюдать за реакцией на такой прыжок неподготовленной аудитории.

Иногда для наказания провинившегося перед товарищами суворовца применялась мера воздействия под названием «замок». Для его выполнения нужно было, лежа на гладкой поверхности, например, на преподавательском столе, забросить ноги за голову (если кто знаком с системой йогов, это положение называется позой плуга) и согнуть их в коленях до образования отверстия между коленями и шеей, в которое всовывался длинный черенок от швабры. Освободиться из такого замка самостоятельно было практически невозможно. Для усугубления участи иногда такого, свернутого в замок суворовца укладывали сверху шкафа, где он и оставался некоторое время, пока не пройдет срок наказания или он не будет обнаружен и освобожден дежурным офицером-воспитателем.

Был период, когда среди нас проводились соревнования, кто выпьет больше воды. Единицей измерения были графины, находившиеся у нас в спальне. Находились ребята, которые могли выпить до четырех графинов воды за один раз, не выбегая при этом в туалет. Об одном из таких соревнований рассказывает Слава Соколов. Однажды он поспорил с Сашей Зайцевым на несколько воскресных пирогов с рисом и мясом, которые мы очень любили, что он сразу после обеда выпьет целый графин воды. Он сел на подоконник и с несколькими остановками осилил эту емкость. Потом некоторое время посидел на подоконнике, но переполненный желудок не выдержал и вытолкнул обратно всю воду, которая через окно вылилась на хоздвор. Все же вес был засчитан, и Саша Зайцев несколько недель отдавал свое лакомство Соколову.

Значительный период мы были увлечены стрельбой из рогаток. Сначала были рогатки из веток для стрельбы камнями по пернатой дичи или по стеклам, потом мы делали небольшие металлические рогатки из толстой проволоки для стрельбы бумажными или металлическими пульками. Бумажные пульки очень тщательно готовились. Во-первых, на их изготовление шла не любая бумага, а только такая, которая при изгибе не переламывалась. Во-вторых, оторванный кусочек бумаги тщательно скручивался, увлажнялся (иногда собственной слюной) и только после этого перегибался. Получалась довольно жесткая пулька, которая при попадании вызывала достаточно болезненные ощущения. Еще худшие ощущения вызывались металлической пулькой. Для стрельбы такими пульками применялись простые тонкие резинки, надеваемые на большой и указательный или на указательный и средний пальцы, либо упомянутые металлические рогатки. Потом мы стали делать себе пистолеты и даже ружья, где в качестве стреляющего механизма использовалась все та же резинка (правда, получше качеством, например, взятая из набора для авиамоделирования). Такой пистолет или ружье имели уже запирающий механизм, прижимающий с помощью другой резинки взведенную пульку и освобождающий ее при нажатии на спусковой крючок. Для изготовления таких пистолетов искали в своем парке соответствующие изогнутые ветки, которые обрезали и облагораживали. Некоторые из нас в стрельбе из таких резиновых рогаток или пистолетов достигали весьма высоких результатов по точности — могли попасть в поставленный карандаш или сигарету на расстоянии до 10-ти шагов. Иногда эти рогатки использовались и во время уроков — для стрельбы по учебникам, по повешенным на стенах картам, а то и по своему товарищу. Все это вызывало некоторый шум, который мешал проведению уроков, чего стреляющие и добивались.

Был период, когда из кинопленки мы мастерили «щелкунчиков» и трещали ими весь день. А то из той же пленки делали себе вставки под язык и с их помощью извлекали мелодичные звуки, похожие на звуки гавайской гита­ры. Иногда проводилось хоровое исполнение некоторых популярных мелодий с помощью таких самодельных пищалок. Специальные тембровые окраски создавались с помощью расчесок, обернутых в вощеную бумагу. Когда извлекаешь звук из такого инструмента, то вощеная бумага при этом колеблется, и губам делается нестерпимо щекотно. Еще одну разновидность музыкальных инструментов — свистульки — мы готовили из абрикосовых косточек, стручков акации или просто из травинки, зажатой между большими пальцами рук. В общем, наша творческая мысль не сто­яла на месте, мы не давали ей дремать.

Иногда мы подшучивали над своими преподавателями. В последние два года обучения у нас был предмет «психология». Вел его подполковник Казачихин, имевший весьма необычную внешность и манеры. У него была очень большая голова, на которой причудливо располагалась редкая растительность, образуя в передней части волосяной островок. Он и кличку у нас имел «Голова». Во время урока, рассказывая новый материал, он имел привычку опереться на разведенные в стороны до положения «шпагат» указательные и большие пальцы обеих рук и тереться об обращенный к нему край стола. Поэтому мы иногда мазали этот край стола мелом и с удовольствием наблюдали, как он переходит на китель нашего преподавателя. Уроки он вел пассивно, не заинтересованно, сам предметом владел, как нам казалось, слабо, и такое его отношение к этой дисциплине невольно передавалось нам, вследствие чего мы психологию не любили. А может быть, и наоборот, поскольку мы психологию не любили, и преподаватель казался нам слабым. Кроме того, он имел не очень быструю реакцию, и мы иногда позволяли себе устроить какой-нибудь кавардак во время его урока. Распростра­нен­ной шкодой была такая. Здание, в котором мы учились и жили, было достаточно старым. В некоторых комнатах сохранились старые изразцовые печки, которые по назначению не использовались, поскольку в училище было центральное водяное отопление. Одна из таких печей стояла и в классе, где мы занимались психологией. У этой печки была металлическая вьюшка, которую при желании можно было и вытащить. Перед уроком эта вьюшка привязывалась к гантели довольно длинной веревкой, а гантель пряталась у задних парт. Во время урока один из сидящих на задней парте вдруг пускал по полу гантель, которая с грохотом катилась вдоль парт, а затем, когда натягивалась привязанная веревка, как завершение салюта с шумом падала печная вьюшка. Этого грохота вполне хватало для последующего выяснения отношений, а урок таким образом срывался.

Когда мы достигли возраста полового созревания, в нашем обиходе появились шутки и забавы сексуальной направленности. Некоторые из наших ребят стали подшучивать над работницами нашей столовой. Между столовой и кухней был небольшой коридор, по которому официантки носили приготовленные блюда перед едой или использованную посуду после приема пищи. Ребята выключавли свет в коридоре, выбирали молодую официантку и в то время, когда руки у нее были заняты посудой или подносом с тарелками, налетали на нее и начинали общупывать ее выступающие детали, углубляя практически свои теоретические знания по женской анатомии. Официантки ругались, уворачивались, но, поскольку руки у них были заняты, бросить посуду они не могли, реальной угрозы для хулиганов их действия не представляли и, кроме визга, они никакого сопротивления не оказывали. Потом они жаловались нашим начальникам, но из-за темноты в коридоре их жалобы были неконкретны и виновников обычно не находили.

Учеба позади

Выпускные экзамены сдали все. После сдачи экзаменов понесли свои дневники и тетради на «пятачок», располагавшийся в конце парка перед спуском на Подлужную улицу, ведущую к реке Казанке. По традиции, на нем выпускники сжигали свои тетради, конспекты, шпаргалки и пр. Вот, и мы, кадеты восьмого выпуска, отдали дань традиции. Смеялись и радовались окончанию училища. Что-то ожидало нас впереди? Какие невзгоды и трудности предстояло испытать и превозмочь? А сейчас, как дети, радовались наступлению новой жизни. Уже и курить можно, не оглядыва­ясь на воспитателя, и в город пойти самостоятельно, не отпрашиваясь ни у кого. На выпускной вечер каждый кадет мог пригласить ту, которая ему нравилась, с которой встречался и с которой ему предстояло скоро расстаться. Наши подруги в своих сумочках принесли горячительные напитки, и мы, разбавив их лимонадом, пили в открытую. Ближе к вечеру начались танцы, последние танцы уходящей юности, такой дорогой поры в нашей суворовской жизни. Младшие кадетики из кустов с завистью и восхищением смотрели на нас, как это делали мы в далеком 49-ом году, провожая первый выпуск Казанского СВУ. А мы, разом повзрослевшие и хмельные от ощущения свалившейся на нас свободы, тоже смотрели на ребятишек и думали, что у них еще все впереди, тогда как у нас уже никогда не будет ни офицера-воспитателя, ни его помощника, а будут: командир взвода, командир отде­ления и новые друзья-курсанты.

Потом были последний лагерь, распределение, принятие присяги, получение курсантской формы, расставания и разъезды к новым местам учебы, службы и работы.

Однако, это сладкое слово «свобода» имело иногда горьковатый привкус. Последующая взрослая жизнь не всегда была гладкой и складывалась так, как того бы хотелось.

Оглядываясь на пройденный путь могу сказать: да, нелегко было в 10–11 лет остаться без любимых детских игрушек, материнской ласки, терпеть наказания и армейские ограничения. И все же... И все же, не эти ли семь детских и юношеских лет, проведенных вдали от дома, среди людей в погонах, приучили нас к организованности и порядку, сделали отзывчивыми к чужой беде, привили нам чувство справедливости и товарищества, и многое другое, что мы смогли оценить уже позже. И в этом смысле, нам, кадетам, я считаю, в основном повезло. Хотя, могут быть и другие мнения...

Иногда мне самому кажется, что эта, все-таки достаточно суровая обстановка казенного воспитания сделала многих из нас какими-то черствыми, не в смысле оказания помощи другому, а в смысле проявления нежности, участия, восприятия тонких душевных переживаний и проявлений. Во всяком случае, мне часто приходилось выслушивать упреки такого рода от своей жены, дочери. Может быть, они в чем-то и правы?

Итак, юность наша заканчивалась. Впереди — зрелость, возмужание, учеба и новые испытания. Впереди была вся самостоятельная жизнь...