Под Вязьмой

Кавалерийские дивизии форсированным маршем шли к Вязьме. Двигались главным образом по ночам, а днем скрывались от вражеской авиации в дремучих лесах. По пути гвардейцы уничтожали в селах и деревнях немецкие гарнизоны.

А. В. Щелаковский и я ехали верхом вместе с 41-й кавалерийской дивизией, составлявшей резерв группы. С нами ехал в санях полковник А. И. Сидоренко, командир 66-го истребительного авиаполка. Полк базировался на аэродром близ Мосальска и имел лишь три исправных самолета. Полковник Сидоренко хотел наиболее целесообразно использовать их для помощи кавалеристам и поэтому настоял, чтобы его вместе с радистом взяли в рейд. К сожалению, несмотря на его старания, полк из-за малочисленности не мог оказать нам нужной поддержки.

Опередив колонну, я с небольшим отрядом всадников пересек севернее станции Угра железную дорогу. Мы миновали несколько деревень, где нам часто встречались группы вооруженных людей в гражданской и полувоенной одежде. Это были отряды самообороны, охранявшие деревни и села.

Представьте себе такую картину. Морозная лунная ночь. По дороге, на краю деревни, расхаживает девушка в тулупе, в валенках и с винтовкой в руках. Конечно, наши конники не упускали случая пошутить. Но девушкам было не до шуток. Они с удивлением и восторгом разглядывали всадников. Еще бы! Здесь тыл немцев, [199] оккупированная территория, и вдруг — советские войска, кавалеристы с красными звездочками на шапках.

Ехали мы, не соблюдая особых предосторожностей: знали, что впереди идет головной 168-й полк полковника Панкратова, а сзади движутся главные силы 41-й кавалерийской дивизии. Но очень скоро нам пришлось убедиться, что война в тылу противника имеет свои особенности, которых нельзя не учитывать. Одна из этих особенностей состоит в том, что враг может появиться совершенно неожиданно, в любом месте и в любое время.

Мне нужно было скорее добраться до деревни Бабенки, чтобы оттуда повернуть на Хватов Завод, в 1-ю гвардейскую кавалерийскую дивизию. Мы нагнали 168-й полк. От полковника Панкратова я узнал, что головной эскадрон его полка уже достиг Бабенок и что немцев в деревне нет. Я обогнал полк и поехал вслед за головным эскадроном.

К Бабенкам мы приблизились, когда занялся рассвет. Не доехав до крайних домов, я остановил коня. У дороги лежали в снегу три убитых кавалериста и их лошади. Видно было, что бойцы погибли совсем недавно. Это насторожило меня. Подозрительной показалась и тишина в деревне. Обычно в это время крестьянки топят печи, а сейчас над крышами не видно было ни одного дымка.

— Товарищ генерал, дальше ехать нельзя! — сказал адъютант.

— Да, — согласился я. — Подождем полк.

— Лучше вернуться назад, — настаивал Михайлов.

Только мы повернули коней, как напряженную тишину нарушили выстрелы. Из деревни вслед нам и откуда-то справа ударили из винтовок и пулеметов. Мы поскакали галопом.

Стрельба усилилась, когда из-за поворота дороги появилась колонна следовавшего за нами 168-го кавалерийского полка. Оказавшись под огнем противника, полк свернул с дороги. Всадники, увязая в снегу, устремились к ближайшей роще. Туда же поехали и мы.

В роще снег был настолько глубок, что конь проваливался по брюхо. Пришлось спешиться. Мы с Михайловым были одеты в белые халаты. Маскируясь среди кустов, вдвоем пробрались на опушку рощи, выходившую [200] к Бабенкам. Я смотрел на деревню в бинокль, но немцев не видел, хотя расстояние не превышало километра. Они хорошо укрылись. По звукам выстрелов определил, что противник ведет огонь из четырех пулеметов и нескольких десятков винтовок.

Вскоре в рощу приехал командир 41-й дивизии полковник Глинский. Я приказал ему овладеть деревней, а сам направился в штаб корпуса, который следовал с 41-й дивизией.

В ожидании, пока кончится бой, штаб корпуса остановился на небольшой поляне с несколькими сараями. Бойцы укрыли лошадей под деревьями, а сами тесно набились в сараи.

Над лесом появилась пара советских У-2, или «уточек», как называли их красноармейцы. За ними гнались несколько фашистских бомбардировщиков. Легкие фанерные У-2 не могли бороться с самолетами противника, вооруженными пушками и пулеметами. Казалось, судьба «уточек» предрешена. Несколько наших бойцов выбежали на открытое место, начали махать руками, делая знаки. Летчики заметили их. Зная, что где-то в этом районе находятся советские кавалеристы, летчики стали приземляться. Посадив машины между рощей и железной дорогой, они бегом бросились в лес. И вовремя: немецкие бомбардировщики сейчас же начали обстреливать «уточек» из пулеметов, сбрасывать на них мелкие бомбы. Один из бомбардировщиков двенадцать раз заходил на У-2. Действовали фашисты спокойно и нагло, уверенные в своей безнаказанности. А я следил за ними, не имея возможности предпринять что-либо для спасения наших самолетов.

К счастью, все закончилось благополучно. Когда бомбардировщики улетели, выяснилось, что У-2 получили только легкие повреждения. Они смогли снова подняться в воздух.

Между тем 41-я кавалерийская дивизия уже освободила Бабенки. Я отправился туда. На улице валялись трупы убитых немцев, стояло много саней, нагруженных оружием и боеприпасами. Все это фашисты бросили при поспешном бегстве.

В штаб корпуса доставили пленных. Оказалось, что в Бабенках мы разгромили карательный батальон гитлеровцев, посланный для борьбы с партизанами. Немцы, [201] обнаружив колонну наших войск, устроили в деревне засаду. Без единого выстрела они пропустили головной эскадрон. Следом, ничего не подозревая, двигался разъезд 168-го кавполка. Фашисты уничтожили его. Такая же участь ожидала и мой небольшой отряд.

Из этого случая штаб корпуса сделал необходимые выводы.

Карательный батальон гитлеровцев не случайно был направлен в эти места. На территории, где мы теперь находились, еще с осени начали действовать партизаны. Чаще всего они объединялись в небольшие группы и нападали на мелкие подразделения противника. Но были уже и крупные отряды.

В ночь на 1 февраля, проезжая через Хватов Завод, мы со Щелаковским обратили внимание, что на улицах много людей в гражданской одежде, но с оружием. Алексей Варфоломеевич приказал одному из наших командиров узнать, кто они. Это были бойцы партизанского отряда, базировавшегося на Хватов Завод и окрестные деревни. Вскоре я познакомился с командиром отряда А. А. Петрухиным. Он произвел на меня приятное впечатление. Впоследствии я узнал, что Петрухин хорошо разбирается в военном деле, умело руководит своими подразделениями в бою и держит тесную связь с Семлевским райкомом партии.

Через несколько дней, когда штаб корпуса стоял в деревне Бели, ко мне пришел начальник штаба партизанского отряда «Северный медведь» Крылов. Он сказал, что имеет звание подполковника, ранее был начальником штаба артиллерии 1-й Московской мотострелковой дивизии, в бою на Западном фронте попал в окружение, потом пробрался под Вязьму, в свои родные места, и вступил в партизаны.

По словам Крылова, отряд «Северный медведь» насчитывал около трехсот человек. Точную цифру он назвать не смог, так как партизаны жили по деревням, некоторые уходили в другие отряды, приходили новые бойцы. Судя по всему, крепкого порядка в отряде не было.

У нас в корпусе образовался большой некомплект личного состава, части требовалось пополнить людьми, прежде чем наступать на Вязьму. Мы хотели сделать [202] это за счет партизан, но решились не сразу. Надо было еще хорошо узнать, что представляют собой эти отряды, какова их боеспособность.

В то же время нас очень беспокоило положение в тылу и на флангах корпуса. Торопясь к Вязьме, мы обошли группировку противника у станции Угра и оставили ее у себя в тылу. Другая вражеская группировка находилась на нашем левом фланге в районном центре Семлево и окружающих деревнях. Справа действовали где-то поблизости 250-й воздушнодесантный полк и ударная группа 33-й армии, но территорию между ними и корпусом контролировал противник.

Мы со Щелаковским решили договориться с командирами ближайших партизанских отрядов о том, чтобы они взяли на себя охрану нашего тыла и флангов. Партизаны согласились. Это позволило нам не распылять свои силы, нацелить их на решение главной задачи.

Так началось наше боевое сотрудничество с партизанами, продолжавшееся потом до самого конца рейда.

2 февраля 1942 года начальник генерального штаба германских сухопутных сил генерал Гальдер записал в своем служебном дневнике:

«255-й день войны. На фронте группы армий «Центр» идет подготовка к наступательным действиям с целью ликвидации бреши в районе Медыни. Завтра должна начаться атака. 5-я танковая дивизия будет действовать с целью уничтожения группы русских, прорвавшихся к нам в тыл. Картины этих боев за линией фронта носят уродливый характер и показывают, что война, как таковая, вырождается в какую-то драку, которая все больше отдаляется от принципов настоящей войны».

Видно, не по вкусу пришлось Гальдеру неожиданное появление наших кавалеристов и воздушных десантников в фашистском тылу. Немцы в тех местах, куда мы прорвались, вынуждены были бросать обозы с оружием и ценными военными грузами, вывозить на самолетах различные штабы, а кое-где обращались в паническое бегство. Ему ли, Гальдеру, одному из тех, кто планировал и осуществлял разбойничье нападение на Советский Союз, кто причастен к уничтожению сотен тысяч мирных советских граждан, морализировать по поводу [203] отхода от «принципов настоящей войны»! Гитлеровцы сами растоптали их, да и не только их, а все общепринятые нормы морали и права. История давно оправдала русских, на которых таким же образом жаловались за сто тридцать лет перед тем французские пришельцы. И снова не могу не напомнить ответ великого писателя на их жалобы:

«Представим себе двух людей, вышедших со шпагами на поединок по всем правилам фехтовального искусства... вдруг один из противников, почувствовав себя раненым, — поняв, что дело это не шутка... бросил шпагу и, взяв первую попавшуюся дубину, начал ворочать ею... Фехтовальщик, требовавший борьбы по правилам искусства, были французы, его противник, бросивший шпагу и поднявший дубину, были русские… Несмотря на жалобы французов о неисполнении правил... дубина народной войны поднялась со всею своею грозною и величественною силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие».

Выдержка из дневника Гальдера говорит о том, что высшее немецкое командование было всерьез обеспокоено появлением в фашистском тылу наших войск. Немцы приняли ряд мер, надеясь уничтожить их. Под Вязьму противник перебросил 5-ю и 11-ю танковые дивизии, тут же находились 203-я и часть сил 246-й пехотных дивизий, ряд полков из других соединений, штрафной офицерский батальон и т. д.

Наше наступление на Вязьму не явилось для гитлеровцев неожиданным. Слишком много было признаков, указывавших им, что советское командование стремится овладеть именно этим городом. 18 января под Вязьмой был сброшен один наш воздушный десант, через десять дней — второй. 26 января с северо-запада начал наступать на город 11-й кавалерийский корпус полковника Соколова. 1–2 февраля к городу подошла с юго-востока ударная группировка 33-й армии генерала Ефремова. 3 февраля атаковали противника с юго-запада мы и тоже включились в бой. Вполне понятно, что фашисты постарались как следует укрепить Вязьму, через которую проходили железная и шоссейная дороги, связывавшие группу армий «Центр» с глубоким тылом.

Несогласованность сроков наступления на Вязьму не [204] позволила нам использовать элемент внезапности. Больше того, противник получил возможность отражать наступление советских войск по частям, то в одном, то в другом месте, маневрируя своими силами и средствами.

3 февраля наши кавалерийские дивизии с боем вышли на рубеж Тесниково, Молошино, Капустине. Гитлеровцы оказывали упорное сопротивление. Они использовали инженерные сооружения, возведенные возле города советскими войсками в конце лета и осенью 1941 года. В сохранившихся дзотах были установлены вражеские пулеметы. Деревни и села, расположенные на подступах к Вязьме, немцы превратили в узлы обороны, часть танков зарыли в землю для ведения огня с места. Проникнуть между этими очагами обороны нам, как правило, не удавалось, так как наступавшие подразделения попадали под перекрестный огонь, а потом отбрасывались контратаками пехоты и танков противника.

В нашем тылу крупный вражеский гарнизон занимал село Семлево. У нас не было возможности уничтожить его. Чтобы в какой-то степени обезопасить тыл, я вынужден был направить в район Семлево, Хмельники, разъезд Добрянский 41-ю кавалерийскую дивизию. Заодно дивизия должна была заготовить там продовольствие и фураж, так как наши запасы кончились.

На следующий день, 4 февраля, в штаб группы поступил приказ командующего Западным фронтом. Согласно этому приказу мы должны были нанести удар на Вязьму с юга, взаимодействуя с войсками 33-й армии. Одновременно с нами должен был наступать 11-й кавалерийский корпус, находившийся в это время в двенадцати километрах западнее города у автострады Москва — Минск.

. Ожесточенный бой длился несколько суток и стоил нам больших жертв. Каждая наша атака встречалась сильным артиллерийским и минометным огнем. На поле боя то и дело появлялись фашистские танки. Немецкая авиация с утра до вечера бомбила и обстреливала нас.

Несмотря на это, кавалеристам удалось все-таки добиться некоторого успеха. Мы заняли деревню Стогово. А 6 февраля гвардейцы выбили противника из опорного пункта Зубово. [205]

Первыми проникли в деревню Зубово разведчики 11-го кавалерийского полка во главе с сержантом Араповым. Наши бойцы определили, какими силами располагает противник, где находятся огневые точки, разведали подступы и проходы к деревне. Гитлеровцы обнаружили гвардейцев, но они сумели с боем прорваться к своим. Сержант Арапов доложил командиру полка майору П. И. Зубову о результатах разведки. Данные,, полученные о противнике, позволили командиру полка правильно распределить свои силы и средства.

Атака началась на исходе ночи, когда гитлеровцы меньше всего ожидали нападения. Спешенные кавалеристы ворвались в деревню и к восходу солнца очистили ее от противника.

Фашисты многократно пытались вернуть свой опорный пункт. Сначала в воздухе появилась вражеская авиация. Десять раз немецкие бомбардировщики сбрасывали на Зубово свой смертоносный груз. Но наши бойцы выдержали это испытание, хотя многие из них имели уже легкие ранения. Потом начались контратаки пехоты и танков противника. Гвардейцы подпускали танки на близкое расстояние и забрасывали их гранатами. Пулеметчики уничтожали вражеских пехотинцев. Гитлеровцы засыпали наши позиции минами и снарядами, а спешенным кавалеристам нечем было ответить противнику. Один за другим выходили они из строя, но оставшиеся в живых по-прежнему отражали натиск врага. Лишь вечером фашисты прекратили наконец контратаки. Деревня осталась в наших руках.

Каждый, даже самый небольшой, успех мы завоевывали дорогой ценой. Только героизм и беззаветное мужество бойцов и командиров давали нам возможность хоть и медленно, но все-таки продвигаться вперед, тесня превосходящие силы противника. Однако уже чувствовалось, что наступательный порыв наших войск иссякает. В боях погибли многие командиры подразделений. Эвакуировался по ранению командир 96-го кавалерийского полка подполковник Данилин. Убыл в госпиталь командир 2-й гвардейской кавалерийской дивизии генерал Осликовский.

За десять суток мы почти полностью израсходовали боеприпасы. Командование Западного фронта обещало снабжать нас снарядами и патронами через 33-ю армию [206] генерала Ефремова, но выполнить это обещание было попросту невозможно. Войска 33-й армии находились в таком же положении, как и мы.

Мы с генерал-лейтенантом Ефремовым регулярно обменивались информацией по радио и считали, что нам целесообразно создать общий фронт, сомкнув фланги. В этом случае мы смогли бы свободнее маневрировать имевшимися у нас силами. Но и соединиться нам не было разрешено. Штаб фронта дал мне странное указание: «Локтевая связь с пехотой (имелась в виду 33-я армия) вам не нужна». Однако я считаю, что объединиться все-таки стоило. Распыление сил, находившихся в тылу врага, стало потом одной из причин гибели всей ударной группировки 33-й армии и ее командующего.

Наша разведка отмечала появление перед фронтом корпуса новых вражеских частей. 10 февраля противник нанес удар по 75-й кавалерийской дивизии и окружил ее. Чтобы освободить дивизию из окружения, нам пришлось снять силы с других участков. Немцы воспользовались этим и предприняли атаки там, где наша оборона была ослаблена.

После упорного боя 75-я кавалерийская дивизия вырвалась из вражеского кольца. Товарищей мы выручили, но группа в целом оказалась отброшенной на 12–15 километров от Вязьмы. О наступлении на город теперь нечего было думать.

Штаб корпуса размещался в маленькой деревушке Бели, насчитывавшей восемь или девять дворов. Отсюда мы руководили боем за Вязьму, здесь принимали представителей партизанских отрядов.

В одной избе со мной жил командир 66-го истребительного авиационного полка полковник Сидоренко. Утром 5 февраля мы сели завтракать. Через окно, покрытое причудливыми узорами инея, светило яркое, но не греющее солнце.

— Плохо, — сказал я. — Самая подходящая погода для немецких летчиков.

— Да, — вздохнул Сидоренко. — Навалятся, сволочи. А что я сделаю против них тремя истребителями? Обещают, товарищ генерал, в ближайшее время еще семь [207] машин прислать. Будет у нас десять истребителей, тогда поможем.

— Десять — это тоже не много.

— Конечно, товарищ генерал, но на большее надеяться трудно.

Я хорошо понимал Сидоренко. Находясь при штабе корпуса, он часто попадал вместе с нами под обстрел с воздуха и бомбардировку, своими глазами видел, какие потери несут наши войска от вражеской авиации. Немало упреков по адресу летчиков пришлось ему выслушать. Но он почти ничего не мог противопоставить тем десяткам, а может быть, и сотням самолетов, которые посылали против нас гитлеровцы.

Во время завтрака Сидоренко поделился своими впечатлениями о полетах над вражеской территорией, которые ему неоднократно приходилось совершать. Полковник обратил внимание на то, что все немецкие солдаты ведут, как правило, огонь из личного оружия по снижающимся советским самолетам и порой достигают цели — сбивают машины или ранят летчиков. А гитлеровцы летают над нашей территорией без особой опаски, так как по ним ведут огонь лишь зенитные пушки и пулеметы, которых у нас немного. Пехотинцам же стрелять по снижающимся самолетам зачастую не разрешают, требуя соблюдать «дисциплину огня».

В нашем корпусе ручное оружие использовалось для борьбы с самолетами. Но из разговора с Сидоренко я сделал вывод: нужно развернуть эту борьбу как можно шире, чтобы не позволять фашистам вести обстрел и прицельное бомбометание с небольших высот.

Вдалеке послышался гул авиационных моторов.

— Немцы, — определил полковник. — Легки на помине!

Схватив автомат и бинокль, он выбежал на улицу, Пока мы завтракали, в избе собралось много народу. Пришли штабные командиры, вызванные по разным делам. У печки, гремя ухватами, возилась хозяйка. На самолеты не обращали внимания. Летало их много, и к ним привыкли. Никто не думал, что они могут подвергнуть массированной бомбежке маленькую деревню, казавшуюся сверху пустынной.

Дверь с улицы вдруг распахнулась, раздался громкий встревоженный голос Сидоренко: [208]

— Товарищи! Бомбардировщики пикируют на нас!

Последние слова полковника потонули в грохоте взрывов. Со звоном вылетели стекла, в комнату хлынул морозный воздух.

— Ложись! — скомандовал я.

Люди попадали на пол. Взрывы следовали один за другим. Изба вздрагивала, осела на один бок, грозя рухнуть. Пахло гарью.

С улицы вбежал адъютант Сидоренко:

— Товарищ генерал, полковник убит!

Я бросился за адъютантом. Сидоренко лежал на снегу у самой двери, жадно ловил ртом воздух. Это была агония: крупный осколок попал ему в голову и расколол черепную коробку. Через несколько минут полковник скончался, не приходя в сознание.

К вечеру умерла хозяйка дома, раненная в бок осколком, влетевшим, вероятно, через окно.

В деревушке осталась неповрежденной только одна изба. Было ясно, что немцы совершили налет на Бели не случайно. Скорее всего, они охотились за нашим штабом. Наша рация стояла совсем в другом пункте. Значит, следя за ней, немцы не могли обнаружить расположение штаба. Может быть, внимание их привлек самолет У-2, прилетевший на рассвете с «Большой земли» и стоявший около крайнего дома. «Уточка» была выкрашена в белый цвет, но при солнечном свете от нее падала на снег резкая тень, заметная с воздуха.

Мы принимали в своем штабе много людей: окруженцев, представителей партизан и т. д. А ведь среди них могли быть (и были, как выяснилось позже) вражеские агенты. Пришлось сделать печальный вывод, что мы плохо маскируем свой штаб.

В дальнейшем мы устраивали деловые встречи в других деревнях, а не в той, где размещалось управление корпуса. Кроме того, чтобы отвлечь внимание разведки и агентуры противника, мы создавали ложные штабы. Располагались они поодаль от настоящего штаба и вводили гитлеровцев в заблуждение.

Труп полковника Сидоренко был отправлен самолетом в Мосальск. Там летчики и похоронили своего командира. Я написал в полк о том, как он погиб, послал теплое письмо семье Сидоренко, выразив свое [209] сочувствие и восхищение мужеством этого отважного командира.

По распоряжению командующего Западным фронтом в мою группу были последовательно включены воздушнодесантный отряд капитана Суржика, 250-й воздушнодесантный полк и 329-я стрелковая дивизия. Вначале все эти войска имели свои задачи в тылу противника и подчинялись другим штабам, некоторые — непосредственно штабу фронта. Но как только они попадали в тяжелое положение, их сразу же переподчиняли штабу корпуса и на нас возлагалась особая ответственность за их спасение. Такие дополнительные заботы были обременительны. Но мы свято соблюдали солдатское правило: сам погибай, а товарища выручай.

Нечто подобное произошло и с 8-й воздушнодесантной бригадой. Она была подчинена мне 6 февраля, когда нас разделяли крупные силы противника. Пришлось помочь десантникам вырваться из окружения. 13 февраля я впервые говорил по телефону с командиром этой бригады подполковником А. А. Ануфриевым. Он доложил о боевых делах парашютистов, о том, что они вывели из строя участок железной дороги в районе Реброва и автомагистраль в районе Таратонова. Десантникам удалось также разгромить штабы 5-й танковой дивизии и 11-го пехотного полка противника. Подполковник Ануфриев сообщил, что бригада овладела населенными пунктами Мармоново, Савино, Дяглево и удерживает их. В Дяглеве парашютисты установили локтевую связь с 41-й кавалерийской дивизией.

Казалось, с 8-й воздушнодесантной бригадой все теперь благополучно, за нее можно не беспокоиться. Но уже на следующий день противник снова овладел деревней Дяглево. Парашютисты опять были отрезаны от корпуса и попали в тактическое окружение. Тогда я решил оставить на участке Селиванове, Стогово, Забново в качестве прикрытия 329-ю стрелковую дивизию и 250-й воздушнодесантный полк, а главные силы повернуть на Семлево, чтобы помочь 8-й воздушнодесантной бригаде. Уничтожение вражеского гарнизона в этом сильно укрепленном опорном пункте обезопасило бы нас от ударов с тыла. Кроме того, мы располагали сведениями, [210] что в Семлеве есть большие склады продовольствия и фуража, в чем мы остро нуждались.

1-й гвардейской кавдивизии и 114-му лыжному батальону, наступавшим на Семлево, не удалось произвести неожиданную и стремительную атаку. Помешал глубокий снег. Спешенные эскадроны продвигались вперед очень медленно. У противника было много боевой техники, особенно минометов. Под плотным огнем гвардейцы залегли, а потом начали продвигаться вперед ползком. Артиллерия и 107-миллиметровые минометы 1-й гвардейской кавдивизии не могли оказать своим войскам эффективной поддержки из-за нехватки боеприпасов. После нескольких часов напряженного боя 160-й и 96-й кавалерийские полки овладели юго-восточной окраиной села, но дальше продвинуться не смогли. Они были остановлены огнем многочисленных орудий, пулеметов и контратаками фашистских танков.

11-й и 131-й кавалерийские полки подошли к восточной окраине Семлева. Левее их наступала 75-я легкая кавдивизия. Ломая сильное сопротивление врага, бойцы продвигались медленно.

Радисты штаба корпуса перехватили несколько радиограмм коменданта Семлева майора Штейнбока своему командованию. Майор сообщал, что гарнизон окружен «казаками и партизанами», и настоятельно просил помощи.

На подкрепление осажденному гарнизону фашисты перебросили из Вязьмы два батальона с танками. Эти батальоны были укомплектованы разжалованными офицерами и насчитывали девятьсот — тысячу человек каждый. Один из батальонов только что прибыл из города Ульма.

Над нашими боевыми порядками то и дело появлялись гитлеровские самолеты. Бомбежка не превращалась даже ночью. Фашисты сбрасывали осветительные ракеты и разыскивали цели.

Наивысшего напряжения бой за Семлево достиг 15 февраля. Немцы продолжали получать подкрепления, их силы увеличивались. Нашим гвардейцам приходилось отражать частые контратаки гитлеровских танков и пехоты, которые поддерживались сильным артиллерийским и минометным огнем. Части несли большие потери. [211]

В этот день 8-я воздушнодесантная бригада вырвалась из окружения и присоединилась к главным силам группы. Ко мне явились командир бригады подполковник Ануфриев и комиссар Распопов. Они доложили, что в бригаде осталось лишь триста восемьдесят человек,

— Могу вас обрадовать, — сказал я. — Кавалеристами собрано около двухсот парашютистов, рассеявшихся во время выброски. Принимайте их под свое командование.

Для удобства управления я подчинил подполковнику Ануфриеву отряд капитана Суржика. По распоряжению штаба фронта на пополнение бригады было сброшено еще триста парашютистов. Таким образом, бригада снова стала боеспособной.

Наступление на Семлево нам пришлось прекратить, не доведя его до конца. 17 февраля главком Западного направления приказал моей группе обойти Вязьму с запада и перехватить железную дорогу Вязьма — Смоленск. В это же время 11-й кавалерийский корпус полковника Соколова, наступавший с севера, должен был выйти на автомагистраль.

Командиры и комиссары соединений собрались на совещание в деревню Сапроново. Я объяснил, какая задача стоит теперь перед нами, познакомил людей с боевым приказом. Наступление решено было начать вечером 18 февраля. С рубежа Беломир, Никулино (пять — десять километров западнее районного центра Семлево) войска двинутся на север, чтобы перехватить участок железной дороги между станциями Семлево и Алферово.

Противник явно не ожидал наступления в этом направлении. Мы сразу же добились значительного успеха. 2-я гвардейская кавалерийская дивизия стремительным ударом выбила гитлеровцев из села Изборово. Поспешно отступая, немцы бросили много техники, в том числе два шестиствольных реактивных миномета. Мне думается, это были первые реактивные минометы, захваченные советскими войсками. Один из них мы погрузили в самолет и отправили в штаб фронта.

На третьи сутки наступления 8-я воздушнодесантная бригада с боем заняла село Бекасово, а 41-я легкая кавдивизия — Яковлеве. Таким образом, задача, поставленная главкомом Западного направления, была выполнена. [212]

Мы перерезали железную дорогу Вязьма — Смоленск и частично разрушили ее. Движение по дороге прекратилось.

По данным, которые мы получили из штаба фронта, 11-й кавкорпус полковника Соколова в это время перехватил автостраду и закреплялся в селах Азарово и Чернове. Нас разделяло теперь всего шесть километров. Я приказал командиру 41-й кавалерийской дивизии полковнику Глинскому и командиру 8-й воздушнодесантной бригады подполковнику Ануфриеву двигаться навстречу Соколову.

Немецкое командование, боясь потерять важнейшие коммуникации, бросило против наших войск крупные силы, поддержанные авиацией. По железной дороге курсировали три бронепоезда, огнем пушек и пулеметов мешая дальнейшему наступлению кавалеристов.

Мы продвинулись вперед, но на узком участке, и поэтому оказались в очень невыгодном тактическом положении. Противник нажимал на нас слева, справа и с фронта. С трудом сдерживая его натиск, мы не оставляли попыток соединиться с корпусом полковника Соколова. Один батальон десантников сумел пробиться через боевые порядки фашистов и вышел на автостраду между селами Черново и Азарово. Но 11-го корпуса там уже не было. Видимо, противник оттеснил его на север.

Массированными бомбовыми ударами авиации, огнем бронепоездов и наступлением пехоты с танками противник вынудил 41-ю кавалерийскую дивизию оставить Яковлеве. Это было началом серии частных операций, которые наметили провести немцы, чтобы разгромить и уничтожить мою группу.

25 февраля гитлеровцы предприняли решительное наступление. Их танки и пехота нанесли сильные удары по правому и левому флангам наших войск. В течение дня противник занял населенные пункты Беломир, Бекасово и Сакулино. 41-я кавалерийская дивизия и 8-я воздушнодесантная бригада оказались отрезанными от главных сил.

Свободных резервов у меня не было. Оставалось одно: прекратить выполнение других задач и направить высвободившиеся войска на помощь товарищам, попавшим в беду. 2-я гвардейская и 57-я кавалерийские дивизии, [213] оставив заслоны, двинулись туда, где решался исход боев. 1-я гвардейская кавалерийская дивизия двумя полками перешла в наступление на Беломир.

Части 2-й кавдивизии пробивались вперед, навстречу нашим отрезанным подразделениям. Гитлеровцы бросили против гвардейцев танки. Наши артиллеристы вступили с ними в бой. Силы были неравными. Мы не получали боеприпасов с «Большой земли», поэтому использовали пушки и снаряды, которые собирали в тылу врага. Они были оставлены тут еще при отступлении советских войск осенью 1941 года. Снаряды долго пролежали под снегом, девяносто процентов их не разрывалось.

Почти вся артиллерия 2-й гвардейской кавдивизии погибла в этих неравных боях. Пал на поле боя командир 136-го кавалерийского полка майор Костин. И все же гвардейцы выполнили задачу. С их помощью 27 февраля 41-я кавдивизия и 8-я воздушнодесантная бригада прорвались через вражеское кольцо и соединились с главными силами группы.

Противнику не удалось разгромить наши части. Но и мы не смогли соединиться с 11-м кавкорпусом Калининского фронта и отрезать Вязьму с запада.

Гитлеровцы имели многократное превосходство над нами, особенно в танках, самолетах и артиллерии. Силе врага мы могли противопоставить только маневр и решительность действий. Нам во что бы то ни стало нужно было удержать в своих руках инициативу. Поэтому я решил произвести набег на мост через Днепр в десяти километрах западнее Издешкова. Задача состояла в том, чтобы взорвать мост и разрушить железную дорогу по обе стороны от него.

Для участия в набеге были выделены 2-я гвардейская и 41-я кавалерийские дивизии, а также 8-я воздушнодесантная бригада. Парашютисты должны были наступать на мост с юга. Вместе с ними направлялись саперы со взрывчаткой. Справа действовала 41-я кавалерийская дивизия, прикрывавшая фланг воздушнодесантной бригады. Кроме того, 41-я кавалерийская дивизия обязана была разрушить железнодорожные пути правее моста, чтобы не допустить подхода со стороны Вязьмы немецкого бронепоезда. На левом фланге [214] наступала 2-я гвардейская кавалерийская дивизия без одного полка, посланного пополняться людьми под Дорогобуж.

Мы знали от разведки, что мост сильно охраняется немцами, и возлагали большие надежды на внезапность нападения. Однако внезапности не получилось. Вражеские агенты, маскировавшиеся под партизан, успели предупредить гитлеровцев, и те приготовились к обороне.

41-я дивизия удачно начала бой. Спешенные кавалеристы взорвали в нескольких местах железную дорогу и не давали немцам возможности восстановить разрушенное полотно. Благодаря этому вражеский бронепоезд со стороны Вязьмы не смог подойти к мосту на прямой выстрел. Зато левее моста, там, где наступала 2-я гвардейская кавалерийская дивизия, действовали сразу два немецких бронепоезда. Сильным артиллерийским и пулеметным огнем они остановили наступление гвардейцев. Наши саперы сумели разрушить железную дорогу между этими бронепоездами, но тот из них, который находился ближе к реке, нанес своим огнем большие потери 8-й воздушнодесантной бригаде. Парашютисты залегли в шестидесяти метрах от моста и дальше продвинуться не смогли.

О ходе боя мне доложили по телефону. Я приказал подтянуть к железной дороге противотанковые пушки и подразделение противотанковых ружей, чтобы повредить бронепоезд огнем с близких дистанций. После этого не представляло бы особой трудности уничтожить охранение противника на мосту.

Наступивший день принес нам неприятные известия. 329-ю стрелковую дивизию, оборонявшуюся на правом фланге группы, окружил противник, прорвавшийся на стыке с 75-й кавалерийской дивизией. Вместе с пехотинцами в окружение попали 250-й воздушнодесантный полк и некоторые партизанские отряды. Это заставило меня прервать бой за мост и направить войска на выручку окруженных частей.

Чтобы произвести набег на мост и разрушить очень важную для противника железную дорогу, я вынужден был произвести перегруппировку и высвободить для намеченной операции часть сил. В дальнейшем мы рассчитывали соединиться с кавалеристами полковника Соколова, который находился севернее Издешкова, и тем самым выполнить приказ об организации взаимодействия [215] с 11-м кавалерийским корпусом для совместного наступления на Вязьму с запада. Все это делалось согласно указаниям штаба фронта. А 5 марта я получил от командующего фронтом радиограмму, в которой он обвинял меня в самоуправстве: «...Почему вы, вопреки приказу Ставки и Военного совета фронта, ушли из-под Вязьмы? Кто вам дал право выбирать себе задачу? Задача определена моим приказом. Вы, кажется, забыли, что бывает за невыполнение приказа, хотя сами арестовываете и предаете суду виновных...»{11}

Я вовсе не забывал, что приказ начальника — закон для подчиненных, и от своих подчиненных требовал точного и быстрого выполнения приказаний и распоряжений. Но я считал и считаю, что, получив оперативную задачу, командир соединения или объединения вправе самостоятельно выбирать наиболее целесообразные в конкретных условиях тактические приемы и действия.

Еще 11 февраля я получил разрешение использовать две — три дивизии для наступления на Вязьму с запада совместно с корпусом Соколова. 12 февраля я донес, что намерен силою трех дивизий наступать на Лезыкино и Чепчугово, чтобы отрезать Вязьму с запада. Еще через пять дней командующий фронтом потребовал от меня и от Соколова «прочно перехватить железную дорогу Вязьма — Смоленск, не допуская движения железнодорожных эшелонов противника». Таким образом, наш набег на мост никак не нарушал приказа командования.

В ответ я писал генералу Жукову: «Подробное донесение отправлено вам самолетом (летчиком Ефремовым). По существу докладываю: оперативно главные силы корпуса оставались на подступах Вязьмы, но тактически я менял направление удара, обходя узлы сопротивления противника и стремясь выполнить вашу оперативную задачу. Формально на тактический маневр мне давали право №№ 1921, 1690, 1774, 86/оп.»{12}.

По получении моего подробного донесения командующий новой радиограммой разрешил мне маневрировать войсками. Это развязало нам руки, давало возможность [216] действовать по своему усмотрению, что особенно важно в тылу врага, где обстановка меняется часто и быстро.

В дни, когда наша группа пыталась отрезать Вязьму с запада, стало известно, что партизаны освободили районный центр Смоленской области старинный русский город Дорогобуж. Произошло это 15–16 февраля. Позже мы узнали подробности этой операции.

По предложению секретаря Дорогобужского райкома партии товарища Булейко партизанский отряд «Ураган» под командованием А. Т. Калугина, отряд «Дедушка», возглавляемый В. И. Воронченко, и еще несколько отрядов объединили свои силы для захвата города. Вначале они заняли деревни вокруг Дорогобужа, на всех идущих из него дорогах устроили завалы и около них укрыли засады. Вражеский гарнизон, состоявший из запасного пехотного полка, двух рот белофиннов, карательного отряда СД, подразделений заградительного полка СС и роты полиции, был блокирован.

Противник располагал значительными силами. Чтобы легче справиться с ним, партизаны пошли на хитрость. В город проникла группа подрывников из отряда «Дедушка». В условленное время она взорвала вражеский склад, в котором хранилось около пятидесяти вагонов снарядов и других боеприпасов.

Как и следовало ожидать, фашисты бросились в окружающие деревни, чтобы расправиться с партизанами. Гитлеровцы везли с собой десятки заранее приготовленных виселиц. Тут и сыграли свою роль засады у завалов. На всех дорогах каратели попадали под убийственный огонь замаскировавшихся партизан.

В ночь на 15 февраля большая группа партизан пробралась по замерзшему Днепру, забросала гранатами караульное помещение гитлеровцев и завязала бой внутри города. Немцы оставили Дорогобуж и устремились через Днепр на север, к городу Сафонове, чтобы соединиться со своими более крупными силами.

Этого как раз и ожидали партизаны. На дорогах, по которым немцы начали отступать, были выставлены самые сильные засады. Они встретили гитлеровцев огнем [217] из винтовок и пулеметов. К утру значительная часть Дорогобужского гарнизона была уничтожена. Среди убитых фашистов оказался и командир карательного отряда. Партизаны захватили в городе много трофеев: склад оружия и боеприпасов, склад с продовольствием, тридцать автомашин, около пяти тысяч немецких винтовок. Вместе с партизанами действовала группа десантников, по ошибке сброшенная вместо Озеречни в этом районе. Она насчитывала более шестидесяти человек.

Возглавлявший операцию А. Т. Калугин получил в бою за город тяжелое ранение и был впоследствии эвакуирован на «Большую землю». — На территории Дорогобужского района была восстановлена Советская власть. Мы направили туда кавалерийский полк, а в конце февраля — 1-ю гвардейскую кавалерийскую дивизию генерал-майора Баранова, которому подчинили все местные партизанские формирования. На Баранова возлагалась ответственность за удержание и расширение освобожденной территории, за развитие партизанского движения в Дорогобужском, Ярцевском и Глинковском районах. Кроме того, 1-я гвардейская кавалерийская дивизия имела задачу пополниться там людьми, а по возможности, и конским составом.

Чтобы спасти от гибели 329-ю стрелковую дивизию и 250-й воздушнодесантный полк, попавшие в окружение, нам пришлось отказаться от наступления на Вязьму с запада и перебросить главные силы группы на правый фланг. Три наши кавалерийские дивизии и 8-я воздушнодесантная бригада совершили форсированный марш в район Дебрево, Княжное, Хватов Завод. 7 марта мы начали с этого рубежа наступление на противника, чтобы разорвать кольцо окружения. В условиях большого превосходства гитлеровцев в артиллерии, минометах и авиации наши части продвигались вперед очень медленно.

К сожалению, нам не удалось наладить взаимодействие с 329-й стрелковой дивизией и координировать с ней удары по врагу. После того как она оказалась отрезанной от главных сил 33-й армии, ее подчинили мне. [218]

Однако командование дивизии считало такое подчинение временным и по-прежнему тяготело к той армии, в которой она числилась раньше. В дивизии имелась исправная радиостанция. Но когда положение осложнилось, штаб дивизии прекратил радиосвязь с нами и поддерживал ее только со штабом Западного фронта и с генералом Ефремовым. Командование дивизии надеялось, что Ефремов поможет разорвать кольцо и дивизия снова соединится со своей армией. К сожалению, ударная группа 33-й армии в то время не только не могла помочь окруженным, но и сама нуждалась в поддержке. Если раньше наши с Ефремовым попытки сомкнуть фланги и создать единый фронт встречали резкую критику свыше, то теперь главком Западного направления требовал от меня: «Не бросайте Ефремова, иначе он погибнет».

Мы получили достоверные сведения, что 329-я стрелковая дивизия намерена пробиваться на восток, к 33-й армии. Такое решение не имело шансов на успех и привело бы к большим неоправданным потерям. Я послал в штаб окруженной дивизии пешую разведывательную партию во главе с лейтенантом Бабичевым. Разведчики скрытно пробрались через боевые порядки противника и доставили в 329-ю стрелковую дивизию мой приказ, согласно которому окруженные должны были наступать на юг, то есть навстречу нам. Однако к этому времени командование дивизии полностью выпустило управление из своих рук, предоставив право подчиненным самим выбирать способы и направления выхода из кольца.

Первыми пробились к нам командиры штаба 329-й дивизии лейтенант Волков и политрук Канев. От них мы узнали, что штаб дивизии, выполняя мой приказ, движется на соединение с нами.

Чтобы облегчить окруженным выход из кольца, мы продолжали вести наступление, сковывая противника. В ночь на 10 марта в расположение наших войск пробился командир 250-го воздушнодесантного полка майор Солдатов. Он привел с собой семьдесят пять лыжников. Вслед за ними вышел из окружения командир 1112-го стрелкового полка Астанин без людей. Прибыл также командир саперного батальона. Но никто из них [219] не знал, где находятся части дивизии и в каком они состоянии.

14 марта из окружения вышло командование дивизии, а также около двухсот пятидесяти бойцов и командиров. Впоследствии мы узнали, что более четырехсот человек просочились через боевые порядки противника и присоединились к 33-й армии.

Командира и комиссара 329-й стрелковой дивизии судил военный трибунал. Они были понижены в звании и в должности и отправлены в другие части. Командиром дивизии назначили майора Н. Л. Солдатова, а комиссаром стал бывший начальник политотдела 75-й кавалерийской дивизии А. И. Юхов. [220]