Дубина народной войны поднялась

После сильных морозов и метелей наступила вдруг оттепель. 12 декабря даже пошел дождь. Дороги развезло. Мой вездеход М-41 вышел из строя. Пришлось использовать трофейный немецкий вездеход с гусеницами, предназначенный для буксирования легкой пушки.

Все бойцы и командиры были в валенках — они набухли, отяжелели от воды. Намокли шинели и ватники. Ночью опять подморозило. А обсушиться бойцам было негде, большинство селений вокруг сожгли немцы. Выход оставался один: стремительной атакой овладеть ближайшими деревнями, чтобы гитлеровцы не успели разрушить их.

Во время распутицы в штаб корпуса, в Свиридове, приехал заместитель командующего Западным фронтом генерал-лейтенант Ф. И. Кузнецов. Он направлялся в штаб 10-й армии, но по пути заехал к нам. Кузнецов сказал, что командование фронта высоко оценивает действия 1-го гвардейского корпуса.

Начиная от Каширы, мы наступали строго на юг. Теперь же, согласно новым директивам, должны были повернуть на запад и двигаться в общем направлении на Щекино для участия в окружении и разгроме группировки фашистских войск, сосредоточенной южнее Тулы.

Корпус уже готов был повернуть на запад. Однако после беседы с заместителем командующего мне пришлось несколько изменить планы. Генерал Кузнецов сообщил, что войска 10-й армии встретили на рубеже Сталиногорск (ныне Ново-Московск), Бобрик-Донской, Узловая [127] сильное сопротивление врага. Вот уже несколько дней стрелковые дивизии ведут бои за эти населенные пункты, несут большие потери, но продвинуться вперед не могут. А из-за этого замедляется наступление всего левого крыла Западного фронта. Кузнецов указал, что неплохо было бы помочь соседу, тем более что корпус занимает выгодное положение и может нанести удар во фланг и даже в тыл сталиногорской группировки противника. Пришлось несколько распылить силы вверенной мне группы войск. 1-ю гвардейскую кавалерийскую и 322-ю стрелковую дивизии я решил повернуть на запад, а на помощь 10-й армии двинуть 2-ю гвардейскую кавалерийскую дивизию с приданной ей 9-й танковой бригадой. Я сразу же выехал в войска, чтобы поставить им новые задачи.

В разгар боев трудно, а порой и невозможно бывает собрать на совещание командный состав. Но тут мне просто повезло. Когда приехал в штаб 1-й гвардейской кавалерийской дивизии, туда были уже вызваны люди, отличившиеся в боях. Представитель штаба фронта вручил им ордена. В штабе оказались все командиры и комиссары полков. Воспользовавшись этим случаем, я познакомил их с обстановкой и с нашими планами.

Двигаться строго на запад, преследовать врага, не давая ему передышки, — такова задача. Снова, уже в который раз, я призвал командиров творчески подходить к организации боя, отказаться от какого бы то ни было шаблона. Немцы с их машинами привязаны к дорогам. Кавалеристы же способны пройти где угодно. Поэтому я потребовал широко использовать маневр вне дорог, обходить населенные пункты, бить немцев с флангов и с тыла.

Значительно дольше пришлось мне пробыть в штабе 2-й гвардейской кавалерийской дивизии. Я вынужден был изменить решение, принятое полковником Осликовским, так как оно не предусматривало взаимодействия с соседом. А это теперь было особенно важно: дивизии наступали по расходящимся направлениям, и между ними мог образоваться разрыв. Я предложил Осликовскому направить на Сталиногорск два кавалерийских полками 9-ю танковую бригаду. Два других кавалерийских полка должны были вместе с частями 1-й гвардейской кавдивизии наступать на село Прохоровку. [128]

Город, уже тогда представлявший собой крупный промышленный центр, по своей планировке не похож на другие города. Он занимает большую площадь и состоит из двух частей, отделенных друг от друга озером. Гвардейцы подошли сначала к Сталиногорску 2-му. С востока на эту часть города безуспешно пыталась наступать 330-я стрелковая дивизия 10-й армии. Кавалеристы, подоспевшие ей на помощь, ударили с севера и с запада.

Бои отличались необыкновенным упорством. Немцы имели приказ во что бы то ни стало удержаться на этом рубеже, остановить здесь советские войска и подготовиться к новому наступлению.

Гитлеровцы, оборонявшие Сталиногорск 2-й, имели около пятидесяти танков, которые применяли в контратаках, использовали как неподвижные огневые точки. А наша 9-я танковая бригада, действовавшая вместе со 2-й гвардейской кавдивизией, имела в строю всего пять боевых машин — в десять раз меньше, чем у противника. К тому же пришлось наступать в невыгодных условиях — по льду. Три боевые машины провалились под лед и затонули. Это в еще большей степени затруднило наши действия.

На помощь нам при освобождении этой части города пришли местные жители, сражавшиеся вместе с бойцами на улицах. Комсомольцы Николай Лукин и Сима Селезнева подносили патроны. Другие девушки и юноши ходили в разведку, помогали эвакуировать раненых. Двенадцать молодых рабочих во главе с Сарычевым и Володиным напали на немецкий штаб, располагавшийся в городе. Благодаря этому на какое-то время было нарушено управление войсками противника.

Наконец сопротивление фашистов, окруженных с трех сторон, было сломлено. Мало кому из них удалось спастись. Сотни трупов валялись на улицах. Вся техника противника осталась в наших руках. Только артиллерийских орудий разных калибров гвардейцы захватили около пятидесяти штук. 5-й и 136-й кавалерийские полки преследовали отступающих немцев, не давая им опомниться, и на их плечах ворвались в Сталиногорск 1-й. После ожесточенного ночного боя был полностью освобожден город, а также села Мошок и Рига. [129]

Командир 9-й танковой бригады подполковник Кириченко доложил мне, что почти не имеет боевых машин. Требовалось некоторое время для того, чтобы собрать и отремонтировать вышедшие из строя танки. Я разрешил сосредоточить бригаду в городе и привести ее в порядок.

В наступательных боях командный состав корпуса использовал различные тактические приемы, добиваясь наилучшего сочетания огня и маневра. Поучителен в этом отношении бой за станцию Узловая.

14 декабря в район станции вышел 108-й кавалерийский полк 2-й гвардейской кавдивизии. Разведка полка, скрытно подобравшаяся к Узловой, донесла, что там скопилось много эшелонов. Гитлеровцы поспешно грузят в них воинское имущество.

Командир полка подполковник В. Д. Васильев решил захватить станцию и не дать фашистам увезти ценные грузы. Но как это сделать? Противник сильный, времени мало.

Командир батареи 76-миллиметровых орудий капитан Обуховский предложил прикрыть своим огнем наступление полка.

76-миллиметровые орудия имели дальность стрельбы более одиннадцати километров. Это были как раз те пушки, которые корпус получил перед боями под Серпуховом. Батарея капитана Обуховского, не теряя времени, открыла беглый огонь с предельного расстояния. Снаряды рвались на железнодорожных путях, попадали в вагоны. Ошеломленные гитлеровцы бросились прочь от опасного места, прекратив все работы. А тем временем подполковник Васильев, используя складки местности, скрытно подвел полк к Узловой, в тыл противника.

Немцы не ждали атаки. Прячась от снарядов, они разбежались по укрытиям. Васильев решил не спешивать полк, а произвести атаку в конном строю.

Получив условный сигнал, капитан Обуховский прекратил обстрел. Но едва гитлеровцы начали вылезать из укрытий, воздух содрогнулся от громкого «ура!». На фашистов стремительно неслись гвардейские эскадроны. Ошеломленные фашисты падали, срезанные автоматными [130] очередями или зарубленные клинками. Лишь немногие из них пытались оказать сопротивление.

Полк занял станцию почти без потерь. Трофеи нам достались огромные. В вагонах кроме снарядов и патронов оказалось пятьсот с лишним совершенно новых станковых пулеметов. Мы очень обрадовались этому: с самого начала войны пулеметные эскадроны не получали техники, а убыль была большая. Часть пулеметов мы немедленно распределили по кавалерийским полкам.

Против нас действовали дивизии танковой армии, насыщенные техникой. В свое время они быстро наступали, а теперь столь же быстро откатывались назад. Но корпус, как соединение маневренное, не имел своих тыловых органов, и мы просто лишены были возможности собирать и оберегать брошенные гитлеровцами машины и вооружение. Не могли даже наладить учет, так как для этого пришлось бы отрывать слишком много людей. Я просил командующего фронтом, чтобы к нам прислали специальные команды для сбора и ремонта трофейного автотранспорта.

13 декабря в штаб корпуса приехали из Москвы заместитель наркома автомобильной промышленности товарищ Ермаков и директор авторемонтного завода товарищ Поташ. Убедившись, что мы отбили у немцев действительно много техники, приехавшие товарищи в виде, так сказать, поощрения согласились вне очереди отремонтировать мой вездеход М-41 и пообещали прислать для штаба корпуса утепленную машину М-1.

Конечно, не все наши бои протекали удачно. Бывали и ошибки, и неоправданные потери. Особенно в свежих частях, прибывавших на фронт. Порой за приобретение опыта приходилось расплачиваться слишком дорогой ценой.

Так было в 322-й стрелковой дивизии, которая вступила в бой необстрелянной и несколоченной. Дивизии удалось освободить несколько деревень, но первый успех усыпил бдительность некоторых командиров, внес успокоение. Гитлеровцы имели еще достаточно сил, чтобы оказывать сопротивление, и всячески старались приостановить продвижение наших войск. [131]

3-й батальон 1089-го стрелкового полка этой дивизии продвигался к селу Быково, составляя усиленный авангард. Бойцы шли в колоннах. Командир батальона не организовал как следует походного охранения, не выслал вперед разведку. Воспользовавшись этим, противник силами двух рот с десятью танками, в числе которых были и огнеметные, устроил на дороге засаду, подпустил батальон на близкое расстояние и потом разом ударил из автоматов и пулеметов. Танки выбросили струи огня.

В первые же минуты батальон понес очень большие потери и начал отступать. Немцы преследовали его. Батальону требовалась немедленная помощь, но главные силы полка далеко отстали от авангарда. Приданная полку артиллерия могла бы нанести удар по гитлеровцам, остановить их. Но с артиллерией, тоже отставшей от авангарда, у командира батальона не было связи, и он не мог вызвать ее огонь. Батальон был разгромлен.

Конечно, устроившие засаду две роты гитлеровцев были уничтожены нашими подоспевшими войсками, артиллеристы разбили танки противника. Но это не успокаивало. Жертвы, понесенные 322-й стрелковой дивизией, были совершенно неоправданны.

Пришлось издать специальный приказ, наказать виновных и сделать соответствующие выводы. Я решительно потребовал от всех командиров строго выполнять уставные требования, бдительно следить за противником.

Случай с 3-м стрелковым батальоном был единственным в своем роде. Такие печальные происшествия больше не повторялись.

13 декабря пришли газеты с сообщением Совинформбюро о поражении немцев на подступах к Москве. Теперь во всеуслышание было объявлено, что наши войска, измотав противника в предшествующих боях, перешли в контрнаступление против его ударных фланговых группировок. В результате этого наступления обе фланговые группировки гитлеровцев разбиты и поспешно отходят, бросая технику, вооружение и неся большие потери. Угроза, нависшая над столицей, миновала. Свершилось то, о чем мы мечтали в те тяжелые месяцы, когда вынуждены были отступать на восток, оставляя противнику города и села. [132]

Бойцам и командирам 1-го гвардейского кавалерийского корпуса это сообщение принесло особую радость. В нем было отмечено и наше соединение: «Первый гвардейский кавалерийский корпус генерала Белова, последовательно разбив 17-ю танковую, 29-ю мотопехотную и 167-ю пехотную дивизии противника, преследует их остатки и занял города Венев и Сталиногорск».

В подразделениях стихийно возникали митинги. Выступая, бойцы и командиры клялись бить гитлеровских захватчиков, не щадя ни своих сил, ни самой жизни.

С того дня как корпус повернул на запад, полковник Грецов потерял спокойствие. Мы все понимали душевное его состояние: корпус приближался к родным местам Михаила Дмитриевича. И не гостем, а освободителем возвращался он на свою родину.

Михаил Дмитриевич вырос в селе Дедилово, бывшей Тульской губернии. Учился он в школе в Огаревке. Отсюда в гражданскую войну ушел в Красную Армию. И вот теперь Огаревка и Дедилово оказались в полосе наступления нашего корпуса.

Издалека видно было багровое зарево над селом. Когда начался бой за Дедилово, немцы, по своему обыкновению, подожгли его.

— Кирпичных домов у нас много. Может, уцелеют, — негромко сказал мне Грецов.

15 декабря, как только было освобождено Дедилово, мы с Грецовым поехали туда. Михаил Дмитриевич смотрел и не узнавал знакомую улицу. По обеим сторонам ее тянулись выгоревшие изнутри коробки домов. Развалины сменялись черными пепелищами.

— Останови, — сказал Грецов шоферу.

Мы вышли из машины. Михаил Дмитриевич сделал несколько шагов и снял шапку.

— Это и есть мой дом.

Обуглившиеся бревна, потрескавшиеся кирпичи да полуразрушенная русская печь — все, что осталось от постройки. Мелкий снежок уже припорошил угли и золу.

Грецов прислонился спиной к печке и на несколько секунд закрыл глаза. Глядя на него, я подумал, что возле этой печки грелся он, наверное, в те далекие годы, когда был еще мальчуганом. [133]

Вокруг нас постепенно собирались жители. Женщины, старики, дети вылезали из погребов и землянок, где нашли себе временное убежище. Лица у всех худые, изможденные. Одежда старая, порванная. Немцы отобрали не только продукты, но и теплые вещи.

У Грецова не осталось в селе родных, но он внимательно смотрел на людей, надеясь встретить знакомых. Внимание его привлекла сгорбленная старушка с морщинистым лицом.

— Няня! — бросился к ней Михаил Дмитриевич. — Здравствуйте, няня!

Старая женщина не сразу узнала в рослом, затянутом ремнями и уже немолодом командире того ребенка, которого выпестовала когда-то своими руками. А узнав, потянулась к нему, прижалась щекой к его груди. Он обнял ее, поддержал, чтобы не упала. Женщина плакала, не скрывая слез.

В годы войны мы не слишком часто радовали весточками своих родных и близких: бои, напряженная работа. Трудно было выкроить время, чтобы остаться наедине с самим собой.

Но в тот день, когда мы приехали в Дедилово, мне вдруг особенно сильно захотелось побывать в своем родном городе, увидеть мать, жену, детей. Вечером я решил написать письмо им. В комнате, потрескивая, горела лампа, заправленная бензином с солью. За окном хрустел снег под ногами часового.

Закончив письмо, я прилег отдохнуть. Перед глазами вставали дорогие мне лица, нахлынули воспоминания.

Вот немощеная улочка в древнем русском городе Шуе, на которой прошло мое детство. Под окном — старая береза с густой кроной. Я рано научился читать, читал все подряд, что попадалось под руку. Увлекался, как и все мальчишки, Жюлем Верном, Фенимором Купером и Майн Ридом. Заберешься, бывало, на березу, усядешься на толстом суку. Листва надежно скрывает от посторонних глаз. Выйдет во двор дед, поищет меня, позовет и уйдет ни с чем. До самой осени не нашел он моего убежища.

Когда наступали морозы, мальчишки со всей улицы собирались после уроков и гурьбой шли на речку. Катались на льду, играли в снежки. Забавы эти сами собой прекратились, когда в город прибыл пехотный полк. Он [134] разместился в пустовавших корпусах старой фабрики и в других помещениях. Мы, мальчишки, с утра до вечера стали пропадать возле 'казарм. Смотрели, как маршируют по плацу солдаты, как изучают ружейные приемы. Пристроившись к колонне, мы следом за ней маршировали по городу, пели песни вместе с солдатами. Многие из нас смастерили себе деревянные ружья и дома щеголяли солдатскими приемами.

В то время я еще не знал, насколько тяжела была солдатская доля в царской армии. Мы видели только внешнюю, красивую сторону военной службы. Нас пленяли строгий военный порядок, четкий строй, чеканные слова команды. И мы тоже стали «ходить в походы», «штурмовать крепости», разыгрывать «сражения».

В 1916 году я впервые надел военную форму. Служил в кавалерии, окончил учебную команду. А вскоре рухнул царский строй, распалась старая армия. В начале 1918 года я вернулся в родные места. Потом снова простился с матерью: по партийной мобилизации поехал на фронт. В разных частях довелось служить. Памятна служба в 1-й Конной армии...

С тех пор как в первый день войны мы расстались в Одессе, я очень беспокоился о семье. На душе стало легче, когда узнал, что жена сумела вывезти дочерей из прифронтовой полосы. Проскитавшись несколько недель, они добрались до Шуи. Все мои близкие жили теперь там вместе.

Когда главные силы корпуса заняли Дедилово, наши разведывательные отряды подошли уже к селам Житово и Ясная Поляна, намереваясь перерезать шоссе и железную дорогу Тула — Орел. Активные действия разведчиков заставили гитлеровцев откатиться на юг и юго-запад.

При содействии нашего разведывательного отряда бойцы 217-й стрелковой дивизии 50-й армии освободили Ясную Поляну. Разведчики побывали в музее-усадьбе Льва Николаевича Толстого. Вернувшись, с негодованием рассказывали о том, как надругались гитлеровцы над памятью великого писателя. Они содрали со стен редчайшие фотографии Толстого и унесли с собой. В музей приезжал Гудериан. Один из его офицеров захватил для своего начальника в качестве «сувениров» несколько ценных [135] экспонатов. Солдаты, размещавшиеся в усадьбе, топили печки обломками мебели, картинами, книгами из библиотеки Толстого. Работники музея предлагали им дрова, но солдаты смеялись в ответ: «Нам дрова не нужны. Мы сожжем все, что осталось от вашего Толстого». Фашисты осквернили могилу Толстого, поклониться которой приезжали люди со всех концов земли.

Рассказы об этом варварстве вызвали у командиров и красноармейцев новый прилив ненависти к врагу. Это была грозная ненависть. По вполне естественной ассоциации мне вспомнилась та дубина народной войны, о которой писал Толстой в «Войне и мире». Да, теперь снова дело подходило к тому, что эта дубина поднимется с еще более грозной и величественной силой и будет гвоздить новых пришельцев, пока не погибнет все нашествие.

В ночь на 18 декабря части 1-й гвардейской кавалерийской дивизии завязали бой за крупное село Карамышево, лежащее на шоссе Тула — Орел.

Со мной под Карамышево приехала фотокорреспондент Г. З. Санько. Ей хотелось запечатлеть бой с самого начала и до конца. Она засняла нашу цепь, наступающую под огнем противника, 96-й кавалерийский полк, в конном строю выдвигавшийся из резерва, эскадроны в момент развертывания и спешивания. Но дальше ей не повезло: гвардейцы стремительно захватили село без помощи резерва. Обрадованные красноармейцы расположились обогреться по избам. Одна только Галина Санько была, пожалуй, несколько огорчена таким быстрым окончанием боя.

В тот день разведка доставила особенно ценные сведения. Майор Кононенко доложил, что между населенными пунктами Щекино и Сумарокове, один в двадцати, другой в сорока пяти километрах южнее Тулы, у противника получился разрыв между двумя отступающими группировками. Мы сразу же воспользовались этим. Части вверенной мне группы войск вошли в образовавшийся «коридор». Передовые отряды быстро продвигались к селу Крапивна — районному центру Тульской области. Кононенко с группой своих разведчиков лесом, строго соблюдая, маскировку, приблизился к селу с востока, Противник не обнаружил разведчиков. [136]

Не надеясь удержать Крапивну, немцы уже начали жечь ее восточную окраину — Казачью слободу. Наши разведчики увидели, как в нескольких местах вспыхнуло пламя. Подкрались к крайним домам и открыли стрельбу. Факельщики бросились наутек. Но спастись удалось немногим.

К этому времени 11-й кавалерийский полк майора Зубова и 131-й кавалерийский полк подполковника Кушнира{4} обошли Крапивну и повели наступление на ее западную окраину, в тыл противнику. Гарнизон Крапивны оказался зажатым. Враг заметался. А тут вдруг загремели выстрелы и на северной окраине: это на помощь нам пришли местные партизаны. Они переправились через реку Упу и ударили с той стороны, откуда немцы совсем не ожидали нападения.

Воспользовавшись тем, что окружение еще не было полным, гитлеровцы отступили, понеся значительные потери. Разведчики Кононенко и партизаны по пятам преследовали фашистов, не давая им поджигать дома. Крапивна перешла в наши руки сохранившейся почти полностью. Немцы успели уничтожить лишь отдельные постройки.

Когда шел бой за Крапивну, тридцать наших бойцов зашли глубоко в тыл гитлеровцев и перехватили дорогу, по которой они отступали. Заняв выгодную позицию, кавалеристы расстреливали их из автоматов и пулеметов, уничтожили много повозок, сожгли несколько автомашин.

Дуть отхода для немцев был закрыт, а сзади их настигали наши преследующие части. Тогда гитлеровцы собрали крупные силы и взяли наших бойцов в кольцо. Гвардейцы сражались до последнего патрона, до последней гранаты. Но силы были слишком неравны. Тридцать смельчаков пали в этом бою. Мы с воинскими почестями похоронили погибших товарищей.

Совсем недавно мне довелось побывать там, где сражались тридцать гвардейцев. Трудящиеся Крапивенского района поставили памятник на могиле героев. У подножия памятника я видел цветы. [137]

Тульская наступательная операция была закончена. Справа от нас 50-я армия овладела к этому времени городом Щекино. Действовавшая левее нас 10-я армия вышла к городу Плавску. Немцы были отброшены на юг и юго-запад, осада Тулы снята.

Главной задачей стало теперь освобождение Калуги. Основную роль в захвате этого города предстояло сыграть 50-й армии. На левом фланге полосы ее действий образовался широкий разрыв между 4-й полевой и 2-й танковой армиями противника. Через этот разрыв должна была пройти подвижная группа 50-й армии, чтобы неожиданным ударом с юга захватить Калугу.

1-му гвардейскому кавалерийскому корпусу поручалось нанести удар по тылу 4-й немецкой армии. Я получил директиву Военного совета Западного фронта, в которой говорилось:

«Командующему конно-механизировинной группой генерал-майору т. Белову. Вам поручает Военный совет фронта особо ответственную задачу: быстро выйти в район Юхнова и разгромить тылы и штаб 4-й армии немцев. Для обеспечения флангов и тыла группы нужно захватить и прочно удержать Сухиничи, Мещовск, Мосальск.

Военный совет фронта может в ваше распоряжение дать дополнительно три кавалерийские дивизии (от 10-й армии), одну — две стрелковые дивизии, пополнить танками до 50 шт. Донесите свой план действий.

При составлении плана иметь в виду, что Калуга к моменту прохода группы будет занята»{5}.

Действовавшая южнее нас 10-я армия имела задачей наступать на город Людиново.

Выйдя на Варшавское шоссе и на железную дорогу Вязьма — Брянск, войска левого крыла Западного фронта перехватили бы важнейшие коммуникации противника. Немцы потеряли бы железнодорожный узел Сухиничи с воинскими складами, питавшими большой участок фронта. Это лишало гитлеровцев возможности маневрировать резервами.

В момент получения директивы Военного совета фронта части корпуса находились примерно в ста семидесяти — двухстах километрах от Юхнова. Впереди нас снова ожидали стремительные марши по бездорожью, кровопролитные [138] бои. А между тем войска очень устали. Ослабли кони. Растянулись тылы. Резко ухудшилось снабжение боеприпасами и продовольствием. Фураж для лошадей вообще почти не доставлялся. Эскадроны добывали сено и солому как могли.

Чтобы лучше подготовиться к новой операции, я решил дать 19 декабря главным силам суточный отдых. За это время нужно было подтянуть отставших, пополнить запасы патронов и снарядов, привести в порядок подразделения. Преследование противника возлагалось на передовые отряды.

Штаб корпуса принялся за разработку плана операции. Решено было прежде всего освободить районный центр Тульской области — поселок Одоево, лежащий на перекрестке нескольких дорог, затем форсировать реку Оку на участке Лихвин — Белев. В дальнейшем корпусу предстояло ликвидировать узел сопротивления немцев в городе Козельске. Лишь после этого, к концу декабря, мы могли выйти в тыл врага близ города Юхнова.

Я считал, что на первом этапе мы не встретим особых трудностей. В район Одоева отошли остатки 112, 167 и 296-й немецких пехотных дивизий. Эти дивизии были потрепаны и не могли оказать сильного сопротивления. Предполагалось обойти Одоево с двух сторон и разбить противника в открытом поле.

В дальнейшем возможны были значительные трудности. Предстояло форсировать Оку. В глубине своей обороны противник имел сильные резервы: 19-ю танковую дивизию и полк СС «Великая Германия». Мог бросить против нас и другие войска.

Оперативная обстановка благодаря хорошей работе разведки представлялась нам достаточно ясной.

План операции был передан по радио в штаб Западного фронта.

От Мордвеса до Крапивны мы продвигались настолько быстро, что большинство маршевых эскадронов, направленных в корпус на пополнение, не могли догнать нас. И только 19 декабря, когда гвардейские дивизии остановились на отдых, один за другим прибыли несколько маршевых эскадронов. Многие бойцы оказались без оружия, лошади без седел. Но это не вызывало особого беспокойства. Некоторый запас седел мы имели, а для вооружения красноармейцев [139] можно было использовать трофейные автоматы, винтовки и пулеметы. В этом мы нужды не испытывали. Главное, что радовало — в маршевых эскадронах был хороший личный состав. Значительную часть пополнения составляли выпускники школ младших командиров: молодые, крепкие ребята, имевшие неплохую подготовку. А нам как раз требовалось много сержантов: потери среди младшего комсостава были особенно велики.

Бойцы и командиры, получив ранения, отправлялись в госпитали и по излечении редко попадали снова в свои полки. Из госпиталей их посылали в различные части, и не обязательно в кавалерию. Но в корпусе сложилось боевое товарищество, и люди тянулись в свои полки, многие бойцы, даже рискуя быть обвиненными в дезертирстве, не являлись по месту назначения, а разыскивали свои подразделения.

Давно известно, что боевая дружба, спайка, верность традициям своей части — очень важное условие высокой боеспособности войск. Сколько раз приходилось видеть полки и дивизии, собранные на скорую руку, — как говорят, с бору по сосенке. И люди отличные, и вооружение хорошее, а в бою действуют вяло, происходит путаница, неразбериха. Люди не знают своих товарищей, командиров и зачастую не надеются друг на друга. Совсем иначе чувствует себя боец во взводе, эскадроне или роте, которые давно стали для него родной семьей. Он знает, что товарищи его не подведут — сами погибнут, но не оставят в беде. Командир знает, на что способны его люди. А они в свою очередь доверяют командиру.

К сожалению, у нас недостаточно учитывалось значение этого морального фактора, плохо использовался опыт прошлых войн в закреплении запасных полков за определенными соединениями. Перемешивание личного состава вело к тому, что ослаблялись узы боевого товарищества, основанные на совместной борьбе с фашистскими захватчиками, на уважении боевых традиций полков и дивизий.

Кстати сказать, для сохранения и развития боевых традиций далеко не все делается у нас и сейчас. Многие дивизии и корпуса были расформированы в связи с сокращением армии, а их знамена, боевые истории сданы [140] в музеи и архивы. Их полезнее было бы передать тем полкам и дивизиям, которые не участвовали в войне или участвовали только на завершающем ее этапе. Принимая знамена и боевые истории, а вместе с ними и наименования своих предшественников, такие полки и дивизии торжественно брали бы на себя ответственность за сохранение боевых традиций, обязательства развивать их своими достижениями в боевой и политической подготовке. Следовало бы восстановить дивизионные и полковые праздники, приглашать на них ветеранов, которые могут рассказать молодежи о делах воинов старшего поколения.

В конце 1941 года после настойчивых просьб мне удалось наконец добиться, чтобы все выздоровевшие после ранений бойцы и командиры 1-го гвардейского кавкорпуса сосредоточивались в одном запасном полку, а оттуда с маршевыми эскадронами направлялись в свои части. За корпусом был закреплен запасный кавалерийский полк, дислоцировавшийся в городе Коврове.

19 декабря вместе с новым пополнением к нам прибыла первая группа вылечившихся после ранения ветеранов. Тепло встретили их боевые друзья. Много было радости, шуток, вопросов.

В штабе корпуса собрались командиры и комиссары дивизий и полков. Я поставил новые задачи, объявил боевой приказ, дал необходимые указания.

Чтобы успешно провести операцию, нам нужно было двигаться вперед по двадцать — двадцать пять километров в сутки. Если учесть сопротивление врага и климатические условия — морозы и вьюги, заметавшие дороги сугробами, — это темп довольно высокий.

После меня выступил Милославский, замещавший комиссара корпуса. Он посоветовал, как проводить политработу в условиях такого быстрого наступления, напомнил, что политработники должны находиться на трудных участках.

Когда командиры и комиссары уже разошлись по своим частям, в штаб корпуса приехал командир 322-й стрелковой дивизии полковник Филимонов, опоздавший из-за неотложных дел. Задачу ему пришлось ставить отдельно. [141]

Казалось, все складывалось благоприятно. Главные силы корпуса отдыхали. В штабах заканчивалась подготовка операции. Люди знали, что от них требуется. Я был уверен, что личный состав с честью выполнит боевой приказ.

Но в то самое время, когда я инструктировал полковника Филимонова, по радио уже летело новое указание, заставившее нас без всяких разумных оснований менять план первого этапа наступления и значительно осложнявшее действия на этом этапе.

Новая директива штаба Западного фронта гласила: «Завтра, 21 декабря, в честь рождения товарища Сталина корпус должен овладеть Одоево».

Эта короткая, категоричная фраза доставила нам много хлопот. Срывался отдых людей перед трудным и длительным наступлением. Чтобы успеть выйти к Одоеву, полкам надлежало выступать немедленно. Кроме того, нужно было менять боевой приказ, доведенный до частей, когда уже заработали многочисленные пружины сложного корпусного механизма. Требовалось очень быстро перестроить работу этого механизма на новый лад. И, наконец, самое главное. Районный центр Тульской области Одоево занимает выгодное для обороны географическое положение: расположен на возвышенности, с которой открывается хороший обзор; крутой берег Упы и глубокие овраги, склоны которых обледенели зимой, делали подступы к Одоеву труднодоступными. Гитлеровцы превратили поселок в сильный оборонительный узел. Штурмовать его — неизбежно нести значительные потери, расходовать драгоценное время. Мы не собирались делать этого. Дивизии должны были обойти Одоево с юга и с севера и, не задерживаясь, выйти к Оке, захватить мосты. Немцы, чтобы избежать окружения, сами покинули бы Одоево, и мы без лишних потерь уничтожили бы их не в населенном пункте, подготовленном к обороне, а на снежных дорогах, в сугробах.

Но приказ надо было выполнять. Я принял компромиссное решение: немедленно двинуть часть сил на Одоево, остальным — продолжать подготовку по прежнему плану.

Для управления войсками, направленными на Одоево, пришлось создать импровизированный штаб из нескольких [142] командиров. Поставив во главе этого штаба полковника Таранова, я приказал ему обеспечить взаимодействие войск и проследить за ходом боя.

21 декабря, едва только стало светать, я выехал в штабы дивизий. Сначала намеревался побывать в 1-й гвардейской, но мост через реку Плаву у Крапивны оказался разрушенным, и переправиться нам не удалось. Поэтому я направился в Алтухово, в штаб 2-й гвардейской кавалерийской дивизии.

Полковник Осликовский имел надежную связь с 1-й дивизией по телефону и радио. Я вызвал к телефону генерал-майора Баранова. Он доложил, что послал на Одоево 131-й Таманский кавалерийский полк, разделив его на два отряда: один движется по правому, а второй — по левому берегу Упы. Отряды должны атаковать Одоево с востока и с севера. Я одобрил решение Баранова, но приказал усилить один из отрядов батареей дивизионной артиллерии.

Самолюбие не позволяло полковнику Осликовскому допустить, чтобы Баранов, находившийся ближе к Одоеву, первым захватил поселок, до которого от Осликовского было тридцать — тридцать пять километров. В распоряжении Осликовского было пять танков. Он посадил на них спешенных гвардейцев и приказал этому десанту быстро идти к Одоеву, а вслед за танками двигаться в конном строю 72-му кавалерийскому полку. Я посоветовал ему послать туда еще один конный отряд с батареей.

Осликовский отправился отдавать необходимые распоряжения, а я связался с командиром 322-й стрелковой дивизии. Пехотинцам требовались сутки только на то, чтобы выйти на подступы к Одоеву. А поселок было приказано взять сегодня. Поэтому полковник Филимонов собрал имевшиеся под рукой автомашины, разыскал несколько десятков саней и посадил на них усиленный стрелковый батальон. Когда я разговаривал с Филимоновым, этот батальон уже проделал добрую половину пути к Одоеву.

Пехотинцы должны были действовать левее 72-го кавалерийского полка и обойти поселок с юга.

Покончив с делами, я вместе с несколькими командирами вышел на улицу. Погода была пасмурная. Недавно [143] выпавший снег истоптан сотнями ног, копытами лошадей.

Около дома, в котором помещался штаб, собралась большая группа бойцов и командиров. Тут же стоял пожилой мужчина, с виду рабочий. Рядом с ним — шестеро детей, пять девочек и один мальчик, самой старшей из девочек было, наверное, лет семь или восемь.

— Товарищ начальник, — обратился ко мне рабочий. — Я из Тулы. А здесь скрывался в деревне у родственников, хотел детей от фашистов уберечь. Вчера, как наши пришли, я будто второй раз родился, белый свет снова увидел. Нечем нам отблагодарить вас: я старый, а они, — он указал на детей, — еще малые. Так мы хоть песни для красноармейцев споем. Можно?

Я не успел и слова сказать, как детишки начали:

Их худые, бледные лица были серьезны и строги. Над затихшей улицей далеко разносились чистые, звонкие голоса. Бойцы и командиры слушали пение с таким напряженным вниманием, какому могут позавидовать заслуженные артисты. Молодой красноармеец, опершись на винтовку, смотрел на певцов, приоткрыв рот. Пригорюнился возле походной кухни усатый повар. На крыльцо штаба один за другим выбегали командиры.

Закончив «Катюшу», дети сразу же запели следующую песню — о том, как уходил солдат на войну, как прощался со своей семьей. Грустны были слова и мелодия. Наверное, многие из нас вспомнили в эту минуту о женах и матерях, думали, доведется ли когда-нибудь снова перешагнуть родной порог... Мужественные люди, не раз вступавшие в схватку со смертью, отворачивались, скрывая навернувшиеся на глаза слезы. Я смотрел на бойцов и думал: теперь эти люди с еще большей яростью будут мстить фашистам, прервавшим нашу мирную жизнь, разрушившим наши дома, разлучившим нас с родными и близкими.

Когда смолкла песня, бойцы подхватили детей на руки. Отдавали им шоколад, сахар — у кого что нашлось в кармане.

— Не надо больше, — сказал я рабочему. — Холодно, дети простудиться могут. [144]

— Соскучились мы по песне, — ответил он. — Любим петь, а при немцах целый месяц молчали.

Я поблагодарил рабочего за столь неожиданный концерт и уехал из 2-й гвардейской кавалерийской дивизии. Уже в сумерках возвратился в штаб корпуса, располагавшийся в селе Пруды. От войск, ушедших в сторону Одоева, еще не поступало никаких сообщений. На мой вопрос, нет ли сведений от Таранова, Грецов только махнул рукой:

— Безнадежно, товарищ генерал.

В тот вечер мы услышали радиопередачу из Москвы о боевых действиях 1-го гвардейского кавалерийского корпуса. Интересная была передача, но я, обеспокоенный отсутствием сведений из Одоева, слушал ее рассеянно. Не понравилось мне, что диктор назвал много населенных пунктов, освобожденных нашим корпусом. Ведь передачу слушали не только мы, но и гитлеровцы. Отметив на карте перечисленные пункты, немцы могли в общих чертах определить направление, по которому мы двигались.

— Черт знает что, куда там смотрят! — вырвалось у меня.

— Дают противнику ценные разведывательные данные, — согласился полковник Грецов.

Часов в восемь из-под Одоева вернулся наконец полковник Таранов. За весь день он так и не смог узнать, как развертываются там действия, не сумел даже установить связь с войсками, которыми должен был руководить. Может быть, на хозяйственной работе Таранов и смог бы принести какую-нибудь пользу, но как строевой начальник никуда не годился. Не подействовало на него даже строгое предупреждение за бесцельное сидение под Коломной. Пришлось отправить его назад, приказав выполнять поставленную задачу.

— Безнадежно, — снова повторил полковник Грецов. — Вреда, конечно, не принесет, однако и пользы от него не ждите.

Но вот начали поступать сообщения из отрядов, посланных освобождать Одоево. Из этих сообщений, а также из данных разведки стало ясно: мы, кажется, несколько недооценили силы противника — у фашистов оказалось там больше войск, чем предполагалось. [145]

Непосредственно Одоево обороняли полки 296-й пехотной дивизии гитлеровцев. В районе поселка находились также части 112-й и 167-й пехотных дивизий. Об этом мы знали и раньше. Но появились еще части 3-й танковой дивизии, задержавшие продвижение стрелкового батальона, посланного полковником Филимоновым. Деревни вокруг Одоева немцы превратили в опорные пункты. Каждую деревню приходилось брать с боем.

Посоветовавшись с Грецовым, я решил послать нашим войскам под Одоево значительные подкрепления. Шел на это скрепя сердце. Ввязавшись в бой за поселок, мы действовали вопреки испытанным правилам. Куда проще и выгоднее было обойти его и выполнять главную задачу, стоявшую перед корпусом.

Самые ожесточенные бои в районе Одоева развернулись в ночь на 22 декабря. Гитлеровцы упорно цеплялись за каждую деревушку, используя минно-взрывные заграждения. Под прикрытием сильного артиллерийского и минометного огня гитлеровская пехота и танки неоднократно предпринимали контратаки то на одном, то на другом участке. Мы не имели численного и огневого превосходства над противником. С трудом наши подразделения продвигались вперед.

В течение ночи наши полки овладели деревнями, расположенными вокруг Одоева и, обойдя поселок с юга и севера, почти замкнули кольцо окружения. Немцы начали отступать. Вначале они отходили медленно, пытаясь вывезти свою технику. Но когда в Одоево ворвался 131-й Таманский кавалерийский полк, гитлеровцы побежали, думая только о том, как бы спастись. Они бросали повозки, автомашины, минометы и тяжелые орудия. В спешке им не удалось сжечь и разрушить дома. Поселок Одоево, как и Крапивна, перешел в наши руки почти полностью сохранившимся.

В сквере на центральной площади воины 131-го кавалерийского полка похоронили своих боевых товарищей — старшего лейтенанта Махарадзе и младшего лейтенанта Манцива, павших смертью храбрых при освобождении Одоева. Трижды разорвали воздух залпы прощального салюта.

Кавалеристы в конном строю двинулись дальше, на запад, преследуя противника, убегавшего к Оке. Перед [146] нами стояла теперь задача как можно быстрее форсировать реку, не позволить гитлеровцам закрепиться на ее берегу.

Едва закончился бой за Одоево, в штаб корпуса прибыла из Тулы делегация трудящихся во главе с секретарем областного комитета партии В. Г. Жаворонковьга. От имени жителей города и области члены делегации горячо благодарили гвардейцев за освобождение от гитлеровского ига. Кавалеристы обещали мужественно сражаться с ненавистным врагом.

Близился Новый год. Рабочие прислали красноармейцам и командирам много подарков: гармошки, баяны и, конечно, знаменитые тульские самовары. Самовар был преподнесен и мне, я с гордостью храню его по сей день.

Товарищ Жаворонков пообещал мне прислать автоматический снайперский карабин системы Токарева. Присланный карабин, отлично сделанный тульскими умельцами-оружейниками, я вручил одному из лучших стрелков корпуса. Потом он передавался «по наследству» самому меткому снайперу. За годы войны только два снайпера, Комарецкий и Гореликов, уничтожили из этого карабина около двухсот фашистов. Теперь он хранится в Центральном музее Советской Армии.

Вместе с делегацией приехал в корпус и Алексей Варфоломеевич Щелаковский. Комиссар вылечился в Москве, был бодр и весел. Радостной и теплой была наша встреча.

— Ну, Павел Алексеевич, далеко шагнули вы за три недели, — сказал Щелаковский. — Несколько дней за вами гонюсь, хорошо вот, товарищ Жаворонков помог...

Комиссар прямо с дороги отправился в дивизии и полки, чтобы на местах познакомиться с положением дел.

Штаб подвел некоторые итоги боевых действий корпуса за время с 6 по 22 декабря. За две недели с небольшим гвардейцы освободили города Венев, Сталиногорск, Щекино, поселок Мордвес и другие. Противник потерял только убитыми 2150 человек. Было уничтожено 130 автомашин, [147] 90 орудий, 31 танк. Части корпуса захватили 105 танков, 1985 автомашин, 164 орудия, 48 минометов, более 500 пулеметов, 45 тонн горючего, 2 миллиона пудов зерна. Было много и другого воинского имущества, учитывать которое мы не имели возможности, так как все время шли вперед, не задерживаясь подолгу на одном месте. [148]