Машины остаются на дорогах

13 конце ноября и в первых числах декабря общая обстановка под Москвой продолжала оставаться напряженной. Немцы на ряде участков продвигались вперед. Они были убеждены, что через несколько дней захватят советскую столицу. Их генералы уже хвастались, что могут разглядеть город в бинокль.

25 ноября советские войска оставили Солнечногорск. Через трое суток в районе Яхромы гитлеровцы форсировали канал Москва — Волга. А на южном крыле Западного фронта немцы после поражения под Каширой перешли в наступление против нашей 49-й армии, пытаясь замкнуть с севера кольцо окружения вокруг Тулы. Еще южнее, на елецком направлении, 2-я танковая и 2-я полевая армии противника продолжали двигаться вперед вплоть до 4 декабря.

На центральном участке гитлеровцам удалось 1 декабря прорвать оборону наших войск под Наро-Фоминском. Танки и мотопехота врага устремились по шоссе на Кубинку во фланг нашей 5-й армии, но были задержаны частями, выдвинутыми из резерва.

Чтобы окончательно остановить врага и создать благоприятные условия для перехода в контрнаступление, советское командование перебросило под Москву крупные стратегические резервы. На разных участках фронта по вырвавшимся вперед фашистским дивизиям было нанесено несколько контрударов. 1-я ударная армия генерал-лейтенанта В. И. Кузнецова 29–30 ноября атаковала немецкие войска, переправившиеся через канал Москва — Волга, и отбросила их на левый берег. [108]

Контрударами удалось разбить передовые отряды противника, определить состав сил и нащупать слабые места в его боевых порядках.

Особенно важным представляется мне моральное значение этих контрударов. Война продолжалась уже более пяти месяцев, и все это время мы отходили в глубь страны. Некоторые бойцы и командиры начали считать отступление неизбежным. Если, мол, и будет удача, то временная, а потом опять придется отходить. Были командиры, которые, получив приказ о контрударе, не спешили выполнять его, действовали вяло, полагая, что, если вырвешься сильно вперед, труднее будет отходить назад и немудрено попасть в окружение.

А фашистские офицеры привыкли к мысли, что никакой противник не выдержит их атаки. Они не беспокоились о тыле и флангах, будучи уверены, что, как бы далеко ни ушли они вперед, их вскоре нагонят свои войска.

Контрудары наших войск под Москвой укрепили веру красноармейцев и командиров в успех борьбы, помогли преодолеть инерцию отступления. Эти же контрудары поубавили у фашистов спеси. Красная Армия дала гитлеровцам несколько хороших уроков на поле боя. Но противник все еще действовал самоуверенно и нагло.

Потерпев поражение в районе Каширы, немецкие войска начали отходить к Мордвесу, прикрываясь сильными арьергардами. Утром 29 ноября передо мной встал вопрос, что делать дальше: броситься вслед за немцами или дать возможность хоть немного отдохнуть своим частям, чтобы новый удар получился более сильным. Я выбрал последнее. Войскам дал приказ сосредоточиться в указанных им пунктах и приготовиться к дальнейшему наступлению. Срок — одни сутки.

Пока войска отдыхали, разведывательные и передовые отряды преследовали фашистов, не теряя с ними соприкосновения, собирали сведения о противнике, держали его в постоянном напряжении.

Сводный танковый отряд выполнил свою задачу. Я отозвал Грецова в штаб. Михаил Дмитриевич вернулся веселый и довольный. Ему редко приходилось непосредственно руководить боевыми действиями. На этот [109] раз он успешно провел важный бой, добился хороших результатов и имел все основания радоваться. Большой любитель штабной работы, он, как мне показалось, без особого энтузиазма взялся опять за бумаги и карты. Я познакомил его с обстановкой, предложил разработать план преследования противника.

В этот день особенно много пришлось потрудиться штабникам и интендантам. Составлялись отчеты, подсчитывались потери. В полки вливались отставшие на марше люди, отставшая техника. Подвозились и распределялись патроны, снаряды, продукты. Во многих эскадронах ковали коней.

На марше и в бою люди питались большей частью всухомятку. Сухари, колбаса или консервы — вот и весь рацион. Даже кипятком погреться удавалось не всегда и не всем. Теперь было приказано обеспечить бойцов горячей пищей. Но усталые люди прежде всего хотели спать. Они набивались в уцелевшие избы, устраивались в сараях и на сеновалах.

— Какая у нас на сегодня задача? — говорил политработникам батальонный комиссар Милославский, исполнявший обязанности комиссара корпуса. — Мы должны проследить, чтобы все красноармейцы были сыты и имели курево. Чтобы выспались в тепле. Чтобы привели в порядок коней и оружие... Еще вот что. Пойдете в эскадроны — возьмите с собой бумагу и карандаши. Людям некогда было письма писать, а сейчас есть такая возможность...

Политработники разъехались по частям, с ними и Милославский.

Еще утром я отправил в штаб Западного фронта боевое донесение, в котором изложил свои соображения о дальнейших действиях. Ближайшей задачей корпуса я считал захват Мордвеса и уничтожение веневской группировки противника. Корпус должен был наступать строго на юг, имея ударные танковые группировки на обоих флангах и подвижный резерв за центром.

В ответ я получил распоряжение: наступать одной кавалерийской дивизией на Мордвес, а другую иметь в резерве и приводить ее в порядок; 173-ю стрелковую дивизию вывести из Каширы и использовать для боя в районе Мордвеса; 112-я танковая дивизия подчинялась мне с задачей [110] вести параллельное преследование на правом фланге в направлении Михайловское, Ушакове; 9-я танковая бригада должна использоваться для параллельного преследования слева, то есть с востока.

Распоряжение командующего фронтом совпадало с моими наметками. Только командующий требовал привести в порядок одну кавалерийскую дивизию, а мы к утру 30 ноября сумели привести в порядок обе. Я приказал 2-й гвардейской кавалерийской дивизии выступить для преследования противника вместе с 9-й танковой бригадой. Таким образом, мы опять имели на своем левом фланге ударный кулак, позволявший нам не только охватывать противника, но и обходить его.

В штабе корпуса была закончена разработка приказа, в котором войскам ставились новые задачи. Ночью, когда приказ был подписан и отправлен в части, работники штаба тоже получили наконец возможность отдохнуть.

Полковник Грецов, я и только что возвратившийся из поездки в части комиссар Милославский собрались поужинать.

Грецов выложил на стол пачку писем и телеграмм. Это были поздравления, присланные по случаю присвоения корпусу гвардейского звания. Михаил Дмитриевич читал их вслух. Потом, придвинув к себе стакан чаю, сказал:

— Вы обратили внимание, что особенно много поздравлений поступает во вторую гвардейскую дивизию? Чем объяснить такую популярность Осликовского?

— А кто поздравляет его? — спросил я.

— Киностудия, журналисты, режиссеры.

— Все ясно, Михаил Дмитриевич!

Мы посмеялись и решили поскорей отправить поздравления полковнику Осликовскому.

— Ну а как бойцы отдыхают? — спросил я Милославского. — Писем много написали?

— Мешки! — ответил комиссар. — Мешками носили. Пришлось дополнительно грузовик выделять... И отдохнули неплохо... Зашел я в одну хату, а там храп такой стоит, что стены трясутся. Хозяйка шутит: «Товарищ начальник, они же так дом разрушат, что я делать буду?» [111]

А сама радуется, что немцев выгнали. На целый взвод портянки постирала, пуговицы всем пришила, пока спали... В общем, товарищ генерал, наши бойцы и воюют и спят по-гвардейски. Неплохо бы и нам у них поучиться.

Как-то в самом начале войны к нам приехал корреспондент одной из центральных газет. Видимо, он слабо разбирался в тактике и представлял себе бой приблизительно таким, каким описывали его лет двадцать назад. В наших повседневных фронтовых буднях корреспондент не нашел чего-либо особенно интересного. Он искал сенсационное, необычное. В результате появился очерк, в котором восторженно описывалась конная атака одного из наших подразделений по железнодорожному мосту через Прут. Эффектный был очерк, но... совершенно неправдоподобный. Хотел бы я посмотреть, как проскакал бы автор очерка галопом по шпалам! Через железнодорожный мост даже шагом проехать невозможно, конь сразу поломает ноги.

Вспоминается и другой случай. В декабре сорок первого года в печати появился снимок с подписью: «Конная атака конногвардейцев генерала Белова». На нем были изображены всадники, которые во всю прыть неслись на врага, размахивая клинками. У меня сразу возник вопрос: как фотокорреспондент ухитрился снять мчавшуюся на него конную лавину? Для этого надо было оказаться вместе с немцами, которых атаковали гвардейцы. Фальшь была явная. В погоне за эффектным материалом фотокорреспондент, скорее всего, попросил изобразить для него конную атаку вдали от поля боя. А какой-нибудь командир полка, посмеиваясь в душе, выделил для этой цели эскадрон.

Дело, разумеется, не в том, что один или несколько корреспондентов оказались далекими от действительности. Я хочу подчеркнуть другое: многие люди имели, а некоторые имеют и до сих пор, совершенно неправильное представление о боевых действиях конницы в годы Великой Отечественной войны.

Огневая мощь воюющих сторон выросла к тому времени настолько, что атаки в конном строю стали анахронизмом. Они применялись разве только во время преследования [112] деморализованного противника или для нанесения неожиданных стремительных ударов, если складывалась очень уж благоприятная обстановка. А как правило, кавалеристы воевали в пешем строю. Но это не означает, что конница в тех условиях потеряла все свои преимущества. Благодаря подвижности, маневренности кавалерия с успехом использовалась для решения ряда важных задач. Конные полки можно было быстро перебрасывать с одного участка фронта на другой. Они использовались для охватов и обходов, для рейдов по вражеским тылам.

Фашисты не успевали организовать сопротивление и начинали отступать. В декабре их отступление порой превращалось в паническое бегство.

Бои чаще всего развивались так. Часть сил кавалерийской дивизии сковывала противника с фронта, тем временем один или два полка обходили фашистов и наносили им удар с фланга или с тыла. Успех такого боя решали быстрота и неожиданность. Полк начинал движение в конном строю. Сабельные эскадроны рысью двигались по лесу, по кустарнику или за возвышенностью, укрывающей всадников от вражеских наблюдателей, станковые пулеметы перевозились на тачанках, запряженных четверками лошадей. Минометы и орудия на конной тяге тоже следовали с полком. Достигнув намеченного рубежа, полк спешивался и развертывался в боевой порядок. Если позволяли условия, полк даже развертывание производил для быстроты в конном строю, а потом уже спешивался. Коноводы, из расчета один на три лошади, уводили коней в укрытия.

Если возникала необходимость, командир полка сажал на коней эскадрон и посылал его дальше в тыл противника, чтобы нащупать там слабое место и нанести дополнительный удар. Внезапное наступление одного эскадрона с тыла приносило обычно больше успеха, чем методическое наступление целого полка с фронта.

Противник со своей техникой был привязан к дорогам. А мы действовали без дорог — по полям, через леса, наносили удары неожиданно для фашистов.

Такой бой был, как правило, весьма скоротечным. Чтобы без промедления поддержать стремительную атаку сабельных эскадронов, наши артиллеристы, если имели свежих лошадей, галопом выезжали к намеченному [113] рубежу, с ходу занимали открытые огневые позиции и начинали бить по врагу прямой наводкой. Не менее отважно действовали и станковые пулеметчики. Тачанки вылетали на позиции полевым галопом, а иногда даже на карьере. Ездовые поворачивали тачанки, а пулеметчики открывали огонь.

Под прикрытием артиллерии и пулеметов спешенные кавалеристы быстро двигались вперед, стреляя из винтовок, автоматов.

Только тогда, когда противник имел сплошной фронт и упорно сопротивлялся, приходилось производить лобовую атаку. Мы очень редко располагали танками непосредственной поддержки. Минометов и артиллерии у наг было меньше, чем у фашистов. Поэтому спешенные эскадроны стремились как можно быстрее сблизиться с противником, чтобы лишить его огневого преимущества. Граната, огонь в упор, на прямой выстрел, — всем этим наши бойцы и командиры владели отлично. Немцы боялись ближнего боя со спешенными кавалеристами и всячески избегали его.

Мы предпочитали действовать по ночам, когда гитлеровская авиация отсиживалась на аэродромах, а фашистские артиллеристы и минометчики не могли вести точный огонь. Да и танкисты противника побаивались темноты. Ночь как бы уравнивала силы обеих сторон, уменьшая огневое и техническое превосходство врага.

Наступление на Мордвес мы начали 30 ноября после небольшой артиллерийской подготовки. Части корпуса сразу же наткнулись на сильное сопротивление фашистов. Сплошного фронта не было, но немцы упорно оборонялись в деревнях, превратив их в опорные пункты с минными полями, проволочными заграждениями, врытыми в землю танками. Поэтому мы отказались от фронтальных атак, которые обычно приводят к большим и неоправданным потерям.

Первые сутки наступления под Мордвесом не принесли нам значительного успеха. На правом фланге немцы контратаковали пехотой и танками 112-ю танковую дивизию полковника Гетмана. Она нанесла противнику значительный урон, уничтожила десять боевых машин и даже два самолета, но продвинуться вперед почти не [114] смогла. Осталась на месте и 1-я гвардейская кавалерийская дивизия, против которой оборонялся пехотный полк, усиленный пятьюдесятью танками и штурмовыми орудиями. Генерал Баранов вовсе не имел танков. Да и артиллерии у него было маловато.

Более удачно действовала 2-я гвардейская кавалерийская дивизия, наступавшая вместе с 9-й танковой бригадой и двумя отдельными танковыми батальонами. Она вышла к селу Малое Ильинское и вела разведку на Серебряные Пруды, откуда выдвигалась 29-я моторизованная дивизия гитлеровцев.

Напряженные схватки продолжались и 1 декабря. Ни в центре, ни на правом фланге мы не смогли значительно продвинуться вперед. Сопротивление врага не только не ослабевало, но усиливалось за счет войск, подходивших с других участков. Зато на нашем левом фланге, в полосе 2-й гвардейской кавдивизии, благодаря тесному взаимодействию кавалеристов с-танкистами наметился явный успех. Полковник Осликовский приказал посадить на танки 9-й танковой бригады десант из спешенных кавалеристов. Десант захватил несколько населенных пунктов и помог дивизии сломить сопротивление врага. К исходу дня гвардейцы вместе с танкистами освободили ряд деревень, обошли Мордвес с востока и отрезали гитлеровцам пути отхода на юг.

Мы знали, что немцы очень болезненно реагируют на обходы, на удары по коммуникациям. Они либо предпринимают отчаянные контратаки, либо спешат вывести свои войска из угрожаемого района. Успех, достигнутый полковником Осликовским, позволял надеяться на освобождение Мордвеса в самое ближайшее время. Однако случилось так, что здесь нам пришлось вести ожесточенные бои еще несколько суток.

Ни огромные потери фашистов, ни наши контрудары, в ряде мест отбросившие гитлеровцев назад, не отрезвили немцев. Они упорно лезли к нашей столице. Правда, командование группы армий «Центр» уже отказалось от окружения Москвы. Войскам было приказано захватить Москву, наступая кратчайшим путем.

Командующий 2-й танковой армией генерал-полковник Гудериан бросил новые силы против нашей оперативной группы. Одновременно он предпринял решительное наступление, чтобы завершить наконец окружение [115] Тулы и овладеть ею. С востока город обходили 3-я и 4-я танковые дивизии 24-го танкового корпуса, с северо-запада — 43-й армейский корпус противника. Эти войска должны были встретиться в районе населенного пункта Кострово, в двадцати пяти километрах от города, на шоссе Тула — Москва и замкнуть кольцо вокруг 50-й советской армии.

Выйдя утром 30 декабря к селу Севрюково (в пятнадцати километрах северо-западнее Тулы), немцы вели наступление на Кострово. Войска 50-й армии генерала Болдина, оборонявшие Тулу, с трудом сдерживали противника, а на некоторых участках отходили. Наш корпус продолжал в это время теснить немцев в районе Мордвеса, угрожая тем самым флангу и тылу вражеской группировки, намеревавшейся окружить Тулу.

Немцы сознавали, какая опасность нависла над их правым флангом. Гудериан стремился остановить продвижение 1-го гвардейского кавалерийского корпуса и отбросить его назад. Для этого он значительно усилил свои войска в районе Мордвеса. Против нас продолжали действовать остатки 17-й танковой дивизии и моторизованного полка СС, разбитые под Каширой. На помощь им подошли 167-я пехотная и 29-я моторизованная дивизии противника.

А моя оперативная группа не только не усилилась, но была значительно ослаблена. С утра 3 декабря 112-я танковая дивизия и 35-й отдельный танковый батальон перестали тактически взаимодействовать с 1-м гвардейским кавкорпусом. Подчиненные теперь только командующему 49-й армией, они получили задачу наступать на юго-запад. Жаль было расставаться с танкистами, но зато корпус получил свободу действий, перестал зависеть от генерала Захаркина.

Вместо 112-й танковой дивизии на правый фланг моей группы войск вышла из-под Каширы 173-я стрелковая дивизия, имевшая всего около трех тысяч человек, Я поставил ей задачу наступать на Гритчине, Оденьково, охватывая Мордвес с северо-запада. А тут получил приказ начальника штаба Западного фронта прикрыть Зарайск, которому якобы угрожают мотопехота и танки противника. По моему мнению, никакой угрозы Зарайску уже не существовало. Он являлся тыловым городом. Инициатива на этом участке находилась в наших [116] руках. Однако во исполнение приказа пришлось 5-й кавалерийский полк 2-й гвардейской дивизии перебросить в Зарайск. Он занял там оборону и простоял несколько дней.

У меня остались две ослабленные потерями кавалерийские дивизии, 173-я стрелковая дивизия, укомплектованная меньше чем наполовину, и 9-я танковая бригада, насчитывавшая около двадцати боевых машин. С этими силами о быстром разгроме противника, который имел три дивизии, в том числе одну танковую и одну моторизованную, теперь нечего было и думать. Части вверенной мне группы продвигались вперед медленно, с тяжелыми боями. Все же постепенно мы все глубже охватывали Мордвес с юго-востока и северо-запада.

Интересно, что после войны немецкие генералы пытались оправдать свое поражение под Москвой плохой погодой и численным превосходством советских войск. Но погода была тогда одинаковой и для нас и для немцев. Фашисты, как обороняющаяся сторона, имели в этом смысле даже ряд преимуществ: они сидели в населенных пунктах, стреляя из окон и подвалов, спали в домах, имея возможность согреться. Отступая, немцы сжигали деревни. И наши красноармейцы и командиры по нескольку суток оставались на морозе, в открытом поле.

Данные о соотношении сил под Москвой были опубликованы, я не стану повторять их. Скажу о своем участке. По численному составу силы сторон во время боев под Мордвесом были примерно равны. Но гитлеровцы превосходили нас по количеству орудий и минометов, имели гораздо больше танков. И все-таки наступали и удерживали инициативу в своих руках мы.

В этом и проявились высокие моральные качества наших войск.

Вспоминается такой случай. Командир взвода Марков обратился к командиру конноартиллерийского дивизиона:

— Разрешите мне освободить деревню Большие Вязы. Я родом из этой деревни, там у меня остались родные, жена. Захвачу неожиданно, чтобы фашисты не успели людей побить и дома пожечь.

Командир достал карту. Деревня находилась несколько в стороне от полосы нашего наступления. Но случай был такой, что командиру пришлось дать согласие. [117]

Марков отобрал десять добровольцев, посадил их на сани и тронулся в путь. Ехали ночью, в кромешной мгле. Метель занесла дорогу. Но Марков хорошо знал местность и привел свой отряд к одному из крайних домов деревни. Он постучал в знакомую дверь.

— Кто там? — раздался настороженный голос.

Марков назвал себя. Обрадовавшиеся земляку хозяева впустили бойцов в хату и рассказали о том, сколько вражеских сил в деревне и как они размещены.

Немецкий гарнизон насчитывал тридцать — сорок человек, которые расположились на ночлег в нескольких избах. Проще всего было забросать спящих гитлеровцев гранатами через окна. Но тогда погибнут и мирные жители, начнутся пожары.

— Будем бить гадов на улице! — решил Марков. Между тем хозяйка дома тайком сходила в ближние избы, привела несколько мужчин и парней, остававшихся в деревне. Они вызвались помочь отряду. За неимением винтовок вооружились вилами и топорами.

На себя командир взвода взял самую трудную задачу. Вместе с одним из бойцов он снял немецкого часового и ворвался в дом, где находился немецкий офицер. Фашисты спали на печке и на кровати. Гвардейцы подняли автоматы. Раздалось несколько коротких очередей, и все было кончено. Спавшие не проснулись.

Из соседних домов начали выскакивать разбуженные стрельбой немцы. Выбегали полуодетые, не понимая, в чем дело. Гвардейцы поджидали их у дверей и расстреливали.

Более двух десятков фашистов уничтожили наши бойцы. Остальные, пользуясь темнотой и метелью, бежали. Все закончилось так удачно, что в отряде Маркова не было потерь, если не считать двух легко раненных красноармейцев. Гитлеровцам так и не удалось уничтожить деревню. Марков ненадолго забежал домой, обнял родных, поговорил с ними и отправился догонять бежавших немцев.

Много стариков и подростков стали просить Маркова принять их в отряд. Марков дал им трофейное оружие, разбил на отделения. Отряд вырос в несколько раз. Конечно, новые бойцы не имели военной подготовки, но они испытали на себе все прелести немецкой оккупации, горели ненавистью к захватчикам. [118]

Этой же ночью отряд Маркова неожиданной атакой с тыла разгромил фашистский гарнизон в соседней деревне. Были уничтожены и те немцы, которым сначала удалось бежать из Больших Вязов. Отряд закрепился в освобожденной деревне и удержал ее до подхода советских войск.

Обстановка под Тулой изменялась в нашу пользу. Гудериану так и не удалось окружить героический город. 50-я армия отразила вражеское наступление и удержала Тулу. Этому способствовали и активные действия 1-го гвардейского кавкорпуса, сковавшего, а потом разгромившего крупные силы противника. Гудериан вынужден был подписать приказ об отходе. Вот что говорит он об этом в своей книге «Воспоминания солдата»: «...Я в ночь с 5 на 6 декабря, впервые с начала этой войны, решил прекратить это изолированное наступление и отвести далеко выдвинутые вперед части на линию: верхнее течение р. Дон, р. Шат, р. Упа, где и занять оборону. За все время войны я не принимал ни одного решения с таким трудом».

К тому времени, о котором пишет Гудериан, его танкисты были уже отброшены нами от Каширы на двадцать пять — тридцать километров. Кстати сказать, противнику не удалось задержаться на намеченном рубеже. Конногвардейцы вместе с другими советскими войсками погнали гитлеровцев дальше.

На нашем участке бои не прекращались ни днем ни ночью. Особенно высокого напряжения они достигли после того, как 50-я армия отбросила в район Венева 3-ю и 4-ю танковые дивизии противника, ранее наступавшие на Тулу. Теперь эти дивизии оказались перед нашим корпусом.

Стояли сильные морозы. Бушевала метель, занося снегом дороги. А наши части, невзирая на стужу, почти не имея отдыха, продолжали продвигаться вперед. На карте видно было, как все туже затягивается петля вокруг фашистской группировки в районе Мордвеса. Чувствовалось: вот-вот немцы не выдержат.

Перелом наступил 5–6 декабря. К вечеру 6 декабря 2-я гвардейская кавалерийская дивизия и 9-я танковая [119] бригада перерезали дорогу, ведущую из Мордвеса в Венев. Это был единственный тракт, связывавший противника с его тылом.

Немцы, боясь полного окружения, только начали отходить на юг, как наши части встали у них на пути. У фашистов поднялась паника. Бросая технику, они убегали по проселкам, заметенным сугробами. Танкисты и мотопехота, проехавшие на машинах половину Европы, удирали теперь пешком.

В ночь на 7 декабря наши войска с трех сторон ворвались в Мордвес. Кавалерийские эскадроны в конном строю стремительно преследовали убегающего противника.

Вездеход с трудом двигался по дороге. На возвышенностях дорога, обдутая ветрами, обледенела, а в низинах ее совсем завалило снегом. Машина то буксовала, то упиралась носом в сугроб. Стояла светлая холодная ночь. Мороз перевалил за двадцать градусов. Изо ртов вырывался пар. Воротники и шапки бойцов покрылись густым инеем.

Мы ехали по тому пути, по которому отступали немцы. Повсюду видны были следы их поспешного бегства. Стояли артиллерийские орудия. Горками высились ящики со снарядами. Возле дороги — кладбище разбитых, сгоревших автомашин, танков и мотоциклов. Там и тут чернели присыпанные снегом трупы. Чем ближе к Мордвесу, тем больше брошенной техники.

Навстречу шли колонны пленных. Да, это были совсем не те немцы, с которыми мы воевали летом. Исчезла их наглость и самоуверенность. Послушно брели они в тыл, усталые, равнодушные ко всему, думающие только о спасении. Смешно и противно было смотреть на этих вояк, повязавшихся бабьими платками, обутых и одетых, наверно, столь же «живописно», как французы, убегавшие от Москвы в 1812 году. На одном гитлеровце — драный полушубок, на другом — красноармейская шинель без хлястика, на третьем — женское пальто, подпоясанное веревкой.

Я подозвал конвоира, спросил, из какой дивизии пленные. [120]

— Из двадцать девятой, товарищ генерал! — весело и бойко ответил мне сержант. — Моторизованные мешочники.

Рослый, широкоплечий сержант сидел на гнедом коне, шутил без улыбки, а в глазах прыгали веселые чертики — того гляди засмеется. Одет он был легко и добротно. Валенки, стеганые штаны, на груди автомат. Сержант, кажется, не чувствовал холода: шапка была сдвинута на затылок.

— Давно воюете? — поинтересовался я.

— Давно, товарищ генерал, с Днепра начал. Сколько раз уж пленных видел, а такие вонючие фрицы еще не попадались. Пообморозились они, что ли? Гнилью от них несет. А вшей расплодили столько, что подойти боязно. Прямо поверху ползают.

— Это от грязи.

— Извиняюсь, товарищ генерал, по-моему, это с тоски у них. Давно уж известно: как затоскует солдат, так и вошь тут... А ведь это пока цветочки. Они у нас еще дурным голосом взвоют.

Я пожелал сержанту счастливого пути, и он поскакал вслед за ушедшей колонной.

Почти все деревни, через которые мы проезжали, были сожжены и разрушены. Над пепелищами высились закопченные трубы. Лишь кое-где ютились уцелевшие жители.

— Что делают, сволочи! — возмущался старший лейтенант Михайлов.

Наконец въехали в Мордвес. Гитлеровцы убегали отсюда настолько поспешно, что не успели сжечь поселок, разрушили только центр. Улицы были так забиты брошенной техникой, что мой вездеход с трудом пробирался вперед. Рядами стояли сотни тяжелых крытых грузовиков. Застыли без движения черные танки. На перекрестках — горы ящиков со снарядами, патронами, минами. Много было полевых и зенитных орудий, повозок, груженных всяким добром.

На стенах домов виднелись немецкие надписи: «Отходить в Хавки». Я посмотрел на карту. Ничего себе шарахнулись гитлеровцы! От Мордвеса до этой деревеньки чуть не тридцать километров на юг. [121]

Мы поехали дальше, к Веневу. И здесь тракт и проселки запружены брошенной техникой. Трудно было определить, сколько тут пушек, грузовиков, танков.

Корреспондент П. Лидов, побывавший на нашем участке фронта, писал в «Правде» 13 декабря: «Все дороги, расположенные между Мордвесом и Сталиногорском, усеяны трупами немецких машин: автомобилей, вездеходов, мотоциклов, тягачей и пр. По предварительным подсчетам, какие возможны в условиях продолжающегося наступления, количество оставленных здесь немцами машин достигает 2000. Это значит, что если от 29-й мотопехотной дивизии что-нибудь и осталось, то моторизованной дивизией она быть бесспорно перестала».

Нам действительно некогда было заниматься подсчетами. Надо было как можно быстрее продвигаться вперед, чтобы не дать немцам передохнуть и закрепиться на новых рубежах. Ломая сопротивление арьергардов противника, мы один за другим освобождали населенные пункты и приближались к Веневу.

Мне хотелось побывать у командира 1-й гвардейской кавалерийской дивизии генерала Баранова, уточнить обстановку. Но сделать это оказалось не так-то просто. Штаб дивизии редко задерживался на месте, перемещался вслед за войсками из одной деревни в другую.

Несколько часов мой вездеход блуждал по проселкам. С юга доносился гул артиллерии. Небо в той стороне было багрово-красным. Там пылали пожары. Отступая, немцы жгли деревни.

Наконец нам удалось разыскать штаб дивизии. В селе не уцелело ни одной хаты. Штаб разместился в полуразрушенном покосившемся домике. Через проем вывороченной двери в коридор нанесло снегу. Окна тоже выбиты. Их завесили одеялами. Стужа в комнатах была ничуть не меньше, чем на улице.

Штабные командиры сидели в полушубках, в валенках, с трудом удерживая закоченевшими пальцами карандаши. То один, то другой командир вскакивал, бегал по комнате, размахивая руками, чтобы немного согреться. Хотел я поругать начальника штаба за нерегулярную отправку в корпус оперативных донесений, но не стал. Только предупредил, чтобы впредь донесения отправлял вовремя.

— А где Баранов? — спросил я. [122]

— Товарищ генерал, командир дивизии не спал двое суток. Только что лег. Приказал разбудить через три часа.

Меня провели в сарай рядом с домом. Старший лейтенант Михайлов посветил фонариком. Посреди сарая на куче соломы спал, закутавшись в бурку, генерал-майор Баранов. Сопровождавший меня командир сказал, будто оправдываясь:

— Здесь хоть не дует.

Мне было жаль будить Баранова. Но и уехать, не поговорив с ним, я не мог. Нужно было поставить ему конкретные задачи по овладению Веневом.

Я пробыл в штабе 1-й гвардейской кавалерийской дивизии почти до утра. Ознакомившись с обстановкой и состоянием кавалерийских полков, распорядился разбудить Баранова. Мы обсудили, как лучше захватить в клещи немецкую группировку в Веневе.

На левом фланге Осликовский снова, как и под Мордвесом, посадил на танки 9-й танковой бригады спешенных гвардейцев-кавалеристов. Этот десант освободил несколько населенных пунктов и успешно продвигался вперед, обходя Венев с востока. У Баранова не было танков, и наступать ему было труднее. Я поставил ему задачу частью сил сковать противника с фронта, а остальные полки направить в обход вражеской группировки с запада.

В штабе Баранова меня разыскал начальник разведки корпуса майор Кононенко. Он приехал на маленькой косматой лошадке, будто поседевшей от инея. Щеки у Кононенко красные от холода, на черных усах намерзли ледяшки. Майор сообщил нам последние данные о противнике и интересную новость: на одной из проселочных дорог наши бойцы обнаружили брошенное немцами орудие необычайных размеров.

Возвращаясь в штаб корпуса, я сделал крюк, чтобы осмотреть эту пушку. Дальнобойное орудие было столь громоздким, что фашисты перевозили его, разобрав на три части. Ствол везли на специальном прицепе из пневматических катков, которые соскользнули с дороги в кювет. Эта пушка, калибром более 300 миллиметров, могла посылать снаряды на расстояние свыше пятидесяти километров. Ее везли для обстрела и разрушения нашей столицы. Но гитлеровцам так и не довелось использовать [123] ее. Тяжелое дальнобойное орудие мы передали трофейным учреждениям фронта. Впоследствии его доставили в Москву и выставили для всеобщего обозрения в парке культуры и отдыха.

В корпус прибыл вручать гвардейское Знамя начальник политотдела 49-й армии бригадный комиссар Смирнов. Войска находились в бою, и стянуть их в одно место не было возможности. Поэтому каждая дивизия выслала в штаб корпуса сводный эскадрон из лучших бойцов и командиров. Прибыли на торжество и представители артиллеристов, саперов, связистов.

8 декабря в полдень сводные эскадроны выстроились на окраине поселка Ожерелье. Я прошел мимо ровных шеренг, вглядываясь в лица людей. Здесь был собран цвет корпуса, мужественные воины, не раз отличавшиеся в боях. Среди них были и пожилые усачи, сражавшиеся с немцами еще двадцать с лишним лет назад, и молодые парни, ровесники нашей революции. Рядом с теми, кто первыми встретили натиск противника на берегах Прута, стояли и те, что пришли в корпус с недавним пополнением, но уже проявили себя смелыми и умелыми солдатами.

Бригадный комиссар Смирнов поздравил бойцов, командиров и политработников с присвоением гвардейского звания, пожелал нам новых побед над немецко-фашистскими захватчиками.

С волнением принял я символ высокого доверия Родины — гвардейское Знамя. Опустившись на колено, поцеловал край Знамени, которое стало отныне святыней нашего корпуса.

От имени личного состава корпуса я поблагодарил партию и правительство за оказанную нам честь.

— Клянусь, что под этим Знаменем мы с удесятеренной силой будем громить фашистских оккупантов до их полного уничтожения. Будем беспощадно преследовать врага. За Родину, вперед, товарищи!

Краткий митинг закончился. Команда «По коням!». Знамя провезли перед строем. Следом устремились многочисленные корреспонденты, приехавшие к нам на торжество. [124]

Милославский, Грецов и я смотрели вслед комендантскому эскадрону. Всадники ехали ровными рядами. Впереди эскадрона величаво развевалось на ветру алое гвардейское Знамя.

На следующий день, 9 декабря, корпус освободил от гитлеровцев Венев.

1-я гвардейская кавалерийская дивизия, взаимодействуя со 173-й стрелковой дивизией, наступала на город с севера и северо-запада. Тем временем 2-я гвардейская кавалерийская дивизия и 9-я танковая бригада обошли город с юга и перерезали вражеские коммуникации. Произошло почти то же, что и под Мордвесом. Почувствовав угрозу полного окружения, немцы в панике начали отступать. Они убегали по проселкам и прямо по полям, бросая технику. Снова велики были наши трофеи.

Как только мы освободили улучшенную дорогу Венев — Тула, я направил в сторону Тулы усиленный кавалерийский полк, чтобы прикрыть корпус от возможных контратак гитлеровцев с запада. Кроме того, полк получил задачу: если позволит обстановка, ударить в тыл частям противника, которые еще продолжали блокировать Тулу.

Главные силы корпуса двигались на юг. Гвардейцы в конном строю стремительно преследовали деморализованных гитлеровцев, не позволяя им сжигать или разрушать села и деревни. Выйдя к вечеру на линию Теребуши, Ольховец, Медведки, Гати, корпус занял выгодное положение: он нависал с севера над сталиногорской группировкой противника и одновременно угрожал флангу и тылу фашистских войск, действовавших под Тулой. Мы имели возможность наступать в том и в другом направлениях.

Две недели мы сражались плечом к плечу со славными московскими ополченцами. Состоявшая из них 173-я стрелковая дивизия была малочисленна, к началу боевых действий под Каширой имела лишь, одно орудие. Несмотря на это, ополченцы действовали мужественно и самоотверженно.

После освобождения Венева вместо 173-й дивизии в состав моей оперативной группы была включена 322-я стрелковая дивизия, которой командовал полковник [125] П. И. Филимонов. Она сформировалась недавно, была полностью укомплектована личным составом, но совсем не имела боевого опыта.

Радостное настроение владело в эти дни бойцами и командирами корпуса. Мы стали гвардейцами, били и гнали немцев. Еще не было официально объявлено, что в решительное наступление перешли войска Калининского и Западного фронтов, но мы уже знали об успехах, достигнутых нашими соседями. 10-я армия, действовавшая левее нас из района Рязани, освободила город Михайлов и ряд населенных пунктов. 8 декабря 50-я армия, оборонявшая полуокруженную Тулу, частью своих сил нанесла удар по врагу в направлении на юго-восток. [126]