Изгнание врага
В течение 1943 года наши подводные лодки на коммуникациях врага действовали более успешно, чем в начале войны. Они совершили около 140 боевых походов и потопили несколько десятков транспортов и быстроходных десантных барж. Ратные успехи товарищей, безусловно, радовали всех и значительно поднимали боевой дух. Но этот год стал переломным не только для нашего подводного флота.
В конце 1943 года войска 4-го Украинского фронта овладели Турецким валом. Одновременно войска Северо-Кавказского фронта с помощью кораблей Черноморского флота высадили десант в восточную часть Крыма. Таким образом, наши армия и флот отрезали фашистские войска, находившиеся в Крыму, от основной группировки. Корабли и авиация Черноморского флота блокировали врага с моря.
Разгорелась ожесточенная борьба за Крым. Фашисты отчетливо понимали, что потеря Крыма резко ухудшит [316] военно-политическую и стратегическую обстановку на юге, поэтому гитлеровское командование стремилось во что бы то ни стало удержать Крымский полуостров.
Наступал 1944 год. Встретить его мы решили, впервые за войну, по-семейному. На наш праздник пришли командир гвардейской подводной лодки «Щ-205», гвардии капитан 3-го ранга Павел Денисович Сухомлинов, командир подводной лодки «А-2» А.П. Касаткин и командир электромеханической боевой части подводной лодки «Л-23», инженер-капитан 3-го ранга Григорий Никифорович Шлопаков с женой Марией Александровной и сыновьями Толей и Витей. Сам Новый год мы встретили очень весело: настроение было приподнятое, и мы, разгоряченные припасенным вином, много шутили, смеялись и танцевали. Расставаться совсем не хотелось, поэтому разошлись лишь под утро.
Днем 1 января, в салоне за обедом, я встретил своего бывшего командира — капитана 3-го ранга Иллариона Федотовича Фартушного. Я подсел к нему Поближе, и мы разговорились. Не везло, если можно так выразиться, моему учителю и на подводной лодке «Л-23», которой он командовал уже более полутора лет. Он успешно ставил мины у вражеского побережья, сделал шесть труднейших походов в осажденный Севастополь, доставив свыше шестисот тонн боезапаса и продовольствия, а вот потопить хотя бы одно вражеское судно торпедами ему никак не удавалось: ни разу он не встретился с противником лицом к лицу.
И только в начале ноября 1943 года, в канун 25-й годовщины Великой Октябрьской революции, подводная лодка «Л-23» вышла в очередной боевой поход, во время которого Илларион Федотович обнаружил немецкий танкер в окружении двух миноносцев. Он сразу ринулся в торпедную атаку, а выходить в атаку, что и говорить, Илларион Федотович умел мастерски. Будучи старпомом под его командованием, я не раз участвовал в этих стремительных бросках.
Две из трех выпущенных подводной лодкой «Л-23» торпед попали в цель, и танкер быстро затонул. Миноносцы длительное время преследовали наших отважных [317] подводников, но тщетно — Фартушный оторвался от них и, несмотря на полученные повреждения, благополучно привел лодку в базу.
Я искренне порадовался его успеху и на прощание пожелал удачи в предстоящем боевом походе в Каркинитский залив, в который подводная лодка «Л-23» должна была выйти в начале января 1944 года.
Однако из этого похода подводная лодка «Л-23» в базу не вернулась.
Значительно позже стали известны обстоятельства их гибели. 17 января 1944 года подводная лодка «Л-23», находясь северо-западнее мыса Тарханкут, безуспешно атаковала торпедами «судно-ловушку» номер 106. После атаки противник настойчиво преследовал подводную лодку и в конце концов нагнал ее, забросал глубинными бомбами и потопил.
Но в этом бою погиб не только командир подводной лодки «Л-23». Вместе с Фартушным в боевой поход пошел командир бригады подводных лодок капитан 1-го ранга Андрей Васильевич Крестовский. Так, волею судьбы, наша бригада понесла двойную невосполнимую и горькую утрату. Жаль, от души жаль было мужественный экипаж и моих первых талантливых учителей.
После гибели Андрея Васильевича новым командиром бригады подводных лодок назначили капитана 1-го ранга Серафима Евгеньевича Чурсина, который прибыл к нам с Тихоокеанского флота. Забегая вперед, скажу, что под его командованием нашу бригаду наградили орденом Красного Знамени и стали именовать Севастопольской. Мне нередко, по долгу службы, приходилось встречаться с ним и после войны, когда он в звании адмирала флота успешно командовал Черноморским флотом, и каждый раз он покорял меня своей уравновешенностью, вдумчивостью, работоспособностью и глубиной принимаемых решений...
А нам, успешно окончившим насыщенный боевыми столкновениями и отчаянными схватками с противником год; командование бригады подводных лодок предоставило время для текущего ремонта. Все боевые части и службы корабля после новогодних праздников [318] составили ремонтные ведомости и стали готовить корабль к ремонту.
Мы должны были качественно провести ремонт всех механизмов и корабля в целом, лучше осмыслить боевой опыт, извлечь из него уроки, внедрить в нашу практику все лучшее, чему мы научились за истекшее время войны, и ни в коем случае не снижать требовательность к себе. И несмотря на то, что часть работ должны были выполнить рабочие потийских судоремонтных мастерских, большая часть работы, как всегда, легла на плечи личного состава. Особенно большой объем работ был у мотористов, трюмных и электриков.
Конечно, трудностей было хоть отбавляй. Надо отметить, что с самого начала войны флотские склады почти не пополняли запасными частями, поэтому со временем недостача стала ощущаться все больше и больше. Мы старались восполнить этот пробел своими силами, доставали материалы и запасные части всеми правдами и неправдами из самых потаенных уголков складов и баз. Кроме того, производственные возможности потийских судоремонтных мастерских были весьма ограничены: они были до отказа забиты кораблями эскадры, ставшими на срочный ремонт. Мы изворачивались как могли.
Организовав ремонтные работы и согласовав ведомости, я со спокойной душой принялся готовиться к заслуженному отдыху. После боевых походов мы с товарищами, как правило, ходили на охоту или на рыбалку. Вот и на этот раз в середине января 1944 года мы решили поехать на охоту на озеро Имнат, а заодно и порыбачить. Но наверное, неправильно было бы назвать эту молодецкую забаву рыбалкой.
Дело в том, что для экономии времени и сил (середина зимы все-таки) мы за символическую мзду взяли небольшой катер и прихватили с берега взрывчатку. То, что запал к этой взрывчатке взяли, как говорится, «не той системы», никто не заметил. Ошибка стала понятна, когда запал уже тлел со скоростью, во много раз превышающей наши ожидания. Когда все бросились врассыпную, было уже поздно — баркас разнесло в щепки! К счастью, все остались живы, но не все смогли доплыть до берега: [319] многих, в том числе и меня, подобрала спасательная команда. Довольно оперативно раненых доставили в госпиталь, где почти месяц мы приходили в себя.
Но и в госпитале я продолжал руководить ремонтом и оставался в курсе всех событий на подводной лодке и в бригаде. Меня ежедневно посещали офицеры, старшины и краснофлотцы, от которых я узнавал о сложностях и препятствиях, возникающих в ходе работы. Тогда же мне сообщили о гибели подводной лодки «Л-23». Я невероятно глубоко переживал за Иллариона Федотовича, мне очень тяжело было смириться с тем, что больше никогда не увижу его, не пожму его крепкую жилистую руку. Для всей команды нашей подводной лодки его гибель стала невосполнимой утратой, но он навсегда остался в нашей памяти...
Из госпиталя меня выписали домой с гипсом на ноге, но это мне ничуть не помешало продолжать руководить ремонтом корабля и готовить его к очередному боевому походу. Я сидел среди множества ящиков с мандаринами, которые в избытке приносили к нам домой ежедневные делегации, и разрешал возникающие вопросы.
Краснофлотцы и офицеры делились со мной не только служебными проблемами, но и рассказывали о бытовых неурядицах. Однажды ко мне пришел военфельдшер Дьячук и, раскрасневшись, возмущенно рассказывал о безобразном поведении электриков — Носа, Перебойкина, Кроля и Федорченкова, — которые где-то раздобыли и употребили коньяк, а в бутылку налили мочу. Обнаружив у них бутылку, ее тут же экспроприировали и оставили в провизионке. Дьячук, по-видимому, положил глаз на этот «коньяк» и, наконец, потеряв терпение, спросил у Марголина разрешения выпить немного коньяку. Тот не отказал. Подмена обнаружилась мгновенно! Но у старпома военфельдшер поддержки не нашел, Марголин лишь подтрунивал: «На то вы и доктор!» Такая несправедливость совершенно не устраивала Дьячука, и он решил искать правды у меня. Ну а что я мог ему на это ответить? Только пообещать, что разберусь и накажу, но делать этого, естественно, не собирался. Да, на берегу мои ребята развлекались как могли, порой даже перегибая палку. [320]
В походах краснофлотцы сберегали выдаваемые продукты, особенно икру, печенье и шоколад, отказывали себе в пайковом вине и коньяке, мастерили всякие поделки для того, чтобы все продать по приходе в базу и повеселиться от души. Особенно непросто бывало сразу после прихода в базу, потому что люди долго не могли отвыкнуть от сложившегося режима и ближе к ночи начинали куролесить. Кто-нибудь из заводил, чаще им был Беспалый, к вечеру выбирался из койки, доставал хмельное и закуску из своих запасников и зачинал песню «Зеленая собака». Утром поднять «отдыхающих» было сложно, поэтому многие из них пропускали завтрак, еле-еле добирались до подводной лодки, иные сваливались за дизелями, электромоторами и в других укромных уголках, где они потихоньку дремали в самых неожиданных позах. Но с нашим боцманом дремать конечно же не приходилось, он быстро обнаруживал тунеядцев, поднимал и заставлял их работать. Со временем режим дня и ночи у краснофлотцев налаживался, и жизнь входила в обычный ритм. Вместе с тем на ходе и качестве ремонта «вживание» никак не отражалось.
Не потому пили и продавали продукты мои краснофлотцы, что были гуляками и пьяницами. Им тяжело было переносить тяготы боевых походов, каждый из которых мог оказаться последним. Не все могли переслать деньги родным, или потому, что не знали, что с ними, или потому, что те оказались на оккупированных территориях, или просто уже никого не стало... Оттого и топили свои переживания в вине, совершали бездумные поступки. К очередному походу они, как правило, продавали все до последней нитки и уходили в море с единственным желанием — найти и поразить врага. В этом им нельзя отказать: чем ближе был поход, тем более и более преображались мои молодцы, показывая невероятную моральную стойкость и патриотизм. В боевой поход мои «береговые раздолбай» выходили все равно как гвардейцы — подтянутые, гладко выбритые, в глазах — блеск, решимость и бесстрашие. Мы не позволяли себе отращивать в боевых походах бороду, как делали наши противники, все следили за собой и в базу [321] возвращались такие же гладко выбритые и подтянутые. И этим гордились.
В эти дни мне стала известна еще одна печальная история, которая не могла не тронуть мое сердце. Не раз ко мне вместе с товарищами приходил и наш кок Николай Федоров. В последние дни он стал очень замкнут и нелюдим. Несколько раз я порывался выяснить причину изменившегося настроения, но он ничего не рассказывал. В конце концов я выпроводил всех, кроме него, и прямо спросил, что произошло. Тогда он рассказал мне удивительную историю, которая, впрочем, нередко случалась на войне. Как-то раз, возвращаясь поздним вечером из увольнения, он переходил через портовые железнодорожные пути и окликнул солдата, чтобы тот дал ему прикурить. Когда яркая вспышка озарила лицо, как оказалось, офицера, Федоров узнал в нем своего старшего брата Степана. Кончено, их радости не было предела.
Тут я поспешил выразить свою радость за братьев, но Николай тут же ошеломил меня сообщением, что сразу после их встречи его брат, старший лейтенант Степан Федоров, был отправлен на Малую Землю, где через несколько дней геройски погиб, освобождая Новороссийск. Вот так горькая военная судьба позволяла близким людям ненадолго увидеться, а затем разлучила их навсегда...
К концу февраля силами Ленинградского и Волховского фронтов был освобожден Ленинград, а немецко-фашистские оккупанты были изгнаны из Ленинградской области. Это была блестящая победа, которая воодушевила весь советский народ. Мы знали, что в родном городе Григория Никифоровича Шлопакова на протяжении всей блокады оставались его мать и сестра, и мы хотели обрадовать семью, принеся эту новость. Но, к сожалению, мы не утешили жену и двух детей Григория Никифоровича, погибшего вместе с «Л-23», видимо, лишь разворошили горькие воспоминания. А гораздо позже мы узнали, что сестра Григория Никифоровича не дожила до освобождения: она умерла от голода...
Стремительно и неудержимо наступила весна 1944 года. Наша армия беспощадно гнала фашистов с нашей родной земли. [322]
8 апреля войска 4-го Украинского фронта прорвали оборону противника на Сиваше и Перекопе.
13 апреля были освобождены от фашистов Феодосия, Евпатория и Симферополь.
17 апреля войска Рабоче-крестьянской Красной армии овладели Балаклавой и подошли к Севастополю.
7 мая войска 4-го Украинского фронта начали штурм севастопольских укреплений. Одновременно наши подводные лодки и торпедные катера совместно с авиацией флота усилили удары по вражеским кораблям и судам и лишили фашистов возможности перевозить военные грузы по морю. Отрезанные от основных сил, обреченные на катастрофу, немцы спешили эвакуировать свои войска из Севастополя. Перед кораблями флота встала задача не дать им безнаказанно уйти в Румынию через море.
Враг не смог устоять под сокрушительным напором Красной армии, и 9 мая после упорных боев на суше и на море наши войска полностью освободили наш родной Севастополь!
На следующий день «Правда» писала: «Здравствуй, родной Севастополь, любимый город советского народа, город-герой, город-богатырь! Радостно приветствует тебя Советская страна».
Активное участие в этой операции принимала подводная лодка «С-31». Я, как вы понимаете, по состоянию здоровья в море не вышел, вместо меня пошел командир «С-33» капитан 3-го ранга Борис Андреевич Алексеев.
Не трудно понять, каково было мое настроение. Отголоски этих переживаний терзают мою душу и по сей день. Дорого, слишком дорого обошлась мне эта охота! Действительно, сложно себе было представить более неразумный поступок: на войне достаточно риска и опасности без «охоты и рыбалки». Но нас, молодых моряков, переполняла неуемная кипучая энергия, требующая дополнительных острых ощущений. Молодость, молодость... Этого памятного урока мне хватило на всю жизнь: на протяжении оставшихся двадцати пяти лет службы я больше не охотился и не рыбачил...
Но в этом, двадцатом, походе произошло событие, которое заставило меня еще больше переживать за последствия [323] неудачной рыбалки, которые вынудили меня оставить свою команду без попечения.
Через много лет от своего старого друга, однокашника по Военно-морскому училищу, бывшего командира гвардейской подводной лодки «Щ-215» Героя Советского Союза капитана 1-го ранга в отставке Михаила Васильевича Грешилова я совершенно случайно узнал, что в этом походе мой экипаж оказался на волосок от гибели.
Осенью 1979 года вместе с Михаилом Васильевичем мы отдыхали в солнечногорском санатории ВМФ. Мы жили в одном номере и долгими осенними вечерами прогуливались по санаторным аллеям, снова и снова вспоминая о войне, о наших боевых товарищах, о совместной службе на Черном море.
— Знаешь, Коля, а я ведь чуть не потопил твою подводную лодку... — как-то сказал мне Михаил Васильевич.
Его слова заставили меня насторожиться.
— Что ты говоришь?! Как это могло произойти?
— Во время освобождения Севастополя. Я знал, что ты тогда болел и вместо тебя пошел Алексеев...
— Это дела не меняет! Так что случилось?
— Ну, если ты помнишь, в этот период каждая подводная лодка получила для боевых действий большие районы вместо меньших по размеру позиций. Район боевых действий моей подводной лодки граничил с районом, выделенным для «С-31». Однажды днем мы обнаружили подводную лодку, проходящую через наш район в надводном положении. Видимость была плохая, связь установить не удалось, да и распознать ее силуэт было сложно, так как он в равной степени походил на нашу «эску» и на немецкую подводную лодку. Не было никакой возможности развеять мои сомнения, — озабоченно продолжал Михаил Васильевич, — поэтому я решил выходить в торпедную атаку. И вот, представляешь, перед самым торпедным залпом боцман немного притопил нашу «щуку», из-за чего продолжать наблюдение в перископ я не мог. И после того, как мы подвсплыли, я поднял перископ, а подводной лодки уже не было — она погрузилась. [324]
Слушая Михаила Васильевича, я не произнес ни слова, я просто окаменел, будто наяву представляя весь ужас создавшейся ситуации.
— Как же это могло произойти, Миша? — просипел я. — Как же у тебя получилась такая ошибка в счислении?
— Нет, Коля, никакой ошибки у меня не было. Это Алексеев оказался в нашем районе. По приходе в базу я несколько раз лично проверял штурманскую прокладку. Твой штурман не пошел в этот поход, Алексеев с собой на «С-31» взял молодого штурмана.
— Погоди, а разве в боевом приказе не было оговорено, чтобы вы не атаковали подводные лодки — под Севастополем немецких подводных лодок не было! — наступал я на друга.
— В том-то и дело, что не было оговорено, — глубоко вздохнул Михаил Васильевич и насупился. По его лицу было видно, что он заново переживает свою поспешность, чуть не обернувшуюся катастрофой.
Здесь я сделаю небольшое отступление и попытаюсь объяснить, почему такое могло произойти. Дело в том, что в боевых документах, подготовленных в связи с планирующейся блокадой Севастополя, действительно не было никаких директив, категорически запрещающих атаковать подводные лодки. Я хорошо помнил наглую атаку итальянской малой подводной лодки неподалеку от Ялты, да и подводный поединок у побережья Турции, но при чем здесь немецкие подводные лодки во время освобождения Севастополя? В самом деле, тогда фашисты, зажатые в клещи советской армией, в панике бежали из Севастополя и поспешно эвакуировали свои войска, поэтому никакой речи о каких бы то ни было боевых действиях немецких подводных лодок просто не могло быть!
Так, спустя много лет, я, можно сказать, совершенно случайно узнал о смертельной угрозе, которая в мое отсутствие нависла над подводной лодкой «С-31»...
Летом 1944 года Потийскую военно-морскую базу вновь посетил народный комиссар Военно-морского флота, адмирал флота Советского Союза Николай Герасимович Кузнецов. На этот раз, наряду с решением общефлотских [325] вопросов, он вместе с командующим Черноморским флотом вице-адмиралом Ф.С. Октябрьским, членом Военного совета вице-адмиралом П.И. Азаровым и командиром бригады подводных лодок капитаном 1-го ранга С.Е. Чурсиным провел смотр нашей подводной лодки. Как известно, смотры служат для проверки боевой готовности и состояния корабля и всего личного состава.
Вся материальная часть, как и весь корабль, была исправна и находилась в образцовом состоянии. Это был результат плодотворного и упорного труда всего экипажа подводной лодки, но особенно хотел бы отметить старпома Марголина, минера Егорова, боцмана Емельяненко, старшин Щукина, Крылова и Карпова.
Настроение было бодрое, команда выглядела молодцевато, на груди у каждого блестели позолотой многие боевые ордена и медали.
Я встретил наркома на палубе, доложив ему, что подводная лодка «С-31» к смотру готова.
Нарком и сопровождающие его лица спустились в подводную лодку через люк первого отсека. Его встретил и четко доложил о готовности командир отсека старший лейтенант Егоров. Отсек выглядел отлично: при свете электрических лампочек поблескивали надраенные кремальеры носовых торпедных аппаратов, по бортам, на стеллажах, будто огромные сигары, покоились тупоносые боевые торпеды. Трубы торпедных аппаратов были выкрашены в цвет слоновой кости, станция воздуха высокого давления блестела синей эмалью, трюм — красной эмалью, подволок и борта отсека были покрашены цинковыми белилами, аккуратно заправленные белоснежным бельем койки личного состава довершали общую картину.
Побеседовав с личным составом первого отсека, нарком ВМФ перешел во второй отсек, за ним следовал я, за мной во второй отсек вошел командующий флотом Ф.С. Октябрьский — он сам установил такой порядок смотра.
Во втором отсеке наркома ВМФ встретил и доложил о готовности отсека к смотру командир второго отсека электрик Григорий Трубкин. Второй отсек выглядел не [326] хуже первого: стол кают-компании был покрыт плюшевой скатертью, койки офицеров аккуратно застланы и задрапированы плюшевыми шторами, в каютах акустика и командира подводной лодки нас также встретили надлежащий порядок и идеальная чистота.
Центральный пост, как и предыдущие два носовых отсека, выглядел безукоризненно. Везде было чисто, главная и трюмная помпы, как и их станции, все приборы, магистрали и другая аппаратура блестели радугой эмалевых красок. И так было в остальных четырех кормовых отсеках.
Проходя по отсекам подводной лодки, нарком не раз обращался к Ф.С. Октябрьскому:
— Видишь, Филипп, — так нарком называл командующего флотом, — как хорошо выглядит корабль, а ты все жалуешься, что у тебя на флоте красок не хватает.
Командующий флотом пожал плечами, но ничего не ответил.
Напрасно нарком журил, адмирала Октябрьского, с красками на флоте дело действительно обстояло плохо, и не флотскими красками была покрашена наша подводная лодка. Дело в том, что наш боцман Николай Николаевич Емельяненко крепко подружился с главным боцманом плавбазы «Волга», в распоряжении которого находился огромный запас испанских красок, предназначенных для покраски «Волги» — бывшего пассажирского лайнера испанского торгового флота. По-дружески главный боцман плавбазы «Волга» и снабжал нашего боцмана столь дефицитными в то время красками. Нужно отдать должное и моему помощнику — Борису Максимовичу Марголину, умевшему, как никто другой, распорядиться этим добром и пополнять наши запасы красок из других, не менее интересных источников.
Смотр подводной лодки, продолжавшийся более двух часов, прошел успешно. Куда только ни заглядывал нар-KOV, он везде видел образцовый порядок. О чистоте отсеков и говорить не приходилось, все механизмы и устройства были в образцовом порядке. Это произвело на наркома неизгладимое впечатление, но более всего, конечно, порадовало нас. [327]
В каждом отсеке адмирал Н.Г. Кузнецов беседовал с краснофлотцами. Дойдя до седьмого отсека, нарком и комфлот поднялись на верхнюю палубу.
На верхней палубе мы выстроили команду. Нарком обошел строй и опросил претензии — их не было. Нарком поблагодарил личный состав за отличную службу.
— Служим Советскому Союзу! — бодро, с улыбками на загорелых лицах ответили подводники.
Я распустил строй. Вместе с наркомом и командиром бригады, капитаном 1-го ранга Чурсиным мы подошли к 100-миллиметровому орудию.
— Видно, что исправный корабль, — похвалил нарком.
Этих теплых, хвалебных слов было более чем достаточно для всего личного состава, усилиями которого подводная лодка заслужила столь высокую оценку наркома. Я заверил народного комиссара ВМФ, что личный состав подводной лодки «С-31» с честью выполнит все поставленные боевые задачи.
После окончания беседы адмирал флота Советского Союза Н.Г. Кузнецов в сопровождении командующего флотом адмирала Ф.С. Октябрьского, члена Военного совета флота вице-адмирала П.И. Азарова и командира бригады подводных лодок капитана 1-го ранга С.Е. Чурсина сошли с борта подводной лодки.
В течение долгого времени этот нежданный визит высшего командования ВМФ являлся предметом делового обсуждения на строевых совещаниях личного состава бригады подводных лодок.
Смотр корабля, проведенный народным комиссаром ВМФ, был отличной школой не только для меня, но и для всех командиров подводных лодок...
К концу лета 1944 года советские войска все дальше уходили на запад. Жаркие битвы гремели уже за пределами нашей Родины.
В это время мы получили новое боевое задание. Согласно боевому приказу, нам предстояло действовать в северо-западной части Черного моря. В порты Болгарии и Румынии в это время прибывали новые немецко-фашистские войсковые части, которые усилили береговые оборонительные сооружения и противовоздушную оборону. [328]
Наша подготовка к предстоящему боевому походу отличалась целым рядом особенностей. Во-первых, в северо-западном районе Черного моря мы не плавали уже два года: с осени 1942 года боевая деятельность наших подводных лодок сместилась к крымскому побережью, где в то время проходили наиболее интенсивные морские коммуникации противника. Во-вторых, мы хорошо знали, что в районе западного побережья Черного моря, портов Варна, Бургас, Констанца и Сулины противник активно использовал минное оружие.
Здесь я хочу сделать небольшое отступление и остановиться на таком вопросе, как минная опасность, который являлся для всех нас, подводников, исключительно важной проблемой.
Мы прекрасно знали, что еще в начале войны вдоль побережья Румынии и Болгарии фашисты выставили множество якорных контактных мин, которые должны были оградить прибрежные коммуникации, порты и военно-морские базы от наших кораблей. Поэтому за минными полями торговые суда противника чувствовали себя в полной безопасности, а наши корабли несли тяжелые потери.
Немцы использовали минное оружие как в глубинных районах моря, так и в прибрежной полосе. На больших глубинах моря они ставили якорные мины, а на глубинах до 50 метров — донные мины магнитного, акустического или иного неконтактного действия. Мы учитывали, что якорные минные поля менее живучи, чем донные, так как через 1–2 года в результате обрыва минрепов эффективность заграждения якорными минами значительно сокращается, донные же мины могут действовать в течение нескольких лет.
В первые же дни войны в июле 1941 года на минном поле погиб лидер «Москва», участвовавший в огневом налете на порт Констанца. 1 декабря 1942 года в районе порта Сулина во время огневого налета подорвался на минах крейсер «Ворошилов».
Еще большие потери от мин несли подводные лодки. Достаточно сказать, что только в 1941–1942 годах наши подводные лодки подрывались на минных заграждениях противника не менее 250 раз. [329]
После окончания Великой Отечественной войны, работая в Оперативном управлении Главного штаба Военно-морского флота, я познакомился с научным трудом доктора военно-морских наук, крупного специалиста минно-торпедного дела, капитана 1-го ранга Ивана Алексеевича Киреева. В этой работе на основе имевшихся в Главном штабе ВМФ данных И.А. Киреев дал глубокий научный анализ эффективности немецкого минного оружия.
В частности, я узнал, что наша подводная лодка «С-31», находясь на позиции у западного побережья Черного моря с 30 октября по 9 ноября 1941 года, пересекла минное заграждение противника 6 раз в надводном и 6 раз в подводном положении. Суммарная вероятность гибели подводной лодки составляла 62 процента. Сменившая нас в этом районе 11 ноября подводная лодка «С-34» под командованием капитана 3-го ранга Якова Моисеевича Хмельницкого погибла.
Находясь на боевой позиции у Констанцы в августе 1942 года, мы 24 раза пересекли минные линии, поставленные немцами весной 1942 года. Суммарная вероятность гибели составляла 90 процентов. Сменившая нас в этом районе 26 августа подводная лодка «Щ-208» под командованием капитан-лейтенанта Беланова погибла.
В октябре 1943 года нами на боевой позиции северо-западнее Севастополя были обнаружены свежие плавающие мины (о чем было доложено командованию бригады, но, вопреки здравому смыслу, мы были оставлены в этом районе). Сменившая нас 25 октября подводная лодка «А-3» под командованием капитан-лейтенанта С.А. Цурикова погибла.
Каждый раз, оказавшись под водой в пределах минного поля с якорными минами, мы двигались самым экономическим ходом (под одним электродвигателем) со скоростью 1,8 узла в час, то есть за час плавания подводная лодка преодолевала 3332 метра. Нетрудно подсчитать, что на такой скорости при длине подводной лодки 90 метров минреп проходил вдоль борта в течение 90 секунд. Эти полторы минуты тянулись мучительно долго — ибо в любой момент мы ждали взрыва... [330]
Мины были коварным оружием, которого мы, подводники, не могли разгадать. От этого оружия мы не имели эффективной защиты и, вполне естественно, несли большие потери.
В результате тяжелой минной обстановки на западном побережье Черного моря многие наши подводные лодки при форсировании минных полей подрывались («Щ-205», «М-31», «А-5», «М-113», «Щ-212» и другие), а некоторые из них и гибли («Щ-211», «С-34», «Л-24» и другие).
Скрупулезно проанализировав минную обстановку 16 августа 1944 года, мы вышли в западную часть Черного моря в наш последний боевой, двадцатый, поход. В этом районе наши подводные лодки не были с осени 1942 года.
Кальку минной обстановки на этот раз мы имели, но относились к ней с некоторым недоверием, так как она была составлена по немецким данным. Поэтому, когда мы подошли к фарватеру минного поля, погрузились и решили преодолеть его под водой. Весь личный состав стоял на боевых постах и командных пунктах по готовности номер один.
В отсеках подводной лодки стояла полная тишина. Внимательно прослушивая горизонт, акустик Крылов, да и личный состав ждал зловещего шороха трущегося о борт подводной лодки стального минрепа. Что и говорить, ожидание неприятное! Но все обошлось. У нас оказался проверенным довольно широкий коридор, которым мы и пользовались для подхода к берегу. Кроме отдельных самолетов, летающих вдоль побережья, и одиночных кораблей противолодочной обороны, мы ничего не обнаружили.
Тем временем события на фронтах разворачивались с молниеносной быстротой и следовали одно за другим таким образом.
23 августа румынский народ сверг фашистскую диктатуру Антонеску. Новое правительство Румынии порвало с гитлеровской Германией и объявило ей войну.
29 августа Черноморский флот силами воздушного и морского десантов занял главную базу румынского флота — Констанцу. [331]
31 августа наши войска вступили в столицу Румынии — Бухарест.
Срок нашего пребывания на боевой позиции подходил к концу, когда шифровальщик Лысенко вручил мне радиограмму от командования бригады. Капитан 1-го ранга Чурсин запрашивал меня о возможности продлить время пребывания на позиции еще на несколько дней. Наши запасы провизии, соляра, масла и пресной воды подходили к концу. Мы тщательно проверили все, что осталось, и на совместном собрании единодушно решили, что можем продлить свое пребывание на позиции, о чем немедленно ответили Чурсину.
Пришлось умерить аппетиты, ибо норма питания была сокращена в два раза. Особенно трудно приходилось с пресной водой и продуктами, их явно не хватало для того, чтобы дополнительно пробыть в море в течение 5–7 дней. Но никто не сетовал, наоборот, по инициативе личного состава мы еще раз пересмотрели свои возможности в сторону уменьшения норм потребления воды и провизии. Каждый матрос, старшина и офицер понимал серьезность создавшегося положения и стоически переносил эти трудности. Мотористы, что называется, по капле собирали соляр и масло, строго следили за их расходом и этим обеспечили необходимый надводный ход корабля...
2 сентября наши войска вышли к румыно-болгарской границе. Судьба Болгарии, как и в прошлом веке, решалась с нашей помощью. С той лишь разницей, что от турецкого ига болгарскому народу помогла освободиться русская армия, а от немецко-фашистских захватчиков — советская армия.
Вступление советских войск в Болгарию ускорило революционное движение болгарского народа, и 9 сентября болгарские коммунисты свергли реакционное правительство Болгарии, в результате чего власть перешла в руки правительства Отечественного фронта, которое, порвав отношения с Германией, объявило ей войну. В этот же день нашими морскими и воздушными десантами были заняты болгарские военно-морские базы Варна и Бургас... [332]
Вскоре нам разрешили возвратиться в базу. 12 сентября мы покинули боевую позицию, а утром 15 сентября нам открылся знакомый элеватор Поти. Какими родными и близкими сердцу показались нам открывшиеся низкие берега «пламенной Колхиды»!
Медленно подводная лодка двигалась по водной глади потийской гавани, оставляя за собой широко расходящийся след. Когда мы подходили к плавбазе «Волга», я пристально всматривался в ряды встречавших нас подводников, выстроившихся на палубах левого борта плавбазы, и увидел Веру Васильевну с дочурками Иришей и Наташей. Что-то всколыхнулось во мне и будто оборвалось. Все заботы и тревоги боевых походов разом отступили, и внезапно исчезло беспрерывное напряжение, сменившееся непривычным спокойствием. «Все позади», — подумалось мне, и на душе стало как-то легко.
Я стоял молча и, взволнованный приветствиями, необычно крепко держался руками за поручни ходового мостика, внимательно отслеживая движения подводной лодки, которая медленно продвигалась вперед. Наконец она коснулась борта «Волги» и остановилась. Швартовая команда четырьмя крепкими стальными концами пришвартовала подводную лодку к борту плавбазы. Подали сходню, по ней на палубу подводной лодки спустились командир бригады капитан 1-го ранга С.Е. Чурсин и начальник политического отдела бригады капитан 3-го ранга П.Н. Замятин.
— Смирно! Товарищ капитан 1-го ранга! Подводная лодка «С-31» из боевого похода возвратилась. Задание выполнено. Командир подводной лодки «С-31» капитан 3-го ранга Белоруков, — отрапортовал я комбригу.
— Поздравляю вас с успешным выполнением боевого задания и благополучным возвращением в базу! — произнес комбриг.
Многоголосое, мощное русское «Ура!» перекатисто прогремело над гаванью Потийского порта...
Так закончился мой последний — двадцатый — боевой поход.
За участие в блокаде немецкого флота в портах Болгарии и Румынии подводная лодка «С-31» получила благодарность [333] от Верховного главнокомандующего, а наша бригада подводных лодок была награждена орденом Красного Знамени и получила название Севастопольской.
5 ноября 1944 года наша подводная лодка была удостоена высокой правительственной награды — ордена Красного Знамени.
Через несколько дней было назначено время вручения Краснознаменного флага, ордена Красного Знамени и грамоты Верховного Совета Союза ССР.
Здесь приведу подлинный текст Указа Президиума Верховного Совета Союза ССР:
«Указ Президиума Верховного Совета Союза ССРО награждении подводной лодки «С- 31» орденом Красного Знамени
За образцовое выполнение заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками наградить подводную лодку «С-31» орденом Красного Знамени.
Председатель Президиума Верховного Совета СССР
М. Калинин
Секретарь Президиума Верховного Совета СССР
А. Горкин».
К этому моменту я готовился долго. Пожалуй, более волнующего события в моей жизни еще не случалось. Не покривлю душой, если скажу, что волновались мы все. Я уверен, что каждый член экипажа готовился к этому торжественному моменту задолго и приводил в порядок свою форму и корабль.
Я встал очень рано, так как больше не мог заснуть. Не торопясь я побрился, оделся и сел у себя на кровати. Дольше терпеть я не смог и раньше времени отправился на плавбазу. Там я встретился с боевыми друзьями и немного успокоился. Я пожимал их руки и от души принимал их теплую поддержку в этот непростой для меня момент.
Наконец мне доложили о готовности подводной лодки к торжественному подъему Краснознаменного флага, вручению ордена Красного Знамени и построении для [334] личного состава, и я с душевным трепетом отправился на подводную лодку, стоявшую у левого борта плавбазы «Волга».
С излишней поспешностью я вступил на деревянную сходню, которая завибрировала под ногами, да еще грянул духовой оркестр, и я, как курсант-первогодок, вбежал на борт подводной лодки. Но это было еще полбеды. Вслед за этим, придерживаясь такта оркестрового марша и засмотревшись на строй матросов, я споткнулся обо что-то и наверняка бы растянулся на сходне или, не дай бог, упал бы за борт, не поддержи меня вовремя встречающий у трапа старпом. А матросы — молодцы, никто даже не улыбнулся, поддержав во мне уверенность и спокойствие. Эти чудные парни, где можно и нужно, любили подшутить, да еще и как, а в ответственный и сложный момент всегда выручали своей выдержкой.
Орден Красного Знамени, грамоту Верховного Совета ССР и Краснознаменный флаг вручали командир бригады подводных лодок капитан 1-го ранга С.Е. Чурсин и начальник политического отдела капитан 3-го ранга П.Н. Замятин. Я подошел к ним, отдал честь, доложил о построении личного состава.
Комбриг зачитал перед строем Указ Президиума Верховного Совета Союза ССР. Я подошел к Краснознаменному флагу, который держали в руках комбриг и наш комиссар, преклонил колено и с глубоким волнением поцеловал правый угол флага. Вновь грянул оркестр. Под торжественные звуки гимна Советского Союза полотнище Краснознаменного военно-морского флага вместе с флагами расцвечивания медленно поднялось на флагштоке.
Матросы, старшины и офицеры повернули голову в сторону флагштока, на котором развевалось полотнище Краснознаменного военно-морского флага...
Из моей памяти никогда не изгладятся трепет и восхищение этой невероятно торжественной церемонией.
После окончания церемонии вручения награды состоялся митинг подводников, посвященный этому знаменательному для всех нас событию. В своем выступлении на [335] митинге я доложил собравшимся, что торжественное обещание, данное личным составом подводной лодки в первый день войны, — стать краснознаменным кораблем — нами выполнено. Мы поклялись еще настойчивее повышать свое боевое мастерство во имя окончательной победы над врагом.
Теперь мы должны были привыкать к несколько необычному для нас гордому сочетанию «Краснознаменная подводная лодка «С-31»! Вместе с тем мы все хорошо понимали, какая высокая честь оказана экипажу и какая ложится на него дополнительная ответственность.
Вечером на товарищеский ужин мы пригласили командование бригады, дивизиона и наших боевых товарищей с других кораблей. Сервировка стола была скромной, но это ничуть не умалило нашего гостеприимства.
Гостей было много. И настроение у всех приподнятое, особенно, конечно, у нашей команды. Мы чувствовали себя хозяевами и внимательно ухаживали за товарищами. Много теплых, задушевных пожеланий услышали мы в свой адрес. В своих разговорах мы нередко вспоминали всех наших товарищей-подводников, павших смертью храбрых...
Затем потекли размеренные трудовые будни, которые принесли немало перемен.
Приказом народного комиссара Военно-морского флота мой старпом капитан-лейтенант Борис Максимович Марголин был назначен командиром подводной лодки «М-32». Он полностью отвечал служебному положению как в море, так и в повседневной службе в базе. Его забота о корабле и личном составе, их чаяниях и трудах, была выше всяких похвал.
Все больше и больше наших боевых командиров покидало подводную лодку «С-31», и от этого становилось и радостно, так как они шли на заслуженное повышение, и грустно, как бывает всегда, когда расстаешься с хорошими боевыми друзьями.
Вместо Марголина моим помощником назначили уважаемого всеми нами минера, старшего лейтенанта Сергея Григорьевича Егорова. Казалось, давно ли молодой лейтенант окончил Севастопольское военно-морское училище [336] и в самом начале войны пришел к нам. А прошли три тяжелейших года войны. Мужали все мы, и вместе с нами приобрел большой боевой опыт и Сергей Григорьевич. За военные годы под его руководством торпедисты лодки подготовили и выстрелили 18 боевых торпед. Дважды Сергей Григорьевич успешно управлял артиллерийским огнем по береговым объектам противника. Он на самом деле заслужил эту должность.
На смену Егорову пришел уже известный читателю наш первый минер — капитан-лейтенант Василий Георгиевич Короходкин. Мы знали друг друга давно, и ему не нужен был период врастания в обстановку. Пока мы с ним не виделись, он успешно окончил Высшие ордена Ленина специальные командирские курсы, возмужал, обзавелся семьей. Мы все были довольны этим назначением, что скрывать — свой человек.
После ухода с подводной лодки «С-31» осенью 1941 года Короходкин успешно служил на дивизионе «щук», до весны 1942 года базировавшихся в Туапсе, а позже в Батуми. Как и мы, много пережил он за время войны. Остановлюсь для примера лишь на одном боевом эпизоде.
После зимнего «затишья» в начале весны 1942 года фашистская авиация вновь активизировала свои боевые действия на Кавказе. 22 марта, во время обеденного перерыва, немецкая авиация совершила первый в этом году налет на порт Туапсе. Они планировали уничтожить в порту подводные лодки и их плавучую базу «Нева». Но к счастью, после налета подводники потерь не понесли. Лишь одна авиационная бомба попала в минный заградитель «Островский».
Видимо, этим немцы не удовлетворились. Поэтому на следующий день, приблизительно около 13 часов, немецкая авиация совершила второй налет на Туапсе. В налете участвовало 60 «Фокке-Вульфов». В порту, помимо плавбазы «Нева» и двух подводных лодок, отшвартованных у ее правого борта, находились торговые суда.
Одному из самолетов противника, прорвавшемуся через заградительный огонь, удалось лечь на боевой курс со стороны моря, спикировать на плавбазу и сбросить на нее 500-килограммовую бомбу. Бомба разорвалась в носовой [337] части корабля и разрушила много жилых помещений, в том числе каюты офицерского состава. Всех моряков, оказавшихся на палубе «Невы» (а среди них был и Короходкин), взрывной волной выбросило за борт. Некоторые матросы, стоявшие возле Короходкина, упали на стоявшие у плавбазы подводные лодки и погибли, разбившись об их палубы. Короходкину же, к счастью, повезло — он пролетел через подводные лодки и упал в воду, потеряв сознание от контузии. На дне бухты он пришел в себя, в доли секунды перед ним пронеслись все предшествующие события, он вспомнил, что произошло, и сразу стал всплывать. На поверхности Короходкин появился метрах в пятидесяти от подводных лодок. Вода вокруг него кипела от падавших осколков разорвавшихся зенитных снарядов. Один из них угодил в лицо, несколько других — в туловище и руки. Смывая одной рукой кровь, другой работая в воде, он самостоятельно подплыл к борту подводной лодки, где его подхватили товарищи. Его доставили на плавбазу, а затем отправили в госпиталь. Вот такая непростая судьба была уготована нашему Василию Георгиевичу...
Подводные лодки нашей бригады не спеша втягивались в спокойное русло боевой подготовки. Начались плановые занятия. Потекли непривычно спокойные учебные дни. Незаметная будничная работа не всем нравилась, но с этим приходилось мириться. Продолжая внимательно следить за общей обстановкой на театрах военных действий, мы понимали, что враг долго сопротивляться не может, что скоро и на нашей улице наступит праздник.
Так в повседневных заботах наступил долгожданный 1945 год. Наша страна встречала его в благоприятной политической, экономической и военной обстановке. Наши войска приближались к Берлину, и вся страна, затаив дыхание, следила за развивающимися событиями. И тем не менее праздник наступил как-то неожиданно.
Ранним утром 9 мая меня разбудила беспорядочная стрельба, доносившаяся со стороны моста через Рион. Я в недоумении и тревоге подбежал к окну и высунулся по [338] пояс, пытаясь что-либо разглядеть, и увидел, что флотские и армейские офицеры, столпившиеся у железнодорожного вокзала, беспорядочно стреляют в воздух из пистолетов. Пробегавшие мимо дома люди кричали мне: «Победа! Мир! Мы победили!!!» Оказывается, наступил долгожданный день победы над фашистской Германией. Борьба советского народа увенчалась полной победой над коварным врагом. Я второпях оделся, расцеловал жену и детишек и с радостью побежал в порт.
Трудно передать то волнение, то ликование, которые испытывали мы, глядя на это зрелище. Тяжелые дни отступления, горечь утрат, неимоверные испытания — все выдержали эти люди и дожили до этого дня. Они вырвали победу у врага.
Улицы города Поти заполонили толпы празднично одетых, счастливых людей. Отовсюду неслись приветствия и слова благодарности в адрес советской армии и Военно-морского флота. Люди останавливали меня, обнимали, целовали, пытались качать на руках, но я вырывался и бежал дальше. Радость народа глубоко взволновала меня. Она послужила лучшей наградой за наш ратный труд, за тяжелые испытания в борьбе с фашизмом.
Поти трудно было узнать. Еще вчера спокойный город, будто заново началась война, вдруг наполнился грохотом автоматной, пулеметной и пистолетной стрельбы. Эта несмолкаемая канонада доносилась отовсюду. Начался никем не установленный салют в честь Победы. Со всех улиц города и из окон грузинских домиков летели дружные крики «Ура-а-а!». Вскоре по улицам понеслись музыка и песни, которые стали стремительно разливаться по городу; повсюду люди пускались в пляс — грузины, мингрелы, армяне, русские и украинцы, флотские, армейские и гражданские, — всех обуяла безмерная и неуемная радость долгожданной победы.
В новом порту, где теперь стояли подводные лодки нашего дивизиона, базируясь на бывшую румынскую плавбазу «Буг», также раздавались мощные перекаты возгласов «Ура-а-а!» и гремели выстрелы из всех видов оружия. Немало усилий приложило командование, чтобы прекратить стихийный салют. [339]
Между мачтами боевых надводных кораблей и подводных лодок горделиво взвились флаги расцвечивания. Оглушительные звуки флотских оркестров разносились по всей бухте.
Прямо на причальной стенке состоялся торжественный митинг личного состава бригады. С лиц участников митинга не сходили улыбки, настроение было ликующее, праздничное.
Ясное, спокойное южное солнце к этому времени поднялось уже высоко, оно отражалось в позолоченных трубах оркестра и насквозь просвечивало полотнища корабельных гюйсов, краснознаменных и гвардейских флагов и флаги расцвечивания.
Я выстроил экипаж на палубе подводной лодки. На груди краснофлотцев поблескивали на солнце боевые ордена и медали. Теплый черноморский ветер спокойно развевал Краснознаменный флаг нашей подводной лодки.
Победа!.. Какой неимоверно далекой казалась она нам в те дни, когда мы оставляли Севастополь; когда, зажатые на побережье Кавказа, спасали флот; когда протискивались между минрепами в минных полях; когда вступали в неравный бой с кораблями и самолетами фашистов или таились от вражеских охотников на морском дне. Но советские моряки все выдержали, все пережили.
Они вынесли на своих плечах всю тяжесть как мирного, так и военного времени, оставаясь в любой, порой невыносимой, обстановке на своем посту. Каждый честно выполнил свой священный долг перед Родиной, ни разу не дрогнув во время преследования, бомбежке или обстреле врагом.
Я с любовью смотрел на загорелые, уставшие, мужественные лица матросов, старшин и офицеров, с которыми вместе провел все трудные годы войны. Это были уже не те необстрелянные моряки, которых я знал еще в мирное время, в первые дни и месяцы войны. Теперь нет никакой необходимости воодушевлять их на беспримерные поступки, потому что огнем подводной войны закалили они свои волю и веру в мощь нашего оружия. Это [340] были люди, которые могут хладнокровно сокрушить любого врага и не остановиться ни перед чем для освобождения Родины. С их лиц уже никогда не сойдет печать великих потерь и жгучей ненависти к фашизму, который они беспощадно уничтожили во имя мирной жизни на земле.
Неимоверные трудности и смертельная опасность, подстерегавшие нас в боевых походах, мужество и отвага в боях с коварным врагом сплотили и укрепили нас, сделали еще более сильными и стойкими. Много пройдено трудных и опасных военных миль, и немало сделано славных боевых дел.
В этот час всенародного торжества мы почтили скорбным молчанием тех, кто не дожил до радостного дня, и у мужественных подводников, не раз смотревших смерти в глаза и никогда не плакавших, навернулись слезы...
Постепенно мы стали приноравливаться к мирной жизни, восстанавливать разрушенное хозяйство, выходить в учебные походы, неспешно приспосабливать на кораблях современные технику и вооружение.
Командование бригады представило мою кандидатуру на учебу в Военно-морскую академию. После сдачи предварительных экзаменов осенью 1945 года я стал готовиться к отъезду в Ленинград. Сборы проходили размеренно, обстоятельно, я упаковывал вещи, сдавал документы и обязанности. Пока не наступил последний день...
На палубе подводной лодки построили весь личный состав. Я медленно поднялся по трапу и подошел к строю. Вот она, пора расставания.
На меня вдруг нахлынули гонимые доселе волнение и невыразимая печаль от нежданного осознания последних мгновений нашей опаленной войной дружбы... Все заготовленные мною мысли, с которыми я шел к моей команде, разбежались... Ноги стали ватными. Я понял, что раньше боялся об этом подумать, а вот теперь...
Вот теперь люди, с которыми я прожил самую яркую и неповторимую часть своей жизни, стоят передо мной! Настоящая, кипучая жизнь кончилась, бесповоротно [341] ушла в туман воспоминаний наша крепкая мужская дружба. Отдав без оглядки все помыслы и силы команде, я получил взамен безграничное доверие и взаимную любовь. Мы сроднились на этой героической подводной лодке настолько, что моя душа навсегда осталась там, с ними...
Вместо подготовленного выступления, я крепко обнял каждого и расцеловал по-отцовски, по-мужски — за верную боевую службу, за долгие военные годы, за тревожные дни и бессонные ночи, за все смелое, мужественное и непередаваемо близкое...
К горлу начал подкатываться известный каждому из нас ком, глаза помимо воли стали влажными. По загорелым, суровым лицам матросов стали медленно стекать скупые мужские слезы... Поблагодарив за преподнесенный мне на память Краснознаменный военно-морской флаг лодки, я сошел с корабля...
Под ногами мелко задрожала деревянная сходня, перекинутая с борта на бетонный пирс. Все...
Вечером на перрон потийского железнодорожного вокзала меня с семьей пришла провожать вся команда: все матросы, старшины и офицеры. Даже дежурно-вахтенную службу отпустили на вокзал, подменив их командой с другой подводной лодки. Поезд тронулся...
Они бежали за вагоном и что-то кричали, махали мне руками, бескозырками, но я их уже не слышал, то ли потому, что слишком громко стучали по рельсам колеса, а скорее всего, потому, что меня окончательно оглушили горькие слезы расставания... Я машинально махал им рукой и думал, как они мне все близки, эти простые, отважные люди, разделившие со мной лучшие годы своей жизни...
В заключение от души хочу сказать, что лучшую команду я не искал. Они всегда делили со мной все радости, обиды, тревоги, надежды и подвиги. Я горжусь тем, что мне выпала честь плавать и воевать с таким спаянным, смелым и мужественным экипажем, отдавшим лучшие десять лет своей жизни безупречному служению Родине. [342]
Всех этих мужественных людей я хорошо помню и по праву считаю своими боевыми друзьями.
О себе скажу откровенно: во время войны для меня главной трудностью в службе на подводной лодке «С-31» были долгие дни ожидания и поиска противника, особенно мучительные без видимого результата.
С тех незабываемых событий Великой Отечественной войны прошло много лет. По-разному сложились судьбы членов экипажа краснознаменной подводной лодки «С-31». Расскажу о некоторых из них.
Первый командир — капитан 3-го ранга Фартушный Илларион Федотович — погиб в январе 1944 года на подводной лодке «Л-23».
Первый комиссар, М.П. Иванов, после ухода с «С-31» служил инструктором политотдела бригады, комиссаром дивизиона, заместителем эскадренного миноносца, а затем заместителем командира крейсера «Петропавловск» Тихоокеанского флота, после окончания войны заместителем начальника политотдела бригады кораблей, начальником политотдела бригады кораблей, ответственным секретарем при политуправлении Тихоокеанского флота. В звании капитана 1-го ранга уволен в запас. Проживал во Владивостоке.
Комиссар Г.А. Коновалов осенью 1941 года был назначен комиссаром лидера «Ташкент», после гибели которого служил заместителем начальника политотдела, а затем начальником политотдела бригады торпедных катеров, заместителем командира плавучей базы «Нева», заместителем начальника политотдела высшего Военно-морского училища имени А.А. Попова. Проживал в Петродворце, скончался в 1970 году.
Комиссар П.Н. Замятин после ухода с подводной лодки «С-31» был назначен заместителем командира дивизиона подводных лодок, затем начальником политического отдела бригады. После окончания войны служил старшим инструктором и инструктором политического управления ВМФ, работал освобожденным секретарем партийной организации Оперативного управления Главного штаба [343] ВМФ, начальником политического отдела вооружения и судоремонта Северного флота. В 1957 году по состоянию здоровья в звании капитана 1-го ранга уволен в запас. Проживал в Москве.
Старпом Б.М. Марголин после ухода с «С-31» командовал подводной лодкой «М-32». После окончания войны окончил Военно-морскую академию, служил начальником штаба бригады подводных лодок Тихоокеанского флота, руководил государственной приемкой кораблей Тихоокеанского флота. В звании капитана 1-го ранга уволен в запас. Проживает во Владивостоке.
Штурман Я.И. Шепатковский после ухода с «С-31» служил штурманом дивизиона подводных лодок. После окончания войны командовал сторожевым кораблем, минным заградителем, эскадренным миноносцем, крейсером «Ворошилов», служил в должности старшего преподавателя кафедры боевых средств флота, основ тактики оперативного искусства в Ленинградском высшем военно-морском инженерном училище имени В.И. Ленина. В звании капитана 1-го ранга уволен в запас. Проживал в Ленинграде.
Штурман А.Г. Гаращенко после окончания войны служил дивизионным штурманом, флагманским штурманом соединения подводных лодок Тихоокеанского флота.
Минер В.Г. Короходкин после ухода с «С-31» служил дивизионным минером, а когда вернулся — старпомом на «С-31». После окончания войны командовал подводной лодкой, окончил Военно-морскую академию, служил начальником штаба бригады подводных лодок Тихоокеанского флота, начальником кафедры Высших ордена Ленина специальных офицерских классов ВМФ! В звании капитана 1-го ранга уволен в запас. Проживал в Ленинграде.
Минер, затем мой старший помощник С.Г. Егоров после окончания войны командовал подводными лодками разных проектов, служил в должности начальника штаба бригады подводных лодок Тихоокеанского флота, командовал бригадами подводных лодок. После окончания Академии Генерального штаба командовал объединениями подводных лодок Северного флота, служил [344] в должности начальника кафедры Военно-морской академии. В звании контр-адмирала уволен в запас. Проживал в Ленинграде.
Инженер-механик Г.Н. Шлопаков после ухода с «С-31» на подводную лодку «Л-23» погиб вместе с ней в январе 1944 года.
Инженер-механик К.И. Сидлер после ухода с «С-31» служил дивизионным механиком. После окончания войны работал строителем на судостроительном заводе в Ленинграде.
Инженер-механик Н.Н. Прозуменщиков после «С-31» служил дивизионным и флагманским механиком, в техническом управлении Черноморского флота. В звании инженер-капитана 1-го ранга уволен в запас. Проживал в Севастополе.
Инженер-механик Г.И. Козырев, сменивший Н.Н. Прозуменшикова в 1944 году, после окончания войны служил на соединениях подводных лодок, в техническом управлении Черноморского флота. В звании инженер-капитана 1-го ранга уволен в запас. Проживал в Севастополе.
Командир группы движения В.Н. Воронов после «С-31» служил командиром пятой боевой части на подводных лодках. После окончания войны служил в научно-исследовательском институте ВМФ. В звании инженер-капитана 1-го ранга уволен в запас. Проживал в Ленинграде.
Капитан медицинской службы И.Г. Белохвостов после войны служил на подводной лодке «С-31», а затем в госпитале Черноморского флота. Проживал в Севастополе.
Боцман-мичман Н.Н. Емельяненко после войны служил на подводных лодках Черноморского флота. В 1958 году по состоянию здоровья был уволен в запас. Проживал в Новороссийске.
Старшина электриков И.П. Карпов после войны служил на подводных лодках, а затем работал в техническом управлении Черноморского флота.
Старшина электриков Г.Н. Федорченко после войны служил на подводных лодках, а затем работал в техническом управлении Черноморского флота. Проживал в Севастополе. [345]
Старшина рулевых Ф.А. Мамцев после войны служил на подводных лодках новых проектов. Проживал в Феодосии.
Старшина радистов С.П. Джус после ухода с «С-31» в 1941 году успешно руководил подготовкой радистов подводных лодок бригады. Уйдя в отставку, в звании капитана 3-го ранга вел военно-патриотическую работу: возглавлял Совет ветеранов подводников краснознаменного Черноморского флота.
Старшина радистов Н.И. Миронов после войны служил капитаном-наставником в Каспийском пароходстве. Проживал в Баку.
Рулевой Г.К. Голев после войны служил на подводных лодках, работал в Туапсинском порту. Проживал в Туапсе.
Старший торпедист Костя Баранов, никогда не унывающий Костя Баранов, поздней осенью 1942 года был списан на берег, бился с врагом лицом к лицу в рядах морской пехоты и погиб на Таманском полуострове. Жаль, от всей души жаль улыбчивого, молодого и бесстрашного бойца...
Торпедист А. Г. Ванин после окончания службы переехал в Москву. Работал рабочим, технологом, окончил Московский авиационный институт. Работал инженером-конструктором в КБ С.В. Илюшина.
Командир отделения мотористов П.Я. Индерякин после окончания службы уехал в свой родной город Астрахань, где работал строителем.
Моторист С.М. Васильев после окончания службы уехал в Армавир. Работал рабочим, главным инженером, директором завода.
Старшина группы мотористов Н.К. Крылов после окончания войны служил на подводных лодках, работал в техническом управлении Черноморского флота. Проживал в Севастополе.
Электрик Г.И. Трубкин после окончания службы уехал в Москву. Работал электриком на линии электропередачи, окончил Московский энергетический институт, работал главным энергетиком одного из союзных министерств. Проживал в городе Калининграде Московской области. [346]
Мои боевые друзья, герои войны, они и в мирной жизни с честью несли высокое звание труженика, воина и патриота.
С каждым днем все растет и крепнет наш Военно-морской флот. И когда бываешь на флотах и видишь — в новых базах, у новых причалов и на неизвестных ранее рейдах стоят современные подводные лодки с атомной энергетикой, вооруженные ракетным оружием и современной радиоэлектронной аппаратурой, то невольно вспоминаешь подводные лодки, на которых мы плавали, и экипажи, с которыми мы воевали бок о бок. И чувствуешь великую радость от того, что на этих самых современных подводных лодках плавают наш сыны и внуки — достойная нас смена — и не забывают наш боевой опыт и наших погибших друзей и умножают флотские традиции. [347]