Становление
Холодный и пасмурный октябрьский вечер 1937 года окутывал Ленинград. Сквозь пелену мелкого, моросящего дождя едва просвечивали габаритные огни трамваев, автобусов и легковых машин. По Невскому, Лиговке и прилегающим улицам, сутулясь и поеживаясь, торопливо шагали редкие прохожие. Но на Московском вокзале, как всегда, было светло и оживленно. Большая группа лейтенантов — выпускников Высшего военно-морского краснознаменного училища имени М.В. Фрунзе шумно садилась в пассажирский поезд, шедший в Севастополь.
Во втором купе уютного мягкого вагона вместе со мной, моей женой Верой Васильевной и дочуркой Ирочкой ехал мой друг — Борис Васильевич Кудрявцев с женой Александрой Михайловной. Несмотря на ожидавшую нас неизвестность, настроение у всех было приподнятое, радостное. Позади четыре нелегких года в закрытом учебном заведении, и вот наконец — свобода, манящая романтикой флотская служба.
Мы никогда не были на юге и впервые спустились южнее Москвы. Под однообразный шум колес за окном [10] мелькали незнакомые нам доселе города Тула, Орел, Курск, Харьков, Симферополь.
Мыс интересом разглядывали пробегающие мимо богатые украинские поля, белые мазанки, просторные степи и утопающие в живой еще зелени сады Крыма.
Время в пути пролетело быстро, мы не заметили, как подъехали к бывшей резиденции династии ханов Гиреев — Бахчисараю. Вот она — многострадальная земля, политая потом и кровью. В далекую старину здесь был невольничий базар, на котором турки и татары продавали захваченных ими русских и украинских пленниц. Позже, посетив Бахчисарай, я подробно обследовал ханский дворец, построенный в 1519 году Абдул-Сахал-Гиреем, полюбовался роскошными внутренними покоями с легкими, изящными галереями, садами и мраморными фонтанами, воспетыми Александром Сергеевичем Пушкиным.
После Бахчисарая мы проехали несколько тоннелей, и дорога, извиваясь, спустилась к Инкерману. Промелькнули остатки древней крепости, построенной в VI веке. В 1475 году ее, как и весь Крым, захватили турки и назвали ее на свой лад — Инкерман («ин» — пещера, «керман» — крепость).
Наконец наш поезд вырвался на живописный берег огромной Северной бухты. Во всем величии предстали перед нами корабли Черноморской эскадры: линейный корабль «Севастополь», легкие крейсера — «Красный Кавказ», «Красный Крым», «Червона Украина» и старейший крейсер Черноморского флота — «Коминтерн» (так назывался тогда знаменитый «Очаков», на котором лейтенант Шмидт поднял красный флаг в 1905 году).
На внешнем рейде и в Северной бухте поблескивали исполинские корпуса боевых кораблей эскадры. Между ними мелькали шедшие под парусами небольшие корабельные шлюпки, оставляя за собой еле заметный кильватерный след. Словно белые лепестки, скользили они по тихой глади бухты.
— Красотища-то какая, — тихо произнес Борис, облокотившись на окно вагона.
Справа, по ту сторону бухты, открылась северная сторона с серой пирамидой на вершине далекого холма. Это [11] памятник-часовня над братским кладбищем, где погребены свыше 125 тысяч защитников Севастополя, оборонявших его от англо-французских захватчиков в Крымскую войну 1854–1855 годов.
Не дав нам вдоволь налюбоваться Северной бухтой, поезд вновь нырнул в очередной тоннель и выскочил на берег возле еще более живописной Южной бухты. Вот наконец и железнодорожный вокзал. Десятки молодых лейтенантов, многие с семьями, высыпали из вагонов на перрон, откуда гурьбой двинулись на привокзальную площадь. На площади было шумно, из многочисленных палаток разносился мясной аромат шашлыков и чебуреков, всюду сновали крымские татары, назойливо предлагая всевозможные крымские сувениры. У нас оставалось время, чтобы осмотреться...
От вокзала город поднимался амфитеатром. На склоне гор лепились белые домишки Матросской слободы, в которой жили по большей части отставные моряки и рабочие морского завода. Вдали, на высокой горе, покрытой зеленью южных акаций и миндаля, высилось здание знаменитой Севастопольской панорамы, в котором помещалось грандиозное полотно, исполненное крупнейшим мастером-баталистом Ф.А. Рубо.
Маченький, неказистый, похожий на ослика трамвайчик медленно карабкался в гору — он шел в центр города, второй такой же трамвайчик бежал вдоль восточного берега Южной бухты — на корабельную сторону.
Вдоль восточного и западного берегов Южной бухты, у плавучих пирсов стояли подводные лодки, дальше высились светлые корпуса эскадренных миноносцев, сторожевых кораблей и тральщиков, а на противоположной стороне бухты в строительных лесах прятались корпуса достраивающихся и ремонтирующихся на Севастопольском морском заводе кораблей и судов. Мы с восхищением любовались городом славы нашей страны.
Вот он — героический Севастополь. Его имя в переводе с греческого языка означает — «город славы». И действительно, на протяжении всей своей истории, начиная с 1783 года (строительство Севастополя началось по инициативе А.В. Суворова), он дважды показал себя подлинным [12] городом славы: первый раз — в Крымскую, второй — в Великую Отечественную войну. На протяжении всей своей истории Севастополь рос как город и как главная база флота, поэтому слава Черноморского флота всегда была славой Севастополя.
Севастополю принадлежат яркие страницы истории первой русской революции. Здесь в июле 1905 года прогремел взрыв на броненосце «Потемкин», сделавший его первым кораблем революции. В историческом 1917 году, в годы Гражданской войны и иностранной интервенции Севастополь был оплотом советской власти в Крыму. За годы первых пятилеток Севастополь превратился в крупнейший город Крыма. Вместе с ним набирал силу и Черноморский флот. В севастопольские бухты все чаще и чаще стали входить новые боевые корабли...
Надо сказать, октябрьское крымское солнце в противоположность ленинградскому изрядно припекало, поэтому хотелось побыстрее определиться с расквартированием. Долго ждать не пришлось. Прогромыхав по перекинутому через железнодорожные пути мосту, поднимая неимоверную пыль, на площадь въехала грузовая машина. Из нее лихо выскочил пожилой главный старшина и громко обратился к нам:
— Товарищи лейтенанты! Кто из вас женатики? Прошу подойти!
Женатиков среди нас оказалось порядочно, но его это нисколько не смутило. Все семьи он быстро развез по частным квартирам, заранее подготовленным заботливым командованием бригад подводных лодок. Честно говоря, мы не ожидали такого внимательного и теплого приема.
Семью Кудрявцевых увезли в центр города, а нас с Валей Лозневым, товарищем по учебе, определили на Корабельную сторону. Корабельная сторона получила свое название от близлежащей Корабельной бухты. Над Корабелкой, как ее ласково называли севастопольцы, возвышался знаменитый Малахов курган. На склоне кургана среди зелени кустов и травы белел небольшой памятник французским и русским солдатам, павшим при штурме кургана в 1855 году. На нем высечены необычные слова на французском и русском языках: «Их объединила победа [13] и снова объединила смерть. Такова слава солдата, таков удел храбрецов».
Дом, к которому нас подвез главный старшина, был большой, старый и грязный. Он стоял в самом конце улицы на окраине Корабельной стороны, что при ближайшем знакомстве явилось его преимуществом. Его облезлые, побитые временем окна выходили на Северную бухту, свежее дыхание которой мы ощутили в первые же часы. Мебель в квартире, по сути дела, отсутствовала, если не считать нескольких железных, без матрацев, кроватей, трех небольших столиков (по одному в каждой комнате) и нескольких табуреток. Все комнаты были смежными. Затхлый запах с трудом выветривался из этой квартиры. Тем не менее мы были очень довольны и такой крышей над головой.
Обилие дорожных впечатлений и животворный морской воздух возымели свое действие, и мы быстро уснули.
На следующий день вновь прибывшие лейтенанты направились в штаб 2-й бригады подводных лодок, по пути зачарованно оглядывая Южную бухту.
Западная сторона... Здесь у бетонных пирсов величаво покачивались ветераны отечественного подводного флота: развалистые «Ленинцы» и сигарообразные «Декабристы». Южнее, около железнодорожного вокзала и холодильника, к утлому боллидеру примостились наши «малютки».
А на противоположной восточной стороне у плавучих пирсов были пришвартованы пузатые «щуки» и «агешки» (так назывались старые подводные лодки типа «АГ»). На них грузили баки аккумуляторных батарей, торпеды и другую боевую технику...
На 22-й дивизион нас, штурманов, попало четверо: я — на подводную лодку «М-53», лейтенант Б. Кудрявцев — на подводную лодку «М-54», лейтенант В. Лознев — на подводную лодку «М-55» и лейтенант Д. Суров на подводную лодку «М-56». Это были малые подводные лодки 6-бис серии, так называемые «малютки».
Командир 22-го дивизиона подводных лодок капитан 3-го ранга Андрей Васильевич Крестовский приветливо встретил нас у себя в кабинете:
— А!.. Новое пополнение штурманов прибыло! [14]
— Точно так! — доложил ему дежурный по дивизиону инженер — старший лейтенант Павел Петрович Волокитин.
Каждый из нас представился комдиву, как того требовал устав.
Андрей Васильевич просто и незаметно, будто мы знали его давно, втянул всех нас в беседу о состоянии дел на каждой подводной лодке. По всему чувствовалось, что он знал обстановку в дивизионе досконально. Он был грамотным подводником, в совершенстве владел искусством подводного плавания и необычной, только ему присущей методикой боевой подготовки на этих строгих и сложных в управлении подводных кораблях.
— Даю вам пару дней на устройство семей и ознакомление с нашим прекрасным городом. Начните с площади Нахимова, она здесь недалеко, — сказал на прощание Крестовский.
Мы поднялись на гору западной стороны Южной бухты и не спеша направились в указанную сторону. Вскоре вышли на площадь Нахимова, к которой с одной стороны примыкает Графская пристань, а с другой — Приморский бульвар.
Графская пристань — одно из самых интересных мест Севастополя — была построена в 1787 году к приезду Екатерины II. Приморский бульвар, любимое место отдыха севастопольцев, был заложен на месте артиллерийской батареи. В нескольких метрах от уреза воды высился памятник затонувшим кораблям. На другой стороне — Константиновский равелин. В сентябре 1854 года, когда англо-французские войска приближались к Севастополю, между Константиновским равелином и Приморским бульваром были затоплены корабли Черноморского флота, закрывшие своими корпусами вход в Севастопольскую бухту.
Осмотрев Приморский бульвар, мы направились на Исторический бульвар, к знаменитой Севастопольской панораме. Здесь каждая пядь земли была обильно полита русской кровью, все свидетельствовало о доблести наших солдат и матросов...
На следующий день мы прибыли в штаб дивизиона. Про службу на этих маленьких подводных лодках в то [15] время на флоте существовала такая поговорка: «Кто на «малютке» не бывал, тот и горя не видал». Действительно, условия на этих подводных лодках оставляли желать лучшего. Достаточно сказать, что, кроме единственного небольшого диванчика и крохотной подвесной койки, спальных мест у личного состава на этих лодках не было. Поэтому в море команда не раздеваясь отдыхала кто где: торпедисты — под торпедными аппаратами, мотористы — за дизелем, электрики — за электромотором. Я спал во втором отсеке (на центральном посту) под штурманским столом.
Внутри подводной лодки было холодно и сыро. Когда лодка уходила под воду, корпус постепенно отпотевал, и в скором времени холодные капли дождем начинали сыпать на личный состав, приборы, механизмы, и все промокало насквозь.
Кока на этих подводных лодках не было, и горячие блюда стряпали торпедисты, в распоряжении которых находились три электрических бачка: по одному для каждого блюда. Торпедисты, разумеется, не имели достаточной кулинарной подготовки. Приготовленная ими даже из отличных продуктов пища была невкусной, и команда предпочитала есть консервы.
Помню, как однажды наш кок, то есть торпедист, Ерохин дал мне эмалированную кружку, как мне показалось, с какао — на его поверхности отчетливо бликовали масляные пятна.
— Товарищ Ерохин, какое жирное у вас какао сегодня! — похвалил я его.
Он смутился, потом заглянул в кружку, молниеносно выхватил ее из моих рук и опрометью кинулся в первый отсек. Через минуту он виновато вручил мне кружку, но уже с компотом.
— В чем дело, товарищ Ерохин? Я хочу какао, а не компот.
— Это и был компот, только в вашу кружку тавот попал. Совсем малость... — ответил окончательно сконфуженный торпедист.
Всем было известно, что тавотом смазывают торпеды, поэтому догадаться, как злополучный тавот попал ко мне [16] в кружку, было нетрудно. Все-таки Ерохин прежде был торпедистом, а уже потом коком.
Впрочем, я, как и Ерохин, помимо своей основной обязанности штурмана исполнял ряд смежных обязанностей: помощника командира подводной лодки, вахтенного командира, артиллериста, минера, связиста, шифровальщика, химика и, наконец, фельдшера. После возвращения с моря в базу мы, штурманы «малюток», буквально валились с ног от чрезмерной усталости.
Дивизионные и флагманские специалисты в начале нашей службы на этих подводных лодках «долбали» нас, молодых лейтенантов, нещадно, но с течением времени, когда мы оперились и стали опытнее, все постепенно притерлись, установились хорошие отношения.
Командовал подводной лодкой «М-53» капитан-лейтенант Иван Петрович Бочков. Добрый и отзывчивый человек, он имел слабую тактическую и командирскую подготовку. Командиром электромеханической части (БЧ-5) был инженер-старший лейтенант Павел Петрович Волокитин, вдумчивый и талантливый инженер, в совершенстве знавший свою технику.
Тяжелая служба на «малютках» научила нас многому. Но на первых порах нашего становления случались очень серьезные, я бы даже сказал, аварийные ситуации.
Так, однажды при отработке срочного погружения из-за неисправности машинного телеграфа мы погрузились с работающим дизелем. Дизель стал стремительно поглощать из подводной лодки воздух. От вакуума, быстро захватившего лодку, у подводников начали болеть уши. Только благодаря своевременной реакции инженера-механика и хорошей подготовке мотористов, быстро принявших меры, мы избежали серьезной аварии.
В другой раз, всплывая в надводное положение, мы не полностью продули среднюю цистерну и, отдраив рубочный люк, обнаружили, что комингс люка оказался почти вровень с поверхностью моря, а палубное орудие — под водой. При свежей погоде такое всплытие, без сомнения, окончилось бы катастрофой...
Осенью каждого года на флоте проходили тактические учения. Во время учений в море мы выходили, как правило, [17] три-четыре раза в недели: во вторник, среду, четверг и иногда в пятницу. Выходили утром, после подъема военно-морского флага, а к вечеру возвращались в базу.
Близ Севастополя у нас были два района боевой подготовки. В начале учений, выйдя в назначенный район, мы развертывали подводные лодки на позициях ожидания, где терпеливо ждали появления «противника». При проходе корабля «противника» через позицию подводной лодки мы его «атаковали», обозначая торпедный залп воздушным пузырем из средней цистерны главного балласта.
Особое внимание уделяли отработке двух задач. Задача номер 1: плавание в надводном положении; и задача номер 2: плавание в подводном положении. Много времени мы уделяли отработке срочного погружения, хотя при этом не обходилось и без казусов, о чем, впрочем, уже было сказано выше. В район боевой подготовки и обратно шли над водой. Электроэнергию и воздух высокого давления строго берегли.
Для экономии электроэнергии мы заходили в районы с так называемым «жидким грунтом», которых особенно много было у Судака и Ялты, «Жидкий грунт» — это глубинный район моря, где слои воды значительно различаются по плотности. При этом плотность нижнего слоя должна была быть больше верхнего, в таком случае подводная лодка стояла между этими слоями на месте без хода, не погружаясь и не всплывая.
Торпедами в ходе боевой подготовки стреляли редко, только при зачетных стрельбах, в специально отведенных неподалеку от Севастополя мелководных районах. Если торпеды, пройдя заданное расстояние, тонули, то приходилось вызывать водолазов, а стрелявшие подводные лодки оставались в этом районе и ждали, пока не найдут затонувшие торпеды. Иногда ожидание тянулось неделями.
В конце лета 1938 года на Черноморском флоте проходило очередное общефлотское учение. Эскадра в составе трех крейсеров и четырех миноносцев была назначена «синей». По пути из Керченского пролива к Севастополю она должна была подвергнуться атакам [18] подводных лодок «противника». Позиция нашей подводной лодки находилась в Феодосийском заливе. Учение проходило утром, задачи и условия учения были простыми. Погода ясная, тихая, море — как зеркало, видимость — отличная.
Мы были почти уверены в успехе. Но на деле получилось иначе.
Мы наблюдали за поверхностью в перископ, оставаясь под водой. При очередном подъеме перископа обнаружили на горизонте корабли эскадры. Командир подводной лодки пошел в торпедную атаку. Атака на курсе сближения протекала на редкость спокойно. Но вдруг после поворота на боевой курс все резко изменилось: командир неожиданно стал нервничать, одна за другой последовали противоречивые команды. То он просил меня дать ему высоту рангоута{1} миноносца и, не измерив дистанции, приказывал поворачивать вправо, то вдруг запросил высоту рангоута крейсера, и лодка снова поворачивала, но уже влево. Мы топтались на месте.
Окончательно потеряв ориентировку, командир крикнул:
— Боцман, ныряй!
Подводная лодка стала медленно погружаться, и тут прямо над головой мы услышали на корпус шум винтов первого крейсера, затем проследовали второй и третий, а потом над нами стали проходить миноносцы. События развивались стремительно. Так же быстро работала мысль... Казалось, что подводная лодка стоит на месте, не погружаясь, а корабли эскадры проходят над ней. Почудилось, еще немного — и попадем под таран!..
Но какие-то сантиметры воды спасли нас от тарана и гибели. Нужно отдать должное боцману Пантелееву, который не растерялся и мастерски управлял горизонтальными рулями.
По возвращении в базу на разборе, которым руководил командующий флотом Ф.С. Октябрьский, нам рассказали, как наш перископ в последний миг скрылся в [19] пенящемся буруне головного крейсера. Много позже, во время учебы в Военно-морской академии, я встретился с очевидцем этой атаки, начальником кафедры тактики подводных лодок, доктором военно-морских наук, профессором, контр-адмиралом Анатолием Владиславовичем Томашевичем, который наблюдал за нами с мостика головного крейсера.
— Вы знаете, картина была ужасная. Перископ подводной лодки обнаружили, когда никакие действия на крейсере не могли предотвратить катастрофу.
Эта «лихая» атака моего первого наставника осталась у меня памяти на всю жизнь.
Как я уже упоминал выше, 22-м дивизионом подводных лодок командовал капитан 3-го ранга Андрей Васильевич Крестовский. Он пришел на 22-й дивизион после окончания Военно-морской академии и в начале службы ходил на подводных кораблях. Сначала он командовал подводной лодкой «М-53», затем был назначен командиром дивизиона. Под стать Крестовскому был и командир бригады подводных лодок капитан 1-го ранга Ю.А. Пантелеев, культурный и высокообразованный человек. Все офицеры-подводники, особенно молодежь, с большим вниманием слушали его доклады или лекции и всегда выносили из них что-то полезное.
В то время офицеров с академическим образованием было очень мало. Имея отличную теоретическую подготовку, обладая большой энергией и хорошими организаторскими способностями, А. В. Крестовский в скором времени вывел дивизион в передовое соединение флота. До этого нас в шутку называли «дивизион веселых ребят», но, как известно, в каждой шутке есть доля правды...
Для более полной характеристики этого незаурядного командира приведу несколько примеров.
Однажды три «малютки» нашего дивизиона — «М-53», «М-54», «М-55» — стояли на якорях в Евпаторийском заливе. Ночь была тихая, теплая. Я стоял на вахте и вдруг увидел плывущего к подводной лодке человека.
— Кто плывет? — выкрикнул я.
— Комдив, — ответил из темноты знакомый голос. [20]
Через несколько минут командир дивизии поднялся на палубу. Вот таким необычным способом, коль скоро не было под рукой катера или шлюпки, он решил проверить бдительность вахты.
На следующий день, все три подводные лодки почти одновременно успешно атаковали плавучую базу с разных бортов. Командир бригады капитан 1-го ранга Ю.А. Пантелеев остался этим очень доволен и передал нам сигнал: «Солнце», что означало: «Флагман выражает свое особое удовольствие». Помимо заслуг командиров подводных лодок, это был, безусловно, положительный результат работы А.В. Крестовского, который настойчиво отрабатывал нанесение одновременного удара несколькими подводными лодками по одной цели с разных бортов. В то время этот тактический прием был большим новшеством.
Немного позже подводная лодка «М-55» должна была в море отработать маневр «Человек за бортом» (спасение случайно упавшего за борт человека). Лейтенант Лознев, будучи вахтенным командиром, не нашел более подходящего решения, как прыгнуть за борт самому. Падая, он прокричал:
— Человек за бортом!
Маневр подводной лодки был четко отработан, личный состав действовал безукоризненно, и в скором времени лейтенанта благополучно подняли на борт. Но командир подводкой лодки, капитан-лейтенант Буль, был справедливо возмущен такой, как он выразился, «наглостью молодого лейтенанта». По возвращении подводной лодки в базу Лознева вызвал комдив. Крестовский встретил его вопросом:
— Ну как, здорово крутануло?
— Нет, — ответил Лознев.
— Нужно попробовать, — сказал комдив и, слегка пожурив, отпустил Лознева.
В скором времени, при очередном выходе в море на подводной лодке «М-55», Крестовский повторил эксперимент Вали Лознева.
Надо отметить, что «кордебалеты» на этом дивизионе случались и ранее. Так, подводная лодка под командованием B.C. Сурина в подводном положении прошла боновое [21] заграждение{2} и вошла в Южную бухту, всплыв у борта плавбазы «Березань». Другой командир подводной лодки В.П. Рахмин погрузился в Южной бухте, вышел из нее под водой в Северную бухту и, пройдя боновое заграждение, вышел в море.
Проход кораблей через узкие ворота боковых заграждений, особенно в свежую погоду, весьма ответственный и сложный маневр. Проход же подводных лодок даже через ворота боновых заграждений в подводном положении был категорически запрещен, так как почти неминуемо создавал аварийную ситуацию. Но, пренебрегая правилами, вышеупомянутые командиры старались проявить лихость и совершали эти «кордебалеты».
Но было у нашего комбрига и увлечение, — любил шлюпочные гонки. Как правило, соревновались команды «щук» и «малюток». И мы, «малюточники», не раз за взятие первых мест получали от него по пять дней дополнительно к отпуску.
Как видите, боевая подготовка в то время проходила довольно своеобразно и имела много специфических особенностей. Она совершенно несравнима с современными условиями,
Осенью 1938 года я вместе с лейтенантами Кудрявцевым и Лозневым поехали в Ленинград учиться на специальные классы командного состава ВМФ. В это время проводились реформы по усилению нашего флота.
19 декабря 1938 года на заседании Главного военно-морского совета было решено увеличить срок действительной службы на флоте до пяти лет, что позволило укрепить кадры быстро растущего флота.
В мае 1939 года Военно-морскому флоту было разрешено иметь на кораблях неограниченный процент сверхсрочников, [22] хорошо оплачивать их службу в зависимости от срока.
Эти мероприятия были весьма своевременными, они позволили значительно укрепить главное звено флота — рядовой и старшинский состав.
После окончания командирских классов летом 1939 года я был назначен помощником командира подводной лодки «С-31» («Сталинец») — головной подводной лодки IX-бис серии на Черном море.
При длине 90 метров она имела 1000 тонн водоизмещения (тоннаж военных кораблей — это масса корабля). Два дизеля, по 1000 лошадиных сил каждый, позволяли развивать скорость хода над водой 20 узлов (37 км в час). Ударную силу подводной лодки составляли 4 носовых и 2 кормовых торпедных аппарата с общим запасом 12 торпед. Основные тактико-технические характеристики торпед были следующие: масса заряда 300–400 килограммов; дальность хода 4000 метров; скорость хода 44,5–51,0 узла. Артиллерийское вооружение состояло из 100-миллиметровой универсальной пушки «Б-34» и 45-миллиметровой полуавтоматической пушки{3}.
Эти подводные лодки имели самое современное по тому времени штурманское вооружение, средства связи и акустики, мощные дизеля «1Д» с наддувом. Безопасной глубиной погружения подводных лодок этого проекта считалась глубина 80 метров, предельной глубиной — 100 метров, дальнейшее погружение могло оказаться гибельным. Автономность плавания подводной лодки составляла 30 суток.
Прибыв в Севастополь после окончания высших специальных курсов, мы с Сашей Былинским (помощником командира подводкой лодки «С-32») явились к начальнику штаба 1-й бригады подводных лодок капитану 2-го ранга Павлу Ивановичу Болтунову.
— На хорошие, самые современные, подводные лодки вы получили назначение. Не теряйте время... Пока идет строительство, у вас будет возможность досконально их [23] изучить. И командиры кораблей у вас опытные. Вам, лейтенант, особенно повезло, — кивнул он в мою сторону. — Ваш командир, капитан-лейтенант Илларион Федотович Фартушный, еще в прошлом году на общефлотских учениях Черноморского флота, командуй подводной лодкой «Щ-207», был отмечен как один из лучших командиров. А в этом году подводная лодка «Щ-207» заняла первое место в ВМФ и была поощрена в приказе наркома ВМФ.
Начальник штаба бригады беседовал с нами более часа. Он рассказывал, какие ответственные требования предъявляют к нам в связи с окончанием постройки первых головных подводных лодок этого проекта и во время прохождения швартовых, заводских и государственных испытаний. Прощаясь, он пожелал успехов в нашей новой, нелегкой деятельности. Нам предстояло отбыть в Николаев.
Наши несложные сборы на новое место службы были короткими. Распрощавшись с семьями, мы сели на теплоход «Грузия» и на следующее утро пришли в знаменитую Одессу.
В нашем распоряжении оказалось несколько часов, и мы с Сашей Бьглинским решили ознакомиться с городскими достопримечательностями. Выйдя из порта, мы поднялись по знаменитой Потемкинской лестнице, прошлись по Дерибасовской (главной улице города), познакомились с ее небольшими магазинчиками, осмотрели здание Государственного театра оперы и балета, памятник Пушкину и вышли на Приморский бульвар, с которого открывался живописный вид на просторы Черного моря.
Каждый из нас много слышал об одесситах, но при встрече они превзошли все наши ожидания неповторимым своеобразием разговорной речи, необычной теплотой и несколько, на мой взгляд, назойливым вниманиеем. К сожалению, вскоре нам пришлось возвратиться в порт.
В Николаев мы пошли на небольшом пароходе, который вначале шел морем, а затем стал подниматься по Днепро-Буге кому лиману. Вскоре перед нами раскинулся город Николаев, стоящий на полуострове при слиянии [24] Южного Буга и Ингула. Его основали в 1788 году как судостроительный центр юга России.
По прибытии в Николаев мы явились к нашим командирам: я — к капитан-лейтенанту Иллариону Федотовичу Фартушному, Саша — к капитан-лейтенанту Павленко.
Утром следующего дня мы вместе с нашими командами двинулись на Николаевский судостроительный завод. Плавучие доки с подводными лодками стояли на противоположной стороне затона, на яме у Дидовой Хаты, поэтому личный состав из города доставляли буксиры. Здесь я впервые увидел стоящую в доке подводную лодку «С-31». Она произвела на меня неизгладимое впечатление. Я тогда не догадывался, что на этом корабле прослужу семь последующих лет службы и они станут для меня лучшими годами жизни...
А сейчас подводные лодки «С-31» и «С-32» стояли в доке и вот-вот должны были выйти на ходовые испытания в Севастополь. А там не за горами государственные испытания и подъем военно-морского флага. Сама мысль о скором начале самостоятельного плавания будоражила воображение.
Здесь, в Николаеве, я впервые встретился и подружился с командой подводной лодки «С-31». В первые же дни службы я понял, что попал именно на ту подводную лодку, о которой мечтал в училище и в учебных классах краснознаменного учебного отряда подводного плавания имени С.М. Кирова.
Формирование и подготовка нового корабельного экипажа, особенно головного корабля, — процесс сложный и длительный.
Личный состав прибывал на строящуюся подводную лодку из разных соединений и кораблей. Это были наиболее способные и опытные подводники.
Каждый матрос и старшина проявлял заботу о своем боевом посте и о корабле в целом, повышал свою специальную подготовку. Мы искренне дорожили службой на головной подводной лодке, которая была чрезвычайно почетна для всех нас.
Однако по молодости и недомыслию не все еще осознавали, какая честь служить на нашей подводной лодке, [25] а скорее всего, и не предчувствовали, чем обернется уход с «С-31» для многих членов экипажа. Однажды я стал свидетелем одного не запомнившегося тогда разговора, о котором один из его участников, рулевой Федор Мамцев, после войны напоминал мне много раз.
Как-то вечером я шел к Иллариону Федотовичу, чтобы доложить о ходе работ на подводной лодке. Издалека я увидел, как к командиру нырнул Мамцев, который довольно долго топтался перед дверью — по-видимому, никак не мог решиться войти, но, завидев меня, все-таки собрался с духом. Я некоторое время колебался, потому что знал, о чем собирается просить Мамцев Фартушного, и, с одной стороны, не хотел вмешиваться, а с другой стороны, предполагал, что их разговор получится долгим, а в мои планы это не входило.
Дело в том, что троих друзей Мамцева, с которыми он прибыл из Ленинграда после окончания учебки, распределили в экипаж подводной лодки «С-32». Пока экипажи еще не были полностью сформированы, они не позаботились о том, чтобы перевести друга к себе, а когда экипажи сформировали, спохватились и. решив исправить положение, подбили Мамцева на разговор с Фартушным, чтобы просить того дать согласие на его перевод на «С-32». Несколько дней подряд они, как говорится, снимали с Мамцева стружку: «Федя! Нас троих к тебе никто не переведет, — это ясно как белый день! А вот тебя одного к нам переведут запросто, так что давай. Мы взамен тебя отдадим нашего Митяева, мы с ним уже говорили, он согласен. Дело только за тобой...»
Мне были известны все обстоятельства дела, поэтому, стоя у двери, я решал, что важнее: судьба матроса или мой доклад. Однако я спешил, поэтому, вопреки этикету, решил прервать начавшийся разговор и войти. Я постучал, после приглашения открыл дверь и застал окончание несмелой, но, видимо, давно заготовленной Мамцевым речи:
— ...вместе прибыли в Севастополь с Петей Онипко, Петей Данилко и Лешей Мисиневым. Они попали на «С-32», а я — к вам. Мы все время вместе и не хотим расставаться, а я вот продолжаю служить тут... — Мамцев окончательно оробел и умолк. [26]
Тем временем Фартушный сидел у зеркала и не отрываясь брился. Он готовился идти на доклад к командованию. Я видел одновременно его коротко стриженный затылок и лицо с белоснежной пеной, которую он срезал широкими полосами. На протяжении всего повествования лицо командира оставалось неподвижным, только когда Фартушный собирался начинать новую полосу, он немного вытягивал шею и опускал затылок. Мамцев замолчал, я тоже не произносил ни слова, и в комнате воцарилась гнетущая тишина. Илларион Федотович закончил бритье, вытер бритву о полотенце и спросил Мамцева, глядя на него в зеркало:
— Вы, короче, краснофлотец Мамцев, чего хотите?
— Я... я это самое хочу... — опять замялся Мамцев.
— Ну?
— Перевода, товарищ командир, — наконец осмелел матрос.
Однако его смелость была раздавлена ответом командира, произнесенным тоном, не терпящим возражений:
— Значит, так, краснофлотец Мамцев. Идите туда, куда направило вас командование. Я полагаю, мне не нужно уточнять куда?
После этих слов Мамцев уныло ответил: «Есть», — и побрел восвояси.
Больше недели он переживал и обижался на Фартушного, был сам не свой, а его друзья, да и весь экипаж, утешали его и успокаивали. Наконец Мамцев смирился с положением вещей и вошел в привычный ритм. Не думал и не гадал тогда Федя Мамцев, что твердость и решительность его первого командира, так огорчившие его в начале жизни, продлят ее без малого на пятьдесят лет!..
Команда подводной лодки «С-31» действительно подобралась на редкость удачной. С ней было удивительно приятно работать. Перечислю некоторых товарищей.
Командирами боевых частей были: штурманской — старший лейтенант Андрей Алгинкин, минно-торпедной — лейтенант Василий Георгиевич Короходкин, командир группы движения — инженер-старший лейтенант В.Н. Воронов, электромеханической — инженер-капитан-лейтенант Григорий Никифорович Шлопаков. [27]
Это были опытные командиры боевых частей, хорошо знавшие свою специальность.
Андрей Алгинкин, мой однокашник по училищу, солидный, спокойный, немного флегматичный мужчина, внес неоценимую лепту в строительство корабля.
Василий Короходкин был спокойным, иногда даже вопреки обстоятельствам, уравновешенным человеком. Грамотный, отлично знающий свое дело, думающий командир, не раз проявляющий образцы храбрости.
Старшины команд: рулевой — мичман Николай Николаевич Емельяненко; минно-торпедной — мичман И.С. Блинов; радистов — мичман Сафон Петрович Джус; трюмной — мичман Ефрем Ефремович Щукин; моторной — мичман Николай Константинович Крылов; электриков — мичман Иван Петрович Карпов. Все они были мастерами своего дела и внесли существенный вклад в строительство нашей подводной лодки.
Дружным и спаянным был и рядовой состав. У всех краснофлотцев было сильно развито чувство солидарности, любовь к Военно-морскому флоту и высокий патриотический дух.
Командиры отделений и краснофлотцы: Киселев, Рыжев, Беспалый, Крылов, Забегаев, Щепель, Неронов, Шевченко, Миронов, Быков, Индерякин, Кроль, Мамцев, Голев, Тертышников, Лауэр, Баранов, Федорченко, Яковлев, Котов, Быков, Балашов, Фокин, Нос, Мокрицын, Гунин, Кононец, Ефимов, Барышников, Соколов, Степаненко, Аракельян — внесли большой вклад в строительство и освоение новой сложной боевой техники подводной лодки. Все они не были новичками на флоте, многие служили по третьему и четвертому году. Все как один они проявляли серьезное внимание к технике и оружию нового корабля, лучшего предвоенного проекта.
Особенно любознательным был моторист Яковлев. Он имел привычку задавать всем собеседникам один и тот же вопрос: «А откуда ты это знаешь?»
Помню, после очередного занятия с командой по организации службы он с подчеркнутой резвостью спросил меня:
— Товарищ помощник, откуда вам все это известно? [28]
Несколько секунд я смотрел на него в нерешительности и не мог сообразить, дружеский это вопрос или насмешливый. К тому же я был шокирован таким хоть и незначительным, но все же, как мне показалось, нарушением дисциплины.
— Как понять ваш вопрос, товарищ Яковлев? — наконец медленно спросил я его.
Размышляя затем над тем, как бы не выйти за рамки дозволенного, Яковлев ответил не сразу:
— Извините, товарищ старпом (так часто называли на флоте помощников командиров кораблей), такова привычка с детства — уточнять первоисточники получаемых мною знаний.
— Надо уметь владеть собой, чтобы добиваться определенных положительных ответов на ваши своеобразные вопросы, товарищ Яковлев! Поняли меня?!
— Так точно, товарищ старпом.
В дальнейшем он стал задавать вопросы в другой форме.
Ранее устройство подводных лодок типа «С» я подробно изучил на высших спецкурсах, поэтому, прибыв на «С-31», быстро включился в кипучую жизнь нового корабля.
Пользуясь тем, что подводная лодка стояла в доке, личный состав самозабвенно и досконально изучал ее устройство, чтобы можно было все (особенно забортную арматуру) посмотреть и потрогать собственными руками. Команда проводила за этим занятием весь день, поэтому обедали мы прямо на рабочих местах.
Пока подводная лодка стояла в доке, каждый день у меня начинался с того, что я надевал комбинезон, спускался по трапу в док и изучал забортную арматуру, кингстоны и цистерны корабля. Во время строительства значительная часть механизмов и устройств находилась в разобранном состоянии и можно было осмотреть их не только с внешней стороны, но и изнутри. Я не стеснялся привлекать для изучения устройства старшин и краснофлотцев. Им нравилась моя напористость, и они от души делились со мной своим опытом и знаниями.
Командовал подводной лодкой «С-31», как я уже говорил, И.Ф. Фартушный, опытный и грамотный подводник. [29]
Первым комиссаром на нашей подводной лодке был старший политрук Моисей Порфирьевич Иванов. Он был весьма энергичен и подвижен и круглосуточно проявлял повседневную заботу о всех членах экипажа.
На подводной лодке была небольшая по численности партийная и более многочисленная комсомольская организации. Вся партийно-политическая работа была нацелена на обеспечение основных учебно-боевых задач, стоящих перед подводной лодкой.
Служба на новой, строящейся подводной лодке оказалась нелегкой. Необходимо было осваивать новую боевую технику и вооружение, уделять больше внимания занятиям по специальностям, скрупулезно отрабатывать организацию службы и налаживать дисциплину. Мы в те дни уделяли этим вопросам очень много времени.
Быстро промчалось лето, наступила осень 1939 года. Заводские работы подходили к концу, и по ночам, когда на подводной лодке не было рабочих, мы стали усиленно отрабатывать боевую организацию. Дела продвигались неплохо. Несмотря на малый срок, нам удалось сделать многое, хорошо подготовить личный состав к выходу в море для ходовых испытаний.
Вскоре наступил период испытаний — всесторонняя проверка подводной лодки, ее тактико-технических данных, надежности работы механизмов и приборов, опробование оружия.
Сдаточным механиком от Николаевского судостроительного завода был назначен Шепталенко, чью крупную фигуру в те дни можно было увидеть повсюду. Ему было лет сорок. Он за всем следил, все знал досконально и быстро на все реагировал, от души распекая нерадивых. В его зычном голосе, однако, не слышалось резких ноток, а большие глаза искрились самой добротой, отзывчивостью и заботой. Рабочие уважали и верили ему, все замечания принимали беспрекословно, а указанные им недостатки устраняли молниеносно. Он в совершенстве знал устройство подводной лодки, и я бы сказал, не хуже нашего инженера-механика, что вполне закономерно, ибо все строительство корабля проходило на его глазах. В вопросах же управления кораблем и отработки боевой [30] организации он отдавал пальму первенства командиру 5-й боевой части. Между ними иногда возникали вполне естественные трения, которые носили скорее творческий характер. Что и говорить, очень помог нам Шепталенко в освоении новой подводной лодки.
Всю осень и зиму представители судостроительной промышленности сдавали подводную лодку нам, военным морякам. Помню, очень много хлопот доставило нам сильное искрение дизелей на полных ходах, которое ночью могло демаскировать идущую над водой подводную лодку. Устранение этой неполадки заняло чрезвычайно много времени. Искры, выбрасываемые отработанными газами из глушителей, подсчитывались представителями государственной комиссии приемки кораблей и личным составом подводной лодки. Вначале искры вылетали из глушителей тысячами в минуту, затем, после улучшения конструкции системы орошения выхлопных газов, рабочие судостроительного завода уменьшили их количество до нескольких сотен, чем обе стороны и удовольствовались.
В это время я часто вел беседы с комиссаром подводной лодки, старшим политруком Моисеем Порфирьевичем Ивановым, о вступлении в партию. Я строже стал относиться к себе, к службе, задумался над своей дальнейшей судьбой и, откровенно поговорив с некоторыми коммунистами, решил вступить в их ряды. В марте 1940 года меня приняли в партию.
24 июня 1940 года были окончены государственные испытания и подписан приемочный акт, наступил знаменательный день подъема военно-морского флага. Подводную лодку мы украсили флагами расцвечивания. Весь личный состав замер в строю на палубе новой подводной лодки. Этот день по флотским обычаям считается днем рождения корабля.
До восьми часов осталась одна минута. Прозвучала команда:
— На флаг, гюйс и флаги расцвечивания — смирно! Ровно в восемь часов раздались долгожданные слова:
— Военно-морской флаг, гюйс и флаги расцвечивания... поднять! [31]
Под торжественные звуки Государственного гимна на флагштоке взвился белый с голубой полосой внизу военно-морской флаг. Наш подводный корабль вошел в строй.
После этого знаменательного события наш штурман, старший лейтенант Алгинкин, получил новое назначение, и вместо него был назначен лейтенант Яков Иванович Шепатковский.
Яков Иванович родился в Полтаве. Он закончил Высшее военно-морское краснознаменное училище имени М.В. Фрунзе за два года по специальному набору. Флоту не хватало кадров, и в училище брали лучших студентов после окончания второго-третьего курсов института. Обучение шло по специально разработанной программе. Несмотря на сокращенные сроки обучения, многие из выпускников, придя на флот, быстро набирались опыта и становились хорошими специалистами. Яков Иванович принадлежал к когорте этих офицеров.
Он был хорошим моряком, трудолюбивым, педантичным специалистом и являл собой образец классного штурмана. Но в то же время он был горяч, нетерпелив и в меру честолюбив. Нередко его излишний педантизм и резкая нетерпимость к малейшему проявлению непрофессионализма сказывались на рулевых, тогда в выяснение отношений приходилось вмешиваться мне. Случалось, он возражал и мне, зато за отданные ему распоряжения беспокоиться не приходилось — он выполнял все своевременно и точно. Вместе с ним мы начали осваивать корабль в море.
Если у заводского причала основное внимание мы уделяли изучению устройства подводной лодки, то теперь главным стало приобретение практических навыков управления сложной корабельной техникой, отработка погружений и всплытий, четкая организация борьбы за живучесть, боевое маневрирование в надводном и подводном положениях, выполнение торпедных атак.
Все мы отлично понимали, что в боевых условиях надо умело владеть боевой техникой, быть мастером своего дела. Известно, что трудности закаляют характер людей, их преодоление сплачивает экипаж в одну боевую семью. [32]
Благодаря постоянной взаимопомощи, доброжелательной атмосфере в боевых частях подводной лодки быстро росло мастерство матросов и старшин.
Для отработки вступительной задачи мы перешли в Северную бухту Севастополя и встали там на якорь.
Прошли первые дни напряженной отработки вступительной задачи. Я освоился с новой обстановкой, вошел в жизнь корабля и занял в нем полагающееся место. Время стоянки на якоре мы не растрачивали даром: каждый день был до предела насыщен занятиями, частными и общекорабельными учениями. Нагрузка, прямо сказать, была запредельная, однако она дала положительные результаты. Подводная лодка с каждым днем все больше и больше становилась боевым кораблем, способным по первому приказу выйти в море и отработать поставленные задачи. Сильнее сплачивался личный состав.
Опишу один день отработки вступительной задачи в Северной бухте.
Начало нового дня. Солнечное утро. Время подъема флага. Подъем военно-морского флага всегда является на флоте значительным и неизменным ритуалом.
Вот и в этот раз, за пять минут до восьми часов, на флагманском корабле «Севастополь» наполовину поднялся сигнал «исполнительный», предупреждая, что через пять минут поднимут флаг. Личный состав подводной лодки и других кораблей выстроился на палубе, спиной к борту.
— Исполнительный до места! — доложил сигнальщик Мамцев.
— На фла-аг и гю-уйс сми-ир-р-рно! — скомандовал вахтенный командир лейтенант Шепатковский. Голос его прозвучал громко и торжественно, он далеко разнесся по акватории бухты.
Экипаж замер.
Проходит минута глубокого молчания, и вновь торжественно звучит новая команда:
— Флаг и гюйс поднять!
На всех кораблях эскадры одновременно подняли флаги и гюйсы. С кораблей понеслись колокольный звон склянок и фанфары горнов. [33]
— Вольно!
Начался новый флотский день, полный надежд и забот.
После окончания занятий и учений вахтенный командир объявлял перерыв на обед. Раздавался долгожданный сигнал. Это один из самых любимых флотских сигналов, неофициально его озвучивали так: «Бери ложку, бери бак, если нету — беги так». Действовал этот сигнал на всех магически. Бачковые (дежурные по столу) матросы с бачками стремительно бежали на камбуз, чтобы первыми занять места и как можно быстрее накормить своих товарищей по столу, ибо все знали, что после обеда последует не менее любимый всеми сигнал на отдых — «мертвый час». Пообедав и отдохнув, мы вновь принимались за учебу.
Наш очередной напряженный день заканчивался, когда над бухтой спускались долгожданные вечерние сумерки, а на темно-синем небосводе появлялись яркие звезды. Тишина окутывала корабли, и лишь со стороны морского завода доносились звонкие удары отбойных молотов. Вся команда выходила на палубу.
— Кто у нас хорошо запевает? — раздается с мостика голос вахтенного командира, лейтенанта Короходкина.
— Шевченко, — бойко отвечает Федорченко.
— Ну так что, споем? — обращается Короходкин к краснофлотцам.
И вот над Северной бухтой полилась нежная мелодия песни. Вначале тихо, а затем все громче и громче ее подхватили остальные. Когда матросы закончили петь, на палубе воцарилась тишина, затем вновь раздался стройный хор голосов, но на этот раз завели задорную флотскую песню. Но усталость берет свое, и после отбоя все отправляются спать. Тяжелый день окончен...
За время отработки последующих задач я понял, что подготовка хорошо слаженного боевого коллектива подводной лодки — процесс сложный и длительный, требующий большого внимания и самоотверженного труда, который в дальнейшем окупает себя сполна. Поэтому никто не жалел для этого ни сил, ни времени.
Должность помощника командира подводной лодки сложная. У меня почти не было свободного времени, так [34] как я должен был вникать во все, даже незначительные детали корабельной службы, — поэтому мне приходилось раньше всех вставать и позже всех ложиться. Я был доволен, что командир подводной лодки предоставил мне полную самостоятельность в отработке задач боевой подготовки и не вмешивался в повседневные заботы.
На берегу я бывал не более одного раза в неделю, с семьей почти не виделся, однако отдавал себе отчет, что пройти этот этап необходимо, и ничуть не сетовал на «горькую судьбу».
За лето мы успешно закончили полный курс боевой подготовки и, по существовавшим в то время положениям, вошли в состав кораблей первой линии. Начались размеренные дни учебно-боевой подготовки, повседневные заботы и трудности, которые, впрочем, воспринимались совершенно спокойно.
Зимой 1941 года вместе с подводной лодкой «С-32» мы вышли из Севастополя в Николаев на гарантийный ремонт. Ледовая обстановка в Днепре-Бугском лимане тогда была тяжелой, поэтому лиман мы проходили за ледоколами, предварительно соорудив на носовых надстройках деревянные «шубы», которые предохраняли ото льда корпус и передние крышки торпедных аппаратов.
При подходе к Николаеву перед нашими глазами выросли громады корпусов линейного корабля и тяжелых крейсеров на стапелях судостроительного завода, которые в морозной дымке казались сказочными гигантами. Программа строительства большого океанского флота не останавливалась.
Между тем мы внимательно продолжали следить за международной обстановкой тех лет. На наших глазах при попустительстве Англии были оккупированы Австрия и Чехословакия, захвачена Польша и разгромлена французская армия. Эти важные события развивались стремительно, и разобраться в них правильно было трудно, но мы все чаще и чаще стали с тревогой говорить о возможности очередной войны.
В свете происходившего первостепенной задачей для нас стал гарантийный ремонт, который мы должны были провести быстро и качественно. Командующий Черноморским [35] флотом вице-адмирал Ф.С. Октябрьский дал письменное предписание командиру Николаевской военно-морской базы (НВМБ) контр-адмиралу Куляшеву сократить сроки нашего ремонта с шести до двух месяцев. Для обеспечения этих указаний контр-адмирал Куляшев был обязан выделить в распоряжение командиров подводных лодок «С-31» и «С-32» по 150–200 краснофлотцев со строящихся крейсеров. Это предписание заканчивалось следующей резолюцией командующего флотом: «Выполнить безо всяких но, если и т. д. и т. п. Октябрьский».
Зная крутой нрав Куляшева, командиры подводных лодок сами к нему не пошли, а отправили в штаб НВМБ своих помощников, то есть меня и Сашу Былинского. С гордостью и пониманием высокого долга (как нам показалось) побежали мы с Сашей в штаб базы. Представившись контр-адмиралу Куляшеву, мы вручили ему предписание комфлота. Он внимательно прочел его, но, когда дошел до резолюции адмирала Ф.С. Октябрьского, бросил сердитый взгляд на нашивки старших лейтенантов на на-лшх рукавах и побагровел:
— Что это за «но, если и т. д. и т. п.»?
Мы пожали плечами и стоически промолчали. Он еще раз строго взглянул в нашу сторону, потом на бумагу, затем разразился бранью и выгнал нас из кабинета. Мы с Сашей попятились, столкнулись и мигом вылетели из негостеприимного адмиральского кабинета. Только когда мы очутились на улице, до нас дошла причина оказания нам столь «высокого доверия».
Но, несмотря ни на что, указания командующего флотом командир Николаевской военно-морской базы выполнил полностью. Со строящихся крейсеров на подводные лодки «С-31» и «С-32» выделили по 200 матросов, которых мы выбрали с учетом их гражданской специальности.
О строгости и требовательности контр-адмирала Куляшева ходило множество разнообразных, видимо, сильно преувеличенных слухов. К нерадивым, прибегающим даже к малейшей уловке людям он действительно относился нетерпимо и умел на редкость строго их разносить. Но все [36] командиры, честно относящиеся к службе, уходили от него весьма довольными.
Нам с Сашей Бьглинским, как помощникам, потом часто приходилось обращаться в штаб Николаевской военно-морской базы и в снабженческие органы за различным корабельным имуществом. Несмотря на первую, как нам показалось, нелицеприятную встречу с контр-адмиралом, он нам никогда ни в чем не отказывал, отлично понимая остроту международной обстановки того времени и необходимость строгого выполнения полученных указаний комфлота.
Гарантийный ремонт шел полным ходом. Круглосуточно трудились бригады рабочих Николаевского судостроительного завода и флотских отделов и управлений. Вся команда подводной лодки и прикомандированные краснофлотцы со строящихся крейсеров работали не покладая рук. Конечно, уставали чертовски, но силы не покидали нас, никто не жаловался, ибо каждый чувствовал серьезность создавшейся обстановки.
Внутренний распорядок дня на период гарантийного ремонта был построен заново. После завтрака личный состав отправлялся на судостроительный завод, куда затем доставляли обед и ужин, потому что команда находилась там неотлучно. Только поздним вечером люди возвращались в казарму, где дополнительно организовали вечернее питание и чай.
По вечерам, приходя в казарму, я составлял план работ на следующий день и готовил доклад командиру подводной лодки. Возвращался я от него не раньше двенадцати часов, валился в постель и беспробудно спал до утра. Подобным образом заканчивался каждый день в течение всех двух месяцев гарантийного ремонта.
Команда с глубоким пониманием важности дела, самоотверженно и с беспримерным воодушевлением выполняла многочасовую тяжелую работу на заводе. Помимо своевременного выполнения ремонтных работ и устранения выявленных недостатков, а также приведения оружия и технических средств в полную боевую готовность, личный состав использовал разборку и сборку оружия для углубленного изучения технической части. [37]
В пятом отсеке работа всегда шла дружно. В разноголосом рокоте выделялся бас старшего моториста Степана Васильева. Своим богатырским спокойствием он всем внушал доверие. Если у моториста Антропцева что-то не получалось с притиркой клапанов, тут же появлялся Васильев и помогал товарищу.
— Ну что, дружище, не получается, что ли? Давай помогу.
Антропцев смущенно уступал место Васильеву, и работа вновь закипала.
Как правило, основная тяжесть любого ремонта падала на личный состав электромеханической боевой части, что вполне понятно, так как в этой части самое сложное и большое хозяйство. Здесь работы хватало всем.
Командиры боевых частей весь день находились вместе с личным составом и не уходили с завода, продолжая следить за сроками и качеством выполнения ремонтных работ. Они старательно проверяли соблюдение технических условий, правил и инструкций по вскрытию и закрытию механизмов, следили за весовой нагрузкой подводной лодки, состоянием технических средств. Кроме того, они сами производили предварительную приемку отремонтированного оружия и технических средств.
Отдельно хочу отметить Григория Никифоровича Шлопакова. Он был уроженцем Ленинграда и свято чтил лучшие традиции ленинградцев. Осенью 1939 года мы вместе получили назначение на подводную лодку «С-31». Оба были участниками заводских и государственных испытаний. Высокограмотный и требовательный инженер, он смело вступал в неравную борьбу с руководством Николаевского судостроительного завода и представителями государственной комиссии по приемке корабле ВМФ, требуя устранить недоделки завода, выявленные личным составом. Благодаря его заботе и вниманию подводная лодка не имела поломок и аварий по некомпетентности личного состава. Его успехи были замечены, и он заслуженно стяжал славу лучшего и самого грамотного инженера-механика бригады.
В сжатые сроки гарантийного ремонта мы уложились. Окончательная приемка оружия, вооружения, технических [38] средств и лодки в целом была осуществлена на ходовых испытаниях специальной флотской комиссией.
После гарантийного ремонта новое назначение получил старшина группы радистов мичман Сафон Петрович Джус — он стал помощником флагманского связиста бригады. Вместо него был назначен главстаршина Ефимов, тоже опытный, знающий свое дело специалист. Сафон Петрович оставил прекрасных воспитанников — Миронов, Тертышников и Лауэр были одними из лучших в дивизионе...
В апреле 1941 года из Николаева мы возвратились в Севастополь. Приняв все необходимые запасы, подводная лодка «С-31» закончила свое становление и вместе с другими кораблями Черноморского флота находилась в состоянии повышенной боевой готовности. [39]