Еще немного
С выходом наших войск в начале марта на побережье Балтийского моря в районах Кольберг и Кеслин огромная группировка гитлеровцев между Вислой и Одером была рассечена на три группы. Задача состояла в том, чтобы ликвидировать ее по частям, и тем самым очистить трехсоткилометровое побережье Балтики от Данцига до Штеттина, создать благоприятные условия для решительного, завершающего удара на берлинском направлении. Выйдя к морю в районе Кеслина, части и соединения левого крыла 2-го Белорусского фронта повернули на восток и вместе с войсками, действовавшими на юге, стали теснить прижатые к морю немецко-фашистские войска западнее Данцига.
Сразу же после Грауденца полк начал наносить бомбардировочно-штурмовые удары по обороне врага, который прикрывал подступы к Данцигу и Гдыне, одновременно продолжая преследовать гитлеровцев, отходящих к морю.
22 марта наши части, прорвав оборону противника между Данцигом и Гдыней, вышли к Данцигской бухте. Вражеские войска Данцигско-Гдынского укрепленного района были рассечены на две части. Порт Цоппот также был занят, и немецкие части остались только на косе Хель и в портах Данциг и Гдыня. В этот день, как всегда, многие [248] летчики сделали по нескольку вылетов. Вылеты были очень сложными: смертельно раненный враг отчаянно сопротивлялся, его зенитная артиллерия оказывала нам ожесточенное противодействие. В этот шквал огня попал самолет летчика второй эскадрильи младшего лейтенанта Виктора Шаманова с воздушным стрелком младшим сержантом Александром Акчуриным. Подбитый штурмовик потерял управление и пошел к земле. Шаманов и Акчурин успели выпрыгнуть с парашютами, но они приземлились в расположении немцев.
Завязались упорные бои непосредственно за порты Данциг и Гдыню. Мы без устали летали туда, где наши боевые товарищи в тяжелейших условиях отвоевывали каждый метр земли. Непрерывным потоком шли штурмовики в район Данцига.
В воздухе шестерка «илов» во главе с Андреем Труховым, у него заместителем — Игорь Коноров. К Данцигу Андрей подошел на высоте полторы тысячи метров. Самолеты, пикируя, устремились в атаку, в логово врага посыпались бомбы. Но в это время зенитный снаряд впивается в заднюю кабину самолета ведущего, и от его разрыва шеститонную машину так швырнуло вверх, что у Трухова заискрилось в глазах. Невидимая сила вырвала у Андрея ручку управления и в этот миг он потерял сознание, а когда очнулся, машина круто лезла вверх и вот-вот могла свалиться в штопор. По поведению самолета Трухов понимал, что повреждение очень серьезное, и энергичная работа рулевым управлением может закончиться катастрофой. При отходе от цели он попытался командовать группой, но понял, что его никто не слышит: оказалось, что антенна отбита под корень. Андрей в форточку махнул рукой Конорову: «Идите домой!» Сам же еле-еле поплелся за группой. С самолетом делалось что-то необъяснимое: он так вибрировал, что летчик с трудом удерживал ноги на педалях. С горем пополам дотянул до аэродрома, перед самой посадкой выключил мотор. «Ил», наконец, коснулся земли.
Когда к самолету примчались две машины, все ахнули: воздушный стрелок Евгений Пегов без сознания вместе с парашютом свободно вывалился в огромную дыру фюзеляжа, пробитую разрывом снаряда. Его тут же увезла санитарная машина. Трухов начал было докладывать командиру полка о выполнении задания и ужаснулся: его, оказывается, контузило, и он не слышал самого себя.
Подошел трактор, взял машину на буксир и только тронулся с места, как самолет на глазах у всех нас развалился [249] пополам. Только через несколько дней у Трухова постепенно начал восстанавливаться слух. «И не везет же Андрею», — подумал я, глядя на изувеченный самолет и оглохшего летчика. И я вспомнил его рассказ об одном вылете на Кубани 30 июня 1943 года. Был он тогда в 210-м штурмовом полку, которым командовал прославленный ас, гроза гитлеровцев гвардии подполковник Николай Зуб.
...Над целью, откуда ни возьмись, появились два немецких истребителя «Фокке-Вульф-190». Они зашли сзади со стороны солнца, поэтому воздушные стрелки заметили их слишком поздно. Трухов в группе шел крайним левым, и оба вражеские истребители атаковали замыкающего. Удар был настолько сильный, что Андрею показалось, как будто он с кем-то столкнулся. Тут же самолет потянуло в крутое пикирование. Только опыт летчика помог ему дотянуть до своего аэродрома — Днепровская. После посадки он попытался вылезти из кабины, но не смог: осколком снаряда заклинило фонарь. Только с помощью механика самолета фонарь, наконец-то, открыли.
А в это время товарищи вытащили из кабины безжизненное тело воздушного стрелка Павла Воробьева. На Пашу страшно было смотреть, он был без шлемофона, с тусклыми открытыми глазами. По середине живота пушечной очередью перерезан пополам. Вечером Павла Петровича Воробьева похоронили возле летной столовой. Спустя много послевоенных лет Герой Советского Союза Андрей Игнатьевич Трухов навестил те места и поклонился братской могиле, где покоится теперь прах его боевого друга.
Снег давно сошел, стояла теплынь — чувствовалось дыхание Балтийского моря, оно было совсем близко от нашего аэродрома. Шли дожди, висели густые туманы. Но погода не могла омрачить нашего отличного настроения. Советская Армия остановилась на правом берегу Одера, в шестидесяти километрах от германской столицы. Каждый понимал, что путь к победе лежит только через Берлин. И как бы ни было безнадежно положение гитлеровцев, мы знали, что враг добровольно не сложит оружия, он соберет свои последние силы и будет сопротивляться с яростью обреченного.
Соединения наших войск готовились к последнему штурму.
Готовились и мы. 9 апреля полк перебазировался на аэродром Плате. Теперь от нас всего в тридцати пяти километрах Одер, на левом берегу которого засел враг. От [250] Одера на запад, вплоть до Берлина, проходила многополосная, до предела насыщенная огневыми средствами вражеская оборона. На пути — реки, множество озер.
В эти дни мы провожали на учебу одного из ветеранов полка — командира 3-й авиаэскадрильи Героя Советского Союза капитана Георгия Петровича Коваленко. На товарищеском ужине Георгий со своей неразлучной гитарой в последний раз дал «творческий» концерт. Вот так же мы недавно провожали Ивана Харлана.
— Филимоныч, что ж ты не согласился пойти учиться в академию? — уже в который раз спрашивал он. — Вот бы и поехали вдвоем. Вместе воевали, вместе нам бы и академическую науку грызть, а?
Да, хорошо бы вместе... Но я твердо решил, что никуда не поеду, пока не кончим воевать. И Георгий, конечно, это знал. Мне чертовски хотелось побывать в Берлине. Не туристом и не экскурсантом, а воздушным бойцом.
На следующий день Коваленко сдал свою эскадрилью прибывшему из другой части капитану Николаю Степанову и распрощался с товарищами, с которыми прошел трудные фронтовые дороги.
17 апреля в штаб дивизии прилетел член Военного Совета 4-й воздушной армии генерал-лейтенант авиации Ф. Ф. Веров для вручения дивизии ордена Красного Знамени и ордена Суворова II степени, а нашему полку — ордена Красного Знамени.
Дивизия выстроилась на бетонированной дорожке. О чем мы думали, когда сопровождаемый старшими офицерами и командиром дивизии перед строем проходил генерал Веров, приветствуя летчиков, когда после вручения дивизии орденов он зачитывал Указ Президиума Верховного Совета Союза ССР о награждении нашего полка орденом Красного Знамени? Наверно, перед глазами каждого, как это было со мной, прошел его собственный путь и путь однополчан. Уже в сумерках стройными колоннами с песнями возвращались мы в расположение своих полков.
20 апреля Ставка Верховного Главнокомандования приказала войскам фронта перейти в наступление.
К этому мы были готовы. Боевая задача ясна. После короткого митинга сразу направились к самолетам. Однако метеоусловия не позволяли лететь: облачность не поднималась выше ста метров. Но наши войска, форсировавшие Одер, ждали помощи авиации. Тогда командир полка [251] решил выпускать самолеты парами. И пошли пара за парой «ильюшины» на передовую. Я с Акимовым.
Видимость была очень плохая: дождь заливал переднее стекло кабины, а облака прижимали к земле. Проходим Штаргард. Сразу за ним слева растянулось с севера на юг озеро Мадю-Зее. Сверяю карту с местностью — идем правильно. Уже совсем близко Одер, а дальше на юго-запад — Берлин!
Нашим товарищам, ведущим бои на земле, вряд ли раньше приходилось форсировать водную преграду, подобную Одеру. От города Шведт вплоть до Штеттина, река имеет два рукава. Между ними широкая пойма, местами доходящая до восьмисот и более метров. Вот это-то расстояние и надо преодолеть под сильным вражеским огнем. И не только преодолеть, но и захватить плацдарм на противоположном берегу, расширить его и, ломая сильно укрепленную оборону, идти дальше на запад.
Наши пехотинцы, преодолевая пойму Одера, шли по пояс, по шею в воде с поднятыми автоматами под непрерывным огнем фашистов. Это были солдаты 65-й армии, которой командовал генерал-полковник Павел Иванович Батов. Нас умудряются приветствовать поднятыми автоматами, бросают вверх даже пилотки! И это под сплошным огнем. Если бы можно было перекричать рев мотора и послать ответные слова привета хлопцам! Я, а вслед за мной Василий Акимов, открываем левые боковые форточки, насколько это возможно, высовываем руки, поспешно машем и делаем глубокое покачивание с крыла на крыло. У нас было одно единственное желание: найти там, на противоположном берегу Одера, самый опасный участок, чтобы помочь героям-пехотинцам мощью своего штурмовика.
Искать такой участок не приходилось — опасно везде. За Одером вся земля в огненных вспышках — немецкая артиллерия вела бешеный огонь по нашим войскам. Выбираю наибольшее сосредоточение этого огня, направляю туда самолет и сбрасываю бомбы. Акимов, следуя за мной, делает то же самое. Там, где только что взорвались наши бомбы, немцы огня уже не ведут.
Почти невозможно маневрировать в вертикальной плоскости — прижимает облачность. Мы идем в сплошном огне, трассирующие очереди, как шальные, проносятся возле самолета со всех сторон. Вижу, что в обеих плоскостях уже по нескольку пробоин. Значит и у Василия Акимова их не меньше. И все-таки снова и снова идем на артиллерийские вспышки. Акимов, идущий справа, бьет по избранной им [252] цели. Из пушек и пулеметов расстреливаем врага в траншеях. Идем так низко, что я чуть не зацепился за стоящее одинокое дерево.
— Черт возьми, надо же тебе здесь вырасти, места другого не было! — ругаюсь со злостью и даю последнюю очередь вдоль траншеи.
Возвращаясь домой, снова видим наших пехотинцев. Они идут и идут на тот берег, который так близок и в то же время так далек, — не каждому суждено дойти до него. И снова летят вверх пилотки. Как показать героям свое преклонение перед ними, перед подвигом, который они совершают?!
Бомбового груза нет, и мы снижаемся до предела, пролетая над самыми головами наших боевых товарищей. Покачиваем крыльями — почему они не руки! — дотянуться бы до пехотинцев, обнять их. Но мы можем только махнуть рукой в форточку кабины. А нам навстречу уже летят другие пары штурмовиков — одна за другой. Много летит!
— Врешь, фашист, не выдержишь!
Душа поет от радости за эту могучую силу, лавиной идущую в последний и решительный бой. Что может устоять перед этой силой?
Во второй половине дня погода несколько улучшилась: поднялась облачность, прекратился дождь. Наша пехота уже имела небольшие плацдармы, за которые шли ожесточенные бои. Немцы любой ценой пытались отбросить советские части назад, на правый берег Одера, а наши войска стремились не только удержаться на этих плацдармах, но и расширить их и идти дальше!
Мы наносили удары по противнику в непосредственной близости от своих войск, когда на поле боя очень быстро менялась обстановка, и некоторые участки переходили из рук в руки, а местами шла рукопашная схватка. Теперь нам не мешали ни облачность, ни дождь. Мы большими группами шли непрерывным потоком за Одер. Во втором полете я повел четверку, а потом водил уже по шесть самолетов.
Штурмовая авиация 4-й воздушной армии весь день не покидала поля боя. Надвигались сумерки. Последняя группа самолетов возвратилась домой. Еще не остывшие от боевых схваток, летчики и воздушные стрелки рассказывали друг другу, механикам, мотористам, оружейникам подробности атак. Да, все славно поработали сегодня! [253]
На аэродроме особенно тяжело пришлось нашим оружейникам. Сразу после посадки группы они прямо-таки бросались на самолеты: одни заряжали пушки и пулеметы, другие подвешивали бомбы, «эрэсы». Да, хорошо, если все исправно. Нередко приходилось устранять какую-нибудь поломку в оружии, а то и совсем заменять пулемет или пушку — ведь самолет пришел из боя. А времени ох как мало, просто в обрез. Но специалисты оружейной службы отлично справлялись с этим нелегким делом. И в этом была немалая заслуга нашего «оружейного бога», как в шутку называли инженера по авиавооружению Сосуяна Сергея Тотосьевича. Многому он научился у инженера полка Романкова: так же, как и Николай Дмитриевич, до тонкостей разбирался в моторе и планере самолета. Сосуян в совершенстве овладел правилами подготовки оружия, назубок знал причины возможных отказов его в воздухе и способы их устранения. Этому он учил и своих подчиненных. И не зря учил. За годы войны летчики полка сбросили на головы гитлеровцев почти 2500 тонн бомб, выпустили по ним более 43500 реактивных снарядов, 1300 тысяч снарядов пушек, израсходовали 8 миллионов патронов. И все это прошло через натруженные руки полковых оружейников.
— На отдых, на отдых, товарищи! — сейчас поторапливал нас подполковник Фомин, усаживаясь в машину. — Завтра снова за Одер, снова в бой.
Утро 21 апреля. Еще темно, а самолеты уже готовы к вылету.
Противник отчаянными контратаками пытается сбросить наши наземные части в Одер. Опять метеорологические условия ухудшились, и командир полка принимает решение: снова действовать парами, но составленными из лучших экипажей.
Взлетает очередная пара. Ведущий Павел Панов, его ведомый Василий Помещик. Но прошло расчетное время полета, а на аэродром возвратился один Василий. Юго-западнее Штеттина, где они уничтожали вражескую артиллерию, видимость была очень плохая, а облачность не позволяла подняться выше двухсот метров.
После второй атаки станция наведения передала:
— Молодцы, работали отлично! Уходите домой, по вас ведут бешеный огонь! Маневрируйте!
Выйдя на свою территорию, Помещик пристроился к Панову «крыло в крыло» и сразу увидел, что у него в нескольких местах разворочены плоскости самолета прямым попаданием зенитных снарядов. Над озером Мадю-Зее [254] самолет Панова вдруг резко пошел вниз, и в тот же момент высоко в небо взметнулся огромный столб воды.
Василий был ошеломлен от неожиданности происшедшего. Придя в себя, он сделал два круга над местом гибели экипажа и с жгучей болью в сердце за свое бессилие помочь товарищам взял курс на аэродром. При возвращении с повторного вылета на те же цели Василий Помещик еще раз прошел над озером, которое поглотило наших боевых друзей — летчика Павла Григорьевича Панова и воздушного стрелка Иргаша Джумабаева. На поверхности воды он увидел только масляные пятна.
Всегда тяжело переносить гибель друзей, но еще тяжелее сознавать их утрату, когда чувствуешь близость окончательной победы над врагом.
Рано утром следующего дня точно в назначенное время одна за другой взлетели девять четверок, собрались на кругу и легли на курс. Я вел первую четверку. Взлет рассчитан так, чтобы на маршруте группа от группы шла на расстоянии пятисот-шестисот метров. Получалась колонна четверок, растянутая на дистанцию, которая хорошо обеспечивает огневое взаимодействие между группами.
Удар наносила каждая группа самостоятельно по своей цели, но при развороте для второго захода четверки образовали замкнутый круг, который мы часто применяли на Кубани. Такого маневра противник не ожидал. Удару подвергались одновременно семь артиллерийских батарей противника. Несмотря на активный зенитный огонь, все летчики работали смело и решительно. Артиллерия была подавлена, штурмовики помогли нашим наземным войскам прорвать оборону.
Это был мой последний вылет в должности командира первой эскадрильи. Мне приказали ее сдать. Своему новому назначению я ничуть не радовался. Жалко было, что больше не смогу летать с товарищами, с которыми прошел большой и трудный путь. Но приказ есть приказ.
Вечером на стоянке самолетов первой эскадрильи построили весь ее личный состав, и подполковник Ермилов объявил, что меня назначают штурманом полка. Временно исполняющим обязанности командира первой эскадрильи назначили капитана Алексея Спортесного.
Я стоял перед строем и всматривался в дорогие мне лица: летчики, воздушные стрелки, техники...
...Владимир Корсунский. Сколько раз вместе приходилось летать на самые разные цели и в самых сложных условиях! [255] В августе 1942 года, когда мы с ним впервые встретились, он был совсем мальчишкой, а сейчас это мужественный боевой летчик, заместитель командира эскадрильи, знаменосец полка! Рядом с ним лейтенант Михаил Рыжов. Он прибыл в полк вместе с Алексеем Брагой, Владимиром Секиным, Василием Куликовым, Иваном Ереминым, Василием Помещиком и другими летчиками. Но и за это короткое время мы вместе били врага в Белоруссии, на Днепре и на Висле, у Грауденца и Данцига, а сейчас он летит за Одер и ведет в бой группу.
...Василий Акимов, Степан Шевцов, Иван Жариков, Глеб Зеленев, Иван Попосемов, Филициан Ананич. В полк они прибыли гораздо позже, у них еще нет того опыта, какой имеют ветераны, но и эти ребята уже успели не один раз встретиться лицом к лицу с врагом.
Слева от летчиков — технический состав. Сколько же у каждого из вас недосланных ночей, сколько тонн бомб пришлось вам своими руками подвесить, сколько раз вы провожали своих товарищей на подготовленном вами самолете и сколько раз, когда они не возвращались, обрывалось у вас сердце! Если бы был такой прибор, который мог измерить весь ваш труд! Нет цены вам, дорогие друзья!
В строю стояли и девушки; Раиса Горобинченко, Полина Шеверева, Анна Вавинская, Надежда Беднова, Анна Серикова, Татьяна Черкашенинова, Анна Москаленко... В кирзовых грубых сапогах, в подогнанных по росту комбинезонах, в краснозвездных пилотках, из-под которых выбивались неподстриженные локоны. Сколько горя успели увидеть эти девичьи глаза, сколько успели сделать их руки, огрубевшие от тяжелой работы! В мороз и стужу, в осеннюю непогоду, часто под проливным дождем, в страшный солнцепек эти руки подвешивали под самолеты стокилограммовые бомбы, чистили и заряжали пушки и пулеметы. И так изо дня в день. Приходилось работать и под вражескими бомбежками, и под пулеметным обстрелом. А вечером эти руки брали винтовки, чтобы в ночной тьме охранять боевую технику, спокойный сон товарищей.
Дорогие, милые девушки! Скоро кончится война, вместо сапог и комбинезонов, вы наденете модные туфли и платья, овладеете новыми профессиями, но ваш подвиг не забудет народ.
На следующий день, 24 апреля, я сдал первую эскадрилью и приступил к исполнению обязанностей штурмана полка. В этот же день бывшего штурмана полка майора И. М. Рудакова мы провожали в другую часть. [256]