Это было в 11 часов 13 минут
Настал час, которого мы ждали более трех лет. Сломив упорное сопротивление фашистских войск, Советская Армия вступила в пределы Восточней Пруссии. 20 января наша дивизия получила задание: взаимодействуя с частями 3-го гвардейского кавалерийского корпуса, наносить удары по танкам, артиллерии, железнодорожным эшелонам, автомашинам в районах Вилленберг, Ортельсбург.
Восточная Пруссия — вековая цитадель германского милитаризма! Этот день для нас был поистине историческим. Все волновались: какую очередность установит командир полка? Кому выпадет честь первому выполнить боевое задание в Восточной Пруссии? Пусть там, на земле, тысячи зениток, пусть в небе сотни немецких истребителей, [237] все равно полететь первому — заветная мечта каждого летчика!
Когда командир полка назвал первую четверку, которую было приказано возглавить мне, я замер, а потом в какое-то мгновенье в голове пронеслась беспорядочными обрывками вся фронтовая жизнь: и первый день войны, и сожженный мною самолет СБ на аэродроме Томаровка, и ночной вылет на аэродроме Батайск, а затем Кавказ... Кубань... Севастополь... Белоруссия... Польша...
Я хотел лететь вместе с моим боевым другом — Кнышом Услышав мою просьбу, Семен не мог сдержать волнения: у него было не меньшее желание вместе со мной участвовать в этом знаменательном вылете. Иван Афанасьевич по-отцовски пошел нам навстречу.
Следующие четверки возглавили Георгий Коваленко, Владимир Корсунский, Григорий Емельянов и Василий Куликов. Истребители противника почти не оказывали сопротивления, поэтому нашу четверку сопровождал только один Ла-5.
— Завидую тебе! — сказал Корсунский. — Первый летишь.
— Тебе тоже хватит работы, Володя.
Взлет... Мы на маршруте. Уже впереди видим пожары — там недавно проходил передний край, а сейчас он ушел на север. Связываюсь со станцией наведения и уточняю задание.
— Ура-а-а! Под нами Восточная Пруссия! — в открытую кричу прямо в эфир — не выдержала душа.
Дороги забиты машинами, подводами, тачками. Немцы бегут на север, ищут спасения, — военные и гражданские — те, кто еще недавно мечтал владеть миром.
Мы идем на свою цель: приказано нанести удар по противнику, который оказывает сопротивление кавалеристам генерала Н. С. Осликовского. Перед нами огромная черная туча, затянувшая полнеба. На этом фоне четко видны огненные вспышки артиллерийской канонады. Так вот оно какое, фашистское логово! Даже утром небо черное, как ночью... Тут, похоже, и солнца не бывает — вечный мрак...
Цель! По дороге Вилитц — Бурденген движется много открытых машин с войсками. Подаю команду своему заместителю Михаилу Рыжову перейти направо и иду в атаку. Бросаю беглый взгляд на часы: стрелки показывают 11 часов 13 минут.
— Запомни это время, Семен! — кричу Кнышу. — 11 часов 13 минут. [238]
Надо же, и здесь без тринадцати не обошлось!
— На всю жизнь!
Открыли огонь несколько зениток, но Рыжов, замыкавший боевой порядок, сделал отворот вправо и послал один за другим четыре реактивных снаряда. Зенитный огонь прекратился, а мы, снижаясь до бреющего полета, продолжали штурмовку. Я успеваю сосчитать десять пылающих машин. Ну, как не сделать третьего захода! И мы снова штурмуем колонну.
— Нет вам спасения и в своем логове! — Еще сильнее нажимаю на гашетку, а на выводе из пикирования Кныш из своего пулемета завершает мою работу. Это же делают все экипажи четверки.
— Идем домой, — передаю команду ведомым и, развернувшись на 180 градусов, «змейкой» уходим на свою территорию.
Под нами уже наши войска, а в наушниках шлемофона раздается голос станции наведения:
— Белоконь, сообщи разведданные... Спасибо за работу. Передай всем привет...
— Для тебя, дружище, я готов выполнить все, что скажешь! — передаю Андрею Бухянову.
Сколько было радости на земле! Сколько ликований! Морозный день казался жарким. После посадки видавшая виды полуторка подъезжала к каждому самолету: летчики и стрелки в тяжелых меховых костюмах и унтах, окрыленные похвалой за хорошую работу, легко карабкались в кузов, крепко обнимались с товарищами, поздравляя друг друга с этим счастливым боевым вылетом, в котором мы явственно чувствовали — конец войне близок.
Вскоре на заснеженное поле аэродрома села группа Коваленко, затем Корсунского. И так четверка за четверкой. Благополучно закончился первый вылет полка в Восточную Пруссию. Для всего личного состава это был настоящий праздник. Никто не уходил с аэродрома, казалось, дай сейчас приказ сдвинуть гору с места, и эту задачу выполним.
Самолеты сразу же готовили к повторному вылету. Группа за группой уходила туда, где кипел бой. В этот день Корсунский и я трижды водили летчиков первой эскадрильи. Летный состав действовал исключительно слаженно, четко, уверенно.
24 января наши части овладели крупными городами Восточной Пруссии — Ортельсбургом и Алленштейном.
До конца месяца мы продолжали наносить бомбардировочно-штурмовые удары по врагу и его технике. Истребительной [239] авиации врага почти не было, зато в узлах сопротивления вражеская зенитная артиллерия еще огрызалась, и нередко остервенело. Во время одного из вылетов погибли отличный воздушный боец младший лейтенант Алексей Брага, двадцатитрехлетний парень из села Орехов Луг Алтайского края, и совсем молодой парнишка воздушный стрелок сержант Василий Шишков. Но несмотря на бешеный зенитный огонь за две атаки мы отправили на тот свет не один десяток гитлеровцев.
2 февраля погода была очень плохая, но мы все-таки готовились к вылету. Посадку будем производить теперь на аэродроме Гросс-Шиманен. Первая эскадрилья снова в воздухе. Четверкой сопровождающих истребителей командует Афанасенко. Наконец-то, и садиться будем на одном аэродроме. Теперь уже обязательно увидимся. Еще с Белоруссии летаем вместе, в воздухе стали закадычными друзьями, а вот свидеться так до сих пор и не приходилось.
Две четверки штурмовиков идут плотным строем. Вторую ведет Корсунский. Выше нас — два слева, два справа — идут «лавочкины». Ведущий правой пары Афанасенко. По традиции обмениваемся приветствиями:
— Здоров, Афанасенко!
— Белоконь, привет!
— Ну что, дружище, где сегодня встретимся?
— В столовой.
— Итак, до встречи в столовой! Повнимательней прикрывай, чтобы «мессеры» не сорвали нашего свидания!
День уже клонился к вечеру, когда мы возвращались с боевого задания. Видимость стала заметно ухудшаться: густая дымка, которая была днем, сейчас местами переходила в туман, срывался снег. Снова приходится прибегать к радиополукомпасу: я полностью доверяюсь маленькой белой стрелке этого прибора. По мере приближения к аэродрому она ведет себя неспокойно: уходит то влево, то вправо, но я удерживаю ее на нуле, только при этом условии можно быть уверенным, что точно выйдешь на свой аэродром, даже при полном отсутствии видимости земли. Через белесую пелену вижу под собой населенный пункт. Стрелка радиополукомпаса мгновенно падает до отказа влево и тут же снова приближается к обозначению нуля — под нами аэродром Гросс-Шиманен.
Делаю левый круг и во все глаза смотрю, где же посадочное «Т». Но руководитель полетов словно догадался, что мне надо. В серое пространство одна за другой взлетели две зеленые ракеты — ориентир места посадки. Поставив [240] самолет в указанное место, я вылез из кабины, отошел в сторону и наблюдал за посадкой ведомых. Уже замер на стоянке последний «ил», села и четверка Афанасенко, а я все стою в одиночестве. Глубокое волнение внезапно охватило меня.
Вот она, прусская земля!
Советский Человек, нет тебе цены за твое мужество, за твою несгибаемую силу воли в самые трудные минуты жизни твоей Родины! Ведь, кажется, совсем недавно ты насмерть стоял у стен своей столицы, выстоял на берегу Волги, дрался в горах седого Кавказа. На тебя смотрел весь мир с затаенным дыханием. Даже самые искренние твои друзья, и те с тревогою думали, что ты не выдержишь и, исходя кровью, обессиленный упадешь. Но ты не упал! Ты напряг каждый свой мускул, от злости и гнева до боли сжал челюсти и сам погнал со своей земли гитлеровскую нечисть и не остановился на этом. Ты услышал голос стонущей Европы и, жертвуя жизнями своих лучших сыновей и дочерей, пошел освобождать другие страны, другие народы... А сейчас твои сыновья уже находятся на земле, которая родила мракобесов, покоривших Европу, мечтавших покорить весь мир. Они мечутся в отчаянии и страхе перед неотвратимым, но справедливым возмездием!
— Товарищ капитан, чы вы щось загубылы? — рядом стоял Павел Фабричный.
— Да вот на землю загляделся. Земля как земля, и все же прусская!
— То так, — понятливо протянул механик, — зэмля всюду однакова, вона одна... тилькы люды ось... — помедлив немного, он махнул рукой в сторону недалеко стоящего самолета и прервал разговор: — Цэ, мабуть, нашего Афанасенка?
Я вспомнил вдруг о свидании в столовой.
— Ну то що, пидэмо вэчэряты? — как нельзя кстати предложил Фабричный.
Когда мы вошли в столовую, там уже стоял невообразимый шум. На пороге появился низенький толстячок с раскрасневшимся круглым лицом и изрядно отвисшим подбородком.
— Товарищи, кто желает посмотреть, как немецкие летчики пятки мазали с этого аэродрома, милости прошу! — тоненьким голоском пропел начпрод БАО.
— Ты, капитан, лучше бы ознаменовал первую посадку на вражеском аэродроме чем-нибудь... ну да ты сам знаешь, чем, — обратился к начпроду Вася Куликов. [241]
— Не положено больше, — смущенно ответил начпрод, расплылся в улыбке и еще больше покраснел. А потом добавил: — А столовую немецких летчиков покажу, она вот через стенку.
Мы отправились за начпродом.
— Вот, извольте! — капитан открыл дверь и пригласил нас пройти в зал. На столах стояли тарелки с недоеденным супом, нетронутыми отбивными, хрустальные фужеры с компотом.
— Ах, какие же несознательные наши танкисты, как следует пообедать не дали! Какой компот пропал! — сострил неугомонный Кныш под общий хохот.
— Не до компота им было, видно — штаны еле унесли, — вмешался Коваленко.
— Ну, в общем все понятно. Давайте скажем «данке» нашему начпроду и пойдем к нашим отбивным, — подвел итог смотра Емельянов, — ужин для нас готов!
Шум не утихал. Впервые за долгое время штурмовики вместе с истребителями не только сели на одном аэродроме, но и за один стол!
— Белоконь, кто тебе разрешил опаздывать? — крикнул кто-то из наших ребят.
— Так это ты, Белоконь? — из-за стола поднялся плечистый здоровяк.
— Я... А ты, наверно, тот самый Афанасенко?
— Тот самый.
— Так вот ты какой! Настоящий Иван Поддубный!
Мы так крепко обнялись и расцеловались, что кто-то закричал «горько».
— Та не «горько», а горькой, — лукаво улыбнулся Семен Кныш и встряхнул флягой.
Я снял с ремня свою флягу — ну как не выпить за такую знаменательную встречу. За верного боевого друга, который не раз уберег меня от вражеских истребителей.