Полковая святыня

Рано утром 27 сентября командир полка получил боевое распоряжение: в составе четырех самолетов под прикрытием шести истребителей нанести бомбардировочно-штурмовой удар по отходящим вражеским войскам на дороге от Ахтанизовской до Семенюк. Одновременно надо было разведать море в районе Тамани, а на обратном пути пройти на малой высоте и узнать, какие силы противника расположены у озера Яновского и вдоль берега лимана Ахтанизовского. В районе сопок на бреющем полете предполагалось разведать систему немецкой обороны и расположение вражеских артпозиций.

Возглавить четверку было приказано мне. У меня еще не было такого сложного вылета: более сорока минут находиться в тылу противника на малой высоте. Значит, нас будут обстреливать не только зенитки всех калибров, но мы обязательно встретимся с огнем танков, полевой артиллерии (при бреющем полете), противотанковых пушек. Даже из автоматов будут стрелять. Теперь могу признаться: я считал, что для меня этот вылет будет последним. Наверное, у каждого наступает однажды такой неприятный момент, когда ты заранее прощаешься с товарищами, родными...

Уходя от командира, я невольно вспомнил погибших друзей: Федю Громова, Ваню Малышенко, Колю Гайворонского... многих-многих. При встрече с летчиками беру себя в руки — мое настроение не должно передаться им. Заставил себя улыбнуться, рассказал о задании. Со мной летит воздушный стрелок Артем Вершинин. Моим первым заместителем идет Павел Назаров, вторым — Иван Шаталин. Летят всего четыре самолета, а пришлось назначить двух заместителей — надо быть ко всему готовым. Подошла полуторка, чтобы развести нас по самолетам. Мой стоял близко. Я пошел пешком. И странное дело. Сейчас мое внимание привлекло все то, мимо чего проходил, не замечая, десятки раз.

Вот куст сирени, он отцвел еще в мае... Зачем его здесь посадили — его место под окном... Ишь какая трава выросла, так и осталась нескошенной... Почему-то оглянулся на землянку КП, откуда только что вышел. У ее входа лежала, свернувшись кулачком, Чилита — маленькая полковая собачонка. Когда и откуда она взялась — никто не знал. Кто ей дал имя популярной до войны песенки — тоже не помнили. Она провожала летчиков в полет и встречала [195] их вместе с техниками на взлетной полосе. Чилиту все любили за преданность, общительность. Она быстро поднялась и подбежала ко мне, ласково тыкаясь мордой в ноги. Я наклонился и потрепал ее по шее.

— Ну что, Чилитка, до свидания или прощай? — И подумал: «Вернусь — угощу сахаром».

— Товарищ командир, самолет к вылету готов! — доложил Тополя. — Бомбы и «эрэсы» подвешены, пушки и пулеметы заряжены...

— Хорошо, спасибо, браток, — произнес я любимое Федино слово.

Стоя на плоскости и надевая парашют, я взглянул на солнце. Оно показалось мне необычайно ярким...

— Ты посмотри, Филипп, какое ослепительное сегодня солнце.

— А оно и вчера, и позавчера, и все эти дни такое, товарищ командир.

И все-таки мне показалось, что давно не видел его таким.

...Под нами Темрюкский залив. Высота 700 метров. Северо-западнее Голубицкой от берега на запад идут шесть барж. С Голубицкой нас встретили огнем три батареи крупного калибра. Сообщаю об этом по радио на командный пункт «Арка».

Пройдя Пересыпь, делаю разворот и выхожу на Ахтанизовскую. Из станицы ведет огонь средне — и малокалиберная зенитная артиллерия.

— На западной окраине Ахтанизовской — штук двадцать машин, очень много пехоты, — сообщаю на КП, и один за другим идем в пикирование. Все заволокло дымом.

Берем курс на Семенюк и Тамань. По дорогам, ведущим на юг, по берегу Таманского залива снова видим множество машин. Бьют крупнокалиберные пулеметы и малокалиберная артиллерия. Сосчитать невозможно — очень много. С порта Семенюк открыли огонь до тридцати орудий. В заливе, севернее Тамани, плавсредств не видно. Переходим на снижение.

Слышу голос Вершинина:

— Снизу атакуют два «месса».

Стрелки всех самолетов ведут дружный огонь. Нам помогают истребители.

— Товарищ командир, один «месс» готов!

— Молодец, поздравляю!

— «Ворон-два», я — «Ястреб». Твой стрелок сбил одного «худого», второй на бреющем ушел в море. Выполняй задание — прикрою. [196]

Переходим на бреющий. Вижу, что в плоскостях нашего самолета уже несколько пробоин. Ничего, бывало хуже! Идем к южному побережью Ахтанизовского лимана. Море огня. Воздушные стрелки ведут ответную стрельбу. Весь берег — сплошная оборонительная полоса, она густо усеяна проволочными заграждениями и траншеями. На высоте десяти-пятнадцати метров прочесываем огнем пехоту, засевшую в траншеях.

Лиман позади. Вот и своя территория. Набираю высоту и уменьшаю скорость. Все ведомые — возле меня. Хорошо, когда все.

Снова связываюсь с «Аркой» и передаю последние разведданные. Только после того, как «Арка» сообщила, что все поняла и поздравила с отличным выполнением задания, я почувствовал сильную усталость, но облегченно вздохнул, подумав, что в бою ни разу не вспомнил о дурных предчувствиях, которые лезли в голову перед вылетом. В бою думаешь только о противнике, о том, как его лучше бить.

На земле Ермилов крепко обнял меня.

— Ну, Филимоныч, ты родился в рубашке. Ведь когда я давал это задание, думал, что не увижу тебя больше, честное слово.

— А вы знаете, я тоже почти был уверен, что это задание будет для меня последним, но об этом никому не сказал.

И мы еще раз обнялись.

— По вашим разведданным уже повели свои четверки Тришкин, Аверьянов и Некрасов, — сообщил мне командир полка.

— На какую цель ушли? — спрашиваю, тревожась за товарищей.

— Тришкин и Аверьянов будут бить по пехоте на северо-западной окраине Ахтанизовской, а Некрасов — по обороне на побережье Ахтанизовского лимана.

— Вы не представляете, сколько там зениток.

— Понимаю... — только и мог ответить Иван Афанасьевич.

Время тянулось мучительно долго. Наконец, на горизонте показались темные точки — наши товарищи возвращались с боевого задания. По мере приближения их к аэродрому все более четко становилось видно, что возвращаются не все...

Погибли четыре экипажа... При подходе к цели группы были встречены мощным зенитным огнем. Они выполнили [197] задание, но полк понес очень тяжелую утрату... На втором заходе прямым попаданием снаряда сбит Георгий Тришкин. Погиб один из лучших ведущих полка, признанный мастер штурмовых ударов. Он не знал страха в борьбе с врагом, ему доверяли самые сложные и ответственные задания. И всегда Тришкин выполнял их только отлично. Совсем недавно, 8 июня, он водил 46 самолетов на штурмовку автомашин, танков и пехоты в район Калабатка. В сложной метеорологической обстановке при сильнейшем противодействии зенитной артиллерии мы в течение получаса держали гитлеровцев под непрерывным огнем. 23 августа ему, молодому коммунисту, исполнилось только двадцать два года. Свою жизнь сибиряк Георгий Тришкин отдал за освобождение кубанской земли.

В группе Аверьянова на первом заходе прямым попаданием сбит младший лейтенант Крынкин, а на втором Аверьянов с дымящимся мотором ушел на вынужденную посадку и сел на территорию противника совсем близко от южного берега Ахтанизовского лимана. Никто не мог сказать о его дальнейшей судьбе. Сбили и лейтенанта Некрасова. Он упал в Кызыл-Такский лиман, а его воздушный стрелок старший сержант Аркадий Романов выбросился на парашюте.

С вывихнутой рукой восемь суток пробирался Аркадий по занятой врагом территории к своим, пока не встретился с нашими разведчиками. Через три недели Аркадий был снова в строю.

Потеря командиров эскадрилий, классных мастеров штурмовых ударов Тришкина и Аверьянова сказалась на боевой работе. Но прошло немного времени, и летчики Коваленко, Назаров и другие зарекомендовали себя умелыми ведущими. Третью эскадрилью возглавил старший лейтенант Коваленко, вторую — старший лейтенант Леонид Поликарпов, а первую было приказано принять мне.

— Ну, Филипп, жаль, конечно, а приходится расставаться. Ермилов не разрешил переходить в первую вместе с тобой. В экипаже Поликарпова теперь будешь.

— И тринадцатого нэма, и вас нэ будэ.

— Ты що? Як цэ нэ буду?

— Та ни, в другий эскадрильи нэ будэтэ, — виновато ответил Тополя и, как бы оправдываясь, добавил: — А чого вас нэ прызначилы командиром другой эскадрильи?

— Не знаю, начальству виднее. А тебе, дружище, желаю для своего нового командира так готовить самолет, чтобы он в бою не подорвал твой авторитет. [198]

— Буду стараться, товарищ командир.

Вот и расстался я с Филиппом Тополей, замечательным тружеником и добродушнейшим человеком.

В этот период по предложению летчиков командование начало принимать меры к тому, чтобы нас по возможности сопровождали одни и те же истребители. Это сразу дало свои результаты. Еще лучше мы стали понимать друг друга после того, как стали совместно разбирать полеты. Если при выполнении задания был воздушный бой, то после полета все командиры, водившие штурмовики, ехали на аэродром истребителей и вместе анализировали результаты боевого вылета. Мы уже знали истребителей не только по почерку полета, но и лично. Такие совместные разборы нас сближали, со временем мы стали очень близкими друзьями-товарищами. А разве может товарищ подвести в бою?

9 октября 1943 года наши войска вышли к Керченскому проливу. Таманский полуостров был полностью очищен от фашистских захватчиков. За активное участие в боевых действиях по освобождению Кубани, за образцовое выполнение боевых заданий нашей 230-й штурмовой дивизии было присвоено наименование — «Кубанская».

В эти дни меня ожидала большая радость. Как-то вечером вызывает Иван Афанасьевич. Вижу по выражению лица — что-то приятное собирается сообщить командир полка.

— Хочешь повидать родных?

Я даже ушам своим не поверил.

— Мало ли что я хочу, но это же невозможно!

— Нет, возможно, — улыбнулся Ермилов. — Поедешь в отпуск вместе с Фурдуем, он харьковчанин, вам по пути.

Семь дней добирались товарняками и семь дней не верили, что едем домой, что, наконец, увидим своих родных, о которых было столько передумано за эти два года войны. В Купянске мы с Фурдуем расстались, договорились через три дня встретиться здесь же, чтобы вместе возвращаться в полк. Я пересел на другой товарняк. Еще полдня пути — и вот знакомый разъезд. Пройти 20 километров — и я дома...

Дома... Я совсем отвык от этого простого и привычного слова.

Дома... Дорога была длинной и пустынной. Все время моросил мелкий холодный дождь. Пахло прелой соломой. И все же это было несказанно приятно: дождь, и долгая дорога, и запах соломы. Уже перед самым селом на развилке [199] свернул на ту дорогу, по которой в детстве гонял на пастбище скот. В долине нашел знакомый родник и, хотя пить совсем не хотелось, скинул вещмешок, наклонился и пил, как когда-то в детстве, из пригоршни студеную воду, пил, смакуя, не торопясь. А дождь все шел и шел.

Наша хата на самом краю села. Садок вырублен, забора нет. Кругом никого. Нет, вот идет какая-то женщина.

— Чи цэ ты... Кузя?

Слезы, объятия. И самый главный вопрос:

— А мого нэ бачыв, Стэпана, нэ бачыв?

— Нэ бачыв.

В слезах бежит куда-то причитая. А я иду к своей хате. Обшарпанная вся, смотреть больно. Сердце бьется, как перед опасным боевым вылетом. Сразу войти не осмелился — еще напугается мать. Стучу в окно.

— Хто там? — раздается родной голос.

— Цэ я, мамо.

— Господи...

Вот и мама, и Маруся, моя сестренка...

— Якый ты худый, Кузя...

— Были бы кости, мясо нарастет.

Мать суетится, что-то готовит на стол, а сестренка спрашивает:

— Ты насовсем? Ты насовсем, Кузя?

Как им сказать, что через день мне уезжать... В хате уже полно женщин. И все те же вопросы.

— А ты мого нэ бачыв?

— А мого, Кузя?

...С отпуском у людей обычно связаны самые светлые воспоминания. Я покидал родное село с болью в сердце: этим женщинам, может быть, никогда уже не придется увидеться с теми, о ком они меня спрашивали.

По возвращении в часть узнал, что Указом Президиума Верховного Совета СССР нашему полку учреждено боевое знамя. Полковое знамя — это великая воинская гордость! Мы с нетерпением ждали, когда у этого знамени на торжественный пост номер один станет первый солдат полка.

Утром 31 декабря 1943 года, когда все были заняты подготовкой к встрече Нового года, пришла весть о том, что сегодня нам будут вручать полковое знамя. Все только и говорили об этом. А во второй половине дня на летном поле выстроились летчики, воздушные стрелки, техники. У всех праздничное настроение. Командир полка подает команду: [200]

— Сми-и-ирно-о!

Все замерли. Торжественные минуты. Заместитель командира дивизии по политчасти Тупанов передает в руки майора Ермилова полковую святыню. Принимая знамя, командир полка приник к нему губами. Штурмовики поклялись во имя Родины, во имя Победы не жалеть ни сил, ни самой жизни.

Знаменосец Владимир Корсунский, крепко стиснув древко, впервые несет алое полотнище перед застывшим строем. Слева от него чеканит шаг Семен Кныш, справа — Георгий Жорник.

Под этим знаменем мы преодолели большой и невероятно трудный путь войны. Под этим знаменем шли в свой последний бой наши боевые друзья, отдавшие Родине самое дорогое — жизнь.