«На охоте»

Ежедневно Совинформбюро сообщало о продолжающейся битве на Курской дуге. Пытаясь остановить натиск наших войск, фашистское командование ввело в бой отборные дивизии, часть которых была снята с запада. Здесь гитлеровцы впервые пустили в ход свои «тигры», «пантеры» (новые танки) и «фердинанды» (новые штурмовые орудия). Но ничто не могло устоять против советского солдата, освобождающего родную землю.

Когда передавали очередную сводку с фронта, в землянке всегда было тесно.

— От Советского информбюро, — раздался голос Левитана.

Все затаили дыхание в ожидании радостных вестей.

Освобожден Харьков!

Что со мной было! Вскочил с места и изо всех сил аплодирую. Меня дружно поддерживают ребята. Сколько радости! Это произошло 23 августа.

Величайшая в истории войн битва на Курской дуге завершилась катастрофическим разгромом немецко-фашистских войск.

И у нас пресловутая «Голубая линия» прорвана, гитлеровцы тоже не выдержали натиска советских войск — отступают. Но отступая, они яростно огрызаются. В узлах сопротивления их артиллерия создала серьезные заслоны [187] нашим наступающим частям. Штурмовики должны были небольшими группами расчищать дорогу для продвижения вперед. Принтом мы не только уничтожали гитлеровцев, но также, как и на Кавказе, вместе с бомбами сбрасывали листовки на немецком и румынском языках, которые несли слова правды об этой войне. Только за последний месяц полк сбросил 260 тысяч листовок.

Нам была предоставлена полная инициатива, поскольку приходилось летать в основном в глубь территории, занятой противником, и обстановка на земле все время быстро менялась. Теперь применялся новый тактический прием: конкретная цель не давалась, указывался только район ее поиска. Какую цель встретит штурмовик и какое при этом будет противодействие — мы не знали. Так таежный охотник часто не знает, где, когда и какого зверя он встретит. Эти задания мы называли полетами «охотников». «Охотники», как правило, летали в плохую погоду парами и без сопровождения. «На охоту» выделялись летчики с богатым боевым опытом, отлично владеющие техникой пилотирования в сложных метеорологических условиях.

...14 сентября был пасмурный день. Низко над аэродромом ползли серые облака. Моросил дождь. В этот день мало кто рассчитывал на вылет. Но он состоялся. Надо было искать противника западнее станицы Варениковской. Вылет предписывалось производить парами «охотников». Бомбы были подвешены со взрывателями замедленного действия. Я взял себе ведомым младшего лейтенанта Андрея Михеева. Он начал воевать на Кубани, но быстро показал себя в боях. На него можно было положиться даже при выполнении полета «на охоту».

Видимость очень плохая, дождь заливает переднее стекло кабины, облака прижимают к земле. Это то, что нужно для «охотников». Разве немцы ожидают нас в такую погоду? Есть возможность достичь внезапности. Линия фронта осталась позади. С земли ни одного выстрела. Но на обратном пути надо перелететь в другом месте, иначе здесь могут встретить по всем правилам.

Непрерывно меняя курс, мы вели поиск. Михеев шел справа, почти фронтом, на расстоянии, обеспечивающем надежную в этих условиях зрительную связь и, в случае необходимости, огневое взаимодействие. Слева впереди увидели большую колонну автомашин. Их было до ста. Среди них много легковых. Грузовые все крытые. Никакого рассредоточения, шли одна за другой. [188]

— Михеич, слева впереди машины! Атакуем!

Для большей внезапности я решил первую атаку произвести по ходу колонны. Никаких признаков, что немцы нас заметили: по-прежнему машины продолжают движение. Хорошо...

— Атакуем «эрэсами» и бомбами! — подаю команду Андрею. И с пологого планирования идем в атаку.

Сбрасываем бомбы. Нажимаю кнопку — «эрэс» взрывается правее дороги. Вот неудача! Уточняю прицеливание и снова нажимаю кнопку. От второго снаряда машина загорается. Сбрасываю еще два «эрэса» — и в колонне уже несколько очагов пламени. Впереди идущие машины остановились, от них в обе стороны начали разбегаться гитлеровцы. Колонна осталась позади, мне не видно результатов работы Михеева. А ведомый, словно догадываясь о моем желании, передает по радио:

— Отлично!

— Делаем еще заход! Атака с головы! — передаю Андрею.

И вот снова в «кильватере» идем вдоль дороги навстречу колонне. Теперь и я вижу полыхающие пожары. Беру на перекрестке прицела легковую машину. Даю пушечную очередь — точно по машине! Третьим заходом прошиваем всю колонну пушечно-пулеметным огнем. А когда начали производить маневр для последней атаки с тыла, чтобы прочесать обочины дороги, где лежали, прижавшись к земле, гитлеровские солдаты, на параллельной дороге справа увидели до десяти подвод.

И сразу же в голове мелькнула мысль: атаковать колонну, не открывая огня: лошади очень боялись рева моторов штурмовиков, особенно если они пролетают на малой высоте. Есть отличная возможность убедиться в этом.

— Михеич, атакуем подводы! Первая атака без стрельбы!

Под нами проселочная дорога, а навстречу с бешеной скоростью на самолет несется колонна подвод. Прижимаюсь к земле, только бы не зацепиться лопастями винта за повозки! И сразу все смешалось: обезумевшие от страха лошади, дыбясь, лезли на впереди идущие повозки, давя сидящих на них солдат, повозки летели вверх колесами, накрывая своей тяжестью гитлеровцев.

Прошли, не стреляя, еще раз, а когда зашли на третью атаку и дали поочередно по длинной пушечной очереди, то вместо колонны на дороге увидели месиво из вражеских солдат, лошадей и повозок. Колонна была уничтожена. [189]

Признаться, мы и сами не ожидали такого результата. Это была исключительно удачная «охота». Но линия фронта еще впереди, а пока под нами земля, занятая врагом. Идем впритирку к ней. До рези в глазах смотрю вперед, чтобы не столкнуться с каким-нибудь препятствием. Перелетим Кубань, а там и дома. Впереди показалась дамба, насыпанная вдоль берега реки. Резкий треск, тяжелый удар снаружи в лобовое стекло — я мгновенно наклоняюсь, едва не разбив лицо о приборную доску. Когда поднял голову, от удара стекло превратилось в замысловатый мозаичный веер, сквозь который с трудом увидел, как из гнезда, вырытого в дамбе, прямо в упор по самолету бил крупнокалиберный пулемет. Нажимаю на гашетку, но огня нет — боеприпасы израсходованы.

— А, гад, будь что будет! — прижимаюсь еще ниже к земле и несусь прямо на пулемет.

Огонь прекратился, стрелок спрятался в укрытие. Мои нервы оказались крепче, немец не выдержал. Однако слева и справа навстречу нам неслись пулеметные очереди. Еще усилие — и дамба позади. Мы прижались к земле и быстро вышли из зоны огня. Теперь можно попробовать осмыслить происшедшее. Все произошло молниеносно. Это мгновение чуть не стоило мне жизни. Счастливым исходом я был обязан тому, кто дал самолету-штурмовику и неуязвимую броню, и пуленепробиваемое переднее стекло кабины.

— Что там, Кузьма? — спрашивает по СПУ Кныш.

— Все в норме, Сеня. Спасибо Сергею Владимировичу.

— Кому, кому?

— Ильюшину!

При перелете через Кубань оба самолета получили много пробоин от пулеметного огня. Но благодаря этому поединку, длившемуся всего несколько секунд, нам удалось обнаружить ряд огневых точек врага и доложить командованию ценные разведданные о немецкой обороне по левому берегу реки.

Так закончился один из полетов «на охоту».

Во многих местах немецкой обороны теперь мы видели пустые окопы, траншеи, артиллерийские позиции. Колонны вражеских автомашин и артиллерии, танки отступали на запад. Надо было не дать уйти захватчикам с кубанской земли и наносить непрерывные удары по отходящим колоннам, по портам на Черном и Азовском морях, откуда фашисты пытались спастись на кораблях. [190]

Получаю приказ, восьмеркой «илов» под прикрытием шести истребителей нанести удар по порту Чайкино, где противник грузит к эвакуации свои войсками технику. Слушая командира, я уже обдумывал, каким путем лучше решить эту сложную задачу. Продолжительное время полет будет проходить над территорией противника, значит, не исключена встреча с его истребителями, а о зенитном огне и говорить нечего. Десятибальная облачность сковывала наш маневр по высоте. Прошу командира полка разрешить мне самому составить боевой расчет. Я назвал семь летчиков. Ведущим второй четверки шел начальник воздушно-стрелковой службы полка лейтенант Евгений Некрасов, он же мой заместитель в группе. Воздушным стрелком летел со мной Семен Кныш.

Близился вечер, надо было до минимума сократить время подготовки к вылету, а мы с командиром все еще обсуждали, какое избрать направление захода на порт.

— Летчики не имеют опыта в полетах над морем. Я думаю, надо обязательно заходить с юга, а после атаки, разворотом над морем вправо, уходить на свою территорию, — аргументировал свое предложение командир полка.

— Товарищ майор, заход с суши с последующим уходом в море крайне невыгоден, больше того, очень рискован, — не согласился я. — Порт наверняка прикрыт мощным зенитным огнем и разворачиваться в сплошном огне да еще на малой высоте — это значит обрекать группу на тяжелые потери. Потом, при заходе с суши все подбитые самолеты будут находиться над морем, вдали от берега, и немцы их будут добивать.

— А что же ты предлагаешь?

— Я предлагаю к порту подойти с моря, севернее, километров на десять от берега. Там же, над морем, вне зоны зенитного огня, развернуться и атаковать с запада. Мы минимальное время будем находиться под обстрелом и, не производя никаких разворотов, уйдем на свою территорию. Пусть летчики не летали над морем. Но все же можно избежать потери пространственной ориентировки: они будут ориентироваться по моему самолету.

Сначала командир полка настаивал на своем решении, но затем согласился со мной.

— Ну что, «везучий», полетим сводить счеты с фрицами еще в море? — и перед посадкой в кабину я несколько раз нежно провел рукой по плоскости своего самолета. [191]

— С кем вы там разговариваете? — застегивая привязные ремни, спросил Кныш.

— Да это я с самолетом беседую, — отвечаю.

— А-а-а, — неопределенно протянул Семен.

Две четверки «илов» взяли курс на порт Чайкино. Через несколько минут шесть «лаггов» заняли свои места: по две пары слева и справа с небольшим превышением над нами, третья пара сзади. Высота 1200 метров, а над нами плотные темные облака. Идем над морем. Горизонта не видно: море, густая дымка, переходящая в облачность, очень ограниченная видимость.

— Сократите дистанции и интервалы. Не выпускайте из поля зрения впереди идущих. Ориентируйтесь по их самолетам, — передаю ведомым. Сам же я доверился пилотажным приборам, только они могли объективно контролировать положение самолета в пространстве. Сейчас от меня зависел полет всех моих товарищей.

Остались позади прикубанские плавни, Перекопская коса. На траверзе полета — порт Чайкино. До порта не менее семи километров, но уже заработали зенитки. С полсотни вспышек одновременно. При такой видимости нельзя определить, какие плавсредства находятся в порту, но уже ясно, что он не пуст. Порт остался далеко позади. Снова к Чайкино мы подходим с северо-запада. Теперь уже четко видны десять больших барж, из них четыре самоходные, семь мотоботов, до десяти рыбачьих лодок. Идет погрузка войск. Перед нами стена зенитных разрывов. Противозенитный маневр бесполезен. Перехожу в крутое пикирование. В порту и на баржах много войск. Бросаю «эрэсы». От резкого снижения заложило уши, стрелки указателя скорости перевалили за цифру 600, самолет весь дрожит, а с консолей плоскостей срываются белые воздушные струи. Сбрасываю бомбы. Продолжая пикирование, беру в прицел одну баржу с пехотой и прошиваю ее несколькими длинными пушечно-пулеметными очередями. Мои товарищи делают то же самое. В три баржи прямое попадание бомб, четвертая загорелась.

— За тебя, Федя!

Я начал выводить самолет из пикирования, и вдруг сильный удар. Сколько раз уже ощущал такие удары... К ним не привыкать. Стрелки приборов запрыгали, двигатель начал «обрезать». С силой жму сектор газа вперед, но мотор не слушается. Иду над самой водой. Приобретенная на пикировании скорость быстро [192] падает, а до берега еще далеко. Да и берег не наш — там враг.

— Кузьма, нас подбили? — слышу голос Кныша.

— Подбили и, кажется, крепко.

— До своих дотяни!

— Будем тянуть, Сеня!

Из прибрежных камышей к самолету устремился клокочущий фейерверк: немцы не хотят допустить нас до берега. А уже нет ни маневренности, ни скорости. Мы с Кнышем превратились в живую мишень. Дорога каждая доля секунды: хватит ли запаса скорости дотянуть до своего берега? Посылаю правую ногу вперед, и самолет «юзом» приближается к берегу. Вот-вот, уже совсем близко, не более двух километров до наших, но самолет дальше лететь не может... Я сажусь на воду.

— Никогда еще не купался в море, — с яростью в голосе говорит Кныш.

Ах, Семен, Семен, он даже сейчас не может обойтись без шутки. Молодец... Быстро расстегиваем привязные ремни, освобождаемся от парашютов, надуваем спасательные резиновые пояса и оставляем самолет.

— Вон катер! — кричит Кныш.

К нам действительно приближается катер, на нем вооруженные люди. Мы переглянулись: радоваться или... Барахтаясь в воде, вытащили из кобур свои пистолеты. Но с катера слышны голоса:

— Не бойтесь, свои!

Совсем рядом водяные столбы — один, другой. Гитлеровцы ведут огонь, но на душе стало легче и спокойней... Наш катер, рассекая волны, быстро шел к берегу.

Я взглянул на тонущий самолет. Пока фюзеляж наполнялся водой, он оставался на поверхности и, казалось, отчаянно сопротивлялся, не хотел идти ко дну. Но нет, не вырваться ему из объятий морской пучины. Белая цифра «13» медленно уходила под воду.

«Эх, друг ты мой дорогой, что же ты подвел меня? Помнишь, я обещал вместе с тобой до Берлина дойти?» — мысленно обращался я к машине номер тринадцать. Мне казалось, что я расстаюсь не с самолетом, а с верным боевым другом.

— Нэмае в нас бильше трынадцятого, — продолжил вслух мои мысли Семен.

Вскоре мы были уже на КП командира стрелковой дивизии. Начальник штаба дивизии распорядился принести [193] нам по стакану наилучшего согревательного средства и большую миску винограда.

— В эту ночь мы готовимся вот здесь, — начальник штаба ткнул острием карандаша в карту, — высадить десант. Как вы, летчики, оцениваете эту местность с точки зрения системы немецкой обороны? — Полковник подошел к Кнышу, ожидая от него ответа. Оба мы были в комбинезонах, и он принял Семена за командира.

— Товарищ полковник, я воздушный стрелок. Командир экипажа — лейтенант Белоконь.

— Товарищ полковник, здесь высаживать десант ни в коем случае нельзя.

Мы с начальником штаба дивизии склонились над картой, и я подробно доложил о системе обороны немцев, расположении огневых средств противника. Эту местность я хорошо знал по предыдущим полетам: интенсивный огонь зениток был лишним подтверждением справедливости моих взглядов.

Внимательно выслушав меня и задав несколько уточняющих вопросов, начальник штаба сразу же направился с докладом к командиру дивизии. А спустя некоторое время мы узнали, что в эту ночь высадка десанта была отменена.

Это был единственный боевой вылет за всю войну, в котором меня сбили. Неисчислимое количество раз подбивали зенитки и истребители, но я всегда приходил домой, даже «на одних тряпках», как говорили летчики. А на этот раз сбили.

На третий день к вечеру мы добрались в родной полк. Нам сразу сообщили данные агентурной разведки: наша группа одну баржу потопила и три сильно повредила. Баржи были с фашистской пехотой.

Кныш, собрав возле себя кружок, рассказывал, как впервые «купался» в Азовском море.

— Из-за нашего старшины я чуть не утонул, — хмуро закончил он.

— А при чем тут я? — обиделся старшина.

— Да как при чем? Комбинезон намок, в сапогах по ведру воды, хотел их снять да вспомнил, что срок-то им еще не вышел: ни за что не спишет старшина... Вот и барахтался...

Старшина расплылся в улыбке:

— Списал бы, Семен, ей-богу, списал...

Когда опасность позади, можно и посмеяться. [194]