Наша мечта сбылась

Первый день 1943 года для нас начался рано. До рассвета было далеко, а летчики уже приехали на КП. Технический состав прибыл на аэродром еще раньше. По выражению лиц Ермилова, Фомина и Немтинова мы догадывались: назревает что-то необычное. Они, наверное, почти не спали, но выглядели бодрыми и веселыми. С нетерпением ждали, когда же кто-то из троих скажет причину их приподнятого настроения. Ермилов приказал всем построиться поэскадрильно возле КП. Летчики гурьбой вышли из землянки. Романков привел весь технический состав. Начинался рассвет, когда перед КП замерли шеренги воинов.

— Митинг, посвященный переходу войск Закавказского фронта в решительное наступление, объявляю открытым! — в морозном воздухе прозвучал голос Немтинова.

Строй ответил дружными аплодисментами. Командир полка развернул лист бумаги, и майор Фомин тут же осветил его карманным фонариком.

— Слушайте обращение Военного совета Закавказского фронта! — скомандовал Ермилов и начал читать: «Боевые товарищи, защитники Кавказа! Войска Северной и Черноморской групп, выполняя приказ матери-Родины, остановили врага в предгорьях Кавказа».

Взрыв аплодисментов прервал чтение, строй ожил: выражая чувства радости, мы пожимали друг другу руки. Только когда снова наступила тишина, командир полка продолжил чтение. Последние слова воззвания Иван Афанасьевич произнес с особым подъемом:

«...Войска нашего фронта сдержали натиск врага и теперь переходят в решительное контрнаступление...

Вперед! На разгром немецких оккупантов и изгнание их из пределов нашей Родины!»

Мощное «ура» прокатилось по шеренгам. Первым попросил слово Малышенко.

— Товарищи! Больше полутора лет с тяжелыми боями мы вынуждены были отходить. Далеко пришлось уйти от наших границ. Гитлеровцы дошли до Сталинграда, мы с вами оказались в предгорьях Кавказа. Но сейчас вместе со всем советским народом мы говорим подлым фашистам: «Хватит переть по нашей земле! Выдохлись вы в своем наступлении. А теперь мы вас будем гнать. До самого Берлина! До полного разгрома!» Перед вами, друзья мои, я даю слово, что жизни своей не пожалею для победы над ненавистными фашистами! [168]

Вслед за Малышенко выступили Сергей Попов, Валерий Плотников, Иван Алексеенко. Последним слово взял Немтинов.

После митинга весь личный состав находился в радостном возбуждении. Да и как не радоваться: за полтора года мы привыкли к митингам по случаю гибели товарищей, а такой, как сегодня, был впервые.

А когда нехотя отступила ночь, мы увидели низкое хмурое небо, начал срываться небольшой снег. Но и такая погода не омрачила нашего настроения — всем хотелось скорее в бой. Ждать пришлось недолго: помощник начальника штаба полка по спецсвязи Синьковский быстро разобрался в полученной из штаба дивизии шифровке и вручил ее Ермилову. В ней ставилась задача — в течение дня всеми наличными самолетами наносить бомбардировочно-штурмовые удары по отходящим вражеским войскам. Наконец-то дождались!

Первый день 1943 года... Первое задание... Впервые по отступающему противнику... Кто его получит?

Григорию Емельянову приказано шестеркой нанести удар по мотомеханизированной колонне, которая отходила из Алтуда на Баксан. На всех самолетах, кроме боеприпасов, много листовок, призывающих местное население всеми силами помогать Красной Армии очищать родную землю от гитлеровских захватчиков, создавать им невыносимые условия на кавказской земле.

«Братья и сестры! Пусть земля горит под ногами немецко-фашистских захватчиков! Нигде не давайте им пощады, ни днем, ни ночью! Смерть немецким оккупантам!» — так заканчивалась одна из листовок.

Тришкин шел слева от ведущего, за ним Назаров. Я был правым ведомым, сзади меня находились Иван Харлан и Михаил Одинцов. Сопровождение дали сильное; шесть ЛаГГ-3 и четыре Ла-5. Особенно мы были довольны «лавочкиными». Еще мало их было на фронте, но в бою они не уступали, а во многих случаях и превосходили немецкие истребители. Появление «лавочкиных» на нашем фронте было лучшим доказательством успешных усилий рабочих, ученых, конструкторов — всего советского народа, направленных на изгнание фашистских оккупантов с родной земли. Лозунг «Все для фронта, все для победы!» мы реально ощущали с каждым днем все больше.

За линией фронта увидели, как по многим дорогам шли немецкие колонны, но не на восток, а впервые повернули на запад! [169]

В районе цели были обстреляны зенитным огнем, но это нас не остановило. Емельянов после сбрасывания бомб еще дважды заводил нас на цель. Тут мы по-настоящему отвели душу — пусть гитлеровцы запомнят, как отмечали Новый год на чужой земле. Шестерка стала в круг и не менее пятнадцати минут держала захватчиков под губительным огнем: один выходит из пикирования, а сзади идущий уже атакует, и так непрерывно. Снижаясь до самой земли, мы хорошо видели исковерканные машины, в кюветах много гитлеровцев. Командир истребителей сопровождения периодически басил в эфир: «Работайте спокойно, в воздухе порядок».

Все самолеты благополучно сели на своем аэродроме, только некоторые имели незначительные повреждения от зенитного огня. Для Николая Дмитриевича Романкова это были сущие пустяки. У истребителей все было в порядке. Вслед за нами только на другие цели повели группы Сергей Попов и первый раз после госпиталя Андрей Буханов.

Так отметил полк новый 1943 год.

За две недели, продвигаясь на запад, мы сменили три аэродрома. Гитлеровцы откатывались. Они пытались оторваться от наступающих советских войск, чтобы закрепиться на водном рубеже реки Кума. Преследование противника на отдельных участках шло настолько стремительно, что случалось, наши войска заставали гитлеровцев врасплох.

8 января после выполнения боевого задания мы производили посадку на новый аэродром Солдатская. Но что такое? Сверяю карту с местностью — все сходится, под нами аэродром, а станица совсем не похожа на Солдатскую. Этих длинных улиц на карте и в помине нет. Какое же было наше удивление, когда после посадки выяснилось: это не улицы, а сложенные в штабеля крупнокалиберные бомбы в таре. Жители станицы рассказали, что советские танки уже ворвались на окраину аэродрома, а немецкие часовые как ни в чем не бывало продолжали стоять на посту у этих штабелей. Только когда увидели на башнях танков красные звезды, заметались в невообразимой панике, но было уже поздно. Да что там бомбы! Фашистские летчики дообедать не успели. Когда мы зашли в столовую, то на столах еще дымились тарелки с недоеденным супом и котлетами.

В этот же день Сергей Попов шестеркой «илов» нанес удар по вражескому аэродрому Минеральные Воды. Несмотря на сильный зенитный огонь, штурмовики уничтожили два Ю-88, четыре Ме-109 и один бензозаправщик. [170]

9 января Николай Гайворонский повел группу на железнодорожную станцию Минеральные Воды — там стояли три длинных товарных эшелона. Станция прикрывалась зенитками еще сильнее, чем аэродром, и все же летчики сумели выполнить свою задачу: при уходе от цели они видели, как взрывались и горели более десяти вагонов.

10 января с самого утра аэродром закрыл туман. Хотя к полудню он и рассеялся, погода по-прежнему была явно нелетной: низко плыли облака, сливаясь на горизонте с покрытой снегом землей. Видимость была настолько ограниченной, что стоявшие на противоположной стороне аэродрома самолеты еле просматривались. Никто не мог подумать, что придется лететь. Однако вылет объявили.

Противник, воспользовавшись плохой погодой, усилил переброску войск. Надо было нанести удар по железнодорожной станции Курсавка. Выполнить это задание мог только тот, кто в совершенстве владеет техникой пилотирования по приборам, умеет отлично ориентироваться. Ермилов остановился на Малышенко и Тришкине.

По пути к цели летчики встретили сплошную облачность. Ведущий принял решение — пробить ее и продолжать полет. Передал об этом по радио ведомому, но, на беду, у Тришкина отказал приемник. Войдя в облачность, он потерял ведущего и вынужден был вернуться на свой аэродром. А в это время на КП радиостанция приняла:

— Пробил облачность. Тришкина не вижу. Меня атакуют четыре «месса».

Это были последние слова Ивана Федоровича Малышенко. Ему не раз приходилось вести трудные воздушные бои с фашистскими самолетами, и он всегда выходил победителем. Но в этот непогожий день слишком неравны были силы.

Погиб еще один полный сил, неукротимой энергии и отваги летчик. Он страстно любил жизнь, но отдал ее в борьбе с фашистскими захватчиками. Всего три дня прошло, как мы поднимали фронтовые чарки, отмечая день рождения нашего боевого друга — 7 января ему исполнилось 27 лет.

В памятный день, 3 февраля 1943 года, мы находились в землянке, ожидая вылета. Вдруг открывается дверь и пулей влетает Попов.

— Что же вы сидите? — возбужденно кричит он. Какое-то мгновение все удивленно смотрят на Сергея, а он — на нас. — Гитлеровцам под Сталинградом капут! Паулюс взят в плен!

— Ура-а-а-а!! — словно взрыв бомбы встряхнул землянку. Вмиг все вскочили на ноги: объятия, поцелуи. Творилось [171] что-то невообразимое. Никто не заметил, как вошел Павловский.

— Тише, товарищи! Радостное известие пришло!

— Знаем, знаем! — раздались голоса.

— Да тише же! Парторг говорит.

Землянка замерла.

— Товарищи! Трехсоттысячная гитлеровская армия, которая пыталась взять Сталинград, полностью разгромлена. Гитлер объявил по всей Германии трехдневный траур. Панихиду справляет по своим завоевателям!

— Придет время, справим панихиду по всем фашистам, — засмеялся Георгий Тришкин.

И уже весь день говорили только об этой великой победе наших войск у стен Сталинграда. В последние дни летчики еще с большим рвением шли в бой, и тот, кто не попадал в боевой расчет, считал себя обиженным.

В связи с быстрым продвижением наших войск тыловые части не успевали готовить аэродромы и обеспечивать всем необходимым боевую работу авиационных частей. Поэтому командование приняло решение уменьшить число действующих полков.

103-й авиаполк базировался на аэродроме Моздок, когда поступил приказ: имеющиеся самолеты сдать 7-му гвардейскому, а летному и техническому составу выехать в глубокий тыл за получением на авиационном заводе новых машин. В это время в полк пришла долгожданная радостная весть. Майор Фомин зачитал приказ, из которого мы узнали, что начался серийный выпуск двухместных самолетов Ил-2. Наконец-то наша мечта сбылась!

Теперь в задней кабине воздушный стрелок с крупнокалиберным пулеметом будет защищать заднюю полусферу. На штурмовике прибавилась еще одна огневая точка, и фашистский истребитель не сможет безнаказанно атаковать сзади. Самолеты будут выпускаться не с деревянными фюзеляжами и плоскостями, как было до этого, а цельнометаллические! Этот приказ предписывал создание при полку на добровольных началах курсов воздушных стрелков. Желающих учиться оказалось гораздо больше, чем требовалось, в группу отбирали лучших специалистов по авиавооружению. Ребята очень хотели непосредственно участвовать в уничтожении немецко-фашистских захватчиков.

От таких новостей мы ходили в именинниках.

Прошло несколько дней, и морозным безоблачным утром полк погрузился в эшелон. Маршрут был необычный. Чтобы попасть на среднюю Волгу, нам предстояло из Моздока приехать [172] в Баку, перегрузиться на пароход и, совершив рейс по Каспийскому морю, от Красноводска снова продолжить путь поездом через Среднюю Азию. Но даже такое длительное путешествие было нам по душе: ведь ехали за новыми самолетами, за двухместными «илами».

В ожидании погрузки на пароход «А. М. Коллонтай» мы улеглись прямо на полу в зале Бакинского морского порта, кто подложив под голову чемодан, кто вещмешок. Близилась полночь, но меня почему-то сон не брал. Так и домаялся до передачи последних известий. Как только прозвучал знакомый голос диктора, все, кто не спал, повернулись к репродукторам. Приподнялся и я послушать новости с фронта. Выпуск начался с приказа Верховного Главнокомандующего, который гласил, что на Воронежском фронте танкисты генерала Рыбалко вышли на Северский Донец в районе Печенег и Чугуева. Дальше перечислялись освобожденные населенные пункты. Я слушал, затаив дыхание, а сердце так билось, что, казалось, вот-вот выскочит из груди — ведь это же родные места! Новый Бурлук, Артемовка, Василенково... И вдруг... Юрченково! Мое село!

— Освободили! — крикнул я и изо всех сил хлопнул по плечу рядом спящего Громова.

Все мгновенно вскочили — привыкли на фронте спать воробьиным сном — и, не понимая в чем дело, в недоумении мигали сонными глазами.

— Федя! Друзья! Село мое освободили! Юрченково, понимаете?

Сразу ворчание за прерванный сон как рукой сняло, товарищи поздравляли меня с этим известием. Я тут же начал писать письмо родным. И в этот момент радость вдруг угасла, по телу пробежал озноб: будет ли кому прочитать его, живы ли отец, мать, сестренка Мария? А может быть... Но страшные мысли об их судьбе я отогнал прочь, и чернильный карандаш теперь уже безостановочно забегал по листку бумаги.

Громов тоже не спал, но и не мешал мне писать, только смотрел на меня сосредоточенным теплым взглядом, пока я не свернул листок в такой привычный тогда фронтовой почтовый треугольник.

— Поздравляю тебя, браток. Зря не волнуйся — будет полный порядок, как в авиации, — сказал Федя, крепко пожимая мою руку.

От сознания того, что скоро появимся на фронте на двухместном штурмовике, настроение было боевое, ликующее. [173]

Вот она какая, наша социалистическая держава! Сколько ей пришлось пережить за полтора года войны, но она не слабела, а с каждым месяцем набиралась сил.

Мы знали, что впереди еще будет тяжелый, кровопролитный путь, многие из нас останутся где-то на дорогах войны. Но могучая волна народного гнева на огромном протяжении фронта начала смывать с родной земли фашистскую нечисть.