Снова в Крыму
В конце декабря 1941 года, в период наибольшего напряжения боев за Севастополь, советское командование приступило к осуществлению первой за время Великой Отечественной войны крупной Керченско-Феодосийской десантной операции. Она закончилась 2 января 1942 года. Войска 51-й и 44-й армий при поддержке Черноморского флота и Азовской флотилии продвинулись в глубь Керченского полуострова более, чем на сто километров, освободили города Керчь и Феодосию.
Гитлеровцы приняли все меры, чтобы исправить положение. Бои за крымскую землю приняли критический характер. 15 января немцы перешли в наступление. Силы были неравные — наши войска вынуждены были оставить Феодосию. Усилия нашего командования возобновить наступление в марте и апреле к успеху не привели. Имея многократное численное превосходство в живой силе и технике, гитлеровцы готовились к решительному наступлению.
6 мая 1942 года штурмовики 103-го полка приземлились на аэродром Багерово, всего в 12 километрах западнее Керчи. В тот же день повели группы Мироненко, Попов, Маслов и Емельянов. Немцы их встретили сильнейшим зенитным огнем. По двадцать и более вражеских истребителей непрерывно висели над полем боя. Под вечер двенадцать «фоккеров» ударили по аэродрому. К счастью, подожгли только один самолет. 6 и 7 мая налеты повторялись по нескольку раз. Чтобы дать возможность действовать штурмовикам, наши истребители над аэродромом вступали в неравную схватку. На земле и в воздухе обстановка была накалена. Под огнем гитлеровских истребителей взлетали наши штурмовики, на маршруте вместе с истребителями вели оборонительные бои, пробиваясь к цели. Над полем боя их встречал губительный зенитный огонь, а на обратном пути вплоть до посадки снова подвергались атакам «фоккеров» и «мессершмиттов».
Это было самое трудное время для полка за все прошедшие месяцы войны. Казалось, такое невозможно выдержать живому человеку. Люди за эти три дня почернели от перенапряжения. Все стали молчаливее и еще злее к фашистам. Особенно тяжело было молодым летчикам, ведь они только теоретически знали про войну и сразу встретились с такими испытаниями.
Но ребята — молодцы, выдюжили эту ношу, которая свалилась на их плечи с первых дней фронтовой жизни. [109]
И сейчас Коваленко не оставлял гитару. После ужина под ее аккомпанемент напевал «Синий платочек» или еще что-нибудь. Слушали его и хоть на какое-то время забывали о войне, отходили душой. Прав был Плотников, когда говорил, что Коваленко — находка для полка.
Как день сменяется ночью, так на войне часто радость победы — горечью неудачи. Так было и 8 мая.
К исходу 7 мая авиаразведка обнаружила на аэродроме Сарабуз до ста вражеских самолетов. Полку было приказано нанести по нему бомбардировочно-штурмовой удар. Мироненко понимал, насколько сложным будет это выполнить. Надо лететь на предельный радиус действий «илов», что не допускало никакого отклонения от курса; большая часть пути проходила над территорией, занятой противником, где можно не один раз попасть под обстрел зениток или истребителей; половина маршрута — над морем, а это сильно затрудняло пилотирование и ведение ориентировки. И, наконец, чтобы застать на аэродроме все самолеты, придется взлетать в темноте.
Вот почему командир полка решил лично возглавить этот вылет. Вечером было все готово. Перед рассветом 8 мая взлетели 10 тяжелогруженных «илов». Заместителем командира шел Андрей Буханов, вторую пятерку вел Сергей Попов.
Могли ли гитлеровцы предположить, что на них в эту рань обрушится удар такой страшной силы? Нет, не ждали. Высокомерные и наглые в тот период войны, они даже не побеспокоились о рассредоточении своих самолетов. Весь маршрут командир шел на предельно малой высоте, как говорят летчики, впритирку к земле. Подлетая к цели, Мироненко «горкой» набрал высоту. Летчики увидели на старте около 80 бомбардировщиков, стоявших крыло в крыло с работающими моторами, готовых к взлету. Но ни одному не удалось подняться. Уходя от цели, ребята видели отрадную картину: один за другим взрывались вражеские бомбардировщики, взлетали вверх обломки металла и огромные султаны черного дыма взметались в голубое безоблачное небо.
После возвращения на свой аэродром не только неугомонный Борисов по-детски радовался такой удаче, а даже Маслов и Емельянов не могли скрыть возбуждения. Техники Жорник, Алексеенко, Фабричный и другие ходили в именинниках: в то пожарище вражеских самолетов вложен и их нелегкий труд.
С задания не вернулся лейтенант Угольников, он был сбит прямо над аэродромом. Но за его смерть товарищи [110] отплатили сполна: на следующий день партизанская разведка сообщила, что уничтожено 38 бомбардировщиков и 41 немецкий летчик.
Во второй половине дня поступил приказ ударить по высадившемуся морскому десанту северо-восточнее Феодосии в районе Дальних Камышей. Возбужденные эффективностью утреннего вылета, техники старательно, с большим воодушевлением готовили машины. В их натруженных руках работа спорилась.
Снова семерку «илов» повел Павел Иванович Мироненко. Заместителем как и утром, он назначил Андрея Буханова. Сопровождали штурмовиков шесть Як-1 во главе с капитаном Каралашем. Еще при подходе к Дальним Камышам летчики увидели огромные колонны, в которых было не менее двух тысяч войск, по сторонам дорог шли танки, много артиллерии. Всю эту массу войск прикрывала большая группа истребителей.
Но только «илы» успели сбросить бомбы по одной из колонн, как где ни возьмись — новые вражеские истребители. Группа капитана Каралаша приняла бой против двадцати двух «мессеров». Наши истребители дрались бесстрашно, но при таком соотношении сил они не в состоянии были прикрыть штурмовиков.
Мироненко вдруг услышал оглушительный удар снаряда в бронеспинку, в тот же момент почувствовал, что перебито управление элеронами. Он с трудом развернулся на восток, к своим, и прижался к земле. Но за ним устремились три «месса» и поочередно продолжали атаковать. Уже отбит и руль поворота — маневрировать почти невозможно, действует пока один руль глубины. Высота несколько метров, а фашисты все атакуют. Ручка управления болтается в руке — значит, отбит и руль глубины. Если бы высота была больше, то самолет сразу вошел в пикирование и врезался в землю. Это летчик предвидел, поэтому и пошел предельно низко. Сейчас же ему ничего не оставалось делать, как убрать газ и выключить зажигание.
А когда пришел в себя, то понял, что сидит в кабине, от самолета осталась только броневая часть фюзеляжа, крыльев нет — они где-то отлетели при посадке, стволы пушек скручены в бараний рог.
Словно в тумане увидел бегущих к нему людей. Кто они? Свои или немцы? Приготовил автомат (он всегда летал с автоматом).
— Мы свои! — слышит Павел Иванович, подпускает ближе и убеждается, что не немцы. [111]
Ему помогли выбраться из кабины, дали воды, и он совсем пришел в себя. Только тогда заметил, что на левом сапоге нет каблука: осколок, как ножом, срезал его по самую подошву, но ноги не задел. На фронте часто говорили: «Чудом спасся». Сейчас это можно было сказать и о командире полка.
Буханов на сильно поврежденном самолете с трудом дотянул до своего аэродрома. При посадке колеса жестко коснулись земли, и только опыт летчика не допустил полного разрушения машины, так как приземление было на одни обода — покрышки колес полностью иссечены осколками.
Старший политрук Иван Аладинский и лейтенант Иосиф Шкиндер сбиты над целью и погибли. Из группы истребителей сопровождения возвратился один капитан Каралаш, остальные погибли. Подполковник Мироненко возвратился в полк поздно вечером.
Немецко-фашистские войска продолжали развивать наступление. 12 мая Мироненко дважды летал на разведку один. Он видел по всем дорогам в направлении на Керчь интенсивное движение гитлеровцев. Весь этот день Ермилов, Маслов, Попов по нескольку раз водили группы на вражеские колонны войск и техники. В каждом вылете не досчитывались своих товарищей.
На второй день повторилось то же. Утром Буханов, Малышенко, Борисов, Ильин во главе с Масловым штурмовали большое скопище гитлеровской пехоты, конницы и автомашин в районе Сараймин и Джинельджи и были обстреляны сильнейшим зенитным огнем. Потом на них напали 17 «мессеров» и атаковали вплоть до посадки штурмовиков. Садились, кто как мог: все самолеты были в таком состоянии, что два даже не подлежали ремонту.
14 мая Тимофей Маслов снова повел шесть «ильюш» на штурмовку артиллерии и пехоты на южной окраине Баксы. В эту группу вошли Григорий Емельянов, Анатолий Борисов, Сергей Аверьянов, Константин Полбенников и Александр Журавлев.
После сбрасывания бомб Маслов обнаружил северо-восточнее Еникале на лугу видимо-невидимо автомашин и устремился туда. Были пущены в ход «эрэсы», пушки, пулеметы. Но ребята попали в огненную западню. От сотен разрывов небо почернело. А ведущий снова идет в атаку. Это было невиданное единоборство шестерых советских летчиков со множеством фашистских зенитчиков. Штурмовики устремились в последнюю атаку, но тут вдруг взрывается [112] самолет Борисова и падает в фашистское скопище. В адском пламени войны сгорел еще один мужественный воздушный боец. В памяти товарищей-однополчан он и поныне остался веселым, неугомонным, а порой и бесшабашным, но в бою бесстрашным летчиком — юный Толя.
Это был последний боевой вылет полка в трагические дни отхода наших войск с крымской земли в мае 1942 года.
К вечеру 14 мая вражеские войска прорвались к окраинам Керчи. В это время аэродром закрыл плотный туман, а гитлеровцы уже подошли к Багерово и в некоторых местах обошли его. В полку осталось четыре «ила», которые могли взлететь, их во что бы то ни стало надо перегнать за Керченский пролив, снова на аэродром Абинская. Но как? Из-за тумана — видимости никакой, надвигалась ночь.
Уже в темноте весь личный состав пешком отправился в направлении переправы через пролив, на машины погрузили только специмущество и самые необходимые личные вещи. Для спасения самолетов остались Мироненко, Бухалов, Попов, Малышенко и их механики.
В чернильной непроглядной темени вокруг грохотали взрывы, бухали пушки, ревели мощные моторы танков, слышен душераздирающий скрежет и лязг гусениц. И от того, что ничего этого не видно, делалось жутко.
Командир полка приказал во все самолеты заложить взрывчатку, и если ночью фашисты начнут занимать аэродром — машины взорвать, а самим отправляться к переправе. Ночь прошла в предельном напряжении, никто не спал. Утром туман по-прежнему не рассеивался.
Мироненко окружила небольшая группа людей и с тревогой ждала его слова. А он стоял неподвижно, словно окаменел, только на скулах нервно ходили желваки: думал, что делать сейчас, сию минуту, иначе любое его решение может оказаться бесполезным.
Вдруг Павел Иванович резко встряхнул головой, как бы пришел в себя, и жестко, тоном, не допускающим никаких возражений, сказал:
— Будем взлетать. После взлета — курс 90 градусов, возможно, на Кубани нет этого проклятого тумана. Другого выхода у нас нет. Или взлетим и спасем машины и себя, или здесь погибнем. Третьего нам сейчас не дано. Я взлетаю первым, за мной капитан Попов, потом лейтенант Малышенко, последним — капитан Буханов.
— Слушаюсь... Слушаюсь, — недружно ответили летчики, и этим одним словом каждый подтвердил свою готовность идти сейчас на верную смерть. [113]
Но когда Павел Иванович ушел от самолетов, чтобы выбрать направление для взлета, его охватил ужас: летное поле было вспахано. Не вызывало сомнения, что это сделала уходившая последняя команда БАО, чтобы не дать немцам готового аэродрома, а в ночном грохоте никто не слышал трактора. В страшной ярости Мироненко выхватил пистолет и, вспоминая всех святых, побежал к летчикам и что есть силы повторял:
— Застрелю! Застрелю!
Но стрелять было не в кого. Кроме четырех летчиков и их механиков, на аэродроме не было никого. Уже где-то совсем рядом слышен лязг гусениц немецких танков. Выбрав на окраине аэродрома невспаханную узкую полоску, Павел Иванович решил взлетать. Он взял в фюзеляж механика, взлетел и сразу исчез в плотном тумане, а вскоре не стало слышно и гула мотора. Остальные взлетали со своими механиками в установленной очередности.
Только от траверзы Темрюка туман начал рассеиваться, а в районе Варениковской в голубом небе ярко светило солнце. Первые три самолета благополучно приземлились на аэродроме Абинской. А Буханову и сейчас не повезло: перед взлетом он запустил мотор, но развернуться не мог — тормоза не действовали. Механик нечеловеческими усилиями кое-как помог взять направление взлета. После отрыва от земли Андрей прошел над самыми заводскими трубами Керчи с выпущенными шасси, так как в системе воздуха не было. Над проливом мотор перегрелся, работал с большими перебоями и парил, как самовар. Самолет терял высоту. Каким-то чудом Андрею удалось дотянуть до суши и он с ходу пошел на вынужденную посадку. А когда «ил» без тормозов на большой скорости несся по площадке, прямо перед собой летчик увидел какое-то препятствие. Чтобы не столкнуться, он энергично послал левую ногу вперед, самолет послушно развернулся на 360 градусов и остановился... перед вырытой глубокой траншеей. И здесь Буханова спасла счастливая случайность. Оказалось, он приземлился на площадку, с которой юркие По-2 вывозили раненых и важные грузы с Керченского полуострова. Механик кое-как устранил неполадки в моторе, и Андрей взлетел. Он вышел на аэродром Абинская на малой высоте и увидел стоявший «ил» с большой надписью на фюзеляже «За Родину, за Сталина!».
«Раз командир сел, значит и остальные здесь», — подумал Буханов и пошел на посадку. Зная, что тормоза не действуют, сразу после приземления выключил мотор, но [114] самолет несся по аэродрому и остановить его было невозможно. Тогда он повторяет те же действия, что и при вынужденной посадке, самолет развернулся на пол-оборота и остановился.
А как же с личным составом, который вечером ушел с аэродрома?
...В районе Керчи наши части, прикрывавшие отход основных сил на Таманский полуостров, с 15 мая вели ожесточенные бои. И все же организованную эвакуацию осуществить не удалось. День и ночь немецкие бомбардировщики большими группами бомбили побережье пролива у Керчи, их истребители снижались к самой земле и в упор расстреливали все, что было у берега и в проливе. Наши зенитчики и истребители дрались не на жизнь, а на смерть, сбивали вражеские самолеты, но слишком много их было — они все шли и шли.
Ночью немецкие прожекторы, как огромные огненные сабли, рассекали темноту, освещая пролив, и стоило им обнаружить цель, как тут же артиллерийские снаряды вздымали над проливом массу столбов воды, взрывались с людьми баржи, плоты...
Баржи отходили от берега, погруженные далеко за ватерлинию, а люди бросались в воду и цеплялись за их низкие борта. Катера, баржи, буксиры, лодки, самодельные плоты, подручные средства — все использовалось для эвакуации войск под губительным вражеским огнем с воздуха и земли.
В этой обстановке не командами, а самостоятельно переправлялись техники и «безлошадные» летчики полка. Только через неделю весь состав был в сборе.
20 мая 1942 года бои на Керченском полуострове закончились. Часть наших солдат и офицеров, не успевших эвакуироваться, ушли в отряды крымских партизан, другие — вместе с жителями окрестных населенных пунктов (это были старики, женщины, дети) скрылись в катакомбах Аджимушкая.