У войны свои законы

18 октября 1941 года 11-я армия Манштейна начала штурм Крымского перешейка. Воины 51-й отдельной армии с большим упорством отстаивали свои позиции. Бои приняли ожесточенный характер. Немецкие бомбардировщики под прикрытием большого количества истребителей непрерывно атаковали наши войска на поле боя. [91]

Отдельная Приморская армия, героически оборонявшая Одессу, сейчас спешила на помощь защитникам Крымского перешейка. Дорог был каждый день, каждый час. Приморская опаздывала: ее передовые части подошли только 20 октября и сразу же вступили в бой. Гитлеровское командование бросило сюда еще две дивизии. В конце октября противник прорвал Ишуньские позиции и советские войска вынуждены были отходить в глубь Крымского полуострова.

В эти трудные дни летчики 103-го штурмового авиаполка с утра до вечера не вылезали из кабин. А сколько же надо было иметь сил техническому составу, чтобы обеспечить эти боевые вылеты! И он их обеспечивал.

В первый день штурма гитлеровцами перешейка Маслов повел четверку на скопление пехоты и автомашин вдоль восточного берега озера Старое. Вслед за ним пошли Попов с Ильиным и Ермиловым в сопровождении четырех «лаггов». Они видели, как небо и земля тяжело дышали огнем. Далеко на высоте шел воздушный бой. Самолет горящим факелом устремился вниз и над Гнилым морем взметнулся огромный столб воды. От другого беспорядочно падающего «ила» отделилась черная точка, над которой сверкнул на солнце купол парашюта. Ветер сносил его в море, за Арабатскую стрелку. Чей взорвался самолет, кто повис на парашютных стропах и удалялся от берега — узнать было невозможно. А над Сивашом дымка, черная копоть, сотни, тысячи взрывов, подымавших тонны земли и воды, ослепительно яркие вспышки орудийной канонады — все смешалось. Как опознать в этом клокочущем горниле, где наши, а где гитлеровцы? Но разобраться надо обязательно, иначе можно ударить по своим.

Имея солидный боевой опыт, Попов действовал уверенно Он выбрал наибольшее скопление вражеских машин и всей группой устремился в пикирование. Потом еще атака и еще. И это в сплошном зенитном огне! После посадки по команде Николая Романкова техники немедленно принялись за свое привычное дело — восстановление поврежденных самолетов.

23 октября гитлеровцы на правом фланге перекопского направления продолжали развивать наступление. Их авиация наносила удары по нашим войскам и прикрывала наступление своих.

Надо было с воздуха всеми имеющимися силами преграждать путь этому наступлению. Исправных самолетов в полку осталось мало. В полдень Маслов повел четверку в [92] район Бой-Казак-Татарск. Из-за неисправности мотора младший лейтенант Ильин вернулся на аэродром. Осталось три «ила», которые, не дойдя до цели, были атакованы девяткой Me-109. Самолет младшего лейтенанта Шкиндера получил большие повреждения, лететь дальше не мог и с перебитыми рулями управления все же сел на своем аэродроме. Маслов и Емельянов вступили в воздушный бой. В самолете Тимофея был пробит маслорадиатор, изрешечены покрышки колес, плоскости, поврежден воздушный винт. Маслов приземлился невдалеке от переднего края, в трех километрах севернее Айбары.

Одному Емельянову удалось пробиться к цели. Он успел сбросить бомбы в большое скопление вражеской пехоты и пустить в нее «эрэсы», но гитлеровские истребители не отставали от него, пока не сбили. На полуразрушенном самолете, раненный в голову и руку, Григорий приземлился в расположении своих войск в четырех километрах северо-западнее Онгар Найман. Но уже идя на вынужденную посадку, Емельянов увидел справа фашистский двухмоторный бомбардировщик «Хейнкель-111». Превозмогая боль в руке, он довернул самолет и прошил фашиста пушечным огнем. Потеряв управление, бомбардировщик врезался в землю.

Вечером в полк поступило сообщение, что Емельянов находится в медсанбате стрелковой части, ранение не тяжелое и он через пару дней будет в полку. Действительно, на третий день он на перекладных добрался домой. Как приятно, когда товарищ, которого почти похоронили, вдруг возвращается. Это был счастливый день.

Сегодня он счастливый вдвойне. Почти месяц прошел, как был сбит Валерий Плотников, а майор Березовский по совету Немтинова все тянул время с отправкой жене извещения. Медлил потому, что она уже получила такое, а Валерий всем чертям назло и на радость товарищам вернулся в полк. Теперь уже пролетело столько времени, а о нем ни слуху, ни духу. Совсем недавно, всего несколько дней тому назад за подписью Мироненко, Немтинова и Березовского ушло жене Плотникова извещение:

«Ваш муж, Плотников Валерий Павлович, 26 сентября 1941 года, выполняя свой долг перед Родиной в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками, не вернулся с боевого задания и пропал без вести. Память о храбром летчике, замечательном товарище и умелом воспитателе — военкоме эскадрильи младшем политруке Валерии Павловиче навсегда останется в сердцах личного состава нашей части».

Но Валерий не пропал без вести, он жив! [93]

Багровое солнце приближалось к тусклому от гари и копоти горизонту, когда к командному пункту подошел заросший, в оборванной гимнастерке щуплый человек. Немтинов первый встретился с ним, подозрительно посмотрел, и Валерий понял, что тот не узнал его.

— Товарищ военком, и теперь не узнаете? — Плотников улыбнулся, снял измятый, в засохшей грязи шлемофон, похлопал ладонью по большой лысине. — Вот мой пароль.

— Валерий Павлович, родной, ты ли это? — и Немтинов схватил его в крепкие объятия.

— Я самый и есть, товарищ батальонный комиссар, — Алексей Николаевич обнял военкома эскадрильи, и они пошли на КП.

Известие о возвращении Плотникова молнией облетело весь полк. Попов первый прибежал на КП, и два боевых летчика — командир и военком первой эскадрильи — долго тискали друг друга, целовались и радовались, как дети одной матери.

— Да полегче тисни, видишь, у него одной кожей кости обтянуты, — говорит Мироненко Попову. — Садись, Валерий, рассказывай все по порядку.

— Я уже распорядился, — обратился к Плотникову Немтинов, — чтобы сейчас сюда явился Шапиро и занялся тобой. Ужин уже готовят, но в столовую пойдешь вместе с врачом.

Валерий устало опустился на табурет, и все, кто был на командном пункте приготовились, слушать, как он уже второй раз, можно сказать, заново родился.

* * *

Самолет, почти неуправляемый, тяжело плюхнулся о землю, но летчик сознания не потерял. Он мгновенно выскочил из кабины, огляделся вокруг. Вблизи никого не видно, но слышно, как километрах, может, в десяти грохотали и сверкали, словно молнии, орудийные залпы. Там шел бой. Валерий решил прежде всего убежать подальше от самолета. Бежал он долго, по крайней мере ему так казалось, пока на пути начали встречаться воронки. Вскочил в первую попавшуюся, чтобы дух перевести. Немного отдохнул, прислушался, осмотрелся и снова пустился дальше.

Рядом было поле выспевшей неубранной кукурузы, но Валерий направился в противоположную сторону, в открытую степь, изрытую множеством воронок. «В кукурузе, наверняка, будут искать, если увидят самолет, а здесь не догадаются», — решил Плотников, удаляясь в поле. Оглянулся в сторону самолета, но его уже не было видно. На какое-то [94] мгновение остановился, потом сполз на дно глубокой воронки, сейчас такой уютной и надежной. Стало тихо-тихо, только где-то далеко, там, наверху, слышался сплошной гул, и временами Валерию казалось, что то стонала сама земля. Его нервы немного расслабились, и он сразу почувствовал сильную усталость. «Надо хорошенько сориентироваться, чтобы ночью двинуться в путь», — подумал Плотников. Как бы пригодился ему сейчас наручный компас. Но тогда летчики их не имели.

А когда темное южное небо усеяли тысячи звезд, Валерий выбрался наверх и взял направление на вспыхивающие на горизонте зарницы. Изредка останавливался, вслушивался в замершую степь, но кроме неугомонных сверчков ничего не было слышно.

Рассвет застал летчика у одного из многочисленных здесь озер. Обошел его, залег в канаве и стал наблюдать. В километре, по дороге на юг, к линии фронта то и дело мчались немецкие автомашины и мотоциклы. Пролежав так часа два, Плотников почувствовал острый голод, а еще больше ему хотелось пить. А воды нет — озера здесь соленые. Единственная надежда — с наступлением темноты попытаться зайти в какую-нибудь хату. Село виднелось недалеко, но там могли быть немцы. Риск большой...

Как только стемнело, Валерий все же направился к селу. Чем ближе подходил, тем отчетливее слышал лай собак, урчание моторов, людские голоса. По невыключенным фарам можно было определить, что там много гитлеровцев, всякой техники. Плотников обогнул село и снова, как в прошлую ночь, пошел полем на юго-восток. Каждый шаг становился все тяжелее. «Отпить бы хоть несколько глотков воды», — сейчас он больше ни о чем не думал.

Если немцам удастся прорвать оборону наших войск, линия фронта удалится. Нужно спешить. Валерий это знал, но чувствовал, что силы его на исходе. И вот он наткнулся на небольшой участок кукурузы. Ощупью нашел початок, тут же очистил его и начал с жадностью обгрызать зерна. «Находка-то какая», — повторял от счастья Валерий, обламывая еще и еще початки и пряча их за пазуху. Натолкав сколько влезло, пошел дальше. Вдруг впереди заметил какой-то темный силуэт. Выхватив из-за ремня пистолет, присел и начал всматриваться, что это могло быть. Осторожно подполз ближе — о радость! Это колодец!

«Не иначе, как до войны здесь была колхозная ферма», — мелькнула мысль. На коловороте висела тонкая цепь без ведра. Вначале Плотников растерялся, но его сразу осенила [95] счастливая идея: пусть сослужит добрую службу шлемофон. Концы шлемофона привязал к цепи и начал ее раскручивать. Через некоторое время услышал глухой всплеск, от радости у него заколотилось сердце. Он начал наматывать цепь на коловорот и все время слышал, как из шлемофона гулко выплескивались живительные капли. Вытащив «ведро», Валерий осторожно взял его в обе руки и стал жадно пить. Вода была на редкость вкусной и холодной. Ему казалось, что он никогда не напьется, но уже после третьего приема жажда была утолена. В четвертый раз он вытащил из колодца шлемофон, связал концы и двинулся в путь. У Плотникова теперь было и питание, и вода, которую он уже мысленно распределил по нескольку глотков в день.

Рассвет застал летчика в открытой степи: ни леска тебе, ни оврага, ни лощинки. Кругом равнина. Дальше идти он не мог. Километрах в двух оказалась дорога, по которой непрерывно шли вражеские танки, машины. Шли весь день, и Валерий пролежал до вечера за небольшим ракушником, на который так кстати наткнулся. Надеялся на ночь, но пришлось оставаться на месте еще двое суток, пока, наконец, где-то перед рассветом на дороге наступила тишина.

Шли девятые сутки скитаний Плотникова. За пазухой оставалось два початка кукурузы, пил воду из луж, которые еще не просохли после дождя. Обходил все населенные пункты, потому что везде были немцы.

На десятый день, совсем обессиленный, Валерий отдыхал в неубранных подсолнухах. Мимо по безлюдной дороге шел какой-то старик. Плотников тихо окликнул его, и тот оторопело остановился. Увидев поднимающегося человека, хотел было бежать, но, наверное, голубые петлицы с птичками остановили его.

— Я свой, летчик, не бойся, папаша, — вполголоса сказал Валерий, и старик сразу осмелел. Он сам подошел к летчику и с показной храбростью ответил:

— А я тебя не боюсь, — и, помолчав, участливо спросил: — А ты есть хочешь?

— Есть потом будем. Ты лучше подскажи, как к нашим добраться.

Они вышли к берегу небольшого соленого озера, дед показал надежный путь, а Плотников все пометил на карте» которую сумел сохранить при себе.

— Спасибо тебе, отец, — поблагодарил Плотников, и они пожали друг другу руки.

— Иди, сынок, бог тебе в помощь, — сказал старик вслед уходящему летчику. [96]

Вечером Плотников наткнулся на дозор нашей воинской части. Бойцы сразу его обезоружили, отобрали планшет с картой, проверили пустые карманы и под конвоем отправили в штаб. Два дня ушло на звонки да проверки, и только после этого Валерия отпустили.

Вот какую историю рассказал военком первой эскадрильи Валерий Павлович Плотников своим командирам и товарищам. С разрешения подполковника Мироненко врач Шапиро взял Валерия под руку и повел в столовую, а оттуда — в приготовленную баню.

В тот же вечер Плотников написал письмо жене. Закончил его словами: «Целую. Твой Валера». Потом внимательно прочитал все написанное, немного подумал и добавил: «Нина, сохрани обе похоронки. На память. Разобьем фашистов, приеду домой, будут у нас дети. Пусть читают, какой живучий был у них отец».

Обстановка на фронте с каждым днем ухудшалась. Прорвав оборону наших войск, немцы начали развивать наступление на двух направлениях: на Севастополь и на Керчь. Технический состав уже с ног валился, но восстанавливать самолеты не успевал, а исправных машин почти не было.

27 октября капитан Попов в паре с младшим лейтенантом Ильиным при сопровождении четырех ЛаГГ-3 вылетели для нанесения удара по противнику в населенных пунктах Воронцовка и Берды-Булат. Не дойдя до цели, они были атакованы большой группой «мессеров», и Ильин на подбитом самолете произвел вынужденную посадку. Попов пробился к цели и дважды атаковал скопление машин и пехоты на северной окраине Воронцовки.

В тот же день из группы Ивана Ермилова не вернулся с задания Анатолий Борисов. На подбитом «иле» он сел северо-западнее Симферополя. К вечеру в полк пришло от командования общевойсковой части сообщение, что тяжело раненный летчик отправлен в медсанбат. Указывалось и точное место посадки самолета.

Эта весть сразу облетела всех. Никому не хотелось верить в происшедшее. Борисов так же, как и Маслов, был любимцем полка. В самые тяжелые дни Анатолий оставался самим собой, рвался в бой, несмотря ни на что, и вместе с Тимофеем задавал настрой всему личному составу. У него была огромная уверенность в победе и ничем неизмеримая злоба к фашистским захватчикам. Но он знал, что победа не придет сама собой, поэтому в каждый боевой вылет вкладывал все свое мастерство. Кто с ним летал, знали, что в бою бесстрашию и смелости Борисова не было предела. [97]

«Меня никогда не собьют гитлеровцы», — не раз уверенно говорил Анатолий своим товарищам.

И вот он не вернулся на свой аэродром. Попытки установить, где находится тот медсанбат, ни к чему не привели. Даже связи с той частью, которая сообщила о Борисове, установить не удалось. Судьба этого бесстрашного летчика для полка осталась неизвестной.

Для ремонта самолета Романков отправил авиамехаников Анатолия Лукшина и Андрея Комашко и сказал, что в их распоряжении один день, затем кого-то из летчиков привезут на По-2, чтобы перегнать восстановленный «ил» на свой аэродром.

Разыскав самолет, хлопцы ахнули: обе плоскости были настолько исковерканы осколками зенитных снарядов, что об их спасении не могло быть и речи. Посоветовавшись между собой, авиамеханики решили отсоединить плоскости, устранить другие обнаруженные повреждения, а когда прилетит летчик, организовать доставку исправных крыльев из полка.

Сразу принялись за работу. Когда все было сделано, а никто еще не прилетел, Лукшин предложил проверить исправность мотора. Запустили — работает, что надо. А тут и По-2 выскочил из-за совхозного сада и с ходу сел невдалеке от «ила» — прилетели Попов с Емельяновым.

— Товарищ капитан, мотор работает отлично, с самолетом все в порядке, только крыльев нет, — отрапортовал Лукшин Попову.

— В общем все хорошо, прекрасная маркиза, — полушутя, полусерьезно сказал Сергей.

— Так точно! — механически выпалил Анатолий.

— Значит так, братцы-кролики, — начал Попов, — пока доставим сюда плоскости, то уже, наверное, не себе, а немцам восстановим машину. Чтобы этого не допустить, Емельянов возвращается на По-2 в полк, я порулю самолет до аэродрома Саки. Вы у меня будете за пассажиров, — обратился он к механикам. — В Саки приделаем ему крылья и перегоним к себе.

После взлета Емельянова Попов приказал Лукшину и Комашко залезать в фюзеляж, а сам запустил мотор и подрулил к дороге, ведущей на Саки.

В полку такого еще не было: бескрылый самолет, подымая огромные облака пыли, рулил по дороге, вслед за ним бежали чумазые мальчишки из встречающихся по пути глинобитных хат, а летчик, без шлема, в одних летных очках, [98] наполовину высунулся из открытой кабины и уверенно держал курс на Саки.

Даже бывалые шоферы встречных машин шарахались в сторону от необыкновенного «коллеги», а идущие вслед за самолетом не решались обгонять его, поэтому постепенно автоколонна увеличивалась. В голове ее рулил бескрылый штурмовик. Сергей оглянулся назад и зло выругался.

— Что же они плетутся за мной один в один, а если фрицы нагрянут? — крикнул Попов, как бы обращаясь к сидящим в фюзеляже механикам, хотя и знал, что никто его не слышит.

Он свернул на обочину и, став на сиденье во весь рост, начал энергично махать рукой: «Проезжайте быстрее!». И только когда последняя машина миновала самолет, Сергей снова вырулил на дорогу и продолжал путь на Саки.

Как только прибыли на аэродром, сразу получили разрешение снять плоскости с безмоторного самолета. На второй день, к полудню, все было готово, и Попов с двумя механиками в фюзеляже благополучно прилетел в Новоцарицыно. Подполковник Мироненко поставил в пример летчика за разумное решение, благодаря которому был спасен самолет.

Большие группы немецких бомбардировщиков под прикрытием истребителей непрерывно подвергали ударам наши войска на поле боя. Вражеские истребители со всевозрастающей активностью противодействовали полетам советской авиации. В каждом вылете нашим летчикам приходилось вступать в неравную борьбу. Гитлеровские войска везде прикрывались сильнейшим зенитным огнем.

После прорыва Ишуньских позиций часть сил армии Манштейна устремилась в направлении на Евпаторию. Ни численности этих войск, ни точного места их нахождения наше командование не знало.

29 октября подполковник Мироненко получил приказание обнаружить вражескую мотомеханизированную колонну, определить ее состав и атаковать. В это время в полку было всего два исправных самолета. Как это мало для выполнения такой задачи! Командир доложил об этом по инстанции. Тогда командование ВВС 51-й Отдельной армии приняло решение послать сводную группу: два Ил-2 103-го, три Пе-2 из какого-то бомбардировочного (там тоже больше самолетов не было) в сопровождении четырех ЛаГГ-3.

Авиационная разведка сочеталась с нанесением удара. Объединение в одной группе разных типов самолетов, слабая [99] защита истребителей сопровождения — все предвещало исключительную сложность полета. Павел Иванович это хорошо знал, поэтому и решил лично возглавить группу, о чем доложил в штаб ВВС Отдельной. Там согласились. Ведомым летел младший лейтенант Шкиндер.

Когда все самолеты собрались и заняли свои места, Мироненко взял курс на запад. По дороге на Джелал шла огромная колонна вражеских машин, сам пункт был забит машинами, техникой, танками. Заработали вражеские зенитки. «Отсюда невредимым не уйти, но и цель же соблазнительная», — пронеслось в голове командира группы, но тотчас он переключил свое внимание на цель. После сбрасывания бомб Пе-2 ушли в восточном направлении, один из них, объятый пламенем, круто снижался. Два наших истребителя пошли с бомбардировщиками, два остались при штурмовиках. Атаки Мироненко и Шкиндера следовали одна за другой. В колонне вспыхнули пожары, западная часть Джелала была вся в огне, а штурмовики то взмывали в небо, то снова устремлялись в пикирование. Только после четвертой атаки Мироненко, прижавшись в притирку к земле, ушел на свою территорию. Иосиф Шкиндер все время следовал за своим командиром.

В полночь с 30 на 31 октября полк был поднят по тревоге — нависла прямая угроза захвата аэродрома гитлеровцами. Поступил приказ летному составу с рассветом перелететь на Керченский полуостров, на аэродром Семь Колодезей, всех остальных — немедленно эвакуировать на автомашинах.

— Товарищ подполковник, только четыре самолета могут взлететь, шесть сильно повреждены. Надо не менее суток для восстановления, — докладывал Романков командиру полка.

— Последней команде, которая будет уходить с аэродрома, неисправные самолеты сжечь, — жестко приказал Мироненко.

Вслед за инженером полка доложил Березовский:

— У нас есть только три полуторки, это явно недостаточно для эвакуации технического состава.

— Что вы с лекцией передо мной выступаете? — оборвал его Мироненко. — Сколько в полку машин, не хуже вас знаю. Ваше предложение?

— Я предлагаю на машинах отправить только крайне необходимых для обеспечения боевой работы с нового аэродрома. Остальным придется следовать пешком. [100]

— Согласен! — властно ответил Мироненко. — Немедленно составить команду на автомашины. Вместе с Немтиновым остальных разделите по группам, назначьте старших и их замполитов. До рассвета списки представить мне. На четверку исправных самолетов выделите восемь человек техсостава: три механика, четыре оружейника, одного прибориста. В гондолы шасси посадим, а полетим с выпущенными ногами, чтобы никакой задержки в вылетах на новом месте не было! — приказал командир полка, и на его скулах заходили желваки.

Да, ни в каких авиационных наставлениях, ни в одной инструкции не было предусмотрено возить людей в гондолах шасси. В мирное время это считалось бы безумием. А сейчас подполковник Мироненко вынужден был принять такое решение. Война не всегда считалась с укоренившимися авиационными порядками — у нее свои законы.

Темная ночь выдалась холодная и сырая. Разгулявшийся с вечера ветер усилился. Шел дождь. На северо-западе, недалеко от аэродрома, гремела канонада, небо то вспыхивало ослепительно ярким светом, то мгновенно становилось кромешно черным. В этой тревожной темени бегали, чертыхались насквозь промокшие люди, то там, то здесь подавались команды: полк спешно готовился к эвакуации.

Вскоре заурчали машины, а вслед за ними тронулись небольшие группы воинов. Как только ночь стала постепенно растворяться в наступающем рассвете, взлетели четыре самолета и сразу скрылись в густой дымке, а сиротливо оставшиеся шесть поврежденных «ильюш» по приказу Николая Дмитриевича Романкова вспыхнули яркими факелами, и инженер полка со своей командой последним оставил аэродром в Новоцарицыно.

Как были кстати специалисты, прилетевшие в гондолах шасси, на аэродроме Семь Колодезей! Попов, Емельянов, Маслов да и сам Мироненко готовили машины вместе с этими техниками, больше людей не было. Задания выполняли без сопровождения, истребителей бросили на борьбу с гитлеровскими бомбардировщиками, которые непрерывно бомбили наши части, отходящие с тяжелыми боями в общем направлении на Керчь.

К полудню третьего дня прибыли машины с техническим составом во главе с Николаем Романковым. Майор Березовский, заместитель начальника штаба полка капитан Стрих и начальник связи полка капитан Фомин со своими командами еще не пришли. Но и такому подкреплению летчики были рады. [101]

— Теперь станет легче, — подбадривал командир полка Попова, Маслова, Емельянова, — будем только на задание ходить, а остальное Николай Дмитриевич организует.

Но после приезда техсостава удалось слетать всего один раз. Не успели хоть немного отдохнуть, как поступила команда немедленно перебазироваться на Кубань, в станицу Абинскую. В полку осталось три самолета, теперь уже и «безлошадный» Григорий Емельянов летел с Поповым в качестве пассажира.

Летчики взяли снова в гондолы шасси техников, благополучно пересекли Керченский пролив и сели в назначенной точке. Гораздо тяжелее пришлось остальному составу.

51-я Отдельная армия отошла к Керчи, но закрепиться на Керченском полуострове ей не удалось, и 16 ноября она вынуждена была эвакуироваться на Таманский полуостров. Отдельная Приморская армия отходила к Севастополю, беспримерная оборона которого началась 30 октября 1941 года.

Вместе с частями 51-й Отдельной армии под ожесточенным вражеским огнем переправились через Керченский пролив и все команды полка: капитан Сергей Фомин и секретарь комсомольской организации старшина Павловский со своими группами переплыли на пароме и высадились на косе Чушка, комиссар полка Немтинов, майор Березовский и капитан Стрих переправили возглавляемые ими команды на различных средствах и сошли на берег западнее Тамани. Только спустя несколько дней весь личный состав собрался на аэродроме Абинская, но отсюда боевой работы вести не пришлось. Поступил приказ: оставшиеся самолеты перегнать на аэродром Бесскорбная и сдать другой части, а личному составу выехать в глубокий тыл страны за пополнением и получением самолетов до штатного количества.